Вино (Китай)

На этой же странице:

        С.Н. Соколов-Ремизов. "Куанцао" - "Дикая скоропись" Чжан Сюя

На следующей странице:

Род Филлипс. История вина

А. А. Маслов

Безумство опьяневших духов

Маслов А.А. Китай: Укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз.

М. : Алетейа, 2003, с. 222-227

"Цзю" ("вино") в древности означало любой опьяняющий отвар или

галлюциногенный напиток и зарисовывалось в виде сочетания

графемы "вода" и кувшина с ликом духа на нем

    Странные лики духов проступали в видениях магов и медиумов китайской древности. Надев маску, поддавшись ритму ритуального танца, опившись соматическими напитками, человек терял ощущение собственного «я» и оказывался во власти странных ощущений, вступая в беседу с духами. По сути, то, что порою мы называем «религией», в эпоху Чжоу было не более чем видениями и экстатическим трансом, «спусковым механизмом» к которому чаще всего служил прием алкоголя и различных наркотических и психосоматических средств. Именно алкоголь или его заменители играли основную роль в ритуалах культа предков, а также в различных формах медиумизма и спиритизма, путешествиях в загробный мир и т. д. Огромное количество бронзовых сосудов для вина эпох Шан и Чжоу говорят, что обильные возлияния играли едва ли не основную роль в формировании состояния транса, столь необходимого для вступления в контакт с духами. Обширные сравнительные исследования показали, что алкоголь является одним из основных методов погружения в транс не только в ранней китайской культуре, но и в ряде других, например угаритской и палестинской начала железного века.⁷⁶

      Следует признать, что во многом первый мистический опыт, выливающийся затем в структурированную религию, приходит как измененное состояние сознания под воздействием наркотических средств. Не было ни одной ранней культуры, которая не использовала бы в своем арсенале наркотические и психоделические средства, дающие прорыв в иную
222

реальность. Шаманы и медиумы приносили из «той» реальности опыт соприкосновения с запредельным, неясные образы, фантастические цвета бытия, невероятные ощущения. Они говорили об абсолютно ином бытии, находящемся рядом, буквально на расстоянии глотка опьяняющего средства. И все же выразить и передать свой опыт путешествия в иной мир было невозможно, человеческий лексикон просто не способен вместить описания тех ощущений, что не даны нам в посюсторонней жизни. И тогда в течение столетий разрабатывались способы введения человека в это состояние за счет иных средств, например долгих постов и лишения себя белковой пищи, молитв, концентрации внимания на конкретных образах божеств, что встречается в любой религиозной традиции. Однако все это уже — характерные черты значительно более позднего этапа развития цивилизации.

    Собственно, любой ритуал начинался с приема вина. В момент жертвоприношения уездных князей общему предку в царстве Чжоу прежде всего наливают «доброго, мягкого вкусом вина»⁷⁷.
 

      Сам же обряд в символическом смысле заключался не в том, чтобы опиться самим, но в том, чтобы вдоволь напоить духов, а поскольку на каждом обряде присутствует непосредственный представитель духов («заместитель»), то именно он, выполняя обязанности медиума, принимал на себя весь алкогольный удар. А затем:
 

Закончено все — и великий, и малый обряд.
И в колокол бьют, наконец барабаны звучат.
Потомок сынопочтительный занял престол
И вновь прорицатель искусный к нему подошел:
Вещает, что духи упились довольно... И вот
В величии своем замещающий духов встает
И бьют барабаны и колокол духам вослед —
Ушел заместитель, и духи уходят, их нет.⁷⁸

      Примечательно, что здесь существует полная ассоциативная связь между заместителем духов и самими духами, которые присутствуют на ритуальном пиру жертвоприношений предкам: уходит заместитель — исчезают и сами духи. Здесь человек играет роль духа — выступает в виде медиума, принимая возлияния от его имени. По сути, именно он, а не духи, «упился довольно».

      Заместитель духа всегда восседал на пирах жертвоприношений предкам и поглощал жертвенную пищу, тем самым полностью беря на себя роль духа. Существовал свой «заместитель» и у умершего человека во время похоронных обрядов, а в ряде деревень юга Китая и сегодня сына или ближайшего Родственника покойного в момент погребального обряда называют именем усопшего.
223

      Мы в точности не знаем, чем же опаивали себя древние китайцы в моменты ритуальных радений. Иероглиф «цзю» может быть понят и как «вино», и как «водка». Однако сама этимология «цзю» говорит, что китайцы подразумевали под этим нечто большее, чем дает нам европейский аналог. В древности этот иероглиф рисовался в виде кувшина с рисунком-маской посредине (скорее всего таоте), наполненного каким-то опьяняющим варевом. Таким образом, опьяняющее зелье наливали как бы внутрь самого духа, с одной стороны, освящая отвар, с другой стороны, поя духа, дабы «духи упились довольно». «Цзю» не обязательно должно было быть столь обычной сегодня для Китая гаоляновой водкой и, тем более, виноградным вином. Предположительно, это были различные наркотические отвары из трав, галлюциногены, психоделики и т. д.
 

    В эпоху Шан-Инь и, вероятно, в период раннего Чжоу всякое жертвоприношение сочеталось с спаиванием соматическими напитками. Вообще, акт принесения жертвы не обязательно, как следует из источников, предусматривал заклание кого-либо, но, прежде всего, требовал вступления в связь с духами (а отнюдь не их «задабривания»). В «Шаньхай цзине», например, упоминается некая Гора Барабана и Колокола, где располагается жертвенник предков. На этой горе все духи угощаются соматическими отварами или «вином» (цзю)⁷⁹ Барабан и колокол еще с древности являлись шаманскими инструментами для призвания или, наоборот, обуздания духов, и позже эта традиция прочно вошла в даосизм и буддизм. При входе в любой буддийский монастырь человека слева и справа встречают Колокольная башня и Барабанная башня, где висят эти инструменты.

      Близко к этому стоят многочисленные сюжеты о том, как бессмертные сяни (особая категория священнослужителей в древности) регулярно пируют в священных горах Куньлунь с большим количеством цзю. Вообще, такое «пьянство» стало характерной чертой сяней, и довольно необычно выглядит, если под цзю понимать лишь некий алкогольный напиток. Однако все становится на свои места, если вспомнить, что под цзю подразумеваются любые опьяняющие и галлюциногенные напитки, в том числе отвары грибов, средства из конопли, напитки из гаоляна и т. д. Из потенциальных китайских «алкоголиков» классические Восемь даосских бессмертных (ба сянь), отличавшиеся весьма либеральным отношением к приему цзю, превращаются в древних священнослужителей, входящих в групповой транс при помощи галлюциногенов. Не меньше, чем алкоголю, древние китайцы уделяли внимание легким наркотическим средствам, например конопле, не случайно «Шицзин» включает немало стихов, посвященных сбору конопли.
 

      Поскольку практически каждый акт традиционной жизни, например рождение, свадьба, похороны, сопровождался соответствующим ритуалом, то его важной частью являлись и обильные возлияния. На «алкогольный» характер указывает и ранний вид многих иероглифов, которые, казалось бы, мало связаны с винопитием. Например, понятие «сопровождать», «вступать в брак», «совпадать» раньше обозначало «готовить вино» и зарисовывалось в виде человека, стоящего на коленях и размешивающего что-то в высоком сосуде.⁸⁰
224

      Вряд ли стоит считать, что древнейшая культура целиком базировалась на неумеренном приеме психосоматических средств, - сравнительные исследования показывают, что существовали нормы, формы и границы приведения себя в это состояние ⁸¹.

      В отличие от древних ритуалов «пьяного общения» с духами,эпоха Тан (VП-Х вв.) приносит уже эстетическое наслаждение состоянием опьянения. Рождается особая «культура вина» (цзю вэньхуа): вопрос не в том, как и какое вино пить, а в том, какое состояниеиспытывать в результате его приема. Творчество великих поэтов Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзюъи ассоциируется с винопитием как моментом творческого толчка, а знаменитый Ли Бо, по преданию, утонул, «ловя луну в воде». Но сам исток этой культуры и даже переживание, обычно именуемое жу шэнъ — «вхождение в соприкосновение с духами»,берет свое начало в древнем «спаивании духов».
 

    Если соматические отвары и алкоголь должны были привести человека в транс и «выбросить» его сознание за пределы его физической оболочки, то особая ритуальная пища должна была породнить его с духами.
 

    Пища - важнейший компонент ритуальной культуры Китая, она пронизывает всю жизнь китайца, и далеко не только как способ подкрепить свои силы. Собственно прием пищи в ритуально-символической цивилизации Китая очень редко связан с насыщением человеческой утробы, это, прежде всего, ритуал кормления духов, с которыми связан человек.
 

      До сих пор гостя, особенно иностранца, первым делом стремятсяусадить за обильное угощение, а прием пищи может длиться несколько часов — значительно дольше, чем деловые переговоры, предшествовавшие трапезе. Все это - отголоски архаической культуры Китая, нимало не изменившие своего содержания.
225

    Все ритуалы жизненного цикла — рождение ребенка, похороны, свадьба — строились вокруг приема пищи. Именно момент «кормлния» становился центром всякого праздника, и на это уходилиосновные силы его участников. Примечательно, что все они, так или иначе,соотносились с обильным приемом пищи, по существу представляя собой церемонии приема пищи и вина по особым поводам. Тем и объясняется колоссальное количество самых разных сосудов для пищи и вина среди чжоуской бронзы — они были важнейшей частью «разыгрывания» ритуала цикла человеческой жизни.

      Это был именно цикл — цикличность, круговорот жизни весьма явственно прослеживается во всех аспектах жизни старого Китая.
 

    Как в древности, так нередко и сегодня инициация, переход человека вовзрослое состояние, сопровождалась обильными возлияниями, готовилось много пищи для духов предков, для духов местности и очага, которые своим присутствием и добрым отношением должны были «удостоверить» рождение взрослого человека во всей полноте его качеств. Угощение получали все пришедшие на этот праздник взросления родственники, соседи. Еще пышнее обставлялась церемония свадьбы: здесь празднование длилось уже не менее двух дней, нередко крестьянские семьи полностью разорялись на этих церемониях.
 

      Все, что связано со свадьбой, происходило на самом деле не на земле, а вмире духов, земные люди лишь разыгрывали некий ритуал, чтобы установитьобщение с потусторонним миром и получить одобрение на сам акт женитьбы.Ведь происходило нечто большее, чем заключение союза юноши и девушки, — в клан вступала некая персона (невеста), которая до этого находилась под покровительством своих духов и локальных божеств. Она меняла не столькосемью, сколько тип духовного покровительства, и представлялось очень важным, насколько позитивно воспримут <ее духи предков жениха. Таким образом,на земле разворачивался ритуал смены духовного покровительства, который и реализовывался в виде свадьбы.

      Предварительно к родителям невесты приходил специальный посланец,который приносил дикого гуся (ритуальная суть его не до конца ясна, вероятно, он связан с ранними тотемными представлениями), взамен его поили икормили. Так проходил ритуальный обмен дарами — столь важный для всей китайской культуры. Наконец, после улаживания всех формальностей, начиналась сама церемония свадьбы. Брак в Китае был всегда патрилокален: невеста переселялась в дом жениха. Первый день свадебной церемонии касался женихаи невесты, второй — невесты и ее новых родственников. Церемония начиналась в небольшой кумирне предков жениха, которые таким образом принимали девушку под свое покровительство и делали ее членом своего клана. Здесь жеподносился и второй дикий гусь. После чего молодые переходили в специальное помещение, где готовилась особая пища для духов предков. Сама пища подносилась духам, но поедалась молодоженами — знак того, что они в моментсвященного праздника устанавливали прямую связь с предками и даже
226

заменяли их в момент поглощения пищи. После этого молодых оставляли одних. На второй день жена приходила к родственникам мужа и подносила им пищу, сама же ела лишь то, что останется после трапезы; в ответ те угощали ее вином. Вино это предназначалось собственно не для молодой женщины, а для духов, которым она его и передавала.

      Существовал также специальный комплекс ритуалов для нижнего уровня аристократии того времени, именовавшийся или —«ритуал и церемонии», однако его содержание остается неизвестным.⁸²
 

      Похоронные обряды также включали всебя роскошный банкет, при этом считалось,что усопший лично присутствует за столоми вкушает пищу. Он становится посланцем в мир предков, и поэтому представляется крайне важным полноценно накормить его. Меню во многом зависит от благосостояния семьи, в древности самым простым блюдом была искусно приготовленная свинья, части которой готовились по-разному и подавались по отдельности. Также подавалась рыба, различные бобовые и разнообразные приправы. Все это вновь сопровождалось обильными возлияниями.⁸³
 

  Вероятно, первоначально, в частности в эпоху Шан, вхождение в экстатический транс непосредственно связывалось с приемом различных галлюциногенных напитков, которые и обозначались современным термином «вино» (цзю). Однако приблизительно к Х в. до н.э. в период Западной Чжоу прежде очень большое количество сосудов для вина и галлюциногенных отваров резко вытесняется сосудами для пищи, которые изготавливаются в основном в виде широких чаш или треножников.⁸⁴ Очевидно, что меняется и сама форма ритуала: самоопаивание как форма «спаивания духов» уступает место безудержным пиршествам с «кормлением духов», и чаще всего это происходило при погребальных ритуалах.

                                              Примечания

76 Armstrong D. Alcohol and Altered States in Ancestor veneration Rituals of Zhou Dynasty China and Iron Age Palestine. A New Approach to Ancestor Rituals. Lcwiston, N.Y.: Edwin Mellcn press, 1998.
77 Шицзин. Книга песен и гимнов / Пер. А. Штукина. — М.: Художественная литература,1987. - С. 293.
78 Там же.С. 190-191.
79 Каталог гор и морей. — С. 77.
80 Li Lcyi. Tracing the Roots of Chinese Characters, p. 244.
81 Armstrong D. Alcohol and Altered States, p. 82.
82 Steel J. The I-li: Book of Etiquette and Ceremonial. London: Probsthain & Co, 1917.
83 Ibid., pp. 25-232.
84 Debainc-Francfort C.The Search for Ancient China, p. 72.
85 Ши Цзин (Канон песнопений).
86 Li Lcyi. Tracing the Roots of Chinese Characters, p. 139, 383.

С. Н. Соколов-Ремизов
 

                      «КУАНЦАО»—«ДИКАЯ СКОРОПИСЬ» ЧЖАН СЮЯ

Отрывок из статьи. Более полный вариант: Каллиграфия (Китай)

      В любом китайском классическом трактате по искусству или современной работе по каллиграфии при упоминании имени Чжан Сюя неизменно приводится следующий, ставший хрестоматийным пассаж: «Чжан Сюй был любителем выпить. Всякий раз, сильно опьянев, становился шумным и буйным. Хватался за кисть или просто обмакнутой в тушь прядью волос принимался писать. Вариациям не было конца. Потом, протрезвев, он сам принимал свою каллиграфию за творение каких-то неведомых духов. Посему у современников своих удостоился прозвания ,,Чжан Безумец" (Чжан Дянь)».
 

    Создавая поэтический образ «Восьми бессмертных в возлиянии» (Иньчжун басянь), Ду Фу вводит Чжан Сюя в круг знаменитых своей эксцентричностью поэтов, художников, ученых и каллиграфов VII—VIII вв.: «Чжичжан на лошади едет, будто на лодке плывет. В глазах цветы, упадет в колодец — так в воде и уснет. Ли Бо — этому четверть: получишь сотню стихов... Чжан Сюй — три чарки ему, и он корифей в цао. Бесцеремонно, без шапки стоит перед вельможей-князем. Кистью взмахнет, приложит к бумаге — вихри дыма, клубы облаков. Цзяо Суйю — пять четвертей — только тогда и приличен: речью возвышенной, критикой мощной всех за столом удивляет»*.
 

    Впоследствии образ «Восьми бессмертных в возлиянии» являлся источником вдохновения для многих художников и каллиграфов. Назовем, например, картины на эту тему китайского художника XVI в. Ду Цзиня, японского живописца XX в. Тэссая, каллиграфию японского мастера XVII—XVIII вв. Хосои Котаку и современного китайского Ша Мэнхая.
 

    Надо сказать, что тема вина, экстаза, безумия занимает особое место в дальневосточной эстетике средневековья. Поэзия вина как символическое выражение творческого вдохновения, свободы, естественности подробно проанализирована в классической «Поэме о поэте» В. М. Алексеева. С поэзией вина связывается определенный тип поэта-художника, обладающего своеобразным вдохновением особого рода и создающим произведения особого склада. (К ним принадлежали, например, знаменитые «Шесть воспаривших у ручья в бамбуковой роще» во главе с Ли Бо.) С образом такого художника и такого творчества неразрывно связаны и такие понятия, как безумное, вдохновенное, дикое, парящее.
 

      Особой силы поэзия вина-безумия достигает в творчестве Ли Бо, получившего от поэта и художника сунского времени Су Ши прозвище «Низвергнутый небожитель-безумец» (сянькуан).
 

    В трактате сунского времени «Сюаньхэ хуапу» читаем: «Ли Бо однажды написал беглым почерком полосу следующих фраз: ,,Под вдохновением, шагая при луне, вхожу на западе в винницу — и незаметно забываю и людей, и все, очутившись вне мира". Черты знаков были как-то особенно порхающе-высоки (пяо и)... Видно, Ли Бо славен был не только стихом своим!».

--------------------------
* Перевод акад. В. М. Алексеева. Далее переводы В. М. Алексеева будут отмечены в тексте звездочкой. Здесь фрагмент о Чжан Сюе дается в нашем варианте.
171

      В другом трактате по живописи «Тухуй баоцзянь» (XIV в.) говорится: «Лу Гуан из Цзяхэ был человек характера распущенно-грубого (шу'е). Бывало напьется до полусознания, набредет на кисть и движет ею, как лавиной без всякого плана. Поэтому и прекрасное и уродливое выходило одно за другим».
 

    Ян Цзинцзэн в своих «Категориях письма» («Шупинь», начало XIX в.), раскрывая категорию «пресного, парящего» (дань-и), пишет: «Вдохновенье пьянеет — роняю тушь; / Уже и чистое, и пустотное: / Гордое сердце, беспокойный дух / В этом, этим уничтожаются».
 

    Этот свой ранний вариант перевода В. М. Алексеев сопровождает такой парафразой: «Он (поэт) ждет как бы пьяного транса для своего вдохновения, и тогда, в этом трансе суверенной беспричинности, роняет он на бумагу иероглифы, ложащиеся в бесцельной отвлеченности, спонтанною чредой. В этом типе вдохновения могут улечься все страсти человеческого сердца: и гордыня и беспокойство».
 

    Тема вина связывалась с образом художника-каллиграфа еще задолго до Чжан Сюя. Такими «любителями вина» (чанцзю) были, например, Ян Сюн и Ши Игуань, знаменитые мастера I в. до н. э. Из современников Чжан Сюя такими были художники Ли Линшэн, Чжан Чжихэ, Ван Мо, Во Минь.
 

  Прославившийся особой эксцентричностью, Ван Мо, согласно сохранившимся записям, работал только в состоянии опьянения и часто писал, просто разбрызгивая тушь по шелку либо, как и Чжан Сюй, обмакивая в тушь прядь волос. В «Лидайминхуацзи» Чжан Яньюань говорит о Ван Мо: «Норовом безумен (дянь}, дико-необуздан (куан) в вине».
 

  О Чжан Чжихэ там же читаем: «Имел характер возвышенный, твердый, не связанный путами, вне мелочного... Образцы его письма отличаются необычностью—парением (и), диковатостью (куан)... [в его живописи] мысли необычные, парящие (исы)».
 

    Обладавший певческим даром Бо Минь «часто, напившись, прерывал свое пение и рисовал—для саморадости (цзыюй)». Художник Чжан Инь вместе с Ван Вэем и Ли Ци составляли троицу «друзей по стихам, вину, живописи» (ши-цзю-хуаю). Знаменитый Хуай Су, второй после Чжан Сюя мастер «дикой скорописи», имел прозвание «Су куан» («Су-безумец»). Чжан Яньюань, утверждая, что прославленный живописец У Даоцзы (700—760) перенял приемы работы кистью у Чжан Сюя, ставит рядом понятия «Безумец в каллиграфии» (Шудянь)—Чжан Сюй и «Корифей в живописи» (Хуашэн)—У Даоцзы.
172

    Думается, что совсем не случайно друг Чжан Сюя, один из «Восьми бессмертных в возлиянии», Хэ Чжичжан, приняв псевдоним «Безумный гость горы Сымин» («Сымин куангэ»), ушел в даосские монахи и последние годы провел в глуши в поисках гармонического растворения с природой. Близкие к даосизму мотивы наполняют поэзию Ли Бо; учение даосизма коснулось и Гао Сяня — известного каллиграфа, последователя Чжан Сюя.
 

    Действительно, все перечисленные нами понятия — «безумие» (дянь}, «одичание» (куан), «парение» (и), «саморадость» (цзыюй)—связаны с идеалами и образами даосского мировосприятия. Еще до Чжан Сюя мировосприятие такого типа нашло яркое выражение в жизни и творчестве «Семи мудрецов из бамбуковой рощи» (III в., среди которых выделяются имена поэтов и мыслителей Жуань Цзи и Цзи Кана), в идеях этико-философского направления III—V вв., известного под названием «ветер —течение» (фэн—лю), связанного с учением о «чистом рассуждеяии» (цинтань).
 

      Категория чикуан («глупое одичание») является, по терминологии даосизма, выражением высшего состояния духа. Поэт Чжан Цзи (768—830?) в своих «Стихах даосскому монаху» пишет: «Цветам читал стихи, как будто помешанный безумец» (куаньдянь).
 

      По мысли В. М. Алексеева, «безумие — конечный эффект музыки Дао; к безумию приравнима жизнь Дао; безумием диким объят дао-человек; безумие невероятное — бытие дао-человека...»
 

    Соединение дао с «безумием» и «порывом-парением» особенно ярко звучит у Чжуанцзы: «В Южном Юе есть один город... Его народ юродиво-прост и первобытно-неотесан... Дико-безумный, он действует шало, а идет великим путем».
 

    Этико-эстетический идеал даосского круга, включающий «вино-вдохновение», «безумие», «дикость», «парение», органично соединяясь с натурфилософией древнейшей «Книги перемен» (И цзин), рассматривающей мироздание как постоянное движение и взаимодействие полярных начал инь—ян — «женского—мягкого» (жоу) и «мужского—жесткого» (ган) в их бесконечном многообразии, открывает перед художником-каллиграфом возможность почувствовать себя вровень с «великим мужем» из книги II в. до н. э. «Хуайнаньцзы», который «небо считает крышей кузова [телеги], а землю—его дном... смотрит на четыре времени года как на своих коней и на инь—ян как на возниц... седлает тучи, взлетает в выси и общится с Создающим Превращения».
 

    Представляется, что «дикая скоропись» (куанцао) Чжан Сюя с характерными для нее чертами необузданности, спонтанности, импровизации и гротеска выразила именно этот тип вдохновения, стала наиболее ярким и полным его художественным воплощением.