|
На следующих страницах:
Н. Анарина.
Сакральная телесность японской художественной вещи
С. Кекова. Метафизика
вещи: Н. Заболоцкий и В. Набоков
С. Неклюдов Вещественные объекты
и их свойства в фольклорной картине мира
Е. Торчинов. Вещь и
вещность в китайской и европейской философии
Ноговицын Н. О.
Традиции скорости
Новые традиции. Коллективная монография под ред. Е.Э. Суровой и С.А. Рассадиной.
- ИД "Петрополис". С.-Пб., 2009, с. 154-162
Давно отмечено, что скорость жизни в современной культуре на порядок выше всего
того, что мы видели до сих пор. Причин изменений множество — от специфики
особенности массового сознания до технического прогресса. Темп изменений
проявляется буквально во всем — от обновления модельного ряда компьютеров до
количества опечаток в уважаемых периодических изданиях (и в данном тексте тоже).
Подобные тенденции вроде бы должны противоречить идее традиций. Традиции
ассоциируются часто с чем-то неспешным, неторопливым и вообще неизменным.
Традиционное общество уходит от всех изменений, его идеалом является зацикленное
или остановленное время — время, при котором ничто не происходит. Сами традиции,
по определению, требуют постоянства. Традиционным мы называем только то, что
существует неизменно на протяжении некоторого количества времени. Традиция
изначально не предполагает изменений. Естественно, реальность не дает
традиционному сознанию права на неподвижность. Любая традиция находится в
историческом контексте, изменяется в соответствии с условиями реальности. Лю-
154
бая традиция — от умывания и личной гигиены до празднования Нового года имеет
свою историю. Поэтому точнее было бы утверждать, что изменения в традициях
происходят, но они должны происходить постепенно и незаметно. Поэтому внешне
скорость жизни явно противоречит идее традиции.
Вместе с тем нельзя не признать, что традиции возникают не только в силу
устоявшихся культурных норм, которые создает человек в силу какой-то
необходимости. Мы не знаем культуры, которая была бы лишена традиции, но в любой
конкретной известной нам культурной ситуации, так или иначе, присутствует
традиционность. Скорее всего, это означает, что существование традиций вызвано
какой-то необходимостью. Что-то в бытии или в самом человеке обусловливает
необходимость существования традиций. Поэтому теоретически возможно
возникновение каких-то новых традиций, выживающих в условиях «симбиоза
скоростей».
Одной из таких традиций является какое-то стыдливое замалчивание сущности самого
предмета. Почти все «сегодняшние» способы говорить о вещах относятся, на самом
деле, не к вещам, а к самим говорящим. Классический философский сюжет: цвет не
является характеристикой предмета, но свидетельствует лишь о воспринимающем и об
условиях акта восприятия. Примерно по той же схеме выстраивается и обычная
сценка современной жизни: телефон характеризуется как очень функциональный,
книга описывается как бестселлер, фильм — как «оскароносец», текст — как оффтоп.
Подобных примеров можно привести множество. Везде мы говорим не о предмете, а об
отношении этого предмета к окружающему. Во фразе может быть проявлено отношение
субъекта к предмету (хороший—плохой, стильный—ужасный), отношение предмета к
общей структуре вещей (телефон бизнес- или эконом-класса), характеристика
предмета в его отношении к аналогичным предметам (функциональный, надежный). Но
ни одна из этих характеристик не связана с сущностью самого предмета. Ведь
сущность предмета почти всегда заключается не в стильности, функциональности или
позиционировании. Телефон, например, должен звонить, все остальные его черты
вторичны по отношению к основной. Но именно эта, основная, черта и игнорируется
подчас современной культурой.
Давно замечено, что такие феномены современной культуры как реклама и массовое
потребление ставят субъекта в состояние выбора. Но сама идея выбора, кажется,
исключает понятие вещи. Выбор
155
осуществляется не между вещами, а между функциями. В ситуации классического
рынка (или базара) выбор может быть только между хорошим и плохим.
Неоднозначность выбора связана только с ограниченностью субъекта — «я не могу
оценить точное соотношение цены и стоимости данного товара». Теоретически на
классическом рынке всегда можно было найти единственный, наиболее выгодный,
товар. Реально, конечно, не поддаться на уговоры продавца и разглядеть его
уловки могли только немногие. Именно с этим связана традиция изначального
завышения цены, с расчетом на спор между покупателем и продавцом о стоимости
товара. Торг — это попытка оценить отношение качества и цены. В современной
ситуации потребления торг неуместен потому, что выбор товара осуществляется не
на основании качества товара, а на основании его дополнительных функций.
Функциональность продукта уничтожает возможность единственного правильного
выбора. Отныне сущность предмета скрыта за его функциональностью. Популярной
схемой предложения является позиционирование. Уже нет никакого однозначного
выбора товара, но любой выбор всегда спорен.
В условии функциональности вещей меняются основания для выбора и предпочтений.
Исчезает сущность вещи, на ее месте оказываются дополнительные свойства данного
предмета. Вследствие этого основанием для выбора является не сама вещь, а нечто
внешнее для нее. Внешним основанием может быть, например, мнение субъекта об
этом предмете. Из истории рекламы мы знаем, что подчас бренды тратят огромные
средства на раскрутку продукта, полагая, что мнение потребителя не менее важно,
чем качество продукта. Другим основанием для выбора является позиционирование
товара на рынке. Вещь может покупаться не только потому, что она качественная,
но потому, что она наиболее качественная из всех. Этого достаточно.
В ситуации выбора вещь никак не представлена субъекту. Но предметом анализа
является сравнение этой вещи с похожими. Взору представлено отношение между
предметами, но не сам предмет. Сущность предмета предполагается,
подразумевается, но отсутствует по существу. И огромное количество культурных
текстов — от рекламы до кинематографа эту традицию поддерживают.
Так, один из законов современной рекламы гласит, что в рекламном сообщении не
должно возникать верифицируемых суждений. Сама возможность подтверждения истины
позволяет поставить под
156
сомнение рекламное сообщение и свести его эффективность к минимуму (пародийный
фестиваль рекламы «Алюминиевый огурец» тому лучший пример). В контексте нашего
рассуждения это означает, что в рекламе не должна возникать сущность вещи.
Верифицируемостью чаще всего называют тождество суждения вещи. Утверждение
функциональности вещи не является верифицируемым, оно появляется в сравнении
вещей и не относится к вещи напрямую. Для наглядности здесь можно было бы
привести множество рекламных слоганов, например: Connecting people (Nokia),
Communication instinct (Samsung) и т. д.
Современный кинематограф не отстает от рекламы. Практически все фильмы
современного популярного кинематографа не страдают излишней описательностью.
Сюжет фильма, его персонажи представлены не как реально существующие, но как
идеальные модели. Все они упрощают изначальную сложность жизни до одного или
нескольких простых моментов. Сила, ловкость, везучесть, воля — отличительные
черты Джеймса Бонда, — персонажа, полностью вынесенного за пределы бытовых схем.
Бонд всегда вне обыденности, «если он заходит в туалет, то только для того,
чтобы замочить врага, спрятавшегося в сливном бачке». Персонаж — это упрощенная
модель, существующая только в пределах какого-то сюжета. Такова эстетика многих
современных фильмов. В данном случае интересен процесс образования этой модели.
Персонаж может быть элегантным (Шон Коннери) или неуклюжим (Пьер Ришар), выбор
черт персонажа явно не случаен и определяется психологией зрителя. В упрощенной
схеме: элегантному персонажу хочется подражать, над неуклюжим — смеяться.
Ключевым в создании модели является субъект. Образы же кино существуют не сами
по себе, но в отношении к субъекту. Субъект завершает кинематографический образ
своим отношением к герою. Федор Павлович Карамазов — самостоятельный персонаж,
он не нуждается в дополнении, образ завершен. Бонд не является самодостаточным,
его образ нуждается в зрителе как составной части. Персонажи современного
кинематографа, таким образом, не могут быть объектами восприятия. Они не
завершены и могут существовать только в структуре отношений. Минимальной
структурой является отношение зрителя к сюжету, но эта структура явно нуждается
в дополнении.
157
Когда читаешь тексты современной культуры, удивляешься, насколько мало мы
сталкиваемся с самими вещами, насколько современные люди замкнуты на себе, своем
отношении к другим людям и происходящему, нормам и правилам. Понятно, что
подобные суждения бывали и раньше, но современная культура прямо подталкивает
субъекта к высказыванию подобных суждений. Подобное избегание сущности вещи
является, несомненно, функциональным. Но также очевидно, что оно традиционно.
Без рефлексии субъект культуры не может обнаружить этот процесс. Но, сам того не
зная, он его моделирует и реализует. Почему это происходит? В силу
традиционности, лежащей в основе современной культуры.
Таким образом, мы вправе говорить о традиции уклонения от сущности вещей или,
позитивно, традиции уходить от самой вещи в отношение вещей. Почему вещи
ускользают от сознания? Ситуация в данном случае достаточно странная — мы имеем
философскую ситуацию, примененную к самой культуре. Если мы говорим о том, что
ускользание вещей является культурной традицией, то нам нужно объяснить, почему
эта традиция возникла. А такое объяснение возможно только со стороны философии,
история тут бессильна. Мы можем долго говорить о том, насколько необходимо или
случайно это свойство сознания. Но то, что оно основывается на вполне
определенном понимании действительности, оспорить сложно.
Часто говорят о том, что ритм жизни в современной культуре постоянно растет. С
исторической точки зрения это связано с убыстряющимся техническим прогрессом,
возрастающей плотностью населения и т. д. Возможно и логическое объяснение этого
феномена. Ортега-и-Гассет говорил, что важным свойством массового сознания
является постоянная неудовлетворенность условиями жизни. Причины этой
неудовлетворенность кроются в довольстве собой. Внутренний мир (при его наличии)
всегда первичен по отношению к внешнему. Если субъект сознает собственное
несовершенство, это может быть оправданием внешней недостаточности. Но массовый
человек не сознает своего несовершенства, он вполне доволен собой, поэтому
вечная неудовлетворенность переносится во внешний мир. Попробуем рассмотреть эту
ситуацию с другой стороны. Внешняя неудовлетворенность возникает когда субъект
не принимает настоящее. Если человек целиком и полностью сосредоточен на том,
что происходит «сейчас», он не знает, что может быть иначе. Если верить Гегелю,
то он вообще ничего не знает. Поэтому проблемы неудовлетворенности здесь
возникнуть не может. Сознание становится неудовлетворенным когда отвлекается от
происходящего и обращает внимание
158
на
общую ситуацию. Другими словами, неудовлетворенность массового сознания
возникает от сравнения. Сравнению подлежит все что угодно — от мобильного
телефона и зарплаты до цвета волос (длинны ног?) подруги. Сравнение же всегда
приводит к желанию большего. Именно с открытия этого факта реклама занимает
столь большую роль в современной культуре.
История говорит нам, что расцвет рекламы происходит в 60-х годах. История
рекламы утверждает, что именно в это время становится модным (а, может быть, и
самым употребимым) позиционирование как метод продажи продукта. Вкратце,
позиционирование связано с выделением уникальной черты данного продукта и
продвижением продукта через эту особенность. Одним из первых этот прием был
использован в рекламе VolksWagen и Мальборо. Но все великие имена в рекламе
связаны с удачным использованием средств позиционирования. На этом же приеме
построено большинство современных образов. По сути дела, этот прием ставит
человека перед проблемой выбора. Он делает невозможным просто покупку товара,
равно как и отказ от выбора. Нельзя придти в магазин и попросить «просто»
автомобиль. Обязательно последует вопрос вроде: «Вы хотите большой или маленький
автомобиль?» Выбор сигарет превращается в выбор стиля: «Вы мачо или бизнесмен?»
Подобный выбор смещает акцент восприятия с вещи на самого субъекта. Я уже не
могу наслаждаться вещами, но все время занимаюсь выбором, причем выбором не
предмета, но выбором себя. Таким образом, в этой схеме отсутствует предмет. Но я
не мачо и не бизнесмен, я не могу отождествить себя ни с ролью отца большого
семейства, ни с ролью делового менеджера. Даже если я похож на одну из этих
ролей, тождество с моделью в принципе невозможно. В реальности всегда роли
совмещаются, я одновременно и бизнесмен и отец большого семейства. Отсюда,
например, проблема выбора машины оказывается действительно онтологичной. В
какой-то момент времени я тяготею к одному варианту, в другой момент — к
другому. Оптимальный выбор невозможен, сознание опять скатывается к
неудовлетворенности. Причина неудовлетворенность в том, что основным взглядом на
мир оказывается сравнение. Но причина сравнения в данном случае — не в субъекте,
а в культуре, точнее, в традиции формирования образа предмета.
159
Итак, рост темпа жизни укоренен в неудовлетворенности массового сознания
условиями своей жизни. А скорость жизни связана с ускользанием предмета. Чем
быстрее течение мира, тем меньше времени смотреть на сами вещи. Существует
замечательная восточная поговорка, гласящая, что если человек хочет научиться
играть на музыкальном инструменте, то вначале он должен отдаться созерцанию
этого инструмента. Вряд ли подобный способ применим на практике. В реальном мире
у субъекта всегда есть цель. Цель определяет отношение к познаваемому предмету.
Вещь нуждается в бесцельном созерцании, она находится вне конкретных задач и
представлений об эффективности. Но целеполагающее сознание не нуждается в вещи,
оно нуждается в функции. Поэтому при увеличении ритма жизни (то есть увеличении
количества целей) сознание все реже может позволить себе обращать внимание на
сами вещи. Познание вещи требует ясности, ясность появляется только при
тщательном изучении. Поэтому познание вещи требует большего времени, чем
позволяет ритм современной жизни. Подобное предположение возможно, но оно
основывается на представлении о познании как о временном процессе, то есть
познание оказывается сходно с восприятием.
Вещь, данная в отношении, оказывается текстом. Она теряет свою материальность,
особенность и неповторимость и становится общей формой. Причем форма эта
отсылает к другим вещам.
В определенной культурной ситуации вещь может уподобиться компьютерному ярлыку,
перестать быть чем-то содержательным и отсылать к другой вещи. Важным
оказывается то, что подобное отношение к вещи может быть реализовано только в
контексте культуры в целом. В одном из рассказов Честертона говорится о том, что
мы вольны выбирать содержание своих речей (коммунист, например, может ругать
коммунистов), но мы не вольны выбирать то, как мы это делаем (если коммунист
ругает коммунистов, то он будет делать это с позиций коммунизма). Субъект не
выбирает своей позиции, он определяет содержание знания, но не способ мыслить.
До известной степени это, конечно, логическая игра, ведь верно и то, что
определение субъекта связано с занимаемой им позицией, смена точки зрения влечет
за собой изменение субъекта. Выбирать свою точку зрения означает «выбирать
себя». Но варианты выбора ограничены, и они задаются именно культурой, сложно
стать первобытным магом в век рекламы. Поэтому культура оказывается одним из
существенных факторов формирования точки зрения. Позиционирование, например, это
способ формирования выбора. Понятно, что позиционирование всегда опирается на
культурную реальность.
160
Выбор всегда должен быть актуален, он должен относиться к настоящему. Отсюда
вторичное влияние культуры на точку зрения субъекта — она представляет и делает
актуальными те или иные варианты. Таким образом, отношение к вещи как к ярлыку,
перенос внимания с самой вещи на отношение вещей, — функция культуры.
Культурная ситуация, в которой вещи представляются текстом, является основанием
для формирования денотационной структуры. Мы говорим о вещах, но при этом
подразумеваем отношения между вещами, структуру. Подобное действие, безусловно,
свидетельствует о самодостаточности сознания. Воспринимая вещи в их отношении
друг к другу, субъект, на самом деле, не выходит за пределы себя. Познание
предстает здесь как развертывание уже известного. Все новое — лишь неизвестная
дотоле форма уже данного. На этом приеме любит работать так называемая желтая
пресса. Человек, читающий такую газету, узнает новые факты. Но эти факты важны
лишь постольку, поскольку они подтверждают уже имеющееся мнение. Логичное
заключение из прочитанного: «Я так и знал!». Познание уподобляется созерцанию,
оно разворачивает во времени предзаданные логические формы.
Впрочем, достаточно давно существуют и другие теории, полагающие познание
логическим, то есть вневременным действием. В этом случае схема получается прямо
обратная. Сознание не сосредотачивается на самих вещах, но замыкается на себе.
Отсюда возникает скорость «скольжения» сознания по вещам — субъекту просто не на
чем остановить взгляд. Созерцанию подлежат вещи, в условии отсутствия вещей
созерцание невозможно, поэтому остается только действие. Реклама, например,
построена целиком на действии — она в принципе не предполагает спокойного
созерцания, но только чистое действие. Отсюда возникает скорость восприятия и
мышления в мире рекламы.
Традиция постоянных изменений, традиция скорости является, таким образом,
вторичной по отношению к одному из свойств массового сознания — безудержному
потреблению. Скорость жизни оказывается именно традицией. Функциональность ее
ограничена, но отказаться от нее оказывается невозможно.
Такая традиция определяет новые условия связанности культурного пространства.
Социокультурные взаимодействия между индивидами и группами обретают все более
мобильный характер, который провоцирует, прежде всего, в коммуникативных связях
ситуацию «гибкости», в дальнейшем распространяющуюся и на другие сферы
человеческого существования.
161
|
|
