На следующей странице:

О. Е. Кошелева  Ракурсы «щастья» в России XVII-XVIII веков

И. С. Свенцицкая

Счастье и горе у древних греков

Казус 2002. Индивидуальное и уникальное в истории. Вып. 4. - М.: ОГИ, 2002, с. 16-25

           Представления эллинов о счастье — eutychia (буквально — добрая судьба, удача) и eudaimonia (благополучие) — имеют глубокие религиозные корни. Слово «судьба» — tyche — означает также акт божества, а «daimon» — божественную силу, определяющую назначение человека.

         Олимпийская религия не была догматической, мифы о богах существовали во многих вариантах, они не систематизировались. Греческие писатели, поэты, ораторы, в изложении которых мы знаем эти мифы, отбирали и пересказывали их, начиная с Гомера, как правило, в дидактических, а иногда и в политических целях. Поэтому нам приходится, по существу, анализировать не столько первоначальные представления, отраженные в мифах, сколько интерпретацию мифов и легенд. Однако именно интерпретация отражает восприятие как самого автора, так и его читателей (слушателей, зрителей), которым то или иное произведение было адресовано.

          Можно полагать, что греки — во всяком случае, в архаический период — верили в предопределенность судьбы как для людей, так и для богов, хотя последние, согласно некоторым мифам, могли ее избежать (так, по одному из вариантов мифа о Прометее, последний знал тайну о том, что Зевс погибнет в случае, если женится на Фетиде. Узнав эту тайну, Зевс устроил свадьбу Фетиды со смертным Пелеем — и тем самым спасся от гибели).
16

          В архаический период сложилось и представление о недостижимом идеале счастья, который был навеян мифологическими образами жизни богов там, где нет ни ветров, ни зимы (Одиссея, VI, 41-46), где боги не знают ни горя, ни трудов, ни болезней, ни мук, — как об этом сказано у Гесиода («Работы и Дни», 112 cл.) и Пиндара («Пифийская ода», X, 41 cл.). Такова жизнь и на островах блаженных, где обитают герои, и такой она была у людей в давно прошедшем Золотом веке ¹. Это типичное фольклорное представление об идеальной природной среде, об отсутствии тяжелого труда, свойственное и другим народам древности ². Но основная масса греков не питала надежды попасть в мир богов, эллины были ориентированы на жизнь на земле ³. В полисе классического времени восхваления блаженной жизни в покое стали, по существу, литературно-художественной формой, столь же не определявшей нормы существования греков, как и вера в неизбежность Судьбы. В повседневной деятельности граждане эллинских полисов активно боролись за свои права, защищали родину от полчищ персов и своеобразным образом торговались с оракулами, выпрашивая у них возможно более благоприятные предсказания. Что действительно вызывало у них суеверный страх, так это нарушение определенного равновесия между счастьем и несчастьем в жизни людей: постоянное везение может привести к трагическому концу. Наиболее последовательно это выражено в легенде о перстне Поликрата — исключительно удачливого правителя острова Самос, который, чтобы понести хоть какой-нибудь урон, бросил в море драгоценный перстень, а тот вернулся к нему в желудке пойманной рыбы. Конец жизни Поликрата был ужасен — его хитростью заманил к себе персидский сатрап и подверг такой страшной казни, что Геродот, как он сам признался, даже не решился описать ее (III, 125).
17

          В то же время эллины верили, что боги могут вмешиваться в жизнь человека — и не всегда с добрыми намерениями. Греки считали своих богов ревнивыми и завистливыми — это отражено в словах Солона у Геродота: «Всякое божество завистливо и вызывает у людей тревоги» (1,32). Такие боги не любили выдающихся и удачливых людей, они наказывали тех, кто отличался высокомерием (не совсем точная передача слова hybris), подобно молнии, которая поражает самые высокие деревья (сравнение Геродота).

           В классический период пережитки этой архаической веры в сочетании с особенностями социальной психологии основной массы демоса, ненавидевшего образ жизни аристократии, сформировали идеал счастья отдельного человека, приближенный к реальной жизни. Основой этого идеала был принцип, который можно передать греческой поговоркой «Ничего слишком». Насколько важен был этот принцип (во всяком случае, для афинских граждан), можно судить по словам Эсхина, который говорит в речи против Тимарха в надежде расположить к себе судей: «Я не нуждаюсь во многом и не хочу большего» (I, 119).

        К сожалению, в нашем распоряжении находятся главным образом литературные источники, которые передают именно нормативную концепцию и очень редко говорят о переживаниях реальных людей. Наиболее подробно греческий идеал счастья классического времени описан у Геродота в его рассказе о Крезе и Солоне. Лидийский царь Крез славился своим богатством (через его столицу Сарды протекала река с золотым песком). Когда Солон приехал к нему в гости, Крез показал ему свои сокровища и спросил, встречал ли Солон самого счастливого человека в мире (Крез надеялся, что Солон назовет его). Солон ответил, что самым счастливым человеком был афинянин Телл: он был зажиточным, имел сыновей и внуков и погиб, доблестно сражаясь за свой город. В качестве посмертной почести его похоронили за общественный
18

счет. Следующими Солон назвал двух юношей, победителей в спортивных играх. Их мать была жрицей богини Геры. Когда во время общегородского празднества ее нужно было, согласно ритуалу, привезти на повозке к храму, они впряглись в повозку вместо быков (быки были далеко в поле) и отвезли мать. А когда мать попросила богиню наградить их, юноши заснули в храме богини и больше не проснулись, город же оказал им посмертные почести.

         Итак, мы можем сказать, что идеалом счастливой жизни было наличие семьи, определенной собственности (но не чрезмерного богатства), служба родному полису, легкая смерть и общественные почести. Такая жизнь не должна была вызывать зависти богов. Эта концепция была «мужской» по существу: для любви в ней не было места, и мужчины, насколько можно судить по выступлениям ораторов, адресованным достаточно широкой аудитории, не относили любовь к счастью. Так, софист, учитель красноречия Горгий (конец V в. до н. э.) произнес речь в защиту Елены, виновницы Троянской войны. Говоря о любви как одной из возможных причин бегства Елены с Парисом, он так называет любовь — «болезней людских лишь страданье, чувств душевных затмение...», ее нужно не порицать, но считать несчастьем ⁴, и поэтому Елену нельзя осуждать (правда, в этом случае речь шла о любви внебрачной).

       Брачный союз в Греции определялся социальным положением, богатством, потребностями в рабочих руках (деревенское общество!): для эмоций здесь вроде бы не было места. Тем не менее глубокие чувства между супругами могли существовать, хотя они и не декларировались. Сократ в «Пире» Ксенофонта (VIII, 3) говорит: «Никерат, как мне говорили, действительно любит свою жену, и она любит его тоже». Характерно, однако, что Сократ не сам наблюдал их привязанность, он знал о ней только с чужих слов. В классический период человек, любящий свою жену, не демонстрировал, как правило, этого публично, хотя в произведениях эллинских писателей содержатся свидетельства об эмоциональной и сексуальной привязанности мужей к своим женам. Может быть, еще важнее тот факт, что похвалу женам можно встретить в эпитафиях на надгробиях, поставленных мужьями своим женам ⁵.
19

        Греческая, главным образом архаическая, концепция романтической любви была гомосексуальной. В поэзии VI — начала V в. до н. э. мы можем найти выражения ревности, идеализации возлюбленного, важности ухаживаний и т. п. — все это часто относилось к юношам (яркий пример — стихи Феогнида, обращенные к мальчику, которого поэт обвиняет в измене ⁶). Трудно сказать с определенностью, выражало ли все это подлинные индивидуальные чувства или же только было связано с ритуалом пиров и аристократической традицией выстраивания отношений внутри мужских групп.

          Реальный случай сильного чувства гомосексуального свойства, о котором мы знаем, — это обстоятельства, приведшие к убийству Гармодием и Аристогитоном Гиппарха, брата афинского тирана Гиппия в 514 г. до н. э. Как рассказывает Фукидид (VI, 54-58), Гиппарх был убит двумя любовниками из аристократических семей. Гиппарх хотел соблазнить Гармодия, но был отвергнут. Чтобы отомстить, он оскорбил сестру Гармодия. В ответ любовники публично убили Гиппарха и сами были убиты. Для Гармодия убийство было актом отмщения, но Аристогитон был движим любовью и преданностью, — я полагаю, таков был идеал поведения для мужчин-любовников и апофеоз мужской любви. Но к середине V в. ценности культуры уже не определялись аристократическими нормами и гомосексуальная любовь перестала быть в порядке вещей — прежде всего для демоса ⁷. Фукидид рисует этот эпизод явно без сочувствия, хотя в Афинах Гармодию и Аристогитону был воздвигнут памятник по политическим соображениям — как тираноубийцам.

          Новелла Геродота о Солоне и Крезе показывает читателям рациональную норму поведения для граждан полиса. Эта норма отражает принцип разумности, лежавший в основе идеологии полиса, который английский историк О. Маррей назвал «Sity of Reason»⁸. Эмоции, связанные со счастьем и с горем, можно увидеть в трагедиях классического времени, поскольку греческая трагедия была выражением гражданского самосознания. Характер сюжетов и тот способ, которым эти сюжеты интерпретировались, отражали конфликты между политическими проблемами и проблемами, связанными с семьей, религией или претензиями индивида. В этих конфликтах видно, какую
20

ценность для афинян представляли семейные связи. Так, Антигона, героиня одноименной трагедии Софокла, предала погребению тело своего брата, невзирая на строжайший запрет царя Креонта, ибо, согласно греческим верованиям, непогребенное тело не дает возможность душе обрести покой в царстве мертвых. Брат Антигоны выступил против родного города, за что, по мнению царя, и должен быть наказан даже мертвым — однако древние семейные традиции оказались сильнее его приказа. В этой трагедии у Антигоны есть жених, но любовь в трагедии не играет роли — выполнение долга было нормой, ради которой Антигона шла на смерть. Характерно, что в трагедии жители Фив поддерживают Антигону: ведь она действует в соответствии с групповыми ценностями, — так, как и следовало согласно норме (Софокл, по словам Аристотеля в «Поэтике», показывал людей такими, какими они должны быть).

          Греки не боялись смерти как таковой, ибо смерть для них означала отсутствие страданий (и вообще чувств), как об этом говорит герой трагедии Еврипида «Алкестида», скорбя о смерти жены: «Почившая — счастливей, чем муж ее. Что Солнце? Что Аид? Уж никогда и никакое горе Алкесты не коснется...» (ст. 940). Величайшим несчастьем была для эллинов потеря родных и сородичей — жизнь в одиночестве. Медея убила не Ясона, предавшего ее, но их общих сыновей и невесту Ясона, так что тот обречен был жить в полном одиночестве всю свою жизнь («Больше нет детей, и ты будешь страдать [всегда]», — говорит Медея в трагедии Еврипида. В трагедии Софокла «Терей», дошедшей только во фрагментах, герой соблазнил сестру жены, и жена, чтобы наказать мужа, хочет убить их сына. Креонт после неправой — с точки зрения граждан Фив — казни Антигоны потерял и сына, и жену, которые покончили жизнь самоубийством. Так был он, по существу, наказан за жестокость и пренебрежение групповыми нормами — не смертью, но одиночеством. И Креонт восклицал: «О смерть, я зову тебя!»

           Когда мы говорим о восприятии смерти греками, то следует обратить внимание на появление эпитафий — надписей над могилами, а не внутри их—в отличие, например, от Древнего Египта. Эпитафии, как и изображения на памятниках, по существу, были созданы для живых как память об умерших, как выражение чувств оставшихся в живых, их горя, их любви. Недаром на надгробных стелах классического периода часто изображалась сцена прощания живого с умершим: живые как бы стремились сохранить свою связь с близким человеком. Это должно было смягчить их горе.
21

           Было ли «счастье» у женщин связано с какими-то особыми нормами и эмоциональными переживаниями? В трагедиях Еврипида и в так называемой новой комедии, возникшей в IV в. до и. э., можно услышать голоса женщин и узнать об их чувствах (правда, в интерпретации авторов-мужчин). Для них счастьем была любовь, а несчастьем — жизнь с нелюбимым мужем. Медея, узнав, что муж собирается бросить ее, выступает с монологом, описывающим судьбу женщин: «Да, между тех, кто дышит и кто мыслит, нас, женщин, нет несчастней. За мужей мы платим — и недешево, а купишь — так он тебе хозяин, а не раб... И завиден удел жены, коли супруг ярмо свое несет покорно. Смерть иначе. Ведь. муж, когда очаг ему постыл, на стороне любовью сердце тешит...» (ст. 230-251). Женщина несчастна, когда муж ее не любит. Однако при всех тяготах брака замужество было для женщины (во всяком случае, женщины-гражданки) основной ценностью. В эпитафиях на смерть девушек говорится как о несчастье в их короткой жизни, что они не познали брака, причем некоторые из таких эпитафий были созданы женщинами ⁹. Для женщин любовь представлялась счастьем более важным, чем богатство. В одном фрагменте комедии IV в. до н. э. дочь старается убедить своего отца, чтобы тот не заставлял ее бросить мужа и выйти замуж за другого, более состоятельного. Она говорит, что нынешний муж для нее — это все, чего она желает. «Мое наслаждение — его наслаждение. И сколько нужно денег, чтобы они дали мне такое же наслаждение, какое дает мне мой муж?»¹⁰ С ее точки зрения, будет несправедливо, если она не разделит с ним любую участь, включая бедность.
22

         Я полагаю, что противопоставление богатства счастью стало типичным для людей, живших во времена войн и грабежей, столь частых во второй половине IV в. до н. э. В тот период, когда политическая жизнь в греческих государствах зависела от произвола полководцев, чувства индивида становились все более и более значимыми. В комедиях Менандра главная тема — любовь и ревность; молодые люди любят не только гетер, но и своих жен, а счастливый конец в подобных комедиях был правилом — и это, конечно, соответствовало настроениям аудитории.

         Можно полагать, что рядовые граждане в обыденной жизни классического периода также ценили прежде всего семью и благосостояние. Во многих посвятительных надписях, адресованных божествам, посвящение ставится ради сохранения имущества и родных (оikeioi — дословно те, кто в доме). Правда, формулы таких надписей стереотипны и, вероятно, не всегда отражают реальные чувства, но само складывание подобного стереотипа отражает групповые представления о ценностях.

          В нашем распоряжении есть несколько примеров сильных эмоций не персонажей трагедий, а реальных людей. Эти эмоции были связаны с опасностью, угрожавшей любимым людям, или же с утратой любимых. Плутарх говорит в своей биографии Перикла, что привязанность Перикла к Аспасии была эротической и что Перикл очень ее любил. Когда против Аспасии было возбуждено судебное преследование по обвинению в непочитании богов, Перикл спас ее, проливая — по выражению Плутарха — потоки слез перед судьями, — и умолил их-таки освободить Аспасию. Чтобы спасти любимую женщину, первый человек в афинском правительстве пошел на унижение, упрашивая судей,.избранных жребием из простолюдинов, многие из которых наверняка испытывали удовлетворение, видя его унижение.
23

         В некоторых надгробных надписях мы можем прочесть о горе матерей, потерявших своих детей. В одной эпитафии с острова Аморгос, вырезанной на статуе молодой женщины, сказано, что эта статуя является памятником горю ее матери. Некая Ксеноклея из Пирея умерла от горя, когда ее сын утонул в море восьми лет от роду (нужно заметить, что у нее остались дочери). В эпитафии приводится интересная фраза: «Нет никого, настолько не знавшего страданий, кто бы не посочувствовал твоей судьбе» ¹¹. Может быть, такие сильные эмоции, что порой приводили к смерти, и не были частым явлением, но сочувствие, если судить по приведенной фразе, было нормой.

           То, что сострадать необходимо, отражено и в трагедиях: у Еврипида в «Геракле» Тесей, помогая Гераклу, говорит: «Делить несчастье друга не боюсь я» (ст. 1220); в свою очередь Геракл в другой трагедии Еврипида «Алкестида», тронутый горем друга, спасает героиню от смерти- Горе и сострадание были эмоционально связаны и относились прежде всего к событиям в частной жизни человека.

           Можно думать, что в греческом полисе V- IV вв. до н. э. групповой идеал правильной (счастливой) жизни граждан и индивидуальные эмоциональные переживания не всегда совпадали, хотя и должны были оказывать друг на друга взаимное влияние.

          Поведение Перикла по отношению к Аспасии было для своего времени уникальным. Но в эллинистический период большую популярность приобрели любовные новеллы, вроде тех, что основаны на истории Антиоха, сына царя Селевка, полюбившего свою мачеху и с согласия отца женившегося на ней, или же история о Гиппархии, ушедшей из дома с философом Кратетом. Обе истории не были вымышлены: Гиппархия действительно ушла со своим возлюбленным и стала философом, а Антиох в честь любимой жены основал города и побудил греков обожествить ее ¹². В литературе эти подлинные истории были приукрашены рассказами о страданиях и усилиях влюбленных (в первом случае — принца Антиоха. заболевшего от любви, во втором — что особо значимо — самой Гиппархии, которую уговаривал отступиться от планов бегства даже сам ее возлюбленный). Страдание от любви стало главной темой эллинистических новелл и стихов.
24

           Сама концепция счастья менялась во времени: в эллинистический и раннеримский периоды она не была уже связана с полисными ценностями и семейными традициями, как они отражены у Геродота и в трагедиях. В поэзии авторов-мужчин ценностями провозглашаются прежде всего любовь (правда, как правило, к гетерам, которые не столько дарят счастье, сколько мучают капризами и неверностью) и дружба. В женской поэзии любовь - основа счастья («Слаще любви ничего. Остальные все радости жизни второстепенные _ сказано у Носсиды, поэтессы конца IV в. до н. э.¹³). В философии вместо eutychia идеалом становятся apatheia (свобода от страсти, отсутствие страданий) и ataraksia (невозмутимость, спокойствие). Эта концепция отражает чувства индивида, замкнутого на самом себе или — точнее — на своей группе, а не гражданина.
 

1 Как пишет А.-Ж. Фестюжьер: «...Видя, что земная жизнь человека далека от блаженства, греки отодвинули счастье в отдаленные земли или далекие времена» (Фестюжьер А.-Ж. Личная религия греков. СПб., 2000. С. 39.
2 Например, в царстве Осириса, куда, согласно верованиям египтян, попадали оправданные на суде Осириса умершие, росла пшеница выше человеческого роста, поля были прорезаны полноводными каналами.
3 Это видно уже в поэмах Гомера: тень Ахилла говорит Одиссею, попавшему и Аид: «Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату / У бедняка, мужика безпадельного вечно работать, / Нежели быть здесь царем мертвецов...»
(Одиссея, XVIII, 489-491).
4 Речь в русском переводе приведена в книге: Ораторы Греции. М., 1985.
5 Lefkowitz M. Women in Greek Myth. Baltimore, 1986. P. 68.
6 Древнегреческая элегия. СПб., 1996. С. 148-155.
7 Подробный разбор отношения к гомосексуализму в Древней Греции дан в книге: Cohen D. Low, Sexuality and Society. The Enforcement of Moral in Classical Athens. Cambridge, 1998. P. 198-202.
8 Murray 0. City of Reason //The Greek City from Homer to Alexander / Ed. 0. Murray and S. Price. Oxford, 1991.
9 Lefkowitz M. R., Fant M. B. Women's Life in Greece and Rome. Baltimore, 1992. P. 6-7.
10 Page D. L. Selected Papyri III. Cambridge (Mass.). 1941. P. 185-187.
11 Hansen P. A. Carmina epigraphica graeca. B., 1983. :N° 586.
12 RoherL. Etudes Anatoliennes. Amsterdam, 1970. P.15.
13 Древняя греческая элегия. СПб., 1996. С.183.