Удовольствие


На следующих страницах:

Р. Барт. Удовольствие от текста
С. Рассадина. Практики удовольствия как основание новых традиций

 

 

С.А. Кириленко


Забота об удовольствии


Феномен удовольствия в культуре. Материалы международного научного форума

6-9 апреля 2004 г. - СПб.: Центр изучения культуры, 2004, с. 155-157


Когда заходит речь о месте и роли в культуре принципа удовольствия, мысль зачастую устремляется по проторенному пути противопоставления гедонизма и аскетизма. Попробуем же поговорить о феномене «заботы об удовольствии», уклонившись от подобного оппозиционирования. Задача заключается в том, чтобы показать, каким образом человек осмысливает мир и обретает самого себя в переживании удовольствия. В наши дни подобная постановка вопроса особенно актуальна, поскольку психологи и антропологи бьют тревогу, обращая внимание на то, что в современном обществе, активно эксплуатирующем в рекламных целях элементы гедонистического дискурса, способность к переживанию удовольствия на деле утрачивается. Культивируя эстетику и комфорт, современный человек, как ни странно, оставляет удовольствие в забвении и в силу подобного трагического небрежения рискует собственной целостностью и энергийностью.

Несмотря на все исторические формы аскетизма, забота об удовольствии является краеугольным камнем культуры. Если даже она не декларируется эксплицитно, то, по крайней мере, даёт о себе знать в строгом культурном императиве избегания неприятного. Разграничение приятного и неприятного играет ключевую роль в процессах идентификации. Речь идёт именно о «способности к удовольствию», которая — как свидетельствуют многочисленные примеры из истории повседневности — подлежит сознательному или бессознательному культивированию. Способность наслаждаться чем-либо составляет герменевтическую проблему, поскольку обусловлена принятием определённой традиции различения вожделенного и отвратительного.

Человек обнаруживает себя заброшенным в мир культурных значений, обустроенный Другим, и работа, которую неизбежно проделывает каждый, чтобы обрести источник самопонимания в поле культуры, приходится не только на долю мышления, но (в значительной мере) на долю тела. Частным случаем этого является интериоризация культурных норм, осуждающих или одобряющих удовольствия: наследуя традицию и разделяя её с другими, субъект научается релевантному использованию своего тела. Соответственно, само чувство удовольствия — это не просто отклик на стимул, но знак включённости в традицию. Открываясь миру в переживании удовольствия или закрываясь от него неприязненной реакцией, субъект культуры удостоверяет собственную идентичность через готовность наслаждаться тем — и подчас только тем — что предложено ему традицией как возможный источник удовольствия.

Схемы восприятия, оценки и поведения осваиваются индивидом, прежде всего, путём практической идентификации, в ходе которой культурные императивы претворяются в Диспозиции габитуса. Выбор круга вожделенных удовольствий имеет не столько рациональную, сколько миметическую природу, при этом важнейшую функцию выполняют такие проявления культурного авторитета как демонстрация удовольствия или неприязни. Именно за счёт того, что интериоризация культурных императивов в отношении удоволь-Ствия происходит путём практического подражания, культурным предпочтениям приписывается естественность, врождённость: дискурс культуры о возможных формах удовольствия часто осуществляется и вовсе в терминах «природной» склонности. Носителям опРеделённой идентичности (тендерной, классовой, этнической) приписывается способ-н°сть наслаждаться определёнными вещами, эта способность закрепляется на уровне те-

156
лесного опыта и получает выражение в культурных «стратегиях удовольствия», охватывающих, в первую очередь, сферу повседневности. В целях самоидентификации непре рывный ряд объектов и свойств реального мира превращается в дискретную последова тельность символов, соответствующих жизненным стилям и задействованных в нракти ках признания. Дистинктивное потребление удовольствий сопряжено с разграничением «собственного» и «чуждого» как приемлемого и неприемлемого: того, что способно, и того, что не способно приносить радость или доставлять наслаждение. Таким образом оси», вополагающие социокультурные рашичия оказываются укоренены в обыденном опыте тела через переопределение его свойств и склонностей в соответствии с предписанными принципами дифференциации. Структурированный телесный опыт (отражение габитуса) служит проводником установленного культурой порядка, переживаемого при этом как естесгвенные склонности и предпочтения индивидов.

Структурно взаимосвязанные предпочтения играют наиважнейшую роль в культурной взаимоидентификации и взаимопризнании, упорядочивая индивидуальный и коллективный опыт. Забота об удовольствии, таким образом, не противоположна дисциплине, но, напротив, служит её интересам, поддерживая целый универсум практик, в рамках которых происходит формирование индивидуальных эмоциональных структур, отвечающих нормам культуры. Культура ориентирована не только и не столько на подавление удовольствия, сколько на включение его в традицию, интериоризация позволяет избежать конфликта между силами внешнего принуждения и внутренними побуждениями. В процессе культурной идентификации индивид инкорпорирует общепринятые стратегии воздержания и наслаждения, и вместе с тем недопустимые практики исключаются из его опыта как невозможные.

При рассмотрении предписаний и запретов, регламентирующих удовольствие, в большинстве случае можно заметить, что они служат не только прагматическим инструментом ограничения, но и логическим инструментом идентификации: отказ от определённых видов удовольствия предполагает признание за собой тех соотнесённых с телесностью качеств, которые идентифицируют данного индивида, определяя его место в космическом или социальном порядке. Самоидентификация осуществляется на уровне телесного опыта за счёт способности переживать приемлемое и неприемлемое как, соответственно, приятное и неприятное, признавая лишь те удовольствия, присутствие в которых позволяет ощущать их как «свои», не провоцируя внутреннего конфликта с интериоризированными императивами. При этом наслаждение противостоит не столько страданию, сколько встрече с тем, что неспособно вызывать удовольствие, ибо недопустимые удовольствия отторгаются как таковые. Так, например, запретные виды пищи зачастую просто считаются «несъедобными» и, соответственно, не подлежат суждению в терминах удовольствия/неудовольствия.

Стратегия удовольствия всегда предполагает наличие на горизонте того, что неприемлемо в соответствии со сложившимся типом самоидентификации и потому не может быть приятным. Человеческая культура ревностно оберегает эту чувственную грань между «собственным» и «чуждым», безразличное отношение к которой расценивается как маргинальность и описывается как патология. Обязанность заботится об удовольствии, оберегать его и, старательно избегая неприятного, удерживать «чуждое» на расстоянии позволяет сохранять собственную идентичность. Поэтому отказ беспокоиться

157
об удовольствии, трактуемый как душевное расстройство, является преступлением против инкорпорированной структуры ценностей, тогда как отторжение «чуждого» представляет собой долг, получающий воплощение в неспособности испытывать удовольствие в «чуждых» формах. Обратной стороной этого избегания недозволенного является обязательная любовь к тому, что предназначается кому-то как его «собственное». Интенсификация удовольствий обладает гораздо более мощным дисциплинирующим эффектом, чем запреты, которые, по существу, обретают свой смысл и действенность только на её фоне. При некоторых отличиях в мотивации и идеологическом оформлении повсюду мы встречаем одну и ту же схему: принятие положенных благ вменяется в обязанность и отказ от них расценивается как моральное преступление. Культура, в целом, обязывает к принятию санкционированного авторитетом и делает невозможным самовольный отказ. Отказ разделить предписанное удовольствие не приветствуется культурой: он осуждается как гордыня или осмеивается как глупость.

Таким образом, забота об удовольствии, представленная в формах наслаждения «собственным» и избегания «чуждого», оказывается сопряжена с интересами экзистенции. Отвращение является экзистенциальным отказом принять тот опыт мира, потенцию которого несёт в себе «чуждая» телесность, и эта грань служит залогом способности к удовольствию, ибо в отсутствие «чуждого» культурные стратегии теряют осмысленность, утрачивая функцию приобщения к «собственному». Грань между «собственным» и «чуждым» не может быть аннулирована, поскольку тогда становится проблематичным само удовольствие, сопрягающее в телесном опыте смыслы индивидуальной и культурной истории. Но вместе с тем эта грань преодолима: возможно разделённое удовольствие, возможно изменение предпочтений и склонностей, благодаря которому осуществляется единение опыта. В этом свете самые разные культурные процессы могут быть представлены как трансформация телесного опыта, исключающая из поля возможного один комплекс удовольствий и заменяющая его другим. И даже в рамках единой культуры эта грань может быть более или менее подвижной, о чём свидетельствуют отличия между стратегиями заботы об удовольствии в опыте традиционных культур и в опыте культуры креативной.

 

 


 




Содержание | Авторам | Наши авторы | Публикации | Библиотека | Ссылки | Галерея | Контакты | Музыка | Хостинг

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru

© Александр Бокшицкий, 2002-2010
Дизайн сайта: Бокшицкий Владимир