Борис Кудряков

Борис Кудряков. Автопортрет. Начало 70-х гг.

Материалы для этой страницы, ссылки и фотоработы Бориса Кудрякова

О Борисе Кудрякове в интернете:

Борис Кудряков. Стихотворения 1990-х годов

Интервью с Борисом Кудряковым
Макс Касис (Воспоминания)
Дарья Суховей. Рецензия на книгу «Лихая жуть»

На этой же странице:

Аркадий Драгомощенко. Последняя фраза

Вальран. Слово о художнике и его выставке

Борис Констриктор

ЧЕЛОВЕК-ГОРА

http://magazines.russ.ru/km/2005/3/ku18.html

Писать о Борисе Кудрякове (Гран-Борисе) у м е р рука не поднимается. С течением времени (сорок лет знакомства) он мне представлялся скорее не биологической, а мифологической сущностью. Порождением каких-то нездешних грамматик. Поэтому у м е р в этом контексте приобретает удельный вес ницшеанского толка.

Сам он касаться этой темы не любил, но однажды сравнил данную процедуру с пересадкой на другой поезд, а незадолго до болезни сказал, что “безноску” встретит с улыбкой, по-свойски.

“Поднятие тяжести” началось в недрах Боровой улицы, одной из самых пролетарских в Питере, в 1946 году. Он вырос в простой семье, мать всю жизнь проработала на ткацкой фабрике, а выйдя на пенсию, стала служить в гардеробе. Бабушка дожила чуть ли не до ста лет и последние годы проводила за разбиранием мулине на подоконнике. В графе “отец” стоял прочерк, он был репрессирован в конце 1940-х. (Когда началась повальная эмиграция в Израиль, Б. К. стал утверждать, что прочерк — семит и на этом зыбком основании хотел свалить за кордон. Но мать, узнав об эскапистских намерениях сына, пришла в ОВИР на Желябова и опровергла декларируемую этническую принадлежность прочерка.) Уже после окончания фотоучилища и службы в армии (три года, стройбат, Монголия) он в 1968 году появился на Малой Садовой (благодаря однокашнику по этому училищу, моему двоюродному брату, писателю А. Нику). Поначалу будущий автор “Ладьи темных странствий” скептически отзывался о литературе и утверждал, что она ему “не ндравится”, что его интересует только фотография. Но постепенно знакомство с такими персонами, как Константин Константинович Кузьминский (ККК), Владимир Эрль (В. Э.) и другие изменило его взгляды на искусство столь кардинально, что он начал не только запойно читать запрещенные книги (быстро перестав говорить “пинжак” и “польта”), но и сам стал писать прозу и стихи. Один из первых его опусов того периода “Песня над озером” настолько пришелся по душе В. Э., что он напечатал его в эстетике своего машинописного канона. Стихотворением 1969 года, где лирический герой собирался навестить “больную бледнолицую инфанту”, помнится, восхищался ККК. По его мнению, неискушенный автор упоенно перебирал там слова из нового для себя лексикона, как ребенок яркие цветные стекляшки.

Вскоре Б. К. становится завсегдатаем салона ККК на бульваре Профсоюзов. Там Гран-Борис вступает, не оставляя занятий литературой, в творческое соперничество с гениальным фотографом Борисом Смеловым (Пти-Борисом). Эта многолетняя дуэль двух выдающихся фотографов однажды привела Грана и Пти к настоящему поединку на лопатах в угольной яме кочегарки Апраксина двора (после распития портвейна в “Сайгоне” и принятия каких-то усиливающих кайф таблеток). Видавший виды сменщик настолько был потрясен обликом сдававшего ему дежурство Б. К., что тут же молча выдал дуэлянту рубль, мистическим образом предвосхитив с будущим лауреатом ритуал Премии Андрея Белого. Вообще, отношения с Бахусом складывались у Б. К. настолько доброжелательные, что иногда, будучи не в состоянии сам дойти до “Былины” (заведения, находящегося на углу Свечного переулка, где тогда жил, и улицы Достоевского), он звонил мне на Исаакиевскую с просьбой приехать и принести ему две бутылки сухого. В этом состоянии он передвигался по квартире тихо-тихо, стараясь не раздражать мать, Анну Николаевну. Надо ли говорить, что результат этих психоделических па был прямо противоположным. После смерти матери (которая на свой манер его очень любила) Б. К. перестал пить вообще. Я, как человек, подверженный тем же искушениям, пытался узнать, как он добился такого ошеломительного результата: зашился, закодировался? Гран безмолвствовал. А совсем недавно мой сын сказал, что, по словам Б. К., ему помог батюшка...

Последнее убежище Гран-Бориса — однокомнатная квартира на самом краю города, заставленная сверху донизу диким количеством картонных коробок с рукописями, негативами, картинами и каким-то невероятным барахлом, которое он несколько лет собирался выбросить и оставить только самое ценное, отделить зерна от плевел. Увы...

Знакомство с ККК переросло в дружбу с художниками, и Б. К. стал писать маслом. (Как заметил принявший большое участие в его самый тяжелый период Кирилл Козырев, если бы у Гран-Бориса была возможность заняться скульптурой, то наверняка и в “области ваяния” он достиг бы превосходных результатов. Когда к нам на Исаакиевскую привезли из Екатеринбурга родовое антикварное пианино жены, то мы, будучи с Граном совершенно одни в квартире и легком подпитии, решили предаться импровизации... Никогда ни на каком музыкальном инструменте из нас никто не играл. Я изобразил нечто бравурное, увлекшись левой частью клавиатуры. Громадный же Борис Александрович пленился правой частью и стал подбирать какие-то тихие атональные аккорды, это настолько не соответствовало грановским громадным лапам, что я замер, пораженный этим его тайным контрапунктом.) Б. К. участвовал в выставках, напечатал в самиздатском неофутуристическом журнале “Транспонанс” статью о нонконформистской живописи “Рукосуйный маргарин”. Таким образом, фотография обогащала слово, а живопись — фотографию. Границы между видами искусств размывались, шло взаимопроникновение. Тот, кто видел его последние натюрморты, сделанные обыкновенной “мыльницей”, не забудет их никогда. Это дзен.

Неудачная попытка эмиграции привлекает внимание к Человеку-Горе со стороны милиции и КГБ. Гран начинает партизанскую жизнь. Скрывается от участкового, стремящегося посадить его за тунеядство, то на какой-то барже, то в сарае за городом. Результат бесед на Литейном — пьеса “Дверь”, в которой два героя, Дружище и Искатель, изощряются в ходе бесконечного абсурдного допроса. Эти перипетии превратили Б. К. в виртуоза-дезинформатора. Самый невинный вопрос о планах приводил его в бешенство. Однажды, застав молоденькую пассию за разглядыванием рукописей, он выставил ее за дверь навсегда. Если он ехал отдыхать в Псковскую область, то всем знакомым сообщал, что едет в Карелию. Шагая по проселочным дорогам, Б. А. опирался на специальный посох, железный наконечник которого в целях маскировки был замотан в газету.

Человек-Гора (вот парадокс!) скользил по жизни как фигурист (в юности был неплохим спортсменом: коньки, лыжи, туризм), не желая твердой сцепки с этим миром. Недаром он пишет в своем шедевре “В деревне”: “Метель наслаждалась своими вихрями, это была пляска свободного ветра природы и ночного солнца, вихря, подлунного вопля, так хорошо на душе становилось в мечте улететь вместе с нею. Я посмотрел в далекую и уютную темень. Меня „кто-то“ звал, но я чуть покачал головой”.

Семья, карьера, домашний уют были бы для Б. К. обузой. Он смотрел на жизнь с позиции отстраненного, не слишком заинтересованного наблюдателя (“милая дуся жизнь”). Человек был для него феноменом в ряду других явлений, и только.

Окружающие иногда чувствовали в нем эту линнеевскую беспристрастность, что изредка приводило к эксцессам. Так, один питерский поэт ни с того ни с сего вонзил в него вилку, а другой знакомый, сидя на заднем сиденье машины, впал в такую немотивированную ярость, что стал душить Б. К., вольготно развалившегося на переднем, ремнем безопасности. Некто, проходя мимо, вдруг заехал ему по физиономии. На сторожевых объектах (лодочная станция, офис) на него были совершены разбойные нападения.

“Плоды холодных наблюдений” находили прибежище в самиздатских журналах и антологиях (“Часы”, “Обводный канал”, “Транспонанс”), были удостоены Премии Андрея Белого (1979), Тургеневской премии за малую прозу (1998), и, естественно, Кудряков стал почетным членом Академии зауми. Какая часть творческого наследия издана, сейчас понять невозможно. Что осталось за пределами “Рюмки свинца” (Л., 1990, тираж 10 000 экз.), “Лихой жути” (СПб., 2003, тираж 500 экз.) и “Одиннадцатого измерения”, книги фотографий и текстов (СПб., 2003, тираж 100 экз.)?

На моем дарственном экземпляре “Рюмки свинца” Б. К. запечатлел названия и краткие характеристики четырех неизданных книг:

“А так же существуют в природе след. авторские книги. При жизне не надо...

1. “Лихая жуть” 35 стр., с рисунками, поэзотабурет в стиле мажора, 2 экз., 1983 г.

2. “Пролетаймаут” 260 стр. с рисунками и фото. 6 экз. (3 экз. утеряно уже, украдено еще, изъято увы. 1990 г.).

3. “Рубероид” нонутилитарная, дечисточанная поэзик. Сугубо академического интереса. 104 стр. с рис. автора. Автоматическим эгопортретом фото, на фоне пейзажного ажа. 1991 г., 2 экз.

4. “Славные годы” ретрокивок, стиша, фото людей, город. 2 экз. 1971—91 г.”

Надеюсь, это не очередная его гениальная партизанская деза.

Авторскую книгу “Одиннадцатое измерение” предваряет интервью с Гран-Борисом. Там он сообщает, к моему изумлению, что писать начал с 14 лет. “Меня тогда раздражал Чехов. Талант, но как-то все время сдерживающий и обрезающий себя”. В этой изумительной последней книге не сдерживающий себя Гран заставляет свою миф-машину набирать такие обороты, что возникает нечто неординарное, н о в о е. Здесь фотограф и писатель не хотят остановить мгновение, сколь бы прекрасным оно ни было. Они мыслят процессами, вихрями, потоками. Эта маленькая книжечка недаром имеет свое вызывающее название (см. выше и ниже), она и частица, и волна, это квант новых, еще не раскрытых возможностей художника.

“В ноябре <...>, я в деревне выхожу в темный ночной лес. На поляну или опушку. С фонарем „Летучая мышь“. С переносным столиком. Усаживаюсь за него. Слышно как за спиной зевает кикимора, шуршит еж, падают шишки. После „подготовки“ выхожу в одиннадцатое измерение или просто наслаждаюсь звуками. Под утро возвращаюсь, насыщенный токами ночи”.

Свидетельство о смерти гласит, что Борис Александрович Кудряков скончался 11 ноября 2005 года.

Когда творческий путь, увы, завершен и громада айсберга содеянного Гран-Борисом начинает проступать для каждого наблюдателя той или иной гранью, можно с уверенностью сказать только одно: из нашей мелочной современности ушел большой художник, роль и масштабы которого начинают осознаваться только сейчас.

Жизнь после смерти началась.

Аркадий Драгомощенко

ПОСЛЕДНЯЯ ФРАЗА

http://magazines.russ.ru/km/2005/3/ku18.html

Материя молвы, слухов, говора неосязаема и неоспорима. Ее бездумно распускают, чтобы приняться ткать заново. Число фотографий людей превышает число самих людей на земле. Иные нити путаются, и тогда по узелкам, словно в чаще древнего “кипу”, память нащупывает зыбкие пустоты метаморфоз. Фотография, невзирая на легкость восприятия схожести оригинала и изображаемого ею, не является инструментом свидетельства. Под свидетельством мы подразумеваем документальное подтверждение, то есть утверждение (отвердевание и отвержение) тех или иных фактов, которые якобы имели место.

В поздних 1960-х Борис Александрович Кудряков приходил в “Сайгон” (иной, тот, где наливали кофе и где остальное), устанавливал взгляд на условном средокрестии запотевшего окна — четвертый стол от входа. Или первый. Факт является условной единицей, измеряющей некую протяженность. Для смягчения условий ее называют “историей”. Факт не потрогать руками, нельзя сказать, что “мое стояние на фоне памятника петру первому есть неоспоримый факт моей жизни”.

Дома снимался (сам собою) натюрморт. Чему предшествовала длительная подготовка оптики, состоявшая из совлечения искусно склеенной картонной трубки и набора взыскательно подобранных линз от всевозможных оптических приборов, включая детский фильмоскоп. Соотнесение “меня” и “памятника” обязано множеству предпосылок и возможных следствий, в паутине чего действие нахождения у памятника занимает совершенно незначительную позицию. После чего производятся тончайшие временные расчеты и камера водружается на штатив перед столом, на котором в необходимом порядке располагаются сухие гранаты, очки со сломанной дужкой, длинногорлая бутылка, отвертка. Иногда моток чудесной, матово сияющей проволоки.

Время экспозиции равнялось времени неторопливой прогулки с ул. Боровой, распивания вина, случайной беседы и возвращения. Натюрморт требовал 4—6 часов времени.

Мы не можем сфотографировать вчерашнюю ссору, мысли, пришедшие минутой спустя, сон, напоминающий сон, виденный двадцать лет назад при переходе Эртелева переулка (в поле зрения тогда попала портовая крыса), книжную страницу, парящую в канале, испещренную зеркальным письмом, лицо человека в автобусе и многое другое, из чего в итоге соткалось совершенно бесплодное желание сфотографироваться на фоне памятника.

Терпение и собственное отсутствие пересекались в точке замысла. В ту пору Борис Александрович и думать не думал, что спустя 20 лет Martha Casanove также примется за склеивание объективов, чтобы в итоге создать альбом “Камера-обскура”. Ее альбом был посвящен Петербургу. Нет, конечно, мы можем все это запечатлеть на пленку. При желании и должной резвости воображения возможно также изобразить сон (так снимается кино...), но каждый раз это будет некая стадия, некий increament, частица, которая с легкостью может быть делима до бесконечности.

Но Петербург был изначально посвящен Борису Кудрякову. Подношения города фотографу, писателю, художнику были непритязательны. Однaко они оставили ощутимый след в одном из ведущих в ту пору журналов ZOOM, где были опубликованы фотографии того, что мы именуем “городом”, still life города.

В число их, впрочем, не попала моя любимая — натюрморт с горящей книгой. Все между собой связано. Я намеренно не говорю о его книгах. Однажды они были развешены по стенам, и люди их изучали, приближаясь вплотную, порой проходя насквозь. Они не были зеркалами. Чем мы были? Тот еще вопрос...

Когда в ноябре какого-то не понять какого года на подмостках Москвы Борису Александровичу вручали премию им. Тургенева за вклад в развитие русской прозы, он наклонился, чтобы сказать мне на ухо: “Если бы они знали, что на твоей любимой фотографии горит том Тургенева, не видать мне этой премии...”

На постановку натюрморта ушло а) 2 (две) бутылки вина “Ркацители” — были выпиты с Борисом Смеловым, б) 1,5 литра керосина, в) две коробки спичек. Натюрморт снимался под железнодорожной насыпью за станцией Горелово.

Но воображение рисует другую картину. Со слов Бориса Останина, у которого на даче часто гостил Борис Александрович. Мы видим его фигуру, удаляющуюся к отдаленному песчаному полю. На плече у него собственноручно сколоченный письменный стол.

Проходит еще полчаса, и мы уже наблюдаем, как в пространстве, открытом всем ветрам и моросящему дождю, за столом сидит человек, менее всего имеющий отношение к тому, что мы зовем “мы”. Человек безучастен. Он пишет.

“Все разошлись по сторонам, песочный человек задумался: я пришел в эту жизнь, как на работу. И что я получу за нее?” Вероятно, теперь он получил исчерпывающий ответ. Последняя фраза добавлена в утро 17 ноября 2005 года.

Вальран

При жизни у Бориса Кудрякова на родине вышли две книги – «Рюмка свинца» (1990) и «Лихая жуть» (2003) и состоялось две персональные выставки – «Дисциплинарные танцы» (1998) и «Коррелят елового сада» (2001). Название данной выставки [«Родные угодья» 2006] взято из пьесы Бориса «Впереди земля», в которой диктатор собирается «увеличить производство погон, орденов, лопат и сочинить гимн «Родные угодья». Собственно Б. Кудряков всю жизнь снимал «родные угодья». По его словам, «главная тема – успеть зафиксировать питерскую городскую жизнь в её «непричесанности». Остро почувствовал, как меняется окружающий мир. Мгновения света, фактуры, персонажи, манера поведения людей даже из ближайшего прошлого уже неповторима. Это осознание создает у меня острое желание поймать мгновения уходящего времени. И эта погоня безостановочна» (Интервью с Д. Пиликиным. 12.09.2003).

Борис Кудряков с конца 1950-х годов стал снимать ленинградские дворы и жизнь города. Если официальная фотография разрабатывала две темы – парадный и лирический город, то Б. Кудряков снимал ленинградские трущобы - покосившиеся дома с облупленной штукатуркой и выбитыми окнами, грязные дворы, в которых играют дети на фоне дровяных сараев, улицы с разбитыми тротуарами, по которым бредут озабоченные советские граждане, т. е. беспросветную убогость советской жизни. А она была повсюду, в любом ленинградском дворе, даже на Невском проспекте

В начале 1960-х годов, еще до поступления в училище, это сложившийся фотохудожник со своей тематикой – «непричесанный» быт города. Более того, Борис первый стал систематически снимать ленинградскую «достоевщину» - грязь и мрак, дворы-гробы, город на грани гибели, который может породить только безумие, болезнь и исковерканные судьбы. На фотографии «Моховая ул. 1969» в грязном дворе с лужами и кучами снега, с обрушившимся карнизом играют дети. На обратной стороне фотографии текст: «Тогда я любил заходить в такие места. Сейчас я удивляюсь собственному мазохизму. Где-то сейчас «эти» мужчины и женщины. Уёбищное детство… А бывает иное?». В фотографиях дворов иногда оказываются дети, но никогда – взрослые. Советский человек страдал шпиономанией, и всякий персонаж с фотоаппаратом был для него потенциальным шпионом. На фотографии «Мягкое слово ВЕСТИБЮЛЬ» (1969) во дворе с абсурдной одноэтажной пристройкой с треснувшей стеной, маленькими окнами разных размеров у единственной двери весит новый указатель, из которого следует, что в этом подъезде №1 на 1-ом этаже квартира 31. Перед этим нелепым сооружением куча грязного снега, на которую взбирается девочка. Внизу подпись: «Март1969 г. Б. Кудряков. Фотоаппарат «Зоркий-С». Через 6,3 минуты меня уже вели в участок. «Гнида, снимает нас, потом по Свободе нас опозорят, и этот тоже…». На обратной стороне фотографии написано: «Дворик и девочка в послегриппозном состоянии дышат тающим снегом в предчувствии положительных мыслей. Ул. Маклина». Первая персональная выставка Б. Кудрякова, которую в 1981 году организовал в Париже художник А. Путилин, называлась «Мир Достоевского».

Бориса интересовала не только мрачная жуть ленинградской жизни. У него есть лирические пейзажи города, снятые, по-видимому, моноклем. («Пейзаж городской с мостом на среднем плане и дымкой отечества». 1964, «Пейзаж в пригороде Ленинграда», 1970). В 1963 году он сделал ряд фотографий на пляже у Петропавловской крепости, в 1965 - серию «Увольнение», где два солдата соблазняют девушку.

Портреты Б. Кудряков снимал не охотно, «под нажимом моим…Портреты поэтов он также предпочитал снимать на задворках» (К. Кузьминский).

Первые известные натюрморты Бориса относятся к началу 1960-х годов. Их можно отнести к «бытовым» натюрмортам. Например, на столе покрытым скатертью стоит банка с цветами, в тарелке зеленый лук, чайник и разрезанная буханка черного хлеба. В начале 1970-х годов его отношение к натюрморту резко меняется. В отличие от большинства своих советских современников он впервые обратился к «некрасивым» предметам – железки непонятного назначения и мятая газета, кирпич и сломанная иголка с ниткой, искореженные гвозди и дохлая крыса. В натюрмортах ощущается аромат абсурда, иронии и парадокса, что сближает их с его литературным творчеством. В «Натюрморте с полушкой» (1980) на плоскости лежит монета пол копейки 1912 года, мертвая стрекоза, осколок зеркала, в котором отражается хвост стрекозы, и сломанная иголка с черной ниткой. В «Натюрморте с пентапризмой и царапиной на негативе» (1978) на круглой деревянной столешнице лежит кусок граненного стекла и расставлены ржавые железные предметы, непонятного назначения. Верхнюю часть кадра разрезает горизонтальная царапина.

После перестройки Б.Кудряков каждую свою работу стал снабжать текстом, который нас отсылает к традиции концептуализма. Например, на тряпке, призванной символизировать скатерть, разбросаны спички, лежит разрезанное яблоко, стоит бутылка с водой и горит раскрытая книга, между страниц которой заложено письмо, а на еще не сгоревших страницах граненный стакан с водой. Работа снабжена текстом: «Горящий натюрморт». Февраль 1972 года. (Пустырь Правого берега Невы). Горит «Накануне» Тургенева». Иногда текст является неотъемлемой частью самого натюрморта. В «Натюрморте с Аппетитом» (1982) на задней стороне стола стоит прислоненный к стенке плакат, на котором изображены школьники, обедающие в столовой, дана таблица распределения суточного питания для различных возрастов и цитата И. Павлова «…аппетит.. есть сильнейший возбудитель пищеварительных желез». На плакате висит блесна с тройным крючком, а перед плакатом на столе стоит спичечный коробок, электрическая лампочка, коса женских волос и пачка кофейного напитка «Балтика».

В натюрмортах Б. Кудряков сочетает несочетаемое, он сбивает восприятие с привычного, банального и бытового уровня. Зритель ищет контекст, в котором пищеварительные железы, женские волосы и электрическая лампочка обрели бы смысл. Но здесь нет, и не может быть тривиальных связей как в сочетании – водка, селедка, стакан. Соотношение несоединимых предметов отсылает нас к логике абсурда, в которой степень несочетаемости отдельных элементов определяет структуру и энергетику целого. Борис Кудряков и в литературе, и в фотографии продолжает и развивает линию русского абсурда на материале застойного или победившего социализма. Разве можно воспринимать плакат о распределении суточного питания с чудовищно нелепой цитатой из И. Павлова, без иронии. В нищей стране, где большая часть населения вела полуголодное существование, подробная инструкция по поводу режима питания является типичным примером советского абсурда.

Абсурд, мрачная ирония, введение текстов в изобразительный ряд, авторские комментарии предвосхищают тенденции постмодернизма, представители которого впервые по достоинству оценили творчество Б. Кудрякова.

Б.Кудряков «снимал ««Сменой-1», «Сменой-2», «Москвой-2 (6х9) и Лейкой советской сборки – «Зоркий» с хорошим подбором оптики – от руссара до портретника. Зеркалку «Зенит-3М» Гран приспособил для съемки объективами Монокль собственного сочинения... И он действительно фотографировал спичечным коробком – крохотной камерой обскура» (Н. Матренин). Борис Кудряков в совершенстве владел фотографической техникой и технологией. Б. Смелов, когда у него возникали технические трудности, чаще всего обращался к Грану (Н. Матренин). При всем при этом Б.Кудряков снимал на просроченной пленке, печатал на плохой бумаге, иногда специально царапал негативы, добивался внешнего сходства отпечатков с любительской фотографией. Он не хотел, чтобы форма (технические изыски) заслоняла содержание («непричесанность», абсурд и парадоксы советской действительности, для которой низкое качество было нормой). Я думаю, он был бы доволен, если бы на его фотографиях стоял штамп «Сделано в СССР».

Борис Кудряков по праву считается родоначальником послесталинской независимой фотографии. Он реанимировал линию петербургского архетипа, идущую от Н.Гоголя, Ф.Достоевского, К.Вагинова, М.Добужинского, П.Шилинговского. Вслед за Гран Борисом Петербург Достоевского снимал Пти Борис. Собственно формирование Бориса Смелова как художника шло под влиянием Грана. Если натюрморты и пейзажи Б. Смелова конца 1960-х годов напоминают аналогичные работы Б. Кудрякова, то, начиная с начала 1970-х годов, их пути расходятся – Пти выбирает последовательный эстетизм, Гран остается непримиримым антиэстетом.

Абсурдистскую линию в фотографии в 1970-е годы продолжил Н. Матренин, а Л. Звягин в эти же годы снимал мусорные свалки и создавал из мусора натюрморты.

Гран Борис Кудряков примерно на 20 лет опередил свое время. Только после перестройки художники и фотографы стали систематически разрабатывать проблемы, которые волновали Грана – валоризация и эстетизация «некрасивого», внедрение логики абсурда в построение зрительного ряда, соотношение текста и изображения в произведении.

Борис Кудряков родился 28 мая 1946 года в Ленинграде. Фотографировать начал в 1956 году. Первую камеру «Смена-1» позаимствовал у старшего брата, когда тот служил в армии. Учился в фотокружке Дома пионеров Московского района, где в 1962 была его первая выставка. Первые литературные опыты – 1960 год. По свидетельству К. Кузьминского Б. Кудряков «был учеником студии Б. Веселова во Дворце пионеров». («Ленинград. 70-е») В 1963 -1965 году учился в фотоучилище. Его сокурсником и приятелем был Н. Аксельрод (А.Ник), с середины 1960-х годов, входивший в круг литераторов Малой Садовой. В 1965 – 68 служил в стройбате. «Много писал в армии. Посылал опусы в Москву, в литконсультацию. Видимо из-за этого перевели из Минского гарнизона в буддийские пустыни Монголии» (Интервью Д. Пиликина 12.09. 2003). Кроме того, писал порнографические рассказы, которые пользовались популярностью у сослуживцев. Фрагмент одного из таких рассказов помнит Б. Констриктор: «На следующее свидание Толя попросил Зину прийти без трусиков». Вернувшись из армии в 1968 году вступил в фотоклуб Выборгского ДК, где познакомился с Б. Смеловым. Ввел его в круг Малой Садовой и познакомил с К. Кузьминским. Именно Кузьминский дал прозвища «Гран» Борис (Кудряков) и «Пти» Борис (Смелов), чтобы различать двух Борисов.

C 1968 года Гран Борис становится активным участником независимой культуры, снимая по просьбе К. Кузьминского не только портреты художников и литераторов ленинградского андеграунда, но фотоспособом размножая самиздат и снимая на пленку материалы, которые К. Кузьминский переправил за границу и которые вошли в многотомную антологию новейшей русской поэзии «У Голубой Лагуны». Параллельно Б. Кудряков снимал пейзажи, натюрморты, сюжет. К этому времени он уже сложившийся фотохудожник, со своей тематикой и стилистикой.

С начала 1970-х годов пишет повести и рассказы, которые публикуются в неофициальных сборниках и журналах «Часы», «Обводный канал», «Транспонанс», «Мария», «Митин журнал» «У Голубой Лагуны». С 1974 года создал 43 книги в одном экземпляре (рисунки, тексты, фотографии). Был членом Клуба-81.

Работал фотографом в НИИ, на заводах, с 1972 года – оператором газовой котельной, сторожем, грузчиком.

Во второй половине 1970-х годов Б. Кудряков предпринял попытку эмигрировать. Получил приглашение из Израиля, подготовил все документы, но мать категорически отказалась подписывать согласие на его отъезд. Тогда он подделал её подпись. Это стало известно в соответствующих органах. Неудачная попытка эмиграции, публикации в неофициальной прессе, тесные контакты с диссидентами привлекли внимание КГБ. Его неоднократно вызывали на допросы по поводу самиздата и тамиздата и, по его словам, установили за ним слежку.

Будучи человеком тревожным и мнительным, после этих событий Б. Кудряков стал тотальным конспиратором. В разговоре с друзьями, он ни при каких обстоятельствах не называл никаких имен и фамилий. Ему казалось, что за ним ведется постоянное наблюдение. На обратной стороне фотографии «Разъезжая ул. Ноябрь 1970» он написал: «По теме Ленинград – Петербург, было отснято за 20 лет с 58 по 1978 более 15 тысяч кадров, но … «держать» у себя дома в те годы такой материал было чревато и однажды, с Борисом Михайловичем мы выехали в «Дибуны» и сожгли два рюкзака негативов, писем, фотографий и магнитофонных пленок, от греха подальше».

С начала перестройки тексты Б. Кудрякова печатаются в официальных журналах «Волга», «Знамя», «Радуга», «Новая литература», «Зеркало», «Новая русская книга». В 1990 вышла первая его книга «Рюмка свинца», в 2003 – вторая – «Лихая жуть». Лауреат Литературной премии Андрея Белого (1979), Международной отметины Давида Бурлюка (1992), Тургеневской премии правительства Москвы «За вклад в развитие малой прозы России» (1998)

Со второй половины 1980-х годов Б. Кудряков снабжает фотографии текстами, которые или документируют момент и ситуацию съемки или являются свободной импровизацией, не имеющей никакого отношения к сюжету и времени создания, но направляющие восприятие в определенное эмоциональное русло. В это же время он начинает заниматься живописью.

В 1999 году Борис работал охранником офиса строительной фирмы. Ночью во время его дежурства ворвались грабители, сломали руку, повалили на пол, избили, связали, заперли в сортире, вынесли компьютеры и документацию из сейфов. Борис попал в больницу. После этого случая Борис уволился и больше не устраивался на работу.

В 1998 году у Бориса умирает мама, с которой он прожил всю жизнь, сначала на ул. Боровой, а затем – на Свечном пер. Борис оказался на редкость не приспособленным к быту. У него зачастую не было света (перегорали лампочки и он их не менял), не работала горячая, а иногда и холодная вода. На своей новой квартире, куда он переехал в он так и не распаковал вещи. Создавалось впечатление, что для Бориса это временное прибежище. Так и оказалось. После непродолжительной болезни 11 ноября 2005 года он умер.

До перестройки Б. Кудряков принимал участие исключительно в квартирных выставках:1974 - «Под парашютом» на квартире К.Кузьминского, 1977 – на квартире В. Нечаева, 1980 – на квартире А. Осипенко. «Работы экспонировались на выставках в США (1979), Франции (1980), Японии (1985), публиковались в зарубежных журналах, отмечались призами; летом 1981 года в Париже состоялась персональная выставка «Мир Достоевского» (Самиздат Ленинграда.1950-е – 1980-е. Литературная энциклопедия. М., НЛО, 2003, с.235)
После перестройки принимал участие в Первом петербургском фотомарофоне в галерее «Арт-Коллегия» (1998) , в выставке «Ленинградский фотоандеграунд» в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме (2001), в Московском фотобиеннале (2004).

Персональные выставки
1998 - «Дисциплинарные танцы». Галерея «Борей». Санкт-Петербург
2001 – «Коррелят елового сада». Государственный центр современного
искусства. Санкт-Петербург
2006 - «Родные угодья». Галерея «Борей». Санкт-Петербург