Семья

На следующей странице:
Л. Хэрн. Семья (Япония)

Маргарет Мид

Отцовство у человека - социальное изобретение
 

Мид М. Мужское и женское. Исследования полового вопроса

в изменяющемся мире. М., РОССПЭН, 2004, с. 174-188.

    Мужчин и женщин всех цивилизаций всегда заботило, что именно отличает человека от животных и в какой мере. В примитивных обществах это вылилось в подчеркивание родства между человеком и теми животными, на которых он охотится и от которых тем самым зависит его жизнь, — охотники танцуют вокруг костра в масках, изображающих животных. В других сообществах, например на Бали, подчеркнутое отрицание всякого родства человека с животными, даже противопоставление человека животным очевидно проявляется в ритуальной церемонии изгнания из человеческого сообщества тех, кто был уличен в инцесте. На них надевают деревянное ярмо, как на домашних свиней, а затем заставляют ползти на четвереньках и есть прямо ртом из свиного корыта, прощаться с богами жизни и уходить в «землю наказания», где они будут служить только богам смерти. Широко распространенное в культурах явление, определяемое как тотемизм, состоит в том, что отдельные группы внутри общества, кланы и пр. обозначают свои отличия от других подобных групп, указывая на свое родство с определенным животным. Это животное может служить талисманом, именно этот клан может иметь право есть его мясо — или, наоборот, мясо этого животного навсегда становится для членов клана табу. Практически все народы сравнивают человека с различными животными, желая выразить свой гнев или нежность. Родители бранят детей за то, что те ведут себя, как свиньи или собаки, беспечно именуют котятками или ласточками, упрекают за то, что они подобны диким зверям, или восхищаются стремительностью и яростью, которой ребенок сходен с тем или иным жителем лесов. Люди так или иначе относились к своему сходству с животными и отличию от них задолго до Дарвина, чья эволюционная система происхождения человека от животных была столь же отвратительна для многих его современников, как отвратительно для балийца видеть ребенка, ползущего, как животное.
174

      Эта тема разрабатывалась в великих мировых религиях, воплощалась в поэзии, например, в проповеди святого Франциска Ассизского птицам; влияла на целый образ жизни, — джайн, к примеру, отказывается пить воду, которая может содержать какие-нибудь зародыши, драматизировалась в средневековых судебных процессах над животными и получала уродливое отражение в позиции некоторых людей, которые, будучи зверски жестокими со своими двуногими соплеменниками, проявляют повышенную заботу о лошадях. Дети с криком просыпаются, когда им снятся жуткие звери, которые могут их убить, и это — оборотная сторона того, что родители считают некоторые импульсы детей животными. За поэзией и символикой, за пробуждающей воспоминания красотой великих жертвенных символов, таких, как, например, страдание Агнца Божьего за людей или утверждение родства человека со всеми живыми существами, за невежеством и насилием, за профанацией этого родства, за бранью, когда максимальное унижение человека сводится к отождествлению его сексуального поведения с поведением животных, встает один и тот же повторяющийся вопрос: в чем состоит уникальность человека и что он должен делать, чтобы сохранить ее? Задолго до того как появились философы, способные систематически исследовать этот вопрос, люди со спутанными волосами и телами, вымазанными грязью, понимали, что их человечность — нечто такое, что может быть утеряно, нечто хрупкое, что следует оберегать жертвоприношениями и табу, лелеять в каждом новом поколении. «Что мы должны делать, чтобы быть людьми?» — вот вопрос, древний, как само человечество.
 

        И за этим вечным вопросом кроется признание людьми того факта, что телесные особенности человека, его прямохождение, его почти безволосое тело, его гибкий, противопоставленный другим большой палец и потенциальные способности его мозга не составляют человечность как таковую. И даже долгий срок беременности, после которой единственное человеческое дитя появляется на свет еще недостаточно сформировавшимся для того, чтобы полностью впитать в себя сложную цивилизацию, не дает никаких гарантий сохранения человечности. В нашей повседневной речи мы говорим о звере в человеке, о тонком покрове культуры, и эти выражения обозначают наше неверие в то, что человечество всегда и по определению человечно.
 

    Человеческое в нас основывается на множестве проявлений выученного поведения, сплетенных в бесконечно хрупкие и никогда прямо не передаваемые по наследству узоры. Если бы нам удалось оживить муравья, найденного в кусочке балтийского янтаря, которому 20 миллионов лет,
175

он бы, несомненно, воспроизвел типично муравьиное поведение. Наше предположение достойно доверия по двум причинам: во-первых, потому, что сложное поведение муравьев, в соответствии с которым его сообщество разделяется на меньшие касты с предопределенными функциями, заложено в самой структуре его тела; во-вторых, даже сумей он усвоить нечто новое, он не смог бы передать этот навык другим муравьям. Повторение бесчисленными поколениями одного и того же вида поведенческих стереотипов, более сложных, чем грезы технократической утопии, обеспечивается именно этими двумя обстоятельствами: поведением, заложенным в физическую структуру тела, и неспособностью передавать новый опыт. Но даже простейшие формы человеческого поведения таковы, что ребенок не может воспроизвести их спонтанно; необходимо, чтобы другие люди обучали его. Еще задолго до того, как маленький кулачок сможет нанести удар, сердитые жесты ребенка несут на себе отпечаток не его давнего животного прошлого, а навыков употребления дубин и копий его родителями. Женщина, предоставленная самой себе во время родов, взывает не к надежному инстинктивному образу, который подскажет ей, как перевязать пуповину и обтереть ребенка, а беспомощно перебирает в памяти обрывки народных верований и разных баек. Она может вспомнить виденное ею поведение животных в таких случаях, но в своей собственной природе ей не найти надежных подсказок.
 

      Мы можем гордиться нашими носами или губами, нашими почти безволосыми телами, нашими красивыми плечами и изящными кистями рук, но когда вид какого-нибудь уродства, делающего человека похожим на зверя, заставляет нас отпрянуть в ужасе, когда мы содрогаемся при встрече с представителями другой расы и опознаем их по признакам, которые свидетельствуют об их большей «животности» по сравнению с нами, например европеоидов — по тонким губам и волосатости, некоторых монголоидов —по плоским носам, негроидов — по цвету кожи, — то за внешним страхом смешения рас кроется нечто другое — знание, что все формы культурного поведения могут быть утеряны, что их обретение и сохранение стоит дорого. Всякий раз, когда страхи людей находят свое выражение в каких-нибудь социальных формах — в больших групповых ритуалах заклинаний, чтобы солнце вновь вернулось на небеса, на новогодних церемониалах балийцев, когда все мужчины целый день соблюдают тишину, чтобы могла продолжиться жизнь, или же у ирокезов, когда раз в год мужчины стараются прожить день так, как он им предстал в видении., исповедуются в грехах, даже бросаются го-
176
 

лыми в ледяную воду под воздействием видения — это выражение страха становится также и средством его укрощения. Все эти ритуалы — выражение одной и той же идеи, повторяемой вновь и вновь: только вместе люди могут быть людьми, их человечность зависит не от индивидуального инстинкта, а от традиционной мудрости их общества. Когда люди теряют ощущение того, что они могут положиться на эту мудрость — потому ли, что они оказались в среде тех, чье поведение не является для них гарантией преемственности цивилизации, или же потому, что они больше не могут пользоваться символами своего собственного общества, — они сходят с ума, медленно отступают, часто ведя безнадежные арьергардные бои, отдавая пядь за пядью свое культурное наследие, усвоенное с таким трудом, но неспособное обеспечить безопасность следующего поколения.
 

        Этот страх скорее следует отнести на счет человеческой мудрости, чем считать его проявлением какого-то иррационального начала. Он так глубок, что может распространиться на самые мелкие, несущественные действия. Мельчайшие детали поведения человека — какую пищу он ест, в какое время, в каком обществе и на тарелках какой формы — могут стать для человека условиями переживания сохранности его человечности. В кастовых обществах, таких, как Индия или юго-восточные штаты США, где культурно определяемая принадлежность к человеческому роду неразрывно связана с членством в какой-нибудь кастовой группе, запретные формы общения с членами другой касты означают потерю самого статуса человека. Чувство принадлежности к тому или иному полу также глубоко пронизано такими установками. Так, казачка в романе Шолохова, судача о том, как появилась эта странная турчанка среди казаков, говорит: «Сама ее видала — в шароварах... Я как разглядела, так и захолонуло во мне...» В культурах, где манеры поведения за столом — основной признак, эмблема человека: люди не могут есть за одним столом с тем, кто ест не так, как они, в особенности если эти манеры определяют еще и принадлежность к касте или классу, так что присутствие за столом человека, едящего по-иному, автоматически отождествляет всех остальных присутствующих с ним и его кастовой принадлежностью. Сильные мужчины из Западной Европы чувствуют себя униженными, когда встречают людей из Восточной Европы, где мужчины присаживаются на корточки, чтобы помочиться, а современная австралийка испытывает странную неловкость, когда американка велит своему супругу принести коктейль. Каждый маленький жест вежливости, внимания, учтивости, исходящий от других, ценится именно зато, что является с трудом приобретенным, и тем, что можно легко потерять.
177

        На этом фоне нам и следует рассматривать социальные предписания, регулирующие отношения между полами, которые всегда были существенны для сохранения человеческого общества. За тысячами мимолетных и незначительных символов — приподнятой шляпой джентльмена, опущенными глазами леди, горшком с геранью на подоконнике немецкого бюргера или вычищенными до блеска ступеньками дома фабричного рабочего из Средней Англии — существует ли за всем этим некое ядро, сохраняемое всеми обществами, утеря которого означала бы утрату очень дорого приобретенных, усвоенных аспектов их человечности?
 

        Если мы взглянем на все известные человеческие общества, мы повсюду найдем какую-то форму семьи, некоторый набор постоянных правил, побуждающих мужчин помогать женщинам заботиться о детях, пока те малы. Специфически человеческая черта семьи состоит не в том, что мужчина защищает женщин и детей,— это есть и у приматов. Она заключается и не в горделивой власти самца над самками, за благосклонность которых он состязается с другими самцами,— это мы также разделяем с приматами. Отличительная черта самца человека — забота, выражающаяся, в частности, в том, что он всегда помогает женщинам и детям добывать пищу. Сентиментальные обороты речи, столь распространенные в современном западном мире, где пчелки, муравьи и цветочки призваны иллюстрировать сокровенные аспекты человеческого поведения, затемняют понимание того, насколько новым для животного мира, искусственным является именно это поведение самцов человека. Правда, птицы-отцы кормят свой молодняк, но люди очень далеко отстоят от птиц на эволюционной лестнице. Самец бойцовой рыбки строит гнездо на пузырьков воздуха и удерживает самку лишь на время, необходимое ему, чтобы выдавить из нее икру Затем, отогнав ее, он без особых успехов старается подобрать икринки, выпавшие из гнезда, и если он не сожрет икру или мальков, то оставляет некоторое потомство. Но эти аналогии из мира птиц и рыб далеки от человека. Если мы возьмем наиболее структурно близких к нам животных — приматов, то увидим, что самец у них не кормит самку ¹. Обремененная детенышами, с трудом поддерживая свое существование, она кормится сама. Самец может драться, чтобы защитить ее или обладать ею, но он не заботится о ней.
178

        Когда-то на заре человеческой истории было осуществлено социальное нововведение: самцы стали кормить самок и малышей. У нас нет никаких оснований считать, что эти кормящие самцы имели хотя бы малейшее представление о физиологических основах отцовства, хотя вполне возможно, что пища была наградой самке, не особенно разборчивой в своих сексуальных пристрастиях. Во всех известных человеческих обществах повсюду в мире будущий мужчина усваивает, что, когда он подрастет, одной из обязательных вещей, которые ему придется делать, чтобы стать полноправным членом общества, будет обеспечение пищей какой-нибудь женщины и ее детей. Даже в очень простых обществах небольшая часть мужчин может уклониться от выполнения этой обязанности, стать бродягами, бездельниками, мизантропами, живущими в одиночестве в лесах. В сложных обществах большое число мужчин уклоняется от бремени кормления женщин и детей, уходя в монастыри и кормя там друг друга или же приобретая такую профессию, которая дает им, по мнению общества, право на содержание за его счет, — например армия и флот или буддийские монашеские ордена в Бирме. Но вопреки всем этим исключениям каждое известное общество прочно основывается на усвоенном мужчинами поведении — кормить детей и женщин.
 

        Это поведение, эта защита женщин и детей, вместо того, чтобы предоставить их самим себе, как принято у приматов, может принимать различные формы. Почти во всех обществах женщины также выполняют какие-то работы по сбору или выращиванию пищи, но среди народов, живущих почти исключительно на мясе и рыбе, эта женская деятельность может ограничиваться обработкой, приготовлением и хранением пищи. Там, где охота обеспечивает лишь незначительную часть рациона питания, а роль мужчин сводится в основном к участию в охоте, женщины могут брать на себя девять десятых работы по сбору пищи. В некоторых обществах, где мужчины уходят на заработки в большие города, вся пища выращивается оставшимися дома женщинами, в то время как мужчины на заработанные деньги покупают орудия труда и другую утварь. Разделение труда осуществляется самыми различными путями. Поэтому мы можем в некоторых обществах столкнуться с очень ленивыми мужчинами или, наоборот, с женщинами, необычно свободными от каких бы то ни было обязанностей, как в бездетном городском доме в Америке. Но основа сохраняется повсюду. Мужчина, наследник традиции, должен обеспечивать женщин и детей. У нас нет никаких оснований считать, что мужчина-животное, не прошедший школу социального обучения, смог бы делать что-нибудь подобное.
179

        От социального устройства общества зависит, каких женщин и каких детей будет обеспечивать мужчина, хотя главное правило здесь, по-видимому, предполагает, чтобы он обеспечивал женщину, с которой находится в половой связи, и все ее потомство. При этом может быть совершенно несущественно, считаются ли эти дети его собственными или какого-нибудь другого мужчины из того же клана, либо же просто законными детьми его жены от прежних браков. Дети могут оказаться в его доме также благодаря усыновлению, выбору, сиротству Это могут быть девочки, предназначенные в жены его сыновьям. Но представление о доме, в котором вместе проживают мужчина или мужчины и их партнерши, женщины, доме, куда мужчина приносит пищу, а женщина ее готовит, является общим для всего мира. Однако эта картина может видоизмениться, и именно эти ее модификации показывают, что данное правило не является чем-то глубоко биологическим ². Мужчины, жители островов Тробриан, заполняют ямсом амбары своих сестер, а не жен. На островах Ментавай все мужчины работают в хозяйстве своих отцов до тех пор, пока втайне зачатые ими дети не подрастут и не смогут работать на него. До этого времени детей усыновляет дед по матери, и кормят их братья матери. Общий социальный эффект при этом остается тем же самым: каждый мужчина проводит большую часть своего времени, обеспечивая женщин и их детей, в данном случае — детей своей сестры вместо собственных. При крайних формах матрилинейности мужчина может работать в домохозяйстве матери своей жены, а в случае развода возвращается в собственный материнский дом, где существует за счет пищи, выращенной живущими в этом доме мужьями его сестер, как это имеет место в поселениях индейцев зуни. Но даже здесь, где социальная ответственность мужчин за женщин кажется сведенной на нет, мужчины продолжают трудиться, чтобы накормить женщин и детей. Еще более яркий пример, когда мужчины работают для того, чтобы прокормить детей, даже если их связь с матерью этих детей стала очень слабой, дает современное индустриальное общество, где множество детей живет в неполных семьях, получая помощь от государства за счет налогов, которыми облагаются работающие мужчины и женщины с более высокими доходами. Так что хорошо устроенные члены общества становятся отцами, обеспечивающими тысячи детей, находящихся на общественном попечении. Здесь мы снова видим, сколь расплывчатым оказывается желание мужчины обеспечивать собственных детей, ибо его легко подорвать различными социальными установлениями.
180
 

        Материнская забота и привязанность к ребенку, очевидно, настолько глубоко заложены в реальных биологических условиях зачатия и вынашивания, родов и кормления грудью, что только очень сложные социальные установки могут полностью подавить их. Там, где людей приучили превыше всего в жизни ценить статус, где высшей ценностью оказывается достижение положения в обществе, женщина может задушить своего ребенка собственными руками³. Там, где общество слишком высоко ставит принцип законнорожденности, мужчины становятся надежными кормильцами законных детей только за счет того, что незамужние матери подвергаются остракизму и могут бросить своих детей или даже убить. Там, где рождение детей наказывается социальным неодобрением и наносит оскорбление чувствам мужа, как у мундугуморов, женщины могут идти на все, чтобы не рожать детей. Если. женское чувство адекватности своей половой роли грубо искажено, если процесс родов скрыт наркозом, мешающим женщине осознать, что она родила ребенка, а кормление грудью заменено искусственным вскармливанием по рецептам педиатров, — в этих случаях мы также можем обнаружить очень серьезные расстройства материнских чувств, нарушения, которые могут охватить целый социальный класс или регион. Но имеющиеся в нашем распоряжении данные показывают, что проблема должна по-разному ставиться для мужчин и для женщин. Мужчинам нужно прививать желание обеспечивать других, и это поведение, будучи результатом научения, а не врожденным, остается весьма хрупким и может довольно легко исчезнуть при социальных условиях, которые не способствуют его сохранению. Женщины же, можно сказать, по самой своей природе являются матерями, разве что их специально будут учить отрицанию своих детородных функций. Общество должно исказить их самосознание, извратить врожденные закономерности их развития, совершить целый ряд надругательств над ними при их воспитании, чтобы они перестали желать заботиться о своем ребенке, по крайней мере в течение нескольких лет, ибо этого ребенка они уже взращивали в течение девяти месяцев в надежном сосуде собственного тела.
 

        Таким образом, в основе тех традиционных форм, с помощью которых мы сохраняем наши приобретенные человеческие свойства, лежит семья, где мужчины постоянно обеспечивают женщин и детей, заботятся о них. В семье каждое новое поколение молодых мужчин учится соответствующему заботливому поведению, и тем самым на их биологически данную принадлежность к мужскому полу накладывается эта усвоенная родительская роль. Когда семья рушится, как это бывает при рабстве, при известных формах договорного труда и при крепостном праве, в периоды сильных социальных потрясений, вызванных войнами, революциями, голодом, эпидемиями и
181

другими причинами, эта тонкая нить культурной передачи рвется. В такие времена, когда первичной ячейкой в заботе о детях вновь становится сильная биологическая связь матери и ребенка, мужчины теряют ясность ориентации, а те особые условия, благодаря которым человек поддерживал преемственность своих социальных традиций, нарушаются и искажаются. До сих пор всем известным истории человеческим обществам всегда удавалось восстанавливать временно утраченные ими формы. Негр-раб в Соединенных Штатах содержался как племенной жеребец, а его дети продавались на сторону, поэтому недостаток отцовской ответственности все еще чувствуется среди черных американцев, принадлежащих к рабочему классу. В этой среде первичной ячейкой заботы о детях оказываются мать и бабушка, мать матери, к этой ячейке подчас присоединяются и мужчины, даже не внося в нее никакого экономического вклада. Но с приобретением образования и экономической обеспеченности этот дезорганизованный образ жизни отбрасывается, и американский негр-отец среднего класса, пожалуй, почти чрезмерно ответствен.
 

    Часто поселения на границах какой-нибудь осваиваемой страны первоначально создаются одними мужчинами. Тогда в течение нескольких лет единственные женщины в этих селениях — проститутки, но позднее в них привозят и других женщин, и семья восстанавливается. До настоящего времени не было такого долгого перерыва в семейной структуре, который изгладил бы из памяти мужчин представление о ее ценности.

      Это сохранение семьи вплоть до наших дней, ее восстановление после катастроф или идеологических разрушений не дает, однако, гарантии, что так будет всегда и что наше поколение может расслабиться и успокоиться. Люди научились быть человечными ценой большого труда и сохранили свои социальные изобретения вопреки всем превратностям судьбы. Это произошло отчасти потому, что при жизни маленькими, изолированными группами, отделенными друг от друга реками и горами, непонятными языками и враждебной пограничной стражей, часть из них всегда могли бережно сохранить дорого купленную мудрость, которой пренебрегли другие малые группы. Точно так же как некоторые группы смогли избежать эпидемии, быстро стершие с лица земли других, или избежать ошибок в питании, приведших к медленному ослаблению и вымиранию других групп. Не случайно наиболее успешные и крупномасштабные случаи ликвидации семьи происходили не среди простых дикарей, существовавших на грани выживания, а среди великих наций и сильных империй, с богатыми ресурсами, громадным населением и
182
 

почти неограниченной властью. В древнем Перу людей переселяли по воле государства. Оно забирало многих девочек из их деревень, делая неприглянувшихся ткачихами в больших женских монастырях, а приглянувшихся — наложницами знати. В России до 1861 года крепостных женили по приказу помещиков и обращались с ними скорее как со скотом, чем как с человеческими существами. В нацистской Германии рождение внебрачных детей всячески поощрялось: для таких детей и их матерей оборудовались превосходные ясли, и государство полностью заменяло отца, беря на себя обеспечение ребенка. Нет никаких оснований полагать, что эта практика, продлись она достаточно долго у народов, сумевших оградить своих членов от сведений о других, прошлых или современных образах жизни, не могла бы восторжествовать. Советская Россия после кратковременного эксперимента по ослаблению брачных уз и снижению родительской ответственности за детей вновь стала подчеркивать роль семьи, но это произошло в контексте мировых отношений и в соревновании с остальным ми-
ром. Неудачные исторические попытки построить общества, вкоторых Homo sapience действовал бы не как знакомое нам человеческое существо, но как существо, напоминающее скорее муравья или пчелу, хотя и с усвоенными, а не врожденными схемами поведения, служат нам предостережением. Сильнее, чем аналогии, которые примитивные люди видели между своим поведением и поведением мохнатых обитателей леса, они напоминают нам, что мы пользуемся нашей современной формой человечности в кредит и что можно потерять ее.
 

        Если мы, таким образом, признаем, что семья, это структурированное объединение двух полов, где мужчины играют определенную роль в обеспечении женщин и детей, была первичным условием возникновения человечности, мы можем исследовать и другое: каковы те универсально человеческие проблемы, которые должны решать люди, живущие семьями, помимо первичной — воспитания у мужчин привычек и правил заботливости. Во-первых, необходимо добиться определенного постоянства семей, известных гарантий, что одни и те же люди будутвместе трудиться и иметь общие виды на будущее, по крайней мере не на один сезон и ожидая, что их союз будет длиться всю жизнь. Как бы легок ни был развод, как бы часто ни распадались браки, в большинстве обществ существует представление о постоянной супружеской связи, идея, что брак должен длиться,пока живы оба супруга. Жен могут возвращать по причине их бесплодия или требовать от клана жены другую жену взамен;братья могут отдавать своих жен младшим братьям, с
183

которымиони будут лучше ладить; жены могут оставлять мужей или мужья жен по пустяковым предлогам. И все же представление о браке, длящемся всю жизнь, сохраняется. Ни одно известноеобщество не изобрело достаточно прочной формы брака, которая не включала бы в себя посылки «пока смерть не разлучит нас». С другой стороны, очень немногие примитивные обществадовели эту посылку до крайности, до отказа признать возможность разного рода ошибок в браке. Юридическое требование пожизненного брака при всех обстоятельствах более всего подходит для тех обществ, которые настолько организованны, чтогруппа может безлично принуждать индивида, каковы бы ни были фактические отношения между полами. Сейчас одно изусловий создания и сохранения семьи как определенной социальной формы — обещание сохранять отношения на всю жизнь (в немногих случаях отношения как к сестре, а не к жене, но издесь речь идет об отношениях, длящихся всю жизнь).
 

        Чтобы обеспечить прочность и непрерывность отношений,образующих семью, каждое общество должно решить проблему соперничества мужчин из-за женщин так, чтобы они не перебили друг друга, не монополизировали женщин, лишив тем самыммногих мужчин жен, не отогнали бы слишком много молодых мужчин, не обошлись бы жестоко с женщинами и детьми в брачном соперничестве ⁴. Когда мы представляем себе двух мужчин,вооруженных дубинами, стоящих друг против друга над сжавшейся от страха женщиной, мы подходим к проблеме соперничества как к чему-то, принадлежащему нашему отдаленному прошлому и не свойственному современному обществу.
 

      Но образцы, регулирующие соперничество в выборе сексуального партнера, являются не унаследованными, а приобретенными, усвоенными. Именно поэтому они могут потерять свою силув любой момент и должны постоянно приспосабливаться к меняющимся условиям, иначе они будут разрушены, как не соответствующие более требованиям жизни. Говорят, что одной из причин, приведших к росту нацистской партии в Германии, была губительная практика Веймарской республики отдавать все имевшиеся рабочие места старшим мужчинам, что лишало молодежь возможности соперничать с ними в борьбе за женские милости.Во время Второй мировой войны различия в плате, получаемой aмериканскими и британскими солдатами, имело значение прежде всего в самой Великобритании, так как оно давало первой группе преимущество над второй в ухаживании. Всякий раз, когда мы сталкиваемся с резким изменением образажизни, разделениятруда, соотношения между полами, как в
184

гарнизонах островов на Тихом океане во Вторую мировую войну, перед нами вновь встает проблема соперничества за женщину. Она необязательно приводит к дракам, ударам ножом или камнями между двумя мужчинами, оспаривающими одну и ту же женщину. Но она может приводить к падению групповой морали, к осложнению производственных задач, к формированию революционных партий. Она может нарушать отношения между союзниками или же опрокидывать шансы на успех у демократической революции.
 

        В современных обществах, где полигамия более не разрешена, а женщины не уходят в монастыри, выдвигается новая проблема — проблема соперничества женщин из-за мужчин здесь перед нами пример проблемы, которая своим происхождением почти полностью обязана обществу. Это продукт самой цивилизации, наложенный на биологические основы. Если соперничество за полового партнера рассматривать на простейшем физиологическом уровне, то именно мужчины с их постоянным влечением к женщине, с большей физической силой, не обремененные потомством, оказывались естественными соперниками друг друга. Женщины, хотя и не обязательно пассивные и незаинтересованные зрители борьбы за них, все же в большей степени были пешками в игре. Но когда цивилизация. заменила кулаки и зубы сначала каменными топорами, ножами, винтовками, а затем более тонким оружием престижа и власти, проблема соперничества двух представителей одного пола за представителя другого стала все более отходить от своей биологической основы. Так, в тех обществах, где женщин больше, чем мужчин, — наше обычное западное соотношение полов — и где моногамия является правилом, мы находим наряду с борьбой мужчин за женщин и борьбу женщин за мужчин. Может быть, нельзя привести лучший пример того, что может сделать общество, чем это характерное дополнение соперничества за полового партнера: пол, в наименьшей мере биологически приспособленный к борьбе, включается в активное соперничество.
 

      Имеется весьма много разнообразных решений проблемы, какие мужчины должны обладать какими женщинами, при каких обстоятельствах и как долго, равно как и менее обычной, но современной проблемы — какие женщины могут обладать какими мужчинами. Некоторые общества допускают периоды дозволенной свободы половых отношений, в которых люди, считающие себя способными справляться с большим числом представителей противоположного пола, чем это позволено в обычной жизни, получают возможность осуществить свою мечту. Некоторые общества практикуют передачу или временный обмен
185

 женами между друзьями, так что сотрудничество мужчин подкрепляется еще и половыми связями. Некоторые общества разрешают всем мужчинам, принадлежащим к одному и тому же клану, иметь половые сношения с женами каждого из них. Отсюда и происходит кажущееся нам странным правило, что в период беременности жена может иметь половые сношения только с супругом. Среди усиаи, обитающих на Большом острове в архипелаге Адмиралтейства, юноши и девушки в течение года под надзором взрослых предаются веселью, а в конце года устраивают праздник, после которого каждый может выбрать себе партнера на одну ночь. После чего девушки обычно выходят замуж за более взрослых мужчин, а юноши женятся на зажиточных и опытных вдовах. В некоторых обществах более сильным мужчинам, сильным борцам, охотникам, мастерам земледелия, носителям народных преданий разрешается иметь больше жен, чем остальным. И во всех обществах необходимо в решении этой проблемы иметь в виду не только реальное положение вещей, такое, как относительная нехватка мужчин или женщин, но и мечты, воспитанные этим конкретным обществом. Мужчина-мундугумор будет обращаться со своей единственной женой так, как если бы она была одной из нескольких жен, потому что идеальный мужчина у мундугуморов — это муж нескольких жен, хотя сам он, слабый и бедный, может иметь всего лишь одну хромую жену, покрытую лишаями, в то время как у его брата их восемь или девять. Но мужчина-арапеш с двумя женами, одна из которых — вдова его брата или беглянка из более воинственных равнинных племен, будет всегда относиться к каждой из жен, как если бы она была его единственной, той, которую он кормил и лелеял в течение всего долгого периода обручения. Народ манус, сам пуритански моногамный, живущий среди жизнерадостных полигамных племен, считает, что в мире катастрофически не хватает женщин. Поэтому они не только стремятся обручить своих сыновей как можно раньше, но и повествуют о самых непристойных схватках в потустороннем мире за душу каждой умершей женщины. Папуасы кивай практикуют чрезвычайно усложненные магические ритуалы, для того чтобы обеспечить своим мальчикам удачный брак, а у эскимосов распространены как убийство младенцев-девочек (основывающееся на теории, что девочек слишком много), так и полигамия, приводящая к отнятию жен у других, так как женщин недостаточно.
186

      Все эти ситуации соперничества, однако, касаются взрослых, безотносительно к тому, оказывается ли в их основе борьба между более сильным взрослым и слабым юношей, или же между более привлекательной молодой женщиной и более обеспеченной старой, или же, наконец, борьба между сверстницами. Но имеется и еще одна проблема, которую должно решить каждое общество, — защита сексуально незрелых, лежащая в основе проблемы инцеста. Мы уже рассмотрели различные способы обращения с развивающейся сексуальностью ребенка: как самоанский ребенок в годы своей половой незрелости защищен системой табу, налагаемых на отношения между братьями и сестрами; как идентификация ребенка с родителем того же пола, что и его собственный, придает особые формы напряженности и запретов отношениям с родителем другого пола. Защита детей от родителей, однажды принятая за желательную, связана и с потребностью защиты родителей от детей. Уберечь десятилетнюю девочку от посягательств отца — необходимое условие общественного порядка, но и защита отца от искушений — обязательное условие его социальной адаптации. Защитные механизмы, уберегающие ребенка от вожделений родителей, воспитываемые в нем, находят свое существенное дополнение в установках родителей по этому вопросу. Как правило, табу инцеста расширяется самыми различными путями, так что не развитый в половом отношении ребенок защищается от всех взрослых, хотя эта защита может быть как минимальной, например у каинганг, у которых все дети получают изрядную дозу сексуальной стимуляции от взрослых, так и максимальной, как в старой французской системе воспитания jeune fille.Эти запреты разрабатываются в виде неформальных табу, как, например, табу «развращения младенца», либо же в виде юридического определения «возраста согласия». Поколение назад матери объясняли своим дочерям это понятие как «возраст, в которомдевушка может согласиться себе на погибель».
 

      Основные правила инцеста охватывают три известных отношения в семье: отец—дочь, мать—сын, брат—сестра. Социальная необходимость правил, предотвращающих половое соперничество внутри семьи, хорошо иллюстрируется условиямисемейной жизни у мундугуморов. Там табу на брак между людьми различных поколений было нарушено, не выдержав создавшейся благодаря ему чрезмерно усложненной системы брачных отношений. Мужчины получили возможность обменивать своих дочерей на новых жен для себя. Но это породило соперничество между отцом и сыном за дочь-сестру, так как и тот и другой хотели ее обменять на жену. Общество мундугуморов превратилось в джунгли, где каждый мужчина стал врагом другого. Оноеще существует только благодаря памяти о прежних социальных нормах, все еще соблюдаемых некоторыми людьми. Но именно
187

эта память и не дает обществу приспособиться к новым условиям. Первичная задача любого общества — сохранить сотрудничество людей в кооперативных формах труда, и любое положение вещей, делающее всех членов общества врагами друг друга,для него фатально. Если мужчина — человек, обеспечивающий свою семью, то он должен обеспечивать своих сыновей и племянников, а не конкурировать с ними. Если ему необходимосотрудничать с другими мужчинами, то он обязан разработать правила взаимоотношения с ними, исключающие прямое сексуальное соперничество.
 

        Общества, сложившиеся на основе принципа взаимопомощи мужчин, а не их соперничества, могут перестроить табу наинцест так, что в них будет подчеркиваться не необходимость удерживать родственников от борьбы между собою, но необходимость устанавливать с помощью браков новые родственные связи. «Если ты женишься на своей сестре, — говорит арапеш, — то у тебя не будет шурина. С кем же тогда ты будешьработать? С кем охотиться? Кто поможет тебе?» И гневное осуждение вызывает антисоциальный человек, не выдающийсвою сестру или дочь замуж, ибо обязанность мужчины — создавать новые родственные связи с помощью женщин, принадлежащих к его семье. Но приобретение себе шурина для совместной охоты, как у арапешей, невестки, чтобы командовать ею, как у японцев, или даже разрешение на царский инцест между братом и сестрой, как у древних египтян или гавайцев, — все это усовершенствование основного принципа инцеста. Им же является и расширение круга лиц, охваченных инцестуальными запретами. Иногда это расширение может простираться так далеко, — как, например, у австралийских аборигенов, — что только благодаря великому чуду молодой человек может найти себе жену. В своей основе правила инцеста — способ, с помощью которого сохраняется семейная ячейка, а отношения внутри ее становятся личными и индивидуальными. Распространение правил инцеста на различные формы защиты всех молодых, детей всего общества, их защиты от эксплуатации или негуманного отношения к ним — лишь один из примеров того, как охранительные и защитные находки нашей человеческой истории служат моделями для регулирования более широких аспектов социального поведения.

Примечания

1 Я обязана пониманием этого важного отличия и его проявления в общественной жизни С. Цукерману (Zuckerman S. Functional Affinities of Man, Monkeys and Apes. Harcourt Brace, 1933).
2 Краткое описание некоторых из этих контрастов см.: Mead M. Contrasts and Comparisons from Primitive Society // Annals of the American Academy of: Political and Social Sciences. 1932. Vol. 160. P. 22—28.
3 Это делалось женщинами из племени ареои на древнем Таити и некоторыми женщинами из индейского племени натчез, которые таким образом могли повысить свой социальный статус.
4 Seligmen B.Z. Incest and Descent, Their Influence on Social Organization // Journal of the Royal Anthropological Institute of Great Britain and Ireland. 1929. W. LDC. P. 231—72; Fortune R. Incest // Encyclopedia of the Social Sciences / Ed. by R.4.Edwin, ALJohnson.,New York: MacimUan. 1932. Vol. 7. P. 620-22.