|
На следующей странице:
Жак Деррида,
Глобализация, мир и космополитизм
Дмитрий Ольшанский. Глобализация и реальность Жака Деррида
Н. В. Тишунина. Современные глобализационные процессы...
Е. Н. Устюгова. Глобализация и культура
В. В. Прозерский, Глобализационные процессы в истории культуры
А.А. Грякалов
Контекст глобализации и философия события
Глобализация: Pro et contra: Материалы
Международной конференции "Глобализационный вызов истории на рубеже тысячелетий:
приоритеты российской культуры и искусства". -
СПб.: Астерион, 2006, с. 22-32.
I. Контекст
Причины многих конфликтов
современности и глобального мира обусловлены не в последнюю очередь тем, что
отсутствуют механизмы решения глобальных проблем.8 Вместе с тем
существует множество концептуальных объяснений глобального мира - контекст, в
котором соотнесены позиции. И несмотря на то, что сближение, равно как и
противостояние сил, реально осуществляется в силу конкретных причин в конкретных
условиях (борьба за природные ресурсы, экономические носители, территорию), а
средствами выступают конкретные политические акции и военные действия,
объяснение положения осуществляются с помощью специфических для глобального мира
символических конструкций.
Текст довел до предела исходную
идею оформленности.9 Осмысление современности - последовательный опыт
(схематика) и рефлексия формы, текста и письма.10 Очевиден предельный
текстоцентризм современности - она позиционирует себя в совокупности текстов.
--------------------------------
8 Чумаков А.Н. Глобализация. Контуры целостного мира. М., 2005.
С. 92.
9 «В этом - исток современности: она приносит с собой разворачивание
«субъективного» в относительно объективное, разворачивание того, что было зыбким
и не давало основы и опоры, в задающее себе самому опору и основу; превращение
дикого мира в сделанное и придуманное нами» (Слотердайк П. Критика цинического
разума. Пер. с нем. А. Перцева. Екатеринбург, 2001. С. 570); «Современность
возникает, когда манифестирует себя новое поэтическое мышление, стремящееся
адекватно выразить время, что связано с именем Бодлера» (Schneider
N. Geschichte der Asthetik von der Aufklarung bis zur Postmoderne. Stuttgart,
2002. S. 101).
10 «Текст - это такое социальное пространство, где ни одному языку не
дано укрыться и ни один говорящий субъект не остается в роли судьи,
хозяина, аналитика, исповедника, дешифровщика; теория
Текста необходимо сливается с практикой письма» (Барт
Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.,
1989. С. 415, 422). Письмо дает возможность видеть соотнесенность языка и
истории. Структура как «формальное единство смысла и
формы» (Ж. Деррида) в письме развертывается: «письмо творит смысл,
записывая его, поверяя его гравюре, борозде, рельефу, поверхности...
Письмо как начало чистой историчности, чистой
традиционности есть лишь телос истории письма,
философия которой еще должна прийти» (Деррида Ж. Письмо и различие. Пер. с фр.
Д. Ю. Кралечкина. М., 2000. С. 22). «Воля писать» вводит мысль в
состояние «воли к бытию» и ответственность за призвание «чистого слова» -
наследуется мысль Хайдеггера о «чистом слове», которое нельзя мыслить «в
прямоте его сущности» как знака или значения.
22
Задается
определенная целостность современности — глобальный
мир представлен множественностью текстов. Социальность предстает в
модусах предельной символической «спектакулярности» (Ги Дебор): реальное
поглощено моделью. Это тем более важно понять, что акт отправления власти есть
всегда некий перформанс. Предложение приравнивается к действию - нет описания
реальности, но есть сама реальность, создаваемая при помощи
высказывания-действия: «производство конкретного предложения в определенных
условиях есть иллокутивный акт, а иллокутивный акт есть минимальная единица
языкового общения»." И если политическое действие, как
показывает Ж. Деррида, разбирая американскую Декларацию независимости, всегда
является перформативным актом, то в ситуации информационной доминанты социума
оно просто-напросто является ее следствием. «Подпись измышляет подписывающего.
Последний может позволить себе подписать лишь добравшись, если можно так
выразиться, до конца своей подписи, лишь каким-то баснословным
обратным ходом».12
Политическая и социально-историческая действительность есть результат
символического конструирования. При этом символическая (политико-историческая)
определенность современности конституируется всегда «ретроактивно»:
«первоначальное событие воспринимается как случайная травма, как вторжение
некоего, не поддающегося символизации Реального. И
только после того, как оно повторяется, оказывается возможным распознать его
символическую необходимость - найти ему место в
символической системе».13 Иными словами, исток глобального мира
усмотрен в начале истории, что делает символически легитимным
господствующий проект. При этом господство символического предстает столь
очевидно и мощно, что наводит на мысль о критической массе глобальной
информации — возникает опасность «большого взрыва».
Политическое пространство глобального мира есть прежде всего
пространство перформативное - суверенным политическим решением
определяется то, что является или не является политически легитимным.
Карл Шмит на анализе революции зафиксировал верховенство политики и
ее тотальность - то есть качественное преобладание политического
отношения над всеми прочими мыслимыми формами социальных связей - вся
совокупность исторических ожиданий фокусируется в этот момент в точке
власти и судьба общественного порядка решается именно в ней.
------------------------------
11 Серль Дж. Р. Что такое речевой акт // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.
17. М, 1986. С. 151.
12 Деррида Ж. Отобиографии // Ав Marginem - 93.
Ежегодник Лаборатории постклассических исследований ИФРАН. М., 1994. С. 178-179.
13 Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М., 1999. С. 67.
23
Речь
идет о политике как относительно автономной сфере, где принимаются решения,
связанные с экзистенциальным противостоянием «друзей»
и «врагов». Относительная автономность политики состоит в
том, что у нее нет собственного содержания, своей собственной субстанции,
но когда какое-либо разделение на группы приобретает вид различения друзей и
врагов - разделение и группирование становится политическим. Это главенствующее
противостояние - речь идет именно о жизни и смерти, а
политическим сувереном является тот, кто полномочен вводить
чрезвычайное положение, объявлять войну и посылать на смерть.14
Однако в современном обществе традиционный политический
субъект рассеивается. «Общество сетевых структур» (М. Кастельс) лишает
человека конкретного топоса, погружая его в безличное «пространство потоков» и
«безвременное время» мгновенных информационных сообщений и финансовых
трансакций. С другой стороны, то же самое общество
наделяет недовольные господством «безвременного времени» группы своего
рода молекулярной мобильностью, в силу которой они получают возможность
непроизвольной самоорганизации и мгновенной концентрации
своих усилий.
2. Историчность и современность: исток глобализации
Понятие современности кажется для философии истории как бы не совсем
определенным не только потому, что существуют разные, противоречащие друг другу
трактовки тематической области - понятие имеет
проблематизирующий характер, поскольку через его разработку происходит
самоопределение философии глобального мира.
Первая
корректная версия историчности, без которой была бы немыслима философия
современности (философия жизни, фундаментальная
онтология, бахтинская версия исторической поэтики) связана со спекулятивной
диалектикой. Задача ее состояла в том, чтобы не только представить связность
определений, в которых мыслится и выражается значение
сущего, но развить эти определения из чистых категорий логики.
Онтологические
определения сущего для Гегеля суть определения логики,
имманентным принципом которых является абсолютный субъект.
Целостное развертывание всеобщих определений чистого субъекта означает
построение всеобщей онтологии, которая должна быть развита как
обоснование логики, которая имманентна самой логике и является ее
существенным измерением. Гегелевская «субъективность» - это субъект на
уровне самосознания, включенность «я» во всеобщий процесс культуры,
понимаемый в качестве образования. Способ, которым существует факт
сознания, «я» есть знание, которое представляет собой приобщение к
самосознающей субстанции абсолютной субъективности. Мыслящее конечное сознание
осознает себя как момент всеобщей сущности - таков финал истории самосознания.
------------------------
14 См.: Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон-Пресс. 2000.
24
Но модернистский
дискурс, заданный полюсами Маркс/Ницше, расположил
человека как исторически-сущее — то есть как исторически
понятую жизнь, задающую горизонт для «жизненного» истолкования истории. В
том же русле двигался Хайдеггер, для которого вопрос об истории есть вопрос об
изначальной историчности присутствия (Dasein) -
бытие-как-история. Антропологический жизненный мир создается
императивными установками: он должен быть таким. И если традиционно задача
историка состояла в достижении объективной истины (знания того,
как было «на самом деле»), истины «с точки зрения вечности», то
модернистские историософские стратегии открывают ангажированность исторического
знания. У Ницше истина определена как «заблуждение, без которого определенный
род живых существ не смог бы выжить», а в прагматизме У.Джемса истинность
определяется «работоспособностью», то есть,
полезностью или функциональностью.
Именно тут
намечен значимый для понимания современности и
глобального мира момент. Как отмечал М. Фуко, интерпретация после
Ницше обречена на то, чтобы всегда ставить вопрос «кто?», интерпретируя
не то, что изначально содержится в означаемом («исторический
факт»), а историческую диспозицию - именно символическое расположенность
смыслов, внутри которой оказалась возможна предшествующая интерпретация. Это
утверждал Ницше в «Генеалогии морали»: фактичность всегда изобреталась
господствующими классами — она не указывает на «реальность», а навязывает
интерпретацию. За всем тем, что говорится, можно
обнаружить, как его изнанку, сплетение принудительных интерпретаций.15
Знаки
теряют свою простую сущность — открывается собственная
глубина символического. Теперь в пространстве знака оказывается возможной игра
отрицательных понятий, противоречий, оппозиций - игра
реактивных сил. Поэтому не существует ничего абсолютно первичного,
что подлежало бы интерпретации, так как все, в сущности, уже есть
интерпретация, любой знак по своей природе есть не вещь, предлагающая
себя для интерпретации, а интерпретация других знаков. В отношении к
теме глобализации речь может идти о том, что приостановлено действие
сакрального понимания иерархии и отношений господства и подчинения.
Как показал
модерн, историческое познание есть познание другого,
которое может быть осуществлено только в отношении. Понятие другого
означает осознание действующим субъектом другого субъекта как не-себя. Из
этого вытекают две возможности: рассматривать другого как
альтер эго (ход, связанный с анализом интерсубъективности
трансцендентальной феноменологией), или же понимать его как нередуцируемого к
себе чужого. И важно иметь в виду, что культурно-политические импликации
непосредственно влияют на понимание расстановки сил глобального мира: инстанция
наблюдателя рассматривается либо как исторически или культурно релятивная, либо
наделяется трансисторическими полномочиями.
---------------------------
15 См.: Фуко М. Ницше, Фрейд, Маркс // Кентавр. М., 1994. № 2. С.
50.
25
3. Информационное общество и диспозиции власти
Социальные и исторические
группы, борясь за информацию, стремятся ее монополизировать. Используемые при
этом средства колеблются между тайными текстами и кодами («тайные языки»
различных возрастных и социальных групп, религиозные, политические и
профессиональные тайны) и созданием дезинформирующих текстов. Там, где действует
мгновенное употребление, ложь не может возникнуть. Она вырастает на той же
основе, что и информация, и является оборотной стороной ее социального
функционирования.
И именно информационная доминанта
глобального мира влечет за собой постановку вопроса об отношении к тексту и
контексту современности (язык, управление, власть) — информация не
факультативный признак, а одно из основных условий существования человечества.
Битва за выживание - биологическое и социальное - битва за информацию. Но
информационные потоки всегда являются управляемыми и всегда включены в отношения
власти.16 Поэтому понимание сущности культуры как информации
объясняет страстную заинтересованность институций и субъектов управления.
Соответственно философия встала перед
необходимостью объяснить внутреннюю противоречивость глобалистской структуры -
актуализирован вопрос о языке управления, способном внутри себя не то чтобы
примирить различные интересы и высказывания, но организовать возможность общего
или соединенного упорядочивающего отношения. Проблематизирована идея общности:
языки не совпадают друг с другом, что принципиально блокирует понимание.
Для Фуко власть есть не что иное, как
взаимоотношение сил, или, точнее, всякие взаимоотношения сил являются властными,
взаимоотношениями: «власть не является формой, например, формой-государством,
взаимоотношения власти, в отличие от взаимоотношений знания, осуществляются не
между двумя формами».17 Вопрос, таким образом, не в том, что такое
власть, как и не в том, откуда она исходит - а в том, как она осуществляется.
Осуществление власти предстает как аффект,
как действие, так как сама сила определяется через имеющуюся у нее способность
воздействовать на другие силы (с которыми она находится во взаимоотношениях) и
испытывать воздействие других сил. В современных обществах нет ничего похожего
на кризис власти - есть лишь ее модуляция, капиллярность, «микрофизическая»
сегментация» (Делез). Опыт сопрягает знать и мочь (в той мере, в
какой
----------------------------
16 Ср.: «...англичане сразу после войны смещают центр своих
усилий с разработки традиционных вооружений к логистике восприятия, прежде
всего, к пропагандистским фильмам, но также и к средствам наблюдения,
обнаружения и передачи информации» (Вирильо П. Машина зрения. Пер. с фр.
А-В.Шестакова под ред В.Ю.Быстрова. СПб., 2004. С. 91).
17 Делез Ж. Фуко. М., 1998. С. 97.
26
практики вводят отношения власти) в форме субъективности - то есть способа
идентификации с правилами и подчинения им, которые организуют два полюса
силового поля. «Фашизм языка состоит не в том, чтобы не давать говорить, а в
том, чтобы говорить обязывать». 18 Власть не является результатом
некоторой запретительной операции — это общее название конкретно-исторического
ансамбля сил, сеть динамических отношений.19 Власть не столько
подавляет, сколько побуждает и провоцирует - институции не генерируют власть, а
отражают и превращают ее.
4. Антропология глобального мира.
Антропологическая теория социальных
институтов, разработанная А. Геленом и развитая X. Шельски, говорит именно о
том, что социальные институты разгружают человека от бремени насущных проблем,
он получает уверенность в жизни, а исполнение постоянных потребностей становится
для него самоочевидным. От человека на самом деле чаще всего не требуется
выверенное, продуманное, в высшем смысле слова рациональное решение. Он должен
положиться на то, что общество в основном устроено разумно, хотя субъекту трудно
ухватить собственным разумом все «за» и «против» при определении своего
поведения.
Человек склонен доверять
предлагаемой схеме - именно в этой изначальной интенции доверия заключена
потенциальная готовность к подчинению. Он ничего не решает, а ведет себя
«правильно», т.е. по правилам, в остальном доверяя банкиру, политику, инженеру,
подобно тому, как он доверяет врачу. Иными словами, у него не только нет нужды
сознательно планировать свое поведение для удовлетворения потребностей, но нет и
сознания самих этих потребностей. Институты не просто защищают его, но проникают
в глубины его сознания и воли.
Эта ситуация радикально меняется в обществе
риска. В современный социальный мир получило доступ невидимое, неощутимое и
непознаваемое - все фоновые исполнения рассыпаются. Наука, на которую уповали
либеральные теоретики от М. Вебера до Ю. Хабермаса, также соучаствует в
производстве рисков. И признание рискованности тех или иных научно-технических
новаций происходит не в силу внутреннего научного процесса, приводящего ко все
более полному постижению истины, но благодаря социальному давлению.
Живущим в «обществе риска» следует
прислушаться к словам П. Слотердайка, демонтирующего «цинизм знания»: «Самым
невинным и простодушным из цинизмов знания, является цинизм тех, кто сдает
экзамены - они умеют отнестись к тому, что они вынуждены учить, чисто внешним
образом и с полным презрением, занимаясь зубрежкой и заучивая наизусть
«материал», который твердо намерены забыть на следующий день после
---------------------------
18 Барт Р. Лекция // Барт Р. Семиотика. Поэтика. М., 1989.
19 Табачникова С. Мишель Фуко: историк настоящего // Фуко М. Воля к истине. М.,
1996. С. 414-418.
27
экзамена. За ним следует, будучи уже менее невинным и простодушным, цинизм
практиков и политиков, которые, правда, любят смотреть, как молодежь грызет
гранит науки, получая фундаментальное университетское образование, но во всем
остальном исходят из того, что теория - это теория, а на практике все выглядит
совершенно иначе. Здесь вся предшествующая учеба в школе и в вузе выступает как
чистый механизм косвенного отбора примерно по такому принципу: тот, кто успешно
справился с ней, справится и с другими делами - пусть даже, как о том известно
всем, учеба и профессия часто не имеют почти ничего общего между собой.
Образование цинически отделяется от своих целей и превращается в абстрактный
квалификационный признак. Порой единственным, что еще как-то связывает учебу и
профессию, становится категория оплаты, которая зависит от окончания того или
иного учебного заведения или от наличия диплома. «Содержательная сторона» с
циническим реализмом обесценивается, превращаясь просто в какую-то
предварительную тренировку, в университетский «общий треп».20 Так или
иначе, социальное место эксперта расположено в настоящее время «по ту сторону»
координат, в которые его привыкла помещать модернистская теория - от либерализма
до марксизма - координат естественных наук, техники и компетентного управления.
Э. Гидденс пишет о том, что
различие между риском, на который идут добровольно, и риском, которому индивид
подвергается помимо своей воли, зачастую расплывчато. Для Гидденса прежде всего
важно не то, что повседневная жизнь стала более рискованной, чем раньше, но то,
что в условиях современности как для обывателей, так и для
экспертов-специалистов в какой-либо области мыслить в понятиях риска и оценки
риска стало более или менее постоянным занятием, отчасти даже незаметным.
Возрастание «градуса риска» в
современных социальных телах приводит к тому, что области, в которых отдельный
человек чувствует себя экспертом и способен принимать компетентные решения, все
сужаются. Соответственно, снижается степень доверия к институциям (нормативно
установленным ансамблям практик) - «абстрактным системам», вроде денежной
системы или системы институционализированной экспертизы, без которых немыслима
«онтологическая безопасность» индивида в обществе.21 Именно общность
угрозы, неуверенности и страха есть основной социальный факт общества риска. И
характерно, что, во-первых, эта неуверенность не носит конкретного,
направленного характера и, во-вторых, это состояние страха и неопределенности
образуется «поверх» общества, его институтов и его норм.
--------------------------
20 Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург, 2001. С. 332-333.
21 Гидденс Э. Судьба, риск и безопасность // ТНЕ818.1994. № 5. С. 119.
28
5. Философия события
Сегодня можно говорить о повороте к
событию как актуализации оснований 22. Но учтен опыт предшествующего
«текстуального поворота», в том числе его предельные проявления («лингвостерия»).
Текст оказывается «снят» в событии, которое без текстуальной схематики
оказывается невозможным - происшествие выводится на уровень события.
Временной оттенок в представлении современности
уступает пространственной соотнесенности - «время после оргии» (Жан Бодрийяр)
по-разному переживается в разных местах.23 Сам вопрос о России может
быть поставлен не как вопрос времени, а как вопрос места. Выпадения из времени,
о которых сказано — от Чаадаева до современников — ставят вопрос именно о месте,
где произошла и происходит утрата. И слова Розанова «Русь слиняла в три дня»
говорят о трагической неустойчивости места, слишком зависимого от времени.
Меняются культурно-исторические
«графы пространства» - логика места сталкивается с логикой (логиками) другого
места. Доминировавший человек эстетический завершает себя: основы существования
взорваны интенсивностью представлений - зазоры между ними заполняет «диффузный
цинизм».
Когда «автохтонные» ресурсы
исчерпываются, наступает потлач дурной бесконечности («тело разлетается
вдребезги»). Парадоксально оборачиваясь фигурами «цинического разума»,
апелляцией к имплозивной инертности «молчаливых масс», аутизму, потлачу,
разрывам в символическом обмене и т.п. современность освобождается от коннотаций
модерна и постмодерна. Но всякая рефлексия «совершается только во времени»
(Кант) - современность позволяет говорить о себе как о завершенности.24
И это предопределяет формирование специфической логики, что дает возможность
представлять фрагментарный мир в некотором топологическом единстве.
-----------------------
22 «То событие событий, что есть мир, что есть человек, случилось
раньше чем мы могли его наблюдать. Мы его видим произошедшим. И теперь уже не
так важно, решим ли мы, например, что все это сотворил Бог, или что все возникло
случайно или что мы сами во сне все создали - все это толкование по следам
события, которое совершилось слишком рано, чтобы человек успел при нем
присутствовать. ...Философия вспоминает о раннем событии. В этом смысле, а не в
смысле повторов все философы говорят одно» (Бибихин В.В. Слово и событие. М.,
2001. С. 19).
23 Психологически значимы формы репрезентации пространственных знаний в сознании
личности. Но для социологии и философии важны текстуально фиксированные
представления всего общества о пространстве - изучение национального мира
образов и символов как коллективных «ментальных карт» тематизирует воображение и
репрезентации, связанные с идентичностью и предназначением этноса и
осуществлением власти (Шенк Ф.Б. Ментальные карты: конструирование
географического пространства в Европе от эпохи Просвещения до наших дней // НЛО.
2001. №6 (52). С 43 - 44).
24 Ср.: «Если конец сущего представить себе как конец света в той форме, как он
существует ныне, а именно что звезды падут с неба, небосвод рухнет (или
рассыплется, как листы книги), и все сгорит, и будет создано новое небо и новая
земля как обитель блаженных и ад для грешников, то такой судный день, конечно,
не может стать последним, ибо за ним последуют другие дни. Сама идея конца всего
сущего ведет свое происхождение от размышлений не о физической, а о моральной
стороне дела» (Кант И. Конец всего сущего // Кант И. Трактаты и письма. М.,
1980.С. 280).
29
Тема события обращает ко всему
многообразию его понимания — от
Dasein фундаментальной онтологии Хайдеггера, «философии поступка»
М.М.Бахтина, «чистого события» как безличной до-индивидуальной
сингулярности (Ж. Делез) и совозможного характера процедур понимания
(«единство моментов истин») Алена Бадью до «научного концепта» в
трудах А.Н.Уайтхеда.25 Событие - место сборки. Место сборки
различных объяснений. Место сборки символического и предметного. Соответственно
представление события может выступить как актуальная организация субъективности
- в контексте (пост)современного сознания можно
говорить о специфическом усилии представления.
Событие оказывается уходящим из
сетей истолкования и не схватываемо ни через обращение к структуре означивания,
ни через обращение к онтологии. Рефлексия предстает в постоянной корректировке
собственных позиций. Ведь как только возникает опыт, говорит Жак Деррида,
возникает и отсылка к чему-то иному, как-то: следу, тексту, а чтобы след оставил
след, требуется помещение его в пространство мысли («опространстливание»).
Рефлексия оказывается топологически связанной с опытом события.
Взаимодействие «метафор места»
создает особого рода «топологическую метафизику» - в этом смысле тема события
соотносима с темой России в глобальном мире. Очевидной кажется радикальная
неприспособленность России для трансцендентального и герменевтического опыта.
При незначительной радикализации суть дела выступит следующим образом: усвоение
Россией герменевтики оказалось бы одновременно освоением герменевтикой России.
То есть - освоение России речью, логосом, смыслом, историей, социальностью (на
фоне девальвации — как философской, так и вполне «реальной» - этих образований
на Западе). Но Россия молчит («молчат массы»), несмотря на интенсификацию
герменевтических заклинаний. Это стимулирует усиленный режим поиска.
----------------------------
25 «Те единства или целостности, которые я называю событиями, есть актуализация
того, что возникает. Как следует характеризовать то, что таким образом
возникает? Имя «событие», данное такого рода целостностями, привлекает внимание
к имманентно происходящему вместе с актуальным единством. ...Мы должны начать с
события, приняв его за конечную единицу природного явления. Событие должно иметь
отношение ко всему существующему, в том числе ко всем другим событиям» (Уайтхед
А.Н. Наука и современный мир // Уайтхед А.Н. С. Избранные работы по философии.
М., 1990. С. 152-153,163).
30
Подобный формат поддается
не только геополитической, но и собственно философской экспликации, ведь
философский образ («Россия») соотносим с зонами герменевтической неуспешности,
зонами нетекстуализируемого в тексте, в то время как Россия (в художественной
практике и в попытках философского и пара-философского самоосмысления)
настойчиво интерпретирует себя как принципиально «а-текстуальное» или даже
«анти-текстуальное» образование.26 Но сразу встают вопросы
определений: как именно может быть дан концепт России? Каковы условия, основания
и аргументы концептуализации? Иными словами, славянофильский, западнический и
(или) особый третий (евразийский и т.п.) концепты России выступают как
смыслообразующие доминанты понимания? Что актуально характеризует русскую
философию («историософия», «всеединство», «космизм»? Событие представляет
определенность не в плане завершенности, а в плане возможности установления
1раниц, в которых можно говорить о смысле.
Событие оказывается уходящим из сетей
истолкования и не схватываемо ни через обращение к структуре, ни через обращение
к онтологии.27 Событие как бы стремится к своему месту, находясь
каждый раз в разном времени, но все времена совпадают во времени повтора,
проживаемого всякий раз с неповторимым стремлением осуществить событие жизни.
Изначально «неклассическое»
отечественное философствование выступает как особого рода событие, выходящее за
границы маркированных стратегий и философем. Интересует то, что «не сводится к
некоторому эстетическому качеству, некоторому источнику формального
удовлетворения, это нечто выступает вместо тайны. Вместо абсолютной тайны. Здесь
могла бы быть страсть. Не существует страсти без тайны, без этой именно тайны;
но не существует тайны без этой страсти».
---------------------------
26 «Когда все превратилось в текст, можно ли еще вернуться к слову-событию?»
(Бибихин В.В. Слово и событие. М., 2001. С. 93).
27 «Красота и величие события и есть смысл. Событие - не то, что происходит
(происшествие). Скорее, оно то, что внутри того, что происходит, - чистое
выраженное. Оно подает нам знаки и ожидает нас. ...Событие - это то, что должно
быть понято, на что направлена воля и что представлено в происходящем» (Делез Ж.
Логика смысла. Екатеринбург, 1998. С. 199).
28 Деррида Ж. Страсти // Деррида. Эссе об имени. Пер. с фр. Н.А.Шматко. СПб.,
1998. С. 49.
31
Значимость события состоит в
устремлении за пределы: мысль предстоит себе самой как интенсивность усилия
созерцания. И вследствие этого сама для себя становится событием, будучи
обращенной к тому, что не схватывается в рефлексии и понуждает отыскивать
соответствующие формы выражения. 29 Возникающая целостность не имеет
характера тотализирующего обобщения, - напротив, самая возможность тотализации
изначально вытеснена событийностью происходящего. Дело не в том, чтоб изобретать
все новые и новые намеки на то мыслимое, что не может быть представлено, а в
том, чтоб представить укорененное в мир повторение событийности - говорить о
целесообразном существования.
Настоящее предстает как комбинация
возможностей, о которых не способен был свидетельствовать соответствующим
образом организованный философский разум. В свете сказанного можно заключить,
что актуализированные современностью оппозиции отечественной философии в своих
противо-положениях не схватывают реальность. И это предполагает не просто
перекомпановку позиций в структуре философствования — такой ход изменит лишь
акценты и доминанты целого. Необходимо представление целого, способное
улавливать событие настоящего. В пределе вопросы встают о живущем настоящим
мире, ни одно событие которого не может быть описано в стратегиях волевого
полагания.
|
|
