|
На следующей странице:
И. С.
Свенцицкая. Счастье и горе у древних
греков
О. Е. Кошелева
Ракурсы «щастья» в России XVII-XVIII
веков
Казус 2002. Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 4. - М.:
ОГИ, 2002, с. 108-117.
Проблема счастья
отнюдь не стоит в центре внимания русских
средневековых источников. Причина заключается, возможно, в том,
что на тему человеческого, земного счастья рефлектирует в основном
светская, а не религиозная культура, хотя и у последней имеется своя точка
зрения на этот счет. В соответствии с ней земное счастье призрачно и мимолетно,
погоня за ним в забвении о спасении души может
обернуться вечным несчастьем. Истинное счастье — в служении и угождении Богу, в
восхищении святостью и в надежде на вечное спасение. Однако в обыденной жизни
было и свое понимание счастья, хотя оно редко находило отражение в письменных
текстах. Философствования на тему счастья — роскошь, которую могли позволить
себе те слои населения, которым не надо было все свои жизненные силы
концентрировать на выживании, на борьбе за пропитание. Счастье для большинства
малосостоятельных людей древнерусского общества оставалось близким к понятию
«благополучие», оно выражалось в достижении хозяйственного изобилия и в
избавлении от непосильных трудов. Отражение таких утопических представлений о
счастье можно найти в светском сочинении
XVII в., названном «Сказание о роскошном житии и веселии». В нем рассказывается
о далекой стране, где царят беззаботность и полнейшее изобилие, где можно ничего
не делать, только веселиться 1.
108
Более близкие к реальной
жизни представления о счастье/благополучии находят выражение в благопожеланиях
родителей детям, поскольку что еще могут им пожелать родители, кроме счастливой
жизни? Такие пожелания родителями обычно делались устно перед кончиной во время
прощания с близкими. Однако в некоторых случаях, когда умирающий оказывался
вдали от дома, подобные пожелания приходилось помещать в письменный текст
завещания (духовной грамоты). Такова обширная духовная Ивана Головы Соловцова,
дворянина, жившего в конце XVI — начале XVII в. Вот какие жизненные блага он
молит Бога даровать его сыновьям:
1) в первую очередь, как самое главное — «душевное спасение» и «телесное
здравие»;
2) «в царских светлостях (т. е; покоях. — О. К.) водворитися, к царскому лицу
предстояти и от царя быть в велицей милости». Служить непосредственно царю во
дворце, быть рядом с ним, при его милостях — апогей карьеры дворянина, а
Соловцовы были мелкими дворянами, и до царя им было очень далеко. Тем не менее
достижение более высокого и престижного социального статуса, имеющего ценность в
глазах общества, человеку, находящемуся в более низкой социальной позиции,
представлялось счастьем;
3) «возвеличь, Господи, имя их, и сыны их, и сыны сынов их, и возвыси, Господи,
род их в роде и род до века». Иначе говоря, продолжение рода, но не простое, а в
лице великих и славных потомков желается отцом сыновьям;
4) «на бранях противу иноверных мужество, и храбрость, и крепость и в воинстве —
одоление врага». Здесь речь идет, так сказать, о профессиональных качествах
дворянина-воина, которые помогут снискать славу;
5) «умножи, Господи, им и распространи села их, да разбогатеют домы их рабы и
рабынями и скоты всякими». Комментарии, думается, здесь излишни;
6) «дай же им, Господи, в живот (т. е. жизнь. — О. К.) их вся красная (т. е.
прекрасное. — О. К.) мира сего восприятие. Примечательно это пожелание,
говорящее о восприимчивости к красоте мира как к необходимой компоненте
счастливой жизни;
109
7) отец желает сыновьям иметь в дни скорби «душеполезный разум и терпение»,
чтобы не впали они в отчаяние — в один из самых тяжелых грехов;
8) последнее пожелание — успеть перед смертью принять покаяние 2.
Одно из божьих наказаний — внезапная смерть, при которой человек не успевает
покаяться перед духовным отцом, и его душа вступает в новую жизнь с грузом
земных грехов.
Иван Соловцов отнюдь не
объединяет все сказанное в понятие «счастья» — такого слова он даже не
употребляет, но, на мой взгляд, он очерчивает круг тех основных компонентов,
которые представляют собой вместе взятые благополучную судьбу дворянина, такую
судьбу, о которой каждый может лишь мечтать. Однако речь идет об удачной судьбе
дворянина вообще, всякого русского дворянина, в то время как понятие «счастье»
имеет еще и индивидуальный аспект, основанный на личностном понимании счастья.
Один находит счастье в семье, другой — на поле брани, третий — в царских
хоромах, четвертый — в монашеской келье. Но этот личностный аспект счастья в
древнерусских источниках мне уловить не удается. Возможно лишь предположить, что
и для двух сыновей Ивана Соловцова счастье в нашем современном понимании
заключалось в разном, тем не менее в индивидуальном подходе к счастью они видели
лишь «суетное гюхотение», стремились к общепринятым, отмеченным их отцом нормам
благополучия.
Пожелание сыну счастья также в
обобщенной форме и тоже произнесенное на смертном одре, но полтора века спустя
находим в воспоминаниях дворянина Андрея Болотова. Он «завещал» сыну знание
определенного «модуля» счастья, при использовании которого все остальное
приложится само собой: «Старайся во всю жизнь твою и всего паче бояться, любить
и почитать сего всемогущего Бога и Творца нашего, и во всем на него полагаться.
Никогда ты в том не раскаешься... и всегда возлагай надежду и упование свое на
него. Ты счастлив будешь, ежели сие исполнишь»3. Похожий по смыслу
текст есть и в записках детям Ивана Михайловича Долгорукого 4, они
отражают широко распространенное в свое время мнение, что счастье человека — в
руке Божьей и искренне верующему и полагающемуся на Бога человеку не о чем
беспокоиться.
110
Следует отметить, что
само родительское благословение — не просто слова и благие пожелания, они
воспринимались как некий сакральный акт, который уберегает детей от несчастий и
способствует их удачам. Родительское благословение — это проводник Божьей
милости, и без него удачной судьбы можно не ожидать. Именно его утратил молодец
— герой повести о Горе-Злочастии — и ничем уже не мог оборониться от
преследующего его Горя. «Добрые люди» советуют молодцу помириться с родителями и
взять их благословение, что он и пытается сделать, а Горе всячески мешает дойти
ему до родителей, видимо, боясь утратить свою власть 5.
Уповать на милость Божию
и следовать родительскому благословению — это благой путь обеспечить себе в
жизни счастье. Другие пути — как то: гадание, обращение к разным магическим
средствам и, наконец, прямо к нечистой силе — осуждаемые, но тем не менее
практикуемые средства 6. Таких людей, которые пытались самостоятельно
склонить счастье на свою сторону, показывает посадская литература XVII в.,
например повести о Савве Грудцине или об Ордине-Нащокине.
В XVIII в. размышления о
том, что же такое человеческое счастье, заняли постоянное место в светской
культуре на уровне как обыденном, так и философском. Понятие «счастье» с
неизбежностью возникало при написании автобиографических текстов, так как оно
давало возможность определенным образом оценить свою жизнь или один из ее этапов
7, при сочинении романов, где счастливая любовь и удача стали
непременными сюжетными линиями, при создании философских трактатов с
размышлениями о действиях фортуны и проч. Теперь не столько счастье как
благополучие, сколько счастье как удача стало занимать внимание сочинителей:
человек «щастливый» для XVIII в. — это в первую очередь человек удачливый.
Людей, гоняющихся за счастьем, олицетворяли делающие в жизни ставку на удачный
случай и использующие его авантюристы, которыми был так богат XVIII век 8.
111
Но в то же время в XVIII в.
сохраняется и прежнее понимание непостижимости человеческим разумом того, что
является для человека счастьем, а что — нет. Может ли человек самостоятельно
строить собственное счастье или он — игрушка в руках непознаваемых сил? Один из
ответов в русле христианского и православного сознания сводился к тому, что
стоит соблюдать меру в выражении радости по поводу собственной удачливости,
поскольку человек не в силах понимать истинного значения происходящего с ним;
сегодняшнее счастье может таить в себе завтрашнюю беду. Человек также не должен
самостоятельно пытаться изменить свою судьбу в лучшую сторону, так как
неизвестно, к чему это может его привести.
В Кадетском корпусе
времен Екатерины Великой, вспоминал смоленский дворянин, герой войны 1812 г.
Сергей Николаевич Глинка, кадетам преподавался Закон Божий. Инспектор корпуса
рекомендовал батюшке использовать на занятиях произведение Вольтера «Задиг», в
котором, по словам инспектора, «Вольтер разительно представил пути Провидения».
Суть рассказа состоит в том, что Задиг и Пустынник вместе отправляются
путешествовать, и Пустынник берет с Задига слово, что он будет молчать, какие бы
действия ни предпринимал Пустынник. И он действительно ведет себя самым странным
образом: обижает встречающихся им хороших людей и награждает плохих. В конце
повести Пустынник объясняет свои поступки Задигу. «Ты застал меня за чтением
книги, — говорит Пустынник, — и спросил о заглавии ее. Я отвечал, что это Книга
судеб. Ты любопытствовал заглянуть в нее, но признался, что не понимаешь в ней
ни буквы. Поэтому я просил тебя молчать, что бы я ни делал». И далее он
объясняет, что каждый из его поступков исходил из знания дальнейшей судьбы
каждого из встретившихся им людей, и он ее как бы корректировал. «Но кто открыл
тебе все это?» — спросил Задиг. «Книга Судеб, — ответил Пустынник, — в которой
ты не понял ни буквы! Мало ли чего вы не понимаете, а по легкомыслию своему
отваживаетесь порицать пути того Провидения, которое вопреки вашей
безрассудности, везде и всегда заботится о вас».
112
«Провидение» в данном рассказе
оказывается не слепой фортуной, а некоей нравственной силой, поощряющей хорошее
и наказующей злое. Поэтому наставник кадетов смог сделать для них из
прочитанного рассказа нравственный вывод, он сказал им: «Господа, не забывайте
никогда нынешней повести. Во всем и всегда покоряйтесь Провидению. Оно лучше
знает, к чему и куда нас ведет. Храните честь, честность и благородство души, и
Вы будете счастливы внутренним убеждением своей совести»9. Видимо, С.
Н. Глинка, уже в преклонном возрасте вспоминавший об этом уроке,
руководствовался им в своей жизни.
Как и в наставлении
Болотова сыну о возможности достигнуть счастья, так и в наставлении кадетам речь
идет о некоем «нравственном императиве», только выраженном в разных понятиях: в
первом случае — «бояться, любить и почитать сего всемогущего Бога», во втором —
«хранить честь, честность и благородство души»; в первом случае нравственный
контроль осуществляет Бог, во втором — Провидение. «Внутреннее убеждение
совести», или «страх Божий» в человеке — непременное условие счастья, и, как мы
видим, и рядовой, не искушенный в педагогических науках дворянин Болотов, и
профессиональный наставник одного из лучших учебных заведений России считают
необходимым внушать эту мысль уже с детства. Здесь проблема счастья,
поставленная в нравственном аспекте, сводится к тому, что не может быть человек
счастлив ни в материальном благополучии, ни в удачах, ни в любви, ни в любимом
деле, если его мучают совесть и стыд.
Несколькими
годами раньше урока, проходившего в Кадетском корпусе, на котором присутствовал
Глинка, в Московском университете шел другой урок, на котором также говорилось о
понимании счастья. 10 января 1756 г. в университете начался новый учебный год, и
молодой профессор философии Н. Н. Поповский произнес речь, открывавшую его курс.
Умерший совсем молодым, Н. Н. Поповский сжег перед смертью все свои рукописи.
Случайно сохранились и были до сих пор известны всего лишь две его
университетские речи. Лекция, о которой здесь следует рассказать, — третья. Она
напрямую ставила перед юными слушателями проблему счастья, которая возникала в
связи с темой лекции по философии, посвященной причинно-следственным
113
связям. Речь профессора Поповского построена согласно законам риторики, и ее
посылкой является изречение: «Рассматривай конец всякого предпринимаемого дела».
Поповский говорил о том, что люди по незнанию, от невежества часто не видят
истинных причин многих явлений. Например, понятия «счастье» и «несчастье» есть
некоторые «фатальные» понятия, используемые людьми, которые в силу своей
необразованности не могут осмыслить причинно-следственные связи, приводящие к
тому, что люди называют «счастьем» или «несчастьем». Вот что он говорил: «Мы
обыкновенно складываем вину на пустое имя, то есть счастие или несчастие. Сим
заблуждением люди ослеплены еще от самой древности; они щастию посвятили храм,
как некоторому Богу, который жребием судеб наших располагает. Но сию всеобщую
ошибку довольно усмотрел тот, который сказал, что всяк счастия и несчастия
своего сам причиною; то есть ежели мы всегда рассматривали, какое действие какие
за собой окончания и перемены произвесть может, то бы все наши предприятия были
нам удачны, или бы никогда не начинали того, что напоследок может служить нашему
неблагополучию»10. Таким образом, Поповский совершенно иначе смотрит
на проблему счастья, чем мы это видели в двух вышеприведенных примерах. Не
вышние силы, а сам человек при помощи разума и образованности может строить
собственное счастье. Судьба человека изымается из рук Божьих и передается в
человеческие — таковым становится взгляд на счастье, закономерно порожденный
веком рационализма и Просвещения. Тот тип авантюрной личности, который
появляется в XVIII в., как кажется, руководствовался подобными же соображениями,
— и размышления Поповского, таким образом, не являлись чисто академическими.
Подобным же образом на счастье
смотрела и сама императрица Екатерина, о чем свидетельствуют ее собственные
«Записки»: «Счастие не так слепо, как обыкновенно думают. Часто оно есть ни что
иное как следствие верных и твердых мер, не замеченных толпою, но, тем не менее,
подготовивших известное событие. Еще чаще оно бывает результатом личных качеств,
характера и поведения.
114
Чтобы лучше доказать это,
я построю следующий силлогизм:
первая посылка: качества и характер.
вторая — поведение.
вывод — счастие или несчастие.
И вот тому два разительных примера:
Петр III — Екатерина II» 11.
Вернемся, однако, к лекции
Поповского, который все же не был склонен наивно полагать, что с помощью разума
возможно просчитать все повороты судьбы. Он не обходит полным молчанием и
Божественное Провидение и считает его вторжение в жизнь случаем возможным, но
чрезвычайно редким. То, что ранее считалось нормой, теперь он относит к
исключению: «Впротчем, — говорит он, — я не сумневаюсь, что иногда случающиеся с
нами перемены нимало от нас не зависят, которые приписаны быть должны особливому
промыслу всевышнего существа. Но таковые случаи почитаются между редкостями.
Сверх того особенные приключения не должны быть противны общему и повсеместному
опыту и приключению, что наше щастие и несчастие по большей части от нас самих
зависит»12.
Во второй части речи Поповский
говорит о том, «что всякое дело с похвальным намерением предпринимать должно».
Вот мы с вами приступаем к учению, разъяснял он студентам, давайте и рассмотрим
его с вышеуказанных позиций, к чему оно нас приведет. И здесь Поповский также
обращается к проблемам нравственности. Он развивает мысль о том, что наука без
добродетели невозможна и приведет к дурным результатам, в то время как
добродетель может прекрасно обойтись и без науки. «Ибо, — говорит он, — все наше
щастие состоит или в одной добродетели, или в учении, соединенном с добродетелию,
а отечество первое свое удовольствие и благополучие полагает в нашем собственном
благополучии. Оно выше почитает добродетель без науки, нежели науку без
добродетели. Есть ли две сии вещи вместе соединятся, то сего блаженства ни на
какие сокровища не променяют»13.
И если до этого момента мысль Поповского
явно расходилась с общепринятым мнением о том, что человек не властен над своей
судьбой, то в отношении «нравственного императива», именуемого им
«добродетелью», как необходимого для счастья условия, он мыслил солидарно со
своими современниками.
115
Таким образом, в России в XVIII
в. проблема счастья оказывалась включенной в воспитательный и образовательный
процессы и начинала обсуждаться с детского и юношеского возраста. Сама цель
образования, как полагала Екатерина Великая, заключается в достижении человеком
счастья.
В данной статье мы затронули лишь
незначительный комплекс отечественных источников, говорящих о счастьи, но тем не
менее и он показывает всю многогранность проблемы. За скобками остались многие
иные варианты понимания счастья: счастье как восторг, душевный взлет,
необычайный эмоциональный подъем, который не длится долго. Это определенное
состояние души, которое приносят человеку, в первую очередь, любовь и
творчество. Подобное состояние, которое можно назвать «минутой восторга»,
описывалось и в религиозном дискурсе как Божественное просветление, и позднее в
светской литературе, особенно в поэзии. Счастье как момент восторженного
состояния бывает, к сожалению, редко, и к его повторению люди стремятся как к
наркотику. Его отсутствие приводит их к поиску замены счастья другими
положительными состояниями, его суррогатами. Стоит в этой связи вспомнить строки
из стихов Пушкина:
На свете счастья нет, а есть покой и воля...
и
Привычка свыше нам дана,
Заменой счастию она.
Различное понимание
счастья формируют разные жизненные стратегии людей, причем последние в
сильнейшей мере зависят от первых. В широком социальном контексте ориентация
людей на разные «виды» счастья зависит от различий в общих ценностных
ориентациях: например, сытая жизнь (счастье как благополучие) может быть
принесена в жертву мятежному и мгновенному счастью как восторгу (любви,
творчеству, самореализации в борьбе и проч.).
116
Понимание индивидом счастья может
расходиться с пониманием, общепринятым в его социальной группе, и стимулировать
отклоняющееся поведение. Важность анализа этих социальных аспектов проблемы
счастья в их исторической ретроспективе и объясняет, почему историки вмешиваются
в столь нетрадиционную для их исследований материю, как счастье.
1 Сказание о роскошном житии и веселии / Подгот. текста А. М.
Панченко // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 2. М, 1989.
2 Духовная грамота Ивана Головы Соловцова 1594/95 // Сборник документов по
истории СССР. Вып. 3 (XVI в.). М., 1972. С. 113. Впервые проанализирована В. Д.
Назаровым.
3 Жизнь и приключения Андрея Боло-това, описанные им самим: В 3 т. М.,
1993.Т.1.Стб.119.
4 Автобиография отца моего князя Ивана Михайловича Долгорукого // Москвитянин.
1844. Кн. 1; 1845. Кн. 2.
5 Повесть о Горе-Злочастии / Подгот. текста Е. И. Ванеевой //Памятники
литературы Древней Руси. XVII век. Кн. 1. М., 1988.
6 См.: Журавель О. Д. Сюжет о договоре человека с дьяволом в древнерусской
литературе. Новосибирск, 1996.
7 См.: Нуркова В. В. Свершенное продолжается: психология автобиографической
памяти личности. М., 2000.
8 См.: Строев А. «Те, кто поправляет Фортуну». Авантюристы просвещения. М.,
1998; Экштут С. А. Случай как судьба, или Авантюрист: адмирал Осип де Рибас //
Экштут С. А. На службе российскому Левиафану.М., 1998.
9 Глинка С. Н. Записки // Золотой век Екатерины Великой. Воспоминания /. Сост.
В. М. Бокова и Н. И. Цимбаев. М., 1991. С.57-58.
10 Кошелева О. Е., Морозов Б. М. Неизвестная речь Николая Поповского // История
СССР. 1980. № 3. С. 158-159.
11 Записки императрицы Екатерины II. London, 1859. С. 1 //Россия XVIII столетия
в изданиях Вольной русской типографии А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Записки
императрицы Екатерины II. Репринтное воспроизведение. М., 1990. (Благодарю С. А.
Экштута за указание на эти строки.)
12 Там же. С. 159.
13 Там же. С. 161.
|
|
