Миф (Китай)

На следующей странице:

Е.М. Мелетинский. Мифологическое мышление. Категории мифов

А. А. Маслов

Миф как упрощение сакрального

Маслов А.А. Китай: колокольца в пыли. Странствия мага и интеллектуала. -

М.: Алетейя, 2003, с. 83-99.

Одна из странностей развития китайских верований заключается в том, что в Китае на обиходном уровне распространено очень мало мифов и сказок, а те, которые существуют, никогда не занимали особого места в китайских представлениях. На месте сказочной здесь стояла либо мистическая, либо философско-морализаторская традиция.

          Парадокс заключается в том, что большинство космогонических мифов возникает лишь в начале I тыс., вероятно, в IV в. Часть из них вообще приходит из других областей, например с юга Китая. Все это представляется странным, если не загадочным, и малообъяснимым, поскольку обычно считается, что именно мифы о создании мира являются самыми древними по происхождению. У китайцев же они появились, очевидно, после того, как Конфуций создал свое учение, Лао-цзы написал свой трактат, многие крупные философские школы возникли и успели умереть, а в Китае появилась первая империя и была построена Великая Китайская стена.

          Зачем вообще могли понадобиться эти мифы, если Китай уже давным-давно вышел из стадии первобытного сознания? Они либо пришли из традиции каких-то других народов, некогда населявших Китай, либо являются символической трансформацией знаков священной практики медиумов. Как нам представлятся, справедливы обе версии.

          Набор популярных космогонических китайских мифов весьма скромен, по разнообразию сюжетов он уступает мифам и преданиям других народов, населяющих Китай, например, чжуаням, яо, мяо, маням, монголам и другим. Известны предания о зайце, живущем на луне, метком стрелке И, волшебной лягушке, некоторые предания, связанные с созвездиями, например о ткачихе и пастухе, разделенных Млечным Путем. Среди же космогонических мифов и мифов о созидании самым известным считается миф о Паньгу, который создал весь мир из частей своего тела, но и он не стал по-настоящему популярным.

Многие авторы, изучавшие миф о созидателе мира Паньгу и другие космогонические мифы, соглашаются с их поздним возникновением, но с неизменной оговоркой: «Очевидно, они имеют более раннее происхождение». Однако это отнюдь не очевидно. Примечательно, что ни Конфуций, ни Мэн-цзы, столь почитавшие древность, нигде не упоминают ни Паньгу, ни Нюйва, ни других зачинателей» космогенеза. Они вообще ничего не говорят о
83

сотворении мира. Конфуций часто взывает к древним правителям, размышляет над деяниями властителей, таких, например, как Чжоу-гун и Вэнь-ван, но ни разу не называет имени «строителя мира» Паньгу. Мэн-цзы неоднократно обращается в своих наставлениях к так называемым первоцравителям Китая — Яо и его преемнику Шуню, а также усмирителю потопа Юю, приводя их в пример в качестве образчиков соблюдения правил и мудрого правления на благо людей. Но и он ничего не говорит о сотворении мира ни Паньгу, ни какими-либо другими божествами. Очевидно, что в У-ГУ вв. до н.э. никаких развитых мифов о мироздании не существовало.

Вероятно, что древних китайцев тема космогенеза вообще не интересовала. Древним людям она представлялась весьма абстрактной и вряд ли несущей какое-то прикладное значение. Возможно, наше предположение о возникновении космогонических мифов раньше, чем философии и развитой религии, отнюдь не универсально для всех регионов земного шара. В какой-то мере западным ученым оно было навязано самой структурой Библии: первые строки первой же книги ее Ветхого завета рассказывают именно о сотворении мира и человека, и поэтому кажется, что духовные представления любого народа начинаются именно с интереса к возникновению мира. Позже об этом много рассуждали и античные философы, стремясь четко прописать структуру мироздания. А вот для Китая этот вопрос оказался вообще не актуален, здесь задавались вопросом не откуда произошел человека и даже не что он есть, а как его можно использовать. Утилитаризм присутствовал даже в космогонии.

В Древнем Китае, по-видимому, не существовало даже упоминаний о Паньгу. Они появились лишь в раннесредневековых текстах, например в «Соу шэнь цзи» («Записки о поисках духов», IV в.). Но и в них Паньгу отнюдь не демиург мира, а просто «пятицветная собака», которая взяла в жены земную женщину. Именно таким он предстает в династийной истории «Хоу ханьшу» («История поздней Хань», V в.).

Самая известная версия мифа о Паньгу, зафиксированная в трактате Юй Чжэна «Сань у ли цзи» («Исторические записи о трех правителях и пяти императорах», III в.), так передает эту историю. Вначале существовал лишь абсолютный мрачный хаос. Хаос этот имел форму яйца, именно в его центре и родился гигант Паньгу, который спал долгое время, при этом все рос и рос. Однажды проснувшись, он потянулся и расколол скорлупу яйца. Легкая и светлая часть яйца воспарила ввысь, превратившись в Небо и начало-ян, а тяжелая и темная опустилась вниз, образовав Землю и начало-инь. Паньгу, обеспокоившись, как бы Небо и Земля опять не соединились, встал между ними, постепенно все дальше раздвигая их. Сам же Паньгу все рос и рос в течение 18 тысяч лет, вырастая на один чжан, то есть почти на три метра в день, пока не вытянулся до гигантских размеров. В конце концов Небо вознеслось на высоту почти 90 тыс. ли, то есть 45 тыс. км, а Паньгу, решив, что его миссия завершена, вновь уснул, на этот раз навсегда.
84

Средневековые источники так продолжили эту легенду. Раздвинув Небо и Землю, Паньгу распался на составляющие элементы. Его дыхание стало ветром, голос обратился в гром, левый глаз стал луной, правый — солнцем. Конечности превратились в четыре направления света, а тело — в горы. Кровь стала реками, кровеносные сосуды — дорогами на земле. Волосы на его голове превратились в звезды на небе, а кожа и волоски на теле стали травой и цветами. Из его плоти появились деревья и земля. Из костей и зубов сформировались металл и камни. Люди же произошли из разных насекомых и паразитов, что обитали на теле Паньгу.

Таким образом весь мир представляет результат распадения некого единого Паньгу, который в свою очередь возник из хаоса и выступил как «упорядочиватель», создав из хаоса Космос. В общем, это классический космогонический миф, который можно найти практически у всех народов мира. В нем присутствуют все компоненты, многократно описанные в литературе, например изначальное единство Неба и Земли и их последующее «разлетание», при котором между Небом и Землей сохраняются связи в виде неких axis mundis (земных осей). Мотив рождения из яйца широко распространен не только у восточно-азиатских народов, но и у шаманов севера Дальнего Востока. Как точно отметила знаток китайской мифологии Э.М. Яншина, Паньгу «пришел в китайскую традицию без собственной мифологии. Было использовано лишь его имя, вокруг которого по-новому циклизовались мотивы, присущие китайской традиции».

Более того, рассказ о том, как Паньгу создавал мир из хаоса по сути есть популярное и крайне упрощенное переложение целого ряда весьма сложных и структурированных сюжетов, которые были распространены в мистических культах, а позже и в даосизме. Часть из них сегодня можно встретить в «Чжуан-цзы», «Ле-цзы» и других произведениях, связанных с описанием мистических культов, видений и ритуалов. В рассказе о Паньгу уже нет сложной символики перехода от хаоса в мир форм, путешествия в загробный мир, встречи с духами и т. д. — перед нами бесконечно упрощенный и фольклоризированный рассказ, построенный, с одной стороны, на преданиях южных народов Китая, а с другой, содержащий отзвуки полузабытых к тому времени мистерий.

Существует еще одно похожее по характеру предание — о том что люди были созданы из обожженной глины богиней Нюйва (Нюйгуа), сестрой и одновременно женой мудреца Фуси. Один из позднейших вариантов этого мифа рассказывает, что, обжигая фигуры в печи, Нюйва слишком рано вынула одних — так получились люди с белым цветом кожи, слишком поздно других — так возникли чернокожие, а китайцы же с ровным желтоватым цветом кожи были вынуты как раз вовремя. Одна из версий мифа добавляет, что в это время пошел дождь, и некоторые фигурки испортились, поэтому на земле существуют уродливые люди.
87

Иногда Нюйва выступает не как созидательница мира, но как существо, которое обустраивает его или вносит в него недостающую гармонию. Вообще мотивы о периодическом разрушении мира довольно часты в китайских преданиях, что в самом общем плане передает характерный для мистических культов и посвящений мотив регулярного умирания и возрождения в новом теле и в новом мире. Так, в сборнике мистических историй и даосских преданий «Ле-цзы» есть рассказ о Нюйва, выполняющей функцию посвящающего учителя. Она восстанавливает прежний вид мира после одного из разрушений, однако затем начинается борьба за власть между божеством разливов Гунгуном и другим правителем Чжуансюем. Гунгун в гневе бьет по горе и ломает Небесную подпору. Небо наклоняется на северо-запад, за ним следуют Небо и светила. Наклонилась и земля на юго-восток, поэтому отныне все реки текут именно в этом направлении.

Примечательно, что в «Ле-цзы» говорится не о божестве Нюйва, а именно о женщине из «рода Нюйва». Это, возможно, указывает на существование большой родовой группы шаманок — если учесть предположительно южное происхождение этого предания, а на юге, как известно, было сильно влияние женщин-заклинательниц. Под борьбой между Гунгуном и Чжуансюем, о которой рассказывается во многих преданиях, например в «Хуайнань-цзы» («Мудрец из Хуайнани», II в. до н.э.), может подразумеваться борьба между племенными лидерами за наиболее мощных духов (дословно в тексте — «за власть над предками»), причем жреческий «род Нюйва» уже не способен восстановить равновесие.

Однако и сама Нюйва впервые упоминается лишь в IV в. до н.э. в произведении Цюй Юаня «Тянь вэнь» («Вопрошая к Небу»), то есть этот образ не является действительно очень древним, а о ее «браке» с Фуси впервые говорится лишь в IX в. Примечательно, что и образ Нюйва, так же как и Паньгу, по-видимому, пришел с юга Китая, само же значение слова «Нюйва» трактуется как «женщина-лягушка», возможно, первоначально это был дух дождевой воды и луж. В связи с этим лягушка позже стала считаться символом долголетия и бессмертия.

Точно так же миф о Паньгу не только является не очень поздним по времени возникновения, но, возможно, вообще изначально не был китайским (ханьским), а возник у южных народов Китая, например мяо или яо, а в письменном виде мифы о Паньгу были зафиксированы лишь в III в.

Таким образом, в обоих случаях мы сталкиваемся с очень поздними космогоническими и креативными мифами, вероятно пришедшими от некитайских народностей. Примечательно, что на поздних средневековых изображениях Паньгу выступает как воплощенное соединение двух противоположных начал инь и ян, поскольку сам символизирует изначальный хаос, откуда эти начала вышли. Например, он часто изображается держащим в одной руке Солнце, в другой Луну или на его ладонях нарисованы знаки Солнца и Луны. Это связано с преданием, что изначально Паньгу неправильно расположил Солнце и Луну и они заходили за море одновременно, таким образом был нарушен принцип гармоничной устойчивости инь-ян. По приказу императора Паньгу исправил ошибку, совершив особый ритуал: написав на левой ладони иероглиф «солнце» (жи), а на правой «луна» (юэ), он вытянул вперед левую руку и позвал Солнце, затем вытянул правую и позвал Луну. Проделав так семь раз, он установил чередование светил между собой.

Таким образом, изначально в китайских традициях Паньгу не был творцом мира. И тем не менее существовал другой Паньгу у которого, как рассказывает древний текст «Куан бо у чжи», была «голова дракона и туловище змеи» — весьма знакомый нам облик, связанный с магическими ритуалами, переодеваниями и превращениями для путешествий в царство мертвых. С культом мертвых связана и Нюйва, что соответствует ее реальному образу жрицы и медиума. Например, в провинции Сычуань, где долгое время сохранялись магические культы, Нюйва и ее брата-мужа Фуси изображали на
89

могильных плитах как существ-перевозчиков душ в царство мертвых. В других регионах Китая, например на территории Шаньдуна или Хэнани, к I—II вв. Нюйва, Фуси, Хуан-ди и многие другие персонажи под воздействием конфуцианства уже начали выступать в роли неких «культурных» героев и устроителей мира. В Сычуани же, самым тесным образом связанной с древними шаманскими культами, Нюйва по-прежнему понималась как представительница медиумного рода, а не абстрактная богиня.

Другой комплекс весьма странных легенд посвящен некоему И или Хоу И — знаменитому стрелку из лука, и даже известны предположительная дата его рождения — 2150 г. до н.э. Он сумел сбить девять из десяти солнц, светивших на небе и мешавших людям спать. О стрелке И известно было Конфуцию и Мэн-цзы, они приводили его в пример как образчик мастерства, доведенного до абсолютного предела, но и они не придавали образу Хоу И и тем более рассказам о нем большего значения, нежели повествованиям о правителях древности.

Характерно, что герои мифов никогда не были по-настоящему обожествлены. Например, миф о Паньгу никогда не был особенно популярен в Китае, иллюстрации к этому мифу лишь изредка можно встретить на народных изображениях, сам же Паньгу в отличие от многих философов, мистиков, мудрецов и генералов, никогда не был причислен к официальному пантеону и не стал народным божеством. Ему не поклонялись, не возжигали благовония, не упоминали в своих молитвах. Лишь в редких случаях в позднеимператорском Китае Паньгу рассматривали как члена триады верховных духов вместе с Лао-цзы и Хуан-ди, а позже вместе с Лао-цзы и Юй-ди. В Гуйлине, на юге Китая, Паньгу выступал в роли архаического божества и ему приносили жертвоприношения, однако все это — единичные случаи.

Значительно большее количество мифов и преданий связано не с мирозданием, и тем более не с сотворением людей, а с получением отвара бессмертия и его использованием. Этому посвящен целый комплекс легенд о бессмертных-сянях и различных божествах, переселившихся в некие иные сферы. Как бы ни менялись герои преданий, в описании их приключений стабильно присутствуют три мотива: изготовление отвара бессмертия, чудесное перемещение героя (например, на Луну или на некие чудесные острова) и не менее чудесная его трансформация. Все герои либо варят лекарство бессмертия, либо принимают его и тотчас оказываются в «полете», в «перемещении» или в царстве мертвых. Последнее в легендах обычно изображается как некая
91

небесная сфера, чаще всего Западный рай, или горы Куньлунь, причем и там и там обитает богиня Сиванму — одна из древнейших героинь китайского мистического эпоса. Здесь также присутствует важнейший компонент бессмертия — священный персик (тао). Вообще, некое «путешествие на запад» могло восприниматься как перемещение в иной, чаще всего загробный мир, а возвращение из него оказывалось равносильным обретению бессмертия. Частично это связано с тем, что по ряду преданий предки китайского народа пришли откуда-то с запада, в том числе Яо, Шунь, Шэньнун, а поэтому странствие в западные края символизировало возвращение к предкам. Те же в свою очередь даровали священные знания и бессмертие. Известный роман «Путешествие на Запад» («Си ю цзи») XVI в. обыгрывает предание о том, как Царь обезьян Сунь Укун, устроив переполох в небесном саду, выкрал волшебный персик, вкусил его и достиг бессмертия. Мотив путешествия за священным снадобьем и нередко выкрадывания его вообще широко распространен в сказках (достаточно вспомнить русские сказки о живой и мертвой воде).

Целый комплекс легенд о бессмертии связан с луной и ее чудесными обитателями. По мнению М. Элиаде, луна вообще представляет собой символ роста и умирания живых существ, например, отсутствие луны на небе может восприниматься как символическая смерть, а ее появление — как возрождение человека, фазы роста луны повторяют этапы возмужания и старения человека. Собственно связь фаз луны с бессмертием объясняется тем, что, наблюдая изменения лунных фаз, человек однажды пришел к выводу, что физическое исчезновение человека еще не есть окончательная смерть и за ней последует новое рождение.

На луне живет богиня Чанъэ, которая на традиционных рисунках изображается в образе красавицы, глядящейся в зеркало, которой служанка подает то ли чай, то ли отвар бессмертия. По некоторым легендам, Чанъэ в своем земном облике являлась женой стрелка Хоу И. Как-то Хоу И получил отвар бессмертия от Сиванму, а Чанъэ тайно вкусила это снадобье, достигла бессмертия и переселилась на луну, где она теперь обитает во Дворце всепроникающего холода (гуань хань гун). Хоу И устремился за своей женой на небеса и поселился на солнце, и таким образом супруги составили лунно-солнечную пару. По некоторым легендам, на луне Чанъэ превратилась в священную жабу-чань, которая обычно изображается трехпалой. У Чанъэ есть и двое детей, которые играют с лунным зайцем, изготавливающим снадобье бессмертия.

Популярным стало предание о лунном (юэ ту) или нефритовом зайце (юй ту), который живет на луне и без устали толчет в ступе снадобье бессмертия. Именно его некогда вкусила богиня Чанъэ и за это была обречена на вечную жизнь на луне. Сами предания о зайце, равно как и большинство китайских мифов, довольно позднего происхождения, их обычно относят к III в. Однако найденное в захоронении Маваньдуя (206 г. до н.э. — 8 г. н.э.) полотнище с изображением на нем зайца, стоящего на задних лапах и толкущего снадобье, позволяет отнести это предание к более раннему времени.
92

Предания о лунном зайце можно найти у многих народов мира, и чаще всего они связаны именно с мистическим достижением бессмертия, даруемым луной. Такие предания встречаются практически по всей Южной Африке, они есть у готтентотов, бушменов, жителей Меланезии. У бушменов есть такое поверье. В давние времена заяц был человеком, когда у него умерла мать, он стал громко причитать. Луна же сказала, что его мать не умерла окончательно и оживет, но заяц не поверил ей и продолжать стенать. Луна разгневалась, неверующего человека превратили в зайца, а люди с тех пор стали смертными. Помимо этого считается, что луна властвует над царством мертвых или является тем местом, куда отправляются души умерших. Схожие с китайскими мифы есть у якутов и некоторых других народов севера Дальнего Востока.

Лунный заяц имеет очевидную эротическую символику. Пест (фаллос) и ступа (йони), которые он держит, во многих культурах мира, в частности у сибирских шаманов, несут очевидный сексуально-магический подтекст бесконечного совокупления. Примечательно, что в легенде о зайце этот подтекст оказался самым тесным образом связан с бессмертием, то есть вечным возрождением как результатом магического совокупления. Заяц вообще выступает в качестве символического заместителя мужа богини Чанъэ, и мотив перетирания пестом снадобья в ступе указывает на неугасающую мужскую силу зайца. Связь пестика и перетирания чего-то с сексуальной практикой — весьма распространенный мотив у народов Дальнего Востока и Сибири. Распространение пестика-фаллоса, терочников с фаллическим навершием, молотов, верхняя часть которых напоминает фаллос, отмечено еще в неолитических комплексах поселений на юге Дальнего Востока и в комплексах эпохи бронзы Западной Сибири.

С этим связана еще одна особенность лунного зайца — инверсия мужской потенции в женский облик, поскольку заяц представлен одновременно и пестом, и ступой, то есть мужским и женским элементом одновременно. В большинстве текстов он предстает именно как самка, а не как самец, в то время как в мифологическом пространстве самцов вообще нет. Многие легенды гласят, что зайчихи становятся беременными, облизывая молодые побеги. Высказывалось даже предположение, что отсутствие в фольклоре зайцев-самцов частично связано с тем, что в Китае пассивный партнер в однополых отношениях именуется «зайцем» (ту), а выражение «поохотиться на зайца» означает отправиться на поиски мальчиков.

Заяц — это также проявление троичности, множество легенд рассказывает именно о трех зайцах. По легенде, Тан Му заставили съесть собственного сына, возможно, это отголосок древних ритуалов жертвоприношений), через некоторое время она отторгла съеденное, выплюнув наружу трех зайцев.
94

Заяц, таким образом, является заменителем человеческой жертвы, особенно жертвы близкого родственника или сына. Принося в жертву зайца и оставляя в живых человека, последнему обеспечивали «долголетие и бессмертие», и этим частично объясняется связь зайца с символикой бессмертия. Эту историю повторяет легенда о том, как Вэнь-ван исторг из себя трех зайцев, которые состояли из мясных шариков, изготовленных из плоти его собственного сына.

Очевидным образом рассказы о лунном зайце и Чанъэ связаны с различными птицами — перевозчиками в загробное царство или воплощением душ умерших. В результате весь комплекс легенд приобретает характерный для медиумной культуры мотив путешествия в царство мертвых и обретения там бессмертия.

Например, в ряде версий девять солнц, которые сбил меткий стрелок И, представлены как девять воронов (г/ я). Ворон в некоторых преданиях контаминируется с солнцем и составляет пару противоположностей вместе с лунным зайцем. В ранних вариантах этого предания речь шла не о вороне конкретно, но о сакральной птице, прообразе существа фэн (феникс), которое служило перевозчиком или посланцем в царство мертвых и о котором уже рассказывалось выше.

Во всех этих легендах также проявлен принцип бинарных оппозиций, инь-ян, приводящий мир в гармонию: в ряде преданий лунному зайцу противостоит ворон, живущий на солнце, лунной богине Чанъэ — «солнечный герой» и ее муж стрелок Хоу И. По другим преданиям, на солнце обитает трехногая (иногда трехпалая) золотая птица (цзинь няо). Белый или нефритовый заяц есть символическое воплощение луны вообще, равно как и золотая птица — солнца. Нефритовый заяц обитает в восточной части неба, а золотая птица — в западной. Напомним, что заяц связан с богиней Чанъэ, которая иногда предстает в виде трехпалой жабы, являясь логической противоположностью трехпалой птице, таким образом, заяц и птица символизируют взаимодополняющие начала, образ же золотой птицы — это отголосок древних преданий о птицах как воплощении души умерших.

Вся эта мифологическая картина обретает свой смысл лишь тогда, когда все компоненты рассматриваются во взаимодействии, а не как отдельные предания и сказки.

Безусловное значение имеет и то, из чего лунный заяц изготавливает снадобье бессмертия: в ступе он без устали толчет кору коричного дерева. По своей символике лунное коричное дерево целиком тождественно мировому Древу — оно стремительно растет и нередко уходит своими ветвями в непро-
95

глядную высь. Коричное древо растет с такой скоростью, что может закрыть все сияние луны, поэтому его следует подрезать каждую тысячу лет. По другой версии, распространившейся во время правления династии Тан (УП-Х вв.), некто У Ган регулярно пытается подпилить дерево, но оно увеличивается на 500 чжанов (то есть почти на 1,6 км), и он никак не может поспеть за его стремительным ростом.

Примечательно, что в ряде ранних текстов оно также именуется «коричным древом бессмертных-сяней». Более того, в некоторых пассажах трактата «Тайпин юйлань» («Высочайше одобренный канон о Великом покое») есть даже описания видений, вызываемых воздействием соматического отвара и связанных с медиумами-сянями и самим деревом: «Говорят, на луне есть коричное древо сяней. Если сегодня узреешь его рождение, то этого достаточно, чтобы повстречаться с самим сянем. Постепенно все это обретет форму, а затем прорастет и само коричное дерево». Здесь очевидна визуализация образов («постепенное обретение формы»), которые проступают в сознании под воз- действием отвара. «Прорастание дерева» или иногда «прорастание побега» не что иное, как эвфемизм даосской практики, обозначающий появление зародыша бессмертия внутри человека. И таким образом, вся символика коричного древа связана с приемом галлюциногенов. Характерно, что во всех этих преданиях прослеживается прямая связь между изготовлением соматического напитка бессмертия, коричным древом и существованием сяней — все это является изложением практики медиумов. Не случайно обитательницу луны Чанъэ также именуют гуйню — «коричной феей». Это намек на то, что под Чанъэ могли подразумевать женщин-шаманок.

Примечательно, что получение чиновничьей или ученой степени в Китае также было связано с символикой коричного древа. Коричное древо превратилось в знак приобщения к священному знанию и, как следствие, духовному бессмертию. Считалось, что тот, кто сможет побывать в гуйцун — «коричных зарослях», то есть в лунном дворце, где живет Чанъэ, получит ученую степень.

Благодаря своей смиволической связи с оккультной практикой луна в китайской поэтической традиции стала символом бессмертия, а любование луной, особенно за чашей вина, стало любимой традицией китайских эстетов средневековья. Впрочем, луна воспринималась не столько как символ мистических трансформаций и бессмертия, сколько как невозможность достичь его. Поэт Ли Бо восклицает:

Никогда не взберешься ты на луну,
Что сияет во тьме ночной,
А луна — куда бы ты ни пошел —
Последует за тобой...

Белый заяц на ней лекарство толчет,
И сменяет зиму весна,
И Чанъэ в одиночестве там живет
И вечно так жить должна.
96

В этих строфах — явное несовпадение или, точнее, окончательное разделение мира мифологического, «лунного» и мира земной жизни, где наслаждение вином и беседой с другом приносит больше радости, чем стремление раскрыть тайну лунного напитка, дарующего бессмертие.

Практически весь комплекс преданий, связанных с луной, перемещением на небо, использованием отвара бессмертия, как видим, возник не раньше III в. до н.э. В частности, предание о коричном древе, точнее, о дереве, что растет на луне, относится к эпохам Хань-Цинь (III в. до н.э.) и впервые появилось, по-видимому, в трактате даосского толка «Хуайнань-цзы» (II в. до н.э.). Герои космогонических мифов типа Паньгу вышли на историческую арену еще позже.

Попытаемся объяснить позднее возникновение космогонических представлений у китайцев, учитывая десакрализацию мистической традиции. Мы уже говорили, что очевидный признак эпохи Позднего Чжоу и следующих за ней (то есть VII в. до н.э. — II в. н.э.) — это выход ранних и крайне закрытых мистических представлений на уровень светских проповедей, политических доктрин, нравственных догматов и упрощенных народных трактовок. И именно этот процесс сопровождается появлением мифов и различных преданий о бессмертии. При этом свет увидела лишь крайне небольшая часть подобных верований и среди них — космогонические мифы. Таким образом, все представления о Паньгу как созидателе космоса или о лунном зайце, «золотой птице» и богине Чанъэ сами по себе не есть некие древние примитивные представления, но, наоборот, относительно поздние упрощения очень сложного и весьма разнообразного комплекса мистических воззрений.

Вообще, как нам кажется, комплекс архаических представлений и мистических воззрений, отразившийся в мифах, значительно сложнее и глубже, чем нам порой представляется. Именно он до сих пор, обладая чрезвычайной витальной силой, питает многие современные верования китайцев и, если брать шире, многих народов Восточной Азии. Одна из причин его упрощения — появление письменного языка, пускай первоначально и рисованного, в виде петроглифов.

Миф для Китая отнюдь не является каким-то искаженным выражением действительности, неким ошибочным представлением о мире и космогонии. Китайские философы прекрасно понимали, насколько нереально все то, о чем говорит миф, однако упорно оперировали им, потому что это была единственная форма если не выражения сакральной реальности, то хотя бы

указания на ее существование где-то там внутри, за многочисленными легендами, псевдо-историческими рассказами, поклонениями духам. В Китае сложилось устойчивое представление о том, что истинную реальность невозможно выразить или увидеть непосредственно, она предстает перед нами лишь отраженной в произведении искусства, в философии, в ритуале, преломленной через опыт человека, который постиг ее. Миф же только внешняя форма представления об этом сакральном и, как следствие, вечно сокрытом начале.

Таким образом, китайские мифы о мироздании, хотя формально и имеют позднее происхождение, своими корнями уходят в древнейшие магические системы П-1 тыс. до н.э. Часть этих преданий, в частности миф о Паньгу, может быть интерпретирована как воспроизведение шаманского ритуала самораспадения и саморастворения в окружающем мире, а потом возобновления жизни в других формах. В общем же плане для Китая миф всегда служил упрощенным, секуляризованным представлением о мистической реальности.

По сути за всеми этими преданиями стоят несколько стабильных сюжетов, которые «наряжаются» в разные одежды: изготовление соматического напитка, мистический полет, обнаружение себя в другом, запредельном пространстве, например на луне. Все это по сути представляет собой пересказ мифологическим языком народных представлений о магической практике. Находят свое объяснение и символы коричного дерева, жабы (лягушки): мелкотолченая кора коричного дерева, равно как и «жабий камень» (некоторые части жаб), являются ингредиентами различных отваров бессмертия. Соматический напиток в мифах вообще является центральным сюжетом: то его изготавливает лунный заяц, то его принимает Чанъэ, то его получает стрелок Хоу И и т. д., все это дает нам основание полагать, что именно видения, вызываемые галлюциногенами «отвара бессмертия», являются центральным, хотя и завуалированным сюжетом всех этих мифов и непосредственно связаны с сюжетами практики магов и медиумов.