Цветы
( Восток )
На
следующих страницах:
М.
Соколов. Цветы. Искусство Возрождения
И. Бутенева. "Цветок и
песня" в центральномексиканской культуре
Т. П. Григорьева
Красотой Японии рожденный. М., 1993, с. 395-410
Все видели на свете
Мои глаза и вернулись
К вам, белые хризантемы.
Иссё
Древние поклонялись цветам, как живым существам. С цветами вели доверительные разговоры, как с близкими друзьями.
Цветы боготворили. Любимым цветам, когда обрывалась их
жизнь, ставили памятники. К цветам и травам обращались с заклинаниями, мольбой. Просили ветер, дождь не ломать деревья. Не об
урожае просили в песнях, а продлить миг цветения. Цветами утоляли любовную жажду.
В Манъёсю немало любовных песен.
Милый мой.
Моя любовь к тебе,
Словно эта летняя трава, —
Сколько ты ни косишь и ни рвешь,
Вырастает снова на полях!
Песни западных провинций
А юноша пропоет:
Говорят: на этом свете умирают,
Если так тоскуют, как тоскую я
Из-за той, что видел только миг,
Что хороша,
Как цветы струящиеся фудзи...
Когда в цветенья час
Не расцветают сливы,
А лишь в бутонах прячут лепестки,
Быть может, так они любовь скрывают?
А может, снег они с тревогой ждут?
Любовь японцев к цветам — одно из проявлений их чувствительности, обостренной любви к природе. Живут японцы на удивительно живописных островах. Природа, проверяя на прочность,
обрекая их на страдания — землетрясения, тайфуны, цунами —
наградила редкой по многообразию растительностью. У берегов
Японии теплое течение сходится с холодным. Не оттого ли на протяжении 15° (от 45° до 30° с. ш.) встречаются причудливые сочетания арктических растений с тропическими. На юге рядом с пальмами, магнолиями, бананами возвышаются и вечнозеленые дубы. На
севере возле березы и ели растет бамбук. Под стать природе отношение к миру: веротерпимость, мудрое приятие заветов предков,
своих и чужих. Синто, мы уже знаем, обожествляло природу, все,
что видит глаз: горы, реки, деревья, камни. Все имеет свое божество.
395
Если спросишь:
В чем душа
Островов Японии?
В аромате горных вишен
На заре.
Мотоори Норинага
Любовь к цветам породила национальные праздники, ритуал
поклонения природе. Весной, в марте—апреле, любование сакурой
(ханами). Осенью по всей стране праздники хризантем. Хотя в
последнее время принято говорить, что любование сакурой уже не
то, что прежде, в массовых гуляньях не может быть изыска. Но где
еще потоки народа отправляются любоваться цветами? Кто знает,
что пробуждается в сердце японца, когда он смотрит на белые и
бледно-розовые лепестки сакуры прямо на голых ветках, на которых еще не появились зеленые листья? Что вспоминается ему,
когда под сенью вишен исполняет древние танцы или поет старинные песни? Слышит ли голос предков, древнего поэта, одурманенного запахом цветов, прокоротав ночь в поле?
Я в весеннее поле пошел за цветами,
Мне хотелось собрать там фиалок душистых,
И оно показалось
Так дорого сердцу,
Что всю ночь там провел средь цветов до рассвета!
Амабэ Акахито
Свой цветок у каждого времени года.
Если сакура — символ весны, то хризантема — цветок осени.
К этому цветку особое отношение: хризантема — эмблема императорского дома. В праздник хризантем, 9 сентября, повсюду
выставки цветов: хризантемы дикие и садовые, разные по форме и
окраске, есть древовидные, есть белые, желтые, фиолетовые, мелкие и крупные, такие крупные, что не могут устоять в вазе. В этот
день вся Япония покрывается цветами.
Кто видел на фестивале японских фильмов картину «Цветы в
жизни японцев», тот не может не задуматься над счастливой особенностью характера японцев. Тяжелые шаги альпинистов, поднимающихся на снежную вершину, а поверх рюкзака аккуратно сложены легкие веточки сливы...
396
Не белой ли сливы цветы
У холма моего расцветали,
И теперь все кругом в белоснежном цвету?
Или это оставшийся снег
Показался мне нынче цветами?
Отомо Табито
Цветение столь же мимолетно, как и белизна снега.
Я не могу найти цветов расцветшей сливы,
Что другу я хотела показать,
Здесь выпал снег, —
И я узнать не в силах,
Где сливы цвет, где снега белизна?
Ямабэ Акахито
Круженье белых хлопьев снега также завораживает своей красотой, как и полет белых лепестков. Поэты Кокинсю развивают
метафору, которая у Цураюки достигает пронзительной красоты.
Стоит зима — и вдруг, совсем нежданно,
Между деревьями увидел я цветы, —
Так показалось мне...
А это хлопья снега,
Сверкая белизной, летели с высоты!
Цветок воспринимается японцами как существо, стоящее в
одном ряду с человеком, может испытывать те же чувства. Цветок
— единственное существо на свете, сколь прекрасное, столь и беззащитное, дает человеку радость и берет на себя его боль. Может
быть, объяснение в буддийской идее перерождения? Все имеет
душу, и все может перевоплотиться во что угодно, к чему душа
притянется. А значит, и с цветком человек связан родственными
узами. Мастера икэбана верили: его немая красота — путь к Спасению. Дерево и цветок тоже совершают свой путь, и не имеет значения — один миг это или тысяча лет. Вьюнок — «утренний лик»
(асагао) — живет одно утро, но переживает такую же полную
жизнь, как сосна, живущая тысячу лет. Конфуций же говорил:
«Если утром узнаешь Путь, вечером можно умереть».
Дзэнские мастера верят: прекрасное в неповторимом, в мимолетном, в том, что возникает из Великой Пустоты и готово вновь
в нее кануть, как лепесток цветущей сливы, брошенный в чащу.
397
Туман весенний, для чего ты скрыл
Цветы вишневые, что ныне облетают
На склонах гор?
Не только блеск нам мил, —
И увяданья миг достоин восхищенья!
Цураюки
Конец цветенья наводит на мысль о конце жизни:
Краса цветов так быстро отцвела!
И прелесть юности была так быстротечна!
Напрасно жизнь прошла...
Смотрю на долгий дождь
И думаю: как в мире все невечно!
Оно-но Комати
(Пер. А. Е. Глускиной)
И это ощущение — увядание Природы как увядание жизни —
прошло через всю поэзию. Приближение смерти ассоциировалось
с бедой в Природе, как в предсмертном хайку Басе:
В пути я занемог.
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям.
А его рано умерший ученик и друг Рансэцу увидит свой конец в картине листопада:
Вот листок упал,
Вот другой летит листок
В вихре ледяном.
Но то, что явилось однажды, не может исчезнуть, лишь принимает иное обличье. Цветок возродится на керамическом или
шелковом изделии. И разве цветы на шелке не те же, что растут в
поле? Цветы заполнили жизнь японцев, их быт и их воображение,
их национальные костюмы, ширмы, лаковые столики. Как прекрасны цветы на поверхности шелкового кимоно, простой, прямой
покров которого будто для того и существует, чтобы дать простор
цветам. А керамика! Художник как можно меньше ограничивает
волю цветка: цветок может свободно заползти на крышку чайницы
или на горлышко вазы.
Японцы не просто любовались красотой цветов, но своим
ритуальным любованием выказывали свое благочестие; составляя
икэбана, они выражали пожелание счастья, долгой жизни или
победы над врагами. В уникальных композициях стремились передать всеобщее чувство (как и актеры Но посредством жестов).
398
Издавна существовал обычай составлять композиции из цветов. О нем говорят уже поэты Манъёсю. В буддийских монастырях
собирали цветы, сломленные ветром, ставили в воду, любовно ухаживали, залечивали раны, возвращали к жизни. В буддийских храмах возле алтаря помещали в вазу мощную ветку сосны, длиной
более метра, или бамбука, кипариса. Этот стиль стали называть
рикка (стоящие цветы). Они и поныне почитаемы мастерами икэбана. Отношение к цветку менялось вместе с духом эпохи. «У
каждого мгновения свой вид» (итиго — итиэ).
У каждого времени свой цветок. В январе хороши сосна или
слива, в феврале — ива, камелия, в марте — персик, ирис, в апреле
— пион, в мае — бамбук, в июне — лилии, лотос и т. д.
В эпоху Хэйан, которую Кавабата сравнивал с элегантным
цветком глицинии, ценили красоту хрупкую, мимолетную, которая
располагает к печали, меланхолии, — мононо аварэ. В суровых
буднях самурайской жизни, когда возобладал «пресный» стиль
ваби, стали ценить в цветке простоту, незатейливость, жизненную
силу, как о том говорил Сэн-но Рикю. Для ниши (токонома) крохотной чайной комнаты не годились торжественные «стоящие цветы» в стиле рикка. «Еще Рикю учил не брать для икэбана распустившиеся бутоны. В Японии и теперь во время чайной церемонии
в нише чайной комнаты нередко ставят один нераскрывшийся
бутон».
Типы композиций разнообразились. Постепенно появился
вкус к свободной форме — морибана (цветы непринужденно располагались в низких плоских сосудах), к стилю нагэирэ (цветы строгой формы в высоких узких вазах). Войдите в любой японский дом,
и вы убедитесь, что культ цветов жив и поныне. Увидите в нише
(токонома) цветы по вкусу хозяина — в плоскодонной (морибана,
с ее принципами свободы и непринужденности) или в высокой (нагэирэ, с ее простотой и строгостью) вазе.
Цветы сообразуются с духом времени, с интерьером домов в
западном стиле. Можно понять стремление современников сохранить близость природе, оттесняемой городской цивилизацией. И
все же любовь к цветам — от чувства таящейся в Природе Красоты.
«Умеренность и сдержанность, — считает Вс. Овчинников, —
превратились в национальную черту. Строгий вкус стал как бы
моральной нормой, а дурной вкус — чем-то вроде социального
зла». Так оно и есть. Икэбана — это рэй, проявление учтивости к
человеку ли, к цветку, к среде обитания. Почтительность как одно
из правил чайной церемонии, изложенных Рикю, стало принципом
общения: умение видеть и слышать другого, а не делать вид, что
видишь и слышишь, думая о своем. Внимание к другому получает
отклик, происходит разговор сердец.
399
Мастера относятся к цветку со священным трепетом. Срезая
цветы, тщательно выбирают каждую ветвь, чтобы не повредить
дерево. Помещают цветок в центр комнаты и отдают ему первый
поклон. Иногда не вывешивают даже свиток, чтобы не отвлекать
внимание от цветка. Когда цветок погибает, мастер не выбрасывает его на свалку, а бережно опускает в прозрачную воду реки
или зарывает в землю. Не сунет в вазу тело цветка, не срежет
охапку цветок, чтобы через день выбросить, губя из прихоти и без
того короткую их жизнь.
Неизменным в икэбана остается принцип свободной естественности, помогающий ощутить душу цветка. Мастер Софу Тэсигахара, основавший в 1926 году школу Согэцу (Трава и луна), сравнивает икэбана с ваянием. «Когда скульптор хочет из куска мрамора изваять человеческое лицо, он, по словам Чехова, должен
удалить с этого куска все, что не есть лицо. Такое ваяние можно
условно назвать вычитательным, скульптурой со знаком минус.
Икэбана, напротив, это как бы скульптура со знаком плюс, или
добавляющее ваяние. Исходное здесь — пустое пространство,
которое человек начинает заполнять, насыщать элементами красоты».
Каждая деталь композиции оттеняет красоту другой, и
потому высокий дух витает между листьями, иголками сосен,
вазой, бутоном. Все находится в подвижном равновесии. Пульсируют токи жизни, соединяя цветок, вазу, время года, настроение
гостей. Важно не возводить препятствий на Пути, не пресекать
движение энергии, как пресекает его всякая односторонность,
остановка, нарочитая симметрия. Не посягать на свободу — главный принцип дзэн: чайной церемонии, икэбана, садового искусства, вышедших из одного истока.
Японские сады, говорит Кавабата, призваны отобразить
величие природы, многообразие ее форм. Этому способствует
асимметрия, свойственная как японским садам, так и вообще искусству Японии, один из принципов дзэн. «Нет, пожалуй, ничего более
сложного, разнообразного и продуманного до мелочей, чем правила японского искусства. При «сухом ландшафте» большие и мелкие камни располагаются таким образом, что напоминают горы,
реки или бьющиеся о скалы волны океана. Предел лаконизма —
японские бонсай и бонсэки. Слово сансуй (ландшафт) состоит из
двух слов — сан (гора) и суй (вода) и может означать природный,
горный ландшафт, а может означать одинокость, заброшенность,
что-то печальное, жалкое».
400
Любовно, доверительно прикасается мастер к цветку, священнодействует. Поглощенный красотой, забывает о себе. Забыв о себе, слышит дыхание цветка, разговор «от сердца к сердцу».
Увидеть — значит вернуть к жизни, сдернув пелену с глаз. Давая
жизнь другому, получаешь ее сам, ибо жизнь присуща всему, но не
во всем пробуждается. Забывая себя, становишься един с созидательной силой Вселенной. Приобщаясь к ней, душа очищается приходит Просветление. Действует закон подвижного равновесия (ва),
который оберегает человека от стрессов, нервных перегрузок,
массовых психозов, способных разбалансировать любую личностную и социальную структуру. Душа растет в покое, погибает в
суете. Быть может, в этом кроется загадка стабильности японской
нации.
Японцы не только не утратили приверженность к традиционным искусствам, но «посылают всему миру приглашение принять
участие в празднике ее духовной культуры». Мастер школы Икэнобо Сэнэй, наш современник, говорит, что японская икэбана
появляется тогда, когда человек ощутил благословение материнской Природы. Расставьте цветы так, чтобы они ожили, верните
цветы к жизни. Не нужно стараться придавать цветам элегантную
форму, но придайте цветам, поставленным в вазу, «силу, которая
присуща всему живому». Расставляя цветы, можно ощутить благословение Господа, которое распространяется на всю Вселенную и
дает возможность каждому увидеть своими глазами собственную дорогу Жизни.
В мои намерения не входила характеристика школ икэбана.
Это доступно, об этом пишут. Судя по всему, и у нас прижились
«философские» композиции из цветов, как и сады камней. И не
случайно. Но, мне кажется, важнее понять другое: значение
Цветка как тайны Бытия. Путь цветка (кадо), который для японских мастеров со временем наполнился глубочайшим смыслом: из
прекрасного явления Природы становится символом Бытия, символом Прекрасного, воплощенной Истиной (Макото). К осознанию
этого японцы пришли не сразу, хотя рано начали сравнивать сердце
с живым цветком, скажем Оно-но Комати (IX век).
Он на глазах легко меняет цвет
И меняется внезапно.
Цветок неверный он,
Изменчивый цветок,
Что называют — сердце человека.
«Как подумаешь, — пишет Кэнко-хоси, — о годах и месяцах,
за которые привык к цветам сердца человеческого, что блекнут и
осыпаются даже и без дуновения ветерка, становится печальнее,
чем от разлуки с умершим».
401
Среди ста песен времен экс-императора Хорикава есть такая:
У дома милой,
Что была мне некогда близка,
Давно заброшена ограда,
Остались лишь фиалки,
Но и они смешались с тростником.
А Басе скажет:
По горной тропинке иду.
Вдруг стало мне очень легко.
Фиалки в густой траве!
Записи Икэнобо Сэнно позволяют почувствовать душу мастера: «Я провел в уединении много досужих часов, находя удовольствие в том, что собирал ветки старых засохших деревьев и ставил
их в разбитый кувшин. Когда я сидел, всматриваясь в них, разные
мысли приходили мне в голову. Мы прилагаем столько усилий,
чтобы построить сад из камней или фонтан во дворе, забывая, что
искусство икэбана дает возможность увидеть в одной капле воды
или в небольшой ветке бескрайние горы и реки за самое малое время. Поистине это чудотворное искусство... Когда я вдыхаю аромат
цветов, испытываю такое чувство, будто попал в райский сад. Не
зря же Будда в своих проповедях прибегает к образу Цветка. Разве
пять цветов — синий, желтый, красный, белый, черный — не олицетворяют пять способностей и пять органов? Смерть бесчисленного множества цветов в зимнее время подтверждает закон Перемен, превращений, и кусочек земли с сосной и кедром в этом заброшенном месте символизирует вечную Истину Вселенной. Когда
Будду попросили произнести проповедь на горе, он просто показал
собравшимся цветок, не спеша поворачивая его пальцами. Среди
тех, кто наблюдал эту сцену, один Кашьяпа понял смысл и улыбнулся. В молчании передал Будда Правильный Закон, Путь к
Просветлению — прямо от сердца к сердцу... Наблюдая за опавшими листьями и цветами, можно пережить высший миг озарения».
Искусство цветов, комментирует Макото Уэда, нечто большее, чем развлечение. Когда им занимаются с полной отдачей и
преданностью, оно вызывает Просветление. Цветы — часть Природы — являют закон природы и Будды. Мастер икэбана, общаясь
с цветами, может войти в такое состояние, когда мирские страсти
его не касаются. Он может в свое удовольствие расставлять цветы
в вазе, может предпочесть нежным цветам сухие ветки старого
дерева, а роскошной вазе — разбитый кувшин. Все зависит от
состояния души. И аскетическая красота может стать идеалом.
402
В духе истинного дзэн-буддиста Сэнно говорит: «Каким бы
искусством ни занимался, без высочайшей преданности не откроешь Истину». И добавляет: «Изучайте пути, которым следуют
растения в самой природе. Нет особых правил для составления цветов».
Красота композиции зависит в большей мере от души создателя, чем от материала, которым он пользуется, или от правил,
которым следует. Изначальная цель икэбана — дать увидеть Природу в ее глубинном смысле. Стремясь к этому, художник дисциплинирует свой ум, совершенствует свою Личность, становится
един со Вселенной.
Именем Цветка называли буддийские сутры. Цветком именует Сэами свои трактаты: «О преемственности цветка» (Кадэнсё),
«Зеркало цветка» (Какё), «О пути достижения цветка» (Сикадо) —
и стили актерской игры. Вместе с тем это естественный цветок,
который вырастает из обыкновенного семени, попадая на благодатную почву. «Цветку временному» присуще обаяние молодости,
но он преходящ. Более высокую степень искусства олицетворяет
Тайный цветок: «Нужно знать, что Цветок есть таинство. Только
понимание Цветка определяет степень мастерства. Тайное может
быть Цветком, явное — не может». Существует Красота увядшего
Цветка — увядание Цветка само по себе прекрасно. Но если актер
владеет Истинным Цветком (макото-но хана), то и в старости не
будет знать соперников». У Сэами Цветок — метафора Бытия,
закон Жизни, жизнь Духа. Не имея Цветка в душе, семени Творчества, сколь бы молод и обаятелен ни был актер, он не может соперничать со старым, если тот владеет «неувядающим», или Истинным Цветком (макото-но хана). В последней (седьмой) главе трактата Кадэнсё Сэами объясняет, почему в своих рассуждениях о
том, как совершенствовать актерское мастерство, он прибегает к
образу цветка. В природе всевозможные деревья и травы расцветают каждый в свое время, и это привлекает к ним взоры. Расцветая, какие из цветов не опадают? Но, опадая, они расцветают
вновь, и в этом их прелесть, необычность (мэдзурасиса).
Владеть разными видами мономанэ (подражание вещам) —
значит владеть семенами цветов, расцветающих в свое время, начиная от сливы — ранней весны, кончая осенними хризантемами.
Стиль весеннего цветка воплощает цветущую молодость. Но
каждое время года имеет неповторимую прелесть, и старость
можно изобразить так, чтобы зрители увидели, будто на старом
дереве распустились цветы.
403
Актер подражает цветку, дерево обретает обличье человека,
когда его омывает благодатный дождь живительного учения. Ведь
и дерево, и цветок, и человек — явления единой сущности, как об
этом рассказывает Дзэнтику в пьесе «Басе» (Банановое дерево).
Ситэ — дух дерева в облике женщины — обращается к
монаху.
Ситэ. Когда звучат слова священной сутры (сутры Лотоса,
называемой еще редкостным Цветком. — Т. Г.), надежду на спасенье обретают все: и женщины, такие же, как я, и даже травы и
деревья, чувств человеческих лишенные.
Ваки (монах). Воистину ты достойна слышать священную
сутру. Коли радостной веры исполнится душа, все сущее — женщины и даже лишенные чувств травы и деревья — может достичь
Спасенья. И это — несомненно!.. Есть о целебных травах притча:
«И травы, и деревья, и земля — и чувствующее, и чувств лишенное
— все без исключения являет истинную сущность» — так Великое
Учение гласит» (раздел сутры Лотоса «Притчи о целебных травах»).
Хор. ...право, пусть душа—
вместилище желаний и страстей,
она выводит нас из пламени объятой
земной обители. И, постигая сердцем,
что «ивы зелены, цветы же алы»,
ты понимаешь: травы и деревья
с разнообразием запахов и красок
способны Просветления достичь.
Благославенна ты, земля благого Будды,
благословенна ты, земля благого Будды...
Ситэ. Ужели можно в истине Ученья усомниться?
Но коли не рассеешь тьму, которая приходит
на смену свету ясному, разумно ль
считать себя познавшим Истину, пусть даже
и встретил ты Великое Ученье?
Хор. Воистину познала ты ученье,
которое так трудно в мире встретить,
и хоть так редко это — возродилась.
Ситэ. В обличье человеческом. Ужели
ты обо мне так думаешь?
Хор (во время пения хора актер ситэ совершает круговые
проходы по сцене, сопровождая их каноническими
жестами, символизирующими луну, снег и т. д.).
Мне стыдно!
Обратный путь мой залит лунным светом...
Иль снег то выпал перед хижиной? В снегу
банановые листья... Коли вдруг
здесь в свете лунном Истинная сущность,
что скрыта под обманчивым обличьем, предстанет
вдруг, то какова она?
Но вот и колокольный звон раздался:
«Все в нашем мире лишь тщета,
тщета, тщета мирская...» —
И в этом звоне бренный облик женский
исчез, растаял, не оставив и следа...
Ситэ (дух бананового дерева). Как одиноко здесь,
печальный свет луны,
как одиноко здесь,
печальный свет луны,
печальный свет луны струится в' сад.
О, чудо дивное! Банановые листья
смогли постичь Великое Ученье,
узреть цветы чудесные удон.
Учение живительным дождем,
росой священною банан омыло,
и дерево явилось пред тобой
в обличье человеческом. Смотри же!
Ситэ. В обличье человеческом... но все же
я — дерево.
Хор. Лишенное цветов,
В росистом уголке заброшенного сада.
Ситэ. В глухом уединеньи диких гор
дни коротать — вот мой удел печальный.
(Заметьте, здесь явственно звучат два голоса: один проникнут ощущением обители Будды, Блаженства Нирваны, во втором —
тягостное страдание, глубокая, поистине Вселенская печаль пребывающего в этом временном жилище, убогом и безрадостном.)
Ваки (монах).
Всю эту ночь я не смыкаю глаз
и жду; мне изголовье—корни сосен.
Но вот какая-то фигура... Узнаю
ту женщину, что здесь была сегодня.
Поведай мне, что ты за человек?
Ситэ. О нет, не человек я и стыжусь,
Когда меня так называют.
Бесплотный дух я — дерево банана
в обличье женском.
Ваки. Говоришь, ты — дух
в обличье женском? Отчего ж, скажи,
ты приняла подобное обличье?
Ситэ. Недоуменье твое мне непонятно.
Что можно счесть определенным в этом мире?..
Ваки . Пусть сами и не ведают о том,
Все существа — с душой иль без души...
Ситэ. ...приобретают собственный свой облик.
Он истинен.
Ваки. И женщина презренная...
Хор. ...и та
непостоянна. Что ж говорить
о женщине-банане? Платье
такое тонкое, и цвет его непрочен,
хоть не окрашено травой цуюкуса.
В лохмотьях рукава... Какой позор!
Ваки. Чувств лишены и травы, и деревья,
но в них сокрыта истинная сущность,
что недоступна взору. И в пылинке
заключена Вселенная, вода
себя являет в облике дождя,
росы непрочной, инея и снега.
И точно так же травы и деревья
обличья могут разные принять.
Ситэ. Пусть Будде в дар единственный цветок
приносит дерево...
Хор. Уже и он один
являет сокровенный смысл Ученья.
«Раскроется цветок — и всюду
уже весна», и безмятежно небо,
и падает на разные деревья —
на ивы, груши, персики и сливы —
сиянье солнечных лучей...
Ситэ. И зацветают
деревья разными цветами, источая
благоухание чудесное.
Хор. Все это —
явленье сущности единой, сокровенной
.
Не о том ли «единственном цветке», при помощи которого
Будда передал Учение о Правильном Пути, Нирване, не произнеся ни слова, идет речь? Будда лишь держал цветок, слегка прикасаясь к нему пальцами. Никто из присутствующих (а их собралось
множество) не мог понять смысла жеста, лишь лицо Кашьяпы
вдруг озарила улыбка. Он понял жест Учителя, принял Учение
и передал его дальше, другим поколениям. Когда ученик Будды
406
Ананда спросил Махакашьяпу, что же Будда сообщил ему в тот
момент, он ответил: «Иди и опусти древко знамени!». Ананда мгновенно понял. Так началось шествие Дзэн по миру. «Двадцать
восьмым патриархом после Будды стал Бодхидхарма, —добавляет
Судзуки, — тот самый монах, который принес Учение о внезапном
просветлении в Китай». Но, пожалуй, именно в Японии Дзэн
нашел себе пристанище.
Однако вернемся к Басе. Интересно знать, что же нового
появилось у него, что сделало Басе любимым поэтом Японии XVII
века, и, похоже, таким он останется на все времена. Что есть у него
такого, чего не было раньше, в чем тайна его Цветка? «Вака Сайге, рэнга Соги, картины Сэссю, чайная церемония Рикю — их Путь
одним пронизан». Истинный мастер причастен Красоте (фуга);
пусть Мурасаки ее видит в аварэ, Сэами — в югэн (именно красота
югэн воздействовала тогда на потрясенное сознание, возвращала
человека к самому себе). Для Рикю — это ваби, красота обыденного; для Басе — саби, возвышение обыденного до божественного. У
Сэами — красота Движения, у Басе — красота Покоя. Фуга —
Неизменное, меняются лишь лики Прекрасного, грани Красоты-Истины (фуга-но макото), чтобы воздействовать на душу человека. Обновляясь, Красота, явленная в образе, открывает Истину.
Во всем мире, однако, люди склонны менять местами Неизменное
и Изменчивое, часть и целое, измерять Вечное масштабами собственной жизни и обрекают себя на страдания, возводят преграды
на пути к Спасению. Не меняясь, явленное отдаляется от Истины,
скапливаясь в одном месте, образует запруду, закупорку, препятствует движению Духа. Тогда неизбежно происходит отпадание от
Основы, на которой все держится. Отчуждаясь от Духа, человек
вырождается, каменеет. Отрываясь от Неба, теряет Землю, дом
Бытия.
Раньше в стиле фурю выражали любовный порыв, душевную
чуткость или красоту небесных дев, изящество поэтического стиля. Смысл понятия менялся от эпохи к эпохе, но чаще всего фурю
означало элегантность, утонченность (мияби) в противоположность грубоватости, провинциальности (хинаби). Имелась в виду
изменчивость не только природы, но и сердца человека, а также
поэтического, архитектурного стиля. В период Эдо, когда к литературе приобщались горожане, фурю утратило свою утонченность, окрасилось в чувственные тона. Уже поэт Иккю восторгался «чувственной красотой», которую японцы называют косёку
фурю (любовным изыском).
Свободный всю жизнь,
я пел любовные песни.
Обожал вино, любил женщин.
поэзию также любил...
407
Чувственную радость искали и в «рассказах о бренном мире»
(укиёдзоси). В те времена больше всего ценили красоту пышную,
яркую, броскую (суй, ики), эротическую—ту, которая процветала
в «веселых кварталах». Тем не менее и эти рассказы называли
фурюбон (книгами об изящном), только изящество понимали по-своему.
У Басе — другое. Он потому и прибегает к понятию фуга, а
не фурю, что говорит о вечном, неподвижном, но истинно-сущем,
о Красоте Небытия. И хотя высшая степень игры у Сэами есть
также переживание Красоты Небытия (му-но би), его привлекает
красота Перемен. Басе же ближе саби — Просветленное Одиночество. Красота фуга не меняется в меняющемся мире, хотя, по словам Басе, без Изменчивого (рюкю) нет обновления, без Неизменного (фуэки) нет Основы. Но, странствуя, поэт ищет Покоя, того,
что неизменно в этом мире, выходя за пределы видимого к Красоте
Вечного. Поэтому и смена сезонов (весна — лето — осень — зима)
для него лишь фон. Он улавливает застывшее время, ту сокровенную точку, где время останавливается. Стремление к «точечности», цельности. Образ не конструируется, не составляется, а
вырастает из Небытия.
Над цветком Басе уже не властен ветер перемен.
Путник в дальней стране!
Вернись, тебе покажу я
Истинный цветок.
А ученик Басе Мукаи Кёрай выразит в хайку затаенность
дзэн:
Вере священной
Дано пробудиться в цветке
Еще в бутоне.
(Пер. А. Долина)
Эта мысль прозвучала и в знаменитых словах Догэна, который видел Цветок Пустоты: «Разве не в шуме бамбука путь к Просветлению? Не в цветении сакуры озарение души?!». Образ невидимого Цветка пробуждает душу.
«Танка Сайге, рэнга Соги, картины Сэссю, чайная церемония
Рикю, — говорит Басе, — их Путь одним пронизан. Это Прекрасное (фуга)». «Кто следует Творящей силе (дзока), становится другом четырех времен года. На что ни смотрит, во всем видит Цветок. О чем ни думает, думает о луне. Кто не видит во всем Цветка,
408
тот дикарь. У кого нет в сердце Цветка, тот подобен зверю.
Отойди от дикаря, изгони зверя, следуй Творящей силе и вернешься в нее». Слова Басе часто вспоминают, но редко вникают в
их смысл. Должно быть, дзока и есть дух Красоты, без которого
все мертво, никакая вещь не дышит.
Тот, кто следует Прекрасному, Творящей силе, становится
другом четырех времен года, но этот «друг» спокоен. В Покое открывается Истина. В состоянии Покоя пропадает всякое ограничение, двойственность, даже подвижное равновесие, — во имя полной Свободы, которая делает человека Великим, Бодхисаттвой,
сопричастным всему и всему сострадающим. В дзэн это передается
Пустым кругом.
Слова Басе: «У кого нет в душе Цветка, тот подобен зверю»
— можно сравнить с «искрой Божьей» Экхарта, той искрой, которая есть в каждом, но не в каждом пробуждается. Иначе говоря,
«Цветок души» — это то, что есть в человеке от Бога. («Образ
человеческий, но и образ Божий, по Бердяеву, в этом скрыты все
загадки и тайны человека».) И не важно, что по-разному называют
эту высшую Правду, причастность человеческой души Божественной, Творящей силе; важно, что в человеке изначально есть то, что
отличает его от не-человека, делая посредником между Небом иЗемлей, чтобы возвысить земное до небесного, одухотворить
сущее. «Цветок» Басе есть способность души прислушиваться к
себе, отвечать на зов Бытия, устремляться к Благу, то есть то качество души, которое делает человека, мы скажем, богоподобным,
японцы скажут — Триединым с Небом и Землей.
Собственно, цель икэбана — воссоздать изначальную связь:
Небо — Человек — Земля, которую в суете и мирских заботах
забывают. Теряя связь с Небом, человек теряет ее с Землей;
теряя связь с Землей, начинает ее разрушать. Разрушая Землю,
разрушает себя. Разрушая себя, выпадает из Бытия за ненадобностью. Вот в чем назначение таких видов искусства, как чайная
церемония или икэбана, —дать почувствовать человеку его место
во Вселенной, его причастность всему. Ощутивший всеобщую
связь не станет разрушать свое обиталище, губить душу. Задача,
таким образом, — не дать человеку закончить свою жизнь в тварном состоянии, обрекая все на вымирание. Не дать погаснуть «искре Божьей», очистить душу от того, что мешает проникнуть Свету, — от низменных инстинктов. Цель одна — дать проявиться
изначальному Свету, пусть одни называют это Царством Божиим,
другие — Нирваной.
409
Цель одна, пути, по необходимости, разные. Важно осознать это и
не мериться силами, а идти каждому своим путем, чтобы было счем встретиться на Вершине. Басе, в сущности, говорит о том же,
о чем тревожился Е. Н. Трубецкой в предчувствии трагического
срыва России, не теряя, однако, веры в конечную победу Богочеловека над зверочеловеком: «Вопрос о смысле жизни, быть может,
никогда не ставился более резко, чем в настоящие дни обнажения
мирового зла и бессмыслицы... Человек... должен или подняться
над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя».
Другой же скажет: «Отойди от дикаря, изгони зверя. Следуй Творящей силе и вернешься в нее»; «Некрасоту души не скрыть искусными словами, для нее закрыта Истина».
То, что накапливалось в искусстве веками, в хайку Басе
завершилось, сжалось до предела, в точку, и исчезли различия, всякая зависимость от пространства и времени. Да, это Свобода одинокого сознания, но, не став одиноким, оно не стало бы свободным. Переживание Ничто, чувство Свободы, которая предназначена человеку и ждет своего часа; ждет, пока расширится сознание. Это может произойти неожиданно, в натруженной душе, как
неожиданно раскрывается цветок, набравший силу. Набрав силу,
душа открывается миру навстречу, отдавая себя сполна.
Вот что значит, возвысив сердце, пережить Сатори и увидеть,
что мир устроен по законам Красоты. Потому и сказано: «Истинность Красоты» (фуга-но макото), или Красота и есть Истина.
Если мир устроен по законам Красоты, то нужно знать эти законы
и следовать им с доверием. Побеждать себя, а не Природу, в себе
искать причину бед. Благо изначально, и потому, следуя Красоте,
следуешь Вселенной. Следуя ритму Вселенной, идешь к Спасению.
Вот почему Красота спасает мир.
Преклонив колена, японец любуется восходом солнца над
величественной Фудзияма или нежным цветком. Во всем, в чем
явлена Красота, усматривает дух божества (ками). В такие мгновения приходит Просветление, ощущение встречи с сокровенной тайной, которая таится в каждом, точно в бутоне цветок.
Чтобы увидеть цветок, нужно стать цветком, цвести и радоваться солнцу и дождю. Когда это происходит, тогда я начинаю
понимать, о чем цветок говорит со мной, узнаю его радости и горести, переживаю всю жизнь, трепещущую в нем.
Раскроется цветок — и всюду
уже весна, и безмятежно небо,
и падает на разные деревья —
на ивы, груши, персики и сливы —
сиянье солнечных лучей...
Все это —
явленье сущности единой, сокровенной.
Иллюстрации:
http://pro.corbis.com
http://www.japanesqueaccents.com/smallhangings/0104Sm.jpg
http://biology.uky.edu/ceeb/profs/craig/Shambhala/Ikebana3.jpg
|
|
