|
На следующей странице:
Улисс:
«...это все же роман...»
Сергей Романовский
Беседы с ”Улиссом”
Гл. первая ”Телемахида”
1 - 1 Телемак.
Каждый читатель - ”Сын”, которому ”назначено в дом свой вернуться” 1.
Для ”Улисса” домом стало утро башни Мартелло, в которой и начинается его жизнь.
Бык - Маллиган похожий на прелата: ”…увидев Стивена Дедала, наклонился к нему и
начал быстро крестить воздух, булькая горлом и подергивая головой”. Он
насмехается над таинством, стремясь ”очиститься” от христианского прошлого, и
вернуться к эллинизму; в первом он играет роль сына, утратившего своё родство с
отцом, во втором - он сам тот, кто возвращает сына на греческую родину.
Кто Сын и кто - Отец здесь, в 8 утра 16 июня 1904 года? После завтрака, эта
проблема, заданная в самом начале Маллиганом и Стивеном, перерастает в
ретроспективный философский вопрос, попытка разрешения которого граничит с
впадением в ересь и губительное множество ответов. Рождается двоемирие,
соотношение эпох вместе с вопросом о том, что является первоначалом Мира?
Для Маллигана первоначало и мать всего - это эллинистическое море, нечто не
личное, что нельзя сказать о Стивене, отказавшего в просьбе умирающей матери
встать на колени при молитве. Разрыв со своим религиозным прошлым у него
персонифицирован и поэтому доставляет ему много мучений.
Море ”Одиссеи”, в котором оказывается Стивен, есть результат того, что он
отказался от догм иезуитства, совмещённых с искренней просьбой матери. Хейнс,
ещё один житель Башни, англичанин, возрождающий для Стивена образ матери
Ирландии, в отношении которой у англичан не чиста совесть. Стивен встречается со
своим ”отречением” в своём доме, на пупе мира - Омфале. Хейнс, как и Маллиган
посторонние и закономерные персонажи в этой встрече, они заполняют пустоту
отречения.
По афоризму Дедала: ”треснувшее зеркало служанки - символ ирландского
искусства”. В сущности ”Улисс” - зеркало не искажающее, но создающее нечто
новое; помимо пародийности, в нём есть самостоятельность, обнаружить которую -
цель прочтения, когда оно само может быть как пародией, так и чем-то подлинным
по отношению к ”Улиссу”. Фон Одиссеи и ”события” дублинского дня, Фон Стивена и
жизнь самого Джойса, детали которой сквозят из каждого эпизода, наконец, самое
главное: фон ”Улисса” и день читателя. Наоборот, кажущаяся обыденность романа -
не больше, чем фон ”Одиссеи” Гомера… Читатель устанавливает отсчёт времени
”Улисса” - в дублинском дне, возможно, в своём.
Комментарии к ”Улиссу” пытаются обнаружить что - то абсолютное там, где только
идёт его поиск и показаны возможности этого поиска. Комментарий крадёт
первоначало - первоначальное восприятие текста у читателя.
Текст лежит лоскутами или отдельными кадрами. Читатель может путаться,
возмущаться, пока не увидит эти тканевые части и не начнёт соединять их в
монтаже своего познания.
Найдя первооснову своей жизни, читатель избавится от кошмара ”Улисса” и его
комментаторов. Только, когда сам в каждом дне жизни он будет находить выход к
первооснове, круг вечности замкнётся - обретёт полноту: и, тогда мы вы вернёмся
на родину.
--------------------------
1 Одиссея. Песнь первая
http://www.ellada.spb.ru/?p=4010101
1
2 - 2 Нестор.
Во втором эпизоде есть обращение к аристотелевской проблеме, когда: ”раньше
начал будет существовать нечто другое, ибо возможность всегда предшествует”2.
Аристотель считал, что действительность вечности не изменяет и не является
возможностью. Так изменяется ли история?
Здесь две линии эпизода: взрослые говорят, дети играют. Победы - поражения на
поле брани, о которых ведут разговор Дедал с Дизи, и победы - поражения на
хоккейном поле. Одно сменяется другим. Никакие войны не спасают от того, что
история оказывается суетливым ”возвращением того же самого” Ницше или адом ”того
же самого” Бодрийяра, то есть возможностью, не имеющей исторического основания и
поэтому повторяющей саму себя.
История проворачивается в повторах: один и тот же конец, становится одним и тем
же началом. Героика ”Одиссеи” и ”общество потребления” равно бессильны
предотвратить день 16 июня 1904 года - 9. 30. Других дней не надо, они также
ввергнуты в горячку истории. Только выделив и полностью осознав один день, можно
начать день следующий ”не снова”, а с новизной.
Уничтожить историю болезнью забвения, той болезнью, которой боится Дизи и сам
заражён ею? - Это означает уничтожить то ценное – материнское, что её создало.
Посмотрите, ученик Сарджент: ”Уродлив и бестолков: худая шея, спутанные волосы,
пятно на щеке - след слизня”. Он реальный исторический персонаж, часть истории,
какой бы она не была и какой бы он не был в ней: ”Но ведь какая - то любила его,
выносила под сердцем, нянчила на руках”. ”Значит, это и есть настоящее?”. Без
неё он бы погиб, как и она без него. Отсюда вывод: история развивается, пока
связывается с вечностью материнского начала. ”Одиссея” стала похожа на каменную
стоянку, почему спустя столько лет мы никак не сдвинемся. Нам остается придать
движение истории - этой вечной Родине - Матери.
3 - 3 Протей.
Ток времени пропускается через множество деталей ирландского быта, а сам он
обитает вне времени.
Когда я в первый раз взял ”Улисса” он показался мне страшно нудным. Так и есть,
он нуден, но это не мешает ему через некоторое время обрести большую динамику.
”Улисс” способен меняться, как и читатель. Он - точно самостоятельное существо
сам меняется вне зависимости от того, читают его или нет. Если ”да”, то
начинаются метаморфозы читателя и текста. Если первый не подготовлен, то он
останется обывателем Дублина, вне его событий.
Начало третьего эпизода - миниатюра до предела насыщенная смыслом. Слух и Зрение
- модальности слышимого и видимого. Человек в их клетке, он гость земли,
окружённый вещами. Как их познать - ”прочесть отметы сути вещей”? Здесь дверь.
”Закрой глаза и смотри”. Должно быть другое зрение - внемодальное, способное
видеть неизменное. Стивен идёт к нему и ”как хрустят хрупкие ракушки и водоросли
у него под ногами”. Ракушки как деньги - переменчивые формы и не более, а Стивен
стремится услышать и узреть сущность: ”Не в вечность ли я иду по берегу
Сэндимаунта?”.
Здесь есть страх возвращения, вдруг всё пропало и стало непрозрачным в покинутом
мире? По Платону он, привыкнув к истине, покинув обитель обыденных вещей, уже не
увидит прежнего мира. Дедал, двигаясь к первоисточнику, не был изменён светом
мира иного. Он погружался в ”ничто”: ”В лоне греховной тьмы и я был сотворен, не
рожден”. Позже это ”ничто” предстаёт как прошлое его страны; как ”Голод, чума и
бойни”. ”Ничто” разрушения и созидания встречаются для Стивена, пока он проходит
по берегу. ”Ничто” созидания связано с мотивом любви; пустотой разлуки, из
которой слышатся слова: ”Коснись же, коснись меня”.
--------------------------
2 Аристотель. Метафизика. Книга третья.
http://www.bibliotekar.ru/ar3.htm
2
”Ничто” разрушения похоже на ”Мешок трупных газов, сочащийся зловонной жижей”. И
между этими краями бегает пёс - бедолага. Стивен смотрит на него как в зеркало,
перед которым брился Маллиган. Боится себя и скрывается от себя. И два ”ничто”
продолжают смотреть друг на друга как два зеркала: ”Все дни приходят к концу”, -
как часы этого эпизода, как годы ”Одиссеи”. Какой конец и какое ”ничто”
поглотят, и море, и козявку, оставленную Дедалом на скале?
Выбор читателя; зависящий от того, какое движение, какие метаморфозы примут вещи
вокруг него и в нём; будут ли это метаморфозы души как формы форм или просто
формы скорлупок, схожих с плохими зубами Дедала.
Глава вторая ”Странствия Улисса”
4 - 1 Калипсо.
Слишком явная аналогия с ”Одиссеей” заставляет усомниться в её значимости. Зачем
еврею, рекламному агенту - Блуму, покупающему почку и идущему вскоре в сортир -
”Одиссей”? Нет, Блум вполне самостоятелен и не пародиен. Обыкновенный ли Блум
человек? Средний из средних? - Он никак не подходит под эту роль, с которой он
никогда бы не сошёлся со Стивеном Дедалом и последний не согласился потом
погостить у него. Блум, выходя из дома, не подозревает, что он прототип Одиссея,
точно также как не подозревает читатель - какая роль отведена ему в закоулках
дублинского дня и может быть своего. Какое сегодня число?
Центральное понятие эпизода ”Метемпсихоз”. ”Вдалбливают им смолоду, они и
метемпсихозят. Будто бы мы живем после смерти. Души наши. Будто душа человека,
когда он умрет. Дигнама вот душа…” Почему ”вдалбливаются”? Не потому ли, что
душа Блума жила когда - то и вполне могла быть душой или частью души Одиссея.
Условия были другие, а сейчас Одиссей как небо, которое нельзя охватить одним
взором, но он есть!
Дочка Блума, приславшая ему письмо, воспринимается им как продолжение матери.
Юноша из первого эпизода: ”Мне Бэннон прислал открытку. Говорит, подцепил себе
там одну молоденькую. Фотодевочка, он ее так зовет”. Блум: ”Над кроватью
”Купанье нимфы”. Приложение к пасхальному номеру ”Фотокартинок”. Дочка:
”Конфетки - дивные. А я тут зарылась с головой в фотографию”. Как действует
связка: фотодевочка - нимфа - конфетки - любящая дочь, Милли. Продолжения у
Блума нет, сын умер. А земля Блума: ”…лежит там. И больше не может уже родить”.
Каково? Чем заменяется образ матери - Ирландии, материнской любви Стивена? Он
Сын без матери, когда Блум Отец без сына.
Блум находит свинопродавца на улице, а не чудовище в море; но Одиссею легче, у
него Итака и верная Пенелопа, хотя сам Блум уже изменил Молли, когда глядел на
одну девушку и думал о том, чтобы: ”Догнать и пойти за ней, если недалеко еще…”
Конец эпизода показывает как интеллектуальная и материальная пища превращаются в
”ничто”. Блум подтирает свой зад газетой и, выходя из сортира, думает о газете,
в которой он бы смог узнать, когда похороны Дигнама. Чисто рациональное
отношение к смерти, к такому же ”ничто”, как и само это рациональное отношение.
5 - 2 Лотофаги.
Как и в предыдущем эпизоде Блума манят далёкие и чудесные места, в правдивости
их образа он опять сомневается, но это сомнение лишь распаляет его переживание
жаркого дня.
Действия Блума: он получает письмо от затеянной интрижки, посещает Церковь,
пытается купить лосьон жене.
3
Открывая письмо, Блум не к своей радости встречает Маккоя. Здесь следует их
разговор.
”– А что нибудь… надеюсь, ничего не случилось? Я вижу, вы…
– Нет нет, – сказал Блум. – Это Дигнам, бедняга. Сегодня похороны”.
Но вдруг у девушки: ”…глядя вдаль из под приспущенных век, он видел заплетенные
крендельки, видел, как сверкает на солнце ярко желтая кожа”.
”А что такое? я говорю. Чего это с ним стряслось? говорю.
Надменная - богатая - чулки шелковые”.
”Покинул он нас. Скончался в понедельник, сердяга.
Гляди! Гляди! Шелк сверкнул, чулки дорогие белые. Гляди!” Трамвай проезжает и
загораживает всю картину. Эта сцена - шахматная доска, сотворённая из чистого
Эроса и примитивной похоти, на которой чередуются жизнь и смерть.
Через полчаса похороны Дигнама. Тень смерти преследует Блума, погружая его в
умиротворённую купель ароматов. ”Сонная болезнь в воздухе”. Эпизод живет
летаргией. Везде обострение дурмана. ”Вот: королевские дублинские стрелки.
Красные мундиры. Эффектно”. Сила государственной машины рассыпается перед её
”формой”. Люди в церкви, спящие от ханжеских ”священников”. Ритуалы дремлют в
бездействии.
Главная деталь эпизода - булавка. Из конверта - ”Простая булавка? Он бросил ее
на землю”. В церкви: ”Шарканье прекратилось. Булавка упадет – слышно”. Булавка
интриги жалит, не давая расстаться с реальностью, полностью пропадая во сне; в
краю ”…лотофагов, живущих одной лишь цветочною пищей”, - где пахнет цветами
праздности, пивными цветами, церковными и, в конце концов - цветами плоти.
Блум попадает в Аптеку и его расслабляет фейерверк запахов – мыла, лекарств,
миндального масла и бензойной настойки. Купив мыло, он рьяно пытается помыться в
бане, не получив очищение в церкви, самостоятельно, почти в бессознательном
состоянии пытается получить его. Плоть не очищена - он даже хочет предложить
встретившемуся Бэнтаму Лайонсу помыться.
Блум стремится в баню и тут ему встречается Бэнтам Лайонс, играющий на скачках.
Блум отвязывается от него, говоря о рекламе, прочитанной только что. Лайонс
думает, Реклама - это название лошади, на которую он должен поставить.
Лошадь ”Реклама”, работа у Блума - рекламный агент. Тотальность рекламы - один
из мотивов ”Улисса”. Нельзя ли ”Улисса” рассмотреть как рекламу ”Одиссеи”? Да,
но такую, которую поймут спустя время, которое разделяет нас и ”Одиссею” Гомера.
6 - 3 Аид.
Традиция - по городу провозят тело покойника. Рассказывая различные истории, в
кортеже едут Пауэр, Каннингем, Блум и отец Стивена.
Что происходит? ”Отец - Дедал” и ”сын - Дедал” соотносятся с Отцом - Блумом и
умершим сыном Блума. Отец - Блум тоскует и его тоска знаменует должную
тождественность, единосущность Отца - Сына и их реальную потерю друг друга. Отец
Блума покончил жизнь самоубийством и как нарочно Пауэр говорит о самоубийстве.
Временный сон был прологом к вечному в ”Царстве теней”. Читатель как участник
событий дня вправе изменить роль ”Одиссея” до слепящей тени Блума, может
оттенить Блума, может убрать всякие тени, установить иерархию теней. Маккой -
тень для Блума Бык Маллиган для Стивена, ”Одиссея” для ”Улисса”, день ”Улисса”
для своего дня, или…
Читатель по степени знания прошлых эпох и проникновения в ”Улисса” возрастает до
его дирижёра. Он говорит: ”Миф!”. И текст пропитывается древностью. Персонажи
эпизода - не пародии древних, а их маски. Стоит их сорвать и античные герои
предстают на кладбище в истинном обличье, 11 часов 16 июня 1904 года. Читатель
говорит: ”Мифа нет”. Античные герои становятся прозрачным покрывалом
современности и не более.
Составляется список участников похорон; впервые мелькает человек в коричневом
макинтоше.
”Улисс” всей тяжестью обыденного падает на читателя, который сам наверняка утоп
в ней и уже как раб её не ощущает. Освобождение означает то, что в быту
читательского дня открывается сущность всего мироздания; и тогда тягучая
атмосфера романа степенно конденсируется во вспышку сознания.
4
”Говорят Робинзон Крузо был на самом деле. Тогда стало быть Пятница его и
похоронил. Каждая Пятница хоронит четверг если так поглядеть”. Четверг - дневная
крупица в котле миллиардов лет. Она одиноче Робинзона. Она хоронится Пятницей, а
забывается субботой. Всё сливается, адово проклятье.
Бык Маллиган о женщинах в первом эпизоде: ”А я каждый день вижу, как они отдают
концы и в Ричмонде, и в Скорбящей, да после их крошат на потроха в анатомичке.
Это и называется подох, ничего больше”.
Блум о священнике в ”Аиде”: ”Пускай бы полюбовался над чем он машет. Каждый
божий день свежая порция: мужчины средних лет…” Вспоминаются слова Горация в
”Гамлете”: ”Привычка превратила это для него в самое простое дело” 3.
Маллиган, как и священник сами покорены бытовым однообразием. Они не могут
увидеть ничего индивидуального. Их взгляд мёртв. Точно также вы можете сказать:
”Книжка на моей полке. Знаете такую? ”Улисс” называется. Одна из многих. Скучная
- прескучная”.
В лучшем случае для вас, ”Улисс” - зловещий генератор подобий, аналогий,
ассоциаций, похоронивший себя ими при помощи учёных, интерпретаторов,
исследователей. Дело в том, что отношения внутри текста: отец - сын, внешнее -
внутреннее… распространяются во вне его.
Столько сходств у Блума и Дедала младшего, что лишь к ним обращена фраза:
”Крайности сходятся”.
Столкновение Блума и ”ничто” смерти не служит тому, чтобы ограничиться
физиологией и материей, посюсторонним миром, нет, оно подобно тому, как Дедал
испытывал модальности зримого и слышимого, смотря за кулисы жизни в начале
”Протея”.
Примечательно рассуждение Блума, в котором он говорит про сердца: ”Старые ржавые
насосы и ни черта больше”. А потом: ”Подъем! Страшный суд! И все шныряют как
мыши, разыскивают свои печенки и селезенки и прочие потроха. Чтоб все до крохи
собрал за утро, так твою и растак”. Имеется в виду телесное воскрешение человека
после смерти - учение Отцов Церкви. В этой фразе Блума нет злости, насмешки,
пародии, даже скепсиса. Скорее в них есть бравурное метафизическое утверждение.
7 - 4 Эол.
Вы берёте в руки газету, читаете, и многое из неё настолько привязано ко дню,
что испаряется вместе с ним. ”Любая басня хороша, пока не расскажут следующую”.
Изменение стиля ”Улисса” в эпизоде - указание на различные стили его прочтения;
где важен темп, время суток… когда вы берете в руки книгу.
Начинается калейдоскоп газетных заголовков. Разноцветные осколки, сквозь которые
вы видите Ирландию или свою страну. Так культура или империализм? Чистота или
клоака? Эллада или Рим? Дым сигары или сражений. Заголовок ”Трубка мира”
напротив ”Величие, чьё имя - Рим”.
В эпизоде две главные мысли: ”Мы всегда оставались верны обреченным
предприятиям, - сказал профессор. - Успех означает для нас гибель разума и
воображения”, - и: ”Просто смешно как эти газетчики готовы вилять, едва почуют
что ветер в другую сторону. Флюгера”. Надо подметить, как и во втором эпизоде,
здесь фоном бегают мальчишки. Потом возникает Пирр, полководец, о котором
спрашивал Дедал в школе. Почему он возникает здесь? В ”Гамлете” он для того,
чтобы подчеркнуть пиррову победу убийцы короля. Здесь он как напоминание:
вернувшись и победив, мы вновь будем разлучены с родиной. И "Одиссей",
---------------------
3 Шекспир ”Гамлет” Перевод М. Лозинского
http://lib.ru/SHAKESPEARE/hamlet5.txt
5
и Блум вернулся к себе домой, но вернулась ли сама европейская культура к своим
истокам? Ведь многочисленные отношения ”Улисса” с произведениями прошлого нужны
для того, чтобы целая культура нашла свой исток и питалась им, когда сойдутся
”Отцы и дети” Тургенева, ”Гаргантюа Пантагрюэль” Рабле, отец и сын ”Гамлета”
Шекспира; в чем заключается одна из задач произведения.
Появляется Стивен, отдавая в печать статью Дизи, он рассказывает небольшую
историю про двух дублинских старушек у колонны Нельсона, на которого они глядят
с искушением, поедая сливы и выплёвывая косточки. История и историйка.
Взрослость и детство. Дела и игры. Их различие в масштабности, но по существу
они сближаются. Редакция плывёт в потоках слов. Рассказ Стивена прерывается
возвращением Блума по делу размещения рекламы; редактор грубо отвергает
предложение. Кто возвращается на чужбину, тот не вернётся никогда, но Блум - не
изгой, достаточно прохладное отношение окружающих людей к нему не перерастает в
презрение.
8 - 5 Лестригоны.
Блум гуляет и думает. В руку его вложили листок с религиозными идеями. ”Илия
грядёт”. Он сминает его и бросает в воду к чайкам. ”Илия грядет, скорость
тридцать два фута в сек”. Помнит о потоке жизни, смотря на реку Лиффи (в
переводе ”жизнь”) и позже говорит: ”Быстрей. Прохладные статуи: там
спокойствие”.
Малая вариация на тему времени: ”Пять минут прошло как я кормил птиц. Три сотни
сыграли в ящик. Другие три сотни народились, с них обмывают кровь, все омыты в
крови агнца, блеют бееее”. Большая вариация: ”Газовые шары вращаются, сливаются,
разлетаются. И так без конца эта карусель. Газ: потом твердые частицы: потом
возникает мир: потом остывает: потом несется в пространстве одна мертвая
оболочка, заледенелая корка, вроде ананасного леденца”. Блум размышляет о
жизненном круговороте, где теряется ценность одной единственной жизни и тут же
ностальгирует по своему личному прошлому: ”Счастливые дни. Счастливее чем
сейчас”.
Поток времени - всё обесценивается и переоценивается; но тут возникает какая -
нибудь золотая крупица. ”Он рядом с ней, по другую сторону. Локоть, рука. Он. И
в траве светлячок свой зажег огонек, о, любовь. Коснулись. Пальцы. Вопрос.
Ответ”. Одно касание Бойлана Молли перечёркивает десятилетия совместной жизни
Блума и Молли.
Блум утверждает: ”Любой человек ничто”. Но перед чем? Перед потоком, да, но не
перед другими людьми и не перед тем, что он сам создаёт!
Блум вспоминает: ”Губы нежные теплые клейкие как душистый лукум”. В ловушке
города, чьи улицы становятся шире морей, Блум дальше от Молли, чем Одиссей от
Пенелопы.
Голод по любви сливается с голодом по физической пище. Любое принятие пищи -
есть вкушение плоти, ”Хлеб Ангелов” размокает в потоке жизни. Евхаристия
вырождается в каннибализм. Отсюда возникают: ”Дикая идея - есть куски трупа”.
Люди едят себя и других людей: ”Жри или самого сожрут. Убивай! Убивай!”.
Блум думает: ”Паштет из Дигнама. Для людоедов, с рисом и ломтиками лимона”, -
когда рекламу разместили рядом с некрологом.
Блум заглядывает в столовую Бертона, а там наследники гигантов – Лестригонов. А
быть может хуже, там: ”Человечий дух”, ”…тепловатый и сладковатый дым сигарет,
вонь от табачной жвачки, от пролитого пива, человечьей пивной мочи,
перебродившей закваски”. Что остаётся? Боги и животные. ”Совершенные формы
богинь, Венера, Юнона: округлости…”, ”Нектар представь себе что пьешь
электричество: пища богов”, ”А мы заталкиваем себе еду в дырку, входная спереди,
выходная сзади”. И вегетарианство от того как: ”Освежеванные овцы с
остекленелыми глазами свисают подвешенные за окорока, овечьи морды обернуты
окровавленной бумагой, кровавые сопли капают с носов на опилки”.
6
Выбор человека - между двумя полюсами. Определяющим фактором становится
отношение человека к пище – в том числе и интеллектуальной: ”Никогда не знаешь
чьи мысли пережевываешь”. По всему этому: ”Хочешь меня узнать поешь со мной”. Во
всяком случае, вопрос ”Как и с каким отношением ешь?” не менее важен того: ”Что
ты ешь?”. Значение последнего, как и значение социального статуса, конечно,
есть: ”Рейнвейн в зеленых бокалах. Роскошный кутеж. Леди такая-то. Шея
напудрена, жемчуга. Elite”.
Наконец, Блум заглядывает в приличное заведение и начинается небольшой пассаж в
смене ”вопроса” о пище и ”ответе” тела. ”Как то раз негритянский царек. Кушал
патера в летний денек”. ”Ну и намешали всего. Хрящик горло требуха и гнилые
потроха вместе навалено и мелко нарублено”. - ”Мистер Блум разрезал свой сандвич
на тонкие ломтики. Летний денек. Так - то проще чем в их туманно кефирном стиле.
Он кой что проглотил и подъем ощутил”, ”Он усеял каждый ломтик желтыми каплями.
Подъем ощутил. Ага, готово. И кой чем он достал потолок”. Здесь гнетущий
недостаток романа. Ассоциации органов с эпизодами в отличие от данного эпизода,
порой настолько натянуты, что граничат с абсурдом, разрушающим органичность
текста. Абстрактность органов, отсутствие деталей ставит над ”Улиссом”
надгробие: шаткий организм, призрачный и непрозрачный получается.
P. S.
Кем являются интерпретаторы по отношению к ”Улиссу”? - Лестригонами в
современных условиях. К ним не относится В. Набоков, имеющий в своём активе
несколько находок в ”Улиссе”. С. Хоружий, которого следует поблагодарить за
перевод… еще немногие.
9 - 6 Сцилла и Харибда.
Время интеллектуальных бесед. Стивен активно теоретизирует по поводу ”Гамлета” и
”Шекспира”. Оказывается призрак в ”Гамлете” = Шекспир. Сколько ”Призраков” в
самом ”Улиссе”? Он сам как фантом ”Одиссеи”. В отличие от ”Гамлета”, где призрак
хочет мести, в ”Улиссе” он, то - мать у Стивена, то сын Руди у Блума, хочет
только боли живых.
Здесь поднимается проблема соотношения ученика и учителя как форма проблемы отца
и Сына. Почему Стивен постоянно упоминает об Аристотеле? Потому что Платон думал
изгнать поэтов из государства, а Стивен- поэт? Потому что сам Стивен ученик?
Кого? Джойса, когда Джойс - ученик Шекспира?
”Лошадность - это чтойность вселошади”, - говорит Стивен. Чтойность - это слово,
без которого не могла бы существовать вещь. Это: ”Логос, что в каждый миг
страдает за нас. Это поистине есть то”. Вещь жива только в страдании.
Набоков, рассуждая о ”Улиссе”, часто упоминает приём - синхронизации. Да, одно
облако заслоняет солнце у Блума и у Стивена, много у них схожего.
Например, немаловажное рассуждение Стивена: ”Мы бредем сквозь самих себя,
встречая разбойников, призраков, великанов, стариков, юношей, жен, вдов, братьев
по духу, но всякий раз встречая самих себя”. Это напоминает поток жизни Блума.
Везде одно и то же. Зачем Стивену встречаться с Блумом, если он и есть Блум?
Апофеоз абсурда.
Да, но ”Улисс” не только показывает нам абсурд, он еще покрывает вещи и события
такой пеленой смыслов, которая никогда не позволит увидеть бессмысленность
человеческого существования.
Человек, углубляясь в себе, всегда встречает самого себя. В тисках подобий могут
оказаться и люди, посетившие ”Улисс”. Они как пространство, вобравшее
несопоставимых: Блума и Одиссея, Блума и Дедала, Одиссея и читателя.
”Каждая жизнь - множество дней, чередой один за другим”. Скучно, но попробуйте
провести день, более насыщенный смыслами, чем день ”Улисса”.
”Мне кажется, Рассел прав. Какое нам дело до его жены, до отца? Я бы сказал, что
семейная жизнь существует только у поэтов семейного очага”. Семейственность не
может ограничиться отцом или матерью, сыном и дочерью, оно простирается до
родины, до макромира, основания которых: ”На недостоверном, невероятном”. И
потом: ”Возможно, что amor matris, родительный субъекта и объекта, - единственно
подлинное в мире. Возможно, что отцовство – одна юридическая фикция”.
7
Двоякая проблема. Абсурд, когда человек не знает себя и от этого ему кажется всё
родным; и абсурд, когда он исполняет слова: ”Познай сам себя”. В обоих случаях
не происходит никаких особых душевных смятений; человек устанавливает некое
родство с миром. Так появляется: ”Сам себе отец”, - человек себя познавший и
нашедший в себе первоначало.
У каждого своя Сцилла и Харибда, которые должно пройти. Часто мы сами являемся
родителями этих чудовищ. Эпизод максимально приближен к реальному литературному
пути Джойса, текст - почва, в которой корни слов уходят вглубь и только тогда
пробиваются к читательской жизни, будь она Одиссеей какого-нибудь XXX века.
10 - 7 Блуждающие скалы
Одновременность событий в эпизоде - эффект, создаваемый двумя факторами: 1)
Контрастом с предыдущим эпизодом. Суровая интеллектуальность сменяется слогом,
парящим над городом и улавливающим его движения в едином времени. 2) Мини -
сценами, точно проникающими друг в друга и находящимися достаточно далеко друг
от друга. ”Корни Келлехер пустил дугою сквозь зубы беззвучную струю травяного
сока, а щедрая белая ручка бросила монетку из окна на Экклс стрит”. Ещё чуть -
чуть и эти действия не уживутся в одном времени.
Мы остаёмся героями квеста, в который играют боги: стилос эпизода ударил по
границам нашего понимания его границ.
Сначала появляются: одноногий матрос, просящий подаяний и отец Конми. Эти
персонажи расходятся в разные стороны как волны под смятым листком, который
всегда направлен в будущее.
Уже образуются параллели, которые читатель успевает вести одновременно. Точно
показано соотношение Церкви и торгашества в перемене запахов. ”С правой стороны
до отца Конми донесся запах ладана. Церковь Святого Иосифа, Портленд - роу”. И
почти сразу: ”Отец Конми приветствовал мистера Вильяма Галлахера и ощутил
запахи, исходившие от пластов бекона и объемистых кубов масла”.
Обед в семье Дедалов:
”Кейти подошла к плите и поглядела, прищурившись.
- А в чугуне что? - спросила она.
- Рубашки, - сказала Мэгги.
Буди сердито крикнула:
- Черт побери, выходит, есть нечего?”.
И тут в другом котелке:
”Густой пахучий пар поднялся в ответ”.
- Суп гороховый, - сказала Мэгги”.
Буян Бойлан покупает фрукты у блондинки. Занятное сочетание сцены: ”спелые
рдеющие стыдом персики” и наглец, что ”заглянул ей за вырез блузки. Юная птичка.
Он взял красную гвоздику из высокого бокала”. А потом ”пузатые груши” в корзине
и Буян Бойлан, что опять ”заглянул ей за блузку еще более благосклонно”.
8
Занавески семейства Дедалов идут с аукциона. У них безденежье. И в это же время:
”Мистер Кернан, довольный заключенною сделкой, шагал, гордо приосанившись, по
Джеймс стрит”. Проезжает кортеж вице - короля.
Стивен, пытается получить деньги от оценщика, глядящего на принесённый камень.
Где: ”Пыль дремала на тусклых завитках бронзы и серебра, на ромбиках киновари,
на рубинах, изъеденных проказой винно темных камнях”.
Пыль - драгоценное ”ничто”, ведь: ”Все это рождено во мгле червивой земли,
холодные искорки, огоньки зла, светящие во тьме”.
Здесь следует рассуждение: ”Шорох трансмиссий, жужжание динамомашин
электростанции, доносясь к нему, звали дальше. Существа без сущности. Постой! А
вечное биенье в тебе, помимо тебя. Все распеваешь о своем сердце. Я между ними.
Где это? Между двумя грохочущими мирами, там, где они сливаются в одном вихре, –
я”. Две скалы - механика и органика; синхронизация как механизм, созданный в
эпизоде и синхронизация как органичное движение.
Достижения технологий и сама природа окружают людей. ”Стереть их в пыль, и один
и оба”. В ничто? Но какое? Вопрос возвращает к ”Протею”.
Маллиган и Хейнс обсуждают творческие возможности Стивена. Кораблик проплывает в
кафе напротив них.
Блум смотрит литературу в магазине и берёт ”Прелести греха”. Интересно, прочитал
бы он ”Улисс”?
Юный Дедал вроде горюет о потере отца. У него играет шустрое детское тщеславие:
”Навстречу еще шли школьники. Интересно, они заметили, что я в трауре? Дядя
Барни сказал, он даст сегодня об этом в газету”. Едет кортеж вице – короля и
некоторые люди приветствуют его, некоторые - нет.
Королевский кортеж как заведённые часы на земле и свободный кораблик, опьяневший
в водах Лиффи, охватывают городское движение. Два типа времени как блуждающие
скалы сжимают нас, пока Церковь находится до всякого времени.
11 - 8 Сирены.
Мы окунаемся в царство звуков: от сложных мелодий в исполнении Саймона Дедала до
испускания блумовских газов и стука палочки слепого мальчика - настройщика.
Кажется, следует расценивать смысловое поле текста как пустое пространство,
ценное только из - за того, что благодаря ему рождается звучание. Тогда можно
понять бессмысленность начала эпизода:
”За бронзой золото услыхало цокопыт сталезвон.
Беспардон дондондон.
Соринки, соскребая соринки с заскорузлого ногтя. Соринки.
Ужасно! И золото закраснелось сильней.
Сиплую ноту флейтой выдул”.
Сначала звуки; потом слова: ”За бронзой золото, головка мисс Кеннеди за головкой
мисс Дус”, ”Я на тебя пожалуюсь миссис де Месси, если еще раз услышу такое
беспардонное нахальство.
- Беспардон дондондон, - огрызнулось дерзкое рыло…”
Блум утешается музыкой; она манит его и уводит от реальности, пока две барменши:
”Смеясь, то на низких, то на высоких нотах, то бронзой звеня, то золотом,
подзуживали они друг дружку на новые и новые всплески хохота, чередующимся
перезвоном, бронза злато, злато бронза, высоко - низко, всплеск - еще всплеск”.
Голос в цвете.
Интересно как понижение ноты ассоциируется с социальным уровнем: ”Бен Доллард,
бас бормотон”, ”Еще один, скатившийся вниз. Был ведь когда то крупным
поставщиком для флота”.
9
Несмотря на рассуждение о том, что: ”Все это - номера. Числа. Вся музыка, если
разобраться. Два помножить на два поделить пополам будет дважды один. Аккорды –
это вибрации. Один плюс два плюс шесть будет семь”, - эпизод являет собой
выражение музыкального хаоса.
Он состоит из ассонансов: ”Замерли последние отзвуки аккордов Каули,
растворились в воздухе, и стал насыщенней воздух. И Ричи Гулдинг отхлебнул
виски, а Блум Леопольд - сидра, а Лидуэлл - пива, а второй джентльмен высказал,
что они бы повторили по кружечке, если она не возражает”. И диссонансов на грани
шума: ”Гром гром гром. Очень кета. Подъезжает. Гррамгромгром”.
”Еще сильней натянул Блум свою струну. Не жестоко ли это. Люди привяжутся друг к
другу, завлекут, заманят друг друга. А потом разрыв. Смерть. Крах”. И вот
струну: ”Он натягивал все сильней, сильней. Так ты несчастлив в? Трень. Она
лопнула. Коляска позвякивала по Дорсет стрит. ”Коляска, в которой Бойлан,
коляска измены и струна Блума и Молли. Родственные связи - воздух лопнувшей
струны.
Напряжение, привносимое музыкой, соседствует с расслаблением, связанным с ней
же. Это коварство и опасность для души, не только ”заблумшей”: ”Раскрытый рояль
– крокодилова пасть: зубы музыка таит. Бемоли: Б.Молли. Молли Блум”.
Одиночество Блума - его страх перед реальностью. ”Под колпаком, прикрывавшим
сандвичи, на катафалке из хлеба она покоилась, последняя и единственная,
одинокая и последняя сардинка лета. Блум одинок”. Одинок, потому что он ни с кем
не знает родства. Вскоре он покидает замкнутое пространство ресторана, и вы
вместе с ним. После такого звукового шквала у вас остаётся - многозначащая
немота.
12 - 9 Циклопы.
В кабачке Кирнана собралась словоохотливая и патриотически настроенная кампания.
Гражданин - персонаж эпизода, патриот, говорит о величии Ирландии, имея при этом
боевого пса: ”Фигура, сидевшая на гигантском валуне у подножия круглой башни,
являла собою широкоплечего крутогрудого…”, - героя. ”На поясе подвешены были
морские камешки, побрякивавшие при каждом движении его устрашающей фигуры; на
них грубо, но с поразительным мастерством были вырезаны изображения покровителей
кланов, древних героев и героинь Ирландии”. Пародии значимые сами по себе
соотносятся с оригиналами реалий.
”- Падди Дигнам помер? - это Олф.
- Вот именно, - Джо ему.
- Да пару минут назад я его видел собственными глазами, – говорит Олф, –
клянусь, вот как сейчас вас вижу.
”Во тьме ощущалось, как вибрировали руки духа, и когда моление по тантрическому
обряду было устремлено в надлежащую область, сделалось постепенно видимым
слабое, но все нарастающее свечение рубинового оттенка. В своем явлении эфирный
двойник обретал подобие жизни, в особенности за счет импульсов витальной
энергии, доставляемых аурой головы и лица”.
”- Наука это все объясняет, - говорит Блум. – Это естественный феномен,
понимаете ли, поскольку за счет…”
”Знаменитый ученый, герр профессор Луитпольд Блюмендуфт представил медицинские
основания, в силу которых…”
”Отъезжавшего гостя приветствовали дружной овацией, и многие из собравшихся не
могли сдержать слез, когда оркестр из наших лучших волынщиков заиграл знакомое и
родное Вернись в Эрин”.
10
Гражданин жестянкой в уезжающего Блума: ”Засветил так примерно до графства
Лонгфорд. Кобыла со страху рванула, паршивый кабысдох кинулся за кэбом как
бешеный…”.
У Блума обострение его ”изгойства”.
”- А нельзя ли спросить, какова ваша нация? - Гражданин вежливенько.
- Ирландская, - отвечает Блум. - Здесь я родился. Ирландия”. Опять проблема
родства. Кто такой Блум? - Вопрошают посетители кабака, будто бы зная, кто они
сами. Так случилось, что лошадь ”Реклама” выиграла скачку. ”А он ставил на
Рекламу и побежал сейчас загребать сребреники” - говорит про Блума Ленехан. На
самом деле он отправляется по вопросу страховки сына умершего Дигнама.
Кабачок обставлен предметами, так или иначе, связанными с казнью. Блума судят:
”– Клянусь Богом, - рычит, - я этому жидку вышибу мозги за то, что треплет
святое имя. Клянусь Богом, я ему устрою распятие. Где там была эта жестянка из
под печенья”.
Чем ему ответить? ”- Вы что ли говорите про новый Иерусалим? – Гражданин
спрашивает. - Я говорю про несправедливость, - отвечает Блум. - Хорошо, -
говорит Джон Уайз. - Но тогда сопротивляйтесь, проявите силу, как подобает
мужчинам”.
”Всякий знает, что истинная жизнь - это совершенно противоположное.
- И что же? - Олф его спрашивает.
- Любовь, - отвечает Блум”.
Но чем ответит Блум на измену жены? Пока в эпизоде Блум, действительно,
созидателен как любовь, переводя мутные речи своих собеседников в более или
менее разумное русло.
В этом эпизоде с его пародийной циклопичностью сочетаются крайности самого
малого и большего, но всякий раз открывается что - то сущностное, главное,
подлинное, настоящее.
”Улисс” является не столько литературным творчеством, сколько собранием
принципов жизнетворчества: перед словом о нём в беседах какой - нибудь кампании
XXI с пивом на лавочке, в кафе или кабачке подобному этому; ваш день по своей
обыкновенности не превзойдёт дублинский, а ”Улисс” действует, расщепляя саму
обыденность, тем, что в каждой её детали открывает основание всего вашего мира,
а потом измеряет её во всех системах известных и неизвестных миров.
P. S.
Рассуждения о русском ”Улиссе” приводят к тем границам, которые создаёт
читатель, в данном случае, границам территориального пространства. Ведь как
греческая ”Одиссея” может слиться с ирландским ”Улиссом”, также последний может
слиться с переулками какой - нибудь российской провинции.
13 - 10 Навсикая.
Снова фон - ссорящиеся и играющие дети, уже на берегу. Главные персонажи - Герти
и Блум. Расстояние между ними накапливает вожделение Блума. Высота и низость как
два камня, из которых высекается искра - одна из тех, что видят люди на
побережье, когда идёт фейерверк в пять часов 16 июня 1904.
Контркультура XX и XXI века погрязла в тупике низости и стала рабом коммерции,
поскольку не смогла достичь никаких вершин - этого мало, она не смогла сделать
столкновение, какое случилось в Навсикае. Пока в том, что Герти: ”…еще
отклонилась назад, и подвязки у нее были голубые…”, - будет контр-культурней
всех порнографий когда-либо существовавших.
Ум Герти ограничен чтением сентиментальных дамских романов, в стиле которых и
дано её описание: ”Она была столь прелестна в своей милой девичьей
застенчивости, что, можно смело ручаться, во всей богохранимой стране Ирландии
ей бы не нашлось равной”. Идеалом Герти может стать вообще любой, и: ”Она сразу
поняла, что он иностранец, по его темным глазам и интеллигентному бледному лицу,
живая копия ее фотографии Мартина Харви, самого
11
модного актера…” Тут же: ”она чувствовала всей душой, что он и есть ее
неповторимый, единственный”. Это был Блум, о котором смеялись барменши, думая о
том, как могла Молли выйти за него замуж. Так он побыл идеальным мужем.
Пародия рано или поздно настигает всё, что существует во времени и изнашивается
в нём. Церковь в эпизоде является местом, на которое распространяется пародия,
но тогда же пение, доносящееся из Церкви, наполняет пародийный воздух вечным
смыслом.
Сравните: ”…скромную церковку, откуда в вечерней тишине плыли звуки молитв,
обращенных к той, которая чистым своим сиянием как вечный маяк светит людским
сердцам, носимым по житейскому морю”. И тогда : ”Благоухания струились через
раскрытые окна церкви, и вместе с ними благоуханные имена той, что была зачата
неоскверненно, ковчег духовный…” Пародия наслаивается на пласт подлинного в
тексте и появляется многоликость, в которой вы обязательно окажетесь,
прогуливаясь этим днём по пляжу, смотря на летучую мышь в фейерверке.
14 - 11 Быки Солнца.
Идея эпизода, конечно, восхищает. Зарождение ”Языка”, его развитие до
современного состояния, объединение этого замысла линией сюжета - плодоносящими
быками и беременностью Пьюрфой. Здесь всё - биология. Этот эпизод навсегда
останется закрытым для нас. Пускай вы, отлично знаете язык чужой страны и ее
литературу; надо быть плоть от плоти со страной, чтобы прожить детство ее
”языка” как своё детство. Каждый раз, когда стиль умирает, язык рождается
заново. Слово в эпизоде подобно повивальному искусству Сократа, принимает роды
вашей мысли.
Хотя, кто не поймёт: ”…понеже та язва Сифилла и чудища их нимало не устрашали,
коль скоро был у них щит надежен Презерватив из бычьего пузыря…”
Воспринимать этот эпизод, особенно первую его часть, можно так, как будто мы ещё
не родились, как будто мы в животе миссис Пьюрфой, которая никак не может
разрешиться. Блум повстречал её в ”Лотофагах” и теперь решил навестить в ”Быках
Солнца”.
Предыдущий эпизод заканчивается тем: ”что у него были
Ро - га
Ро - га
Ро - га”
Так скрещиваются рога обиды и рога плодородия. Бык - Маллиган торжествует в
эпизоде, предлагая: ”…устроить национальную оплодотворительную ферму под
названием ”Омфал”, вытесать и воздвигнуть на ней обелиск наподобие египетских и
самым неукоснительным образом предоставлять услуги по оплодотворению любым
особам женского пола…” Ничего другого от языческого Быка - Маллигана нельзя было
ожидать.
Джойс использует такое количество стилей, что никак нельзя не затронуть темы
”Джойс и постмодерн”. У нашего автора нет никакой ”деконструкции”, всё служит
вполне традиционной цели. Движение к ней осуществляется посредством письма, сама
цель в читательской черепной коробке. Она достигается, когда границы между
”далёким и близким”, ”высоким и низким, ”… даже граница между ”постмодерном” и
”модерном” устанавливается самим читателем.
Чему поучиться у ”Улисса”? Когда мы сталкиваемся с ним, то являемся, или его
исполнителями, или творцами. Другого не надо. Литература, рассчитанная на
потакание публике, уступает литературе, развивающей само мастерство прочтения.
Прочтение как критика уступает прочтению как искусству пребывания в тексте.
В ”Быках Солнца” нашему взору предстаёт не хаос отдельных подражаний, а процесс
развития ”языка”. Постмодерн не закончится, поскольку он не был началом, а
настал ”после”. Он ни с чем не знает родства. В нём нет расстояния для
путешествия, где можно было проститься с чем - то и вернуться к нему.
12
Отсюда возникает дежавю - это было, было, было, но нет ничего более нового, чем
возвращение домой. Статус ”Итаки” - желанный для каждой идеи, ценности, места…
на земле.
”Тем временем искусство и терпение врача привели к благополучному разрешению от
бремени”. Пьюрфой счастлива. Стивен зовёт попьянствовать.
15 - 12 Цирцея
Создаётся контраст с предыдущим эпизодом - ”Быки Солнца” становятся под тень
борделя.
Корка сознания сдёрнута и ум автора, героев, а следом и ваш, распадается как
апельсин на несколько долек - сцен. Стивен и Блум встречаются на весьма зыбкой
почве, где нет ничего, что не могло бы стать реальностью, и нет ничего, что не
могло бы стать иллюзией. Во тьме и на окраине города, рождение стало смертью,
как начало концом.
Стивен и его друг Линч куда - то шествуют. Почему Блум идёт по пятам
незнакомцев? Тьма смутила его в родном городе? Если это не пробоина ”Улисса”,
то, наверное, надо учесть, что источники того эпизода чисто не реальные.
Наиболее точное объяснение блумовского поступка является, что его ”бес попутал”.
Блум видит своих родителей. Его вновь судят, обвиняя в измене жене; он требует
ответа перед всем миром. Мысленно он уже изменил многим; пока Молли
безмолвствует… и впоследствии наказание Блума перерастает в мазохизм, когда они
- таки дойдут до дома терпимости, где, кстати, по нуждам своим заглядывает Буян
Бойлан.
А пока вопрос: ”Ну, кто повесит Иуду Искариота?”. Суд над предателем? Каков он?
Если его осудить также, как судили не предателя. Это значит, что они сблизятся?
Как должен Блум осудить Молли?
”Стивен (оглядываясь). А то, что именно жест, а не музыка, не запахи, стал бы
универсальным языком, тем даром языков, что сделает зримым не обыденный смысл, а
первую энтелехию, структурный ритм”. Суждение - ключ к эпизоду. Действие быстрее
его смысла. Центр эпизода - ”Пляска смерти” в борделе, вокруг которой движутся
различные ночные сцены. Ваше сознание вертится с ними, ум сходит с себя,
скорость увеличивается. Вы в аду и суете, проститутки танцуют с вами. Выбраться
из этого эпизода в здравом рассудке, можно только сохранив некоторую
неподвижность своего ума. Вы выстраиваете логическую цепочку. У Блума, как и у
Стивена - появляются родные в эпизоде. У Блума - дочка Милли и умерший сын, У
Стивена - умершая мать. Спрашивается: что каждый из них увидит друг в друге? На
фоне Одиссея - Блум - на фоне Блума - образ набожной матери Стивена; на фоне
Телемаха - Стивен - на фоне Стивена - образ умершего сына Блума. Есть мотив
воскресения в эпизоде, но Дигнам появляется трупом - nosferatu! Христианство не
соединяется с язычеством, а переплетается с ним. Для чего? Для поиска общих
родственных основ?
Блума объявляют великим реформатором и после низвергают. Так заканчивается любая
фантасмагория. Тут неизвестно откуда появляется Нимфа, частица бессмертного в
борделе и та: ”с криком убегает, оставив у него вуаль, ее гипс трескается, из
трещин вылетают облачка вони”. Тоже ничто и тьма. Бесплодие.
После разговора с матерью Стивен разбивает люстру и: ”Сине багровое пламя конца
времен вырывается вверх”. Ничто, бесплодие и тьма.
Стивена бьют патрульные за то, что он якобы злословил на короля. Келлехер уводит
их.
Спящий Стивен остаётся с Блумом.
13
Глава 3 ”Возвращение”
16 - 1 Евмей
Диавольские фантазии рассеиваются Блумом, что до отвращения трезв.
Слог эпизода настолько сух, что, к примеру, Стивен, вынужденный существовать в
нём, говорит: ”Я мог бы что - нибудь жидкое”.
Студенты - медики оставили Стивена одного: не родные, но всё - таки могли бы и
не убегать. Лорд Корли просит у Стивена денег, но их скорый разговор
заканчивается тем, что последний говорит: ”- А ночевать мне и самому негде”.
Блум и Стивен заходят в ”Приют извозчика”. За кофеем они разговаривают на самые
различные темы, моряк рассказывает истории из своей жизни, демонстрируя наколку
у себя на груди.
Блум спрашивает: ”…почему вы оставили отчий дом?
- Искать несчастий, - был ответ Стивена”. У Блума и Стивена столь много схожего,
что они родственны, хотя бы в том, что каждый из них ”потерял” ощущение
первоосновы - родины. Не зря, Стивен говорит про субстанцию: ”Насколько я
понимаю, она бессмертна, за исключением возможности уничтожения собственною
Первопричиной, то есть Тем, Кто, судя по всему, что мне доводилось слышать,
вполне способен добавить и этакое к числу Своих веселых проделок…” Когда человек
теряет связь со своей физической первопричиной, он теряет связь с идеальной
первопричиной: Сын не может быть без сына, как Отец без отца; и наоборот.
Думается, что все размышления Блума об Ирландии сводятся к тому, чтобы он,
сохранив Молли, нашёл с нею нить, ведущую его сквозь Дедалов лабиринт к самому
себе, несмотря на его сугубо практические взгляды: ”Вот это я и называю
патриотизмом”, ”То есть, по смыслу, где ты можешь хорошо жить, если трудишься”.
Хотя Стивен не в самой лучшей интеллектуальной форме, Блум тянется к нему,
тянется, проясняя для себя то, что может помочь в будущем. Оба они как будто
могут помочь друг другу. Их разговор прерывается монологом Блума: ”Может ли
существовать между супругами настоящая любовь, если замешан третий мужчина? Хотя
это их абсолютно не касалось, если он ее обожал, захваченный волной страсти”.
Почему Блум так стремится сохранить брак? Засматриваясь на других женщин, он на
протяжении всего дня доказывал нам, что беспокоится за измену Молли. Да,
представим: Блум без Молли? Одиночество, с которым нельзя прожить и дня.
В итоге Блум приглашает Стивена попить у себя какао.
17 - 2 Итака
Эпизод состоит из вопросов и ответов, начал и концов, как кирпичей, из которых
построен дом Блума, где он беседует со Стивеном. Мельчайшие действия Блума и
Стивена получают научное объяснение, вопросы жизни распадаются на формулы,
бессильные ответить на них.
”Улисс” анализирует себя как критик. Джойс приближается к тому, чтобы посмотреть
на роман как на литературную реальность, а читателя подвинуть к тому, чтобы
посмотреть на себя как на человека, сидящего дома с книгой в руках. На то,
отчасти, нацелен псевдонаучный стиль эпизода. Вопросы: ”Расходились ли они во
взглядах на какие либо предметы?”, ”Имелся ли такой предмет, на который их
взгляды были одинаковы и отрицательны?”, - будто взяты из учебника.
”Улисс” проникает в сам процесс чтения; граница между реальностью и не
реальностью пролегает не в тексте, а в сознании читателя: вы касаетесь мыла
Блума и ”прилипшей к нему бумагой (купленным тринадцать часов назад за четыре
пенса и еще не оплаченным)…” Сколько дней назад вы читали ”Лотофагов”? В таком
измерении сквозь толщею смыслов, вечерняя экспресс - газета, где написано про
похороны Дигнама: ”В числе провожающих были: Патк, Дигнам (сын), Бернард
Корриган (шурин), Джон Генри Ментон…”, ”Корнелиус Келлехер, Джозеф Макхайнс,
Л.Бум, Ч.П.Маккой, а также Макинтош и другие”, - воспринимается как шутка,
убивающая наповал. Незнакомец в коричневом макинтоше, которого записали как
близкого друга умершего. Чего, думалось бы, смешного?
14
Растяжение времени - это то, что находит время само по себе, открывает его для
возможности творческого преобразования. Миф способен уместиться в секундах
нашего дня. Литература в деле. Существенное достижение в формуле: откройте свой
день и впустите в него всё богатство истории.
Тяжелый слог, приписываемый автору, необходим для намеченного раскола
повседневности. Видеть в тяжести слога - отсутствие дара у Джойса, который
показал своё владение столь различными стилями, по меньшей мере, необоснованно.
Жаль, что в ”Улиссе” нет примера действительно лёгкого слога, который можно было
бы столкнуть с тяжёлым. Пройти ”Улисс” значит победить свою обыденность изнутри
неё самой; проникнуть под её основы и с наслаждением выдернуть её корень.
Но так: ”Кто был Макинтош?”. Версию Набокова о том, что это был автор - Джойс и
то, что Блум смотрит на него, следует отклонить из - за фразы: ”Человек в
коричневом макинтоше любит женщину, которая уже умерла”. Нора - жена Джойса ещё
была жива и такого пренебрежения к этому факту не стоит ожидать от него.
Увидеть в Макинтоше читателя нельзя поскольку, мы знаем некоторые детали
портрета персонажа ”x” - они далеко не универсальны.
Возможно, шутка Джойса, но, почему с ней должен мириться Блум?
Возможно, бродяга, но к чему сцена: ”Человек в макинтоше. Не верьте ни одному
его слову. Это - Леопольд Макинтош, известный поджигатель. Его настоящее имя
Хиггинс. Блум. Пристрелить его! Христианская собака! И кончим о Макинтоше!”
Проблема Макинтоша остается неразрешенной.
Блум, который не приемлет применение силы, не может, ни убить Бойлана, ни
вызвать его на дуэль, но отмечает, что: ”Иск за ущерб, путем юридического
воздействия или же симуляции нападения, с демонстрацией телесных повреждений (самопричиненных)
- не исключено”.
Блум провожает Стивена и возвращается к жене с рассказами про минувший день.
Уходил ли, вообще, Блум? Что изменилось? ”Огорчительное равенство между исходом
и возвращением во времени…” Исход и возвращение сливаются в единую вечность -
единосущие Отца и Сына, причины и следствия…, где пропадает суета, странствия,
движение. Разрешение проблем округляется в точке дома.
Возвращение к истокам, и Блум вновь целует Молли, обретая безмятежность.
18 - 3 Пенелопа
Блум просил принести ему завтрак в постель и Молли негодует по этому поводу. Её
монолог в зависимости от скорости, с которой вы его читаете, прорывает ваше
сознание. Как будто тексту нужно испепелить ваш мозг, а не заставить понимать
что - либо.
Молли рассказывает подробности своей измены. Считать её вульгарной и пошлой
нельзя, поскольку этот ”поток” вырывается из глуби, к которой не применимы рамки
вульгарности.
Монолог Молли является кульминацией всех потоков сознания ”Улисса”. Отклик
читателя о ”Улиссе” тоже уподобляется монологу, способу определить себя и побыть
наедине с самим собой. Не стоит думать, что это бунт и утверждение человека
самого по себе. Блум вполне социален, как и все остальные персонажи, но поток
сознания для них - потребность в освобождении.
Последний эпизод ничего не подытоживает, он только связывает предыдущие эпизоды.
Верно говорил Стивен, что мы: ”…без конца ткем и распускаем телесную нашу ткань,
молекулы которой день и ночь снуют взад вперед, - так и художник без конца ткет
и распускает ткань собственного образа”. Текст не ограничен сам собой - момент
прочтения определяет атмосфера, окружающая читателя: тогда он плетёт паутину
своего понимания, но через некоторое время, после того как он закроет книгу -
эта ткань распустится и у читателя останется только мертвые формулы. Читатель -
всегда Пенелопа или ”брат” её.
15
Разбирать речь Молли всё равно, что пытаться разделять воздушный поток. Можно
окунуться в него и вынести несколько мыслей, но не больше. Пустота и
бессмысленная пряжа присутствует в ”Улиссе” с первого эпизода, когда Бык
Маллиган крестит воздух и вскоре появляются слова: ”Неизбежная пустота ожидает
их, всех, что ткут ветер”. ”Улисс” не разрешился; бремя не спало, супружеские
узы по - прежнему не крепки, Блум не прощал и Молли не требовала прощения.
Скудно? Да, но тут пряжа Пенелопы застит глаза, туманность будущего дня не даёт
нам уснуть вместе с Молли.
Слова Молли о том, что: ”Я подумала не все ли равно он или другой” принадлежат
не развращённой женщине, а всеобъемлющей матери - земле. Она внутренне понимает,
что Бойлан не любит её и не останется с ней, не удивительно, что он этим же днём
побывал в борделе. Второй вопрос: любит ли его Молли? - Как земля любит всех.
В чём причина самой измены? Вероятно, существует что - то заставившее Молли
пойти на измену, почему она и не собирается скрывать её от Блума. Только так
можно объяснить, почему Молли утверждает, что: ”…его одного вина если я
прелюбодейка”. Она честна перед ним. Блум ходил в бордель, у Молли была измена
дома. Они равны друг перед другом.
Минуя физиологические подробности своего адюльтера, монолог Молли завершается
воспоминанием тех счастливых дней, о которых думал Блум в ”Лотофагах”. Именно
возвращению в это прошлое Молли говорит ”Да” и оно должно наступить с утра, с
завтрака, принесённого Блуму в постель.
Читатель, который решит вернуться в ту или иную часть ”Улисса” будет искать
выхода из того, что создал уже сам… а пока начало и конец нельзя различить, они
связываются бантиком бесконечности, наступает ночь ”Поминок по Финнегану”.
Ссылки:
1) Одиссея. Песнь первая
http://www.ellada.spb.ru/?p=4010101
2) Джойс. Улисс
www.fictionbook.ru/author/djoyis_djeyims/uliss/
3) Аристотель. Метафизика. Книга третья.
http://www.bibliotekar.ru/ar3.htm
4) Шекспир ”Гамлет”
Перевод М.Лозинского
http://lib.ru/SHAKESPEARE/hamlet5.txt
|
|
