Патриотизм

Тексты А. Синявского на сайте:

А.Б.

Когда что-либо оказывается прибежищем негодяя, нужно бросать все дела и становиться негодяем. В наше время все нужно делать неправильно, только в этом случае есть шанс остаться негодным к употреблению, только это ему сегодня угодно, только это ему сейчас въ годъ быти.

А. Синявский рассказывает, как один патриот поддерживал другого в патриотически-этимологических изысканиях. Этимолог-патриот был убежден, что слово 'этруски' указывает на древнеславянское племя руссов - 'это-руски'; 'aмазонки' - аз жонки - 'это женщины'; а в имени баснописца Эзопа скрыто непристойное слово: е зоп - поворачиваться задом к собеседнику - и было «е зоповским языком». Это все можно было бы забыть как карнавально-кошмарный сон 25-летней давности, если бы реинкарнация давно забытого этимолога не оказалась сегодня столь популярной и востребованной.

После Освенцима и ГУЛАГа «патриоты» начинают балансировать на грани стеба и откровенного развода, иногда преследуя прямо противоположные патриотизму цели; ниже опуститься уже, кажется, невозможно, и это вызывает некоторый оптимизм.

Патриот - древнегреческое слово, означало оно 'земляк, соотечественник', и в нем не было, не могло быть ничего кичливо-плакатного. Положить жизнь за земляка, за свою землю было делом чести для воина, делом совершенно естественным, не требующим каких-то слов, тем более слов посредника. Нужда в своднике-идеологе появляется, когда любовь почему-то уходит, когда формула «Где отечество, там хорошо» пародируется не столько автором, сколько временем: «Где хорошо, там отечество». Тогда появляется утопический проект идеального государства и слова о необходимости общности жен для одних и любви к своему государству для других, контролирующих первых. Тогда патриотизм усыхает в идею патриотизма, любовь к мудрости извращается в политику, а политика делает широкий шаг в безумие.

В России слово 'патриот' в его нынешнем значении впервые встречается у Петра I.

Патриотизм в изначальном смысле никуда не делся и не денется, мы просто устали от риторики хитрожопых мытарей. Не исключено, что скоро нам надоест наступать и на грабли надежды на смену власти, и мы наконец-то скинем царя в голове. Жить без царя в голове неправильно, именно поэтому его и надо скинуть. Ведь все, что нам предлагалось раньше и предлагается сегодня, является правильным, следовательно, мы оказались в ситуации всеобщего маразма, в ситуации, ставшей онтологической, - исключительно из-за нашей слепой веры во все правильное. Правильное всегда сменяется еще более правильным, и это будет повторяться бесконечно, пока мы не осознаем нашу стратегическую ошибку. Во всяком случае стоит попробовать. Да и что мы теряем в конце концов?

Андрей Синявский

Солженицын как устроитель нового единомыслия

Синявский А.Д. Литературный процесс в России. М.: РГГУ, 2003, с. 354-368

А.И. Солженицын («Вестник РХД», № 139) опубликовал гневную, обличительную главу о русских «плюралистах» из своей новой книги «Очерки литературной жизни» (том 2-й). Пафос этой работы в разносе диссидентских авторов, которые высказывали мысли, не совпадавшие с точкой зрения Солженицына, или позволяли себе критические замечания по его адресу, чаще всего по поводу его публицистики последних десяти лет. Всю эту, с позволения сказать, сволочь Солженицын собрал в одну кучу и дал ей презрительную, ядовитую кличку - «плюралисты». Сами себя, вероятно, эти авторы «плюралистами» не называют, хотя большинство из них, наверное, придерживается обыкновенного взгляда, что бывают и могут быть разные у людей мнения о каких-то вещах. У Солженицына - иная схема, по которой он и строит свою полемику: истина одна, эта истина принадлежит Солженицыну и людям, которые полностью разделяют его взгляды, все же прочее - ложь. Более того, «плюралисты» лгут сознательно и планомерно - «вкруговую знают, что лгут, - и лгут!». При этом Солженицын умалчивает, что многие из авторов, на которых он ополчился, по многим принципиальным вопросам были когда-то с ним солидарны, высоко оценивали его произведения и, случалось, защищали его и помогали ему. Да кто и сейчас в России с большим для себя риском распространяет его «Архипелаг ГУЛаг»? Только ли одни «патриоты», как он
354

аттестует себя и своих нынешних единомышленников? А может быть, среди этих людей и «плюралисты» попадаются? Я, например, зачисленный в «плюралисты», высоко ценю эту книгу Солженицына, чего не могу сказать о его творчестве последних лет, о его позиции сурового моралиста-прокурора по отношению к Западу и к российской интеллигенции. Ну и достается же теперь этой интеллигенции! «И когда я в окружающей советской немоте 50-х годов готовил свой первый прорыв через стену Лжи - то именно через них прорыв, через их ложь - и ни от кого из них нельзя было ждать поддержки». А кто же вскоре, вместе с «прорывом», восхищался «Одним днем Ивана Денисовича» и горячо поддерживал эту замечательную повесть?

Все так называемые плюралисты для Солженицына - на одно лицо, что Зиновьев, что М. Михайлов, что Краснов-Левитин, что покойный Амальрик, и это вполне естественно. Счастливому и фанатичному обладателю одной истины весь остальной мир, за чертою его собственных идей и представлений, покрыт одинаково темным налетом лжи, в оттенках которой не стоит разбираться. Так бывало не раз в истории, когда в сознании человека, а то и целой нации, системы, эпохи появлялось черное понятие «врага народа», в которое зачислялись все инакомыслящие. Подобные фантомы преследуют иногда и писателей. Такое случалось, например, с М. Горьким. А один советский писатель сказал в 1949 году, выражая тогда самую похвальную точку зрения на развитие мысли и культуры в мировой истории: «Россия пошла по своему пути - всеобщего единомыслия. И мы, советские люди, впервые договорились между собой, говорим на одном, понятном для всех нас языке, мыслим одинаково о главном в жизни. И этим единомыслием мы сильны, и в нем наше преимущество перед всеми людьми мира, разорванными, разобщенными разномыслием...» (В. Ильенков, «Большая дорога», роман удостоен Сталинской премии).

А теперь, едва выпутываясь из тенет одного «единомыслия», мы лезем скопом в другое «единомыслие» - по грозному окрику Солженицына, по требованию новой эпохи?..

Монополизировав истину, Солженицын и любовь к России монополизировал. «Плюралистам» же оставил одну ненависть. «В какую же плоскость сплющил себя этот плюрализм: ненависть к России - и только». У них «отвращение к этой стране», все они дуют «в единую оглушающую дуду: против России!». По Солженицыну выходит, что «плюралисты» даже хотели бы физически истребить русский народ. А поскольку и Запад «парализован» плюрализмом, то в реакции Запада на эти призывы «можно быть уве-
355

ренным: русских надо уничтожить!». Плюралисты «безумно толкают Запад повторить гитлеровскую дорожку: воевать не против коммунизма, а против русского народа».

Мания русофобии, которой якобы заражен Запад и все «плюралисты», приобрела угрожающие размеры в сочинениях Солженицына. И не у него одного. В споре с националистами главный пункт моего возражения - это идея мифического национального врага, который под именем «русофобии» и «русофобов» необыкновенно разросся и размножился в последнее время. Эта идея «врага» и составляет теперь передовую задачу национализма: по русофобам огонь! или, как красочно пишет один из русских журналов: «На атаку русофобов - контратакой!.. Русскоязычники нашу борьбу раньше или позже почувствуют» («Вече», 1982, № 7-8. С. 226, 229).

Национализм, как и некоторые другие идейные течения, не является опасностью, а идет на пользу нации, пока не выделяет из себя ядовитый фермент - «врага», пока для своего процветания и претворения в жизнь не находит себе всемирного антагониста в страшном и тупом понятии «враг». Так было даже с социализмом, на ранней стадии представлявшимся милой утопией, мечтой фантазеров и филантропов о золотом веке, пока не было найдено и реализовано понятие «классового врага». Тогда-то утопия, получив мощный толчок, и превратилась в антиутопию победившего социализма, которая для своего поддержания эксплуатировала всегда понятие «врага» и идею всемирного империалистического окружения. Эта идея продолжает действовать и сегодня в Советском Союзе - ради создания всякого рода маний и фобий у народа, пребывающего в сознании сплошного «окружения» и готового к отпору.

И вот теперь у русских националистов возникает новая фобия и мания - русофобия. На мой взгляд, помимо других истоков, тут происходит модификация советской идеи «буржуазного окружения» и «буржуазного проникновения», так же как «русофоб» -это вариант словосочетания «враг народа». При таком подходе тонут человеческие признаки и индивидуальные позиции. Так, в споре даже с Сахаровым, при всем, казалось бы, к нему уважительном и бережном отношении, Солженицын объявляет Сахарова выразителем того «широкого слоя в образованном классе», «который без гнева не может слышать слов "русское национальное возрождение"» («Континент», 1975, № 2. С. 356, 359). Забавно, как на патриотическую канву Солженицына накладываются марксистские, классовые понятия и представления. Как если бы Сахаров выступал не сам по себе и не от себя персонально, но в роли представителя, идеолога особого «класса» или «слоя», ненавидящего Россию.
356

Таковы причуды русского патриотизма, который, открещиваясь от советской идеологии, кое-что оттуда усваивает. В результате бедная Россия вновь попадает в кольцо «врагов». Это и бездуховный Запад, якобы мечтающий избирательно уничтожить русский народ, это и либералы, и плюралисты, и диссиденты-демократы. Этот миф о буржуазной опасности, говоря по-старому, а по-новому о русофобской опасности, отталкивает не только своей вульгарностью, но и действительно опасной ненавистнической нотой. Ведь если от западных и внутренних врагов-русофобов происходят все несчастья России и они хотят истребить и душу, и тело, и память нации, и русскую культуру, и русский народ, то не вдарить ли, действительно, превентивной войной по всем этим паразитам, по всем этим плюралистам?!..

Мне кажется, Солженицын чрезвычайно гиперболизирует эту самую русофобию. Я живу на Западе уже давно, но почему-то с подобными русофобскими настроениями не сталкивался. Да и в диссидентских кругах, по которым главным образом целит Солженицын, никакой русофобии нет. Но стоит о прошлом России отозваться без восторга, или вместо слов «Советский Союз» сказать «Россия» (как и я иногда грешным делом говорю, просто потому, что мне неприятно называть мою родину Советским Союзом), или советские войска назвать «русскими войсками» -и вот уже очередной русофоб готов. Ну а уж если оспорить исторические концепции Солженицына, для которого Зло и Ложь начались с эпохи Ренессанса, когда и зародился «плюрализм», то пощады не жди... Лично я полагаю, что Ложь и Зло начались еще раньше, с грехопадения человека и его изгнания из Рая на нашу бедную землю. На эту тему, однако, существуют разные мнения...

Цитаты, которыми оперирует Солженицын, обвиняя «плюралистов», как правило, вырваны из контекста и склеены однотипно, без малейшего, конечно, внимания к тому, что провинившийся автор высказывал нечто иное по тому же поводу в другом месте или как он аргументировал свою мысль. Цитаты -подвёрстываются. Подобным способом можно, в принципе, всю русскую литературу XIX века представить в виде унылой клеветы на российскую действительность. А главное, цитаты подобраны таким странным образом, что фраза одного автора перетекает и распространяется на других, к этой фразе непричастных и чаще всего безымянных лиц. Частное мнение частного лица выдается за голос движения, которое на самом деле не существует...
357

«Плюралисты», фигурирующие под уничижительным, множественным местоимением «они» («их», «у них») - дескать, есть «Я», Солженицын, и есть «они», этакое бесовское множество одинаковых мелких тварей, - виновны в том уже, что не занимаются скрупулезно анализом новых обзорных и документальных глав к солженицынским «Узлам», в полном виде тогда еще не напечатанным и представленным отрывочно в журнальных вариантах. Надо, мол, бежать по пятам!.. «Обмолчали!» - художественно выражается Солженицын, что мало пишут о его главном труде. «Вбирчивое» слово такое на стародумском языке -«обмолчали», нагло «обмолчали»! Да потерпите еще немножко, Александр Исаевич! Вот выйдет Ваш «Узел» в новом и полном виде, и запоют кубланы из-под Невгорода, что многие оттуда абзацы «хочется запомнить наизусть». Ну, как в школе заставляли учить «Тройку» Гоголя, так теперь мы заучим про клыкастого еврея - ненавистника России Богрова.

Разумеется, «Узлы» Солженицына требуют специального внимательного разбора. Только ведь они неотделимы от его публицистики и подчас предстают как растянутая иллюстрация к его современным темам. Идеолог в них пожирает того художника, каким когда-то был Солженицын. На первый план вылезает назойливая злая мораль. Мораль эта во многом сводится к угрозе: бойтесь свободы слова! Особую неприязнь у автора возбуждают тогдашние либералы-плюралисты, подготовившие Февраль. Не чета, конечно, нашим нынешним плюгавым плюралистам. А все же и в «Наших плюралистах» Солженицын как шуганет Февралем: «вдруг отвались завтра партийная бюрократия - эти культурные силы тоже выйдут на поверхность - и не о народных нуждах, не о земле, не о вымиранъе мы услышим их тысячекратный рев, не об ответственности и обязанностях каждого, а о правах, правах... и разгрохают наши останки в еще одном Феврале, в еще одном развале».

Казалось бы, в Советском Союзе никаким Февралем и не пахнет. До самых элементарных прав нам еще ехать и ехать, - может быть, триста лет. А Солженицын уже страхует: «разгрохают!». Пока что «разгрохали» демократическое движение, а Солженицын с удовольствием втаптывает в грязь своих вчерашних старателей. Потому как - либералы, права качают. «Культурные силы» страны (в ироническом, понятно, смысле) не вызывают у него симпатии. Ведь «культурным», небось, свободу слова подавай, таящую в себе неисчислимые опасности. А то будто и невдомек, что не только «культурным», «образованцам», но и самым что ни на есть недообразованным патриотам, в том числе и
358

Солженицыну, для того чтобы заговорить «о народных нуждах, о земле, о вымиранье», надо сначала предоставить небольшое право - раскрыть рот. Насчет же «ответственности и обязанностей каждого» советская власть уже позаботилась. В брежневской конституции, помнится, записано, что права граждан связаны с их обязанностями. Обязанности эти известны: всемерно укреплять и восхвалять власть. Вот и крутись как хочешь со «свободой слова». А тут еще сбоку - «разгрохают!». И устремляется бессловесная, безродная российская интеллигенция, махнув рукой, кто куда, подальше от всех этих демократических подвохов. Конец движению... Наступает эпоха патриотического застоя.

«Русский патриотизм», именем которого Солженицын громит «плюралистов», понятие не однозначное, содержащее неровный, переливчатый спектр идей - частично для меня приемлемых, а частично нет. Не потому, что я противник национального и религиозного возрождения России, ее духовных корней и побегов, а потому, что само это «возрождение», если его так можно назвать, принимает сейчас весьма двусмысленные и порой зловещие очертания. Смешно мне доказывать Солженицыну, моему старому куму - мы ведь с ним кумовья, - что я тоже неравнодушен к России и к русской культуре. Но считаю долгом признаться, что я действительно не приемлю, не люблю воинствующий русский национализм и ему не доверяю.

Национализм малых или угнетаемых наций подчас благодетелен и, помимо стимулов к выживанию нации, вносит неповторимые краски в картину всемирной культуры. Воинствующий же, агрессивный национализм больших народов в новейшую эпоху оборачивается, мы знаем, величайшим несчастьем и для собственного народа, и для других наций. Расцвет «русского патриотизма» мы уже переживали однажды в конце сталинской эпохи. В то время Солженицын томился в лагере и, возможно, не видел непосредственно и не воспринимал так живо и остро дикую свистопляску на патриотические темы, которая развернулась тогда повсюду и сопровождалась истреблением культуры - русской и не русской. Моя же молодость протекала в тесной близости к тому, что вытворяли тогда в науке, в литературе, в музыке, в прессе, в образовании наши патриоты. И с тех пор само слово «патриот», произнесенное не в годину национального военного бедствия, а в знак собственного превосходства над гнилым буржуазным Западом, отдает для меня нестерпимой фальшью, стыдом, а то и смертной тоской. А проверка на еврейство, на вшивость, а кличка «космополиты», так похожая на «плюралистов»? Разве это можно забыть?..
359

И вот, не прошло и сорока лет, мы вновь имеем весь этот «Большой Кремлевский набор». В нашей национальной, патриотически настроенной эмиграции вдруг в изобилии появились эвфемизмы для подозрительных в национальном отношении лиц и объединений - «русскоязычники», «третьеволновики», «хозарский наездник», «этнически чуждые» элементы... Да и будь ты русским, надо сперва доказать, что ты действительно русский. Тут введены дополнительные лимиты. Для русского человека необходимо быть православным и на каждом шагу это демонстративно подчеркивать, - что делать православному, вероятно, не подобает. Но и этого мало. Выдвигается понятие «русскость», которое на мое ухо звучит как «вязкость» в соединении с «узостью». Выясняют значение «русскости» и разные степени «русскости». И устанавливается еще один критерий - «монархизм как критерий русскости». Иными словами, лишь монархисты - русские.

«..Монархизм сегодня... это своего рода "лакмусовая бумажка" для определения уровня национально-религиозного сознания. Это самый лучший и поистине безошибочный критерий, позволяющий выяснить, насколько человек - РУССКИЙ вполне и сознательно» (Н. Вехин / Е. Вагин? / - «Наша страна», 13.Х.1981).

А рядом с этим критерием появляются новые правила, новые права и обязанности литературной игры в «русскость» или в особенно густую и сердитую «руссистость» - в Солженицына. Тот, кто «нападает на Солженицына, в душе настроен вражески и ко всему русскому. Нападки на Александра Исаевича - дымовая завеса, маскирующая борьбу против освобождения русского народа» («Посев», 1982, № 6. С. 64). И эту версию поддерживает - Солженицын...

В первые ряды патриотов порой становятся выкресты, которым еще надобно заработать свою «русскость». Говорят, один еврей в знак особенной «русскости» крестился два раза. Сперва перед отъездом из Советского Союза, потом - за границей, немедленно по приезде. И все равно не преуспел... С другой же стороны, некоторые старые белогвардейцы надеются, что истинно русские - это только они. И все - к Солженицыну, как за подаянием: «Достаточно прочесть произведения Солженицына, чтобы убедиться в жизненности русской белой идеи» («Русская мысль», 18 августа 1983). А какая, собственно, «белая идея» - уже самим неясно. Он - знает, он - поймет...

Подобные критерии «русскости» напоминают мне заявление одного видного деятеля французской компартии, на гребне ее волны, в 1946 году, сказавшего, что только коммунисты - настоящие французы. Аналогичное заявление принадлежит первой аргентинской даме - Еве Перон: истинные аргентинцы - всегда перонисты.
360

Все уже и уже круг. Боюсь, при таком строгом отборе «русскости» русский народ в массе своей окажется за чертой - во «врагах народа». Впрочем, такое в истории России уже случалось - при Сталине.

Сталинские традиции русского патриотизма возрождаются на разных уровнях советского и антисоветского сознания. Вот, скажем, передо мной книга А. Югова «Думы о русском слове» (Москва, 1975). В ней утверждается, что Ахиллес, герой «Илиады», на самом деле был русским князем. Значит, и «мы, русские, являемся не только первонаследниками Эллады, а и сотворцами великой средиземноморской античной культуры». А Русь существовала еще в III-м тысячелетии до нашей эры. И была, между прочим, родиной черной металлургии (Керчь), чему доказательством служат меч и щит Ахиллеса...

Солженицын тут ни при чем. Речь в данном случае идет о патриотическом фоне, на котором возвышается фигура Солженицына. Но к созданию подобного фона сам он время от времени прикладывает руку. Так, в интервью с корреспондентом ВВС он предложил переименовать бывшую столицу России: «Говорить Ленинград" - уже стыдно. К императору Петру я тоже почтения не имею, - да город был назван не по императору, по апостолу... Но уже и к "Санкт-Питербурху", по-голландски, пути не будет... Я б его назвал - Невгородом. Это в духе русского языка -Невгород, Новгород» («Вестник РХД», № 127. С. 280).

С ужасом думаю: еще к власти не успели прийти, а уже меняем названия? Только раньше меняли на коммунистический лад, а теперь на почвенный? От такого обрусения не поздоровится России. Да и Петербург совсем не голландское, а русское слово, прочно вошедшее в язык, в культуру. А Невгород - уродливое и бледное пятно, изобретенное (неосознанно) по образцу Волгограда: не в город и не в деревню - Невгород. Рядом с Новгородом -не держится. И что нам с другими городами и реками делать, имеющими в прошлом иноязычный источник? С Москвой, например. Вот Югов уверяет, что Москва на санскрите означает «спасение», «освобождение». Кого? и отчего? - не сказано. Может быть, всего человечества. Что ж, теперь Москву в какой-нибудь Спас-город обращать? Удивительно, как по-советски иногда звучит наш русский патриотизм.

Между тем, в отличие от многих других патриотов, Солженицын видит возможность перехода одних патриотических чувств в другие: «...В СССР коммунистическая идеология уже давно не тя-
361

нет, никого она не воодушевляет. Итак, несомненно намерение власти: снова сэксплуатировать ими же угнетенное русское национальное чувство - для своей новой войны, для своих жестоких империалистических целей и тем судорожней и отчаянней, чем больше коммунизм будет идеологически тонуть, - чтобы получить от национальных чувств недостающую себе физическую и духовную крепость. Верно, такая опасность есть» («Чем грозит Америке плохое понимание России» - «Русское Возрождение», 1980, № 10. С. 34). Но нельзя же отказываться, справедливо пишет Солженицын, от самих чувств лишь потому, что кто-то их зловредно хочет использовать. Беда, однако, мне кажется, не только в устремлениях власти пустить национальные чувства по своим каналам. Власть пытается использовать что угодно - даже религию. Не отказываться же нам от религии, от национальности, от родины и других ценностей? Беда, если самые лучшие наши чувства начинают приобретать оттенок какого-то странного -личного, партийного, национального или даже религиозного -самовосхваления. Напомню в этой связи феномен о. Дмитрия Дудко - ситуацию, когда самый искренний и самый трогательный русский патриотизм прикончил в нем диссидента. Не в осуждение напомню, а в виде объяснения возможного стыка между разными патриотизмами. Еще до своего ареста и до своего отречения о. Дмитрий утверждал:

«Русские не виноваты в том, что произошло в России, они оказались только Голгофской жертвой. Не Россия кого-то угнетала, а Россия постоянно заботилась о ком-то, оттого и сейчас, в силу этой привычной жертвенности, мы помогаем всем (пусть по другим мотивам) и за это же терпим ненависть.
Вот еще признак богоносности. Только богоносный за свое добро получает зло, не богоносного хвалят за добро, ему ставят памятники».

«Го, что Россия богоносная страна, - это не миф, а миф - это сам тот, кто считает это мифом... Запад не богоносен, потому он и процветает. Но процветание его - это зеленеющие листья, корни уже сгнили, и дерево скоро засохнет.

Я как-то видел одну иностранку (из Америки), которая в умилении воскликнула:
- Вы, русские, - все святые... ...Один католик... воскликнул:
- В России храмы наполнены одними святыми...» («Что значит миф о России» - там же, с. 60, 57-58).

Итак, даже в период своего расхождения с властями о. Дмитрий полагал, что советская помощь Кубе, Польше, Вьетнаму
362

и т. д. - это плод изначальной богоносности России. Кстати, в той проповеди он осуждал Солженицына за то, что тот, дескать, не признает богоносность России. Во всех же бедах, как водится, виноват небогоносный Запад...

И в покаянной телевизионной речи о. Дмитрий Дудко не отрекся от веры, от России и от ее богоносности, но нашел путь примирения с властью на родственной почве отрицания Запада, т. е. с помощью русофобской опасности или «общего врага». Он сказал, в сокрушении сердца, по телевизору, обращаясь к самому себе, - и это не продиктованная гебистами, лицемерная, а его собственная, привычная фразеология: «Неужели ты думаешь, что на Западе поймут тебя больше, чем мы себя... Теперь, когда есть опасность извне, нам всем нужно объединиться и делать одно дело со своей властью и со своим народом».

Объединение с властью было подсказано не только тюрьмой и давлением, но и прежним, до покаяния, совершенно честным образом мыслей о. Дмитрия, когда он, допустим, в кульминационной точке своего свободомыслия приходил в экстаз от патриотических картин Ильи Глазунова и ему за ними мерещилось искомое, желанное национально-религиозное Возрождение.

«Шаг печатает единая, могучая, несокрушимая Русь!». Так писал о выставке Глазунова о. Дмитрий («Русская мысль», 24 августа 1978).

В письме президенту Рейгану Солженицын употребляет формулу: «...Если бы в СССР пришли к власти люди, думающие сходно со мною...». Далее следует государственная программа, под которой, я полагаю, охотно подписались бы не одни «патриоты», но и «плюралисты» (и я в том числе): отказ от внешней агрессии, от советских претензий на Восточную Европу и Центральную Америку, сосредоточенность России на внутренних проблемах... Правда, немного смущает властная интонация («если бы пришли к власти»), не свойственная писателям. Но, в конце концов, это мелочь, это особенность стиля, привыкшего разговаривать с вождями, с патриархами, с целыми народами, с островами и с материками. У каждого автора свой слог. Вспомним хотя бы ничуть не похожую на Солженицына, но тоже милую державинскую привычку: «И истину царям с улыбкой говорить». Да и потом, возможно, не только к президенту Америки апеллирует здесь Солженицын, но и - через голову президента - к будущим вождям, к русским людям, сходно думающим, которые придут к власти в СССР.
363

Вот в этом пункте я сомневаюсь. Не в том, что таких людей нет или что они не придут. Но если придут к власти люди, думающие, как Солженицын, они не станут, придя к власти, думать так, как сейчас думает Солженицын. Во всяком случае, не ожидайте от них каких-нибудь поблажек в области свободы или какой-нибудь особой гуманности. И замена эпитета - «советский» на «русский» патриотизм - тут горю не поможет. Практики, идущие вслед за теоретиком, как правило, огрубляют его возвышенные идеи, тем более - в борьбе за власть и за сохранение власти. Мы не знаем, какой будет Русь и в каком направлении она станет «печатать шаг», по образному выражению священника, о. Дмитрия Дудко. Любая идеология, приходя к власти, чревата перерождением в сторону большей упрощенности и жестокости. В особенности это касается тоталитарных и авторитарных систем, не предусматривающих демократических и правовых институтов, которые корректировали бы железную поступь когорт. А дух воинственности и презрения к Западу, к свободе и демократии уже веет над их рядами. И если суждено русским националистам прийти к власти, то придут люди, думающие не как Солженицын, а куда воинственнее и глобальнее. Уже сейчас - в наших жалких эмигрантских спорах - мы видим эту экспансию, мы наблюдаем тенденцию, ссылаясь на Солженицына, всячески ужесточать Солженицына.

Меня могут спросить: но при чем тут Солженицын? Согласен. Как один «плюралист» не отвечает за другого «плюралиста», так и Солженицын не отвечает за армию своих сторонников и последователей. Но как «властитель дум», оказывающий моральную поддержку тем или иным лицам и группам, он к этому причастен. Приведу два примера, наиболее болезненных для меня, поскольку они касаются не политики,, а культуры или, если угодно, самобытности России.

В 1983 г. в Париже вышла брошюра Н. Дронникова (скромного русского художника). Называется: «Статистика России 1907-1917. Вторая часть». Какая статистика? В ней сравниваются низкие цены на леща в Одессе в 1913 г. с высоким процентом евреев, проникавших в сердце России. Попутно упоминаются чехи (они же - «чехособаки»), в период гражданской войны в Сибири съедавшие ежемесячно 8000 пудов русского масла и вывезшие из России за границу 33 пилы. Рядом - доброта Гитлера, который вскоре после прихода к власти в 1933 г. пожертвовал бескорыстно большие деньги на построение православного храма в Берлине (Гитлер в этой «Статистике» упоминается лишь положительно, а вот поляки разрушали в Польше наши православные храмы и вместе с евреями плохо воевали в первую мировую войну). Факты и цифры так и подобраны - по принципу: в огороде бузина, а в Киеве дядька. Всюду напоминания - как много зла претерпели
364

мы, русские, от поляков, евреев, чехов, украинцев, французов и других народов. Парижская «Русская мысль» (19 января 1984 г.) эту «Статистику» не только одобрила, но и поставила в образец всем другим эмигрантским изданиям. В отличие от последних Дройников занимается полезным делом и «не сводит внутриэми-грантские счеты, как это делают некоторые другие». Очевидно, верхом миролюбия и лояльного отношения к ближнему следует признать смелое предложение автора, открывающее эту «Статистику России 1907-1917»: «пора перестать считать русскими большинство (вы слышите? - большинство! - А. С.) писателей, художников и профессоров здешних университетов, только оттого, что они родились там (в России. - А. С.) и говорят и пишут на русском языке, окормляясь вокруг русского вопроса».

Но кто же будет решать этот «русский вопрос», если в большинстве одни евреи? Президент Миттеран, Рейган?.. Я бы не стал затрагивать эту безграмотную, охотнорядскую брошюру, когда бы на 3-м выпуске той же «Статистики» не значилось на обложке, в виде рекомендации, жирным шрифтом:

«От души желаю Вам успехов в отстаивании истины о нашей заплеванной родине. Жму руку:
А. Солженицын 31.1.84

Ай-я-яй! - подумал я, прочитав, - а наш-то Вермонтский отшельник не такой уж отшельник и не забывает малых сих «в отстаивании истины».

Беру вторую книгу: Петр Орешкин. «Вавилонский феномен» (Рим, 1984). Тоже на обложке, для рекламы, напечатано:

«Из письма 17.10.1980. Многоуважаемый Петр Петрович!
Могу представить себе Ваше отчаяние от предложения Вашей работы западным "славянским" специалистам. Еще независимо от истины - само направление Вашей трактовки им отвратительно и является одним из самых осудительных, что только можно придумать в современном мире.
Но, во всяком случае, это очень дерзко и несомненно - талантливо.
Желаю Вам не приуныть, но преуспеть!
Александр Солженицын».
365

Не буду ни осуждать, ни восхвалять талантливого автора, а попробую коротко изложить его учение, что не очень сложно, поскольку в упомянутой брошюре оно занимает мало места и звучит афористично. П. Орешкин открыл, что первоязыком всего человечества был древнеславянский язык, и потому все языки мира, все культуры, мифы, письмена и рисунки (включая Японию, древнюю Мексику, Индию, остров Пасхи, египетские иероглифы и даже пещерные изображения) следует переиначить по-русски. Что там А. Югов со своим древнерусским Ахиллесом и санскритской Москвой! За границей наши патриотические аппетиты растут. Все, исключительно все было когда-то славянским.

«Славяне, во всей полноте, сохранили грамматический строй и коренной словарный состав древнейшего языка, но забыли, кто они, откуда пришли, - забыли о своем славном прошлом, быть может потому, что были слишком доверчивыми людьми.
...Мне прекрасно удалась дешифровка, и древнейшие документы впервые заговорили на нашем родном языке. Он вернулся к жизни в своем первозданном облике, он - красочен, он - великолепен! И его не угробить никаким "специалистам". Свет для них губителен!».

Отсюда следует например:

«Уже само имя "этруски" дает основание говорить, что были они древнеславянским племенем руссов - "это-руски"».
«Уже само слово "санскрит" позволяет судить, какой язык стоит за его "фасадом" и где следует искать ключ к его дешифровке: с ан скрит - с ним скрыт».
«Нагасаки (Япония) Нага с яки - "бедняки с яками"».
«Амазонки - аз жонки - это женщины».

Благовонный русский Иван владел Ереваном, Ливаном и Провансом:
«Прованяси, что, вероятно, объясняется "пикантным" запахом продуктов, изготовленных в Провансе: прованские сыры, капуста "провансаль" и т. п.».
«Римская Курия - это всего лишь "курилка", а философ Эпикур - переосмысленное "опий куре"».

Эзоп - е зоп - поворачиваться задом к собеседнику и было «е зоповским языком». В имени баснописца, таким образом, скрыто непристойное слово.

Впрочем, ни Эзопа, ни других знаменитых античных авторов - Гомера, Платона, Плутарха, Софокла, Еврипида и т. д. -«никогда не существовало»: за этими псевдонимами скрываются лица, «рожденные в 14-15 веке н. э.» и писавшие «на древнеславянском языке». Значит, античная история и мифология - это тоже позднейшая выдумка...
366

Я совсем не против теории многоуважаемого Петра Петровича. И пусть специалисты (без кавычек) в ней, действительно, разберутся. Да и просто как смелая гипотеза она имеет право на жизнь. Но если сбудется пожелание А. Солженицына и Орешкин по-настоящему «преуспеет», нам придется зачеркнуть почти всю мировую культуру, включая не только труды ученых историков, лингвистов, археологов, филологов, этнографов, но и древних героев, богов, царей, народы, писателей и философов. А презрительный тон, с каким Солженицын в поощрительном письме Орешкину шпыняет западных «славянских» специалистов, не ожидая для России ничего хорошего от этих сомнительных иноземцев, говорит, что в предполагаемом научном перевороте не сдобровать и многим другим лицам и сословиям. Правда, произойдет великая русификация мира, и всем народам придется засесть за русский язык, чтобы отыскать единые корни, наше позабытое «славное прошлое» и приблизить еще более славное будущее. Но разве в этом цель «национального возрождения»? Такое «возрождение» скорее сулит разрушение.

Я не считаю, что Солженицын разделяет все подобного рода взгляды и высказывания. Я лишь хотел отметить, что он не стоит одиноко и в стороне от того националистического спектра идей, которые все больше входят у нас в силу и в моду. А в роли самого авторитетного русского писателя он в значительной степени возглавляет этот процесс.

У Солженицына очень много последователей в русской эмигрантской среде. И, жалуясь на «плюралистов», идущих со всеми не в ногу, Солженицын собственного превосходства сил не отрицает, а с одобрительной усмешкой цитирует, например, одного из «плюралистов» («плюралисту» это кажется ужасным, а Солженицыну - прекрасным): «выступления Солженицына воспринимаются большинством наших эмигрантов как выражение очевидности...». И действительно, в эмигрантской печати постоянно сталкиваешься с тирадами, что какие-то «инакомыслящие» смеют спорить с автором «Архипелага ГУЛаг», хотя реально те спорят не с автором «Архипелага», а с другим уже, успевшим перемениться писателем и на другую тему.

Вокруг Солженицына, не без его содействия, складывается атмосфера религиозной экзальтации. В русском зарубежье давно уже продаются открытки с изображениями особенно чтимых на Руси древних икон - Спаса, Троицы^ Андрея Рублева, Пресвятой Богородицы - с текстом на обороте не имеющей к ним никакого отношения «Молитвы» А.И. Солженицына, сочиненной, по его же словам, «на хребте славы земной». Это сочетание «хребта зем-
367

ной славы» с иконой представляется мне святотатством. В старину подобные мистические видения называли «духовной (или - бесовской) прелестью». Того же стоит сделанное в свое время сообщение Н. Струве в «Вестнике» о кончине праведной одной монахини, которая на небе радуется теперь, видя, что ее панихиду своим появлением почтил сам А. И. Солженицын. В этих условиях прижизненной канонизации Солженицына укрепляется мнение, что всякий, решившийся оспорить его, выступает не только против России и русского народа, но идет против воли самого Господа Бога. А Солженицын, с высоты, это мнение снисходительно поддерживает. В присутствии Солженицына, в момент вручения Темплтоновской премии, митрополит Феодосии, глава Православной Церкви в Америке, осудив не согласных с ним, сказал: «...Солженицыну нечего тревожиться... Мы благодарим Бога, что Он послал нам пророка...» («Русская мысль», 19 мая 1983 г.).

С пророками Божьими не спорят. И эту мысль Солженицын старается утвердить в сознании своих читателей. Он пишет в «Наших плюралистах»: «Во всех науках строгих, то есть опертых на математику, - истина одна... А множественность истин в общественных науках есть показатель нашего несовершенства...». Не знаю, как насчет математики, которой я не занимался, но в области «общественных наук» то же самое примерно долгое время нам внушал марксизм-ленинизм, обладавший «научной истиной» в последней ее инстанции. Не рецидив ли это марксизма, извините, у Солженицына? Или это сказываются его математические склонности и военно-артиллерийский запал «Августа» и «Теленка», до конца не реализованный? А может быть, Солженицын поддался искушению собственной святостью, которое выше и страшнее всех прочих искушений?..

Я не верю в божественное происхождение Солженицына. Слишком все это попахивает Тартюфом, кощунством, антихристом... Но я согласен с его словами: «А истина, а правда во всем мировом течении одна - Божья...». Только человек, к сожалению или к счастью, каким бы великим он ни был, собственным умом и способностями не становится хозяином Истины в ее Божественной полноте. И стремятся к Ней люди, маленькие и большие, разными путями, а не маршируют общим строем под музыку, под командованием партии или одного Писателя. Хватит с нас - отшагали! Не в армии мы и не в партии...

- Встать!.. Смир-р-на! Справа - по порядку - р-р-равняйсь!.. Товарищ Генерал!.. Товарищ Пророк!..

Ни фуя себе - «литературная жизнь»...

1985 г.