Глобализация

 

На следующей странице:

А.А. Грякалов. Контекст глобализации и философия события

 

На этой же странице:

Жак Деррида,  Глобализация, мир и космополитизм

Дмитрий Ольшанский. Глобализация и реальность Жака Деррида
 Н. В. Тишунина.  Современные глобализационные процессы...

Е. Н. Устюгова. Глобализация и культура

В. В. Прозерский, Глобализационные процессы в истории культуры

 

                                                                                           

В. Л. ИНОЗЕМЦЕВ
 

Вестернизация как глобализация
и "глобализация" как американизация
 

Вопросы философии. 2004 №4


  Статьи и книги о международной экономике или политике, в которых не упоминался бы феномен глобализации, стали в наши дни редкостью. Глобализацию все чаще считают некоей ultima causa, объясняющей практически все заметные тенденции мирового развития - как обнадеживающие, так и вызывающие тревогу. В то жевремя сама она практически ничем не объясняется, обычно ее представляют как процесс всецело объективный и чуть ли не тождественный развитию современной мирохозяйственной системы. Ее постоянно упоминают, но редко определяют; к ней постоянно апеллируют, но редко обосновывают; ее называют приметой нашего времени, но ведут ее историю чуть ли не со средневековья; ее считают стихийной, но постоянно стремятся поставить под контроль. И с каждым годом становится все труднее отделаться от впечатления, что сегодня социологи обращаются к глобализации, по сути, так же, как вчера философы обращались к Богу - как к ultimo ratio, призываемому тогда, когда все иные доводы и доказательства оказываются бессильны.
 

    Христианская теология вполне достойна считаться предшественницей философии модернити, раздвинувшей перед человеческой мыслью прежние горизонты. Но, открывая эти горизонты, богословы всегда оставляли многие проблемы надежно закрытыми для любого обсуждения. И если считать наличие жестких догматов и неприкосновенность некоторых вопросов принципами практически любой религиозной доктрины, то теория глобализации вполне может быть отнесена к их числу, поскольку ряд основополагающих ее тезисов принимается на веру, а самые авторитетные ее адепты обычно уходят от обсуждения принципиальных проблем, словнобоятся нарушить какое-то идеологическое табу.
 

    Мы хотим порассуждать в этой статье на темы, которых, как правило, избегаюттеоретики глобализации, а именно - попытаться оспорить утверждение о "естественном", самоподдерживающемся характере глобализации, ставшее одной из догм этой теории. Мы хотим предложить свой взгляд на природу негативных последствий глобализации и возможности их смягчения. Мы попробуем оценить нынешнюю стадию глобализации на основе сравнения с прежними, а прежние - на основе оценки их места в общем процессе мирового развития. Вместе с тем мы ни в коей мере неставим целью умалить реальные достижения теоретиков и практиков глобализации, ибо помним слова Фрэнсиса Бэкона о том, что представить великое малым еще не означает сделать что-то великое.
58

                    Спонтанный процесс или упорядоченные усилия?

  Большинство современных исследователей - как отечественных, так и зарубежных - полагает, что глобализация является спонтанным процессом, который обусловлен прежде всего экономическим, технологическим и социальным прогрессом последних десятилетий. При этом отмечают обычно быстрый рост международной торговли, масштаб инвестиционных потоков, формирование всемирного информационного пространства - в общем, все большую открытость отдельных экономик. В то же время обращают внимание на становление неких глобальных институтов и практик, которые способствуют укреплению единства мирового сообщества. В результате спонтанный характер глобализации выводится, по сути, из подразумеваемой теоретиками бессубъектности этого феномена; рассматривая реально происходящие в мире процессы, обществоведы на редкость единодушно отказываются от анализа как заложенных в них причинно-следственных связей, так и их направленности. В результате современное обществоведение, по существу, отказываетсяот сколь-либо серьезных попыток вскрыть реальные движущие силы глобализации.
 

    Практически всякий раз, когда речь заходит о глобализации, упоминают, что за послевоенный период обороты международной торговли росли втрое быстрее, чем валовый внутренний продукт развитых стран 1, а объемы международных финансовых трансакций - вчетверо быстрее, чем торговые потоки 2. Непременно отмечают, что весь мир опутан нынче коммуникационными сетями, что численность пользователей Интернета растет на 25-30% в год, а стоимость производства, хранения и передачи информации стремительно снижается 3. "Информационная экономика, - утверждает М. Кастельс, - глобальна, [так как] позволяет в каждый момент времени оперировать в масштабах всего мира 4; "глобализация, - вторит ему М.С. Горбачев, - обусловлена в первую очередь технологической революцией в сфере информатики и телекоммуникаций"5. Такие утверждения вполне обоснованны, но они не снимают вопроса о том, какие движущие силы обусловливают такую динамику глобализации; более того, они уводят от поиска убедительных ответов на него.
 

    Многие исследователи феномена глобализации считают, что она обусловлена
"свободным движением капиталов и возрастающей зависимостью национальных экономик от глобальных финансовых рынков и транснациональных корпораций"6, что она представляет собой "процесс, в ходе которого стираются географические границы социальных и культурных систем"7. Нередко в подобных объяснениях обнаруживается явная тавтология; например, утверждается, что в эпоху глобализацииважнейшими оказываются "транснациональные подходы к организации глобальнойсистемы, в основе которой лежат глобальные тенденции и институты"8. В некоторых работах по глобализации сделаны попытки дать новые определения формирующейся глобальной цивилизации - например, как "сетевого общества"9. Можновстретить и такие смелые утверждения, будто современный мир управляется
---------------------------

1 См., напр.: Korten, D.C. When Corporations Rule the World, London: Earthscan Publications Ltd., 1996, p. 18.
2 См.: Krugman, P. Peddling Prosperity. Economic Sense and Nonsense in the Age of Diminished Expectation. New York - London: W.W. Norton & Co., 1994, p. 231.
3 См.: Gates, B. The Road Ahead, New York: Penguin Book, 1996, p. 36.
4 Castells, M. The Rise of the Network Society, Maiden (Ma.) - Oxford: Blackwell Publishers, 1996, p. 92.
5 Горбачев, М.С. и др. Грани глобализации: трудные вопросы современного развития, М.: Альпина Паблишер, 2003, с. 13.
6 Soros, G. George Soros on Globalization, Oxford: Public Affairs, 2002, p. VII.
7 Waters, M. Globalization, London - New York: Routledge, 1995, p. 3.
8 Sklair, L. Sociology of the Global System, 2nd ed., Baltimore (Md.), 1995. p. 4.
9 Castells, M. End of Millennium, Maiden (Ma.) - Oxford: Blackwell Publishers, 1998, p. 352.
59

глобальными институтами, пусть даже это не дает основания говорить о "мировом правительстве" 10. Одним словом, протекающие ныне процессы рассматриваются как"формирование глобального человеческого сообщества", а "абсолютное большинство живущих на Земле постепенно вырабатывают общее понимание основныхпринципов жизнеустройства" 11.
 

    В обществоведческой литературе мы не встретим никакой серьезной критики
подобных взглядов и соображений. Тем более удивительно, что, соглашаясь с положениями об объективном и спонтанном характере глобализации, другие авторы выражают глубокую озабоченность ходом ее развития и указывают на необходимость регулировать и направлять данный процесс. Дж. Стиглиц пишет, например, что "если глобализация будет и далее осуществляться тем же образом, каким она осуществлялась до сих пор... она не только не сможет способствовать развитию, но будет ивпредь порождать бедность и нестабильность" 12; Л. Туроу, со своей стороны, полагает что ответ на вопрос, "является ли глобализация инструментом совершенствования человечества, зависит от того, какой тип глобальной экономики мы создаем"13. Можно привести множество других подобных примеров.
 

    Что же такое глобализация? Как может процесс, представляющийся всецело спонтанным и закономерным, приводить к результатам, обусловленным волей тех,кто его направляет? Каким образом "свободное движение" капиталов и информацииможет быть поставлено под действенный контроль и насколько свободным оно в таком случае будет? Кто, наконец, способен управлять процессом глобализации? Именно на эти вопросы мы и не находим ответов в литературе по глобализации.
 

  Трудно преодолеть впечатление, что подобное "самоограничение" исследователей имеет неслучайный характер. Разве для науки не интересен анализ истории глобализации, предшествующего опыта раздвижения границ известного мира, опыта взаимодействия различных цивилизаций, уже накопленного человечеством? В последнее время такое пренебрежение историческим опытом стало вызывать критические замечания - вроде того, что "те, кто основывает свои воззрения на глобализации... лишь на опыте последних трех десятилетий, совершают грубую ошибку" 14; однако адекватной реакции на такую критику пока не последовало. Возможно, теоретикам глобализации трудно признать, что глобализация представляет собой не процесс становления единой цивилизации, базирующейся на пресловутых "общечеловеческих" ценностях, а нечто совершенно иное - экспансию "западной" моделиобщества и приспособление мира к потребностям этой модели.
 

    То, что сегодня называют глобализацией, более точно может быть определенокак вестернизация. Сам этот термин не нов; обозначаемое им явление характеризуется практически всеми теми признаками, которыми сегодня принято наделять глобализацию. "Вестернизация, - писал С. Латуш, - явление универсальное по своему временному характеру и географическому охвату... Модель технологического общества со всеми его атрибутами - от массового потребления до либеральной демократии - в принципе легко воспроизводима и в силу этого всеобща" 15. Отличие заключено лишь в одном, но принципиальном моменте: у вестернизации есть субъект, и потому этот процесс не ведет к формированию "сетевого" общества, не утверждает равенства и братства, а создает мир, управляемый из единого центра наоснове единых принципов. Говоря о вестернизации, не приходится доказывать необходимость ее "регулирования", так как изначально признается четкое различие между "ведущим" и "ведомым", центром и периферией.
-------------------------
10 Albrow, M. The Global Age, Stanford (Ca.): Stanford Univ. Press, 1997, p. 123.
11 Кувалдин В. 'Глобальность: новое измерение человеческого бытия" в: Горбачев, М.С. и др. Грани глобализации, cc. 35, 32.
12 Stiglitz, J.E. Globalization and Its Discontents, New York: W.W. Norton & Co., 2002, p. 248.
13 Thurow, L. Fortune Favours the Bold. What We Must Do to Build a New and Lasting Global Prosperity, New York: HarperBusiness, 2003, p. 24.
14 O'Rourke, K.H. and Williamson, J.G. Globalization and History. The Evolution of a Nineteenth-Century Atlantic Economy, Cambridge (Ma.) - London, 1999: MIT Press, p. 287.
15 Latouche, S. The Westernization of the World, Cambridge: Polity Press, 1996, pp. 50-51.
60

    Глобализация не является приметой нашего времени. Ее начало можно отнести к середине XV в., когда началось, говоря словами Ф. Броделя, превращение "мира европейских экономик" в мировую хозяйственную систему европейского типа 16. Эта "глобализация" не была торжеством свободного рынка и общечеловеческих ценностей, но она закладывала основы того мирового порядка, который мы наблюдаем и поныне. Эта "глобализация" не создавала "сетевого" общества, ибо тогда, в отличие от нашего времени, принято было говорить не о "встречах" европейцев с населением, скажем, американского континента, а об открытии европейцами новых земель за океаном 17. Но эта "глобализация" с неизбежностью приводила к включению многих новых территорий в зону европейского влияния; она резко активизировала международную торговлю; она создавала условия для распространения на весь мир тех единых принципов социального общежития, отсутствие которых воспринимается сегодня столь болезненно. И, наконец, эта "глобализация" не только перестраивала жизнь народов мировой "периферии", но делала более зрелым и сам западный мир; не зря многие философы отмечают, что эпоха модернити, "будучи порождена Европой, в то же самое время сама породила Европу" как социальную систему, способную к быстрому и динамичному развитию 18.
 

    Европа, ставшая лидером этой волны глобализации и остававшаяся им до началаВторой мировой войны, идеально соответствовала этой своей роли. Предпринимаяпервые колонизаторские усилия, европейцы не имели хозяйственного превосходства. Даже спустя два с половиной столетия после появления первых колоний в Америке, все европейские страны вместе взятые обеспечивали не более 23% мировой промышленной продукции, в то время как на долю Индии приходилось 24.5%, а Китая - почти 33%; через 150 лет доля Европы составляла уже 62%, а доли Индии и Китая - 1.7 и 6.2%, соответственно. Европейцы сумели достичь мирового господства по двум причинам: во-первых, они обладали самыми передовыми на тот момент социальными институтами - саморегулирующимися, способными к быстрому совершенствованию и пригодными для копирования; во-вторых, они считали территории, над которыми устанавливали контроль, составной частью своих империй, достойной того же отношения, какого признавались достойными и остальные их части. Период европейского доминирования над миром воистину был эпохой становления "европейского мира", тем временем, когда "Европа рассеяла по всем континентам свои капиталы, свою технику, свои языки и самих европейцев"19.
 

  Масштабы этой глобализации поражают воображение даже сегодня. Освоение колоний привело к лавинообразному росту международных торговых и финансовых трансакций, причем на долю европейских стран (не считая России) к началу XX в. приходилось почти 80% мирового товарного экспорта, а отношение объема экспорта к ВВП составляло в Германии 12.2%, в Нидерландах - 14.5%, а в Великобритании - 14.7% . Европа оставалась единственным в мире нетто-инвестором: в 1905-1909 гг. до 22% французских и до 42% британских внутренних накоплений инвестировалисьза рубежом, и к
----------------------
16 Подробнее об определении этих понятий см.: Braudel, F. Civilisation materielle, economic et capitalisme, XV-XVIII siecle, t. 3, Paris: Armand Colin, 1979, pp. 12-14.
17 См.: D'Souza, D. What's So Great About America, Washington (DC): Regnery Publishing Inc., 2002, p. 39.
18 Heller, A. and Feher, F. The Postmodern Political Condition, Cambridge: Polity Press, 1988, pp. 146, 149.
19 Revel, J.-F. L'obsession anti-americaine. Son fonctionnement, ses causes, ses inconsequences, Paris: Plon,2002, p. 80.
20 См.: O'Rourke, K.H. and Williamson, J.G. Globalization and History, table 3.1, p. 30.
61

1911 г. объем экспорта капитала составил 8.7% ВВП Великобритании, что делало Соединенное Королевство источником 43% (!) общемирового объема прямых иностранных инвестиций. Характерно, что европейцы приходили в колонии не только для того, чтобы максимально быстро извлечь все возможные выгоды из эксплуатации местных природных богатств и местного населения; оказавшись вовлеченными в последовательную модернизацию периферийных территорий, европейцы принесли в Азию и Африку свои промышленные и аграрные технологии, сделали те или иные страны специализированными экспортерами определенной продукции, доставив каучуконосные деревья из Южной Америки в Азию, чай - изКитая на Цейлон, научив африканцев возделывать какао-бобы и т.д. В одной лишьИндии за время своего владычества британцы построили более 24 тыс. миль железных дорог и расширили площади орошаемых сельскохозяйственных угодий более чем в 8 раз. Выходцы из Старого Света населили самые отдаленные уголки планеты, составили карты всех континентов и океанов, дали собственные названия островам и морям. Европа "выплеснула" в мир миллионы граждан своих стран, носителей европейской культуры и ценностей; с середины XIX в. до начала Второй мировойвойны из стран Европы выехало более 60 млн. человек, и лишь тысячи из них вернулись обратно. Знаменательно, что в эти годы эмиграция в колонии определялась в документах британского кабинета министров как "перераспределение населения в пределах нации (курсив мой - В.И).21 . Европейские колониальные империи стали первыми (и, заметим, к настоящему моменту - последними) глобальными политическими структурами: из 188 государств, состоявших в начале 2000 г. в ОрганизацииОбъединенных Наций, 125 в то или иное время управлялись европейцами. При этомоперации, подобные американскому вторжению в Афганистан, европейцы предпочитали называть не историческими вехами в "глобальной войне с терроризмом", ачастными эпизодами в банальном процессе "наведения порядка"22.
 

    К началу Первой мировой войны европейцы достигли реального контроля надмиром, не сопоставимого с тем, который осуществляют сегодня Соединенные Штаты. Если не принимать в расчет спекулятивные финансовые операции, следует признать, что в первые годы XX в. масштабы международных торговых и инвестиционных, а также миграционных потоков были несравненно большими, чем в наши дни. Под политическим контролем европейских стран находилось 84% всей территории Земли, британские, французские и германские военно-морские соединения господствовали на просторах Мирового океана. Этот политический контроль обходился, однако, сравнительно недорого как европейцам, так и населению колоний: в начале XX в. за рубежом были размещены не более 250 тыс. британских военнослужащих (приблизительно столько же, сколько американцев поддерживают ныне порядок в Ираке), а за всю историю европейских колониальных войн колонизируемые народыпотеряли убитыми в 6 раз меньше, чем во внутренних конфликтах за первые четыредесятилетия после обретения ими независимости.
 

    Нельзя, разумеется, идеализировать времена европейского колониального владычества, но тем не менее следует подчеркнуть ряд моментов, серьезно отличающих глобализацию XIX и начала XX в. от нынешней "глобализации".
 

    Во-первых, глобализация XIX и начала XX в. имела четкую направленность, которая вполне осознавалась всеми участниками процесса. Европейцы выступали ее движущей силой, ее субъектом, народы мировой периферии - ее объектом. Потоки технологий, товаров, финансовых ресурсов и людей двигались, главным образом, из Европы в направлении колоний, а не наоборот. Эта глобализация, как мы отмечали выше, была воплощением вестернизации - процесса распространения западных общественных практик, хозяйственных и политических форм на остальной мир. Она не предполагала формирования "взаимозависимого" мира; она решала вполне понятную и в целом рациональную задачу создания "европейского мира".
-----------------------
21 Morris, J. Pax Britannica. The Climax of the Empire, London: Faber & Faber, 1998, p. 69.
22 См.: Howard, M. 'What's in a Name?' in Foreign Affairs, 2002, Vol. 81, № 1, pp. 8-9.
62

    Во-вторых, глобализация XIX и начала XX в. не была "спонтанным и самоподдерживающимся" процессом. На протяжении десятков лет европейцы прилагали гигантские усилия по переустройству периферии, освоению отдаленных регионов мира и включению их во всемирную систему торговли, коммуникаций и культурного обмена. И они значительно преуспели в этом, если учесть не только хозяйственные достижения колоний, но и тот факт, что в их большинстве освободительные движения пришли к власти под лозунгами, почерпнутыми из западной социальной теории, что новые независимые государства нигде не воспроизвели прежних трайбалистских форм, а заимствовали европейские политические системы.
 

    В-третьих, глобализация XIX и начала XX в. выгодно отличалась от нынешней"глобализации" и тем, что европейцы поддерживали жесткий контроль над мировой периферией, не только пресекая возможные вооруженные столкновения населявших ее народов и полностью элиминируя потенциальные угрозы, которые она могла представлять для Запада, но и устанавливая глубокое культурное взаимодействие с этими народами. Европейцы кодифицировали восточные и африканские языки, изменили систему верований многих народов, приобщили их к христианской религии и западным моральным ценностям. На наш взгляд, к началу XX в. европейцы были более способны конструктивно взаимодействовать с представителями иных культурных традиций, чем жители любого континента в любой иной период истории.
 

    В-четвертых, глобализация.Х1Х и начала XX в. резко отличалась от сегодняшнейи той ролью, которую имела в данный период военная и хозяйственная мощь стран-гегемонов. Несмотря на подавляющее превосходство европейцев в вооружениях и военной технике, реалии той эпохи требовали тонкого политического лавирования и образования альянсов и союзов с колонизированными народами, что наилучшим образом иллюстрирует история британского владычества в Индии. Европейцы искренне старались не допускать ошибок, бесконтрольных и безответственных действий, что также подчеркивало контролируемый характер всего процесса глобализации, делало недвусмысленными представления о ее направленности и ее движущих силах.
 

    Даже этот короткий перечень особенностей прежней глобализации и сравнениеих с особенностями "глобализации" нашего времени позволяет прийти к выводу, чтосуществующие между ними разительные отличия могли стать следствием резкого перелома в глобализационных тенденциях. Этот перелом привел человечество от управляемой вестернизации начала XX в. к хаотической глобальной конкуренции хозяйственных, социальных и культурных моделей, характеризующей его последние десятилетия. Почему он стал возможен? Какие негативные тенденции породил? Кто несет за них ответственность? Эти вопросы звучат обычно на собраниях"антиглобалистов", и они отнюдь не лишены оснований.


                    Спонтанный процесс как неупорядоченное насилие?

    Вторая мировая война радикально изменила экономическую и политическую ситуацию в мире. Европейским экономикам был нанесен сильнейший удар: по уровню ВВП крупнейшие страны Европы оказались отброшенными к показателям конца XIX - начала XX в. (Италия - к уровню 1909 г., Германия - 1908 г., Франция - 1891 г., Австрия - 1886 г.). На этом фоне единственным лидером оказались Соединенные Штаты: их доля в мировом валовом продукте превысила 45%, а превосходство американской промышленности в первые послевоенные годы было еще более подавляющим. К 1948 г. на США приходилось 22% суммарного оборота международной торговли, а реализация планов послевоенного восстановления экономик Европы и Японии сделала Соединенные Штаты крупнейшим международным инвестором. Вполне закономерным стало и превращение доллара в основное средство международных расчетов и главную мировую резервную валюту.
63

  Однако изменения в западном мире не сводились лишь к смене хозяйственного лидера. Стали рушиться европейские колониальные империи, политическое значение которых уже к концу 30-х годов серьезно превосходило обусловливаемые ими хозяйственные выгоды. Одна из главных причин деколонизации заключалась в неспособности метрополий поддерживать прежние объемы инвестиций в страны периферии, что вело к укреплению национально-освободительных движений. Играла свою роль и политика США, направленная на дальнейшее политическое ослабление европейских государств. В результате к началу 60-х годов трехсотлетнюю эпоху управляемой вестернизации можно было считать завершившейся.
 

    Американцы предложили миру собственное видение глобализации. Они считали, что этот процесс должен основываться на американских идеалах свободы и непоколебимой вере в оптимальный характер рыночного регулирования. С этой точки зрения, стратегией ускоренного развития стран "третьего мира" провозглашалось их инкорпорирование в систему международного разделения труда. Однако проект "глобализации по-американски", при видимой его логичности, имел ряд скрытых изъянов, обусловивших главные пороки современного этапа мирового развития. Приток капиталов в страны "третьего мира", способный обеспечить их ускоренный рост, неизбежно предполагал, и это, во-первых, выгодное использование западными предпринимателями различий, существовавших между отдельными регионами мира, и уже поэтому декларируемое экономическое единство мира на деле обречено было оставаться иллюзией. 'Во-вторых, активизация инвестиционных и товарных потоков становилась теперь делом частных компаний, что заведомо означало отсутствие механизмов эффективного их регулирования, объективно увеличивало вероятность финансовых кризисов, сотрясающих ныне мировую экономику. И, наконец, в-третьих, не имея рычагов системного политического воздействия на эти страны, американцы перешли к тактике избирательного и точечного вмешательства, которое постепенно стало идентифицироваться с изощренной защитой интересов американских корпораций и служить одним из доказательств грабительского характера "новой глобализации".
 

    В рамках логики этой "новой глобализации" отношения между центром и периферией качественно изменили свой характер; теперь это были отношения между теми, кто активно действует, и теми, кто вынужден лишь реагировать на эти действия. Как следствие, в современной "глобализации", как и в лотерее, в выигрыше заведомо могут оказаться только немногие. Это становится основанием для утверждений, что "современная глобализация не является по-настоящему глобальной"23. Чтобы убедиться в этом, достаточно проследить динамику разрыва между наиболее богатыми 20% населения планеты и наиболее бедной его частью: будучи 7-9-кратным сразу после окончания Второй мировой войны, он стал 50-75-кратным в наши дни. Особый же драматизм ситуации придает тот факт, что масштабный рост торговых и инвестиционных потоков и продолжающаяся активизация хозяйственного взаимодействия принимают формы, все менее подвластные какому-либо контролю. Как следствие, западные страны, и прежде всего США, заинтересованные в успехах своих компаний, оказывают всяческую поддержку их деятельности за рубежом. Другое следствие состоит в том, что формально независимые развивающиеся страны, не имея возможности влияния на международные концерны, оказываются все более маргинализированными. Таким образом, "новая глобализация" неизбежно превращается в инструмент углубления мирового неравенства, каковой и усматривают в ней современные антиглобалисты.
-------------------------------------
23 Mittelman J.H. The Globalization Syndrome: Transformation and Resistance. Princeton Univ. Press, 2000, р. 227.
64

    Но правомерно спросить: почему сегодняшняя "глобализация" имеет столь масштабные негативные последствия?
  На наш взгляд, они во многом обусловлены очевидным отсутствием хозяйственной самодостаточности Соединенных Штатов - главного "глобализатора" новейшего времени. Другая причина заключается в том, что большинство "глобализируемых" развивающихся стран принципиально неспособны адекватно реагировать на вызовы глобализации. Рассмотрим каждую из этих причин более подробно.
 

    Начнем с Соединенных Штатов. Когда речь заходит об Америке, обычно отмечают, что она представляет собой крупнейшую экономику мира, вдвое превосходящую японскую; что она является ключевым игроком на рынке высоких технологий и коммуникаций, страной-эмитентом мировой резервной валюты - доллара и, разумеется, самой мощной в военном отношении державой, расходующей на оборонные нужды больше средств, чем все члены "большой восьмерки" и Китай, вместе взятые. Однако всего этого недостаточно, чтобы адекватно оценить роль США в процессах "глобализации".
 

    В своем развитии американская экономика прошла долгий путь, однако практически для каждого его этапа были характерны два принципиальных момента, каждый из которых заставляет, на наш взгляд, усомниться в праве Соединенных Штатов быть лидером глобализационных процессов.
 

    Один из них состоит в том, что экономика США всегда развивалась экстенсивным образом. Еще до провозглашения независимости американские колонии в полной мере использовали преимущества, открываемые не оригинальными технологиями, а экономией на масштабах производства, и были узкоспециализированными производителями ряда сельскохозяйственных товаров. Так, в начале XVIII в. доля табака в общем объеме экспорта из Вирджинии составляла 79%, а доля риса в экспорте из Южной Каролины - 84%. В XIX в. место главной экспортной культуры занял хлопок: статистика свидетельствует, что он обеспечивал от 49 до 60% всего американского экспорта в период с 1815-го по 1861 г., когда началась Гражданская война. Однако даже выгоды специализации не давали желаемого эффекта; европейские товары были более конкурентоспособными, в силу чего объем американского импорта в 1840-1850-е годы почти в полтора раза превышал объем экспорта, а размер внешнего долга США с начала 1830-х годов до конца 1850-х возрос с менее чем 100 до почти 400 млн. долл. После Гражданской войны в США начался период промышленного бума, основанный, что часто замалчивается, на банальном заимствовании (если не сказать - воровстве) европейских технологий. Американцы, ныне главные поборники защиты интеллектуальной собственности, приняли свой первый закон об авторском праве только в 1888 г., и то после ультиматума со стороны Великобритании. Водворенная в рамки цивилизованного бизнеса, в 1890 г. "прорыночная" Америка оградилась от мира утвержденными законом Маккинли самыми высокими пошлинами из всех, какие имели на тот период развитые индустриальные страны. Неудивительно, что в таких условиях рост производительности не стоял на повестке дня: если в 1880-е годы производительность в промышленности росла на 2.0% в год, то в 1890-е - на 1.1%, в 1900-е - на 0.7%, а с 1909 по 1914 г. - всего на 0.4% в год. Положение изменилось лишь с началом Первой мировой войны; в целом же во второй половине XIX в. повышение производительности обеспечивало прирост ВВП Соединенных Штатов всего на 18%. Эта тенденция лишь усиливалась по причине масштабной иммиграции из Европы: только с 1861 по 1900 г. оттуда прибыло не менее 14 млн. человек, в результате чего Соединенные Штаты, ранее отстававшие по численности населения от Германии, Франции и Великобритании, оказались более населенными, чем любая из европейских стран, не считая России. Следующие три десятилетия пополнили США примерно 40 млн. иммигрантов, поток которых не иссякает и сегодня. В результате на протяжении 1960-1997 гг. экономический рост, приблизительно равный в США и Европе, на 51% был обеспечен в Америке увеличением численности занятых, тогда как в Старом Свете - всего на 12%; США стали
65

среди развитых стран "рекордсменом" как по средней продолжительности ежегодного рабочего времени, так и по доле экономически активного населения в его общей численности; по темпам же прироста ВВП в расчете на единицу рабочего времени они стабильно уступали европейцам (1.5% против 2.3% в год).
 

  Другой особенностью экономики США является то, что она всегда развивалась за счет привлеченных средств. О людских ресурсах и интеллектуальных заимствованиях мы уже упомянули. Однако в XX в. Америка стала гигантским нетто-импортером товаров и капитала. Соответствующие тенденции оформились начиная с середины 60-х годов, когда в США стал быстрыми темпами расти бюджетный дефицит, а затем, после отмены обеспеченности доллара золотом, - и отрицательное сальдо торгового баланса. Современная Америка безусловно "лидирует" в мире по масштабам своего внешнеторгового дефицита; только за 1991-2002 гг. его отрицательное сальдо увеличилось в 15 раз, с 31 до 467 млрд. долл., или с 0.5 до 4.7% ВВП. С октября 2002 г. дефицит торгового баланса США превышает общий объем американского экспорта. Массированные закупки импортных товаров производятся в значительной мере за счет наращивания внешнего долга, что, правда, не порождает серьезной угрозы, пока доллар остается мировой резервной валютой. Этот его статус до сих пор позволяет Соединенным Штатам легко привлекать в свою экономику огромные средства и финансировать дефицит государственного бюджета, запланированный на 2004 г. в размере 411 млрд. долл., или 4% ВВП (не считая возможных экстренных расходов). Государственные облигации американского казначейства более чем на 65% скупаются сегодня зарубежными инвесторами (в основном из стран Юго-Восточной Азии, где только в резервах центральных банков находятся долларовые активы на сумму около 2 трлн. долл.). Масштабы же прямых иностранных инвестиций в американскую экономику позволяют, на наш взгляд, говорить о стабильной ее зависимости от внешних источников финансирования. Так, если в 1981 г. приток капиталов из-за границы обеспечивал 4.8% всех капитальных вложений на территории США, то в 2000 г. этот показатель достиг 21%. Если в 1995 г. на долю иностранцев приходилось 4% общей суммы приобретенных за год акций американских компаний, то в 1999 г. эта цифра достигла 25.2%, а в первой половине 2000 г. - 52%; покупки зарубежными инвесторами корпоративных облигаций выросли с 17% их общего объема в 1995 г. до 33% в 1999-м. И сегодня, когда Соединенным Штатам для покрытия бюджетного и торгового дефицитов требуется привлекать, по различным оценкам, от 1.2 до 1.6 млрд. долл. в день (!), вывод о том, что "Америка на деле превратилась в паразитирующее государство"24, уже не вызывает былых сомнений.
 

    В XXI век Америка шагнула в качестве довольно странного мирового лидера. Зависимая от инициированных ею же процессов, она - в отличие, например, от имперской Великобритании - выступает не основным "экспортером", а, напротив, крупнейшим "импортером" товаров, капитала и мигрантов. Ее финансовое доминирование крайне неустойчиво, ее технологические успехи порождены ею же самой спровоцированным гипертрофированным спросом на соответствующую продукцию; таким образом, "то, что считается сильными сторонами Америки, при ближайшем рассмотрении не может характеризовать подлинно глобального гегемона"25. Основной "бедой" современной глобализации стало, как мы полагаем, то, что главным ее действующим лицом оказалась страна, привыкшая использовать мир в своекорыстных целях и потому не способная по-настоящему заботиться о поступательной динамике его развития.   
------------------------------
24 Todd, E. Aprеs l'Empire. Essai sur la dеcomposition du systеme amеricain, Paris: Gallimard, 2002, p. 26.
25 Ferguson, N. Empire. How Britain Mode thе Modem World, London: Allen Lane, 2003, p. 368.
66

    Другая проблема, не имеющая очевидных решений, порождена ситуацией, сложившейся на периферии современного мира. Хотя многие склонны полагать, что именно вмешательство западных стран стало главной причиной нарастания бедности в "третьем мире", большая часть трудностей, переживаемых государствами "Юга", обусловлена, как показывает беспристрастный анализ, их собственной политикой. Получив независимость от метрополий, новые государства стремились копировать  европейские политические институты, но в большинстве из них не существовало ни наций в
традиционном смысле этого слова, ни предпосылок для развития демократических процессов. Произвольно проведенные европейцами границы сделали гражданами новых государств людей, принадлежавших к разным племенам, религиям и историческим традициям. Этнические, религиозные и культурные различия создавали стабильные большинство и меньшинство, в результате чего демократия, даже если она и декларировалась, быстро превращалась в инструмент доминирования одной части общества над другой. Экономическая стратегия новых независимых государств также оказалась тупиковой. Как многие развитые страны в прошлом, они инициировали ускоренное развитие национальной промышленности, но в последней трети XX в. индустриализм оказался уже устарелой парадигмой. Таким образом, безвыходность ситуации порождалась тем, что развивающиеся страны неспособны были воспользоваться полезными западными рецептами в политической сфере и руководствовались давно устаревшей западной экономической стратегией.
 

      Результаты выглядят ужасающе. Страны мирового "Юга" за последние 30 лет вполном смысле слова стали территорией хаоса. В войнах между ними или внутригосударственных этнических конфликтах за эти годы здесь погибло более 16 млн. человек; но по-прежнему, несмотря на этот страшный опыт, развивающиеся страны наращивают военные расходы, достигающие в ряде африканских государств 15.7-27.4% всех расходов бюджета. Налицо движение в сторону гуманитарной катастрофы: только за 90-е годы и только, в Южной Азии и Африке численность населения, живущего менее чем на 1 долл. в день, увеличилась с 747 до 803 млн. человек, а менее чем на 2 долл. в день сегодня вынуждены существовать 84.8% жителей Южной Азии и 74.7% африканцев. От 32 до 70% населения стран "периферии" лишены доступа к источникам качественной питьевой воды, от 30 до 45% постоянно недоедают.Детская смертность в 40 беднейших государствах планеты достигает 10.4%, а средняяпродолжительность жизни не превышает 45 лет и уверенно снижается, причем особенно быстро - в Африке. В то же время невиданными темпами продолжается разрушение среды обитания, и виноваты в этом не столько западные компании, хищнически эксплуатирующие природные ресурсы, а местные жители, применяющие примитивные технологии обработки почвы и использования сырья. Так, за последние 30 лет в Африке, Азии и Латинской Америке утрачено 120 млн. га сельскохозяйственных угодий, а вырубка лесов в Юго-Восточной Азии ежегодно уничтожает до 1.4% общей площади лесных массивов в этой части мира. При этом все подобные тенденции тревожат скорее европейцев, чем "элиты" стран "третьего мира", где на содержание государственного аппарата выделяется в 4-8 раз больше средств, чем на финансированиевсех видов образования, где неравномерность распределения общественного богатства в 3-6 раз превышает показатели развитых стран и где лишь 29% гуманитарной западной помощи достигает местных бедняков.
 

    Все это позволяет сполна оценить специфику "новой глобализации" и ее отличияот прежней вестернизации. Если в эпоху колониализма слабые в политическом иэкономическом отношении страны оказывались лакомой добычей колонизаторов,как правило, поддерживавших там определенный порядок, то теперь такие регионыперестают представлять какой-либо интерес, поскольку небезопасны для инвестиций и неспособны к развитию. Если метрополии выделяли значительные средствадля развития колониальных владений, то теперь деньги, не всегда законным образом заработанные на периферии, при первой же возможности устремляются на Запад ради их сохранности. Если в прежние времена миллионы европейцев, пусть дажедвижимые материальными интересами, направлялись в самые отдаленные уголкимира и своим трудом способствовали модернизации стран пребывания, то сегоднямиллионы отчаявшихся граждан мирового "Юга" бегут на "Север", чтобы паразитировать там на чрезмерно либеральной социальной политике
67

развитых стран. Проблема обществоведения, о которой говорилось в начале статьи, заключается, по-видимому, в том, что критика всех этих тенденций неизбежно порождает сомнения относительно принципов свободной рыночной экономики, всемирной демократии и неограниченного индивидуализма - всего, на чем базируется социально-политическое устройство Соединенных Штатов Америки. Однако настало время назвать вещи своими именами: США, немало способствовавшие ослаблению европейского доминирования в современном мире и навязавшие ему собственную модель хаотичной глобализации, являются основным "виновником" (если, конечно, можно вообще говорить о какой-либо виновности) сложившегося положения вещей. При этом американцы не только упорно избегают любой ответственности за происходящее, но даже, как можно предположить, категорически не хотят признать правомерности постановки вопроса о ней. Они не видят ничего противоестественного в том, что США находятся в центре всех финансовых потоков современного мира, но не могут свыкнуться с тем, что Америка становится основной мишенью для организаций экстремистского и террористического толка. Они настаивают на принципиальности американской политики, в то время как практически весь мир убежден, что она притворна и лукава. Американские лидеры не устают говорить о незыблемости принципа суверенитета, но находят казуистические поводы для его нарушений. Они проповедуют универсализм, но все чаще прибегают к односторонним действиям. Они рады притекающим в их страну деньгам, но отгораживаются таможенными барьерами от зарубежных товаров. Они провозглашают приверженность хозяйственной свободе, но не гнушаются произвольно накладывать экономические санкции на десятки стран.

                                                          Заключение


    Современная "глобализация" решительно отличается от вестернизации прошлых времен.
        Первое из этих отличий мы видим в задачах, которые ставили перед собой их инициаторы, а также в тех мотивах, которыми они руководствовались.
        Рассматривая европейскую экспансию, продолжавшуюся с XVI по начало XX в. и приведшую к установлению, пусть и в разное время, контроля европейцев практически над всей территорией планеты, мы можем отметить, что за ней стояло стремление европейцев "цивилизовать" народы периферийных стран и приобщить их (порой насильственно) к своей культурной традиции. Разумеется, европейцы стремились извлечь выгоду из своих действий, и утверждать обратное было бы идеализмом, но, тем не менее, мы склонны настаивать на том, что осознание своего патернализма имело для европейцев, по крайней мере к концу XIX в., весьма важное значение. Европейцы осознавали свое превосходство и стремились привить свои порядки колонизируемым народам. В то же время они пытались глубоко понять эти народы и приблизить их к новому образу жизни, что нередко удавалось. И,что не менее важно, европейцы не жалели средств и сил для колонизации мира, поскольку были уверены, что этот мир когда-нибудь станет частью их собственной цивилизации. Все это характеризует процесс, называемый нами (и называвшийся самими европейцами) вестернизацией.
 

    За нынешним этапом "глобализации" стояло стремление американцев использовать возможности народов, населяющих страны периферии, и навязать им свое собственное видение мира. Для американцев главным было не осознание своей цивилизаторской роли в жизни этих народов, а уверенность, что развивающиеся страны повторяют путь, по которому они сами прошли как первопроходцы. Роль первопроходцев не предполагала глубокого осмысления американцами сложившихся культурных парадигм; скорее, она подразумевала пренебрежение ими, и американцы никогда искренне не интересовались происходящими в мире событиями. Именно поэтому они всегда были весьма избирательны в средствах "общения" с этим внешним миром и рассматривали его в лучшем случае как то, что когда-нибудь принесет им те или иные выгоды. Все это характеризует процесс, называемый многими (и прежде всего самими американцами) "глобализацией".
68

    Другое принципиальное отличие вестернизации от "глобализации" вытекает из того, кем были инициаторы этих процессов и какими возможностями они располагали.
    Изучая процесс вестернизации, мы обнаруживаем, что к концу XIX в. в него были втой или иной степени вовлечены все европейские нации, включая Россию. По состоянию на этот период, они представляли 25% мирового населения, обеспечивали около 52% мирового валового продукта и производили 66% мировой промышленной продукции. Все эти государства были "нетто-экспортерами" населения, которое несло во "внешний" мир свои культурные традиции, а также (за исключением России и ряда не- больших европейских стран) "нетто-экспортерами" товаров и капитала: Европу ежегод-
но покидало до 0.6% ее населения, а почти 2.2% суммарного ВВП европейских стран направлялось за рубеж в качестве инвестиций. Европейцы осуществляли политический контроль над территорией в 64.6 млн. кв. км, населенной более чем 600 млн. человек. Европейские державы располагали самыми мощными армиями, численность которых превышала 20 млн. человек, что позволяло дислоцировать военные подразделения в самых разных регионах планеты. На европейских языках говорили более 55% населения Земли. Таким образом, хотя субъектом вестернизации была сравнительно небольшаячасть человечества, она обеспечивала достаточно эффективный контроль над остальным миром и происходившими в нем событиями.
 

    Рассматривая процесс "глобализации", мы можем констатировать, что к началу XXI в. в него в той или иной степени было вовлечено практически все человечество. При этом главным "движителем" этого процесса оказались Соединенные Штаты, представляющие ныне 4.5% мирового населения, обеспечивающие около 27% мирового валового продукта и производящие 21% промышленной продукции. США являются "нетто-импортером" населения, разрушающего и без того не вполне оформившуюся американскую культурную традицию, а также во все возрастающих масштабах - "нетто-импортером" товаров и капитала: в Америку в качестве иммигрантов ежегодно прибывают выходцы из развивающихся стран в количестве, составляющем до 0.4% ее населения; отрицательное сальдо торгового баланса Соединенных Штатов достигает 4.7% ВВП, а дефицит федерального бюджета - 4.0% ВВП. Учитывая роль, которую США играют в антитеррористических коалициях, можно (хотя и с некоторыми оговорками) утверждать, что американцы осуществляют прямой политический контроль над территорией в 2.3 млн. кв. км, население которой составляет не более 45 млн. человек. Современная Америка располагает армией в 1.45 млн. человек, 48% которой блокировано осуществлением локальной операции "по поддержанию порядка", ведущейся, признаем, весьма неубедительно. Американское население изъясняется на специфической смесиряда европейских языков. Таким образом, субъектом "глобализации" оказалось практически все человечество, а контроль над процессом остается весьма неэффективным, как ни хотелось бы американцам убедить мир в обратном.
 

                                                                    * * *
    Что день грядущий нам готовит? Мы не можем, и даже не будем пытаться, ответить на этот вопрос. Но вспомним слова британского гимна - "Правь, Британия, морями!" - и сравним их с самой известной американской максимой - "Боже, храниАмерику!". Время показало, что Британии не суждено было вечно править морями,и сами англичане не жалеют сегодня о временах былой империи. Но что случится,если иссякнет доселе столь щедрая Божья милость к Америке?..
69

 

                                                                             Жак  Деррида

 

                      Глобализация,мир и космополитизм
 

Космополис № 2 (8), М., 2004, с. 125-140.

                                                    Сайт журнала: http://www.risa.ru/cosmopolis
 

 

    Яхочу начать с выражения глубокой признательности господину Федерико Майору и моим друзьям из ЮНЕСКО за приглашение, которым они оказали мне большую честь. Жиром Бинде может подтвердить многочисленные сомнения, которые мне пришлось преодолеть. Выполнить сложную и крайне насущную задачу — высказаться по поводу понятий «глобализация», «мир» и «космополитизм», которые стоят на повестке дня настоящего заседания, в течение двадцати минут (семь о глобализации, семь о мире и не больше шести о космополитизме) перед широкой, разносторонней и требовательной аудиторией — это огромный риск, если не сказать пытка, которой из уважения к правам человека не следовало бы подвергать людей, особенно в этой среде. По этому пункту, по крайней мере, было бы легко прийти к соглашению сторонникам естественного и универсального характера прав человека, с одной стороны, и тем, кто, принимая или не принимая установки культурного релятивизма илиисторицизма, склонен рассматривать права человека и международное право в целом как все еще отмеченные влиянием европейского или греко-романо-авраамического (под этим я имею в виду греческое,римское, еврейское, христианское и исламское) наследия, в той мере, в какой они укоренены в истории, в отдельныхязыках и текстах, даже там, где отсечениесамих этих корней является конституитивным принципом самой их истории, их предназначения и их структуры.
-------------------------

* Речь «Глобализация, мир и космополитизм» была произнесена в штаб-квартире ЮНЕСКОв Париже 6 ноября 1999 г. как часть цикла лекций «Размышления о двадцать первомвеке». Главной темой, предложенной тогдашним Генеральным секретарем ЮНЕСКО Ф. Майором, было «Новое мировое соглашение". Речь была произнесена на английскомязыке, но некоторые термины Ж. Деррида уточнял французскими эквивалентами, которые приводятся в квадратных скобках. После расшифровки текст впервые был опубликован в журнале «Редагаз» в феврале 2000 г.

125

      Как видите, я уже сэкономил немного времени. И даже сказал кое-что конкретное по моей теме. Хотя никто, а особенно тот, чьей профессией является философия, не должен навязывать человеку задачу, подобную этой, и поэтому неизбежный провал, который меня подстерегает...Хорошо, тогда единственным выходом дляменя будет двигаться все быстрее и быстрее к неизбежному провалу, не теряя больше времени на положенные по этикету высказывания и протесты по поводу нехватки времени, какими бы искренними и нериторическими они не были.
 

      Итак, позвольте сразу перейти квыдвижению ряда утверждений. Я предлагаю их для обсуждения скорее в качестве составных частей моего исповеданияверы, чем как тезисы или гипотезы. Этивероисповедные положения будут сформулированы в виде апорий, противоречащих друг другу и очевидно несовместимыхпредписаний, которые (и это первый пункт, выносимый мной на обсуждение),по моему мнению, создают уникальную ситуацию: вынужденный подчиняться двум несомненно антиномичным императивам,я буквально не знаю, что делать, на что решиться, что предпочесть, и поэтому долженсовершить то, что называется решением и принятием ответственности, ответственным решением; я должен определить себя,открыть для себя правило сделки, компромисса, переговоров, которое не обусловлено всецело никаким наличным знанием,не запрограммировано наукой или интуицией. Даже если бы я имел в своем распоряжении или мог получить любые сведения, привлечь всю возможную науку или интуицию (что, в принципе, и должно бытьсделано, в этом наша обязанность), бесконечная пропасть все еще оставалась бы перед нами. Дело в том, что ответственное решение, если речь идет о решении передлицом двух противоположных императивов, не может быть просто продиктовано, запрограммировано, предписано знаниемкак таковым. Поэтому я склонен говоритьоб исповедании веры.
 

      Утверждая эту аксиому, давайте используем французское слово «mondialisation», которое, по моему мнению, должно употребляться вопреки, и я скажу почему, предполагаемым английским и немецким эквивалентам — «Globalization» и «Globalisierung». Понятие «mondialisation» стало примером наиболее симптоматичного использования и злоупотребления в наше время, особенно в последнее десятилетие, и это часто подтверждала статистика. Инфляция и даже риторическая напыщенность, которые влияют на это понятие, и не только в политическом дискурсе или в средствах массовой информации, часто скрывает противоречие, с которого мне бы хотелось начать, и по отношению к которому необходима подлинная культурная критика, сонашепиео новом обучении или переобучении. Поэтому следует избегать как наивного прославления, так и демонизации феномена вышеупомянутого «mondialisation». Прославление и демонизация часто скрывают интересы и стратегии, которые нам необходимо обнаружить.
126

 

      С одной стороны, как известно, введение в обиход этого понятия объясняется значительным количеством беспрецедентных и неоспоримых явлений. Эффекты глобализации [mondialisation], в сущности, — производные от достижений техно-науки (производство и приносимые блага которых, кроме всего прочего, неравно и несправедливо распределены в мире). Они включают в себя — мы все знаем об этом, и здесь я буду краток, — и скорости, иобъем перемещения, и телекоммуникациив век электроники (компьютеризации, электронной почты, Интернета и т.п.), атакже обращение людей, товаров, видовпродукции и социально-политических моделей на рынке, открытом более или менее управляемым образом. Что касаетсявесьма относительного открытия границ(которое в то же время привело к стольмногим актам насилия по отношению к иностранцам, запретам, дискриминационным мерам и т.д.), прогресса в области законодательства и особенно применения международного права, так же, как ограничений и смещений суверенитета, подразумеваемых понятием глобализации, то глобализация в беспрецедентно малойстепени может считаться следствием некоего факта бытия или научно-технического знания-силы [savoir-pouvoir] как такового. На самом деле она требует и этико-политических решений, и политико-экономико-военных стратегий. Здесь идеальный или эйфорический образ глобализации как процесса открытия границ, делающего мир более гомогенным, надо оспорить с абсолютной серьезностью и бдительностью. Не только потому, что указанная гомогенизация там, где она произведена в действительности или предположении, имеет как лицевую, так и оборотную стороны (ужасающий риск, слишком очевидный для меня, чтобы тратить время на его описание), но также и потому, что видимая гомогенизация часто скрывает за собой старые или новые формы социального неравенства или гегемонии (то, что я называю гомо-гегемонизацией), которые мы должны знать, чтобы распознавать в новых обличиях и бороться с ними. Международные институты — государственные и негосударственные — занимают в этом отношении привилегированное положение, выступая одновременно в качестве источника знания, пространства анализа или экспериментирования, а также пространства столкновения или места открытой конфронтации. Вместе с тем они являются наилучшими площадками для организации сопротивления нарушающим баланс факторам, наиболее явные и масштабные из которых заключены в языке. Этот дисбаланс сложно оспорить (и в этом заключается еще одно противоречие), потому что, с одной стороны, гегемония очень полезна для мировой коммуникации, столь двусмысленной по своим результатам. С другой стороны, потому, что культурно-языковая гегемония (конечно, я намекаю на англо-американскую гегемонию) накладывает все больший отпечаток или утверждает себя во всех формах научно-технического обмена, в Сети, Интернете, академических исследованиях и т.п., содействует властным институтам, как в виде национальных и суверенных, так и сверхнациональных государств, под которыми в настоящий момент следует понимать корпорации или некие новые разновидности концентрации капитала. Поскольку все это хорошо известно, я буду настаивать здесь всего лишь на неустранимом противоречии, необходимо сопутствующем ответственным решениям, которые будут приниматься, и соглашениям, которые будут оформляться. Если культурно-языковая гегемония (и все те этические, религиозные и правовые модели, которые она обуславливает) предстает в то же самое время как интегрирующая гомогенизация, положительное условие и
127

конечный демократический полюс желаемой глобализации, открывающей доступ к общему языку, обмену, техно-науке, к экономическому и социальному прогрессу национальным или каким-то другим сообществам, которые в ином случае такого доступа были бы лишены и без англо-американского вмешательства не смогли бы принять участие в международном диалоге, тогда как можно бороться против такой гегемонии, не препятствуя при этом расширению сферы обмена и распределения [partage]? Значит, компромиссное решение следует искать в каждый момент, для каждого конкретного стечения обстоятельств. Значит, компромисс должен быть открыт и переоткрыт без предварительных критериев и общеобязательных норм. Человек, принимающий решение (и в этом состоит громадная ответственность самого решения), должен переоткрыть сами нормы, сам язык нормы, определяющий данный компромисс. Даже если в процессе открытия и введения нормы рождается нечто, не имеющее аналогов и прецедентов, лишенное предварительной гарантии успеха и никогда не имеющее ясных критериев оценки, нельзя впадать в релятивизм, эмпиризм, прагматизм или оппортунизм. Ибо это новое должно оправдать себя, произведя свой принцип универсализации универсально убедительным образом, делая этот принцип легитимным в процессе самого его открытия. Таким образом, я формулирую (и прекрасно отдаю себе в этом отчет) задачу, которая кажется противоречивой и невыполнимой. Невыполнимой, по крайней мере, для ответа, который был бы немедленным, моментальным, сразу же прочитываемым и тождественным самому себе. Но я утверждаю, что только невозможное достигает успеха, что событие и, следовательно, внезапное и исключительное решение возникают только в тех ситуациях, когда производится нечто большее, чем развертывание возможного знания, допускающего исключение в качестве возможности.
 

      Не продолжая анализ за недостатком времени, я попытаюсь проиллюстрировать сказанное аналогией, выбрав для сравнения понятия мира [monde] и мондиализации [mondialisation]. На мой взгляд, имеется различие между этим набором понятий и между понятиями глобализации [globalization] или Globalisierung (слово «глобализация» становится само по себе глобальным до такой степени, что оно все более и более вторгается, даже во Франции, в риторику политиков и средств массовой информации). Понятие «мир» отсылает нас к некоторому историческому прошлому, оно имеет память, которая отличает его от других понятий: земной шар (globe), универсум (universe), Земля или даже космос (по крайней мере, космос в его дохристианском значении, который впоследствии христианизировал апостол Павел именно для того, чтобы утвердить понимание космоса как мира, братского сообщества людей, ближних, братьев, сы-нов Божьих и соседей друг друга). Причина этого кроется в том, что понятие мира возникает и стремится.удержаться в авраамической традиции (иудео-христианско-исламской, но, главным образом, христианской) для обозначения особого хронотопа, определенным образом ориентированной истории человеческого братства. Речь идет о тех, кого на языке Павла — языке, который и по сей день структурирует и обусловливает такие современные понятия, как права человека или преступления против человечности (горизонты международного права в его фактической форме, к которой я хотел бы вернуться, форме, которая определяет, в принципе и по праву, развитие глобализации [mondialisation]), — называют гражданами мира (sympolitai, согражданами [concitoyens] святых в доме Господнем), братьями, ближними, соседями, в той мере, в какой они являются творениями и сынами Божьими.
128


      Давайте согласимся за недостатком времени, что, в принципе, можно доказать христианское происхождение понятия мира и всех этико-политико-юридических терминов, посредством которых регулируются процессы глобализации [mondialisation], миростановления (становления мира миром), особенно через международное право, в том числе международное уголовное право (которое переживает сегодня наиболее интересное, наиболее многообещающее, наиболее бурное развитие), через трудности международных космополитических институтов и даже через успешные кризисы суверенитета национальных государств. Тогда наша ответственность, наиболее рискованная ставка и наиболее важная задача будут состоять в том, чтобы удерживать одновременно две вещи, не отбрасывая ни одну из них. С одной стороны, анализируя строго и без тени благодушия все те генеалогические особенности, которые определяют понятие мира, геополитические аксиомы и предпосылки международного права, а также все то, что обусловливает его интерпретацию, необxодимо прослеживать их истоки в европейском, авраамическом и по преимуществу христианском, то есть на самом деле римском, наследии (с теми эффектами гегемонизма, которые имплицитно или эксплицитно присущи этому наследию). С другой стороны, мы никогда не должны, — ни в форме культурного релятивизма, ни в виде поверхностной критики европоцентризма, — отказываться от универсального, от острой потребности в универсализации, совершенно революционного стремления, которое постоянно влечет нас к тому, чтобы искоренять, де-территоризировать (вымещать*), де-историоризировать это наследие, оспаривать его ограничения и эффекты свойственного ему гегемонизма (вплоть до теолого-политического концепта суверенитета, который сейчас не может найти для себя устойчивого положения в границах войны и мира и даже в этих границах колеблется между космополитизмом, который также как мировое гражданство, предполагает суверенитет государств, и другим, демократическим Интернационалом, поднимающимся над нацией-государством, даже над гражданством). Следовательно, нельзя отказываться от переоткрытия, понимаемого в данном случае как постижение того, что уже потенциально содержится в данном наследии, данном культурном преемстве, принципа его избыточности, его прорыва за собственные пределы, его само-деконструкции. Без всякого уклона в эмпирицистский релятивизм следует сказать: это и есть требующий рассмотрения вопрос о том, что в данной, давайте для краткости называть ее «европейской», генеалогии переносится, перерастает себя посредством само-экспорта (даже если этот экспорт предполагал и, может быть, все еще предполагает бесконечное насилие, используем ли мы при его описании более или менее заезженные слова — империализм, колониализм, нео-колониализм, нео-империализм, или имеются в виду формы господства, более рафинированные, завуалированные, более виртуальные и в будущем менее отождествляемые с названиями наций-государств или объединений наций-государств).
---------------------------

* В оригинале — «de-territorialize», переведено как «вы-местить», чтобы сохранить авторское написание. — Прим. пер.
129


      В этом случае задачей философа (как я вижу ее поставленной и определенной новым «мировым соглашением», о котором мы размышляем, кто бы не стремился принять на себя политическую или правовую ответственность за него) также должно стать раскрытие того, что в этом наследии понятия мира и в процессе глобализации делает возможным и необходимым, — принимая это, наряду с исповеданием веры, — действительную универсализацию, которая освобождает саму себя от своих собственных корней или исторических, географических, национально-государственных ограничений и, в то же время, что вне всякой приверженности (а приверженность есть акт веры) наилучшим образом сохраняет память об этом наследии и борется против проявлений неравенства и гегемонии, гомо-гегемонизации, которую эта же самая традиция продуцировала и, может быть, продолжает продуцировать до сих пор. Ибо из глубин этого наследия сами собой поднимаются некоторые темы, которые сегодня, особенно в результате изменений в международном праве и его новых концепций, имеют потенциал, чтобы универсализировать европейско-христианское наследие и, таким образом, расколоть или, если угодно, экспроприировать его.
 

      Вместо того, чтобы оставаться на прежнем уровне абстракции в то короткое время, которое у меня осталось, я хотел бы указать или, по крайней мере, обозначить четыре близких друг другу случая, переводя тем самым все высказанные утверждения в практическое русло. На эти примеры я и хочу ориентировать нашу дискуссию. Названия этих четырех связанных между собой примеров в общейпоследовательности таковы: труд, прощение, мир и смертная казнь. Общие пред.посылки того, что я выбрал все эти темыдля рассмотрения в контексте одной проблематики, проявились в процессе глобализации, который ускорился и достиг точки подлинного изменения, то есть прорыва. Юридические последствия этого прорыва, который к настоящему моментупредставляет собой нечто большее, чемпросто набор симптомов, предположительно таковы:
 

    1. Обновленное переутверждение в многочисленных декларациях постоянно увеличивающихся «прав человека».
    2. Показательное (performative) введение в 1945 г. понятия «преступление против человечности», которое, наряду с понятиями «военное преступление», «геноцид» и «агрессия», изменило мировое публичное пространство и открыло дорогу для международных инстанций, ведающих уголовными делами. Мы можем предвидеть и надеяться на необратимость их развития, вследствие чего суверенитет национальных государств будет и далее подвергаться ограничению. Четыре преступных деяния, которые я только что перечислил, подпадают под юрисдикцию Международного уголовного суда.
 

    3. Как следствие — проблематизация (весьма неравная, это правда, и это действительно внушает беспокойство, но вместе с тем решительная и необратимая) едва ли вполне секуляризованного теологического принципа суверенитета нацийгосударств.

 

      Итак, несколько слов о труде, а затем перейдем к разговору о прощении, мире и смертной казни.
130

      1. Труд. Давайте скажем или допустим, что мир начинается там, где заканчивается труд, как будто глобализация мираимеет как свои горизонты, так и свое происхождение в исчезновении того, что мы называем трудом, этим старым словом,болезненно обремененным таким большим смыслом и историей — труд, работа, потуги* и т.д. — и которое все еще означает действительный, производительныйи не виртуальный труд.
 

    Когда мы говорим «как будто», мыне находимся ни в процессе выдумывания возможного будущего, ни накануне воскрешения исторического или мифическогопрошлого, прошлого источника откровения. Риторика этого «как будто» не принадлежит ни научной фантастике о грядущей утопии (о мире без труда, «в концебез конца», in fine, sine fine вечного шаббата, Субботы без ночи, как говорится в книге «О граде Божьем» Августина), ни поэтике ностальгии, которая должна вернуть нас к первоначальному золотому веку или раю на земле, к тому эпизоду в Книге Бытия, предшествующему грехопадению, когда труд в поте лица еще не стал обязателен, ни в качестве тяжелой работы или пахоты [la labeur et le labour] для мужчины, ни в качестве деторождения для женщин. Обе эти интерпретации выражения «как будто», в духе научной фантастики или воспоминания о незапамятном, предполагают, что как будто, в самом деле, у своих истоков мир изначально не знал труда: труда еще нет или же больше нет. Дело представляется так, как будто между понятием мира и понятием труда нет изначальной гармонии, и, таким образом, нет установленного согласия или допустимого согласования. Первородный грех привнес труд в мир, а конец труда возвестит конечную фазу искупления. Придется выбирать между миром и трудом, тогда как, с точки зрения здравого смысла, сложно предста-вить мир без труда или же труд, который не производился бы миром и не совершался в мире. Христианский мир и измененное Павлом греческое понятие космоса открывает, помимо многих других связанных с ним смыслов, предназначение искупительного труда. Понятие труда нагружено значением, историей и амбивалентностью; его трудно помыслить по ту сторону добра и зла. Даже если труд все-гда связывался одновременно с достоинством, жизнью, производством, историей, благами и свободой, он, тем не менее, столь же часто имел в качестве одного из своих значений зло, страдание, наказание, грех, угнетение. Нет. Эти моменты «как будто» отсылают нас к двум общим местам, в которых они могут быть зафиксированы: с одной стороны, часто говорят о конце труда, а с другой стороны, также часто, о глобализации мира [mondialisation du monde], о становлении мира глобаль-ным [devenir-mondial du monde]. И одно всегда ассоциируется с другим. Я заимствую выражение «конец труда» из названия
-------------------------

* Слово «travail» может быть переведено и как «тяжелый труд», и как «муки в родах». Перевод «потуги» обусловлен тем, что в анализе труда Деррида ссылается на библейское разделение труда: работа на земле для мужчин и родовые муки для женщин. — Прим. пер.
131

хорошо известной книги Джереми Рифкина «Конец труда: упадок мировой рабочей силы и заря пост-рыночной эры» [Rifkin 1995]. Эта книга фокусирует широко распространенное убеждение о «третьей индустриальной революции», которая, если следовать автору, будет «мощной силой для доброго и злого» в силу того, что «новая информация и телекоммуникационные технологии имеют потенциал как освободить, так и дестабилизировать цивилизацию». Я не знаю, справедливо ли утверждение Рифкина о том, что мы входим в «новую фазу мировой истории»: «все меньшее и меньшее число рабочих», говорит он, «должно производить товары и услуги для населения земли». «Конец труда», добавляет он, называя так свою книгу, «рассматривает технологические инновации и управляющие рынком силы, которые движут нас к краю уже близкого мира без труда».
 

      Чтобы узнать, соответствуют ли эти утверждения «истине», необходимо достичь согласия относительно значения каждого из этих терминов (конец, история, мир, труд, производство, блага и т.д.). У меня сейчас нет ни возможности, ни, соответственно, намерения продолжать обсуждение этой серьезной и крайне сложной проблематики, в частности, используемых здесь понятий мира и труда. Действительно совершается [arrive*] нечто серьезное, в самом процессе этого совершения или в его конечном пункте, с тем, что мы называем трудом, тeле-трудом, виртуальным трудом, и с тем, что мы называем миром, и, таким образом, с бытием-в-мире того, кто все еще носит имя человек. По большей части, это зависит от научно-технических перемен, которые в киберпространстве, в мире Интернета, электронной почты, сотовых телефонов оказывают воздействие на теле-труд, время и виртуализацию рaботы; перемен, которые вместе с тем влияют на коммуникацию знаний, любые формы обобществления и все «сообщество» а также — на ощущение пространства, нахождения в пространстве, на переживание события и произведения [œuvre**]: того, что совершается.
 

      Проблематику вышеупомянутого «конца труда» можно обнаружить на страницах некоторых трудов Маркса или Ленина. Ленин связывал постепенное сокращение рабочего дня с процессом, который должен был вести к полному исчезновению государства. Для Рифкина третья технологическая революция знаменует собой абсолютную трансформацию. Первые две революции: открытие парового двигателя, угольного топлива, стали и ткацкого станка (в XIX в.), изобретение электричества, бензина и автомобиля (в XX в.) — оказали на историю труда не столь радикальное воздействие. Обе предшествующие революции оставляли нетронутым определенный сектор, куда машины еще не проникли, и где человеческий, не механический и не заменимый машинами труд был все еще востребован. Вслед за этими двумя техническими революциями пришла наша, третья, революция киберпространства, персональных компьютеров и робототехники. Кажется, уже не осталось четвертой зоны, которая могла бы принять безработных. Насыщение производства машинами ведет к исчезновению трудящегося, а значит, и к не-
----------------------------------

* arriver (фр.) — прибывать, наступать, случаться. — Прим. пер.
** œuvre (фр.) — дело, работа, произведение. — Прим. пер.
132

сомненному концу труда (к концу «рабочего» [der Arbeiter] и его эры, как сказалбы Юнгер*). В книге Рифкина, однако, допускается возможность трансформации в будущем того сектора, который обычноназывается индустрией знания. В прошлом, когда новые технологии вытеснялирабочих в разных секторах экономики,возникали новые области производства,которые поглощали тех, кто потерял свою работу. Но сегодня, в то время как технологический прогресс в сельском хозяйстве, промышленности и сфере услуг обрекает миллионы людей на безработицу,единственной и исключительной категорией рабочих, которых пока не коснулсяэтот процесс, является класс трудящихся,занятых в сфере «индустрии знания». Этоэлита инноваторов производства, ученых, инженеров, компьютерных программистов, преподавателей и т.д. Но этот секторостается узкой областью, не способной вобрать в себя большое число безработных. В этом, по-видимому, и состоит опасная особенность нашего времени.
 

      Я не собираюсь обращаться к возражениям, которые могли бы последовать на эти замечания, как к тем, которые относились бы к высказанной концепции "конца труда», так и к тем, которые касались бы глобализации [mondialisation]. В обоих случаях, которые, к тому же, тесно связаны, я бы начал (как если бы мне пришлосьобсуждать этот предмет сходу, без подготовки) с того, что провел различие междумассой неопровержимых феноменов, зафиксированных этими словами, и той выгодой, которую кто-либо может извлечь для себя из данных слов вне их понятийного содержания. В действительности, никто не будет отрицать, что нечто совершаетсяс трудом в этом веке, и с реальностью, ис понятием труда, то есть активной илиэффективной работы. То, что совершается
с трудом, на самом деле, обусловлено научно-техническими достижениями, нарядус виртуализацией и глобальной дислокацией теле-труда (даже если признать, какпоказал Ле Гофф, что противоречия, связанные со временем труда, появляются очень рано, в эпоху христианского средневековья). То, что совершается [arrive], действительно подчеркивает определенную тенденцию к незаметному сокращению времени труда, как работы, производимой в реальном времени и локализованной в том же самом месте, где расположено тело рабочего. Все это влияет на труд в его классических формах, в тех формах, которые мы унаследовали, посредством нашего нового ощущения границ, виртуальной коммуникации, скорости перемещения и объема информации. Эта эволюция очевидным образом движется в направлении глобализации; все это неоспоримо и хорошо известно. Но эти эмпирические показатели остаются частичными, неоднородными, неравными по уровню развития; они призывают к подробному анализу и, без сомнения, к новым понятиям. С одной стороны, имеется разрыв между этими безусловно истинными показателями и их использованием в чисто гипотетических утверждениях, — другие сказали бы об идеологической инфляции, риторическом и часто очень сомнительном, самоуверенном благодушии, с которым произносятся такие слова, как «конец

---------------------------
* См. перевод книги «Der Arbeiter» (1932) на русском языке: Юнгер Э. Рабочий. СПб., 2000. Прим. пер.
133

труда» и «глобализация». И я думаю, что тех, кто забывает об этом разрыве, следует подвергать суровой критике. Потому что в этом случае они пытаются скрыть или на самом деле скрывают от самих себя те регионы мира, народности, нации, группы, классы, индивиды, которые в подавляющем большинстве являются изгоями движения, обозначенного нами терминами «конец труда» и «глобализация». Эти изгои страдают либо потому, что не имеют работы, в которой нуждаются, либо потому, что работают слишком много за ту зарплату, которую они получают за свой труд на мировом рынке, столь жестоко не-эгалитарном. Эта капиталистическая ситуация (где капитал выполняет существенную роль между действительным и виртуальным) еще более трагична по чисто количественным показателям, чем когда-либо в истории человечества. По мнению многих наблюдателей, человечество, возможно, никогда не было столь далеко от глобализирующей или глобализированной однородности, от «труда» и состояния «вне труда». Большая часть человечества находится «вне труда», тогда как она хочет трудиться или трудиться больше. Другая же часть слишком загружена трудом и хочет трудиться меньше или даже положить конец труду, который так дешево оплачивается на рынке. Любое красноречивое исследование прав человека, которое не принимает во внимание это экономическое неравенство, может превратиться в болтовню, формализм или пошлость (здесь следовало бы упомянуть ГАТТ, МВФ, внешний долг и т.п.). Эта история началась довольно давно. С ней переплелась реальная и семантическая история слов «ремесло» [trade, metier] и «профессия» [profession]. Рифкин сознает трагедию, которая может быть вызвана «концом труда», отнюдь не имеющим того «субботнего» или успокоительного значения, как в книге Августина «О граде Божьем». Но, подходя к определению обязательств, которые должны быть приняты перед лицом «сгущающихся технологических грозовых облаков на горизонте», перед лицом «новой эры глобализации и автоматизации», он в своих моральных и политических выводах переоткрывает (не думаю, что это можно назвать случайностью или какой-то аксиомой, не требующей обоснования) христианский язык «братских уз», достоинств, «не сводимых без проблем к ... машинам», «обновленного смысла» жизни, «воскрешения» сектора услуг, «возрождения человеческого духа». Он даже допускает новые формы благотворительности, например, «теневую зарплату» волонтерам общественного сектора, налог на «добавленную стоимость» на высокотехнологичные продукты и услуги, «который будет взиматься исключительно ради того, чтобы гарантировать социальные выплаты бедным в обмен на ... общественно-полезные услуги» и т.д. Итак, он немного мистическим образом переоткрывает акценты (и больше, чем просто акценты) того самого дискурса, который я имел в виду, когда говорил, что он требует проведения комплексного генеалогического анализа, без всякого благодушия.
 

      Если бы я имел возможность проследить вместе с вами эту генеалогию, я бы, конечно, обратил особое внимание на время труда, вдохновляясь сочинением моего коллеги Жака Ле Гоффа. В главе «Время и труд» из книги «Другие средние века» [см.: Le Goff 1999; о роли труда в средние века см. также первое издание книги, вышедшее под другим названием: Le Goff 1991] он показывает, насколько актуальными были требования увеличения и сокращения рабочего дня уже в XIV в.
134

Здесь мы уже имеем предпосылки для трудового права и для права на труд, в том смысле, в каком они позднее будут утверждены в качестве прав человека. Фигура гуманиста представляет собой ответ на вопрос о труде. Гуманистом является тот, кто в теологии труда, которая царила в тот период и, конечно, еще и сегодня не ушла в прошлое, начинает секуляризировать как время труда, так и использование монашеского времени. Время, которое больше не является просто божественным даром, может быть рассчитано и продано. В иконографии XIV в. часы порой выступают атрибутом гуманиста, ... те часы, на которые я вынужден сейчас посматривать, и которые надежно присматривают за светским работником, каковым я являюсь. Ле Гофф показывает, что единство мира труда, сталкиваясь с миром молитвы и миром войны, не удерживалось на продолжительное время, если оно вообще существовало. Вслед за традицией «презрения к труду как ремеслу [métier]» устанавливается «новая грань этого презрения, та, что проходит прямо через сердцевину новых классов, прямо через сердцевину производительной силы [professions*]». Хотя Ле Гофф (как мне кажется) и не проводит различия между «ремеслом» (métier) и «профессией» (professions), — а его, я думаю, следовало бы провести, — он все же описывает процесс, давший начало в XII в. «теологии труда» и развитию трехчастной схемы (oratores, bellatores, laboratores) в схемы «более сложные», которые можно объяснить посредством дифференциации экономических и социальных структур и более существенного разделения труда.
 

      2. Прощение. Сегодня на наших глазах происходит глобализация, глобальная драматизация картины раскаяния и просьбы о прощении. Она обусловлена как подводными течениями нашего авраамического наследия, так и новым положением международного права и, соответственно, новым образом глобализации, который был выработан со времен последней войны трансформированными представлениями о правах человека, преступлениях против человечности, геноциде, войне и агрессии — привожу здесь основные обвинения из списка этих самообвинений. Сложно разобраться в пределах данного вопроса. Слишком часто в современном мире, особенно в политических дебатах, которые реактивируют и смещают границы понятия «прощение», возникает двусмысленность. Прощение часто смешивается, иногда даже умышленно, с целым рядом других родственных понятий: извинением, сожалением, амнистией, снятием вины по давности и т.п., со множеством различных категорий, некоторые из которых имеют отношение к праву, уголовному праву. Тем не менее прощение нельзя сводить ни к одному из них. Такими же таинственными, как понятие прощения, могут быть и действо, и образ, и язык, посредством которых это понятие приспосабливают для того, чтобы связать его с наследием авраамических религий (иудаизма, христианства и ислама). Действительно, сколь бы разнообразной и даже внутренне конфликтной на была бы данная
* profession (фр.) означает и профессию, и вероисповедание [profession de toi (фр.) — символ веры]. Ранее Деррида уже использовал этот двойной смыcл, когда говорил о том, что его «квазиисповедание веры будет сформулировано в виде апорий». — Прим. пер.
135

 

традиция, именно благодаря ей — в силу ее специфичности и движения к универсализации — появляется на свет этот театр прощения. Похоже, дело идет к тому, что всякие границы прощения будут отвергнуты в ходе этой глобализации, а вместе с ними — и любая мера прощения, любое ее концептуальное ограничение. Во всех картинах покаяния, исповеди, прощения или извинения, число которых неуклонно растет на геополитической сцене со времен последней мировой войны, особенно бурно в течение последних несколько лет, мы видим не только отдельных людей, просящих «прощения», но и целые сообщества, профессиональные союзы, представителей духовной иерархии, монархов и главгосударств. Они просят об этом на языке, далеко не всегда совпадающем с тем, который принят господствующей в их обществах религией (например, в случае с Японией и Кореей). Таким образом, используемый язык становится универсальной идиомой права, политики, экономики и дипломатии, что является одновременно и причиной, и наиболее очевидным симптомом этой интернационализации. Распространение сцен покаяния и просьб о «прощении» несомненно выражает, кроме всегопрочего, il faut* припоминания, il faut( без границ, безграничный долг перед прошлым. Без границ, потому что это действие памяти, на которую также распространяется самообвинение, это «покаяние», явка (в суд) [comparution] должны быть произведены вне пределов компетенции закона иавторитета нации-государства. Поэтомулюбопытно было бы узнать, что происходит, когда покаяние достигает такого размаха. как сегодня. Что до рефлексии относительно предпосылок данного явления, то, выбрав определенное направление, мы вернемся к серии беспрецедентных событий, которые в течение и после Второй мировой войны сделали возможной,во всяком случае «санкционированной» посредством Нюрнбергского трибунала, институционализацию на международном уровне такого правового понятия, как «преступление против человечности». Тогда произошло «перформативное», показательное событие, воздействие которого пока еще сложно оценить. Однако понятия, подобные «преступлениям против человечности», сегодня уже кажутся обыденными и вполне доступными для понимания. Это изменение в свое время было спровоцировано и узаконено международным авторитетом и, если судить по егообщему характеру, определено самой историей. Эта история неотделима от переутверждения прав человека, от новой Декларации прав человека, хотя она и не может быть сведена к этому. Фазовый переход подобного рода структурирует пространство, на котором разыгрывается большое помилование и располагается величайшая мировая сцена раскаяния — может быть, иногда и не искреннего. Все это часто приводит нас к ожиданию больших потрясений (convulsion). Было бы неприлично и излишне провокационно говорить о том, что это потрясение часто напоминает нерепрессивное и скрытое принуждение (compulsion), всегда двусмысленное в своих бессознательных мотивациях. Ибо оно также, к счастью, подчинено тому, что можно назвать движением в
---------------------------

* il faut (фр.) непереводимый безличный оборот долженствования: надо, должно быть. Прим. пер.
136

правильном направлении. Но нельзя забывать о том, что притворство, недобровольное исполнение ритуала, иногда крайняя лживость, проявляющаяся в самом признании своих грехов, расчет и подделка наблюдаются здесь также часто. Они разлагают изнутри этот трогательный обряд раскаяния: все человечество выведено из равновесия жестом этой единодушной исповеди (confession)! Род человеческий какбудто вдруг решился не больше не меньше, как публично и театрально обвинитьсебя во всех преступлениях, которые действительно были совершены им противнего самого, «против человечности». Еслибы только можно было, прося прощение, составить перечень всех предыдущих преступлений против человечности, на землене осталось бы ни одного невиновного человека. Кто тогда, в этом случае, долженбыл бы занять место судьи или арбитра? Все люди являются, по крайней мере, наследниками тех людей или тех событий, которые оказались навсегда запечатлены в памяти как «преступления против человечности». Побочный, но существенный парадокс: те феномены прошлого, которые иногда приводили к планомерномуистреблению людей, а иной раз принимали формы великих революций («законных» и, во всяком случае, прославляемых еще и сегодня в национальной или общечеловеческой памяти), способствовали появлению и постепенному усовершенствованию правовых деклараций, касающихся прав человека, преступлений против человечности, геноцида, военной агрессии и т.п.
 

      Сегодня это потрясение выглядит как обращение (conversion). «Объективное» обращение, стремящееся преодолеть все национальные границы, продвигаясь по пути глобализации. Если преступления против человечности — главное обвинение в этих самообвинениях и в этой мольбе о прощении; если только священность человеческого может, в конечном счете, оправдать это обвинение (ибо, если следовать данной логике, нет большего зла, нет худшего злодеяния, чем преступление против человечности человека и против прав человека); если наиболее четкий или даже единственный ключ к пониманию священности человека и человеческого обнаруживается в наследии религий книги и в иудейской, но, прежде всего, христианской интерпретации понятий «сосед» или «ближний"; если, следовательно, любое преступление против человечности касается наиболее святого, что есть в живом существе,и таким образом затрагивает в человекенечто божественное, богочеловеческое или обожившееся, приобщенное к Богу по велению Бога* (смерть человека и смерть
-----------------------------

* Оригинальные понятия "God-become-man" и «man-become-God-by-God» переведены здеськак «богочеловек» и "обожившийся". Существует определенный соблазн перевести последнее понятие как «человекобожие», тем не менее Деррида не противопоставляет эти понятия, как это делает Ф. Достоевский. Поэтому для перевода использовано слово «обожившийся» — ставший Богом по воле Бога, а не «обожествленный», то есть вознесенныйдо уровня Бога, без участия самого Бога. В своих семинарах в том же 1999 г.  Деррида употребляет французские аналоги этих терминов: «Dieu-fait-homme» и «L'homme-fait-Dieu-par-Dieu», которые также адекватны нашему переводу [см.: Derrida 1999]. — Прим. пер.
137

Бога представляли бы здесь одно и то же преступление), — тогда «глобализация
[mondialisation]» прощения становится похожей на набирающий обороты гигантский процесс, бесконечную процессию кающихся и тем самым на виртуально христианское потрясение-обращение-исповедание (convulsion-conversion-confession), на «работу»по христианизации, которая более не нуждается в миссионерах или церкви. Эта «работа» иногда кажется похожей на атеизм, гуманизм или торжествующую секуляризацию. Но разница несущественна. Все человечество как единый человек должно бытьготово обвинить себя в преступлении против человечности. Чтобы дать свидетельские показания от своего имени против себя же самого, то есть обвинить себя надлежащим образом как другого. Это ужасно экономично.
 

      Некоторые видят в понятии «преступление против человечности» колоссальный прогресс, точку исторического перелома. Другие считают, что этот термин лишен определенности и сомнителен по своим основаниям. Кто-то, возможно, склоняется и к тому, и к другому видению (именно такой вариант меня и соблазняет, если я, исповедуясь, все еще могу использовать это слово). При этом один факт остается неоспоримым: в настоящее времяданное понятие управляет всей геополитикой покаяния. Оно дает ей и кодекс законов, и оправдание. Давайте подумаем о чрезвычайной Комиссии по истине и примирению в Южной Африке.Это уникальный феномен, даже несмотряна имеющиеся у него южно-американские прецеденты, в частности, в Чили. Ведь в самом деле, что же придало комиссии декларированный ею законный статус, как не признание апартеида международным сообществом, представляемым ООН, преступлением против человечности. Можно сполной уверенностью утверждать: если быкто-то привел хоть сотню других примеров все они отсылали бы нас к тому же самому положению.
 

      3. Мир (реасе). У меня нет достаточно времени, чтобы провести анализ проблемы мира, который был бы более адекватным и подходящим для сложной темы, стоящей на повестке дня нынешнего заседания. Поэтому о новом «мировом соглашении» я скажу лишь несколько слов, которые непосредственно вызваны названием наших многочисленных дискуссий. Недавние события — уже упоминавшаяся война в Персидском заливе, конфликты в Руанде, Конго, Косово, Тиморе и т.д. (вряд ли кто-то осмелится назвать их войной в силу семантических изменений, которые очевидно указывали на двусмысленную роль государства в такого рода «интервенциях») — преподнесли нам урок. Он состоит в следующем: запоздало или нет, безукоризненно или нет, но эти интервенции, проводимые во имя универсальных прав человека с целью совершить суд над руководителями государства и военными командирами еще до появления международных уголовных инстанций, действительно успешно бросили вызов сакральному принципу государственного суверенитета, но то, как это делалось, часто внушало беспокойство. Как отмечает Арендт[см.: Arendt 1951; перевод на русский язык:Арендт 1996], маленькие государства имеют полное основание считать, что толькоих суверенитет оспаривается и ставитсяпод сомнение могущественными державами, даже во имя универсальных принципов. Сильные государства никогда не позволили бы бросить вызов их
138

собственному суверенитету. Более того, они оказывают влияние на ход обсуждения и принятие решений признанными международными организациями в соответствии с их собственной политико-военно-экономической стратегией, поскольку только эти государства обладают экономической и военно-технической силой, необходимой для выполнения этих решений. Предстоящее «мировое соглашение» должно признать следующий факт: до тех пор, пока эти международные организации не обладают независимостью в плане обсуждения и принятия решений, особенно в вопросе о военной интервенции, до тех пор, пока отсутствует власть закона, представлять которую и призваны данные организации, — все нарушения суверенитета во имя прав человека (в принципе, их следовало бы считать справедливыми) будут вызывать подозрение и казаться скомпрометированными теми стратегиями, по отношению к которым нужно всегда (de regueur *) проявлять бдительность.
 

      4. Серьезный вопрос о смертной казни в мире не может рассматриваться отдельно от того, что здесь уже было сказано. Не углубляясь в рассказ о затяжной борьбе за отмену данного вида наказания, которая велась на протяжении нескольких веков, и даже в Соединенных Штатах, напомню, по крайней мере, один факт. Со времени последней мировой войны большой пакет соглашений и международныхдеклараций относительно прав человека,в том числе права на жизнь, и запрещения жестокого обращения с заключенными, едва ли совместимого со смертной казнью (я не могу здесь цитировать эти декларации, но, замечу, что почти все они исходили от Организации Объединенных Наций), способствовал созданию прямого или опосредованного над-государственного давления. Большое число демократических стран оказались, скажем так, весьма восприимчивы к этому давлению в тот момент, когда они отменили смертную казнь. Именно международные и над-государственные структуры, преодолевая национальный суверенитет, предписывают государствам (и смертная казнь, и право на помилование всегда были отличительными признаками государственного суверенитета) отказываться от смертной казни — свнешней точки зрения по собственной инициативе, но на самом деле по международному обязательству. Очевидно, что именно так обстояло дело в Европе, во Франции на протяжении последних двадцати лет и еще примерно в пятидесяти странах мира. По словам некоторых юристов, эта усиливающаяся тенденция к отказу от смертной казни становится тем,что в английском языке называют обычной практикой международного права**, а по-латыни — нормой Jus cogens. Однакосреди стран, сопротивляющихся данной тенденции, и наций-государств, представляющих себя великими западными демократиями в духе христианско-европейской традиции, Соединенные Штаты сегодня, насколько мне известно, — единственная держава, которая после бурной истории смертной казни (у меня нет времени напоминать эту древнюю и недавнюю историю)не только не отказалась от этого вида наказания, но и стала применять его все
--------------------------------

* de regueur (фр.) — необходимый, обязательный. — Прим. пер.
** Customary norm of International law. — Прим. пер.
139


чаще и даже более жестким и, надо признать, дискриминационным, если не безрассудным образом (об этом свидетельствуют многие недавние примеры). От имени ряда международных ассоциаций, Международного парламента писателей, в котором я имею честь состоять, а также от моего собственного имени позвольте обратиться с просьбой о включении вопроса об отмене смертной казни в качестве официального призыва в любой контекст, касающийся «мирового соглашения». Я воздержусь от высказывания других положений моей веры. Спасибо.
                                                  Перевод с английского Дмитрия Ольшанского

                                                  примечания
 

Арендт X. 1996. Истоки тоталитаризма. М.
Юнгер Э. 2000. Рабочий. СПб.
Arendt H. 1951. The Origins of Totalitarianism. N.Y.: Harcourt Brace and World.
Derrida J. 1999. Le siecle et Ie pardon // "Le Monde des Debats", Decembre.
Le Goff J. 1991. Pour un aurte moyen age — Temps, Travail, Culture. P.: Gallimard Editions.
Le GoffJ. 1999. Un autre moyen age. P.: Gallimard Editions.
Rifkin J. 1995. The End of Work: The Decline of the Global Labour Force and the Dawn of the Post-Market Era. N.Y.: Warner Books.

 

 

                                                                    Дмитрий Ольшанский
 

                            Глобализация и реальность Жака Деррида
 

Космополис № 2 (8), М., 2004, с. 140-146.

 

      Читатель текста Ж. Деррида «Глобализация, мир и космополитизм» будет отчасти удивлен тем, что не найдет у автора ни прямого ответа на вопрос, «за» он или «против» глобализации, ни рассказа о пользе или вреде космополитизма, ни однозначных высказываний относительно современных мировых процессов. Такая уклончивость, характерная и для других работ философа, вдвойне оправдана в тех из них, где речь идет о современности.
 

    Жизнь Деррида (1930-2004) как общественного деятеля началась почти одновременно с его философской карьерой. В 1972 г. в издательстве «Galiléе» вышел первый сборник его интервью на общественные и политические темы. За прошедшие годы им был выработан определенный стиль разговора со слушателем — лишенный, с одной стороны, упрощений и популизма, которым злоупотребляют политики, а с Другой — дидактики и морализма, которыми
140

всегда страдала интеллигеиция. В беседах на социальные темыДеррида не преследует узких целей доказать правильность той или иной точки зрения, призвать к чему-то или повлиять на общественное мнение. Самоутверждение на политической арене, кажется, тоже не входит в его планы, хотя оно весьма соблазнительно для интеллектуала, уже сделавшего себе имя в научном мире, но почти неизвестного широкой публике.
 

      Деррида обходит этот соблазн «хождения в народ» и сохраняет свой философский стиль, даже когда говорит о вещах более чем насущных, предпочитая скорее остаться непонятым, чем заигрывать с общественным мнением. Он никогда не отвечает на вопросы «кто виноват» и «что делать», как и на другие вопросы, требующие определенного ответа, прежде всего, потому, что всякий ответ будет неадекватен реальности. Политические высказывания мыслителя не могут сделать сенсации или стать газетным заголовком, он не оставляет журналистам шанса сказать: «Деррида считает так-то». При этом мэтр постструктурализма не боится обвинений в пустословии [Derrida 2002: 89], так какполагает необходимым сегодня не поиск окончательных ответов, а исследование всего многообразия современного мира.
 

      Задачей философа, по мнению Деррида, является осмысление и объяснение того сложного процесса глобализации, который мы переживаем, определение его современных возможностей и будущих последствий. Общественная задача философа — серьезный анализ иоткрытое обсуждение конкретных проблем, поэтому Деррида призывает оставить сложные научные штудии и со всем вниманием обратиться к анализу социальной реальности. Он напоминает нам о призыве Гегеля к философам читать газеты каждый день [Derrida 2002: 86]. Глобализация для Деррида — необратимый и закономерный процесс, который переживает мир и который должен быть осмыслен со всей серьезностью, какую может позволить себе философ.
 

      Деррида не работает на слушателя, не стремится удовлетворить чьи-то ожидания, но следует своей задаче объяснения проблемы во всем ее многообразии, что само по себе не допускает законченных суждений. Его уклончивость продиктована желанием быть предельно конкретным. В этой конкретности он оказывается не всегда созвучен своим соотечественникам — противникам глобализации. Действительно, у Деррида нет того антиглобалистского задора, который заметен у многих французских интеллектуалов, нынешних политических и общественных деятелей. Пожалуй, это одна из немногих идеологий, которой удалось примирить разные слои французского общества, правых и левых, провинцию и центр.
 

      Можно представить, насколько сложно быть глобалистом на родине антиглобализма, во Франции. Деррида удаетсяобойтись без лозунгов и какой бы то нибыло партийности. Такая ситуация для него закономерна отчасти потому, что он никогда не считал себя французом, а своим родным языком язык французских колонизаторов [Derrida 2002: 86], а отчастиеще и потому, что в своих взглядах он вряд ли руководствуется всеобщим — критическим — настроением интеллигенции (хотя нельзя утверждать, что он его никогда не разделял). Может показаться, что Деррида всегда идет против общественного мнения и поступает вопреки здравому смыслу, но это лишь видимость, потому что такая позиция является осознанной. Он сам признается в том, что всякий
141

раз говорит назаданную тему так, как будто об этом ничего раньше не писали [Derrida, Vattimo 1996]. Его умение не примыкать к школам, мнениям, традициям (как в философии, так и в общественной деятельности) в сочетании с поразительной производительностью его труда позволили создать рядоригинальных теорий, которые сегоднястали классическими в философии и литературоведении. И в этот раз Дерридане примыкает ни к сторонникам глобализации, ни к антиглобалистам именно потому, что создает новый образ глобализации, точнее, «mondialisation».


      Русское слово «глобализация» — не слишком удачное название того процесса, с которым мы сегодня имеем дело. Для русского человека в этом слове скорeе чудится образ некоего обобщающего, гигантского, уравнивающего и даже потустороннего процесса, весьма далекого от мира, в котором мы живем. Процесс «глобализации» не соразмерен нашей повседневной жизни, он выше конкретных миров, которые объемлет, и стремится унифицировать все разнообразие форм социальных организаций. В этом смысле «глобализация» представляет собой не мировой, а всемировой, то есть касающийся всех миров, процесс.
 

    Это значение очевидно для француза (monde— mondialisation), тогда такв русском слове акцентируется обобщение, космическое значение глобализации,подобно тому, как это слышит англичанин (globe — globalization). Поэтому каждый раз, используя этот термин, Деррида уточняет, что он говорит именно о «mondialisation», в котором ясно слышится создание мира, а не о «globalization», под которым подразумевается всемирный и надмирный процесс. Конечно, Деррида не исключает коннотаций, связанных с «globalization», подчеркивая, что формировавaние всеобщих правовых, экономических и политических принципов — необходимый этап глобализации. Вместе с тем она не сводится исключительно к обобщению и не ориентируется на всемирное пространство как конечную цель.
 

  Деррида противопоставляет «mondialisation» процессу «гомогенизации», который может проявляться как в прикрытой высокими словами военной агрессии, так и в навязывании своей системы ценностей, а значит, и своих правил. Это влечет за собой «неоколониализм» или «неоимпериализм» — прежние системы господства и подчинения под видом формирования единого правового, экономического, информационного пространства. Подобные рассуждения вряд ли вызваны пристрастием к словообразованию или любовью к изысканным терминам (чего никогда нельзя было сказать о Деррида), тем более — стремлением заменить английское слово французским эквивалентом. Проблема определения понятий представляется Деррида достаточно серьезной. Именно поэтому он не только посвящает данной проблеме солидную часть своего монолога, но и делает ее основным предметом исследований,лекций и статей.
 

      Что касается поиска русского эквивалента и проблемы перевода, которая очевидна для всякого русскоязычного читателя, то слово "monde" ближе к русскому понятию «мир», чем к английскому «globe», так как в числе прочих значенийимеет «род людской», «народ», «общество», равно как и в русском языке слово«мир» имеет не только пространственное,но и социальное измерение (в таких выражениях как «всем миром» или «пойти помиру»).
142


В качестве англоязычного перевода уместнее использовать слово «world», обозначающее «общество», «человечество» или «царство» (растительное, животное и т.п.). Выражение «пойти по миру»(разориться) переводится на английскийязык почти дословно: «come downin the world». Поэтому понятие «mondialisation» ясно указывает на свою нетождественность слову «глобализация», и его перевод в принципе требует введения неологизма, образованного от слова «мир» (что-то вроде «становления мира»).
 

      Слово «глобализация» отсылает русского человека к пространственному (древнегреческому) пониманию мира как космоса, что весьма далеко от того процесса, который Деррида называет «становлением мира миром» {«mondialisation du monde») и в котором мы принимаем самое деятельное участие. Поэтому не удивительно, что на обложке русско-английской энциклопедии «Глобалистика» (М., 2003) изображен вовсе не тот мир, в котором живет каждый из нас, а нечто предельно исключительное и редкое для жизненного мира человека: край планеты Земля на фоне звездного неба. В этой абстракции всемирного процесса обобщения просматриваются античные представления о мире, а не христианская идея братства людей, сформулированная апостолом Павлом.
 

      Деррида выступает против подобного абстрагирования, а также противидеализированного образа глобализациикак взаимного открытия границ. Взаимности в этом процессе наблюдается крайнемало, так как, во-первых, Европа привыкла диктовать свои правила, а, во-вторых,языком международного общения (в силу объективных причин) оказывается английский, поэтому глобализация нередко оборачивается локальным, а не всеобщим диалогом.
 

      В своих лекциях и интервью Деррида не раз указывал на христианское происхождение понятия «мир» и всех этно-политико-юридических концепций, которые призваны регулировать процесс глобализации («mondialisation»), «миростановления мира». В совместной с Дж. Ваттимо книге «Религия» Деррида также поднимает тему mondialisation и снова обращает внимание на христианские корни понятия «мир», а значит, и на религиозное содержание процесса глобализации. Здесь он вводит еще одно гибридное понятие «mondialatinisation» («миролатинизация») как один из возможных сценариев глобализации, «чтобы сделать акцент на влиянии римского христианства, которое определяет сегодня весь язык права, политики и даже толкование "возвращения религиозного"» [Derrida, Vattimo 1996].
 

      Библейские, или, как говорит Деррида, авраамические, корни «mondialisation» очевидны, и об этом нельзя забывать, но в то же время глобализация не должна превращаться в экспансию этих (главным образом, христианских) правовых, политических и экономических ценностей. С одной стороны, нужно всегда помнить о европейских корнях права, а с другой — не следует хранить упрямую верность этой исторической традиции. Согласно Деррида, нельзя соглашаться на релятивизм и отказываться от необходимостиформулировки всеобщих принципов, но,вместе с тем, нельзя допускать, чтобы за этим обобщением стояли те или иные частные государственные интересы. Процесс глобализации делает возможным и необходимым не только универсализацию, нои освобождение от исторических корней и географических границ.
143

 

      Задачу философа, работающего по социальному заказу, Деррида видит в том, чтобы, во-первых, обосновать необходимость типизации, без нивелирования особенностей, и отказа от исторических корней права, во-вторых, поддержать память об этой традиции, которая породила различные формы господства и центризма и все еще продолжает делать это в более завуалированной форме.
 

      Деррида обращает внимание на эйфорию по поводу глобализации, за которой, как правило, нет ясного представления о сути процесса и его перспективах. Поэтому увлеченность глобализацией, которая требует нового отношения к государственному суверенитету и главенствамеждународного права над национально-государственным, нередко сталкивается снациональными и региональными интересами, с нежеланием отказываться от частной политики. Конфликт между государственным и мировым, по мнению Деррида, вызван неясностью используемых понятий, таких как «глобализация», «мир» и«космополитизм», .о которых он размышляет в своей речи. Эту же мысль философ высказывал и раньше, в интервью «Деконструкция действительности» (1993): «Временами "национальное" сопротивление может, таким образом, направляться против очевидных международных процессов гомогенизации» [Derrida 2002: 87].Он не говорит прямо о конце национальных государств и не призывает отказаться от национального (что означало бы отказ от языка и истории), хотя частными интересами вряд ли можно руководствоваться, когда речь идет о закономерном и неизбежном обобщении. Странность глобализации состоит в том, что все выступают за взаимное открытие границ до техпор, пока это не касается частных государственных амбиций, ибо открытие границ неизбежно сопряжено с ограничением государственного суверенитета и делегированием части полномочий международным организациям.
 

    Естественно, каждое государствостремится сохранить свою неповторимость, но как можно выступать противглобализации в тех случаях, когда лишьона способна дать странам «третьего мира» возможность войти в международное сообщество? Ситуация порой складывается так, что человек может заявитьо своих правах только на английском языке. Очень важный для Деррида вопрос окультурной идентичности отступает для него на второй план по отношению к проблемам повышения уровня жизни, улучшения здравоохранения и образования в этих странах.
 

      Формирование нового единого мирового пространства обязательно влечетза собой изменения в области права, которым Деррида уделяет особое внимание.Христианское представление о мире связано со взглядом на человечество как навсемирное братство, и именно в этом контексте он ставит проблему всеобщих прав человека и публичного покаяния. Покаяние, всегда имеющее религиозный смысл, определяется еще и новым устройством мира, представлениями о правах человека и гражданина, которым мы во многом обязаны глобализации.
 

      Рассуждая о прощении, Деррида находится под влиянием двух книг В. Янкелевича (Jankélévitch) — «Неотъемлемое»(«L'imprescriptible»), посвященной допустимости прощения преступлений против человечества, и «Прощение» («Le Pardon»),где высказывается идея о возможности абсолютного прощения. Деррида не скрывает этой преемственности и ссылается на работы Янкелевича и книгу X. Арендт «Состояние человека» [Arendt 1958] в своей
144


статье «Век и прощение» [Derrida 1999].Как и Гегель, которого Янкелевич считает«великим теоретиком прощения и примирения», готовым простить любые преступления, кроме преступлений против духа, сам автор «L'imprescriptible» признается втом, что не рассматривает вопрос прощения преступлений против человечности,насилия по отношению к врагам политическим, религиозным, идеологическим, аобращается к проблеме преступленияпротив человеческого в человеке, насилия над тем, что делает человека человеком.Не менее важное значение, по мнению Янкелевича, имеет проблема власти прощения, которое превращается в орудие политической борьбы. Читая текст Деррида "Глобализация, мир и космополитизм», можно не только ощутить влияние идей Янкелевича и Арендт, но и обнаружить прямое заимствование из их трудов.
 

      Читателю не стоит надеяться на то, что ему удастся избежать трудностей в прочтении Деррида, которые столь очевидны в его философских работах. При переводе я удержался от соблазна разбить длинные фразы на множество коротких, завершенных по смыслу. Мне следовало бы попросить прощения у русскоязычного читателя за то, что ему придется столкнуться с нагромождением слов и смысловыми заторами, которые позволяет себе Деррида, но такой стиль сам по себе симптоматичен. Устная речь Деррида опровергает выводы психологов о том, что мы говорим всегда проще, чем пишем, и что мы не можем удержать в сознании более шести слов одновременно. В то же время она соответствует теоретическим принципам самого философа, который считает, что язык говорит больше, чем того xочет говорящий: «Язык всегда вызывает гетерологическую открытость, которая позволяет ему говорить о чем-то другом и быть обращенным на другое» [Derrida 1996: 69]. На одном дыхании Деррида умудряется произнести несколько предложений, встроенных друг в друга, передать несколько сообщений, при этом никогда не знаешь, какое из них окажется центральным и получит развитие в дальнейшем повествовании. От этого может появиться ощущение, что Деррида хочет сказать сразу обо всем, воплощая это желание в неуклюжих и громоздких фразах. Ноза этой видимостью, скорее всего, стоит авторская стратегия. Ведь о современном мире, где нет вертикалей, хотя и остаются системы господства, где нет плановости, хотя существует прозрачность, вряд ли можно говорить линейно, однозначно, завершенно.
 

      На авторскую стратегию указывает и то, что Деррида затрагивает тему космополитизма лишь в связи с христианским пониманием мира, но специально ничего не говорит о проблеме государственного и мирового гражданства. Эти вопросы он рассматривает в своих следующих выступлениях, организованных Международным парламентом писателей, по материалам которых была опубликована отдельная книга «О космополитизме и прощении» [Derrida 2001 ]. Как следует из названия, Деррида продолжает тему прощения и связывает ее с феноменом космополитизма в современном мире, обращаясь к традиционному пониманию гражданства как принадлежности к городу. Сегодня же мы имеем дело с «концом города» в том смысле, что город перестал быть убежищем, и гражданство города, в отличие от гражданства страны, не несет более защитной функции. В связи с этим изменились как юридические, так и обыденные представления об иностранце, иммигранте, депортированном, беженце, которые также должны быть проанализированы с философской точки зрения.
145
 

   В заключение хотелось бы ещераз обратить внимание на то, что публикуемый текст был произнесен, а не написан Деррида, поэтому его в некоторымсмысле надо слушать, а не читать. Издержки, которые имеет письмо, указывают на его доступность и, вместе с тем, ограниченность по сравнению с речью. Голос обладает непрерывностью, поэтомуслушатель оказывается в более выгодном положении: он не может остановиться в своем слушании на одном месте, не может перечитать написанное, не может узнать, о чем пойдет речь в конце, что, казалось бы, должно сделать письменный текст более прозрачным для понимания. Слушатель всегда присутствуетпри произнесении речи и включаетсяв этот акт принудительной силой голоса, поэтому неизбежно оказывается внутри смысла. Он находится вместе с автором внутри истины, как сказал бы сам Деррида. Смысл всегда наличествует в голосе, но сокрыт в письме именно благодаря его нелинейности и податливости для анализа. Записанная речь исключает наличие автора и тем самым лишает нас эффекта присутствия, выводит читателя за скобки очевидного, она лишь передает, но не звучит сама.
 

      Стараться в письме расслышать речь — задача неблагодарная. Поэтому единственный выход — прочесть публикуемый текст как стенограмму или конспект лекции, делая при этом все возможные скидки на издержки письма, которым все же не удается «издержать» автора полностью.

                                              примечания

Arendt H. 1958. The Human Condition. Chicago; L.
Derrida J. 1996. Le monolinguisme de l'autre: ou la prothése d'origine. P.: Editions Galilée.
Derrida J. 1999. Le siécle etle pardon // «Le Monde des Débats", Décembre.
DerridaJ.2001.On Cosmopolitanism and Forgiveness (Thinking in Action). N.Y.; L.:Routledge.
Derrida J. 2002. Deconstruction of Actuality // Derrida J. Negotiations. Interventions and Interviews. 1971-2001 / Ed., transi, and introd. by E. Rottenberg. Stanford: Stanford Univ. Press.
Derrida J., VattimoG. 1996. Foi et savoir, Les deux sources de la "religion" aux limites de la simple raison // La Religion. P.: Editions de Seuil. 
 



 

                                                                          Тишунина Н. В.

                              СОВРЕМЕННЫЕ ГЛОБАЛИЗАЦИОННЫЕ
                        ПРОЦЕССЫ: ВЫЗОВ, РЕФЛЕКСИИ, СТРАТЕГИИ.
 

В книге:

    Глобализация и культура: аналитический подход. СПб. Янус, 2003, с. 5-24.

 

      Проблема глобализации современного мирового пространства — экономического, политического, социокультурного, — безусловно, является одним из главных вызовов XXI века. И, если в предшествующее десятилетие еще можно было дискутировать о том, соотносятся ли процессы глобализации с интересами каждой национальной общности и, если не соотносятся, то как этим процессам активно сопротивляться, то сегодня осознание взаимосвязанности и взаимозависимости всего, что происходит в мировом сообществе во всех сферах деятельности, является абсолютной непреложностью. Вопрос заключается не в том, чтобы «разрешить» или «воспротивиться» развитию глобальных процессов, а в том, чтобы, глубоко и всесторонне проанализировав их специфику, найти наиболее оптимальные способы их организации. Борьба «глобалистов» и «антиглобалистов» по сути дела является лишь спором о формах и методах структурирования новой модели мира и формирования новой картины мира. Но вряд ли кто-нибудь всерьез воспримет предложение разом «избавиться» от глобализации, отключив все компьютеры и разрушив глобальную информационную сеть. Как известно, в XIX веке нечто подобное попытались сделать луддиты - разрушители машин, но, несмотря на все их старания, процесс развития истории не остановился.
5

      Говоря о специфике современных глобализационных процессов, следует отметить, что основой их развития является не только формирование нового информационного пространства, обусловливающего возникновение «мира без границ», т.е. некоего «виртуального универсума», но и вполне реальная социокулътурная диффузия, в которую вовлечены самые широкие слои населения. Как известно, само понятие «глобализация» связано в первую очередь с осмыслением специфики тех современных экономических и политических процессов, которые затрагивают интересы всего мирового сообщества в целом. «Глобализация - это процесс, отражающий развитие экономической и политической взаимосвязанности стран и регионов до такого уровня, на котором становится возможной и необходимой постановка вопроса о создании единого мирового правового поля и мировых органов экономического и политического управления» 1. Выделяя доминантные признаки и мотивы современных глобализационных процессов, исследователи отмечают, что «определяющей технологией мира еще недавно было ядерное оружие. Сегодня определяющими технологиями являются комуникационные системы»2.
 

      В то же время изучение всемирной истории человечества доказывает, что глобализационные процессы не являются ни с чем не сопоставимой особенностью экономического и социокультурного развития жизни конца XX -начала XXI века. Многие исследователи, как отечественные, так и зарубежные сходятся на том, что «само это явление не ново для мысли и истории человечества. О глобализации шла речь всякий раз, когда в мире происходили
6

коренные перевороты. На уровне географии оно связано с великими географическими открытиями. На уровне научно-технического прогресса - с изобретением паровой машины и далее - самолета, телефона, телеграфа и даже Интернета, развитием трансконтинентальных аудио-визуальных коммуникаций. На уровне идеологии - с появлением империализма и европейского расизма, и далее - интернационализма и даже идеологии мира Макдональдса. Глобализация в нашем понимании - результат объективного исторического развития. Сама по себе она не является ни позитивным явлением, ни явлением негативного свойства. Это комплекс объективных процессов, не зависящих от воли индивидов и наций. Его можно использовать в интересах человека и всего человечества, если обеспечить уважение культурных и иных различий между людьми, — важнейшую предпосылку для построения мира, опирающегося на равновесие между различными видами исторического опыта»3.
 

      Новые транспортные технологии предоставили новые возможности реального перемещения людей в пространстве и даже... во времени (ср.: перелет из России в Америку связан с «потерей» суток, обратно, из Америки в Россию - с «приобретением» суток). Высокоскоростные средства передвижения сделали возможным для любого человека освоение новых территорий и пространств (туризм, бизнес, личные контакты). Мобильность, социальная динамичность стала одной из важнейших характеристик личности в определении ее адаптированности к современной жизни. В то же время, доступность самых разнообразных форм общения и необходимость межличностного понимания на психологическом, морально-этическом, правовом, экономическом, бытовом и т. д. уровнях потребовала выработки неких общепринятых социально-психологических норм общения.
7

      Мощные миграционные процессы, которыми характеризуется современная общественно-социальная ситуация, связаны не только с экономическими, но в той же степени и с психологическими факторами. Поиск себя, своей идентичности в «омассовленном» мире приводит к острой необходимости обрести свое, идентичное себе жизненное пространство. Вместе с глобализацией возникает проблема идентичности, национальной и индивидуальной, и одновременно проблема мультикультурализма в соотнесении ее с поликультурностью.
 

      Таким образом, глобализация - это не есть процесс неизбежной культурной унификации, и она не сводится к зловещей и анонимной экономической власти неких «всемогущих мировых сверхкорпораций», как исступленно пытаются убедить нас ревнители «доброй старины». Страх перед возможной унификацией и подчинением неким имперсональным силам и структурам заставляет так назы-ваемых «антиглобалистов» отождествлять глобализацию со всемирной экспансией империализма или «европейского расизма» и т.д., то есть порождает представление о «навязанной сверху» глобализации. В то же время, глобализация есть объективная тенденция развития всего мирового сообщества, оказывающегося в ситуации транскультурных, транснациональных и трансконтинентальных связей.
 

      Анализ современной социокультурной ситуации показывает, что «процесс глобализации, предполагающий как взаимопроникновение культур, так и возникновение структуры, которую можно было бы определить как «механизм непрекращающегося взаимодействия и обмена», включает в себя несколько культурных составляющих.
8

 

    Это, во-первых, — появление в одно и то же время тенденции к культурной гармонии и тенденции к культурной анархии. Относительная универсализация ранее замкнутой структуры порождает выступления в пользу сохранения самобытности.
 

      Это, во-вторых, — возникновение эфемерных, так называемых «третьих» автохтонных культур, обязанных своим существованием внешним влияниям и ориентированных за пределы национальных границ.
 

      Глобализация, в частности, приводит к тому, что человек оказывается причастным не одной, а ряду культур, отчего множатся практические проблемы, связанные с межкультурными контактами»4.
 

  Сама неоднозначность и очевидная неоднородность современных глобализационных процессов порождает острый мировоззренческий кризис, которым явно отмечена современная жизнь. Он проявляется на нескольких уровнях. На уровне общественно-социальном он обусловлен потерей ясной геополитической картины мира, которая была свойственна человеку, жившему в пространстве, четко поделенном на «сегменты», то есть территории, определяемые границами национальных государств, жестко стоящих на страже своих интересов. Произошедший в 80-90-ые годы «передел границ» был вызван не только распадом Советского Союза и отразился не только на геополитической карте Европы, но в той же степени был связан и с изменением общественно-политичес-кой ситуации в странах «третьего мира», на Ближнем, Среднем и Дальнем Востоке. Именно в этот период произошла «глобальная перекодировка» карты мира. В связи с этим возник кризис идеи государственности как гаранта социальной стабильности и защищенности индивида. Границы государства оказывались относительными и подвижными. Патриотическая идея все более активно вытеснялась идеей космополитической.
9

  На уровне социально-психологическом он связан с кризисом «идентифитетов», т.е. с утратой возможности своего четкого национального самоопределения и в связи с этим утратой своих корней, традиций и даже языка. В 90-е годы в связи с глобализацией и «перекодировкой» геополитической карты мира явно обозначился процесс т.н.. «гибридизации», актуализировались мировоззренческие категории «своего» и «чужого», выявились такие понятия как «межпространственность», «пороговость», «психологически конфликтные зоны». Особенно остро встала проблема социокультурного функционирования так называемого «мультикультурного общества», т.е. общества со сложным полиэтническим составом 5.
 

    На культурологическом уровне мировоззренческий кризис связан с потерей четкой ценностной ориентации как в самой культуре, так и в сознании отдельного индивида, живущего в «эпоху постмодернизма». Активная экспансия «массовой культуры» и связанная с этим унификация языка культурного общения, с одной стороны, и демонстративный элитаризм «университетской культуры», «интертекстуальная» и «гипертекстуальная» игра с культурными составляющими, с другой, породили острый разрыв внутри самой постмодернистской культуры. Так, первая составляющая, ориентированная на массового потребителя, основывается на пародийно-деструктивной эстетике, вторая, ориентированная на элитарного (или причисляющего себя к таковым) потребителя строится на эзотерических блужданиях по лабиринтам текстов культуры. И в том, и в другом случае происходит разрыв с традиционными этическими ценностями, а сама культура постмодерна утверждает абсолютный этический релятивизм.
10

 

    Именно ощущение острого мировоззренческого кри-зиса порождает в качестве интеллектуальной оппозиции «охранительные» тенденции в обществе. Эта «охранительная» идеология обвиняет «глобализацию» и «глобалистов» «во всех смертных грехах» и призывает вернуться назад «в доглобальную эпоху». Но, оглядываясь назад на целых 100 лет, когда, казалось никаких «сетей» и «транснациональных корпораций» и в помине не было мы встречаем характеристику эпохи рубежа Х1Х-ХХ веков, кото-рую дал ей ее современник А. Белый:
      «Мы переживаем кризис. Никогда еще основные противоречия человеческого сознания не сталкивались в душе с такой остротой, никогда еще дуализм между сознанием и чувством, созерцанием и волей, личностью и обществом, наукой и религией, нравственностью и красотой не был так отчетливо выражен»6.


      «Порубежные эпохи» или эпохи «рубежей веков» имеют удивительное сходство в типологии своего развития. Как отмечают исследователи - это эпохи мировоззренческих кризисов, связанных с перестройкой общей гуманитарной системы мышления. Но кризис, как известно, не есть тупик и не есть гибель. Диалектика каждого кризиса заключается в том, что он знаменует собой переход от одной, уже изжившей себя формы развития культуры, к другой, нарождающейся. Современная социально-историческая реальность также выявила всю очевидность гуманитарного кризиса, переживаемого нами сейчас. В поиске выхода из мировоззренческого кризиса важнейшая роль принадлежит гуманитарным наукам. Она заключается прежде всего в формировании новой гуманитарной парадигмы, в которой реалии глобального мира должны получить свое адекватное осмысление.
11

 

      Обозначу одну из важнейших, с моей точки зрения, особенностей этой новой парадигмы. Она заключается в необходимости активного и конструктивного обмена гуманитарными ценностями на уровне:
• междисциплинарном,
• межкультурном,
• межнациональном.
 

      Новая гуманитарная парадигма, основанная на изучении реалий глобального мира, страмится к обогащению содержательного пространства гуманитарных знаний и культурного ареала не за счет экспансии одной культуры в другую, не за счет навязывания своих идеологем, а за счет расширения гуманитарного горизонта.
 

    Поэтому ни базовые ценности, ни культурные стандарты не могут и не должны быть механически импортированы из одной страны в другую, из одной культуры в другую. Они формируются путем обмена и отбора в процессе этого обмена тех фундаментальных понятий, без которых невозможно существование человека в современной культуре.
 

    Именно пространство современной культуры, специфических моделей ее развития, особенностей ее функционирования, ее сложнейшая художественная диалектика и становится в настоящее время наиболее важной проблемой исследования в общей системе гуманитарных знаний.
 

      Исследователи глобализационных процессов в культуре сразу же выявляют их принципиальное отличие от процессов экономического и политического характера. Прежде всего культурная идентификация основывается на факторе культурного отличия, а не на факторе всеобщей унифицированности. Возникает своеобразный парадокс: «культура одновременной и объединяет людей в устойчивые общности, и отделяет одну от другой <...> Чем выше уровень индивидуального и коллективного самосознания, тем более люди
12

чувствительны к различиям»7. В связи с этим возникает вопрос: как соотносятся в пространстве культурных дефиниций понятия «глобализация», «вестернизация», «массовая культура», культурная идентичность»? Исследователи предлагают два пути обсуждения данной проблемы.
 

      «Первый путь. Если считать характерным процессом глобализации адаптацию новых технологий и идей к местным условиям, то тогда локализация и индивидуализация могут стать доминирующими тенденциями, т.е. глобализация не формирует абстрактную единую культуру и появляется не из одного источника. Речь идет о вкладе национальных культур в так называемую глобальную культуру. Кроме того, глобализация сопровождается так называемой регионализацией, т.е. возрастанием значения субкультур (национальных культур. - Н.Т.) - например: латиноамериканской, культурой Юго-Восточной Азии и т.д. Второй путь. Ориентация глобализации на ценности единства и общего может привести разделению и новому типу неравенства, т.е. речь идет о существовании разрыва между странами-производителями и странами-потребителями глобальной культуры. Важно помнить и то, что внутри самих стран существует разрыв между социальными группами, участвующими в глобализации, и пассивно потребляющими. Таким образом, соотнося глобализацию и культуру, необходимо исходить из того, что глобализация не может стать единым целым с помощью конвергенции на базе общего набора культурных ценностей. Вместе с тем, требуется ответ на следующий вопрос: что же удерживает вместе эти различные части целого, и что им придает когерентность?»8


      Именно здесь и возникает необходимость вновь обратиться к осмыслению состояния современной культуры в целом, чтобы выявить некоторые возможные ее «когерентные» черты.
13

    Современный этап развития культуры принято определять термином «постмодернизм». Эпоха постмодернизма, четко обозначилась в 80-е годы XX века и определила философский и художественный смысл культуры «рубежа веков». И если 10-15 лет назад постмодернизм воспринимался как повальная литературно-философская мода, то теперь он стал академической классикой. В современной гуманитарной науке это явление исследовано очень широко и подробно, и не следует еще раз повторять все те его признаки, которые знает каждый студент филологического, философского или исторического факультетов. В ходе наших рассуждений важно выявить не специфику «игрового сознания», не поэтику коллажных конструкций, не принцип цитации и прочие атрибуты постмодернистского текста, но специфический способ самоопределения человека в новой реальности в совокупности его исторического, политического и художественного содержания. Именно способ самоопределения человека в мире и становится главным отличием модернистского типа сознания, на котором строился тип художественного мировидения человека XX века от постмодернистского способа мировидения.
 

      Модернизм, в целом, характеризуется «аутизмом мышления» (по определению В.Руднева)9, психологической интровертностью, стремлением абсолютизировать мир своего внутреннего бытия. Другими словами, художественный вектор модернизма - это вектор «центростремительный».
 

      Постмодернизм являет в культуре нечто обратное. Он характеризуется стремлением стать частью большого мира, разомкнуть себя «вовне», оказаться сопричастным глобальным проблемам жизни, выйти за пределы своего субъективного мировидения. Художественный вектор постмодернизма - это вектор «центробежный».
14


      Подобная «центробежность» постмодернистского типа мироощущения не случайна. Постмодернизм формировался во многом как реакция на новую информационную революцию, которая была обусловлена появлением новых компьютерных технологий. Эти технологии неизбежно «привели» в дом каждого человека, имеющего доступ к Интернету, глобальный мир. Границы пространства, которое человек отныне мог освоить, мгновенно разомкнулись. Виртуальное воспринималось как реальное, и для человека оказывалось возможным находиться во многих мирах одновременно, а не только в локальном мире своего эмпирического бытия. Сидя в одиночестве перед монитором в самой отдаленной точке пространства, обычный человек мог ощущать свою связь с жизнью всей планеты в целом. Человек выходил из замкнутого индивидуального пространства и оказывался в глобальном пространстве мира. Процесс глобализации напрямую связывался с изменением самой структуры человеческого сознания.
 

    Таким образом, первая черта глобального мышления - это разрушение модернистского «аутизма» и осознание значимости всех мировых процессов для индивидуального человеческого бытия. Другими словами, это психологическая, эмоциональная и интеллектуальная вовлеченность в глобальные процессы жизни.
 

      Далее, традиционное для XX века (модернистское) сознание ориентировалось на наличие, а порой и непреложность, определенных внешних детерминант, с которыми личность вступала в сложные, а порой трагические взаимоотношения. Достаточно вспомнить весь диапозон художественных решений этой проблемы: от Кафки до экзистенциалистов, чтобы понять, насколько «абсурдный мир» мыслился «непроницаемым» для сознания. При этом предполагалось, что сознание личности обладает известной
15


целостностью, а также интеллектуальной и психологической самодостаточностью. Во взаимодействии с внешними факторами оно обретало внутреннюю константность. Такому пониманию внутреннего мира личности во
многом способствовало учение Юнга и все его последующие модификации. Архетипичность как некая базовая структура личности придавала ей глубинную основу, своеобразную цельность и твердость в отстаивании себя перед внешним миром. Отсюда одна из главных проблем модернизма - интеллектуальная оппозиция всему «внешнему», которое мыслилось как «неистинное» в соотношении с «внутренним», то есть «истинным».
 

    Эпоха информационной революции породила совершенно иную социокультурную ситуацию. Ценность личности стала определяться не ее интеллектуальной ригидностью, интеллектуальной жесткостью и самодостаточностью, а наоборот: гибкостью мышления, «разомкнутостью» в мир, способностью быстро реагировать на постоянно меняющийся интеллектуальный запрос времени. То, что являлось отрицательным при характеристике личности в эпоху модернизма и определялось как «социально-психологическая мимикрия», явилось необходимым в эпоху постмодернизма и стало определяться как «социальная и интеллектуальная мобильность». Эта мобильность была обусловлена появлением огромного количества новых профессий, новых сфер деятельности, неимоверно разросшимся рынком труда и самое главное - его интернационализацией. Интеллектуальная мобильность предполагала разрушение традиционного представления о внешнем мире как о пространстве власти замкнутых структур и социальных детерминант. Интеллектуальная мобильность породила необыкновенную свободу в социокультурном пространстве жизни. Стремительные карьерные «взлеты» и
16

«падения», неожиданные профессиональные «зигзаги» стали характеристикой нового способа самореализации человека в эпоху глобализации. В этом смысле понятие «глобализации» мыслится как выход за пределы изначально очерченного круга социального пространства, с которым человек обязан взаимодействовать. Само понятие «глобализации» предполагает решительный пересмотр тезиса К.Ясперса о том, что «существовать - это значит жить в среде, которую не выбрал и которая мне не нужна». Сама постмодернистская мобильность «разламывает» «ограничивающие ситуации». То, что было бесспорной истиной для экзистенциального бытия, перестает быть истиной для бытия постмодернистского.
 

      Таким образом, второй отличительной чертой глобального мышления является интеллектуальная мобильность и новое, отличное от экзистенциального, понимание свободы.
 

      В третьих, процесс глобализации всколыхнул весьма важную и острую проблему, связанную с конфессиональной принадлежностью. На протяжении всего XX века вопрос о религиозных убеждениях был прежде всего внутренним и сугубо личным делом каждого человека. В эпоху глобализации религия становится прежде всего проблемой политической, а, следовательно, активным и действенным идеологическим фактором, играющим важнейшую роль в современной жизни. Конец XX века явил всю деструктивную мощь глобального столкновения религиозных убеждений, когда отдельная человеческая личность не «спасалась в религии», как это было раньше, а, наоборот, активно осуществляла экспансию своих религиозных взглядов в глобальном масштабе, даже ценой глобальных катастроф.
17

    Таким образом, третьей отличительной чертой процесса глобализации в культуре является, как это ни парадоксально, обострение проблемы идентичности на разных уровнях: национальном, конфессиональном, языковом.
 

    Наконец, глобализация во многом проявила себя на уровне перестройки художественного языка, когда новые образные структуры становятся характерными для произведений, создаваемых художниками в разных странах. Компьютерные технологии решительно изменили представление о структуре вербального текста. Принцип симультанного. расположения семантически значимых единиц на экране и необходимость работать с этим понятийным пространством через систему гиперссылок породили явление гипертекста в литературе.
 

      Но важно отметить и другое. Переизбыток информации, «обрушившейся» через компьютер на сознание человека, породил дискретность мышления. Целостная система знаний о мире распалась на бесконечное множество составляющих фрагментов, связанных между собой «ближними» и «дальними» отсылками. Сам семиотизированный мир превратился в малоуправляемый «гипертекст».
 

      Информационный шквал, в котором «захлебывался» человек, порождал интеллектальный парадокс: ощущение сомнения в истинности множества разрозненных фактов. Вот здесь и вознивало состояние, охарактеризованное культурологами как «эпистемологическая неуверенность», т.е. отрицание возможности обрести целостное и законченное знание. Видение и понимание реальности определялось выбранными самим человеком местом в жизни. Картина мира складывалась из отдельных фрагментов, превращалась в некую «мультифрагментарную реальность», порождая феномен «клинового сознания». Характерно, что именно в конце XX века активизируются аудиовизуальные
18

средства эмоционального воздействия. В то же время мультимедийный аудиовизуальный язык породил не только эстетику видеоклипов и феномен шоу-бизнеса. Мультимедиа - это не, только проявление массовой культуры, хотя, безусловно, в основном мультимедийная продукция адресована массовому сознанию. Следует отметить, что в данном случае речь идет о новой форме культуры, которая дополняет традиционные старые формы. Решительно отмести культурологическую значимость новых художественых форм означает встать на позиции тех идеологов, которые когда-то утверждали, что абстрактная живопись - это «мазня ослиными хвостами», а модернизм - художественно чуждое здоровому сознанию явление. Мы оставляем за рамками статьи рассуждения об имманентных законах развития искусства и о критериях оценки массового и высокого искусства. Но совершенно очевидно, что каждая культурная эпоха манифестирует себя своим художественным языком. Он не отменяет всю предшествующую культуру, не пытается ее уничтожить, но, вступая с ней в полемику, пытается активно доказать свое право занять «место в общем ряду».
 

      Таким образом, четвертой особенностью глобализации мышления является формирование нового художественного кода в современной культуре.
 

      Подведем первый итог. Понятие глобализации не связано с тенденцией к унификации культуры и утраты ее национальной самобытности. Оно не сводится к обязательной нивелировке литературно-художественных и культурно-мировоззренческих процессов. Наоборот, именно в эпоху глобализации происходит порой обострение чувства национальной идентичности, остро встают проблемы специфики национальных культур. Но важно то, что все эти проблемы человек конца XX - начала XXI века стремится решить исключительно в глобальном масштабе, требуя, чтобы его услышал весь мир, даже ценой бомбовых ударов.
19


      Человек конца XX века «вышел из себя в мир», и каждая проблема, казавшаяся раньше частной, обрела глобальное значение. Политика, экология, экономика - все оказалось решаемым только в мировом масштабе. Даже «любовь по Интернету» и «брак по Интернету», которые еще 15 лет назад мыслились анекдотическим курьезом, теперь становятся одной из важнейших составляющих личной жизни человека. И эта новая реальность с ее новой логикой будет находить и уже находит свое отражение в современной культуре. Тогда возникает вопрос: как в дальнейшем может влиять процесс глобализации на развитие культуры, и, в свою очередь, как культура и сознантельная культурная политика может влиять на процесс глобализации? Каково может быть в дальнейшем отношение традиционных и нетрадиционных форм культуры? Будет ли востребована традиционная культура в современной жизни или следует признать, что классическое наследие может существовать сегодня только в виде интертекстуальной цитации? На все эти вопросы нам еще предстоит ответить.
 

      И все же, прежде, чем закончить статью, следует указать на еще один вызов: вызов самой современной культуры эпохе глобализации. И суть этого вызова заключается в том, что к настоящему моменту идеология постмодернизма фактически уже проявила свою исчерпанность. Более, чем двадцатилетнее царствование постмодернизма в системе современных гуманитарных знаний (и шире - в современной идеологии в целом) по сути дела полностью и разрушило критерии оценки художественного произведения, и упразднило познавательную значимость искусства. Вот тут и возникает вопрос о критериях оценки и о ценностном статусе самой художественной культуры и, одновременно, о статусе гуманитарных знаний в целом.
20

      Какова сущностная структура художественного произведения? Имеет ли искусство содержательный смысл и, если имеет, то что познается в процессе художественной деятельности? Множественность современных научных школ, подходов, методов в исследовании художественного произведения предполагает порой абсолютную противоречивость его оценки. То, что одной школой определяется как художественно значимый фактор, для другой становится чуть ли не проявлением художественной несостоятельности. Методология гуманитарных и художественных исследований постмодернистской эпохи впала в полный релятивизм. Проблема анализа литературно-художественного произведения вышла за рамки аудиторных знаний и приобрела философский смысл. Поэтому не случайно, что современная философия все чаще обращается к проблемам осмысления как современного литературно-художественного, так и историко-культурного процесса в целом.
 

    В первом номере журнала «Вопросы философии» за 2000 год была опубликована статья под названием «Бахтин: диалектика диалога versus метафизика постмодернизма». В этой статье речь идет о парадоксах интерпретации идей Бахтина на протяжении последних 40 лет развитиягуманитарных наук. И главным парадоксом является то, что бахтинская философия диалога и философия поступка оказались востребованными постмодернизмом, причемв «вывернутом наизнанку виде»10.
21

 

      Философия диалога, согласно Бахтину, предполагает не только встречу текстов и не только встречу культур нанекоем безличном уровне. Диалог по Бахтину — это насквозь диалектическая связь субъектов. И не «смерть автора» предполагает внутритекстовый и межкультурный диалог, а глубоко личностное обоснование права на свойперсональный голос. Но что еще более важно, диалог по Бахтину разворачивается в истории. «Историчность по Бахтину — это приобщение субъекта к исторической действительности через свой поступок, а точнее — систему поступков, постоянную активную ответственную деятельность»4.


      В то же время, в постмодернизме понятие истории заменялось понятием культуры, при этом сама культурастановится внеисторичной. Преодоление постмодернизма на данном этапе — это выход культуры в реальную историю и обретение культурой исторического содержания. И второе: это обретение человеком самого себя вкультуре и в истории, возвращение к своей личностной идентичности после бесконечной постмодернистской смены масок, заменявших человеческую сущность. В современной культуре вновь актуализируется проблема исторической памяти. Человек оказывается причастным не только к пестрому многоголосию современной культуры,но и к трагическому опыту XX века в целом. Этот опыт доказал, что именно социальная, политическая и национальная «антидиалогичность» породила исторические катастрофы XX века, породила Холокост, который вышел за пределы еврейских гетто и обрел значение всякого социального геноцида. Об этом, в частности, размышляют писатели, чьи произведения за последние годы отмечены Нобелевскими премиями: Гюнтер Грасс (1999),Гао Синцзян (2000), Видиадхар Найпол (2001), Имре Кертес (2002).
22

 

      При этом особенно важно то, что в ситуации преодоления постмодернизма человек осознает себя в новой, конкретно-исторической реальности: это объективно существующая мультикультурная реальность. Поэтому современный интеллектуал находится не в состоянии пресловутой транстемпоральной игры с реалиями культуры, а в объективно существующем мультикультурном пространстве, на пересечении и взаимодействии многих культурных составляющих: Западных и Восточных, Христианства и Ислама, фундаментализма и модернизма, религиозной этики и атеистического безверия, этнической инациональной самобытности и интеллектуального космополитизма. Все вышеперечисленное и еще многое другоесплетаются в единый комплекс глобальных проблем, в котором человек должен определить свою неповторимуюсамость и выстроить конструктивный диалог с «другим».
 

      Художественная манифестация этих проблем и определяет нынешнее развитие культурного процесса. И поэтому вместо термина «пост-пост-модернизм», все настойчивее звучащего сейчас в академических аудиториях и элитарных художественных кругах, вероятно, целесообразно говорить о формировании нового типа современного гуманитарного сознания, нового способа осмысления себя человеком в мире. И процесс обретения базовых культурных ценностей в современную эпоху глобализации выражает себя в движении от этического релятивизма к идее социальной ответственности, от транстемпоральности к истории, от пресловутой «смерти автора»к рождению «персоны».


                                                    ПРИМЕЧАНИЯ


1. Кирабаев Н.С. Культурная идентичность, плюрализм и глобализация в современном философском дискурсе // Культурная идентичность и глобализация. Доклады и выступления. 5-ый международный философский симпозиум «Диалог цивилизаций: Восток-Запад. 27-28 апреля - 4-5 мая 2001 г., Москва. - М, 2002. С.15.
2. Там же. С. 16.
23


3. Магади Абд аль-Хафиз (Египет) Метаморфозы самобытности ивызовы глобализации // Указ. изд.. С.64.
4. Зибуда Ата (Египет) Мировая культура, ее связь с национальной культурой и культурной самобытностью // Указ. изд. С. 123.
5. См. Тлостанова М.В. Проблема мультикультурализма и литература США конца XX века. - М., 2000; Куропятник А.И. Мультикультурализм: проблемы социальной стабильности полиэтническихобществ. - СПб, 2000; Толкачев С.П. Мультикультурный контекст современного английского романа. - М., 2003.
6. Белый А. Кризис сознания и Генрик Ибсен // Арабески. - М.,1911. С. 161.
7. Кирабаев Н.С. Указ. соч. С. 17, 18.
8. Кирабаев Н.С. Указ. соч. С. 16.
9. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1997, С. 31.
10. Булавка Л.А., Бузгалин А.В. Бахтин: диалектика диалога versus метафизика модернизма // Вопросы философии. №1. 2000. С. 120.
24



 

                                                                    Устюгова Е. Н.

                                    ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И КУЛЬТУРА

 

В книге:

    Глобализация и культура: аналитический подход. СПб. Янус, 2003, с. 25-46.

 


    В литературе по проблеме глобализации есть много путаницы и противоречий. Поэтому надо начать с анализа этого понятия, определить его содержание и границы, а прежде всего ответить на вопросы: каковы временные параметры данного явления, какие сферы жизни оно охватывает, каковы его структура, функции, истоки и направление развития.
 

        В многообразных определениях сущности глобализации обнаруживаются общие черты, которые сводятся к следующему:
        а) это объективный естественно-исторический процесс, характеризующий внутренние потребности развития современной цивилизации, с наибольшей интенсивностью проявившийся в последней четверти 20 века,


        б) это системный процесс, проявляющийся в умножении и усложнении социальных связей, действие которого приводит к наднациональной и надгосударственной интеграции прежде всего в сфере экономики, техники и технологии, информации, политики, права, управления и возникновению в результате некоей сложной системы, которая начинает функционировать как единый организм со своими структурами и институтами,
25

        в) в ходе этого процесса возникают затрагивающие основы существования человечества (социума и отдельного человека) проблемы, решение которых невозможно локальными усилиями (так называемые глобальные проблемы),
 

      г) развертывание процесса глобализации в современной цивилизации оказывает влияние на жизнь общества (формирование новых потребностей, условий и форм коммуникации, ценностных ориентации, форм и способов самоидентификации личностей и социальных групп), на образ жизни и менталитет людей,
 

      д) складываются особые отношения между глобализацией как качественной характеристикой уровня развития современной цивилизации и культурой. С одной стороны, появляются новые формы и способы функционирования культуры, возникают предпосылки для содержательно-ценностных изменений внутри культуры, с другой стороны, культура активно отвечает и сама начинает воздействовать на идущий цивилизационный процесс. В этом взаимном влиянии проявляются как положительные факторы (оптимизирующие поступательное развитие), так и негативные (деструктивные для обеих сторон).
 

      Как показывает анализ литературы, в ней преобладают экономический, политологический, социологический, экологический подходы к проблеме глобализации. Когда же речь заходит о соотношении "глобализации" и культуры, то вместо теоретического анализа, как правило, находим серию публицистических высказываний, суть которых сводится, во-первых, к демонизации феномена глобализации, а во-вторых, к констатации ее губительности для существа культуры, к перечислению негативных факторов этого влияния и, в конечном счете, к утверждению их несовместимости. Поскольку проблема данного соотношения реально существует, назрела и острая потребность в ее философско-культурологическом рассмотрении, некоторые возможные подходы к которому будут изложены ниже.
26

      Системность. Если глобализация — это системное явление, то ее следует изучать системно, а это значит, что нельзя ограничиваться рассмотрением только ее элементного состава или функциональных проявлений, необходимы также генетически-исторический и контекстуальный анализ. Можно ли считать, что глобализация налетела неожиданно подобно урагану и теперь как неуправляемая стихия несет всех к катастрофе, которую предрекают многие современные авторы? Неужели этот процесс не имел никаких аналогов в истории и никаких истоков, которые можно было бы проследить? Кроме того, все говорят о процессе глобализации, но любая процессуальность имеет не только футурологическое измерение, у нее обязательно есть прошлое, в лоне которого она структурировалась и обретала ту или иную ориентацию. Другое дело, что, как учит синергетика, сложные системы развиваются нелинейно, периодически происходят скачки и взрывы, необъяснимые с точки зрения эволюционной логики. Тем не менее эти взрывы подготовлены длительным накоплением многообразных предпосылок и их определенным структурированием. Интенсивность процесса глобализации, характеризующего состояние развития современной цивилизации, не может быть обусловлена исключительно техническими, информационными, экономическими факторами, системность глобализации состоит не только в механизмах и последствиях, но и в предпосылках и в свойствах того макроконтекста, в недрах которого она зарождалась и развивалась.
27

      Контекст. Что является таким контекстом? Сложилось устойчивое мнение, что глобализация- это цивилизационный процесс, который располагается прежде всего в материально-практической сфере, захватывая области технологии, информации и управления. Культура оказывается в стороне и влияние на нее вторично, производно от изменений в указанных сферах. Но сколько бы не писали (и совершенно обоснованно) о различии цивилизации и культуры, все же они являются двумя измерениями единого целого, а именно процесса исторического развития человечества. Часто в гуманитарных и общественных науках можно встретить ссылку на принцип дополнительности, открытый Нильсом Бором, который трактуют как взаимодополняющий союз двух частей целого. Однако это упрощенное понимание. Когда Бор писал, что существует два типа истин простые и сложные, он имел в виду, что противоположностью первых — является ложь, а вторых — другая сложная истина. В приложении к нашему предмету это означает, что цивилизация и культура не соседствующие области, а единое целое, взятое в разных ракурсах рассмотрения. Исходя из этого, следует заключить, что человеческая цивилизация и человеческая культура не существуют отдельно друг от друга ни в каком интервале абстракции, что субъектом того и другого является человечество, а содержанием — исторический процесс его развития, что само по себе устанавливает глобальный масштаб рассмотрения. Таким образом, история человечества — контекст изучения глобализации и ее взаимоотношений с культурой.
28

 

        История. По поводу отношения "история и глобализация" существуют разные точки зрения, которые обобщенно выражают три основные позиции. Согласно первой, "объективно человеческая история всегда была единой, общей и в каком-то смысле мир всегда был глобален" 1. Исторический процесс, представленный как развитие совокупного социального организма, направлен на достижение предельной целостности последнего. И именно весь ход реализации данной целевой функции, определяющей вектор исторического процесса, мы предлагаем назвать глобализацией. Глобализация, таким образом, представляет собой характеристику одной из составляющих совокупного процесса реализации жизненного цикла Мегасоциума в целом, иными словами, процесса, который включает этапы зарождения, роста и развития 2. Эта позиция вызывает возражения авторов, видящих в ней утверждение наличия в истории какого-то целевого предназначения, в соответствии с которым определяется глобальный смысл и направление исторического процесса. Согласно этой позиции нельзя ставить знак равенства между процессом глобализации и историей человечества, поскольку тогда просто отпадает необходимость в двух различных терминах, а самой истории навязывается телеологический смысл 3. Но возможна и третья позиция, суть которой в том, что надо не ставить знака равенства между историей и глобализацией или искать какую-то разумную целенаправленность развития, но осознавать, что, во-первых, термин "глобализация" возник для обозначения одной из стадий (современной) процесса исторического развития, поэтому противопоставлять их столь же неуместно, сколь и отождествлять, а во-вторых, что смысл истории следует искать, не в проекции на нее какой-либо цели, а в том, что исторический процесс - это накопленный веками и даже тысячелетиями опыт человечества (и это объективный фактор), который составляет фундамент объективной общности, целостности, единства человечества как в аспекте
29

цивилизации, так и в аспекте культуры (что является объективным историко-генетическим потенциалом процесса глобализации на каждом временном отрезке его конкретного осуществления). Этот совместный опыт накапливался благодаря множественным взаимосвязям, взаимовлияниям, взаимоотражениям, но и взаимоотторжениям, слияниям, подавлениям, поглощениям, которые происходили на длительном пути исторического развития. В разные периоды истории эти процессы разворачивались в разных сферах жизни человечества - в религиях, языках, искусстве, политике, технологиях и производстве. Для человечества, цивилизации и культуры последствия этих процессов, тянувшихся иногда столетиями, были часто грандиозны и глобальны. То, что мы называем сегодня глобализацией — эпизод исторического процесса, хотя и качественно своеобразный, как и все в истории. Он имеет свою сферу концентрации и происходит с высокой степенью интенсивности в сжатые исторические сроки, но это все же не дает оснований для его абсолютизации или мистифицирования.
 

        Культура. Можно выявить несколько наиболее характерных точек зрения на проблему соотношения культуры и глобализации. Большинство авторов сходятся в описании негативных для культуры последствий современной глобализации, среди которых на первом месте стоят унификация культурно-исторических форм на основе базовой модели, стандартизация, беспредельное распространение различных культурных образцов, отделение знаков от ценностных смыслов, следствием чего оказывается тотальная симулякризация культурного пространства, нивелировка ценностей, утрата символического значения произведений культуры, утрата субъектной идентичности (исторической, национальной, этнической, личностной), подавление
§0

индивидуальных творческих способностей, общее упрощение и уплощение культурных содержаний, стимулирование распространения массовой культуры. Все эти критические суждения о характере современной культуры сводятся к вредоносному воздействию глобализации. Но возможно ли, чтобы материальные и информационные процессы произвели столь глубинное содержательное разрушение культуры в самих ее основаниях? С другой стороны, когда перечисляют позитивные моменты влияния глобализации на культуру, ограничиваются лишь функциональными механизмами: расширение возможностей культурного обмена, расширение границ восприятия, активизация образовательного процесса в связи с расширением информационного поля. Получается явное несоответствие этих двух сторон и критериев их оценки. По-видимому, следует отличать существо процессов, происходящих в современной культуре, имеющих свои культурные и социальные корни и собственную историческую логику развития, понимать, что многие черты современной культуры (например, нивелировка ценностей, снижение потенциала творческой самобытности субъекта, симулякризация, стирание идентичностей, разрастание массовой культуры) стали проявляться задолго до того, как начался, так называемый, современный период глобализации, отличать от тех обстоятельств, условий и механизмов функционирования современной культуры, которые лишь усиливают проявление и действие указанных свойств и черт.
31

 

      Границы. Отношение к границам — это тот общий принцип, который позволяет по одному основанию сопоставлять культуру и процесс глобализации. Глобализация - надграничностъ, тенденция к расширению пространства взаимодействия, пространства, существующего как бы поверх пределов локальных пространств и структур, формирование общего и единого центра, вокруг которого структурируется новая целостность. Таким образом, это - стремление к новой интегрированной целостности, т. е. не деструктивность, а формирование другой структуры, имеющей центр, систему функций, в том числе и регулятивных, сосредоточенных на обеспечении эффективности нового образования. В ходе процесса глобализации можно обнаружить две тенденции: спонтанного развития, как свойства неуклонного развития цивилизации, расширения ее потенциала, неизбежно присущими им степенью неупорядоченности и неуправляемости процесса, особенно в неосновных и периферийных областях (именно здесь накапливаюся негативные последствия процесса) и тенденцию управляемого упорядочивания, выражающую стремление к объединению усилий и возможностей разрешения так называемых "глобальных проблем", к оптимизации совместного удовлетворения сходных и общих потребностей развития (для этого создаются всевозможные объединяющие институты, регулирующие развитие мировой экономики и политики, межнациональные организации культуры, как постоянные, так и временно действующие, вырабатывающие механизмы и стратегии решения возникающих проблем). Следовательно, неправильно представлять глобализацию как в принципе неуправляемую стихию, неизвестно к чему ведущую, на пути которой надо срочно ставить заградительные сооружения.
32

 

        Единство и борьба противоположностей. Любой процесс развития сложной системы представляет собой не однородный поток, а противоречивое сплетение различных векторов, действие одних интенций провоцирует образование противоположных направленностей. Так, генеральное движение глобализации к интегративному надграничному пространству активизирует оппозиционное стремление сохранить и упрочить границы локальных пространств, направленность к формированию единого центра порождает активизацию в сторону множественности и разнообразия локальных центров. Именно такая борьба противоположностей характерна для состояния культуры в условиях усиления глобализирующих тенденций в сфере цивилизации. Чем сильней прогрессируют интеграционные процессы в мировой экономике, политике, информационных технологиях» тем явственней пробуждается интерес к традицинным формам культуры, к исторически устойчивому классическому наследию, к этнонацинальным культурным ценностям, запечатленным в ритуально-обрядовых и других формах. Именно формы выражения традиционности играют главную роль противовеса наднациональной интеграции. Но все-таки нельзя не видеть, что это две взаимообусловленные, взаимосвязанные стороны одного процесса, а не столкновение двух несовместимых противоборствующих систем. Такое взаимодействие уравновешивает процесс, оберегая его от ускорения и разрастания масштабов, непредсказуемых по своим последствиям. Уже появляются соответствующие институты для регуляции отношений между наметившимися полюсами. Так, возникла идея мультикультурализма как обеспечения условий и механизмов для свободного выражения разнообразного культурного опыта различных этно-национальных и региональных субъектов в рамках единого пространства их экономической, политической, информационной интеграции. Появилась потребность в выработке совместной, надгосударственной культурной политики, направленной на воспитание и правовое обеспечение так называемой "культуры толерантности", то есть согласования ценностных различий на принципах . взаимного уважения и
33

разумного взаимоограничения (своего рода общественный договор в сфере культурной политики). Осознание необходимости таких институтов и механизмов говорит о том, что интегративные сферы управления нужны не только экономике, но и культуре, что совместный процесс развития цивилизации и культуры выходит из стадии стихийности и приводит к пониманию ценности культуры управления и, если угодно, культуры глобализации.
 

         Еще раз о границах. Как уже выше говорилось, отношение к границам — общее основание, по которому можно сопоставлять культуру и глобализацию. Культурная реальность - это особая целостность, выражающаяся в единстве языковых, мировоззренческих, ментальных смыслов, образованных взаимным согласованием, взаимным отражением ценностных значимостей бытия субъекта культуры в мире, то есть существует как пограничность этих отношений. Творчество новых культурных смыслов происходит как раз на границах, на пересечении существующих смыслов как в синхроническом, так и в диахроническом измерении. Культура нужна человеку только как живая сфера осмысления, ценностного переживания мира, в котором человек существует, идентифицирует и реализует себя — здесь не может быть неизменных вечных значений. Культура — символическое смысловое пространство, а смыслы, в отличие от значений, рождаются и умирают тогда, когда человек находится в состоянии постоянного вопрошания, поиска смыслов своего существования. Традиция не является окостеневшей системой значений, она просто задает более устойчивую систему координат этого поиска. Динамичная современная культура, лишенная аксиологической устойчивости и иерархичности, создает другие условия для смыслотворчества. Плюралистичность ценностей только
34

умножает степень смысловой граничности, а значит, обостряет, но и усложняет проблему выбора и самоопределения субъекта в культурном пространстве. Открытость границ между разными культурными мирами, новые условия общения культур способствуют расширению горизонтов новых смыслообразований. С другой стороны, соотнесение этой расширяющейся множественности с традицией оказывается новым импульсом культуротворчества, помогающим осуществлению самоопределения субъекта в социокультурном мире.
 

      Итак, жизненность культуры — творчество смыслов на границах культурных миров, то есть культура живет не внутри границ, а на их пересечении, когда они не просто сосуществуют, а находятся в состоянии диалога, то есть отношении: вопрос-ответ. Диалог невозможен как при условии стирания границ, так и при условии их непроницаемости. Культура, как писал М. М. Бахтин, не имеет своей территории, что означает отсутствие каких-либо объективных препятствий для миграции и творчества культурных смыслов ни в пространстве, ни во времени. Субъективным препятствием может стать только отсутствие установки на диалогическое общение и языковое непонимание. В этом отношении искусство оказывается непревзойденной по возможностям формой и способом осуществления межкультурного диалогизма. Поэтому усиление участия искусства в жизни человечества на современном этапе цивилизационного развития трудно переоценить. А глобализация, в свою очередь, создает условия в сфере образования и информационного обмена для повышения коммуникативного потенциала культуры.
35

 

       Идентичность. Поле культурных смыслов определено содержанием субъекта культуры, а он осуществляет и понимает себя в горизонтах этой культуры, поэтому самоопределение культуры как целостности и субъекта культуры как такового совпадают. Осознание этой определенности требует выявления и обозначения границ, отделяющих одного субъекта культуры от другого, одну культурную целостность от другой. Культурная целостность и субъект культуры принадлежат к символической реальности — сфере выражения смыслов и находятся во взаимосвязи с социальной реальностью — сферой устойчивых и объективных социальных структур. Самопределение социального субъекта (исторического, национального, социально-группового, личностного) и общества как системы отношений между различными социальными субъектами происходит на основе их социально-экономического и социально-политического взаимодействия и имеет объективные, достаточно устойчивые показатели, фиксирующие положение субъекта в системе в целом. Соцальное самоопределение субъекта происходит через выявление общности, к которой он себя относит — того колллективного "мы", которое соответствующим образом конституирует его, задавая ориентации, целевые установки, принципы взаимодействия с другими субъектами. Для социальной системы первичны интеграционные процессы, успешный ход которых обеспечивается выработанными в рамках социальной общности образцами поведения, нормами, регулятивами, поддерживаемыми социальными институтами.
 

  Символическая реальность культуры и социальная реальность взаимообусловлены, но не совпадают, прежде всего, в своих границах. Если социальная реальность организована системой объективно фиксируемых устойчивых структур, имеющих общепризнанные границы, то границы культурной реальности не столь очевидны, их значения проступают только во
36

взаимном соотнесении и должны вновь и вновь интерпретироваться субъектами культуры. Следовательно, социокультурная реальность требует осуществления двух обязательных форм самоопределения, идентификации субъекта — как социального субъекта в социальной действительности и как субъекта культуры в культурном мире. Вместе с тем социальная и культурная идентификации являются разными аспектами целостной субъектности, принадлежащей единой социокультурной системе. Культурная идентификация играет определяющую роль в самосознании субъекта, когда он пытается определить, что есть он сам, что есть он сам для себя и мир внутри него и для него. В сфере общения и поведения главными оказываются вопросы: «я» для других, «я» глазами других и «я» для себя через восприятие «других». В этом случае в процессе идентификации первична социальная мотивация, активно использующая культурную семиотику. А в аспекте культурной идентификации в сфере коммуникации социальные смыслы акцентируются и вносят в ценностно-смысловую структуру культуры социально-прагматические ориентации.
 

      Стержнем процесса идентификации является понятие идентичности, ставшее одним из ключевых понятий современных наук о культуре и обществе. Проблема идентичности собственно и возникает с изменением представлений о принципах детерминации в социокультурных системах и о взаимоотношениях универсального (социально-исторического, историко-культурного, социо-культурного) и отдельного, индивидуального, то есть с отказом от трактовки индивидуального в обществе и культуре как автоматической проекции универсального порядка. Идентичность выступает как феномен диалектической взаимосвязи индивидуального и общего, где последнее теряет статус
37

объективной непреложности. Понятие идентичности позволяет взглянуть на субъектность как на многослойное образование, имеющее немало модификаций и смысловых оттенков. Таким образом, в современной трактовке идентичность — мера соотношения субъективной и объективной реальности, индивидуальной и внеиндивидульной субъектности, осознание которой имеет экзистенциальное значение для субъекта, определяет его ориентации, оценки и самооценки, его поступки и коммуникативное поведение.
 

    Потребность в идентификации нарастает по мере усиления дифференциации человека и природы и внутренней усложненности социокультурной реальности. П. Бергер и Т. Лукман характеризуют тип идентичности, свойственный минимально дифференцированным обществам, как тип очевидных идентичностей — идентичность целиком представляет ту объективную реальность, в которую она помещена. В сложноорганизованных системах процесс идентификации выглядит уже не столь жестко детерминированным основополагающими социальными структурами. В условиях утраты строгих социально-статусных и ролевых императивов, отчуждения социальных институтов от непосредственной жизни людей складываются «вероятностные структуры» социальной реальности, порождающие множественность идентичностей. Индивидуум поставлен перед выбором самостоятельно решать вопрос: кто он такой? — «Индивидуалист, — полагают П. Бергер и Т. Лукман, - возникает как специфический социальный тип, у которого есть по крайней мере потенциал для миграции по множеству доступных миров и который добровольно и сознательно конструирует «я» из «материала» различных доступных ему идентичностей»4. В таком обществе идентичность понимается как самость (Selbigkeit), то есть форма
38


индивидуальной нетождественности внешним социальным структурам и их требованиям и невыводимости из них, а значит, самодетерминированности. По мнению социологов, в западном обществеконца XX века «самость» постепенно утрачивает какую-либо идентичность. Самость становится фрагментарной, ситуативной, чисто соотносительной, то есть обретает кратковременную определенность только в том или ином соотнесении с другими. Если о ней и можно говорить, тотолько как о «псевдо-самости» (или «мультифренической самости» — К-Герген, «симулированной самости» — Ж.Бодрийяр), исходя из потери ею целостности, упорядоченности 5. В современной социальной философии проблема идентификации становится ключевой в качественном анализе субъектности. Выделяют два основных вида идентификации: социальную и персональную. Социальная идентичность — ориентация на определенную общность, выраженная в организации соответствующих коммуникативных стратегий, связанных с коллективными ролевымиожиданиями, в упорядочивании различных ролей, которые выбирает индивид. Социальная идентичность гарантирует внутреннюю согласованность компонентов, входящих в структуру индивидуальности, определяющих ее самость. Персональная идентичность, то есть самоидентичность, — самоиспытание индивида в отношении к абстрактно понимаемой общности, избрание из нее элементов, соразмерных себе, выдвижение индивидуальных целей, персональных проектов. Таким образом, в современных науках об обществе идентичность трактуется каккачество конструктивной консистенции, континуальности, согласованности, составляющих организационную основу субъекта. Эти свойства позволяют судить о нем как об относительно устойчивой и протяженной целостности,отличной от целостности других субъектов. Самоидентификация субъекта включает в себя такие компоненты, как саморефлексия, самосоотнесенность с другими субъектами и общностями и самоконструирование, то есть выстраивание определенной упорядоченности своих соотнесенностей 6.
39

      Процесс идентификации в социальном мире происходит в условиях объективной детерминированности организацией социальных структур, степенью их стабильности, вариативности, жесткости их границ, мерой строгостиролевых предписаний и ожиданий, которые предоставляют личностям и группам определенный диапазон для выбора социального пути и построения модели своего социального проявления. При этом социальная идентификация нуждается в знаках, заимствованных из сферы культуры, позволяющих субъекту выразить и обозначить себя в социальных коммуникациях. В отличие от объективно детерминированной социальной идентификации, культурная идентификация осуществляется по принципувозможности. Культурная идентификация не дает субъекту уверенного статуса, а является незавершаемым процессомвыяснения последнего. Границы культурных общностей неявны и всегда взаимоотносительны, а характер коллективных ожиданий не является неукоснительным для субъекта. Следовательно, культурное самоопределениесубъекта предполагает его самодетерминированность (внутри которой трансформируется влияние социальных структур и статусов), то есть активную интерпретацию моделей культурного развития, представляющих другие общности и индивидуальности и соотнесение с ними. Стержень культурной идентификации всегда проходит через индивидуальность, творчески осваивающую культурный мир и поэтому остро нуждающуюся в выявлении своей самости. Отношение к другим
40

культурным общностям и индивидуальностям является шагом на пути к главной цели- постижению, выражению и утверждению самости, обретаемой в процессе поиска собственного смысла жизни как оправдания своего существования. Если в исторической эволюции социальной идентификации активностьиндивидуальности начинает проявляться только по мере усложнения социальных систем, нарастания их дифференцированности и ослабления жесткости межструктурных связей, то в мире культуры отношение индивидуальность - общность всегда играло конституирующую роль и выражало важные для субъекта экзистенциальные смыслы. Потребность в осознании и обозначении индивидуального была присуща уже эпохе античности и в разной степени проявлялась в последующих исторических социокультурых типах, включая традиционную и тоталитарную культуры. Это, разумеется, не означает, что субъект культуры выявляет свою самость только через индивидуальные формы. Особенность культурного мира состоит в том, что это - жизненный мир этического, религиозного поиска, пронизанный эмоциональными ценностными переживаниями не только индивидуальными, но и коллективными, присущими, например, историческим, национальным, различным групповым общностям. Эти ценностные переживания и смыслы присутствуют как на ментальном уровне, так и в действиях и рефлексиях субъектов культуры, которые постоянно нуждаются в обнаружении и культивировании своей самости. (Здесь и в дальнейшем понятие «самость» употребляется в широком смысле как квинтэссенция субъектности, в выявлении и осознании которой субъект в высшей степени заинтересован, ибо она составляет его экзистенциальную основу. Индивидуальная самость - разновидность такого значения). Отсутствие устойчивых и объективных основ
41


структурирования субъектности в смысловом пространстве культуры обусловливает потребность в знаковой системе, объективирующей культурные смыслы, благодаря которой культура обретает свои формы, становится реальностью, данной восприятию ее субъектов. Иначе говоря, культура - символическая реальность и «самость» ее субъектов также является символизирующей и символической. Соответственно, процесс самоидентификации субъекта в культуре происходит через обработку символических границ, решающих для «я»-идентичности и групповой идентичности. Эти границы взаимно зависимы и вариабельны, в то время как социальные границы, по сравнению с ними, оказываются более независимыми и константными.
 

      В современных науках о культуре культурную идентичность определяют следующие черты: соответствие личности определенному социальному образу культурной объективации, связь со специфическими образцами и комбинациями образцов, переосмысление гештальтов, связь с критериями различия и узнавания, конституирование из символов, выбор между культурными альтернативами, экзистенциально-этическая мотивация этих действий. Таким образом, культурная идентификация выступает как движущая и креативная сила символизирующей деятельности, как структурная основа культуры — форма обнаружения и выражения ее субъектности. Чем менее общество диктует порядок межсубъектных отношений, тем больше компонентов участвует в процессе культурной идентификации субъектов, которая, компенсируя жесткость социальных членений, свидетельствует о более сложной организации субъекта культуры, формирующегося в пересечении многих значений: идущих из прошлого и устремленных в будущее, согласованности ментальных, мировоззренческих, поведенческих форм,
42

эпохальных, национальных, классовых, профессиональных, индивидуальных ориентаций. В рамках одного социума могут существовать разные относительно нейтральные к социуму субъекты культурного самоопределения. Одной из важнейших форм и способов осуществления персональной и коллективной культурной идентификации и ее вхождения в социальную идентификацию субъекта является стиль (стиль жизни, стиль поведения, стиль искусства, стиль мышления, стиль культуры), который служит параметром социокультурной интегрированности, связи социума и духовной жизни.
 

    Исторические типы культуры представляют собой разные типы субъективной реальности, с присущими им дифференциацией и соотношением субъектов, с различным содержанием самости, степенью его выраженности в формах жизнедеятельности. Каждой культуре свойственно свое соотношение глобальности и локальности, всеобщности и индивидуальности, монологичности и диалогичности, что обусловливает особые формы идентификации субъектности. В истории культуры было немало прецедентов взаимопроникновения локальных культурных форм, в результате которого возникали новые объединения, выражавшиеся в формировании новых более глобальных культурных образований, как например, четыре основных мировых религии (христианство, ислам, Индия и Дальний Восток), объединившие страны с разными национальными языками, культурным прошлым, разными ритмами развития. Возникновение объединенных культурных образований совсем не обязательно приводит к поглощению или подавлению существовавших ранее самобытных форм культуры. Так, в периоды длительного господства империй в разных регионах мира сохранялись национальные языки и обычаи. Убедительным примером может служить и история Европы, в
43


которой оригинальные национальные культуры не только сохранялись, но и самобытно развивались, будучи объединенными общими стилевыми течениями (готика, ренессанс, барокко, классицизм, романтизм имели как общие, так и национально неповторимые формы). Европейская культура также прошла длительный путь распространения эклектизма как стилевой рядоположенности. Таким образом, в разных условиях процесс глобализации мог и не приводить к усреднению и унификации, скорее это одно из его возможных производных и побочных последствий, а не аттрибутивное свойство.
 

      Отметим также, что в историческом опыте самосознания культуры идея всеобщности, всецелостности, универсальности на протяжении многих столетий не воспринималась как угроза, а скорей, наоборот, выступала как некий культурный идеал. Прообраз единого мира заложен в основных мировых религиях, в идее суперэкуменизма, в различных гуманистических концепциях, к поиску универсалий стремилась философская мысль, этические учения искали основания для солидарности человечества через установление смысла и форм взаимной ответственности, искусство воссоздавало образ единства и целостности мира сначала на основе традиции, а с 19 века велись поиски универсального художественного языка. Таким образом, можно заключить, что культурный опыт исторического прошлого человечества не отвергает возможности глобального воссоединения и даже полагает его благом. Следовательно, проблема не в существе, а в путях осуществления этого процесса.
44

 

        Петербург. В контексте проблемы изучения взаимоотношения процесса глобализации (взятого в широких исторических рамках, а не только в его современном варианте) культуры Санкт-Петербург как специфический социокультурный феномен вызывает повышенный исследовательский интерес. Уникальность этого города как объекта рассмотрения состоит в том, что его историческая жизнь вмещается в относительно короткий период времени, в течение которого произошло взаимное наложение нескольких культурно-исторических эпох. Город стал местом сопряжения противоположных моделей развития (европейской и азиатской, восточной и западной, феодально-монархической и буржуазно-демократической). Здесь на протяжении исторически короткого периода происходил процесс встречи, столкновения, взаимоналожения множества разнонациональных культур, интенсивно происходила людская разнонациональная миграция с противоположными жизненными укладами и стилями мышления и поведения. Здесь столкнулись разные модели социально-политического, экономического и культурного развития (централизованного и спонтанного, управления и самодвижения). Но этот процесс не привел ни к обезличиванию, ни к усреднению, ни к подавлению различий, а напротив, сформировал новое уникальное культурное образование, свидетельством наличия которого стало существование самобытного петербургского стиля, который, в свою очередь стимулировал рождение и яркое культурное самовыражение многих творческих индивидуальностей. Плоды их деятельности стали достоянием петербургской, российской, европейской и мировой культур.
 

                                                  ПРИМЕЧАНИЯ
1. Толстых В. И. Глобализация в социокультурном измерении. // Труды Фонда Горбачева. Проблемы глобализации. Материалы международного исследовательского проекта. М., 2001, С.220
2. Азроянц Э. А. Глобализация как процесс. // Материалы...семинара Клуба ученых... Вып.5 .М., 2001, с.5
45

 

3. Акопян К. 3. Пределы глобализации. Доклад на 3 международной конференции "Глобализация современного культурного пространства и литературный процесс. Художественные модели мира." РГПУ им. Герцена. Март 2002 г.
4. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М, 1995, с. 276).
5. Wenzel H. Giebt es ein postmoderne Selbst? Neuere Theorien und Diagnosen der Identitat in fortgeschrittenen Gesellschaften / Berliner Journal fur Soziologie. Heft 1, 1995, р. 113-129.
6. Wenzel. Ibid., 1995, р. 129-131.
46



 

                                                                      Прозерский В. В.

          ГЛОБАЛИЗАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ В ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

В книге:
  Глобализация и культура: аналитический подход. СПб. Янус, 2003, с. 47-53.

 

  Проблема глобализации культуры (происходящей параллельно с глобализацией науки, созданием мирового рынка товаров и другими подобными процессами) болезненно переживается в основном из-за боязни представителей национальных (особенно малых) культур потерять своё лицо, раствориться в «мировом рынке» культуры. Но даже в высокоразвитых странах с глубокими культурными традициями и чётко очерченной национальной политикойсуществует тревога по поводу того, что глобализация культуры есть её вестернизация, или, ещё конкретнее — американизация. В чём причина этих страхов и каковы возможные направления развития данных процессов?
 

      Чтобы дать хотя бы приблизительный ответ на этот вопрос необходимо обратиться к истории и посмотреть —является ли глобализация феноменом только 20 и 21 века или нечто подобное существовало в истории и раньше?Обзор истории культуры, начиная с древности, говорит о том, что всегда существовала экспансия культур и возникали довольно обширные регионы господства какой-либоДоминирующей культуры над местными, оставшимися локальными. Но причины этого могут быть разными.
47

      1. Доминирование культуры страны-завоевательницы. Так могущественные страны Древнего Востока — Египет, Индия, Китай распространили свою культуру далеко за рамки своих государственных границ.
 

    2. Доминирование культуры завоёванных военной силой стран над культурой победителей. В этом отношении классической страной остаётся Древняя Греция. Сначала её культура распространилась на Восток благодаря походам Александра Македонского, создав огромный регион эллинистического мира, а затем, будучи завоёваннойРимом, она распространила свою культуру и на Рим, образовав регион средиземноморской культуры, то есть глобальную культуру всего Западного мира (куда входил и Ближний Восток). Мир оказался поделённым на две части — Запад (эллинская культура) и Дальний Восток.
 

      3. Культуры, основанные на распространении конфессиональных учений. Здесь могут быть разные варианты: мирное распространение конфессиональных принципов, влекущее за собой создание соответствующих религиозных институтов, мировоззрения и его символическоговыражения в ритуалах и материальных памятниках (архитектура и изобразительное искусство). Таково было распространение буддизма и христианства (в древностинасильная христианизация началась в Средние века). И всё же в регионах, называемых «страны христианскойкультуры» или «буддийской культуры» сохраняется своя национальная культура. Это показывает, что глобализация никогда не бывает полной, она протекает по определённым каналам, а остальные слои (уровни) культурной иерархии могут развиваться относительно независимо отнеё. То же самое происходит и дальше. Дифференциация христианства в православном мире, католическом мире итак далее не привела к созданию единообразных
48

культурстран, входящих, например, в православный мир (Россия, Греция, Румыния, Сербия, Болгария, Армения, Грузия итак далее). Или католические страны Европы и Латинской Америки. Особое место занимает ислам. Он распространился в огромных по площади и численности населения регионах, став третьей мировой религией, частично благодаря арабским завоеваниям (Арабский Халифат), частично — благодаря готовности народов, находящихся за его пределами, принять это учение. Тем не менее, если варабских странах, от Аравии до Иберии, существует единство культуры, во многом структурированной положениями Корана, то дальше на Восток — в Персии, Индии, Индонезии - нивелирования не произошло.
 

    4. Вернёмся к античности. Если греки распространили свою художественную культуру на Рим и всю Римскую империю, то римляне, будучи народом слабо одарённым в области образного мышления, но обладающим твёрдыми принципами морального, правового, политического сознания, а также заботящимся о комфортности существования, сумели привить эти принципы подчинённым имнародам и создать единообразную государственно-правовую организацию во всей империи, т.е. опять же распространить её по всему западному миру, соединив восточныепровинции с центром и западными окраинами разветвлённой сетью дорог, типовой организации городов, домов с акведуками и другими техническими сооружениями. Можно сказать, что уже тогда произошла вестернизация всегоцивилизованного мира, располагающегося по эту сторону границы с Востоком.
49

 

    5. Глобализация культуры в средние века. Распространение латинской культуры в Западной Европе, включая такие латинские страны как Польша и Чехия, и византийской культуры в восточно-славянском мире. Это была исключительно церковная культура, а на Западе с12 века ещё и университетская интернациональная культура, так как во всех университетах Западной Европы преподавание велось на латинском языке и программы были унифицированы. Но это был тонкий слой «верхней» культуры общества, тогда как другие слои оставались национальными.
 

      6. Несколько в ином, светском, варианте глобализация европейской культуры стала происходить после Ренессанса, связанная с распространением единых стилейпо всем европейским странам - барокко (которое затронуло даже Московскую Русь), затем классицизм. Наконец, в 18 веке происходит «франконизация» (или «галлизация») всего западноевропейского мира. Но это коснулось только высших слоев общества. Особенно характернабыла эта ситуация для России, где французский язык стал не просто придворным, но и показателем образованностидворянского сословия. Вместе с языком русское общество подверглось воздействию французской литературы и философии (правда здесь у неё был конкурент - немецкая философия Вольфа), следованию французской моде в одежде, организации интерьеров и всего характера светской жизни. Всё это привело, как известно, к крайнемурасслоению русского общества, так как (по замечанию Ю. Лотмана) все остальные сословия (неофранцуженные) воспринимали жизнь господ как театр, так что-то ненастоящее, как сплошную выдумку и чудачество. Что и привело впоследствии к крайнему антагонизму разных слоев общества и при первой же возможности безжалостномуразрушению культуры «верхов».
50

 

      7. Следует отметить, что начиная с Высокого Ренессанса (16 век) и вплоть до 19 века, пока в Европе господствовали глобальные стили, никто ни в одной стране о национальной культуре не заботился и не печалился поповоду проникновения чего-то чуждого. Наоборот, в образованных слоях общества господствовало убеждение, что есть только одна подлинная, высокая культура - это античная культура, а всё остальное - это варварство и дикость. И немцы и французы знали, что они происходят отварваров-готов, разрушивших античный мир и стыдилисьэтого. Поэтому сохранять национальные традиции никто не помышлял. Соответственно в России 18 века кромеотдельных консерваторов, подобных князю Щербатову, никто не придерживался мнения о необходимости сохранения допетровской Руси как уникального исторического наследия. Перемены принёс с собой 19 век — век романтизма и подлинного историзма. Вместе с вниманием к фольклору, национальному самобытному художественному творчеству стал зреть национализм, который однихстранах (это особенно относится к славянскому миру) проявился как борьба за национальную независимостьсначала в сфере культуры, а потом и в политической сфере; а в других — как обоснование своей национальной исключительности, а отсюда — права властвовать над другими народами. Тем не менее, 19 век вошёл в историю каквремя высокого развития художественной культуры во всех странах Европы, обмена культурными ценностями, включая Новый Свет, где в это время появилась национальнаялитература, без какого-либо доминирования некоего «избранного» культурного форпоста.
51

 

      8. Иная ситуация складывается в 20 веке: век массовых коммуникаций создаёт выгодные условия для той страны, которая располагает наиболее мощной сетью mass media. Возникает мнение, что она способна «бомбардировать» вырабатываемыми в её недрах потоками весь мир ив этом случае она склонна навязывать ценности своей культуры остальным. Поскольку такой «коммуникативной империей» является США, постольку считается, что Америка осуществляет «коммуникативную агрессию» повсему миру. Отсюда возникают дальнейшие следствия: приравнивание глобализации в культуре к её вестернизации, а под последней понимается американизация. Тем неменее надо признать, что такая точка зрения устаревает. Мы живём в эпоху постмодернизма, но продолжаем мыслить ещё в духе классической философии (обычно приравниваемой к модерну). Постмодернизм последовательно отвергает принципы модерна, сводящиеся к следующим моментам: бытие жёстко структурно организовано, хаос является только издержкой организации; любая организация от текста до общества и природы имеет центр, являющийся фактором её сплочения. В мире существуетпринцип детерминизма, создающий причинно-следственные связи, могущие быть открытыми в процессе научного исследования; то же самое относится и к истине, котораяспрятана в природе, но открывается испытующему взгляду мыслителя. В противовес данным принципам постмодернизм утверждает: любая пространственная организация децентрирована и в основе своей аструктурна;случайность так же равноправна как и линейный детерминизм — развитие происходит через непрерывное ветвление, поэтому нельзя сказать - какая линия действительна, какая возможна. Даже само понятие структуры как жёсткой организации заменяется новым термином «ризома». Последнюю можно уподобить клеточной системе наподобие губки или грибницы, где рост идёт во всестороны благодаря делению клеток. В таком случае её конфигурация всё время меняется, происходит бесконечное ветвление побегов и рассеивание смысла.
52

В перенесении на современный коммуникативный процесс изложенные моменты придают картине следующий вид. Если приравнять сеть глобальных коммуникаций к тексту, то постмодернистский анализ может выявить в нём следующие особенности: во-первых, отсутствие центра - невозможносчитать какую-то страну излучателем информации, а другие страны - всего лишь приемниками. У отправителя и получателя информации как правило разные коды, поэтому движение информации по коммуникативной сети происходит так что смысл рождается в каждой точке пересечения информационных потоков, что создаёт плюрализм культур в одной культуре, где национальные традиции могут самым неожиданным образом сочетаться с импортированными через mass media.
53 

 

 

 

 




Содержание | Авторам | Наши авторы | Публикации | Библиотека | Ссылки | Галерея | Контакты | Музыка | Форум | Хостинг

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru

 ©Александр Бокшицкий, 2002-2006 
Дизайн сайта: Бокшицкий Владимир