|
На следующей странице:
Валерий Подорога. Из книги Феноменология тела.
И. А. Седакова
Крик в поверьях и обрядах, связанных с
рождением и развитием ребенка
Мир звучащий и молчащий: Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян /
Отв. ред. С.М. Толстая - М.: Изд-во "Индрик", 1999, с. 105-122.
«Мир кричащий» — так, перефразируя заглавие сборника, можно определить тему этих заметок. Очевидно, что крик, подобно
другим компонентам архаической картины миры, независимо от
того, получают ли они акустическое выражение или нет, обладает
полисемией и полифункциональностью. Крик имеет отношение к
различным сферам— человеческой, природной и мифологической, он бывает словесным и бессловесным, может использоваться
в охранительной, отгонной и продуцирующей магии. Расширение
этнокультурной семантики и прагматики крика связано еще и с
тем, что во многих языках (и славянских, и неславянских) глаголы
со значением 'кричать' имеют и семантику 'плакать'. Полисемия
слова обусловливает тот факт, что кричать оказывается элементом
длинного ряда неполных синонимов: рус. вопить, выть, кликать,
плакать и др., болг. виком, плача, пищя, серб.
викати, лелекати.
Еще в большей степени это характерно для существительного крик
рус. вопка, вопль, клик, плач; болг. вик, крясък, писък, плач;
серб. вика,
граjа, дрека, кукњава, лелек и др.
Семантическое развитие слов-синонимов кричать приводит к такому значению, как 'звать, приглашать', ср. рус. сиб. реветь, пcк., новг., тамб. вопить— 'звать'
[Даль,
3, с. 168; 1, с. 29], то же и в других славянских языках. Лексемы со
значением 'кричать', 'плакать', 'звать' в метаязыке обрядов составляют целую группу терминов, определяющих разнообразные сакральные речевые действия, а производные от этих глаголов обозначают фрагменты ритуалов и магические акты, а также обрядовые
предметы, лица, мифологические персонажи, болезни и т.д.1. Суммарное значение повышенной фонации и интенсивного голоса можно составить лишь с учетом семантики и прагматики всех видов крика во всем объеме традиционной культуры (своего рода langue).
106
Крик в раrolе конкретного обряда или магического акта детализируется в зависимости от субъектов, места, действия и некоторых
дополнительных обстоятельств. В данной статье в качестве раrolе
избран звуковой ряд поверий и ритуалов, связанных с рождением и
развитием ребенка, т. е. с определенным отрезком жизни и младенца,
и его матери. Многое в поведении женщины во время беременности
влияет на будущие свойства и качества ее ребенка. Для этого периода характерно повышенное внимание к миру, особое восприятие и
интерпретацию внешних шумов (звуковосприятие) и кодифицирование речевого и звукового поведения (звукопроизводство) будущей матери и ее окружающих.
В «пассивное» (крик= звучание) звуковое поле женщины до родов
входят крики животных и птиц, по которым гадают об исходе беременности 2. До и после появления ребенка на свет особое внимание
уделяется зову и окликам непонятного происхождения, и здесь система семейных обрядов смыкается с демонологическими и народно-медицинскими представлениями. Если женщине снится, что ее
окликают, значит, она больна, и ее нужно лечить [СбНУ 1905, кн.21,
с. 54]. Неведомые крики в народном восприятии таят в себе потенциальную опасность, ведь они идут из «иного» мира, отвечать на них
нельзя, — это повлечет за собой смерть или тяжелую болезнь (подробнее о речевом поведении при контакте с нечистой силой см. статью Е.Е.Левкиевской об апотропеической магии в наст. сборнике).
«Активное» (крик = действие) звуковое поведение женщины во
время беременности, родов и после появления ребенка на свет
строго регламентируется. Повсеместно у славян будущей матери запрещается кричать, ссориться и браниться. Родив, женщина также
не должна повышать голос, кричать, громко разговаривать, петь.
Сведения же о криках при родильных муках очень малочисленны,
видимо, сокрытие звуков согласуется с известным обычаем утаивания самих родов и изоляции женщины. Единичны свидетельства о
том, что роженица кричит и стонет, а возле ее кровати ей вторит
муж [Попов 1903, с. 342]3.
107
Еще один вектор изучения
крика в родинах— это анализ его
символических функций и приписываемых ему магических свойств.
Считается, что громкий голос обладает продуцирующими свойствами и обеспечивает желаемое, ср. сербский ритуал выкрикивания
перед дверью спальни молодых в свадебной обрядности — «Мальчик!» или «Девочка!» (т.е. продуцирование желаемого заранее, до
наступления беременности). В Полесье подобные выкрики совершались уже во время родов: если отец хотел сына, он бегал вокруг
дома или залезал на крышу и кричал [ПА, Великая Весь Репкинского р-на Черниговской обл.]. Особый случай представляет крик в
церкви, который, видимо, более чем обычное заговорное слово,
может быть равнозначен действию [Топоров 1993, с. 13]. Мы имеем
в виду известный хорватам обычай в случае рождения ребенка «в
сорочке» (а это может грозить младенцу превращением в демона)
отправляться в церковь и кричать там трижды во весь голос: «Ребенок ангел!» [Компендиум 1981, №1284]. Считается, что подобная
констатация отпугивает от новорожденного нечистую силу.
К магическому использованию крика относится и «запугивание»
(при затянувшихся родах под окном у роженицы посторонние мужчины кричат: «Что же вы, леший вас подери, так долго копаетесь?»
[Попов 1903, с. 345] или «Пожар! Пожар» [Сумцов 1880, с. 8]).
Важной функцией крика в родинах является оповещение, ритуальное разглашение, следующее за сокрытием или умолчанием какой-либо информации, обычно пола и имени новорожденного: в
Болгарии после крещения дети бегут по селу с криками, сообщая
имя младенца, которое до этого строго держалось в тайне [РКС,374 — здесь и далее цифры означают номер дипломной работы в
Архиве]. К утилитарным функциям крика относится и использование его для приглашения, созыва гостей на родины (ср. соответствующий болг. термин этого праздника викане пита)4.
Наибольшее внимание в родильной обрядности с точки зрения
ее звукового поля концентрируется на крике ребенка: символическое значение имеют первые звуки, которые издает новорожденный, значительный по объему материал связан с криком-плачем
ребенка и «подменышей». Анализу младенческого крика и посвящена данная статья.
Семиотические оценки крика ребенка зависят от различных атрибутивов (времени и продолжительности, места и др.) и могут
принимать противоположные значения. Так, первый крик новорожденного обязателен 5, его ждут, он несет положительную информацию, символизируя жизнь и противостоя молчанию — небытию
и смерти, ср. русскую пословицу
108
«Кто родится — кричит, кто умирает— молчит». Эта символика не случайна, она имеет архаичные
истоки и коррелирует с уподоблением голоса жизни и жизненной
силе человека. Немаловажное значение имеет в данном контексте и
связь крика, особенно первого, с дыханием — непременным условием жизни. Отсутствие крика (и соответственно дыхания) при рождении воспринимается как аномалия и в народном сознании соединяется со сферой смерти. Неслучайны поэтому и дериваты от *mor/mer
для обозначения молчащего новорожденного — рус. обмерший и др.
Прозрачны и следующие интерпретации: быстро закричавший ребенок будет долго жить, а родившийся в обмороке и лишь потом
оживший будет болезненным и рано умрет [Никифоровский 1897,
с. 67; Яшуржинский 1893, с. 76], из него не будет толку [Кирсово].
Многочисленны описания приемов повитухи, направленных на
то, чтобы младенец подал признаки жизни, начал дышать и заплакал:
его шлепают [Вовк, с. 186], попеременно окунают в теплую и холодную воду [Пиринскикрай, с.382], дуют ему через соломинку в рот,
уши и др. [СбНУ 1905, кн. 21, с. 14]. Иногда совершаются действия с
последом — «двойником» новорожденного: не перерезая пуповину,
послед кладут на угли, чтобы согреть, затем поливают водкой. Считалось, что после этих процедур ребенок должен «ожить» и громко
закричать. Чтобы вызвать дыхание и плач, используется магия словесного крика. У русских считалось, что «обмершего» младенца
можно «откричать», т. е. вернуть к жизни выкрикиванием имени его
отца или умерших предков [Зеленин, 1, с. 57; Попов 1903, с. 357; Логинов 1993, с. 61], ср. подобные попытки у сербов криком привести
в чувство женщину: если во время родов жена теряет сознание, муж
громко зовет ее по имени [Антониевич 1982, с. 57].
По звукам, издаваемым новорожденным, гадают о его живучести,
долголетии и силе. Первый крик (его тональность, громкость и т.д.),
как и все первое,— находится в магической связи с будущим и
предрекает не только жизнеспособность ребенка, но и некоторые
его свойства и черты характера (вост.-сл. «толстый голос — хозяином
будет», если голос с визгом, родился болезненным, а если кричит долго и «шибко», будет «вздорным, вопливым и сердитым» [Попов 1903,
с. 359 и др.]). Украинцы полагают, что если новорожденный закричит
громко, значит, он живучий, слабо — будет плохо жить и не в силах
будет справляться с работой [Малинка 1898, с.283]. У сербов же считается, что если ребенок заплачет сразу, он будет трудолюбивым, если
109
при этом бьет руками — с сердитым характером, если сначала помолчит, а потом закричит несильно, без надрыва— будет умным
[Требешанин 1991, с. 111]. У болгар, слишком громкий крик младенца
свидетельствовал о том, что родился злой и жестокий человек [СбНУ
1905, кн. 21, с. 65]. Словенцы новорожденного держат за ноги, чтобы
кричал изо всех сил, — тогда он станет силачом [Орел 1944, с.266].
Крику младенца придается важное значение и в обряде крестин— своего рода второго рождения 6. Согласно южнославянским
поверьям, если при крещении ребенок плачет, он станет певцом
(ср. то же и при рождении [Компендиум 1981, № 1898]), будет здоровым, крепким, сильным, будет долго жить [Орел 1944, с. 272; Требешанин 1991, с. 133; ГЕМБ 1933, кнь.8, с. 60]. Русские также судят о
продолжительности жизни по звучности голоса младенца при погружении в купель [Зеленин, 1, с.216]. Белорусы полагают, что если
ребенок кричит, он будет сердитым и долговечным [Никифоровский 1897, с. 129].
Итак, первый младенческий крик необходим, однако он обладает
своеобразной градацией — «сильный» и «слабый», «мгновенный» и
«запоздалый», что и ставит его на разные полюса шкалы оценок и
соотносит с определенными будущими свойствами личности. Здесь
проявляется амбивалентность крика: с одной стороны, громкий голос как символ жизненной силы гарантирует долголетие (здоровье,
работоспособность и пр.), музыкальные способности, а с другой
стороны, излишняя фонация нежелательна и связывается с отрицательными, «негуманными», чертами характера— например, злостью и жестокостью 7.
Крик как плач (ср. криксы, плаксы) имеет совершенно иной семиотический и мифологический статус. Детский крик является имманентным свойством ребенка и выделяется специальным термином у многих народов, по этому признаку обозначается и грудной
ребенок— серб. викало, белорус, кугыкало. Слишком продолжительный, «нечеловеческий» ночной крик, однако, представляется
болезнью и всегда объясняется иррациональными причинами:
воздействием различных демонов, ведьмы, колдуна или наговором,
сглазом недоброжелателей, испугом, нарушением бытовых запретов.
Нередко плач смыкается и объединяется с такими болезненными
110
состояниями, как бессонница или беспокойство. Ребенок может плакать из-за того, что его сон «унесли» (посторонние люди или куры,
свиньи, коровы). Считается, что плач (как и сглаз, испуг/страх) может
перемещаться в пространстве — насылаться, передаваться и др., ср.
серб. набачена страва, рус. колдуны сажают крикуна, ревуна [Быт
1993, с. 130], болг. душмани напращат вик [РКС, 153]8. По белорусским поверьям, крыкса может иметь сезонный характер: Ена зимой
бываець и не даець ребятам, спаць [ЭСБМ, с. 131].
В заговорных формулах «от плача», когда нежелательное уничтожается, изгоняется (подробнее см. ниже), а желаемое берется,
выстраиваются ряды «положительного»: сон = покой = мир = кротость = тишина = молчание = не крик = здоровье и «отрицательного»: бессонница = беспокойство = крик = плач = болезнь.
Некоторые названия болезненного плача не маркированы, они не
содержат мифологических коннотаций, а только звуковые: болг. вик,
плач, рев, писък, серб. врисак, врискови, писка; рус. крик, плач, вопь.
Часть народно-медицинских терминов, однако, объединяет в себе и
симптомы болезни, и ее причины (демоны, насылающие болезнь),
входя, таким образом, и в метаязык народной демонологии: крикуха,
криксы, крикун, ревун и др. К этой группе лексики относятся и смежные названия, не апеллирующие к звуковому коду, они непосредственно указывают на происхождение болезни: например, рус. ночница, ночнушки, полуношница, щекотун, щекотаренка; болг.
мрачосване— «плач, детская бессонница», словен. посniса и мн. др.
Этнографические и фольклорные данные по детскому крику-плачу очень богаты и разнообразны. Они включают в себя предписания
и запреты (регламентация поведения беременной и правила обращения с ребенком), «этиологические»'поверья и былички, заговоры и
магические действия «от плача». Этот обширный материал отчасти
описан Л.Н.Виноградовой (заговорные формулы коммуникативного типа от плача вследствие бессонницы), В.В.Усачевой (вокативные формулы в магических лечебных действиях) и Т. В. Цивьян
(приемы защиты от дурного глаза— на албанском материале). Необходимо отметить, что в многочисленных славянских магических
способах избавления от детского крика на передний план выходят
различные коды — вербальный, акциональный, персональный и др.
(подробнее о семантических доминантах в ритуалах см.: [Толстая
1996, с. 89-103]). Нас же интересуют прежде всего те ключевые моменты, которые
позволяют раскрыть
111
народные представления о
голосе и звуковом поведении человека, в конкретном случае— о
болезненном плаче ребенка. При каталогизации основных концептов, существенных для восприятия и интерпретации крика, в контексте архаического «слышания» мира прежде всего следует выделить именно звуковые компоненты. Плач ребенка находится в магической связи с другими звуками, которые во временном плане
могут даже предшествовать его появлению на свет. К уже упомянутым запретам беременной повышать голос [СЕЗб 1909, кн. 14,с. 103; Логинов 1993, с. 30] добавим запрет на оплакивание покойников [Требешанин 1991, с. 87] (иначе ребенок будет плакать по ночам). Кроме того, считается, что звуки животных, которые слышит
будущая мать, могут передаться младенцу— отсюда распространенные запреты беременной и ее мужу резать кур и домашних животных, т.к. ребенок будет заходиться при плаче, пищать, как курица, когда ее режут (ср. кричит, будто его режут) [Родопи 1994,с.122]. В Полесье женщине запрещается пинать ногой домашних
животных, особенно свиней,— новорожденный будет кректать
[ПА, В.Злеев Репкинского р-на Черниговской обл.]9.
Звуковой код прослеживается в номинации и в магических приемах избавления от плача. Терминологизированные словосочетания,
описывающие способы унять крик, также включают лексемы со значением звукопроизводства или говорения: рус. крик отблеять—
«идти с ребенком среди овечьего стада»; крик открикивать — «читать от крику» — заговаривать [СРНГ, вып. 15, с. 254], крыксы и плаксы отговорить [Майков 1994, с. 34]. Болгары криком изгоняют плач,
и громкий голос выступает в своей отгонной функции: ночью младенца выносят во двор и три раза кричат: «Аиде вик низ горицу
иди» («Иди, крик, в лес») [РКС, 88].
Крику в символическом языке народной культуры противостоит
молчание, и этот мотив нередко эксплицируется в заговорных формулах [РКС, ЮЗ]. Болгары при плаче, вызванном испугом, отмеряют
три локтя веревки, затем делают из нее круг на груди со словами:
«Сидит (имярек) на берегу белой реки... Святая мать Богородица
говорит ему: „Почему (имярек) плачешь?" „Как мне не плакать, как
не кричать? Испугался я...". „Молчи, молчи, я тебя очищу как чистое серебро..."» [Родопи 1994, с. 69], ср. похожий русский заговор от
страха: «Сел (имярек) на дорогу, на перекресток, сидит и плачет. Идут
Господь и Богородица. Спрашивают: „Почему плачешь (имярек)?" „Как же не
плакать, если налетают на
112
меня дьяволы с рогами, да пугают меня, покою не дают". „Молчи, молчи, придут Господь с Богородицей и метлой его выметут, в леса отнесут, ребенку (имярек)
ничего не оставят"». Кроме того, в словесных формулах в обмен на
«крик и вонь» просят «тихава аньила» [Зеленин, 2, с. 785].
Молчание и тишина являются обязательным условием при совершении ряда магических и лечебных действий. В случае же с детским
криком безмолвие создает атмосферу подобия и способствует избавлению от крика. В Полесье в этих целях больного ребенка поят тихой
водой, набранной в тишине полночь на Голодную кутью [ПА, Хоробичи Гродненского р-на Черниговской обл.]. В Родопах мать, набрав молча в рот воды, при полной тишине домашних зажигает
прутик и, обходя колыбель, гасит его в воде со словами: «На кучето
аф, на котето мяф, на кукошки кряк, на люде вик, на гуведа реф, на
детету мир» («Собаке „Ав", кошке „Мяу", курице „Кудах", людям —
крик, коровам — рев, а ребенку— покой») [Родопи 1994, с. 122].
Своеобразная «раздача лишних звуков» в этой словесной формуле
очень символична. Здесь проявляется важный закон архаичного видения мира, который условно можно назвать нормативностью. Представления о норме и мере важны для всех областей народной культуры, однако наиболее очевидно они проявляются в традиционных
взглядах на ребенка. Здесь можно привести множество примеров
моделирования «нормального» ребенка, такого, «как все», однако ограничимся лишь теми, которые непосредственно связаны с его звуковым поведением. Подобно тому, как, согласно народным воззрениям, каждому человеку отводится определенный срок жизни — век,
конкретный удел, так и в деталях поведения существует предопределенность и нормированность. У каждого ребенка есть мера крика (его
громкости и продолжительности), превышение которой не укладывается в рамки упорядоченного мира. Излишний крик звучит диссонансом, воспринимается как хаос, нарушение порядка, имеющее непосредственное отношение к иному миру и миру демонов (ведь крик
пронзительный — характерная черта демонов)10. Очень показательны в этом плане многочисленные былички о подменыше, в частности в последних материалах Каргопольской экспедиции ребенок, который «ревит день и ночь», оказывается «обмененным», его приносит домовой или другая «нечисть» [ЖСт 1996, № 2, с. 57]. Аномальное
звуковое поведение (оно может быть полюсным — или постоянные
плач, визг, или абсолютное безмолвие) характеризует ребенка как «не
своего», подброшенного, рожденного не человеком, а демоном.
113
В заговорах болезненный плач может трактоваться как утроенный плач или удвоенный голос. Например, при лечении «лишнего»
крика болгары в Родопах гасят угли в «молчальной» воде, сопровождая эти действия троекратным ритуальным диалогом: «Что ты
гасишь?» — «У ребенка три плача, два гашу, один оставляю». Подобные действия совершают и с двумя угольками, называя их «два
голоса», и выбрасывают их из окна, считая, что избавились от плача
[Родопи 1994, с. 130; СбНУ 1890, кн. 2, с. 171].
В архаической картине мира нормативность проявляется и в
том, что каждое живое существо должно издавать «свои» звуки. Известные всем этнографам случаи заимствования чужого звукового
поведения всегда маркированы — либо предвещают беду (курица
поет петухом), либо используются человеком в обрядах сознательно
для обеспечения плодородия (см. статью В.В.Усачевой о звукоподражаниях животным в наст. сборнике). В случае же с криком ребенка,
кроме нормы в отношении громкости и продолжительности плача,
как нам кажется, имплицитно присутствует представление о том,
что болезненный крик может не принадлежать ребенку. Мы предлагаем именно такую трактовку заговорной формулы «раздачи звуков» домашним животным и птицам (см. выше). Л.Н.Виноградова
считает, что в этом заговоре изображается мир «свой» в противоположность «тому» миру, куда обычно отсылается болезнь («где петух не поет, корова не мычит, овцы не блеют» и т.д.) [Виноградова
1993, с. 163]. Эта интерпретация вовсе не противоречит нашему постулату, здесь сконцентрирован целый комплекс представлений.
Соотнесение детского плача со звуковым поведением животных и
птиц очень типично, поэтому для лечения активно используется
вся атрибутика и лексика, связанная со скотом и домашней птицей.
Чтобы избавиться от крика, ребенка берут в подол, идут с ним под
куриный нашест и шепчут: «Куры рабаи, куры сераи, куры чорнаи,
вазмитя сваи криксы ат хришшонага, йаражонага, малитвенанага
раба Божия (имя рек), аддайтя наш сон» [Майков 1994, с. 32-33]. Подобных текстов очень много, они отчасти описаны исследователями [Виноградова 1993, с. 162; Усачева 1994, с.233].
114
В свете нашей темы особый интерес представляет словесная
формула, в которой обращаются не к курам, а к петуху. Известно,
чтоо петушиный крик имеет множество символических коннотаций,
маркированных позитивно; в данной ситуации, применительно к
ребенку, он явно воспринимается как негативный: знахарка брызгает
водой петуха: «Петух-хрип, возьми с младенца Ивана хрип, а ему дай
сон» [Попов 1903, с. 69]. Итак, продолжительный крик ребенка— это
аномальное явление, от которого надо избавиться, отдав его, например, курам, петуху, свиньям, коровам или овцам, ср. болгарский заговор: «Нека овцете блеят за моето дете, а не то за овцете...» («Пусть овцы блеют за моего ребенка, а не он за овец») [СбНУ 1889, кн. 1, с. 87].
Продолжая тему домашних животных в ее отношении к детскому
плачу, отметим частотность приема буквального прочтения устойчивых языковых сравнений и использования образов «спокойных»
животных (овец и ягнят) в акциональной и вербальной частях ритуалов. Особенно это характерно для болгарской традиции, где сравнения «кроткий/тихий как ягненок/овца» находят многообразные
формы применения не только на языковом, но и на акциональном
уровне. Женщины собирают шерсть от овец и, смешав ее с сосновыми иголками, окуривают ребенка [Родопи 1994, с.133], приговаривают: «Да спи като агне» («Пусть спит как ягненок») [СбНУ 1905,
кн. 21, с. 52]. Бросают одежду младенца или свивальник туда, где
пройдет овечье стадо, и говорят: «Както са хрисими овцете, така да е
хрисимо дететето» («Как смирны овцы, так пусть будет смирно дитя»)
[РКС, 115; СбНУ 1905, кн. 21, с. 54]. Усиление признака спокойствия,
выражаемое в заговоре «да спи като вакло заклано агне» («Пусть дитя спит, как зарезанный ягненок») [РКС, ЮЗ], соотносится со вторичным использованием сакральных предметов, в данном случае
специально оставленных после обрядового заклания жертвенного
ягненка в день св. Георгия: свечу, которая горела на ягненке в этот
праздник, кровь ягненка и кусочек венка, которым его украшали,
зашивают в синий платочек и привязывают плачущему на шею со
словами: «Спи, как ягненок» [СбНУ 1905, кн. 21, с. 53].
Однако не только звуковым компонентам традиционной картины мира придается важное значение в представлениях о детском плаче. Так, старанием избежать, например, того, чтобы ребенок во время
крика вытягивался, объясняется болгарский запрет измерять рост
новорожденного, хотя более распространенной мотивировкой запрета служит то, что младенец может умереть [Капанци 1985, с. 170].
Особенно же заботились о том, чтобы младенец не «заходился от плача». У южных славян это проявляется в целом ряде запретов, связанных с закатом солнца. Словесное соответствие заход —
115
захожда се
(ср. представление о том, что если ребенок родится на заод слънце — ке се заоди, т.е. родившийся на закате будет заходиться от плача
[СбНУ 1897, кн. 14, с. 480]), безусловно, имеет и более глубокую мифологическую основу: закат солнца и наступающая темнота—
время опасное, когда активизируется нечистая сила. Из обилия рекомендаций беременной, нацеленных на предотвращение детского
плача, укажем лишь несколько: после захода солнца женщине
нельзя пить воду [РКС, Новоселско; Ангелова 1948, с. 184; СбНУ
1905, кн. 21, с. 42], расчесывать волосы [СбНУ 1892, кн. 7, с. 126], да и
все домашние стараются ничего не давать из дома, особенно огонь
[ГЕМБ1933,кн,.8,с.59].
В глаголах захождам, заходить может выделяться и развиваться
значение «ухода», «исчезновения», благодаря чему лечение приурочивается к закату солнца: «Каквото заожда слънцето така да зайде
и да бега плач от детето...» («Как заходит солнце, так пусть заходит
и убегает плач от ребенка») [РКС, 103; СбНУ 1905, кн. 21, с. 52].
Упоминание вечернего и ночного времени суток чрезвычайно существенно для понимания детского плача. Темнота может персонифицироваться и приобретать демонологические свойства. Так, словенцы считают, что демоны mracnina, mrak отнимают у ребенка сон,
у него болит голова, и он кричит и ревет [Орел 1944, с. 268]. Близко к
этому восприятие темноты и у болгар: хотя мрак не называется демоном, но весь контекст указывает на возможность такой интерпретации. В Родопах, например, уберегаются от мрака: окуривают щепочками в четырех углах дома и образовавшимся пеплом мажут лица детям, «чтобы их не нашел мрак» [Родопи 1994, с. 71]. Дериваты от
мрак (мрачeсва, мрачосване) обозначают болезненное состояние младенца, вызывающее беспокойство ребенка по ночам и крик.
Контакт с темнотой опасен для ребенка и его матери, поэтому
существует много бытовых запретов: повсеместно не оставляют пеленки ребенка на ночь; человек, вернувшийся из темноты, мрака, не
может сразу подойти к ребенку, иначе он будет плакать [ГЕМБ 1932,
кн.7, с. 83]. Сравнение идентичного материала из области Родоп
(посторонняя женщина, войдя в дом, перед тем, как прикоснуться к грудному ребенку, должна трижды поднести руки к огню [Родопи
1994, с. 133]) свидетельствует о том, что темнота синонимична неосвоенному пространству и противопоставляется свету (огню) и дому
как свое/не свое и человеческое/нечеловеческое. Т. В. Цивьян отмечает как особенно важную оппозицию видимого/невидимого в связи
116
с представлениями о дурном глазе [Цивьян 1993, с.166]. Потенциально опасным считается пространство вне помещения — двор, другие дома, где светятся окна, и особенно — отдаленные локусы —
лес, поляны, овраги и т.д. Считается, что плач может «напасть»,
«прийти», «появиться» именно извне (в связи с этим до крещения
новорожденного рекомендуется занавешивать окна, чтобы на ребенка не наслали крик). С другой стороны, условия спокойствия ребенка (сон, здоровье) можно «вынести» из дома, т. е. с представлениями о локусах коррелирует семиотика векторов действий и движений. Чтобы предотвратить внесение, вхождение в дом плача, —
вносится, оставляется хорошее, а плохое — удаляется, уносится, отсылается и т.д. На это ориентированы многие бытовые предписания
и запреты. Оставшиеся на ночь в доме с младенцем дают что-либо
матери, чтобы дитя не плакало. Если кто-то забыл об этом, ему напоминают: «Остави на детето сън» («Оставь ребенку сон») [СбНУ
1905, кн.21, с. 15]. Увидевший ребенка впервые обязательно кладет
для него монеты, чтобы тот не плакал [РКС, Новоселско]. С представлением о том, что можно «унести» сон, связаны запреты убирать
что-либо из комнаты, где спит ребенок. У болгар на праздновании
родин не разрешается выносить хлеб; родильница до очистительной
молитвы не дает никому огонь, чтобы ребенок не был крикливым и
плаксивым [РКС, 48; РКС, 93; СбНУ 1890, кн.З, с. 141 ].
Указанные выше примеры и выделенные мотивы — лишь малая
часть из обширного круга представлений о детском плаче. Безусловно, многое в этих поверьях и магических действиях базируется на
народной вере в материальность голоса и плача и возможность их
отчуждения. Крик, подобно другим болезням и психопатическим
состояниям (например, так же, как и страх ребенка при первых шагах [Седакова 1996, с. 297]), можно переместить в пространстве:
унести, отдать, передать, отослать, изгнать (в том числе громким
голосом). Крик можно и уничтожить: рассечь, сжечь, сварить, выпарить и т.д. Крик можно вернуть демонам, которые его наслали,
или выменять его на сон и спокойствие. Смысл словесной формулы может усиливаться и соответствующим действием— выбрасыванием различных предметов, выливанием, выпариванием воды, закрыванием, запиранием сосудов и т.д.
117
Интересны народные способы изгнания плача (или его причины— испуга, сглаза) из тела ребенка. Болгары при плаче ребенку
говорят «Уроци и почудици да излезат от главата» («Сглаз и испуг
пусть выходят из головы») [СбНУ 1905, кн.21, с. 15]. В Родопах знахарка, взяв в руку муки, дотрагивается до лба, груди (сердца), коленей и ступней ребенка, приговаривая: «От головы в ноги пусть перейдет болезнь, а из ног— наружу» [Родопи 1994, с. 68]. Голова, сердце — обычные в народном представлении локусы концентрации болезни. Считается также, что у плачущего ребенка от испуга
может сместиться сердце (желудок). Подняв ребенка за ноги, мать
или бабушка при восходе солнца произносят: «Слънце на бърце,
сърце на мясту» («Солнце на холм, а сердце/желудок на место»)
[СбНУ 1889, кн. 1, с. 171] 11.
Мы проиллюстрируем приемы лечебной магии, основанные на
физическом изгнании и уничтожении крика еще несколькими
примерами. В македонском способе избавления от плача и в словесной, и в акциональной части ритуала доминирует мотив изгнания— парень или девушка прутиками от трех деревьев подгоняют в доме мать, у которой на руках ребенок. Действия сопровождаются ритуальным диалогом: «Что ты гонишь?»— «Гоню плач» —
«Гони-выгоняй» [СбНУ 1889, кн. 1, с. 87].
Плач могут выметать вместе с мусором, пеплом и прутиками из
веника и в обмен брать составляющие «положительного» ряда. В Болгарии мать больного ребенка идет на три перекрестка. На первом поднимает горсть земли со словами: «Беру сон», на втором — камушек:
«Беру покой» и на третьем —какой-либо мусор: «Беру кротость». Дома
кладет принесенное на ночь под подушку ребенка с тремя кусками сахара. Утром достает все из-под подушки, приговаривая: «Оставляю
мир, кротость и сон ребенку, а зло, бессонницу и болезнь выбрасываю на дорогу» [Капанци 1985, с. 174; СбНУ 1905, кн. 21, с. 39].
Зло, которое мешает ребенку и вызывает плач, могут гасить. Знахарка погружает
раскаленную цепь с очага котелок с кипящей водой и говорит: «Все зло, которое в голове и в сердце ребенка, я гашу,
чтобы ему полегчало и чтобы он спал, как ягненок», ср. примеры
выпаривания и мн. др.: [Виноградова 1988; 1993; Усачева 1994]12.
Плаксивость, крикливость иногда описывается как черта характера, как проявление несчастливой судьбы, а не как болезнь. В
связи с этим считается, что если невеста плачет на свадьбе, ребенок
будет плаксивым [ГЕМБ 1933, кн.7, с. 85]. По этой же причине во
время беременности женщине нельзя плакать, есть на ходу, смотреть
на огонь, разорять птичьи гнезда [СД, с. 164]. Ряд магических актов с целью предотвращения плача выполнялось после крестин: в
118
украинских Карпатах отец клал ребенка на порог и символически бил его
[СД, с.177], а у белорусов бабка в день крестин обмывала всем присутствующим в доме лицо водой, в которую предварительно положила овес, и выливала воду под образа, чтобы «дитя ни було плаксива,
а було щаслива» [Романов 1891, с.329].
Итак, в обрядах и поверьях, связанных с рождением и развитием
ребенка, крик обладает как межобрядовыми символическими коннотациями и функциями, так и сугубо специфическими. К межобрядовым мы отнесем функции оповещения, отгона и продуцирования. Общим моментом также является уподобление крика жизненной силе (причем в родинах эта семантика играет исключительно важную, доминирующую роль). Не в меру громкий крик
воспринимается как нечеловеческий и связывается в традиционном
сознании с пограничьем природы и культуры или переходит в сферу демонологического.
Специфика крика в родинах обусловлена прежде всего общей
семантикой этих обрядов и поверий (представлениями о магической связи между матерью и ребенком, в частности), а также с
субъектом действия (прежде всего младенцем) в контексте символики начала жизни.
Примечания
1 Подобные именования особенно распространены в похоронной, свадебной и
окказиональной обрядности (подробнее см. работу С.М.Толстой о голошении
в наст. изд. и статью «Голошение» Н. И. Толстого [СД с.513-515]). Приведем лишь
несколько терминов: воплюшки— время от сватанья до свадьбы, когда невесту навещают подруги и она плачет (вопит) [СРНГ, вып. 5, с. 96]; крыкса — бука, которым пугают ребенка [СРНГ, вып. 15, с. 255]; крикуха— калуж. колдунья [там же,
с. 256]; кликанье в свадьбе— приглашение дружкою всех присутствующих [там
же, с. 295], выть зорю—причитать (о невесте) [там же, вып. 5, с. 43], плакальник—свадебный пирог, плакальные деньги— на свадьбе деньги, подаренные невесте подругами при сговоре [там же, вып. 27, с. 74]; маканки— обрядовое причитанье на
девичнике, девичник, время от сговора до свадьбы [там же, вып. 21, с. 75] и мн.
др.
2 Белорусы гадают о потомстве молодой женщины по крикам совы: «Ку-га», предсказывает появление в доме младенца (кугакыла), «Пи-лип» — рождение мальчика Пилипки. Протяжным «Ку-гуу» сова предвещает выкидыш. Визг, громкое мяуканье кошек—к благополучному исходу родов [Никифоровский 1897, с. I].
119
3 Укажем на этикетные различия в женском звуковом поведении при родах. Так,
во Франции стоны роженицы должны были обязательно разноситься как можно
дальше, при этом считалось, что крики присутствовавших также облегчали ее
муки [Жели 1991, с. 120, 151], а для западной Африки нормой поведения роженицы является полное молчание [Кицинджер 1978, с. 107]. В неславянских традициях
встречается обозначение-эвфемизм родов с использованием звукового кода («стенание», «крики») — англ. groaning, crying. Праздник родин и обязательное угощение называется groaning cake или
groaning cheese [Рэдфорд 1961,с. 174-175].
4 Нельзя не упомянуть и оплакивание родившегося ребенка, которое известно
балканским (но неславянским народам, согласно Геродоту, см.: [Краппе 1930,
с. 223]). Интересно сравнить это свидетельство с текстом легенды, записанной в
Тырновской обл. у болгар: «Давным-давно, когда человек рождался, его оплакивали, а когда умирал, веселились. Как начали детей крестить, грех их оплакивать, потому что дьявол плачет, а Господь радуется, что родился христианин»
[СбНУ1890,кн.2,с.162].
5 Здесь может быть очень обширный комментарий. Первый крик символизирует
вхождение человека в жизнь, это отмечается в этнографических исследованиях.
Так, Сумцов, описывая рождение ребенка и соответствующие обряды, выделяет
«акт высокой важности, первый болезненный крик человека' в области печали и
юдоли» (Сумцов 1880, с. 69). Первая минута жизни и первый крик очень важны —
этому придается первостепенное значение во всех традиционных обществах. Так,
в западноафриканских деревнях, если ребенок не закричит, повитуха закуривает
сигарету и дым выдыхает на ребенка, «для духов», опосредуя, таким образом, связь
между миром людей и миром духов — дуппи (Кицинджер 1978, с. 131) и мн. др.
Первый крик интерпретируется со многих точек зрения в поэзии, в трудах по философии, психологии, богословию и мн. др.
6 Крик младенца при крещении считается обязательным во многих европейских
традициях. Исключительно плохим предзнаменованием считается молчание
ребенка во время исполнения обряда у ряда неславянских народов — у англичан, шотландцев и ирландцев это предвещает скорую смерть («ребенок слишком хорош, чтобы жить») [Рэдфорд 1961, с. 30; Портер 1969, с. 16, Компендиум
1981, № 1955, 3292 и др.]. Известны также и предсказания будущих качеств ребенка по звукам, издаваемым им в церкви: на острове Гернси громкий крик при
крещении свидетельствует о том, что у ребенка будет тяжелый характер [Гарис
1975, с. 7]. Повсеместно распространены и представления о том, что с криком из
ребенка изгоняется нечистая сила.
7 Болгары дифференцируют обстоятельства младенческого крика и также связывают его с будущими чертами характера. Ребенок, плачущий в первую ночь
после рождения или всякий раз при купании, вырастет злым [РКС, 79, 140].
Сербы тоже обращают внимание на крик младенца при купании: беременной
следует чаще купаться, чтобы ребенок был спокойным [СЕЗб 1909, кн. 14, с. 102].
Следует отметить и положительное отношение к плачу ребенка: так, согласно русским народно-медицинским представлениям, некоторые дети могут «крыком
расти», т. е. набираться сил во время плача [СРНГ, вып. 15, с. 254].
120
8 В качестве апотропеев от «плаксивицы» используются традиционные обереги:
в
люльку кладут гребень или веретено, предметы материнской или отцовской
одежды, крест накрест топор с ножом и т. д., при купании в корыто помещают
угли [Логинов 1993, с. 73; РКС, 102], когда мать идет на очистительную молитву,
она берет с собой кусок хлеба, уголек и немного соли [Зеленин, 2, с. 614].
9 К этим фактам примыкает и украинский запрет, основанный на метонимии,
ходить во время беременности с открытым ртом — родившийся ребенок будет
крикливым [Малинка 1898, с.255], ср. и распространенный магический акт у
русских: как только ребенок родится, мать дотрагивается пяткой до его рта со
словами «Сама носила, сама приносила, починивала», — чтобы не кричал [Харузина1906,с.89].
10 Писк, плач, стоны, свист — звуки, которые, как считалось, издают мифологические персонажи (дети, умершие до крещения, — болг. нави, навляци, навяци, еврейчета, душата, леусничета, укр. мавки и мн. др.) [ЕБ, с. 52;
РКС, 123; Радёнкович 1995, с. 38]. В их названиях нередко заключается идея крика или
звука—серб. дрекавац, серб. и болг. свирец [СбНУ 1935, кн. 40, с.255; РКС, 119]Считается, что дрекавац издает страшный крик, от которого глохнут. Если же
дрекавца отругать, когда он кричит, последует наказание — он будет ездить верхом на человеке до первых петухов [СЕ36 1949, кн. 27, с. 214]. Македонцы, описывая демонов нави, указывают, что они плачут, как младенцы: «вау-вау-вау»
[Цепенков1972,с.144]. В Полесье также верят, что детский плач неведомого происхождения — это
крик умершего некрещеным ребенка, который просит имени и креста. У болгар
в Бессарабской губ. считается, что души младенцев стонут, плачут, кричат птичьим криком: «Креста, креста!» [Казимир 1907, с.200].
11 Важную роль в заговорах от крика играют созвучия слов, ср., например: «Крюк-крюк! Возьми от младенца крик» и др.
12 В данной статье мы почти не затрагиваем очень существенную для народных
представлений об этиологии детского плача и способов избавления от него
связь со сферой демонического. Подробный анализ демонов, которые насылают плач, а также способы установления контактов с ними и основные мотивы
заговорных формул представлены в работах Л. Н. Виноградовой [1988; 1993]
Литература
Ангелова 1948 — Р. Ангелова. Село Радуил. Народопис и говор // Известия на семинара по славянска филология при Университета в София. София, 1948, т. 8/9.
Антониевич 1982 — Д. Антониjевић. Обреди и обичаjи балканских сточара. Београд,1982.
Быт 1993 — Быт великорусских крестьян-землепашцев. Этнографическое бюро князя В. Н. Тенишева. СПб., 1993.
Виноградова 1988 — Л. Н. Виноградова. Славянские заговорные формулы
от детской бессонницы // Этнолингвистика текста. М., 1988, ч. 1.
121
Виноградова 1993— Л.Н.Виноградова. Заговорные формулы против детской бессонницы как тексты коммуникативного типа // Исследования
в области балто-славянской духовной культуры. Заговор. М., 1993.
Вовк — X. Вовк. Студiï з украïнськоï етнографiï та антропологiï. Прага, б. г.
Гарис 1975 — M de Garis. Folklore of Guernsey. London, 1975
Даль, 1-4— В.И.Даль. Толковый словарь живого великорусского языка.
М.,1978-1980,т. 1-4.
ЕБ — Етнография на България. Духовна култура. София, 1985, т. 3.
Жели 1991— J. Gelis. History of Childbirth. Fertility, Pregnancy and Birth
in
Early Modern Europe. London, 1991.
Зеленин, 1; 2 — Д. К. Зеленин. Описание рукописей Ученого архива Императорского Русского географического общества. Пг., 1914, вып. 1;
1915, вып. 2.
Казимир 1907— Е. П. Казимир. Из свадебных и родинных обычаев Хотинского уезда Бессарабской губ. //ЭО, 1907, №2.
Капанци 1985 — Капании: Бит и култура на старого българско население
в Североизточна България. Етнографски и езикови проучвания.
София, 1985.
Кирсово — Полевые материалы, собранные автором статьи в с. Кирсово
Комратского района Молдавии в 1983 г.
Кицинджер 1978 — S. Kitzinger. Women as Mothers. London, 1978
Компендиум 1981 — Popular Beliefs and Superstitions. A Compendium of
American Folklore. From The Ohio Collection of Newbell Niles Puckett /
Ed. by W. D. Hand, A. Casetta, S. B. Thederman. Boston, 1981, v. 1-3.
Краппе 1930 — A. Krappe. The Science of Folklore. London, 1930.
Логинов 1993— К.К.Логинов. Семейные обряды и верования русских
Заонежья. Петрозаводск, 1993.
Майков 1994—Я.Я.Майков. Великорусские заклинания. СПб, 1994.
Малинка 1898 — Малинка. Родыны и хрестыны // КС, 1898, т. 61.
Никифоровский 1897 — Н.Я. Никифоровский. Простонародные приметы
и поверья в Витебской Белоруссии. Витебск, 1897.
Орел 1944 — B. Orel. Slovenski ljudski obicaji//Narodopisje Slovencev. Ljubljana, 1944,1 del.
Пирински край— Пирински край. Етнографски, фолклорни и езикови
проучвания. София,1980.
Попов 1903 — Г.Попов. Русская народно-бытовая медицина: По материалам этнографического бюро кн. В. Н. Тенишева. СПб, 1903.
Портер 1969 — E. Porter. Cambridgeshire Customs and Folklore. London, 1969.
Pаденкович 1995 — Л. Раденковић. Митолошка бића везана за роћене детета // Етно-културолошки зборник. Сврл>иг, 1995. кн>. 1.
РКС — Архив Ст. Романского (хранится в библиотеке Софийского университета им. св. Климента Охридского. Болгария).
122
Родопи 1994 — Родопи. Традиционно народна духовна култура и социал-нонормативна култура. София, 1994.
Романов 1891 — Е.Р.Романов. Белорусский сборник. Витебск, 1891, вып. 5.
РСКHJ — Речник српскохрватског книжевног и народног
jезика. Београд,
1966, кн.. 4.
Рэдфорд 1961 — E. & M. A. Radford. Encyclopaedia of Superstitions. London,
1961.
Седакова 1996 — И. А. Седакова. Первые шаги ребенка: магия и мифология ходьбы (славяно-балканские параллели) // Концепт движения в
языке и культуре. М., 1996.
Слоуник 1980 — Слоуник беларускiх гаворак пауночна-заходняй Беларусi i яе пагранiчча. Мiнск, 1980, т.2.
Сумцов 1880 — Н. Ф. Сумцов. О славянских народных воззрениях на новорожденного ребенка // Журнал Министерства народного просвещения, 1880, т.212, №11/12.
Толстая 1996 — С.М. Толстая. Акциональный код символического языка
культуры: движение в ритуале // Концепт движения в языке и культуре. М.,1996.
Топоров 1993— В.Н.Топоров, Об одной индоевропейской заговорной
традиции (избранные главы) // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор. М., 1993.
Требешанин 1991 — Ж. Требjешанин. Представи о детету у
cрпскоj култури.
Београд,1991.
Усачева 1994— В.В.Усачева. Вокативные формулы народного врачевания у славян // СБФ, 1994.
Харузина 1906 — В. Харузина. Несколько слов о родильных и крестинных
обрядах и об уходе за детьми в Пудожском у. Олонецкой губ. // ЭО,
1906, №1/2.
Цепенков 1972— М.Цепенков. Македонски народни умотворби. Скопjе,
1972,т.9.
Цивьян 1993— Т.В.Цивьян. Защита от дурного глаза: пример из албанской традиции // Исследования в области балто-славянской духовной культуры. Заговор. М., 1993.
ЭСБМ — Этымалагiчны слоуник беларускаi мовы. Мiнск, 1989, т. 5.
Ящуржинский 1893 — Хр.Ящуржинский. Поверья и обрядность родин и
хрестин//КС,1893,т.42.
|
|
