|
На
следующих страницах:
Г. Кабакова. Представления
о запахе в славянской народной культуре
Н. Зыховская.
Ольфакторная агрессия в художественном тексте
Дмитрий Захарьин
Ольфакторная коммуникация в контексте русской истории
РОССИЯ / RUSSIA. Вып. 3 (11): Культурные практики в
идеологической перспективе.
Россия,
XVIII - начало XX века. М.: ОГИ, 1999, с. 54-70
I. О коммуникативности телесного запаха
Антропологическая уникальность человека проявляется в особенном развитии его
обонятельных инстинктов. Люди извлекают из запаха лишь малую часть той
информации, которая доступна животным. В поисках причины этого отставания
сложились две противоположные точки зрения. Одна из них принадлежит Фрейду,
которые связал деградацию обоняния с развившейся у человека прямой осанкой. В
результате выпрямления разнополые особи оказались неспособны различать друг
друга по запаху гениталий. Половое влечение постепенно покидало обонятельные
центры, перераспределяясь между каналами зрения 1.
Нос терял свою значимость как орган биологического воспроизводства. Верность
выводов Фрейда была поставлена под сомнение
---------------------------------
1 «Деградация запаха, — замечает Фрейд в работе
"Das Unbehagen in der Kultur" (1925), - представляется
результатом отрыва человека от земли, его решимости
встать на задние ноги, отчего скрытые до этого гениталии становятся видимыми и
нуждающимися в защите, так развивается и связанная с
гениталиями стыдливость. В начале рокового процесса
находится выпрямление человека. Цепочка
выстраивается далее: обонятельные возбуждения теряют значимость [...],
возбуждение отныне перелается через вид лица, а также вид обнаженных гениталий,
далее развитие идет в сторону становления продолжительного сексуального
возбуждения, вплоть до образования семьи и начала человеческой культуры» (Freud
1931: 459. Здесь и далее, кроме особо оговоренных
случаев, перевод мои. - Д. 3.).
54
экспериментом Холда и Шлейдт 2, показавшим, что человек способен
реагировать на запах противоположного пола, а также узнавать полового партнера
при помощи носа. Если это так, тогда регресс обоняния у человека не может иметь
только биологических причин: в блокировании «природных» функций носа,
по-видимому, принимала участие цивилизация 3.
Европейская культура издавна дисквалифицировала обоняние, как ненадежный сенсорный канал, который, в отличие от зрения и слуха, способен пеоедавать информацию о предмете только в его непосредственной близости
(Raulff 1982: 241-247; Barlosius
1987: 367). В результате культурного семиозиса зрение и слух оказались многократно воспроизведены на уровне знаков,
тогда как обонянию было отказано в символическом перерождении: культура
произвела на свет живописные полотна для «жадного глаза» (ср.
Mattenklott
1982) и музыкальные симфонии для «жадного уха», но почти не позаботилась
о галереях запахов и ольфакторных концертах 4. Негативное преимущество,
которое досталось носу, связано с его относительной независимостью от культуры. Имеется в виду не столько свобода от культурного нормирования в целом, сколько слабая причастность обоняния к культурной дифференциации,
образованию многоуровневых смысловых различий. Не потому ли оценочное
суждение, основанное на обонятельном восприятии предмета, звучит куда более категорично, чем та же оценка, апеллирующая к зрению (сравним Я его на
дух не переношу и Я не могу его видеть; Мне не нравится, как она пахнет и Мне
не нравится, как она выглядит 3). В результате запах скорее, чем глаз, способен
выступать в контексте конфликтных ситуаций как индикатор сбоя коммуникации, в которой участвуют люди разных возрастов, полов и культур (ср.
Synott 1991).
--------------------------------
2 Эксперимент проводился с двадцатью четырьмя супружескими парами, которые должны были надевать выданные им ночные
рубашки семь ночей подряд. Другим условием эксперимента было применение
нейтрального мыла. Во второй части эксперимента от них
потребовалось узнать рубашку своего партнера по запаху. Большая часть участников
оказалась
способна установить пол владельца по
запаху и около трети из них распознали среди
десяти рубашек ту, которую надевал их партнер. Женщины продемонстрировали более совершенные обонятельные способности, чем
мужчины (Hold, Schleidt 1977;
Schleidt 1980).
3 О запахе можно сказать то же, что Бурдье говорит о вкусе: «Вкус далеко не в последнюю
очередь классифицирует тех, кто составляет
классификацию» — Воurdieu 1987: 25.
4 Модный интерес к запахам оживился лишь
в XX в. и при этом зачастую оказывается связан
с имплицитной или эксплицитной критикой
идей Просвещения. Ср. Corbin 1982.
5 Заметим, что употребленное с неопределенным местоимением слово «запах» уже приобретает сниженные конннотации: Здесъ чем-то
пахнет или Здесь запах какой-то. Десемантизация слова вонь. указывавшего в церковно-славянском языке на нейтральный запах, возможно, отражает сужение границ терпимости,
в результате которого значение «спускается
вниз» по стилистической шкале. То, что воняло=пахло, начинает вонять=мерзко пахнуть.
55
Очевидно,
что бытовое восприятие запахов складывается из взаимодействия врожденных и культурно приобретенных привычек. Природное обоняние
корректируется правилами социальной игры. Искусству поддерживать благоприятный ольфакторный имидж обучает цивилизация (Classen,
Howes, Synott 1994). Но нормы социальной репрезентации не остаются
неизменными —
пространство и время вносят свои поправки в их становление и развитие. Первую пограничную линию следует провести между городским и деревенским
культурным пространством, где различается восприятие ольфакторных и прочих стереотипов. Вторая, временная, граница пройдет в европейской культуре
между средними веками и началом Нового времени.
Процесс
цивилизации, начавшийся с распространения куртуазных обычаев
при итальянских, французских, английских и австрийских дворах (Еlias
1969),
не обошел стороной ольфакторную коммуникацию. Искусство модулировать
запах изо рта и держать под контролем кишечные газы в интересах собеседника
следует отнести к кодексу раннего придворного политеса
6. Соответствующие
рекомендации записывались в специальные руководства по учтивости и их
выполнение тщательно контролировалось. Придворные стереотипы в значительной мере сформировали взгляды европейских путешественников и дипломатов, приезжавших в ХУ1-ХУП вв. с разными поручениями в Россию. Образ
русской знати допетровской эпохи выстраивался на основе матричных понятий, связанных с наукой вести себя в свете.
II. допетровская Россия и европейский ольфакторный
стандарт
С опозданием вступив на путь европейской модернизации, Россия только
в конце XVII в. начала приспосабливать придворный быт к польским, а затем
немецким и голландским образцам. Сохраняя свои руральные корни, русская
боярская культура XVII в. очевидно не нуждалась в усвоении и поощрении
утонченных гигиенических привычек, без которых не могли существовать перенаселенные города и княжеские дворы Западной Европы. Большая часть
иностранных наблюдателей XVII в. характеризовала русских как людей, которые плохо пахнут 7. Между тем, в самой
России запах чеснока и алкаголя, очевидно, не встречал культурно значимых запретов. На это указывает, в ряду
прочих, свидетельство Адама Олеария, посланника готторпского двора, посетившего Россию в 1632 и 1636 гг.:
«Большую вежливость и учтивые привычки у них трудно надеяться найти, таковые
прячутся от глаз. Они не испытывают стыда, когда дают каждому услышать и почувствовать обонянием то, что природа после еды производит сверху и снизу. А так
как
они едят много чеснока и луку, то их присутствие становится довольно тягостным,
----------------
6 Телесным навыкам (таким, как фехтование,
танцы, церемониальные поклоны) куртуазное
образование вообще отводило передовую
роль. в отличие, например, от буржуазного
образования XIX в.
7 Очевидно, речь шла о неумении контролировать и модулировать телесный запах в свете.
Отсутствие технических навыков ошибочно
воспринималось как нечистоплотность. Старинная гигиеническая культура на Руси предполагала мытье в бане, чего,
по ряду соображений, из которых немаловажным являлась
дороговизна топлива в городах, уже не делали
в Западной Европе. Живший некоторое время
в России Казанова вполне уловил разницу
между руральным и урбанистическим отношением к гигиене. Первое основано на целесообразности, второе ориентировано на приличия. Вот описание привычек крестьянской
девушки, которую Казанова держал в наложницах: «Каждую субботу я ходил в русскую
баню, чтобы купаться там в ее обществе и обществе еще тридцати или сорока других совершенно голых мужчин и женщин ... Этот недостаток стыдливости оправдывал себя
незамысловатостью цели» (Casanova 1969:
X, 126). Русские бани входят в моду в Европе
в XIX в., в период формирования современных буржуазных понятий о гигиене
(Pochhammer 1824; Bachmann 1845, еtс.).
56
особенно для тех, кто к нему не привык. Ко всему прежде присоединялся обычай
потягиваться и очень громко рыгать на частных приемах [...].
Обычно их блюда готовятся с чесноком и луком. А от этого все их помещения и дома и даже великолепные великокняжеские покой и дворцы в кремле, да и сами русские когда они с тобой говорят, да и все места, где они даже немного побыли, —
все
источает сильный и нам, немцам, отвратительный запах» {Olearius 1656: 192, 205).
Не менее красноречивую оценку дал швед Петр Петрей (Реег Регззоп), военный комиссар при экспедиционном корпусе короля Карла IX:
«Москвитяне по природе чрезвычайно грубы, распущены и невежливы в своих нравах, ухватках и разговорах: они совсем не считают грешным и срамным делом вести
разговоры об ужасных вещах, не стыдятся также кашлять, харкать, икать и выпускать кое-что задницей за обедом в гостях, в церквах или в другом месте, на
улице
или на рынке, да еще смеются и очень потешаются тем» (Петрей 1997: 418).
Похожий отчет составил австрийский дипломат Августин Мейерберг, совершивший поездку в Москву (1661-1662) с целью заключения перемирия между Россией и Польшей:
«В продолжение стола они вдруг разражаются самою звонкою рыготней, с отвратительным запахом непереваренной смеси чеснока, лука, редьки и водки, и эта рыготня, с позволения стоиков, предоставляющих полную свободу ей и чревобесию, сливаясь с громкозвучными испарениями их желудков, обдает окружающих самым
вредным серным смрадом» {Мейерберг 1997: 67).
Перечень иностранных свидетельств о русской ольфакторной культуре
XVII в. может увенчать колоритное описание Йоханна Арнольда Бранда, профессора из Дуизбурга, посетившего Россию в 1673 г. в обществе бранденбургского посла и пораженного невоспитанностью русских бояр:
«Едва мы выстроились в надлежащем порядке, как один из тринадцати бояр вдруг
так рыгнул, что мы все перепугались. Еще более мы удивились тому, что подобное
происходит без всякого порицания со стороны царя и других приближенных» (Цит.
по Ровинский 1881: 4, 270-271).
Из описаний очевидно, что русский ольфакторный стандарт XVII в. не отвечал принятому на Западе. В ольфакторных установках наблюдающих и наблюдаемых по разному реализовала себя «химия» социальных отношений.
В широком смысле, в контексте боярских представлений о чести проблематизировался не столько способ (манера, модус) поведения, сколько его локализация (место) на придворной лестнице. Занимаемое место и отвоеванная в местнических тяжбах дистанция к особе государя превалировали в своей
значимости над правилами politesse
8. В семиотике поведения европейского
дворянства лидировала, напротив, манера, выступавшая альтернативой родовых привилегий. Установка на манерность общения предполагала относительное правовое равенство участников придворной игры (хотя бы в узких границах учтивости).
---------------------
8 Cр. крайне выразительное свидетельство
Котощихина о поведении бояр за царским
столом: «Так ж как у царя бывает стол на власти и на
бояр, и власти у царя садятся за столом по левой стороне в своем особом столе.
И как те бояре учнут садиться за стол по чину
своему боярин под бояриным околничий под околничим и под боярами думной человек
под думным человеком и под околничими и под боярами,
а иные из них ведая с кем в породе своей ровность под теми людьми садитися за столом не учнут поедут по домом или
у царя того дни отпрашиваются куды к кому
в гости, и таких царь отпушает, а будет царь
ведает, что они у него учнут проситися в гости
на обманство не хотя под которым человеком
сидеть ... и таким велит быть и за столом сидеть с кем доведется, и они садитнся не учнут,
а учнут бити челом, что ему ннж того боярина
или околничего или думнаго человека сидети
немочно, потому что он родом с ним ровен
или и честняя... и такова царь велит посадити сильно, и он посадити себя не даст и того
боярина бесчестит и лает, а как ево посадят
сильно, и он под ним не сидит же и выбивается из-за стола вон, и его не пущают и розговораивают, чтоб он царя не приводил на гнев
и был послушен, и он кричит хотя де царь ему
велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть,
и спустится под стол, и царь укажет его вывесть вон и послать в тюрьму или до указу
к себе на очи пущати не велит, а после того за
то ослушание отнимаетца у них честь, боярство ... и потом те люди старые своея службы
дослуживаются вновь ...» (Котошихин 1980:59).
57
III. Мускус и дух
фаворитизма
Манеры, связанные с запахом, в России были заимствованы в контексте
польской моды еще при дворе Федора Алексеевича и в период регентства
Софьи. Вырванные из символического уклада западной цивилизации, в России они выступали в роли гиперсимволов, изменяя сложившиеся стереотипы
социальной коммуникации.
Концентрированные ароматы животного происхождения, которыми до
первой половины XVIII в. пользовалось общество барокко, следует отнести
к наиболее загадочным парадоксам европейской цивилизации. С одной стороны, за ароматическими новшествами стояла обострившаяся чувствительность
общества к себе самому, а его членов друг к другу. С другой стороны, возрастающие требования к личности реализовались через пропаганду и применение
самых низменных анимальных запахов. Эффект, который должны были производить животные ароматы, определялся их происхождением: мускус добывался из половых желез некоторых пресмыкающихся и млекопитающих (овцебык, кабарга), цибетон — из анальных желез ондатры, амбра — из фекалий
кашалота 9. Как сильный ольфакторный допинг, аромат придавал ценность
всякому телу, и делал его интересным для участников галантной игры. «Мускус играл ту же роль, что и корсет, усиливавший сексуальный эффект тела, —
замечает Хаген. — Чтобы подчеркнуть свою женственность, дамы применяли
по возможности сильные животные запахи» (Hagen 1901: 226)10.
-----------------
9 Мускус (lat. muskus) — продукт выделения
мускусных желез самцов ... У животных М.
играет роль химического сигнала, используемого для меченья территории, оповещения
особей своего пола и т. п. (БСЭ). Ср. др.-инд.
muskas — мошонка, яичко. Цибетон — продукт выделения особых желез циветты... По
облику циветты похожи на представителей
семейства куньих. У некоторых имеются особые железы, расположенные около заднего
прохода... (БСЭ). Амбра — воскоподобное
вещество, образующееся в пищеварительном
тракте кашалота, встречается также плавающей в воде или выброшенной волнами на
берег... (БСЭ). Ср. выписку из старинной
энциклопедии «Экстракт Савариева Лексикона о комерции»: «Амбра — благовонная мазь,
из которой парфумы или курительные порошки делают: да она же и в лекарство кладется»
(Экстракт 1747: 101).
10 После ухода старинных капсул с мускусом,
которые подвешивались к поясу под одеждой
и которыми натирались перчатки, эротическая функция ароматов еще удерживалась
в памяти потомков. Ср., например, у Пушкина:
От меня вечор Лейла
Равнодушно уходила.
Я сказал: «Постой! куда?»
А она мне возразила:
«Голова твоя седа».
Я насмешнице нескромной
Отвечал: «Всему пора!
То, что было мускус темный,
Стало нынче камфора».
Но Лейла неудачным
Посмеялася речам
И сказала: «Знаешь сам:
Сладок мускус новобрачным,
Камфора годна гробам!»
(Пушкин 1937: III, 440)
58
Применение мускуса, амбры и цибетона для подавления запаха пота и естественных испарений дополнительно обосновывалось их целебным воздействием на внутренние органы.
«Считается, — сообщает, например, автор Pharmacopee
universelle, — что цибетон, мускус и серая амбра, если нанести их на пупок или в область матки, притягивают
матку вниз и возвращают ее в естественное положение ... и что те же ароматы, если
их
вдыхать через нос, наоборот, возбуждают матку и тянут ее кверху» (Lemery
1697:896).
Вероятно, что в этом, как и во многих других случаях, знание, открытое европейской наукой, выступало прикрытием неявных различий в социальном поведении. Мускус скрывал возраст и чин, на которые опирались устои традиционного общества.
Было бы смело напрямую связать мускус с «духом капитализма». Однако
несомненна причастность ароматов к независимому правовому пространству,
освободившемуся от норм сословного брака. Частью этого пространства оказался институт фаворитов, набиравший влияние на фоне узаконенной супружеской неверности. Изобретением куртуазной культуры явилась не измена
сама по себе, но разработка и легитимация особенных правил аристократического адюльтера. Любовник-фаворит сокращал путь к привилегиям, минуя сословную очередность. Естественное или приобретенное совершенство тела в некоторой степени способно было выступать альтернативой высокого рождения.
Использование эротических ароматов характеризует новое представление о
семье, которая в контексте модернизации перестает рассматриваться в ее родовой протяженности и сословной детерминированности. Сословный брак все еще
оправдывает себя рождением легитимного наследника, обеспечивая генетическое и социальное воспроизводство властных элит. Но, с другой стороны, брак
внутри сословия блокирует те значимые рычаги успеха, которые основаны на
обмене информацией. Информация о распределении привилегий добывается из
сплетен, интриг и предполагает вложение тела, как свободного капитала. Создается впечатление, что именно ускорение информационных потоков предрешает
судьбу сословного брака. Умение быстро включаться в новый код поведения
определяет котировки акций светского успеха. Игривая страсть — passion — напоминает динамичную пружину в действующем механизме власти
11. Раssion
узаконивает в границах любовного искусства свободное обращение с коммуникативным партнером. И в этом смысле passion находится с браком в отношении
дополнительного распределения, точно так же, как мускус и амбра выступают
в дистрибуции к регламенту одежды и ритуальному старшинству за столом.
Есть основания полагать, что животные ароматы распространяются в России
при последних допетровских дворах, известных своей польской ориентацией. Так, капитан Маржерет в начале XVII в. не обнаружил у московских бояр знакомых ему ольфакторных привычек: русские, отмечал он, брезгуют
клистирами, а «вместе с ними, и мускусом, цибетоном, и другими подобными
вещами» (Margeret11983: 33). Одно из первых упоминаний об анимальных снадобьях
относится ко времени регентства Софьи (1682-1689).
------------------------
11 Ср. нетривиальное наблюдение Луманна
о парадоксальности европейской концепции страсти -
passion. На исходе средневековья passion теряет связь со страданием
и страдательным залогом и выступает вначале
как дополнение к сословному браку, затем как
условие для его заключения, далее как антипод брака и т. д. — Luhmann 1994.
59
Среди благоуханных веществ упоминается Essentia ambrae, изготовляемая из полуфунта
водки, полуфунта эликсира Vita Mathioli и золотника (около 4,2 г) серой амбры (Richter 1817: 217, ср. также: Забелин 1918: 247). В тон западной моде под
одежду подвешивались специальные мешочки с ароматической пудрой, в которую, кроме ладана, входили сорок пять гранул мускуса, двадцать гранул цибетона и около двух граммов амбры {Richter 1817: II, 219).
Появление анимальных ароматов
12 в московском боярском быту совпадает
по времени с ранними и еще не слишком выразительными формами придворного фаворитизма. Среди первых примеров такого рода — галантный союз
Софьи Алексеевны и боярина Василия Голицына 13. Для такого союза симптоматично, в первую очередь, скрещение эротических и политических интересов,
то есть скрепление бытового и социального поведения правилами политеса 14.
Кроме острых запахов, оставлявших знак чужого властного присутствия
в тускло освещенных хоромах, русская боярская культура заимствовала и вербальные средства символической саморепрезентации. С годом рождения Петра I (1672) совпадает дата появления неизвестной до этого светской забавы —
театра. На это же время приходится обработка латинских риторик 15 и переделка французских рыцарских романов, среди которых «Повесть о князе Петре
золотых ключах» и «Повесть о Бове Королевиче» (Ровинский 1881: 4, 142-151;
Кузьмин 1964). Как и душистая пудра, романы служили школой манерного поведения и обучали высшие сословия науке любви 16.
IV. Разделение
бытового и социального поведения.
Фетишизация запаха
Складывается впечатление, что до конца придворной эпохи запах остается
в границах социального дискурса: о «неприличном» запахе беседуют, вокруг него интригуют. Требования морали не связываются напрямую с умалчиванием
опасных тем, которые могли бы бросить тень на всех участников коммуникации:
на тех, кто говорит, кому говорят и о ком говорят. В ХУП-ХУШ вв. за выполнением норм comme il faut следят камергеры и церемониймейстеры. Лишь с распространением
буржуазных представлений об универсальной
--------------------------------
12 Наряду с животными, безусловно, употреблялись и растительные ароматы: базилик,
майоран, еtс. (Richter 1817; Забелин 1918: 246).
13 Современники умели оценить особую рафинированность русской куртуазной культуры
до петровских преобразований: «Голицын обладал большей частью петровских достоинств, —
отмечает Невиль, — но при этом без многих серьезных ошибок второго. Он, например, не
пил водки, и никого не заставлял пить за своим столом» (Neville 1689: 55; ср. также
Meiners 1798: 160).
14 Пружина фаворитизма раскручивается интенсивно на протяжении всего XVIII в., причем эрос оказывается вхож в политику, а политическая власть выступает как ставка
эротической игры. Ср. союзы Екатерины I
и Видима Монса, Анны Иоанновны и Бирона,
Елизаветы Петровны и А. К. Разумовского,
и наконец апогей института фаворитизма
в царствование Екатерины II.
16 Примечательно, что некоторые романные
пассажи, ценившиеся в эпоху мускуса, были
опущены в переводах XVIII в., по-видимому,
из-за непристойности. Так, например, следущее описание из «Повести о князе Петре
золотых ключах»: Магеллона заснула на коленях Петра; любуясь на ее красоту, Петр расстегнул ей сперва ворот, а потом и все платье,
и стал «хватать ее за белыя груди» в переводе 1796 г., как
и другие слишком откровенные места, выпущено целиком (ср. Ровинский 1881: 4, 152-153)
60
морали вольности
и запреты переходят в сферу индивидуальной компетенции личности. Само понятие «личность» подразумевает новый уровень абстракции по сравнению со
статусом «светского лица». Условно можно говорить здесь об интроверсии
культурного табу: правила приличия отныне не обсуждаются открыто, однако
требуется, чтобы их понимали и соблюдали по умолчанию. Обратной стороной
персонификации норм учтивости является их унификация. Лишь на фоне становления единых тактик общения происходит оформление особенного кода
«странного» поведения, нарочито противопоставленного общепринятому. До
этого интимные, индивидуальные привычки или все то, что позднее будет называться частной жизнью, не имеют четко очерченных границ.
При неразграниченности сфер бытового и социализованного поведения запах способен был влиять на рейтинг политических противников. Соперник
мог быть уничтожен указанием на неумение справлять естественную нужду
или подавлять испарения тела. Литературный жанр записок, мемуаров и светских анекдотов утвердился в ХУП-ХУШ вв. как адекватный тип оценки, совмещавший частную и общую перспективу. Рождение мемуаров указывало на
появление в европейском beau monde постов «внутреннего слежения»: наблюдатели имели наблюдаемых и располагали критериями наблюдения. Светские
записки Сен-Симона и других прославившихся через перо куртье сигнализировали о начале социальной авторефлексии. Для нашего исследования весьма
показателен нарисованный Сен-Симоном портрет принцессы лотарингского
дома мадам д'Аркур:
«... У нее еще была страсть — скоро справлять нужду. Она повергала этим в
отчаяние
тех, к кому приходила обедать, поскольку не давала себе труда выйти из-за стола,
чтобы пойти в туалет. Она до него часто не доходила и пачкала лестницу, оставляя за
собой ужасный след, который давал повод слугам мадам дю Мэн и месье ле Грана неоднократно проклинать ее. Она нисколько не смущалась в этом случае, задирала юбки
и шла себе дальше, как ни в чем не бывало, потом она возвращалась и говорила,
что
плохо себя почувствовала. К этому все привыкли» (Saint-Simon 1983: 271).
Мемуарные описания, свидетельствующие об установившемся в хорошем
обществе пороге терпимости к запахам, появляются в России ближе к середине XVIII в. После пожара в московском дворце будущая императрица Екатерина II нашла среди своих вещей юбки графини Шуваловой, страдавшей недержанием мочи, и спешно отослала их графине. Введение этого эпизода
в мемуары становится довольно показательным, если учесть, что графиня Шувалова была недоброжелательницей Екатерины и интриговала против нее:
«Между моими пожитками находились пожитки графини Шуваловой; Владиславова из любопытства показала мне юбки этой дамы, которые все были подбиты сзади
кожей, потому что она не могла держать мочи — эта беда случилась с ней после ее
первых родов — и запах от нее пропитал все юбки; я поскорее отослала их по принадлежности» (Екатерина II 1990: 143).
На пути к унификации ольфакторные нормы должны были преодолеть систему старинных сословных пирамид. Символические различия между слугой
господином довольно медленно покидали плоскость интимных привычек.
В XVII в. французский король устанавливал моду на платья, прически и ароматы. Придворные оценивали, какую часть телесной свободы выгодно сохранять и какую целесообразно потерять. Так, Сен-Симон сообщал о печальной
участи Аркура, который, подчинившись вкусу короля, отказался от любимого
табака и вскоре умер:
61
«Он потреблял табак в таком же количестве, что и маршал д'Юксель, но не так неопрятно, — у того одежда и шейный платок всегда были в табаке. Король ужасно ненавидел этот табак: часто разговаривая с королем, Аркур заметил, что табак
тяготит
короля; Аркур испугался, что это отвращение может отдалить его от исполнения его
замыслов и надежд: он неожиданно бросил потреблять табак. Этим объясняли случившийся с ним вскоре апоплексический удар, который привел его жизнь к ужасному концу. Доктора заставляли его вернуться к табаку, чтобы соки могли, как прежде, циркулировать в теле» (Saint-Simon 1983: 310).
Иерархическая символика запаха, указывавшая на присутствие власти,
сходила с европейской сцены уже в 1750-х гг. Дистанцируясь от придворных
нравов конца XVII - начала XVIII вв., ольфакторная политика в конце XVIII
в. меняла знак на противоположный: монарх умеряет свой запах в интересах
подданных (ср. Krumrey 1984: 241-257)17. Нормы приличий переосмыслялись
как всеобщие, их бремя в равной мере несли нижние и верхние чины. Парадокс русского самодержавия конца XVIII в. состоял в заимствовании символов демократической ольфакторной культуры, которая в Европе уравнивала
вельмож и брадобреев. Так, например, П. Карабанов оставил следующее свидетельство о придворной политике запаха в конце царствования Екатерины II.
Своей либеральной щепетильностью эта политика явно разнилась со стилем
русского абсолютизма:
«Графиня Браницкая, заметив, что императрица, против обыкновения, нюхает табак левою рукою, пожелала узнать причины. Екатерина ответила ей: „Как царь-баба, часто даю целовать руку и нахожу непристойным всех душить табаком"» (Карабанов 1872:679).
Светские нормы ольфакторного поведения оказывались в России плодом
пересадки западных культурных стереотипов. Интенсивная переводческая деятельность, начавшаяся при Петре, может рассматриваться как начало новой
трансплантации инородных тканей в привычный к таким операциям организм
русского общества, С переведенного по высшему указу этикетного руководства «Юности честное зерцало» (1719) берет начало собственно русская традиция светских приличий. По поводу дыхания и желудочных испарений пособие
в частности замечает:
«Рыгать, кашлять и подобные такие грубые действия в лице другого не чини, или
чтоб другой дыхание и мокроту желудка мог чувствовать» (Юности честное зерцало 1719: 37).
Позднее ту же мысль в более отшлифованной форме донесут «Правила учтивости», представляющие собой компиляцию различных светских регламентов:
«Убегай сколько возможно, чтоб ... не вздыхать крепко и не дышать так, чтобы другим дух из носа или изо рта был чувствителен» (Правила учтивости 1779: 9).
---------------------------------
17 Тенденция к усилению личных ольфакторных ограничений остается преобладающей
в XIX и XX вв. «Как показывают источники
[конца Х1Х-начала XX вв.], — замечает
Крюмрей, — издатели книг по этикету единодушны в том, что люди, желающие произвести
на других хорошее впечатление, должны умерять запах своего тела» (Krumrey 1984; 250).
62
Важную роль в унификации ольфакторных приличий в русском светском
обществе сыграли екатерининские учебные заведения. В них обучению и воспитанию подвергался уже не круг светских особ, но те, кто позднее должны
были вступить в этот круг. Знание приличий, таким образом, превращалось во
входной билет, предъявлять который рекомендовалось уже на пороге. В итоге
правила хорошего тона росли в своей экзистенциальной значимости, становясь предпосылкой для социального выживания. «Устав благородных девиц»
(1768) совмещал представления о приличиях с представлениями о гигиене.
Аргумент учтивости подменялся энциклопедическим соображением о здоровом образе жизни или вообще опускался:
«Они же [надзирательницы] наблюдать долженствуют, чтобы девицы после кушанья руки умывали, а особливо во рте б полоскали» (Устав благородных девиц
1768:52).
П. Б. Сумароков уточняет на примере Екатерины II визиры утреннего туалета
в конце XVIII в.:
«Встав с постели, она немедленно шла в уборную, где находила теплую воду для полоскания рта и лед для обтирания лица» (Сумароков 1870: 2085)18.
В связи с изменением контуров светской коммуникации менялось представление о естественности ольфакторного пространства. В конце XVIII в. оно
уже не мыслилось в границах дворцовой залы. Цивилизация выходила в сад
и в парк — английская мода pleasure gardens завоевывала континент 19. В отношении к природе менялись ценностные приоритеты — естественность связывалась отныне не с с животными, а с растительными ароматами: в моду входили розовая вода, фиалка, тимьян, лаванда и розмарин. В интимной практике
второй половины XVIII в. перестают использоваться животные ароматы: мускус, амбра, цибетон 20. В обычай входит полоскание рта фиалкой, выдыхание
ирисового аромата (Corbin 1982, 105). «Есть ли жевать оный [фиалковый корень] почасту, истребляет зловонье изо рта», — рекомендует «Словарь ручной
натуральной истории» (Леклерк 1788: 191)
---------------------------
18
Нельзя забывать о том, что до конца
XVIII в. сохранение зубов в старости было
уделом избранных. Ср. «Даже в самых высших социальных кругах, практика протезирования находилась на плачевном уровне.
Людовик Святой, король Франции, имел ко дню смерти (1270) всего один зуб. Труп Карла Смелого на поле сражения (1477) опознали
только по отсутствию зубов на верхней челюсти. Людовик XIV, король-солнце, уже за
30 лет до своей смерти в 1715г. располагал,
вместо зубов, только сточенными кариозными
обрубками» (Schipperges 1981: 406-413).
19
Подобные сады в Кенигсберге с восторгом описывает Андрей Болотов, один из наиболее
известных мемуаристов XVIII в.: «По счастью, иаходились тогда в Кенигсберге множество таких садов, в которые ходить и там
с удовольствием время свое препровождать
было нам невозбранно.... Ходят в них купцы,
ходят хорошие мещане, ходят студенты,
а иногда и мастеровые. Словом, вход в них,
кроме самой подлости никому невозбранен,
и всякий имеет свободность в них сидеть, или
гулять или забавляться разными играми, как
например, в карты, в кегли, фортунку и в про-
чем тому подобном». (Болотов 1931:1, 460).
20 «...Отныне, — пишет Корбен, — интимность
прокладывает себе дорогу не через бойкий запах секреций, а с помощью нежных неуловимых ароматов. Можно, видимо, согласиться
с тем, что сенсуализм приложил руку к изгнанию анимальных запахов» (Corbin 1982: 104).
63
Выбор новых утонченных ориентиров, очевидно, приходится в России на
эпоху екатерининского Просвещения. В 1740-е гг. в источниках еще можно
встретить определение амбры как «благовонной мази» (см., например, Экстракт 1747: 101). Совсем иной отзыв о сильных ароматах содержится в статье
Parfum из «Энциклопедии» Дидро и Д'Аламбера (1765), переводившейся частями по заказу Екатерины II 21:
«Раньше во Франции был спрос на духи, в которых содержались мускус, серая амбра и цибетон. Но они вышли из моды с тех пор, как наши нервы стали чувствительней» (Encyclopedie 1765: XI, 940).
Старомодный аромат отныне отмечал кокоток и крестьянок; по анимальному запаху узнавали простой народ. «Elegant не пахнет амброй», ~ говорит
Мерсье в «Картине Парижа» {Mercier 1782: I, 158). Казанова едва не падал
в обморок от «невыносимой мускусной вони» потускневшей герцогини Рюффек (Casanova 1964: III, 183). Амбра, мускус, вычурная мебель, английские собачки, восточные слуги становились предметом насмешки в эпоху новых представлений об интимности, открывавших буржуазный XIX век.
Просветительское воспитание создает основу для регламентации так называемой интимной сферы, в которой личность может существовать без внешнего контроля и сама надзирать за собой. Таким образом, индивидуальная психика наделяется функциями главного светского арбитра. Такие психические
категории, как стыдливость, совестливость, щепетильность, выступают в век
сентиментализма доминирующими рычагами поведения. Как и всякий поведенческий код, сентиментальный код реализует себя в двух противоположных
сценариях. Один из них характеризуется активностью слезных желез, настроенностью носа на запах цветов и восприимчивостью вестибулярного аппарата
к головокружениям. Другой сценарий связан с культивированием анимальных
инстинктов, сексуальным интересом к доступным и недоступным участкам тела, фетишизацией предметов туалета и запахов. Примером такого поведения
может служить ольфакторный фетишизм Гете. В письме от 14 июля 1803 г. поэт просит Христину Вульпиус (позднее — фрау фон Гете):
«Пришли мне при следующей оказии твои последние новые туфли, в которых ты
как следует потанцевала, ты напишешь, что это от тебя, чтобы я мог прижать их
к своему сердцу» (Goethe 1803: 451).
В соответствии с любовным кодом утонченной эпохи сексуальный фетишизм распространяется на чулки, туфли и другие «нижние» части туалета22.
Однако и за пределами эротического поведения фетишизм может выступать
приметой сентиментальной душевной организации 23. Примечательно, что
Дидро после встречи с Екатериной П не стеснялся просить прислать ему в подарок какую-нибудь мелочь из ее туалета {Рамбо 1877: VII, 290).
-----------------------
21 После запрета на издание «Энциклопедии»
во Франции (1759) Екатерина предложила
Дидро издать текст в России (Бильбасов
1884:50).
22 Ср. отрывок из порнографического романа
конца XVIII в. Ретифа де да Бретона «Анти-Жюстина»: «Я буду жадно
обонять нутро этих божественных туфель. Ах!
Я изнемогаю...». — Restif de la Bretonne 1890:
125-126. О ноге и ботинке как о сексуальном
фетише см. в особенности Hagen 1901, 102-109.
23 Слово «souvenir» употребляется в XVIII в.
в двойном значении, указывая на нематериализованное и материализованное воспоминание одновременно: тесьму, расческу или перчатку дарителя и пр. (Ranum 1991: 237).
64
Параллельно с изгнанием неконтролируемых запахов из сферы социальной
коммуникации (даже случайное нарушение приличий в светском салоне в эту
эпоху могло быть поводом для самоубийства) расширяется интимная ниша,
в которой естественным испарениям приписывается значение спонтанности, невинности, неофициальности и даже оригинальности. Детство осмысляется
в духе свободного сообщества, в котором светский регламент бессилен. В рассказе Рибопьера о своем детстве при дворе Екатерины обращает на себя внимание противоречие естественного запаха и его культурного аналога — зепзе.
Осознание цивилизации как противоречия проявляется в двойственной трактовке несветского поведения. Газы, которые выпускает маленький приживал
императрицы, выступают в ее произвольной интерпретации аналогом искренности и безыскусности:
«Государыня меня особенно любила за мое откровенное и непринужденное с нею
обхождение... Валентин Эстергази, которого князь Зубов желал видеть на моем месте, напротив того, говорил Государыне только то, что ему научали его родители
...
Как-то раз он поел слишком много репы или гороху и ненароком испустил вздох,
который ошибся выдохом. „Ну, — заметила Императрица, — наконец услыхала
я кое-что его собственное"» (Рибопьер 1877: 474).
V. Ценностные приоритеты русской
ольфакторной культуры XIX в.
Парадоксальность понятий запах и sense осознается в эпоху Просвещения
на уровне оппозиции природы и культуры. Романтический XIX век углубит
это противоречие, поставив под сомнение самую различаемость обоняния
и смысла. Для индивидуально воспринимающего Я обонять нерасторжимо
с думать и переживать. Запах, так же как и вкус, начинает выступать в фигуральном значении, широко определяя степень утонченности восприятия.
Роман, как литературный жанр и новая форма культурного сознания, предпринимает попытку тематизации запаха и связанного с ним «внутреннего психического состояния». Однако при этом романные описания находятся в интертекстуальной связи с этикетными регламентами и модными руководствами
XVIII в. и отчасти перенимают у последних задачу воспитания вкуса.
Системы романных образов содержат ряд общих приемов кодирования, которые соотнесены с коммуникативными представлениями писателя и читателя. Если рассматривать роман как систему кодированной коммуникации, то
следует обращать внимание на кумуляцию и конфигурацию определенных литературных кодов. Для выявления ольфакторных стереотипов показательным
является соотношение действия с фоновым ландшафтом. Эмоционально нагруженным в XIX в. остается растительное пространство. Животные запахи
и, тем более, запахи съестного выступают менее совместимыми с психизмом,
точнее, с изображением тех переживаний, которые отмечены знаком естественности и аутентичности. Напомним описание любовных страданий Татьяны
в «Евгении Онегине»: «Тоска любви Татьяну гонит, //И в сад идет она грустить...». Коммуникативная рамка оказалась бы нарушенной, если бы Татьяна
шла грустить не в сад, а на кухню, и успокаивала свою чувственность (=чувствительность) через наполнение желудка. Одинаково трудно представить себе романтическую героиню, озабоченную запахом мужских сапог или поверяющую
носом качества гусарского седла. Стереотипное пространство высоких переживаний напоминает о моде pleasure gardens,
распространившейся в России в конце XVIII столетия. Большинство любовных интермедий русской литературы
разыгрывается на фоне благоухающих деревьев, полей и лугов. Нередки произведения,
в которых, как в тургеневской повести «Ася» (1858),
65
вообще нет других
запахов, кроме цветочных (вариант: древесных)24. Основная пространственная
оппозиция насыщенных аффектами сцен строится на переходе из внутреннего
помещения (его приметы: жара, низкое содержание кислорода) во внешнее пространство улицы, сада, где герой одновременно освобождается от социальных уз
и телесных испарений 25. Толстой в романе «Анна Каренина» (1878) очищает
эмоциональный контекст даже от цветочных ароматов, предпочитая варьирование «чистого» и «морозного» воздуха. Морозный воздух вдыхает Левин накануне помолвки с Кити и Анна Каренина после знакомства с Вронским
26.
Описание запаха табака, спирта и съестного, не востребованные в психологических изображениях, становятся устойчивым приемом в карикатуре. Таким образом, низменные инстинкты выступают в не-подлинной действительности. Читательское восприятие программируется в данном случае как пребывание в мире
кривых зеркал и иронических шаржей. Ольфакторная иллюстрация подразумевает гиперболу и сарказм: в «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина Угрюм-Бурчеев курит столь вонючий табак, что даже полицейские краснеют от одного его запаха; там же дворянский предводитель выходит утром полакомиться
запахом еды из чужих кухонь. Персиковую водку любят нюхать гоголевские старосветские помещики; другие его герои выдыхают такой сильный спиртовой запах, что аура вокруг них напоминает винокуренный завод или питейный дом
27.
Несмотря на восприятие основных европейских стереотипов ольфакторной коммуникации, в русской культуре наблюдается тенденция к отталкиванию от них, к сохранению прав на независимое культурное обоняние. Она дает о себе знать во время столкновений с западными пришельцами. В таких
ситуациях герои русской литературы обнаруживают парадоксальную терпимость в отношении низких запахов, в особенности запахов деревни. Завышенность ольфакторного порога терпимости и искусственность русских понятий
о приличиях отмечены Пушкиным в повести «Дубровский». Бытописательная
ирония рассказчика направлена на приехавшего из-за границы князя Верейского. Будучи владельцем русского имения, князь «отроду еще не видал»
своей деревни. Воспитанный в утонченной заграничной среде, он не в состоянии выдержать запаха псарни:
«Кирила Петрович ... по обыкновению своему стал угощать его осмотром своих заведений и повел на псарный двор. Но князь чуть не задохся в собачьей атмосфере, и
спешил выйти вон, зажимая нос платком, опрысканным духами» (Пушкин 1937: VIII,
207).
-----------------------
24 Ср. 1) «...и липы пахли так сладко ... и слово
„Гретхен" ... так и просилось на уста»;
2) «Я отправился домой через потемневшие
поля, медленно вдыхая пахучий воздух»;
3) «меня поразил знакомый, но в Германии
редкий запах. Я остановился и увидал возле
дороги небольшую грядку конопли»; 4) «одно
общее чувство, в котором слилось все, что
я видел и ощутил ...: тонкий запах смолы по
лесам, крик и стук дятлов»; 5) «...высохший
цветок гераниума, тот самый цветок, который
она некогда бросила мне из окна. Он до сих
пор издает слабый запах» (Тургенев 1980: V).
25 Ср. реплику Татьяны в третьей главе «Евгения Онегина»: «Не спится, няня, здесь так
душно // Открой окно да сядь ко мне».
26 Ср. «Выходить изволите? — спросила Аннушка. — Да, мне подышать хочется. Тут очень
жарко [...] С наслаждением, полною грудью,
она вдыхала в себя снежный морозный воздух» (Толстой 1934: XVIII, 108).
27 Ср. реплику городничего в «Ревизоре»:
«Также заседатель ваш ... он, конечно, человек
сведущий, но от него такой запах, как будто бы
он сейчас вышел из винокуренного завода —
это тоже нехорошо», или пассаж из «Повести
о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»: «Причем канцелярский и его помощник, инвалид, от дружных
усилий дыханием уст своих распространили
такой сильный запах, что комната присутствия превратилась было на время в питейный
дом» (Гоголь 1937: IV, 14; II, 252).
66
Приближение границы терпимости происходит в России начала XIX в. в замедленном, по сравнению с Европой, темпе. То же можно сказать о второй
половине XIX в., когда самое наличие телесного запаха утверждается как признак социальных различий. «Только девятнадцатое столетие предприняло попытку закрепить фекальный запах за низшей социальной прослойкой, идентифицировать бедных с вонью экскрементов», — отмечает Корбен (Corbin 1982:
191). Канцелярские установки буржуазной эпохи требуют консервации тела
в его «непахнущей» ауре. Общество составляет программы по дезодоризации
пролетариев. В России подобные затеи, не имеющие социальных предпосылок, дают повод к иронической авторефлексии. Герой романа «Отцы и дети»
англоман Павел Кирсанов характеризуется тем, что
«...он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян;
правда.
говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон» (Тургенев 1981: VII, 34).
Пренебрежительно-снисходительное отношение к запахам деревни в контексте русской культуры должно указывать на раздвоенность ценностных ориентиров: реальная отсталость городских форм быта сочетается в России с привнесенным урбанизмом, как ведущей культурной установкой. Если в Европе
урбанизм и антиурбанизм развивались на фоне роста городских метрополий
и загрязнения биологических ландшафтов (Franklin 1900: 153), то в России,
стоявшей в начале XIX в. на пороге модернизации, фактически отсутствовала
бытовая необходимость для культивирования городских гигиенических привычек. Чрезмерная щепетильность в отношении животных запахов отслеживается в беллетристических описаниях XIX в. как не прижившаяся на месте
черта.
История ольфакторной коммуникации в России, очевидно, не имеет строгой линии и традиционной преемственности. Ольфакторные стереотипы, как
и прочие поведенческие коды, импортируются извне на разных этапах русской
истории. Их монтирование оставляет видимыми швы заимствований, а выработанные на их основе социальные нормы зачастую напоминают искусственный конструкт.
Литература
Бильбасов 1884 - Бильбасов В. А. Дидро в Петербурге. СПб., 1884.
Болотов 1931 — Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им длясвоих потомков. Т. 1. М.-Л., 1931.
Гоголь 1937 - Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1937.
Екатерина II 1990 - Собственноручные записки. // Сочинения Екатерины П. М.,
1990.
Забелин 1918 - Забелин И. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях.
ч-1. М., 1918.
Карабинов 1872 - Карабанов П. // Русская старина. 1872. № 5. С. 679.
Котошихин 1980 — Котошихин Г. О России в царствование Алексея Михайловича.
Pennington. Oxford, 1980.
Кузьмин 1964 - Кузьмин В. Д. Рыцарский роман на Руси. М., 1964.
Леклерк 1788 — Леклерк де Моллино Ш.-А.-Ж. Словарь ручной натуральной истории,
содержащий историю, описание и главнейшие свойства животных растений
и минералов; переведен с фр. яз.... Василием Левшиным. Ч. 1-2. М„ 1788.
Мейерберг 1997 — Мейерберг А. Путешествие в Московию. // Утверждение династии. Серия: История России и дома Романовых в мемуарах современников
ХУП-ХХ вв. М., 1997.
Петрей 1997 — История о великом княжестве Московском... // О начале войн и смут
в Московии. Серия: История России и дома Романовых в мемуарах современников ХVII-ХХ вв. М„ 1997.
Правила учтивости 1779 — Правила учтивости. Перевел с французского лейб-гвардии Преображенского полка подпрапорщик Петр Калязин. СПб., 1779.
Пушкин 1937 -- Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1937.
Рамбо 1877 — Рамбо А. Императрица Екатерина Вторая в переписке с иностранцами.//Русский Архив. 1877. № 7.
Рибопьер 1877 — Записки оберкамергера графа Александра Ивановича Рибопьера
(1781-1865).//Русский Архив. 1877. №4.
Ровинский 1881 — Ровинский Д. Русские народные картинки. Кн. IV. Примечания
и дополнения. СПб., 1881.
Сумароков 1870 — Сумароков П. Черты Екатерины Великой. // Русский Архив.
1870. Ст. 2078-2126.
Толстой 1934 — Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1934.
Тургенев 1980 — Тургенев И. С. Собрание сочинений и писем в 12 тт. М., 1980.
Устав благородных девиц — Устав воспитания двухсот благородных девиц, учрежденного Ея Величеством государынею Императрицею Екатериною Второю...
СПб., 1768.
Экстракт 1747 — Экстракт Савариева Лексикона о коммерции ... с фр. на рос. яз.
переведена сия книга Академии наук секретарем Сергеем Волчковым. СПб.,
1747.
Юности честное зерцало 1719 — Юности честное зерцало или показание к житейскому обхождению. СПб., 1719.
Adelung 1846 — Adelung Fr. v. Ubersicht der Reisenden in RuBland. St. Petersburg,
1846.
Bachmann 1845 — Bachmann G. Das russische Dampfbad. Heilbronn, 1845.
Barlosius 1987 — Barlosius E. Riechen und Schmecken — Riechendes und Schmeckendes. Ernahrungssoziologische Anmerkungen zum Wandel der sinnlichen Wahrnehmung beim Essen, dargestellt an den Beispielen der 'grande cuisine'
Frankreichs und der modernen Aromenherstellung. //Kolner Zeitschrift fur Soziologie und
Sozial-psychologie. 1987. H. 2. Jg. 39.
Birdwhistell 1952 — Birdwhistell R. Introduction to kinesics. Lousville, 1952.
Classen, Howes, Synott 1994 — Classen C., Howes D., Synott A. The cultural
history of smell. London, New York, 1994.
Corbin 1982 — Corbin A. Le Miasme et la Jonquille. L'odorat et 1'imaginaire
social XVIII-XIX siecles. Paris, 1982.
Cranach 1971 — Cranach M. von. Die nichtverbale Kommunikation im Kontext des
kommunikativen Verhaltens. //Jahrbuch der Max-Planck-Gesellschaft zur Forderung
der Wissenschaften. 1971.
Efron 1941 — Efron D. Gesture and environment. New York, 1941.
Ekman, Friesen 1969 — Ekman P., Friesen W. The repertoire of nonverbal behavior;
Categories, origins, usage and encoding. //Semiotica. 1969. .Mb I.
Elias 1969 — Elias N. Uber den ProzeB der Zivilisation. Frankfurt am Main, 1969.
Ellgrin 1984 - Ellgrin H. Study of Nonverbal Behavior and its Applications in
Europe. // Wolfgang A. (editor). Nonverbal Behavior. Perspectives. Applications.
Intercultural insights. Lewiston, New York, Toronto. 1984.
Encyclopedic 1765 — ENCYCLOPEDIE, ou dictionnaire raisonne des sciences, des
arts et des metiers, par une societe de gens de lettres. Neufchastel. MDCCLXV.
Franklin 1900 - Franklin A. La vie privee d'autrefois. Bd. VII. Paris, 1900.
Freud 1931 - Freud S. Das Unbehagen in der Kultur. //Gesammelte Werke. Bd. XIV.
S. Fischer Verlag, 1931.
Goethe 1988 - Goethe W. Briefe. Bd. II. Munchen, 1988.
Hagen 1901 — Hagen I. B. Sexuelle Osphresiologie. Leipzig, 1901.
Hold, Schleidt 1977 - Hold B., Schleidt M. The importance of human odour in
non-verbal communication. //Zeitschrift fur Tierpsychologie. 1977, N 43.
Lachmann 1994 — Lachmann R. Die Zerstorung der schonen Rede. Rhetorische
Tradition und Konzepte des Poetischen. //Theorie und Geschichte der Literatur
und der schonen Klinste. Bd. 93. Miinchen, 1994.
Lemery 1697 — Lemery N. Pharmacopee universelle. Paris, 1697.
Luhmann 1994 — Luhmann N. Liebe als Passion. Zur Codierung von Intimitat, Frankfurt am Main, 1994.
Margeret 1983 — MargeretJ. Estat de 1'Empire de Russie et Grande Duche de Moscouie. Paris, 1983.
Mattenklott 1982 - Mattenklott G. Das gefraBige Auge. //Kamper D., Wulf Chr. (editors). Die Wiederkehr des Korpers. Frankfurt am Main, 1982.
Mayerberg 1661 — Iter in Moschoviam Augustini Liberi Baronis de Mayerberg,
Camerae Imperialis aulicae consiliarii, et Horatii Gulielmi Calvuccii equitis,
atque in regimine interioris Austriae consiliarii, ab Augustissimo Romanorum imperatore
Leopoldo ad Tzarem, et magnum Ducem Alexium Michalowitz. Anno MDCLXI.
Meiners 1798 — Meiners C. Vergleichung des alteren und neuern RuBlands in
Rucksicht auf die natiirlichen Beschaffenheiten der Einwohner ihrer Cultur, Sitten,
Lebensart, und Gebrauche, so wie auf die Verfassung und Verwaltung des Reiches. Nach
Anieitung alterer und neuerer Reisebeschreiber. Von C. Meiners. Leipzig, 1798.
Mercier 1782 - Mercier L.S. Tableau de Paris. Amsterdam, 1782-1788.
Neville 1689 — Neville de la. Relation curieuse, et nouvelle de Moscovie. Haag,
1689.
Olearius 1656 — Olearius A. Vermehrte Newe Beschreibung der Muscowitischen und
Persischen Reise. Schleswig. //Deutsche Neudrucke. Reihe Barock 21. Tubingen,
1971.
Petreius 1620 — Petreius de Eriesunda. Historien und Bericht von dem
GroBfuerstenthumb Muschkow mit dero schoenen fruchtbaren Provincien und Herrschafften, Festungen, Schloessern, Staedten, Flecken, Fischreichen, Wassern, Fluessen,
Stroemen und Seen. Wie auch von der Reussischen GroBfuersten Verkommen regierung Macht
Emmenz und Herrligkeit... Mit der Muschowiter Gesetzten Statuten Sitten Geberden
Leben Policey und Kriegswesen ... publiciret durch Petreium de Eriesunda Lipsiae.
Anno MDCXX.
Pochhammer 1824 - Pochhammer G. Russische Dampfbader als Heilmittel durch Ertolge bewahrt. Berlin, 1824.
Royatos 1983 — Poyatos F. New Perspectives in Nonverbal Communication. Studies in
cultural Anthropology, Social Psychology, Linguistics, and Semiotics. New
Brunswick,
Canada. 1983.
Ranum l991 - Ranum 0. Refugien der Intimitat. //Aries Ph., Chartier R. (editors).
Geschichte des privaten Lebens. Frankfurt am Main. 1991.
Raulff 1982 - Raulff U. Chemie des Ekels und des Genusses. // Kamper D., Wulf Chr.
Die Wiederkehr des Korpers. Frankfurt am Main, 1982.
Regles de la bienseance 1766 — Regles de la bienseance ou la civilite qui se
pratique parmi
les honnetes gens // Richtschnur der wohlanstandigen Sitten. Strassbourg, 1766.
Restif de la Bretonne 1890 — Restif de la Bretonne. L'Anti-Justine ou les
Delices de
1'Amour. Bruxelles, 1890.
Richter 1817 — Richter W. Geschichte der Medizin in Russland. Zweiter Teil.
Moskwa,
1817.
Saint-Simon 1983 — Saint-Simon Due de. Memoires. Additions au Journal de Dangeau.
Paris, 1983.
Scherer. Wallbott 1979 - Scherer R., Wallbott H. Nonverbale Kommunikation:
Forschungs-berichte zum Interaktionsverhalten. Weinheim und Basel, 1979.
Schipperges 1981 — Schipperges H. Die Zahne und das Schone. // Deutsche
zahnarztliche
Zeitschrift. Heidelberg. N 36. 1981.
Schleidt 1980 — Schleidt M. Personal Odor and Nonverbal Communication. //Ethology-and Sociology. H. 1, 3. 1980 Sept.
Sommer 1969 — Sommer R. Personal space. Prentice Hall, 1969.
Synott 1991 — Synott A. A sociology of smell. //The Canadian Review of Sociology
and
Anthropology. 1991. .No 1 (28).
|
|
