|
На следующих страницах:
Н. Инюшкин. Провинциальная культура: взгляд изнутри
Е. Сайко. Портрет российской провинции
Серебряного века
Б. С. Ишкин
Динамика представлений о провинциальном
городе в российской культуре Нового времени
Фундаментальные проблемы культурологии: Сб. ст. по материалам конгресса /
Отв.
ред. Д.Л. Спивак. - М.: Новый хронограф: Эйдос. Т.6: Культурное наследие:
От
прошлого к будущему. - 2009, c. 311-320
Начнем с утверждения, что многообразные представления о провинциальном городе,
развивавшиеся в российской культуре XIX — начала XX века, в целом являются
результатом формирования национального типа идентичности в культуре,
трансформации российской культуры из традиционной в национальную.
Понятие нации широко используется в современной социально-гуманитарной науке,
хотя и с разными значениями. Вслед за другими исследователями 1 мы рассматриваем
нацию в качестве такой формы общности людей, которая на территории Западной и
Центральной Европы складывается со времени Возрождения. Эта форма, во-первых,
возникает в силу установления капиталистической экономики и, во-вторых, имеет
тенденцию к нивелированию кровнородственных, этнических, конфессиональных,
сословных различий между членами общности, утверждая вместе с тем, новое
основание идентичности — служение государству. Распространение грамотности,
письменность, нормированный литературный язык (признаки нации, выделяемые,
например, в работах В. М. Межуева 2) обусловлены потребностью государства в
культурно и социально унифицированном, многочисленном, легко мобилизуемом
человеческом ресурсе, способном как к массовому производству и потреблению
товаров и услуг, так и к эффективным действиям в условиях войн, приобретших
массовый характер.
Исторический процесс формирования национальных культур в Европе вписывается в
картину, созданную в работах представителей теории модернизации. Содержательно
результаты модернизации и процесса становления нации во многом совпадают:
личность приобретает независимость от традиционных авторитетов, антидогматизм
мышления, внимание к общественным проблемам, способность усваивать новый опыт,
веру в науку и разум, устремленность к будущему и высокий уровень социальных
притязаний; в сфере образования изменения заключаются в ликвидации
неграмотности, росте ценности знаний и профессиональной компетенции; ослабляется
влияние церкви, этнических, родственных и внутрисемейных связей.
Национальный тип идентичности предполагает деактуализацию предшествующих
оснований идентичности, в частности местнического (партикулярного), связывающего
личность с определенной областью внутри государства, что обусловлено императивом
подчинения мобилизационным требованиям государства. Вследствие этого, с нашей
точки зрения, возникает специфическое отношение к провинциальным регионам страны
со стороны власти и изменение самосознания жителей столицы и регионов. С одной
стороны, центральный государственный аппарат нуждается в ресурсах провинции
(материальных, человеческих, концептуальных и т. п.),
--------------------------------------
1 Флиер А. Я. Культурология для культурологов: Учебное пособие для магистрантов
и аспирантов, докторантов и соискателей, а также преподавателей культурологии. —
М.-Екатеринбург, 2002.
2 Межуев В. М. Классическая модель культуры: проблема культуры в философии
Нового времени. — М., 1995. — С. 32-66.
312
т. е. находится в зависимом, подчиненном отношении. Но, с другой стороны,
одновременно стихийно и целенаправленно (со стороны культурных экспертов
правительственного центра) формируется такой комплекс представлений о провинции,
который лишает ее права на суверенность и подчиняет центру. Иными словами,
национальная культура создает образ копирующей провинции, более или менее
утрируя черты подражательности и следующие (в секуляризованной культуре) из него
характеристики отсталости и невежественности. Именно этот образ должен
удерживать провинцию в подчинении, вынося, по словам М. Эпштейна, «ее
собственный центр за ее пределы», и вместе с тем стимулирует миграцию слоя
наиболее одаренных и амбициозных жителей провинции в центр. Заметим, что эта
особенность вовсе не означает монолитности представлений о провинции и
провинциальном городе на всем пространстве и во всей истории европейской
культуры. Дифференциация представлений, как будет показано ниже, создавалась за
счет субкультурных различий, которые, даже в случае тождества атрибутов, имели
более или менее различный образ провинции.
Таким образом, генезис представлений, являющихся предметом данной работы,
следует отнести ко времени постренессансной культуры, когда шел рост
национального самосознания и складывались национальные государства. Поиск более
точного времени появления нового образа провинциального города приводит
исследователя во французскую культуру XVII века, где внимание привлекает
искусство классицизма.
Как уже указывалось 3, краткое описание жизни провинциального города, данное у
классициста Мольера («Тартюф», д. 2, явл. 3), предвосхищает все последующие
описания (вплоть до конца XIX в.) в западноевропейской литературе. Это относится
и к классицизму в целом: как художественная система, он участвовал в
конструировании таких представлений, которые соответствовали идеологии
централизованного государства и национальной культуры. Провинция и, с течением
времени, провинциальный город были облечены в комплекс характеристик, включавший
в себя, в первую очередь культурную отсталость (незнакомство с новинками
техниками, философии, искусства и т. д.; господство взглядов и манер, уже
отброшенных в столице); медленный и плавный темп жизни (ее спокойствие,
размеренность, малоподвижность или неподвижность, скука); семейственность и
прозрачность личной жизни для сограждан; насыщенность быта элементами
крестьянско-помещичьего («простонародного») образа жизни (включая
фразеологические, технологические, этикетные, религиозные и др.).
Часть этих атрибутов (отсталость, скука) французский классицизм унаследовал от «прециозного
стиля», куда они, в свою очередь, вошли (через посредство ренессансной
художественной системы) из античного искусства, прежде всего классической и
эллинистической литературы Рима и Греции. Однако античная литература наделяла
этими чертами лишь сельскую жизнь и в отношении нестоличных городов не
акцентировала ни одной из «застойных» черт, характерных для европейской культуры
Нового времени. То же касается нехудожественных источников. Имперская
политическая система не отменила (хотя и ослабила) партикуляризма античного
гражданина, отождествлявшего себя прежде всего с родным городом, родной землей,
богами предков. Плутарх («Демосфен», 2) не без гордости сообщает о привязанности
к родной Херонее и намерении в ней
-----------------------------
3 Артамонов С. Д. История зарубежной литературы XVII-XVIII вв. — М., 1978. — С.
158.
313
жить и работать. Показательно, что ни в греческой, ни в римской культуре, по
нашим наблюдениям, не сложился обобщенный образ провинциального города и
провинциала.
Средневековая феодальная культура Европы, в основании которой лежала
преимущественно религиозная и (особенно в сельской субкультуре)
кровнородственная идентичность, наполняла категорию «провинциальности»
сакральным смыслом, допуская, видимо, равенство подчинения всех городов перед
религиозным центром. Об отсутствии противопоставления столичного и
провинциального городов свидетельствует и история городских автономий и
коммунального движения, отчасти захватывающая и время Возрождения, которое также
не предоставляет исследователю возможности говорить о специфическом образе
провинциального города.
Таким образом, именно с процессом складывания централизованного светского
государства связано формирование оппозиции «столица — провинциальный город»,
закрепленной в искусстве классицизма XVII века (очевидно, сосуществовавшей с
более старшими, феодально-религиозными, представлениями). Но речь в этом случае
идет о Западной Европе. В России же этот процесс пришелся, в основном, на XVIII
век и поэтому протекал под значительным влиянием идей Просвещения рационального
и сентиментального характера. Как в Европе, так и в России просветительская
идеология распространилась в городской и элитарной субкультурах и имела, в
общем, либеральный характер. Благодаря ему, представления о провинциальном
городе значительно изменились. Дистанция, разделявшая столицу и «городок»,
сократилась; образцовая жизнь в гораздо меньшей степени отождествлялась со
столицей. Провинциальная жизнь все чаще привлекала внимание интеллектуальной
прослойки. По-прежнему популярная тема «провинциал в столице» получила иной
смысл, когда в оборот вошло критическое изображение «жителя столицы в
провинции». «Разумный» человек без предрассудков и «чувствительная» личность,
сопереживающая всей «натуре», могли путешествовать, удаляться из столицы в
поместье или городок, везде сохраняя чувство полноты и осмысленности жизни.
Можно сказать, что столица и провинция современности оказывались схожими,
равноценными перед тем, чту угадывалось в будущем, чту должно было быть.
В России эти элементы просветительских представлений о провинциальном городе на
протяжении XVIII века входили в картину мира элитарной субкультуры (официальной
идеологии, которую формировали и разделяли люди, близкие к императорскому
двору). В работах Ю. М. Лотмана 4 указывается, что и создание «на краю земли»
Петербурга, символизировавшее для императора разрыв со старозаветной Русью, и
пересоздание при Екатерине II провинциальных городов — все это было «реализацией
рациональной утопии», с ее образом регулярного государства, лишенного традиций и
истории.
В. М. Живов 5 обращает внимание на связь градостроительных утопий XVIII века с
российской транскрипцией «государственного мифа Просвещения», в соответствии с
которой от монарха ожидались действия, демонстрирующие его божественную мощь
(создание идеального города как творения нового мира из ничего и возвращения к
изначальной гармонии).
-----------------------------
4 Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Ученые
записки Тартуского государственного университета. Вып. 664. Семиотика города и
городской культуры. Петербург. Труды по знаковым системам XVIII века. — Тарту,
1984. — С. 30-45.
5 Живов В. М. Государственный миф в эпоху Просвещения // Из истории русской
культуры. Т. 4 (XVIII — начало XIX века). - М., 1996. - С. 657-683.
314
Просветительские проекты реализовались в создании и перестройке городов. Реформы
местного самоуправления, проведенные в царствование Екатерины II, в неменьшей
степени отражают отношение правительства к провинциальному городу. Либерализм
императрицы и взгляды высшей бюрократии включали представление о городе как
очаге промышленной и финансовой активности, идущей на пользу гражданам и
государству и нуждающейся в государственном надзоре. Через губернаторов и
городничих власть должна заботиться о поддержании в городах «безопасности,
тишины и спокойствия». Вокруг этих понятий, практически не менявших своего
значения и важности вплоть до конца XIX века, выстраивалась внутренняя политика
государственной власти. «Застойные» черты провинции обратились здесь в
статичность и безмятежность «золотого века», причем важно заметить, что
официальное просвещение не делало принципиальных различий между столицей и
провинцией.
Иное восприятие провинциального города и общества обнаруживают различные работы
просветителей, находившихся вне элитарной субкультуры. Противопоставление
настоящего и идеального/будущего придало представлениям о провинциальном городе
известную двойственность. С одной стороны, город — это место жизни и
деятельности людей, имеющих здравый смысл, не подвластных пагубным веяниям моды,
честно исполняющих свои должностные и человеческие обязанности, свободных от
карьеризма и подражательства. С другой стороны, однако, реальный провинциальный
город занимает свое место в «великой иерархии подражаний», особенно характерного
объекта работ идеологов Просвещения 1770-1780-х гг. и позже. Большинство людей
якобы не желает пользоваться собственным рассудком и перенимает обычаи, моды,
мысли у тех, кого оно считает высшим. При этом провинциальный город оказывается
последним звеном в цепи подражаний: он заимствует у столиц, которые, в свою
очередь, питаются веяниями Франции (Парижа). Отметим, кстати, во-первых,
промежуточное положение Москвы и, видимо, больших городов, а во-вторых, особый
статус поместной жизни: она находится на границе «цепи подражаний» и сочетает
увлечение «столичным» с дикостью и животным образом жизни либо естественностью.
Последние характеристики в этот период достаточно редко связывались с городом,
хотя, с другой стороны, в последней четверти XVIII века сельская, поместная
жизнь нередко связывалась с идиллическими представлениями. В целом же, повторим,
основной характеристикой провинциального города считалась подражательность
столице и, в отличие от столичного подражания Парижу, — неумеренное,
запаздывающее, диспропорциональное, нередко доведенное до абсурда.
В то же время исключительная подражательность провинциалов просветителями
трактовалась не только в негативном ключе. Слабость перед столичным и модным
казалась средством скорейшего исправления нравов, главное место в котором
занимало распространение книжно-журнальной продукции.
Публицистика просветителей является для нас и основным источником информации о
представлениях тех слоев городской субкультуры, которые были сравнительно мало
затронуты просветительскими идеями, — чиновничества, придворных, поместных
дворян. Они чувствовали разницу между столицей и провинцией достаточно
отчетливо, чтобы увидеть Петербург как единственное место карьерного и
финансового роста, а работу в провинции и, часто исходя из этого, жизнь в
провинциальном городе назвать скучной и однообразной. Вероятно, определенную
роль в формировании этих представлений играла широко распространенная
315
в последней четверти XVIII века идея «случая» (возможности быстрого карьерного
роста вследствие фаворитизма или удачи), возможного лишь при дворе и в столице.
Таким образом, формирование и изменение представлений о провинциальном городе
обусловлены динамикой культуры (в целом) и преобладающим в ней типом
идентичности (в частности). К концу XVIII века, в условиях складывания в
российской культуре национального типа идентичности, различные социальные
субкультуры обладали достаточно несходными представлениями о провинциальном
городе. У одной части субкультур (сельских и, возможно, мещанских) имели силу
религиозно-мифологические представления донационального периода. Другая часть
(элитарная субкультура и некоторые городские) основывала свои представления на
просветительских идеях, причем были значительные расхождения в интерпретации
этих идей. В представлениях третьей части (преимущественно дворянско-чиновничьи
слои городской субкультуры) присутствовало наиболее отчетливое
противопоставление провинциального города столице, основанное на карьерных и
финансовых соображениях.
Некоторые исследователи проблем провинциальной культуры в России используют
категорию мифа для обозначения крайне устойчивых представлений о провинции. Это
приводит их к пренебрежению историческим изменением и субкультурными различиями
представлений и к признанию их идентичности на всем промежутке XVIII-XIX веков
6. Теоретические аргументы против такого подхода уже были высказаны.
Демонстрация неоднородности представлений о провинциальном городе в российской
культуре XIX — начала XX века занимает в данном исследовании место
историко-культурных аргументов.
Может показаться, что по сравнению с XVIII веком, представления в самом деле
унифицировались. В искусстве, публицистике, частных документах характеристики
провинциального города на удивление однообразны. Одни и те же атрибуты ему
приписывают люди совершенно разных взглядов и положения в обществе. Не касаясь
еще этих атрибутов, выясним, что могло быть причиной подобной унификации
представлений.
Рассматривая историю российской культуры Нового времени в качестве
последовательного процесса формирования культуры национального типа, необходимо
остановиться на так называемом «национальном романтизме». Важно подчеркнуть, что
национальный романтизм, во-первых, шире, чем художественно-эстетическая система,
и касается всех областей специальных и обыденных представлений, а во-вторых,
предписывает более плотную интеграцию субкультур в нации, чем это допускалось
просветительской идеологией. По этой причине многие западноевропейские
культурологи приурочивают возникновение наций в Европе именно к концу XVIII
века, когда Великая французская революция и ее последствия привели к
скачкообразному росту внутригосударственной интеграции за счет возбуждения
патриотических настроений и интереса к истории своего Отечества; «изобретения
традиций»; создания и распространения системы массового образования и средств
массовой информации; снятия межсословных барьеров социальной мобильности с
одновременным внедрением социального и государственного орга-ницизма,
позволившего преодолеть местнические настроения. Национальный романтизм и стал
причиной интеграции субкультур и возникновения стандартизированных
представлений, интер-
----------------------------
6 Инюшкин Н. М. Провинциальная культура: взгляд изнутри. — Пенза, 2004. — 439 с.
претированных указанными исследователями в качестве мифов. Но более масштабный
анализ источников заставляет сделать вывод об ограниченном воздействии идеологии
национального романтизма и, следовательно, об отсутствии устойчивых и
общепринятых представлений о провинциальном городе. Обращение к российской
культуре первой половины XIX века (вплоть до конца 1850-х гг.) дает возможность
обнаружить, во-первых, глубокие различия между представлениями сельских,
городских и элитарных (правительственных) субкультур, а во-вторых, явные
различия между представлениями собственно городских субкультур.
Рассмотрим их подробнее.
Выше уже говорилось о некоторых особенностях представлений о провинциальном
городе сельской субкультуры.
Анализ массива пословиц и поговорок, помещенных в «Толковый словарь живого
великорусского языка» (второе издание) В. И. Даля, убеждает, что представления о
городе, бытовавшие в российской сельской субкультуре XIX века, воспроизводят
представления более раннего времени, основанные не на национальном, а на ином
(религиозном) типе идентичности культуры. Противопоставление столицы и
провинциального города отсутствует; атрибуты городской жизни столицы и провинции
практически одинаковы и отличают город, как таковой, от села. Видимо, всякий
город для крестьянина был, в первую очередь, местом «чистой», комфортной и
роскошной, нередко суетливой жизни, требующей хитрости, расчетливости, больших
средств. Горожане воспринимаются как более грамотные, разумные люди. У знаний о
городе есть и другая сторона. Партикуляризм мышления сельской субкультуры не
усваивал оппозицию столицы и провинции в силу характерного приписывания каждому
известному городу определенных неустранимых особенностей, зафиксированных в
многочисленных присловьях, подытоженных в пословице: «Что ни город, то норов;
что деревня, то обрядня». Но нельзя не заметить, что название города в них
одновременно указывает и на прилегающую сельскую местность. Это значит, что в
сознании крестьян город существовал в качестве центра, «лица» местности,
наиболее ярко воплощающего все самое характерное для ее жителей. Наконец, крайне
важно, что именно с городом сельская субкультура связывает категорию святости.
Присутствие в городе высших (сакральных) сил автоматически исключало все
«застойные» характеристики нестоличного города, делая каждый город символически
равным «небесному Иерусалиму».
Ряд исследователей указывает на то, что отношение власти к провинции в 1830-х
гг. заметно изменилось, что было обусловлено воздействием «знаменитой триады:
православие, самодержавие, народность» 7, повернувшей правительство лицом к
провинциальному городу, сформировавшей интерес к «особой (...) жизни вне Москвы
и Петербурга» 8, давшей провинции «Губернские ведомости» и «новые образцы
застройки». Но у нас есть основания считать все названные акты правительства
результатами инерционного движения, заданного в XVIII веке Просвещением. В любом
случае, они не были «поворотом» к провинции. Законотворческая работа шла, в
целом, как и раньше, в русле обеспечения законности и прозрачности
провинциальной жизни. Сохраняли свое действие инструкции, данные губернской
администрации Екатериной II.
----------------------------
7 Очерки русской культуры XIX века. Т. 1. Общественно-культурная среда. — М.,
1998. — С. 142.
8 Там же. — С. 140.
317
Тем не менее были и определенные изменения в отношении к провинциальному городу
со стороны элитарной субкультуры, связанные с консервативно-романтическим курсом
правительства. Но способ их сочетания с элементами просветительских
представлений выразительнее всего передают не указы и циркуляры, а та часть
художественно-публицистических текстов, авторы которых разделяли
правительственный консерватизм. К ней, в частности, можно отнести произведения
писателей Ф. Булгарина, М. Загоскина, Н. Греча, А. Краевского и др., философов и
ученых С. Шевырева, М. Погодина и др. В текстах этой группы авторов заметен
синтез просветительских и романтических идей, характерный для картины мира
элитарной субкультуры первой половины XIX века. Элементы романтической идеологии
— это, во-первых, органицистское представление о городах как частях
государственного (либо народного) организма, выполняющих различные функции и
должных иметь различный облик (Просвещение же предполагало унификацию, пусть и
рационально-утопическую). Во-вторых, с романтизмом связано представление о
несоответствии провинциального города и регулярного плана его застройки. Город
воспринимается как пространство неосуществленной утопии, а причина
неосуществленности — в ложности либерально-рационалистических идей, проникших в
Россию, возмутивших умы и принесших лишь вред (очевидна связь этого
представления с охранительным курсом правительства).
Представления городских субкультур о провинциальном городе в XIX веке,
действительно, во-первых, были эксплицированы (все чаще к упоминанию города
прикрепляют определенные характеристики), а во-вторых, унифицированы. Речь,
правда, идет прежде всего о представлениях столичных городских субкультур,
зафиксированных в большом количестве источников, однако можно предполагать, что
провинциальные городские субкультуры имели точно или приблизительно такое же
видение. Отличия, как уже было показано, обусловливались не местонахождением
субъекта представлений, а его вхождением в ту или иную субкультуру (включая
случаи одновременного пребывания в нескольких).
Единый для городских субкультур комплекс представлений оформился в первой
половине XIX века и, видимо, окончательно сложился к 1840-м гг. Есть возможность
выделить группы представлений.
1. Провинциальный город имеет следующие пространственные атрибуты: небольшой
размер; труднодоступность; «грязь», «пустота», единообразие и подражательность,
непривлекательность, недостаток порядка и цивилизованности, гармоничное
природное окружение, ландшафт, часто выступающий в роли оттеняющего фона
внутренней среды провинциального города.
2. Временные атрибуты провинциального города: отставание, запаздывание,
смещенность в прошлое; отсутствие происшествий, застойность, бессобытийность и
их следствия (исчезновение чувства времени и т. п.).
3. Из представлений о населении провинциального города необходимо выделить:
а) представления о характере провинциала, включающем в первую очередь следующие
черты: наивность, простота, узость и ограниченность, некомпетентность в самом
широком значении, это же представление реализовано в зоонимических метафорах;
единообразие, отсутствие оригинальности, монолитность общества; церемонность,
отсутствие непосредственных реакции, «претензии»; подражательность,
переимчивость; «короткость», отрицание дистанции в отноше-
318
ниях между людьми. Этими чертами провинциал наделялся независимо от того,
находился ли он в черте городка или в столице;
б) представления о занятиях провинциалов: сплетни; взяточничество; пьянство;
сочинительство (поэзия, летописание и т. п.);
в) представления о типах провинциалов. Из последних наиболее популярен в
1820-1830-х гг. стал тип провинциальной барышни, имевший устойчивые черты —
идеализм и, как правило, скромность в сочетании с ограниченностью, безвкусием и
подражательством.
Таким образом, в первой половине XIX века сформировался стандартизированный
комплекс представлений городских субкультур о провинциальном городе. В сущности,
это было центральным событием истории представлений о провинции в отечественной
культуре, поскольку присвоенные атрибуты с этого времени и до начала XX века
существенно не пересматривались, а случаи их элиминации были крайне
немногочисленны, хотя и показательны. Устойчивость этого комплекса обусловлена
рядом причин, среди которых не последнюю роль играло состояние российского
общества и соответствующая этому состоянию автомодель культуры, представления о
месте России в мировой политике и истории.
Однако факт существования стандартизированных представлений не отменял их
разнообразия, правда, оно открывалось не на уровне атрибутов (они мало
варьировались), а на уровне интерпретации этих атрибутов. Коротко говоря, один и
тот же набор признаков провинциального города мог по-разному истолковываться.
Перейдем ко времени 1860-1910-х гг. Выделение этого промежутка обусловлено,
во-первых, теми значительными сдвигами, которые происходят в культуре России в
этот период (развитие капиталистических отношений и связанная с ними
индустриализация, демократизация социокультурной сферы, либерально-реформирующее
движение с последующим мощным консервативным правительственным курсом, рост
радикальных настроений в расширяющейся среде интеллигенции и т. д.). Во-вторых,
особо выделить этот период позволяет и объект исследования: представления о
провинциальном городе на всем его протяжении развиваются в основном, видимо,
экстенсивно, распространяясь из городской субкультуры в сельскую и даже отчасти
элитарную, не пополняются новыми атрибутами, утрачивают некоторые прежние
атрибуты, сокращают и размывают область интерпретаций, наконец (на завершении
периода) утрачивают точную прикрепленность и используются для атрибуции объектов
экзистенциального типа.
Унификация представлений во второй половине XIX века продолжала процесс, начатый
намного ранее. Вектор демократизации, стирания сословных перегородок, создания
«массовой культуры» соответствовал формирующейся национальной идентичности.
Происходило взаимопроникновение представлений субкультур, причем доминирующую
роль играла городская субкультура. Сложившиеся в ней представления о
провинциальном городе усваивались в сельских и маргинальных сельско-городских
субкультурах, чье число неуклонно росло.
Главное внимание в последующем изложении будет уделено представлениям городских
субкультур.
Состав атрибутов провинциального города во второй половине века в целом не
претерпел крупных изменений и включал те пространственные, временные и
антропологические характеристики, что возникли прежде. Анализ текстов различных
субкультур показывает устойчивость
319
представлений о провинциальном городе как «глухом», малопривлекательном,
удаленном от столицы месте, лишенном возможностей для той жизни, что связывается
с большим городом, как «болото», «могила», «лужа», жители которой заняты
пьянством, сплетнями, скандалами, лишающими их нормального человеческого облика.
Параллельно шли снижение дифференцирующего характера пространственных признаков
и, напротив, усиление слоя темпоральных и антропологических атрибутов. Эта
тенденция предполагается нарастающим кризисом представлений о провинциальном
городе.
Собственно говоря, наибольшие изменения в представлениях городских субкультур
коснулись одного атрибута, занимавшего, правда, центральное место в том
комплексе, что складывался в начале XIX века. Мы имеем в виду монолитность
провинциального города, сплоченность его населения. Вплоть до 1850-1860-х гг.
провинциальный город, как правило, рассматривался в виде общности людей,
составляющих вместе нечто органическое, целостное и вместе с тем замкнутое,
причем с этим часто связывалось представление об отсутствии сколько-нибудь
заметных и важных отличий в образе мысли провинциалов. Последующее время
постепенно, но явно отказывалось от этого атрибута. Констатировать это тем более
важно, что на фоне все более суживающегося разнообразия интерпретаций отмирание
атрибута монолитности, видимо, стало причиной новой диверсификации
представлений.
Отмирание атрибута монолитности провинциального города, разумеется, не было
единовременным событием, но являлось длительным процессом, занявшим весь период,
к тому же имевшим свою морфологию.
В первую очередь, этот процесс манифестировался как возникновение представления
о противоречивости облика, содержания провинциального города. До этого контраст
мог иметь лишь внешний характер: город как целое противостоял окружающей природе
или приезжему наблюдателю (его позицию мог занять и отдельный местный житель с
высокими запросами). Теперь же все чаще провинциальный город рассматривался в
качестве явления, имманентно насыщенного контрастными сторонами.
Второй формой манифестации названного процесса выступило представление о
разнородности, дифференцированности провинциального города. В сущности, эту
форму можно было отождествить с первой, не говоря о ней отдельно, если бы
отношения между выделяемыми сферами провинциального города строились только по
принципу контраста. В данном случае отношение иного рода. Из единицы город
превращается во множество, куда входят улицы, районы, слободы и т. д., которые
либо действительно далеко отстоят друг от друга по некоторым атрибутам (занятия,
доход, репутация жителей), либо настаивают на своей (может быть, и мнимой)
самостоятельности. Не исключено, что этот сдвиг в представлениях стал лишь
углублением подхода, который выше был ассоциирован с деятельностью «натуральной
школы» в искусстве. Позитивистский органицизм, видимо, стал основанием для
поиска «физиономического» описания внутренних составляющих города, так что
обобщенный образ города распадался на ряд частных образов, своего рода «миров».
Третья форма процесса разрушения атрибута монолитности внутренней жизни
провинциального города — появление представления о разложении коллективной жизни
города на множество отдельных, не связанных воедино элементов. Иными словами,
возникает представление
320
о таком характере провинциальной жизни, который лишает каждого живущего в городе
человека необходимых для полноценной жизни связей с другими, достаточной
коммуникации. Провинциальный город воспринимается как место тотального
одиночества, где подлинные связи между людьми отсутствуют. Это представление
было вызвано ростом образованного слоя населения провинции, а также отчасти
распространением и последующим кризисом идей народничества. Ценным источниковым
материалом в данном случае являются произведения А. П. Чехова. Рядовой
провинциал в творчестве Чехова живет с мыслью о нелепости своей жизни и жизни
окружающих людей, время от времени погружаясь в бесплодную тоску по лучшему
месту, которые чаще всего ассоциируются со столицей как местом, сближающим людей
и дарующим им жизненно необходимые взаимосвязи.
Такова обобщенная характеристика представлений о провинциальном городе в
российской культуре второй половины XIX века. Она дана без учета временных
изменений в культуре периода, что вызвано как объективными (возрастающая
стандартизация представлений), так и субъективными (крайне большой объем
источников, недостаток квалифицированных исследований в этой области) причинами.
Тем не менее некоторые историко-культурные уточнения предлагаются ниже. Все они
касаются рубежа XIX-XX веков как периода прежде всего кризисного, как для
отечественной культуры в целом, так и для представлений о провинции. Именно в
этом периоде, вероятно, будущему исследователю нужно искать истоки представлений
о провинциальном городе XX века.
Кризис представлений о провинциальном городе на рубеже XIX-XX веков заключался в
частичной утрате ими интерпретационной устойчивости. Атрибуты, сложившиеся еще к
середине XIX века, воспроизводились по-прежнему, но их конкретные интерпретации
перестали быть однозначными, потеряли резистентность к альтернативным
интерпретациям.
Явственнее всего кризис представлений отразился в переносе атрибутов
провинциальной жизни на другие, более масштабные объекты, которые включали в
себя и провинциальную, и столичную жизнь, стирая существенные различия между
ними, ставя знак равенства и одинаково провинциального положения перед чем-то
высшим. Как мы помним, сходное восприятие характеризовало просветительские
представления о провинции, противопоставлявшие современную жизнь — идеальной,
проектируемой, будущей. В отличие от них, представления рубежа XIX-XX веков.
Гораздо менее опирались на рациональные проекты и оптимистические прогнозы
будущего. Не углубляясь в детальное описание интеллектуальной жизни городских
субкультур начала XX века, отметим лишь большую роль в ней иррациональных
моделей личности, в которых значение и эффективность деятельности человека
оказывались ничтожными. В этих моделях обусловленность образа жизни личности
извне, конкретными историко-топографическими условиями, нередко отвергалась. Тем
самым происходил отказ от прикрепления к провинциальному городу особенных,
типологических черт жизни. Вместе с тем черты эти не исчезали, а
распространялись на существование человека, как таковое, воспринимавшееся как
незначительное, периферийное. «Мы все провинциалы перед лицом неизвестных нам
сил», — таков общий тон изменившихся представлений о провинции.
|
|
