Миф

На следующих страницах:

А. А. Маслов. Миф как упрощение сакрального [Миф в Китае]

Е.М. Мелетинский. Мифологическое мышление. Категории мифов

       Миф -   греч.  μυθος  слово, речь, рассказ, весть. 2) миф, рассказ о богах и героях; предание; вымысел.

      У греков было два термина для "слова" - Миф и Логос. Начиная с Гераклита, λóγος понимается не в чувственно-звуковом, а исключительно в смысловом плане. Слово называет, вызывает. Называя - упорядочивает, оформляет бытие и сознание. У Гераклита и позднее, у Иоанна, λóγος - космический закон. Структурирующий мир λóγος по определению красив и упорядочен. λóγος - "дом бытия" (лат. structura, дом), и как всякий дом, чтобы быть устойчивым и долговечным, должен быть построен по определенным правилам.

        В противоположность Логосу Миф - всегда странное слово. Это слово принадлежит "неправильному" пространству и "неправильному" персонажу - страннику, номаду, шпиону, предателю ("traduttore - traditore", "переводчик - предатель" (итал.)), поэтому по определению миф - "неправильное" слово - миф не красив, не логичен, экстатичен, лжив, деструктивен.

        Все это относится к древнему мифу, к тому слову, которое мы никогда не услышим, поскольку миф был частью ритуала и не записывался. Мы же знаем миф записанный, многократно адаптированный; если говорить о Греции - это миф эпохи античности, времени, когда мифология принимает характер фольклора, мышление образами преобразуется в мышление понятиями. Древний миф можно попытаться реконструировать, но реконструкция никогда не будет полной. Современному мифологу-археологу очень сложно собрать единый миф из множества фрагментов. Эти фрагменты находятся в разных временных пластах; многие из них утрачены; необходимые для идентификации "узоры" в сохранившихся фрагментах смыты или соскоблены. "Мы будем рассматривать миф так, как если бы он представлял собой оркестровую партитуру, переписанную несведущим любителем, линейка за линейкой, в виде непрерывной мелодической последовательности; мы же попытаемся восстановить его первоначальную аранжировку" ¹.

        В начале 80-х я пришел в Собор Александро-Невской Лавры, и после службы попросил пожилую женщину помочь мне приобрести Библию. Она спросила, зачем мне это. Я сказал - читать. Она сказала, что это греховное любопытство, что надо ходить на службы и слушать батюшку. Греховно в представлении этой женщины желание профана читать, а не слушать. Греховно действие, нарушающее единство текста и церковного ритуала.

        Текст Священного Писания может быть рассмотрен и как литературный памятник, и как неотъемлемая часть ритуала. Во втором случае текст немыслим без ритуала, так же как и ритуал немыслим без текста. При чтении этого текста вне ритуала помимо главного - нарушения самого ритуала (крайняя и мистическая интерпретация), - Текст теряет свою уникальность, становится одним из многих текстов, которые я читаю по своей воле. Я открываю и закрываю книгу тогда, когда хочу, я сам задаю ритм чтения, в понимании текста я полагаюсь на себя и на то множество книг, которые лежат на моем столе (один текст помогает понять другой, ценность текста - в его способности помочь мне понять то, что я считаю нужным понять). Я отключаю телефон и остаюсь с текстом один на один, изымаю себя и текст из мiра. Я беру в руки перо-скальпель и начинаю препарировать текст - расчленяю, разъединяю первоначальное единство, интерпретирую, цитирую, идентифицирую расчлененные части, сопоставляя их с другими текстами. Я волен поступать так по отношению к любому тексту, я - исследователь, помнящий, однако, что существует живая традиция и пожилая прихожанка, для которых я - вор, шпион, самозванец, присвоивший себе право жреца-грамматика.

      Переводить отдельные книги Ветхого завета на русский язык начали еще в XVI - XVII вв. Но только в начале XIX в. по инициативе Российского библейского общества была предпринята попытка издать полный перевод Библии на русском языке. Однако этому решительно воспротивились некоторые представители церкви: "Простолюдины на славянском языке слышат только святое и назидательное. Умеренная темнота сего слова не омрачает истину, а служит ей покрывалом и защищает от стихийного ума. Отымите это покрывало, тогда всякий будет толковать об истинах и изречениях писания по своим понятиям и в свою пользу. А теперь темнота заставляет его просто покоряться церкви или просить у церкви наставления" ². (Издание полной Библии на русском языке ("По благословению Святейшего синода") вышло в 1876 г.). За полемическим задором этих слов стоит традиция и понимание того, что для большинства  верующих Текст долгое время осознавался как неотделимый от Ритуала  Миф.

      Миф как особым образом организованное, предназначенное для обитания,  проходимое-прочитываемое-проговариваемое время-пространство.

      Христианский миф сегодня - один из немногих сохранившихся живых мифов. Слова Павла Флоренского, вынесенные в эпиграф, созвучны мысли Франца Боаса: "Можно сказать, что вселенные мифов обречены распасться, едва родившись, чтобы из их обломков родились новые вселенные" (1898).

      Творцы "новых вселенных" в первую очередь стремятся упорядочить, систематизировать доставшиеся им в наследство мифологии. Платон в "Ионе" говорит о критерии истинности поэтического творчества, каким является одержимость "божественным вдохновением" (греч. μανία, бешенство, сумасшествие; восторг, вдохновение).  Одержимости, -  пишет  Платон, -  подвержены  поэты,  корибанты,  вакханки и прорицатели ( μάντις ) (533е-534е). "Ион" может быть прочитан и как апология чистоты "божественного вдохновения", и как наблюдение врача-шпиона-предателя, ставящего диагноз-донос, а затем прописывающего рецепт: "Законодатель должен найти всевозможные средства, чтобы узнать, каким образом можно заставить всех живущих совместно людей постоянно, всю свою жизнь выражать как можно более одинаковые взгляды относительно этих предметов [относительно того, что доставляет государству благо - А.Б.] как в песнях, так и в сказаниях [ μυθος ] и рассуждениях [ λóγος ] " (Законы, 664а).

      Словесность подразделяется Платоном на два вида; один - истинный, второй - ложный. Именно мифы есть ложь, но, поскольку в них есть и истина, мифы рассказывают малым детям: "Имея дело с детьми, мы к мифам прибегаем раньше, чем к гимнастическим упражнениям" (Государство, 377а). Людям ложь полезна в качестве "лечебного средства". Ложь здесь - и лекарство и яд ( φάρμακον ), средство для врачей, но не для "несведущих людей" (Там же, 389b). При этом врач-лжец (ср. рус. врач - производное от врать с первоначальным значением "заклинатель, колдун") становится маргинальной фигурой. Он выбирает себе место на границе между старой, отвергаемой им мифологией и новой, создаваемой им самим традицией. Он становится врагом, переводчиком-предателем  для "старого", но в равной степени он враг, шпион и для "нового", которое не спешит становится этим "новым". Для всех он - изгой,  козел отпущения ( φαρμακός ).

      Переводчик-некрофил ценит и любит миф, он желает, чтобы и другие разделили с ним эту любовь, но при этом врач-переводчик видит скрытую угрозу, исходящую от мифа и стремится найти необходимую пропорцию, которая превратила бы яд в лекарство; врач-патологоанатом расчленяет тело мифа, выявляет дефекты диагностики коллег, исследует материал биопсий а также органы и ткани, удалённые при хирургических  операциях, прослеживает патологические процессы на различных уровнях и сопоставляет морфологические изменения с функциональными в их динамике, принимает решение о замене или удалении тех или иных органов и наконец собирает новое тело мифа, новое единство, не только артикулированное и организованное, но и осознанное через повторение, что придает достигнутому "вторичному" единству бόльшую структурность, лучшую воспринимаемость и, следовательно, возможность быть верифицируемым.

      Наиболее часто встречающаяся ошибка врача-мифолога - анахронизм. В своем  стремлении обеспечить мифу наиболее комфортное психологическое состояние в новой среде обитания, и, в свою очередь, адресату, реципиенту мифа - наилучшую его (мифа) усвояемость, - врач не только наряжает мифологические персонажи в современные реципиенту костюмы, но и, как уже было сказано, заменяет устаревшие, износившиеся, по его убеждению, жизненно необходимые органы на новые. В результате у мифологического персонажа может измениться голос/язык, черты лица, походка, убеждения, национальность, что, в свою очередь, может повлечь за собой проявление у  реципиента тех же симптомов, осложненных обострением у последнего déjà vu, встречающегося, как правило, в норме, но в данной экстремальной ситуации - в патологии, психической и органической. Известны врачебные ошибки, чреватые необратимыми последствиями - исчезновением, смертью мифа и задействованных в нем исторических, мифологических персонажей, а также утратой смысла волшебных, чудесных предметов с этими персонажами связанных.   

        Фрагмент статьи Щит:

 Сочинение "Ασπισ "("Щит Геракла") предназначалось для исполнения в Пагасейском святилище Аполлона. Уже в IV в. до н.э. этот текст не считался принадлежащим Гесиоду, а для современных филологов представляет собою "достаточно вычурное описание щита, подражающее знаменитому изображению щита Ахилла в "Илиаде", но сильно уступающее ему в художественности и чувстве меры" ³. Однако благодаря именно "Щиту Геракла" мы находим следы, указывающие на имагинативность изображений и на щите Геракла, и на щите Ахилла, что, м.б., свидетельствует о стремлении его автора подражать не "художественности" Гомера, но языку мантиса, для которого "чувство меры" было бы скорее недостатком, языку, наиболее естественному в святилище Аполлона (среди эпитетов Аполлона один из древнейших - Μάντις: ХХХIV Orph. Hym.).

      Описание щита Геракла начинается с указания на его целостность: щит "ни разу / Дальний иль ближний удар не пронзил"(140). В передаче световой символики автору определенно отказывает чувство меры. Щит назван "всеблещущим"(139), παναίολος (блестящий, совершенно пестрый, разнообразный) при αιόλος (проворный, верткий; сверкающий; пестрый) и Αiόλος (Эол, бог ветров); ср. и.-евр. корень ulu " uelu (вращать). Свет, исходящий от щита не просто "излучается", он "светит снизу": uπολαμπές (142). "Внизу" щита находятся Аид, дракон, Эрида, Кера, поэтому свет, излучаемый щитом "пронзают", "теснят" (ήλήλαντο) "зловещие складки"(143) (κυάνου - у Гесиода эпитет Кер: "черные", "страшные"; πτυχή - складка; слой; ряд, нпр., кож, наложенных друг на друга, из которых состоял боевой щит).

    У круглого щита (его "Обод вкруг обтекал Океан" - 314), вероятно, несколько центров, что объясняется определенной оптикой видения (чтение текста предполагало декламацию не в современном смысле этого слова, но как "спектакль", όψις). В "первом" (относительно вербального текста) центре щита - дракон: "Был посредине дракон и страх от него несказанный: / Часто взирал он очами, из коих светилося пламя"(144-5). Дракон Пифон сторожил прорицалище Геи и Фемиды в Дельфах. Аполлон, убив Пифона, основал на месте этого прорицалища храм (Hymn.Hom. 2,115-196). Гомеровский гимн к Аполлону(371-2) возводит имя Пифона к πύθω (гноить), поскольку змей, убитый Аполлоном, гнил на солнце и от него исходил отвратительный запах    ( "дыхание Пифона", воодушевлявшее дельфийских прорицательниц). В "Щите" мы так же видим изгнившие кости, принадлежащие мужам, которые сражались против Аполлона. Поскольку данный опсис соединяет три времени, рапсоду необходимо было показать и живого Пифона, и его изгнившие кости (здесь они принадлежат всем противникам Аполлона). Так он решает проблему симультанной организации пространства.   

          На Олимпе, "в самом центре", на форминге играет Аполлон, а его окружает хоровод бессмертных (201-2). Колон (точка с запятой или двоеточие) в ст.201 заставляют говорить о том, что Аполлон находится не в центре щита, а в центре хоровода, однако обилие стихов в "Щите", считающихся поздними вставками, позволяет предположить и позднюю замену знака препинания,"сломавшую" из-за соображений "художественности" axis mundi. Рядом (209-211) можно было увидеть множество дельфинов, играющих в середине моря, однако после того как эти стихи были признаны    "поздней  вставкой",  мы  видим  море  без  середины  и  всего  двух дельфинов.

        Два дельфина более компактно располагаются на щите, чем множество дельфинов. Это делает изображение на щите, представленное как "изваянное" Гефестом на физически обозримой плоскости, более реалистичным, более "художественным". (Ср. стремление некоторых исследователей представить изображения на щите Ахилла в виде схемы или картины, доступной взгляду любого человека (илл. вверху) ⁴ Если наше предположение верно и перед нами поздняя филологическая игра, забывшая или захотевшая забыть "правила" имагинативных изображений, то и она дорогого стоит, поскольку так же принадлежит истории культуры.

    "Спайками", соединяющими отдельные картины "Щита" в единый опсис, служат слова εν ("там же") и πάρ ("рядом"). Относительно последнего слова ценное замечание Плутарха: "дельфийцы считают, что останки Диониса хранятся у них, возле (или внутри - слово παρά очень разнообразно в своих значениях) прорицалища" (Mor. 365a (Isid. et Osir.35). Среди других значений πάρ отметим: "во время"; "вследствие", "из-за". Трудно представить, какой величины должны быть щиты Геракла и Ахилла, если все на них изображенное находилось рядом друг с другом. Эта "проблема" разрешится, если мы забудем о позиции внешнего наблюдателя и вместо того, чтобы уменьшать количество дельфинов, попытаемся увидеть изображения внутри щита, и не по частям, а как целое, не в физическом времени, которого требует повествовательная структура рассказа, а в особом времени мифа (μυθος - слово, речь, весть) - мгновенно.

                                                      ССЫЛКИ

1. Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 2001, с. 222.

2  Цит. по: Чистович И.А. История перевода Библии на русский язык. СПб., 1899, с. 285.

3  Гесиод. Полное собрание текстов. М., 2001, с. 225.

4  Лосев А.Ф. История античной эстетики. Т. 1. Ранняя классика. М., 1994, с. 175.