|
На
следующей странице:
О.И. Тогоева "Ремесло воровства"
A. Д. Синявский
Сказочный вор
Синявский А.Д. Иван-дурак: Очерк русской народной веры. - М.:
Аграф, 2001, с. 49-59.
Это
фигура не столь значительная и центральная, как сказочный
дурак. Но все же достаточно популярная и весьма
колоритная. И что особенно странно - любимая народом,
хотя в повседневной жизни, в действительности, как известно,
народ воров не жалует. Возникает законный вопрос,
почему же в сказках вор иногда выходит в заглавные герои?
А если присмотреться внимательнее, то и многие сказочные герои, отнюдь не воры,
а люди благородные - например, прекрасный Иван-царевич - занимаются воровством,
хотя это в сказке рассматривается и подается, словно
какие-нибудь рыцарские подвиги. Допустим, Иван-царевич
выкрадывает жар-птицу, гусли-самогуды, а затем похищает и Елену Прекрасную,
Но воровство здесь как бы не замечается, а просто входит в состав
волшебного сюжета и заслоняется понятием чуда и магических способностей героя.
То есть колдовство скрывает под собой воровство.
Однако
это воровство выходит иногда на поверхность сюжета, и тогда главным персонажем
сказки становится профессиональный вор. Этот вор, в виде
сказочного героя, отнюдь не скрывает своего воровского призвания, но
откровенно объявляет, что он обучен одному искусству: «Воровству-крадовству
да пьянству-блядовству». Иными словами, он ходит по
кабакам и по девкам, развратничает, прожигает
жизнь. И вот сказочный вор, что-нибудь украв, на вопрос - куда он дел деньги,
подчас отвечает: «Одну половину денег пропил, а другую половину денег -с девками
прогулял». И в этом состоит весь смысл жизни сказочного вора, и никаких
других, высших целей он перед собою не видит. Все деньги он пропивает и
проматывает.
50
Здесь-то
и намечается некоторая связь Вора с Дураком. Вор, как и Дурак, не заботится о
будущем и живет минутой, растрачивая до конца и без
пользы все уворованные деньги. Как это ни странно
сказать, Вор, так же как Дурак, живет и действует
бескорыстно. Вор, как и Дурак, доверяется судьбе и живет
себе припеваючи, не думая о завтрашнем дне. Подобно Дураку, Вор
не хочет работать.
Когда, допустим, старик-отец спрашивает трех своих сыновей, кем бы они хотели
стать в жизни и чем хотели бы заниматься, то старший сын выбирает себе
почтенную профессию кузнеца, средний сын (рангом
поменьше) становится плотником, а третий сын, как
Иван-дурак, ни на что не способен и хочет стать Вором. Однако, в отличие от
Дурака, Вор в своей профессии все знает и все понимает. Вор - с самого начала
обзаводится «хитрой наукой», которая и состоит в его
исключительном умении и способности - воровать. И далее
эта «хитрая наука» (наука воровства) описывается и изображается в сказке
невероятно подробно и составляет специальный сюжет на тему: как украсть то, что
трудно украсть. На низшем, бытовом уровне это происходит
так:
Был
старик со старухою, у них сын Климка. Думали-гадали, в какое мастерство отдать
его учиться, и придумали отдать вору на выучку. Долго ль,
коротко ль, скоро сказка сказывается, не скоро дело
делается; жил Климка у мастера-вора, да и выучился
воровать на славу; не ведал только, как у сороки яйца
красть. «Пойдем, - говорит мастер Климке, - я покажу тебе,
как у сороки яйца крадут. Показал бы я тебе. как штаны с живого человека
снять, да сам не умею!» Вот полез мастер на дерево; яиц у сороки украсть не
удалось, а Климка штаны с него стибрил. «Нечему мне тебя
учить, - говорит мастер Климке, - ты сам меня научишь!»
51
Далее барин
ставит перед Климкой трудные задачи - сможет ли он украсть то-то или то-то, что
хорошо охраняется. И Вор смело отвечает: «Могу!» Эти
трудные задачи - на тему «украсть», которые барин ставит
перед Климкой-вором, - весьма напоминают те сказочные
задачи, которые ставит царь сказочному Ивану перед свадьбой с царевной и которые
нельзя выполнить без содействия магической силы. Скажем, привезти золотые яблоки
с молодильной яблони или допрыгнуть на коне до какого-то
невероятного этажа, до вершины башни, на которой сидит
царевна, и ее поцеловать. Таким образом, воровской сюжет
развертывается по типу и по принципу волшебной
сказки. Надо украсть то, что украсть невозможно и что
превышает человеческие силы. Приведу из этого ряда краж
только третий и последний эпизод в сказке о Воре. Барин
спрашивает, может ли Климка украсть из конюшни его
любимую барскую лошадь. И Климка-вор спокойно отвечает: «Изволь!» В ту же ночь
он ее украдет.
«Наказал барин
конюхам беречь лошадь пуще своего глаза: одному велел за хвост держать, другому
за повода, третьего верхом посадил, еще двух у дверей
поставил с дубинами. Климка надел барское платье, и
только стемнело - пошел в конюшню. «Вы здесь, ребяга?» - закричал Климка
и голос свой переменил - точьв-точь как у барина. «Здесь», - отвечают конюхи. «Небось
озябли?» - «Озябли, барин!» - «Ну вот погрейтесь, я
принес вам водки; только смотрите, стеречь хорошенько!» - «Рады стараться!»
Напоил Климка всех конюхов допьяна; верхового посадил на
слегу (жердь. - А.С.), который за повода держал - тому
дал веревку, который за хвост - тому пук соломы, а что у дверей стояли - тех за
волоса скрутил друг с дружкою; сам вскочил на лошадь,
приударил плеткою - и след его простыл.
52
Утром приходит барин в конюшню: лошадь украдена, а конюхи спят с похмелья. Как
прикрикнет, затопает ногами - что тут было только! Один конюх со
слеги упал, все кишки отбил; другой спросонок забормотал: «Стой, одер!
Тпррру!» А двое, за волоса связанные, потянулись в разные стороны и давай
рваться, давай угощать друг друга тумаками да
подзатыльниками. Плюнул барин и послал за Климкою. «Ты украл
лошадь?» - «Я». - «Где ж она?» - «Продал». - «А деньги где?» - «Промотал
да пропил». - «Ну, черт с тобой!» 1
Если
брать эту проблему, этот образ Вора в бытовом, в житейском или в реалистическом
аспекте, то создается впечатление, будто лучший человек на свете -
это Вор. И подобное впечатление порою ставит в тупик цивилизованного
читателя. Как же так? В виде положительного героя вдруг выступает герой
отрицательный. На место волшебного героя - рыцаря, богатыря, Ивана-царевича -
вдруг становится Вор! Я цитировал уже горестные
рассуждения Евг. Трубецкого по поводу Ивана-дурака как
любимого ге-роя в русских народных сказках. Но фигура Вора вызывает у Трубецкого
еще большее недоумение и даже отчаяние. Ведь получается
так, что, помимо дурацкой лени, русскому народу нравится
воровство. «Есть сказки, где хищения облекаются таинственным волшебным
покрывалом, но есть и другие сказки, выражающие низшую ступень нравственного
сознания, где воровство, ничем не прикрытое и не приукрашенное, нравится само по
себе, как «художество» и как наука устроения лучшей жизни» 2.
---------------------------
1 Народные русские сказки А.И. Афанасьева. В 3-х т. - М., 1957. Т. 3, с.165-167.
2 Евгений Трубецкой. Иное царство и его искатели в
русской народной сказке, с. 11-12.
53
Напрашивается вывод, что все это свидетельствует о
нравственном падении русского народа или каких-то низших
слоев народа. Ведь предметом воспевания оказывается ничем
не прикрытое и не ограниченное никакими моральными
запретами воровство, которое пользуется неизменным
успехом в сказках подобного сорта. А поскольку воровство
действительно широко практиковалось и практикуется на
Руси, это может навести нас на самые мрачные мысли по поводу безнравственности
русского человека и русской народной культуры.
На самом
же деле это совсем не так. Потому что сказка, как мы
раньше отмечали, это не воспитательно-дидактический жанр. И сказка не отображает
действительность, а ее преображает. Реалистический подход
здесь неуместен и противоречит идейной и образной
структуре сказки. Сказочный вор не имеет (или почти не
имеет) никакого отношения к тем ворам, которые промышляли в реальной жизни.
Стоит обратить внимание, что сказочный вор нисколько не скрывает своей
профессии, а открыто о себе заявляет: «Я - вор». Далее, воровство для него это
не способ наживы или устроения лучшей жизни, как думал Трубецкой, а - самоцель.
Иными словами, чистое искусство, которое он демонстрирует. Да и зрители или
слушатели сказки интересуются и восхищаются не тем, что Вор украл или сколько он
украл, а тем, как он это сделал. А делает он это каким-то невероятно хитроумным
и удивительным образом, что и становится предметом эстетики. Его воровство или
обман (а воровство постоянно связано с обманом) это некий замысловатый художест-
54
венный трюк. То есть - фокус. А фокусы, как мы уже видели в сказке о Емеле,
способен иногда проделывать и сказочный Дурак. Таким путем, через веселые фокусы,
протягивается нить между Дураком и Вором. Оба они фокусники. Вор - всегда. Дурак
- иногда. Но Дурак показывает фокусы, ничего не зная, ничего не умея и ничего не
делая. И делает это непроизвольно и бесхитростно. А Вор, напротив, в своем
искусстве необыкновенно хитер, изобретателен - он все умеет и все знает.
Поскольку воровство в сказке
выполняет чисто игровую, развлекательно-эстетическую функцию, в роли Вора могут
выступать и многие другие сказочные персонажи -допустим, просто мужик, или
солдат, или даже Иван-царевич, или, наконец, разные животные - чаще всего Лиса,
прославленная своею хитростью. И это не апофеоз безнравственности, но торжество
эстетики. Потому, кстати говоря, сказочный вор известен не одной России, но
многим другим народам, и это ничего не говорит о нравственном уровне народа и
далеко не всегда характеризует реальный народный быт. Скажем, воры и обманщики
достаточно часто встречаются в немецких сказках, хотя Германия не такая
вороватая страна, как Россия. Спрашивается: откуда же ведет свое происхождение
сказочный вор и с какой древней традицией он связан? Я полагаю, это, в конечном
счете, та же традиция, что лежит в основании волшебной сказки вообще. То есть -
магия. Вор - это вариация колдуна или, соответственно, это вариация сказочного
героя, наделенного магической силой. Ведь любой сказочный герой, наделенный
волшебной силой, это, в принципе, колдун. Но в образе Вора колдовские
способности героя, во-первых, направлены исключительно в одну сторону - как бы
кого-либо обмануть и
55
обобрать. Во-вторых, в образе Вора колдовство потеряло практическую
направленность и стало забавой (или тем, что я называю - фокусом). Колдовство
приобрело развлекательно-декоративный характер. Поэтому возможен сказочный вор,
который занимается своими проказами и безо всякого применения магии, а просто
проявляет незаурядную изобретательность, остроумие и хитрость. Но эта
изобретательность -лишь позднейшая замена магического искусства, которое,
вырождаясь, становится воровским мастерством и вызывает уже чисто эстетический
интерес. Итак, кража - это имитация чуда.
Проследим это на сказке «Семь
Симеонов». Подобно Емеле-дураку, «Семь Симеонов» это классическая русская сказка
о Воре. Она существует в нескольких вариантах, которые я постараюсь свести
воедино. Жил-был старик со старухой. Старик помер, Богу душу отдал, а старуха
после смерти старика вдруг ни с того ни с сего родила «семь
близнецов-однобрюшников». Это звучит забавно, но говорит о чудесном рождении
героев, а также о том, что все семеро между собою изначально связаны (это как бы
один герой, но с семью способностями). И всех семерых назвали Симеонами.
Подросли они и, осиротев, стали землю пахать. Проезжал мимо той земли царь и
удивился, что малые ребята на поле работают. Призвал их к себе, дознался, что у
них нет ни отца, ни матери. «Я, - говорит, - хочу быть вашим отцом; скажите мне:
каким ремеслом желаете вы заняться?» ... А для меньшого брата - вора - поставили
виселицу, протянули петлю. Царь его спросил: «И ты в своем мастерстве так же
искусен, как твои братья?» - «Я еще искуснее их!» Тут же хотели его вздернуть на
виселицу, но он закричал: «Погоди, государь, может и я
пригожусь. Повели, я украду для тебя Елену Прекрасную...»
56
И вот семь братьев
поплыли добывать Елену Прекрасную, и главный среди них, конечно, - Симеон-вор. В
дорогу с собой он берет кошку, которая затем окажется в
центре событий и будет проделывать всякие фокусы, с тем
чтобы завлечь Прекрасную Елену.
Здесь я
хотел бы сделать небольшое отступление - по поводу кошки,
о том, какую роль вообще играет кошка в сказках. Дело в
том, что сказка испытывает определенного рода слабость,
предрасположенность к кошке и нередко вводит ее в свой
художественный реквизит. Отсюда знаменитые выступления сказочного
Кота в сапогах и других кошачьих артистов, которым
иногда приписывалась способность к сочинительству сказок,
порою наделенных колдовской, гипнотической силой. Таков, например, Кот-Баюн в
русских сказках (Баюн - от слова баюкать и баять, т.е. говорить,
рассказывать). Этот Кот-Баюн, рассказывая сказки,
напускает непробудный сон на свои жертвы, которых он
затем раздирает когтями. Да и Пушкин в Прологе к «Руслану
и Людмиле», у начала сказок, с их сказочным миром,
помещает ученого кота:
Идет направо - песнь заводит,
Налево - сказку говорит...
Но и
обыкновенная кошка возбуждает в сказках повышенный интерес и явную симпатию.
Кошка как бы нечаянно втирается в сказку и производит
переполох (ее все звери боятся). У сказочной публики
кошка вызывает смех, восторг, удивление уже своей фантастической внешностью
(«кошка делала разные штуки, царевна любовалась»). Для этого кошку иногда
переносят в чужую страну, жители которой никогда не видели кошек и потому
дивятся на это странное существо, что и позволяет
сказочнику описывать кошку в остраненном виде. Возможно, сравнительно позднее
распространение кошек в Европе способствовало тому,
57
что за кошкой укрепились черты какого-то иноземного, заморского происхождения.
Кошка подчас фигурирует в сказках как некий «чудный зверь», более экзотический,
чем привычные, одомашненные сказкой медведи и волки.
Фигурально выражаясь, у сказки есть чувство какого-то
внутреннего сродства с кошкой. И между ними - сказкой и кошкой -действительно
есть что-то общее. Ведь сказка в своем бытовании, подобно
кошке, привязана к жилью, к домашнему теплу, к печке, возле которой обычно
вечерами и плелись сказки. Но сидя дома, она, подобно
кошке, смотрит в лес - стремится в чужедальние земли и
мечтает о чудесах. В этом отношении сказка похожа на кошку, которая не
расстается с жильем, хотя среди домашней скотины числится
диким и коварным отродьем. И другие свойства кошки также
несколько напоминают поведение сказки. Скажем, ночной
характер существования, которое наполовину погружено в сон, а
наполовину в химеры подпольного и чердачного царства. Или мистическая
очарованность взгляда, сближающая кошек с нечистой силой, что не мешает кошке
занять в доме привилегированное место - должность барометра, предвещающего
погоду, и тайного стража, доброго беса, уморительной и
мирной кикиморы, без которой дом непрочен и как будто лишен
жильцов. Короче говоря, через кошку в сказке протягивается незримая связь
между лесом и печкой, между заморской далью и домом, между звериным и
человеческим царством, бесовской чарой и повседневным бытом.
Вот и в сказке
о Семи Симеонах кошке достается особая затейливая роль -
подручного фокусника при другом, главном фокуснике -
Воре. Тот «приходит в город и на площади пред царевниным
теремом забавляется с котом ученым с сибирским: приказывает ему вещи подавать,
через плетку скакать, немецкие штуки выкидать»1.
----------------------
1 Афанасьев, т. 1, с. 322.
58
И через
эту кошку Вор входит в дом и в доверие у Елены
Прекрасной. А затем приглашает ее на свой корабль - посмотреть всякие редкие и
драгоценные ткани, которые он привез под видом купца. И пока та разглядывает эти
товары, приказывает братьям обрубить якорь и пуститься в
открытое море на всех парусах. В некоторых вариантах этой
сказки Елена Прекрасная, видя, что ее похитили, оборачивается в лебедя и
пытается улететь. Но тогда, с учетом этого варианта,
на сцену выходит самый меткий стрелок, который ее
легонько подстреливает. А другой волшебный брат, который
может любую дичь подхватывать на лету, приносит ее
обратно на корабль. Разгневанный царь, отец Елены
Прекрасной, отправляет за ними в погоню целый флот. Но
когда этот флот уже близко, один из Симеонов волшебным
образом уводит корабль на дно морское (а иногда это
подземное царство). И, таким образом, они доставляют
Елену Прекрасную своему царю.
В одном
из вариантов сказка о Семи Симеонах заканчивается весьма
неожиданно, но знаменательно. Елена Прекрасная, когда ее
привезли к царю, вдруг заявляет, что не желает идти за него замуж: царь для нее
уже слишком стар. За кого же ты хочешь выйти? -
спрашивает царь. Елена Прекрасная отвечает: «За того, кто меня воровал!»1
И царь отдает ее Симеону-вору, а потом ставит вора на свое место - царем. Итак,
сама красавица предпочитает вора.
---------------------------
1 Там же, с. 320
59
Само
наименование и определение вора приобретает в сказочных иносказаниях значение
забавного волшебника. Например, вор рекомендует себя: «Я
- ночной портной». Решили старик со старухой отдать сына
в учение. Повел старик сына в город, и по дороге ему
навстречу мужик. Поясню: это Вор-учитель, между прочим, очень похожий на всякого
иного волшебного учителя в сказке. «Здорово, старичок!
Зачем идешь, куда путь держишь?» - «Да вот, родимый, сына в город
веду, в науку отдавать хочу». - «Отдай его мне, добру
научу». - «А ты по какому мастерству знаешь?» - «Я -
ночной портной: туда-сюда стегну, шубу с кафтаном за
одну ночь сошью». - «Ах, родимый, мне такого и надобно», - говорит старик
и отдал ему сына. Как воротился домой, старуха спрашивает: «Ну что, старик?» -
«Слава тебе Господи! Отдал сынка к ночному портному в ученье, да еще
какой мастер выискался: туда-сюда стегнет, за одну ночь шуба с кафтаном явится!»
- «Ну, ладно, - говорит старуха, - дай Бог, чтоб наука
впрок пошла!»1
Конечно,
вся эта сцена для тех, кто ее слушал и понимал, полна
юмора. Ведь «стегну туда-сюда» означает: пройдусь иглой, и вместе с тем:
пройдусь туда-сюда по ночным улицам. «Сошью шубу с кафтаном» за
одну ночь означает: сниму с кого-нибудь и шубу, и
кафтан. Это колдовство, но - колдовство на воровском уровне, не магия, а
ловкость рук. А старуха-то думает: дай Бог!
В результате
затейливое дело - воровство - обрастает затейливым языком, фокусами речи. Перед
нами декоративно-эстетический, игровой подход к действию
и к слову. Вот почему многие сказки о ворах прекрасны и в своем словесном
оформлении.
---------------------
1 Там же, т. 3, с. 168.
|
|
