На следующих страницах:
В. Петрухин. «Проводы Перуна»:
древнерусский «фольклор» и византийская традиция

В. Орлов. Поклонение силам природы в магрибинском «народном исламе»

Вяч. Вс. Иванов. Мотивы восточнославянского язычества
и их трансформации в русских иконах

 


А.Я. Гуревич


Язычество христиан или христианство язычников


Гуревич А.Я. Избранные труды. Крестьянство средневековой Норвегии. - СПб., 2006, с. 109-115

 


Представления об историческом процессе, его характере и сущности, как мы старались показать, заложены в саге о конунгах в самом материале, в его отборе и способе подачи. Ничего подобного развертыванию философско-исторической концепции теологически ориентированными историками западного Средневековья скандинавская историография XII и XIII вв. не знает. Ей неведома дихотомия земной и сакральной истории, резюмирующейся в борьбе между «Градом Божиим» и «Градом Сатаны». История, как она рисуется в исландских сагах, вся целиком происходит на земле, в ней действуют активные люди, преследующие свои собственные, человеческие цели и интересы и движимые судьбой. Идея судьбы, играющая огромную роль в сознании скандинавов той эпохи, не предполагает дуализма времени и вечности, который лежит в самой основе христианской исторической мысли. Судьба - это внутренний стимул человеческого поведения, она имплицирована в людях, в их поступках и в чисто человеческих коллизиях, а не возвышается где-то над ними, подобно божественному провидению христианства. Христианское влияние, несомненно, затронувшее этот способ осознания мира, все же не привело к коренной его перестройке.

В «Круге Земном» приводятся многочисленные доказательства превосходства «истинной веры» над язычеством. Христианство сильнее язычества, в конфликтах оно неизменно одерживает победу, хотя сила христианства понимается не столько в моральном плане, сколько в практическом, если не сказать — физическом: крест и молитва превозмогают колдовство и магию, чудо святого конунга повергает в прах суеверного и неверующего, ветер дует против язычников в благоприятную для Христовых людей сторону и т.п. Снорри
109

не осуждает, по крайней мере явно, конунгов-язычников, несмотря на то, что заслуги государей, трудившихся над обращением в христианство своих подданных, всячески подчеркиваются. Он усердно собирает рассказы о чудесах, содеянных святым Олавом, тщательно отмечает как важные факты постройку церквей и монастырей, приобретение реликвий святых и посещение норманнами Палестины; обычные для средневековой историографии и агиографии сюжеты представлены в его сагах довольно широко.

Но христианство одолело язычество преимущественно лишь в сфере обрядовой. Снорри не скрывает, что крещение скандинавов выразилось в первую очередь в утверждении внешних форм социального поведения и в отказе от языческих жертвоприношений и возлияний. Язычник для него тот, кто употребляет в культовых целях конское мясо и кровь и поклоняется идолам, христианин этого не делает. Что же касается внутренних убеждений человека, то усвоение христианского мировоззрения оставалось в высшей степени неполным и поверхностным. Так было, явствует из «Круга Земного», в XI и начале XII в. Святой конунг Олав Харальдссон огнем и мечом искоренял языческие капища и истреблял всех противившихся крещению, но попытки его объяснить норвежским бондам смысл евангельского учения принесли мало успеха.

Однако и во времена Снорри переход в «истинную веру» далеко еще не привел к полному разрыву с языческими представлениями и ценностями. Учение Христа оказалось в Северной Европе недостаточно привлекательным и малодоступным пониманию не только невежественных бондов, но и такого образованного и мыслящего человека, как сам Снорри. Многое из христианского учения эти люди воспринимали в более привычных и близких им категориях язычества. Взаимодействие старых и новых представлений о правящих миром силах не было органичным. В частности, учение о божественном провидении переводилось в их сознании на традиционный язык представлений об удаче и судьбе 1.

Нетрудно заметить, что отношение Снорри к языческим божествам не всегда отрицательное. Асы превращены им в «культурных героев», основателей северных королевских династий; Один не лишен известного обаяния. Снорри близки и понятны доблести, культивировавшиеся в дохристианской среде, как дороги ему поэзия и мифология, насыщенные языческими сюжетами, более того — проникнутые духом язычества. От него не скрыта связь между старой религией и традиционными вольностями народа, а равно и связь христианизации с усилением королевской власти и ее произвола. Достаточно ясно ему и то, что торжеством своим христианство в Норвегии обязано в большей мере не проникновению «света истины» в души людей, а насильственной политике конунгов, выжигавших язычество и грубо, по-викингски заставлявших население признать духовенство и платить десятину. Разрушая языческие капища и разбивая боевыми молотами изображения Тора и Фрейра, увеча и убивая отказывающихся креститься, норвежские конунги-миссионеры мало чем отличались от тех же язычников: не проповеди слова Божьего, всепрощения и смирения, а насилию отводили они центральное место в политике христианизации страны. Посетив, как положено, мессу, они перед боем приказывали своим скальдам исполнять воодушевлявшие воинов песни чисто языческого содержания. В католическом духовенстве они видели прежде всего политического союзника, который мог быть полезен, но вряд ли достойных наставников и учителей жизни.
110

Ни о каком моральном авторитете клира нет и речи: среди священников упоминаются и лицемеры, и насильники, и противники святого Олава, и сам архиепископ оказывается преимущественно политиком и стяжателем церковных богатств и доходов. Духовенство в Норвегии в основном опирается на поддержку королевской власти, а эта последняя, преследуя свои цели, полностью подчиняет его себе (борьба между церковной и светской властями развернулась в Норвегии уже при Сверрире, и в сагах, написанных Снорри, не находит отражения).

Трезвый, лишенный какой-либо экзальтированности и риторики подход к вопросам веры преобладает в «Круге Земном» и отличает ее от многих сочинений средневековых историков. Это отличие выражает специфику мировоззрения Снорри, ибо, если отвлечься от рассказов о христианских чудесах и нередких обращений конунгов к Господу Богу, ниспосылающему им победу в бою, то в основе понимания хода истории окажется отнюдь не божественное провидение. Силы, движущие человеческими деяниями, по Снорри, не столько таятся в деснице всемогущего Бога, на Которого время от времени он (чаще устами своих персонажей) не забывает сослаться, сколько коренятся в самих людях. Мы уже видели, что идея судьбы в сагах о конунгах имела мало общего с учением об управлении миром верховной волей Творца. В этой связи следует отметить, что в «Круге Земном» упоминаются люди, не верившие ни в каких богов, но лишь «в собственную силу и мощь», — воззрение, отнюдь не характерное для христианства, но очень показательное с точки зрения этики скандинавов конца эпохи викингов, когда языческая вера уже расшатывалась, а христианство не могло предложить этим людям удовлетворявших их и понятных им идеалов. Вера человека «в собственную силу и мощь» — это вера в судьбу и удачу. Оторванные от родовых групп и старых святилищ, эти люди «без корней» привыкли полагаться только на самих себя.

Один из них утверждал, что подобной веры ему вполне достаточно. Но теперь я хочу верить в тебя, конунг», — сказал он, обращаясь к Олаву Харальдссону, на стороне которого выразил желание принять участие в решающем бою (Ol. helga, 215). Вера в себя, в свою силу легко сочеталась с верой в силу другого человека, обладавшего особыми свойствами и способностями. Как мы видели, у скандинавов было распространено убеждение, что конунгу сопутствует чрезвычайная «удача» и все, находящиеся вблизи него, служащие ему или связанные с ним дружбой и обменивающиеся подарками, могут получить частицу его «счастья», приобщиться к его силе. В этих верованиях, которые Снорри, по-видимому, не ставит под сомнение, опять-таки проявляется установка на активность человека, следующего повелениям заложенной в нем судьбы и не ищущего оправдания своего поведения в ссылках на какую-либо трансцендентную силу. Скандинавское и в особенности исландское средневековое христианство представляло собой довольно тонкую пленку, под которой скрывались разнородные верования и суеверия, уходившие корнями в дохристианскую древность.

Эта противоречивость между официальным вероисповеданием и подлинным мировоззрением пробивается и в «Круге Земном». В ней как бы совмещены два временных пласта: один — восходящий к языческой эпохе, и другой - ко времени самого Снорри. Ранний пласт запечатлен преимущественно в стихотворениях скальдов. Языческие представления и ценности не восхваляются в «Круге Земном» непосредственно. Но обильно ци-
111

тируемые в тексте саг о конунгах песни скальдов - порождение дохристианского мировоззрения и пронизаны языческим духом.

Служат ли эти поэтические цитаты простым украшением рассказа Снорри? Сомнительно. Известно, что Снорри был великим знатоком скальдической поэзии, скальдом (хотя и не первоклассным) и написал трактат об искусстве стихосложения — «Младшую Эдду». Многие ученые склонны рассматривать это его сочинение как проявление исландской средневековой учености, имевшее для него в значительной мере антикварный интерес. Точно так же некоторые песни «Старшей Эдды» и другие произведения исландской литературы XIII в. нередко истолковываются как «философские мифы», как искусные стилизации «под старину». Но не совершается ли таким путем перенос в совершенно иной мир явлений, ставших возможными впервые в Новое время?

Ученый «антиквар» или поэт, восхищающиеся «примитивными песнями» и сознательно подражающие внутренне чуждой им древности, — фигуры, хорошо известные в эпоху романтизма. Однако имеет ли смысл искать предшественников Макферсона, Чаттертона или Мериме в древней «Туле»? Ведь до возникновения подобных стилизаций европейская культура прошла огромный путь, преодолела Средневековье и лишь после этого пыталась к нему возвратиться как к чему-то отделенному от нее самой и большими пластами времени, и глубокими качественными сдвигами в духовной жизни.

Снорри не был оторван от язычества в такой степени, чтобы смотреть на него только «извне». Не впадая в модернизацию и антиисторизм, невозможно объяснить живой и неистощимый интерес Снорри к языческой поэзии и мифологии одной его любознательностью, эрудицией и т.п. Как мы видели, миф оказался для Снорри наиболее естественным и единственно возможным средством объяснения истории и организации фактов ее в связную и убедительную для современников картину. Сотни скальдических вис, насыщенных языческими реалиями, выполняли по сути дела ту же функцию, что и миф об асах и происходящих от них Инглингах: живые люди и события человеческой истории даны в сопоставлении с миром богов и героев и сами героизируются. Этот контрапункт порождает тот эффект, который, очевидно, произвело исполнение скальдом Тормодом древней песни о легендарном Бьярки перед войском Олава Харальдссона, готовившимся к решающей битве при Стикластадире: сподвижники конунга, вдохновленные этой песнью, так и назвали ее — «Призыв к бою».

Как сочетались в сознании одного человека языческие и христианские представления? Трудный вопрос. Но вот что рассказывает «Круг Земной» об обращении в новую религию исландского скальда Халльфреда. Он однажды повстречался в Норвегии с конунгом Олавом Трюггвасоном, и тот предложил ему креститься и вступить в его дружину. Халльфред выразил готовность так сделать при условии, что крестным отцом будет сам конунг и что Олав никогда не прогонит его из своей дружины. Халльфред перешел в христианство ради того, чтобы служить знаменитому конунгу и пользоваться его милостями.

Но Снорри опустил при этом другую часть информации о Халльфреде, которая его, по-видимому, не заинтересовала. Для нас же она чрезвычайно важна. В «Саге о Халльфреде» рассказывается, что, приняв крещение, этот скальд никогда не поносил старых богов, хотя другие дурно отзывались о них.
112

— Нет нужды в осуждении богов, говорил он, даже если он в них более не верит. Прежде я поклонялся мудрому Одину, теперь же пути людей . иные, чем все, чему я учился сызмалу.
Конунг осудил этот стих:
— Ты должен искупить его.
Тогда Халльфред произнес другую вису:
— Все когда-то сочиняли песни так, чтобы заслужить милость Одина. Я вспоминаю хвалебные висы моих предков и неохотно — ибо власть Одина была мне по душе, - отворачиваюсь от мужа Фригг (т.е. Одина - А.Г.), потому что я служу Христу.

Эта песнь еще более не понравилась конунгу, и тогда Халльфреду пришлось сложить стих, осуждающий асов и содержащий мольбу к Христу простить его. Но после этого, уехав в Швецию, скальд женился на язычнице и впал в прежние заблуждения, в которых и пребывал до тех пор, пока во сне не явился ему конунг Олав и не возвратил его к «истинной вере». В своей последней песни Халльфред делает ценное признание: он не боялся бы смерти, если бы не страх перед адом 2.

Кто же Халльфред - язычник или христианин? Один ему по душе, но емужотелось бы служить конунгу, а для этого необходимо быть христиани-номЖроме того, он не может остаться безучастным к угрозам католических миссионеров, суливших загробные кары язычникам и грешникам. В XII в. на исландский язык была переведена с латыни небольшая книжка «Lucidarius», пособие по богословию, приписываемое Гонорию Отенскому. Эта книга, завоевавшая в Средние века широкую популярность, наряду с изложением библейской легенды и основ христианского вероучения, утверждала, что ббльшая часть человечества обречена на адские муки и что одним из лучших развлечений для праведников в раю будет зрелище того, как поджариваются грешники в пекле. Люди определенных занятий осуждены все целиком, среди них и бродячие певцы-жонглеры, менестрели - слуги Сатаны. А разве скальд - не тот же менестрель?


Приходилось повиноваться слугам Христа и посещать церкви, и если христианин - тот, кто выполняет предписанные обряды, то средневековые исландцы — христиане. Об одном из таких христиан повествует «Книга о заселении Исландии».

Вера Хельги Тощего казалась «очень смешанной, он веровал во Христа, но обращался за помощью к Тору, отправляясь в плаванье по морю, а также в трудные моменты и во всех делах, когда нужно было принять важное решение». Но, может быть, Хельги — исключение? Ари Торгильссон сообщает в «Книге об исландцах» (гл. 7), что когда альтинг постановил принять христианство, то всем исландцам было по-прежнему разрешено есть конину (мясо, употреблявшееся при языческих ритуалах) и «выносить» детей (т.е. оставлять в пустынных местностях новорожденных, которых не могли прокормить). «Если люди желают совершать языческие приношения, могут делать это тайком, но под угрозой объявления их вне закона, если это выйдет наружу». Правда, добавляет Ари, вскоре эти языческие обычаи пришлось упразднить, как и все прочие, но цитированная оговорка разоблачает смысл официального принятия христианства: ясно, что новая вера была нужна преимущественно для того, чтобы удовлетворить требования норвежского конунга, с которым исландцам приходилось считаться. По душе же исландцам были старые
113

боги и жертвоприношения, гарантировавшие благополучие страны. Христианизация снаружи, а внутри? Принятие новой религии - политический акт, но овладело ли христианское учение сознанием каждого отдельного человека? Для того чтобы утвердиться в индивидуальном и общественном сознании, этой религии требовалось преодолеть еще плотный слой мифологических представлений и верований.

Конечно, время создания «Круга Земного» отстоит более чем на два столетия от времени, когда жили Халльфред и Олав Трюггвасон и когда альтинг принял это соломоново решение. В течение XI и XII вв. церковь в союзе с королевской властью приложила немало усилий для обращения скандинавов в новую веру, сменилось несколько поколений людей, уже привыкших к ней. Однако приходится помнить, что без постоянной активной помощи государства духовенство не могло рассчитывать на быстрый и решающий успех, - а государства-то в Исландии и не было!

Записанные преимущественно в XIII в. саги об исландцах проникнуты духом, имеющим мало общего с христианством. Когда же в них иногда упоминается Христос, то это происходит по очень странным поводам. В «Саге о названных братьях» (гл. 3) сообщение о том, что юноша Торгейр сумел умертвить убийцу своего отца, сопровождено следующим комментарием:

«Всем, кто слышал эти новости, казалось удивительным, что такой молодой человек убил столь могущественного хёвдинга и великого воина, как Едур. И все же в этом нет ничего странного. Ибо Творец мира создал и вложил в грудь Торгейра такое бесстрашное и твердое сердце, что он ничего не побоялся, но был неустрашим, как лев, во всех испытаниях его мужества. И так как все добро сотворено Богом, то и бесстрашие тоже сотворено Богом и вложено в грудь мужественных людей, а равно и свобода и сила поступать так, как они желают, хорошо это или дурно. Ибо Христос сделал христиан своими сыновьями, а не рабами, и он вознаградит каждого по его заслугам».

В сагах, конечно, легко найти и иные следы влияния христианства, не искаженного до такой же степени моралью, которую можно назвать викингской, но чего в них нет, так это мотивов смирения и самоотречения («Христос сделал христиан своими сыновьями, а не рабами»)3. И в сагах об исландцах, и в сагах о конунгах перед нами проходят личности, отстаивающие свои права и собственное достоинство. Реакция этих людей, вызываемая посягательствами на их честь, кажется нерефлективной, почти автоматической, перед ними никогда не встает дилемма: отмстить обидчику или простить ему? Веления традиционной морали — непререкаемые и никем не обсуждаемые императивы.

Халлдор Лакснесс сказал однажды, что хотя язычество и христианство долго существовали в Исландии бок о бок, они могли объединиться не больше, чем холодная вода и расплавленный свинец. Для Лакснесса это «самоочевидная вещь». Мы не уверены в абсолютной справедливости такого утверждения, вероятно, вопрос сложнее, и обе религии не просто сосуществовали, но и взаимодействовали одна с другой. Однако в том, что в процессе такого синтеза христианство утрачивало немалую долю своей цельности и пропитывалось духом, по природе ему не свойственным, а язычество, перестав быть культом, оставалось и в XIII в. не только важнейшим источником поэтического вдохновения, но в известной мере и основой мировоззрения исландцев, - сомневаться трудно.

Даже много позднее, когда христианизация давно завершилась, норвежские государи по-прежнему черпали воодушевление и находили утешение не
114


в сочинениях католических патеров, а в сагах о своих предках, очевидно более доступных их разумению и более близких им по духу. Прикованный к смертному одру конунг Хакон Хаконарсон приказал читать ему латинские книги, но вскоре ему показалось трудным следить за чтением и понимать его, и он велел ночью и днем читать скандинавские саги. Сперва ему читали саги о святых людях, а когда они закончились, перешли к королевским сагам, начиная с саги о Хальвдане Черном и далее обо всех норвежских конунгах, одном за другим 4. Приняв последнее причастие и отдав необходимые распоряжения, Хакон Хаконарсон продолжал слушать чтение саг вплоть до конунга Сверрира. «Сага о конунге Сверрире была дочитана около полуночи, и вскоре после полуночи всемогущий Господь забрал конунга Хакона из этого мира» (Нак. Нак., 329-330). Это случилось в 1263 г. При Хаконе Хаконарсоне окрепло норвежское государство и завершились процессы феодализации, усилилось влияние западноевропейской культуры и церкви, и тем не менее сага продолжала успешно конкурировать с произведениями церковной образованности.


* * *


Отличаясь от христианских хроник и историй своеобразной реалистичностью, трезвостью и «заземленностью» (непринятием в расчет в качестве двигателя истории небесных сил и божественного замысла), саги уступают западноевропейской историографии XII и XIII вв. в философичности; они не ставят и, естественно, не могут сознательно поставить проблемы смысла человеческой истории. Богословско-телеологическая интерпретация истории была в то время неизбежной стадией рационального освоения исторического процесса, стадией, которая могла быть преодолена лишь при переходе к Новому времени. Но, как мы видели, королевская сага далека от такого рода философии истории.


Мы не проводили фронтального сопоставления королевских саг со средневековой европейской историографией, - для этого потребовалось бы специальное исследование и рассмотрение многих других особенностей саги, на которых мы не имели возможности останавливаться. Задача, которую мы перед собой ставили, заключалась не в определении места, занимаемого королевскими сагами в общем развитии мировой исторической мысли, а в раскрытии в них немаловажного аспекта мироощущения, мировидения древних скандинавов. Мы хотели выяснить некоторые черты культуры народов европейского Севера в эпоху, когда роль этих народов, и прежде всего исландцев, в истории мировой культуры была особенно велика.
115

Примечания


1 То же самое наблюдалось и у других германских народов. Например, в религиозной поэме «Heliand» («Спаситель»), написанной в Саксонии в IX в., Христос фигурирует не в качестве учителя, а в роли воинственного конунга, возглавляющего дружину апостолов, и борьба между силами добра и силами дьявола изображается как вооруженная вражда двух войск. «Агнец божий» превращен здесь в «славного вождя», раздающего не благословения, а щедрые подарки; вера в Спасителя интерпретируется как дружинная верность вождю; Спаситель не спасает от зла (в духовном смысле), но защищает верных ему против зла (как внешне противостоящей им угрозы) так же, как избавляет их от голода; Сатана - воплощение неверности, а Иуда -нарушитель присяги и т.п. Автор поэмы, вне сомнения, христианин, но понимание им новой религии в высшей степени своеобразно!
Переплетение языческих представлений с христианскими мы найдем и в англосаксонском эпосе «Беовульф» (VIII в.). Этот причудливый сплав несовместимых, казалось бы, мировоззрений нередко ставит ученых в тупик, выход из которого они ищут в предположении, что в текст языческой поэмы были впоследствии кем-то вкраплены христианские мотивы. Но подобные попытки избавиться от решения действительно сложной проблемы неубедительны. Христианизация варваров в эпоху раннего Средневековья повсюду приводила к возникновению своеобразного сочетания в одном сознании старого с новым. Можно было бы указать на такие выдающиеся фигуры этой эпохи, как Карл Великий или Альфред Уэссекский: даже эти поборники католицизма, боровшиеся с язычниками, внутренне не вполне отрешились от дохристианского миропонимания; трудясь на поприще утверждения церкви, они оставались приверженцами германской культуры, проникнутой далеко не христианским духом.
2 Согласно другой версии, Халльфреду перед смертью явилась fylgjukona - воплощение его «удачи» в образе женщины, — чисто языческий мотив!
3 Представители норвежского духовенства отличались теми же чертами характера и поведения, какие были присущи светской знати. Священник Тангбранд, отправленный Олавом Трюггвасоном крестить исландцев, убил нескольких человек и среди них двоих за то, что они сочинили хулительные песни против него. Епископ Сигурд, присланный в Норвегию датским конунгом Кнутом, настраивал бондов против Олава Святого: в его речи, приводимой в «Круге Земном», нет даже упоминания Бога, — это страстная политическая инвектива, содержащая обвинения Олава в жестокости и призывающая к жестокости же по отношению к нему. Мало того, после гибели конунга Олава епископ приложил усилия, чтобы уничтожить гроб с его телом, и только хитрость приверженцев павшего конунга помешала ему это сделать.
4 Возможно, Хакону читали «Красивую кожу», упомянутый выше обзор истории Норвегии, написанный примерно в одно время с «Кругом Земным».

 

 

 


 




Содержание | Авторам | Наши авторы | Публикации | Библиотека | Ссылки | Галерея | Контакты | Музыка | Хостинг

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru

© Александр Бокшицкий, 2002-2011
Дизайн сайта: Бокшицкий Владимир