|
Жан Брейар
Болезнь письма
Семиотика безумия. Сб. статей. Составитель Нора Букс. -
Париж-Москва. Изд-во "Европа", 2005, с. 64-72.
«Коронование писателя» - этими словами выдающийся французский критик Поль Бенишу
определил одну из чрезвычайно существенных особенностей литературного процесса
XVIII века. По мере того, как происходила секуляризация европейского общества,
как расцветали свобода суждения и свободомыслие и, соответственно, падал
авторитет церкви, возрастало значение ученых людей, писателей, литераторов.
Самая характерная фигура в этом отношении - Вольтер, именуемый как «король
Вольтер». Он переписывался как равный с прусским королем и российской
императрицей.
Литераторы стали требовать уважения со
стороны сильных мира сего. Они добивались признания своего нового общественного
положения. Один из ключевых текстов, посвященных этому, знаменитое «Философское
письмо» Вольтера (письмо 23) об уважении, на которое имеют право литераторы.
Несколько позже такое же требование стали выдвигать артисты и композиторы. Самой
яркой фигурой в этой борьбе несомненно был Людвиг ван Бетховен. В России
аналогичный процесс, связанный с именами Ломоносова, Сумарокова и
Тредиаковского, начался еще со второй трети XVIII века.
Любопытно, что параллельно с выделением
литераторов и писателей в особую касту намечается еще одна тенденция. Все чаще и
чаще образ ученого ассоцируется с болезнью или физической слабостью. Явление это
кажется тем более странным, что идеал «нового человека», унаследованный от эпохи
Возрождения, предполагал гармоническое развитие умственных и физических
способностей, души и тела. Но тут дело было не в программах и теоретических
64
трактатах о воспитании. Речь шла о создании общего представления об ученом и
литераторе как о человеке физически неполноценном и даже хронически больном. Тут
вспоминается портрет Эразма Роттердамского, написанный Гольбейном. Стефан Цвейг
подчеркивает:
Или его желудок не работает, или ревматизм сковывает
его ноги, или каменная болезнь его мучит, или подагра приковывает к постели.
<...> Его письма представляют собой сплошной бюллетень о состоянии здоровья
1.
Но лишь в XVIII веке врачи начинают открыто
обсуждать образ жизни ученых и литераторов. Пожалуй, именно врачи весьма
эффективно содействовали формированию отношения к литераторам как особой касте.
Активнее всего это происходило во второй половине века, когда борьба с
рационализмом стала особенно острой, когда уже зарождались сентиментализм и
романтизм. Особенно прославился в этом отношении швейцарский врач из Лозанны
Самуэль Тиссо. Через год после опубликования известнейшей книги «Об онанизме»
(1760)2 Тиссо издал свое «Наставление народу в рассуждении его
здоровья» (1761; русский перевод: 1781), а в 1768 году добился мировой славы,
выпустив книгу «О здравии ученых людей», 1768; русский перевод: 1787).
Хорошо известно, что работа Тиссо
входила в список книг, которые читал любой образованный молодой человек начала
XIX века. И все же, если не для моих русских коллег, то, может быть, для моих
соотечественников стоит напомнить строки «Евгения Онегина»: «Стал вновь читать
он без разбора. / Прочел он Гиббона, Руссо, / Манзони, Гердера, Шамфора, / Мадам
де Сталь, Биша, Тиссо» (гл. VIII, 35). Немаловажно, что Тиссо швейцарец. Он был
лично знаком с Руссо. Более того, он с ним дружил и переписывался. Тиссо
разделял идеи Руссо о развращающем влиянии цивилизации, искусств и наук. Отсюда
и представление об ученых и литераторах как о людях в сущности нездоровых,
больных. Тиссо, демонстративно занявший жизненную позицию доброго врача,
который лечит неимущих - бедных горожан, крестьян - и потому гордо отклоняет
лестное приглашение польского короля Станислава, подробно описывал в своей книге
многочисленные недуги, обрушившиеся на ученого человека: непроходимость
кишечника, расстройство желудка, хронический геморрой, бессонница,
преждевременная дряхлость. Ясно, что для Тиссо умственная работа - дело сугубо
опасное и рискованное. В заключение он пишет: «Тот хуже всех переваривает пищу,
кто больше всех мыслит; тот лучше всех переваривает пищу, кто меньше всех
мыслит».
65
Ученые люди не соблюдают правил
гигиены; они не чистят зубы, инстинктивно избегают свежего воздуха: «Не
проветривать ежедневно кабинет все равно, что питаться вчерашними нечистотами; а
кто из ученых проветривает кабинет каждый день?» 3 В представлении
Тиссо ученые, эрудиты, писатели рано или поздно обречены на гибель:
Вижу я каждый день заболевших ученых, вынужденных
оставить свои любимые книги; ослабевающие нервы лишают их способности напрягать
внимание; память им изменяет; их идеи путаются; их бросает в жар, в дрожь, в
полное изнеможение; они боятся внезапной смерти; из-за всех этих недугов перо
выпадает из их рук 4.
В первые десятилетия XIX века
представления о литераторах, ученых, мыслителях продолжают ассоцироваться со
множеством болезней и расстройств. Наиболее нашумевшая в этом отношении книга,
вышедшая в Париже в 1834 году, принадлежит перу прославленного медика, академика
Ревейе-Париза. Само заглавие раскрывает содержание книги: «Физиология и гигиена
людей, занимающихся умственным трудом, или Исследования о связях физического и
душевного, о привычках и образе жизни литераторов, артистов, ученых,
политических деятелей, юристов, администраторов и т.д.»5.
Я суммирую первый тезис моего
доклада: во второй половине XVIII -начале XIX вв. ученые и писатели как особый
тип людей получают внешнюю характеристику, согласно которой от других
(нормальных) людей они отличаются тем, что обладают целым рядом физических и
душевных недугов. Я бы хотел теперь обратить внимание на один из них. Это будет
второй пункт моего доклада.
В 1700 году, т.е. в самом
начале XVIII века вышла знаменитая книга римского врача Бернардино Рамаццини «О
профессиональных болезнях». В этой книге одна глава отводится «Болезням
писателей и писцов». Рамаццини устанавливает тесную связь между умственным и
мышечным напряжением. Он приводит клиническое наблюдение:
Мне известен один писатель, он жив еще, всю жизнь он
непрестанно писал <...>; он начал жаловаться на большую усталость всей руки,
которой не помогали
никакие средства; в конце концов, рука оказалась парализованной 6.
66
Интересно, что это первое
во всей европейской медицинской литературе упоминание о загадочной болезни,
связанной с письмом. Тем не менее этому замечательному описанию отводится лишь
одна (42-я) глава. Таким образом, в книге Рамаццини болезнь писцов занимает
весьма скромное место среди болезней каменщиков, садовников, кормилиц и т.д. В
поисках упоминаний об этой болезни я изучал медицинскую литературу XVIII века. Я
просмотрел во французском переводе известнейший «Словарь медицины» английского
врача Роберта Джеймса (Лондон, 1743-1745). Напомню, что «Словарь» Джеймса
перевели на французский и выпустили в Париже в 1748 году Дидро, Эйдус и Туссен.
Именно успех этого издания подтолкнул Дидро к переводу Большой британской
энциклопедии, а затем к замыслу Большой энциклопедии, создававшейся под
руководством Дидро и Даламбера. Нигде в словаре Джеймса, в том числе и в статье
«Судороги», нет ни слова о болезни писцов. В 1813 году в Париже вышел «Словарь
медицинских наук». В статье «Спазмы» тоже ни слова об интересующей нас болезни.
Через 10 лет в Париже вышел огромный «Медицинский словарь» в 18-ти томах. В
статье о спазмах невропатолог Жорже обходит молчанием странную (и редкую)
болезнь писцов.
Оказывается, первые научные описания
болезни писцов появляются в Англии и Германии лишь в первой половине XIX века.
Великий шотландский хирург и невропатолог сэр Чарльз Белл 7
(1774-1842) пишет:
Я наблюдал утрату согласованных движений пальцев,
необходимых для письма, или же такую неравномерность движений руки, при которой
буквы пишутся зигзагами; вместе с тем рука сохраняет всю свою силу, сохраняет
способность работать, упражняться в фехтовании.
Белл тонко отметил парадоксальную
особенность этой болезни: она проявляется только в письме. Как только больной
перестает писать, его рука послушно совершает любые действия, включая самые
тонкие: он может свободно рисовать, писать маслом на холсте, вдевать нитку в
игольное ушко, нанизывать бисер и т.д. Все ему доступно, кроме самого акта
письма. Следующее самое подробное описание этого недуга сделали немцы: Брюкк в
1831 году и, через два года, Иоанн Гейфельдер (1798-1869). Именно немецкие
67
невропатологи дали имя болезни: «Schreibkrampf». В
русской медицине этот термин получил точный перевод:
«писчий спазм». Резюмирую второй пункт моего доклада: в первой трети XIX века
европейская медицина, прежде всего английская и немецкая, указала на странное
расстройство акта письма, дала ему имя и точное определение.
Теперь
позвольте мне обратить ваше внимание на довольно любопытный момент. Я имею в
виду дальнейшую судьбу немецкого термина «Schreibkrampf»
в других странах, в частности во Франции. Тут ключевую роль сыграл один,
простите мне эту фамильярность, «французик из Бордо»,
доктор медицины Жан-Жак Казнав.
Казнав работал врачом в Бордо, был членом-корреспондентом Парижской
академии медицины, пользовался хорошей репутацией в своем городе. В 1845 году
Казнав выступил в Академии медицины с интересным
сообщением о расстройстве движений правой руки, «лишающем больных способности
писать». В этом сообщении 8 Казнав приводил
несколько наблюдений из своей медицинской практики, жаловался на то, что во
французской медицинской литературе эта болезнь неизвестна, ссылался на
немецких коллег, с которыми он переписывался, и, наконец, предложил перевести
термин «Schreibkrampf» словосочетанием «crampe
des écrivains», т.е. буквально -
«спазм писателей». Этот неточный перевод француза
Казнава сразу же переняли англичане (Writer's Cramp) и
итальянцы (Il crampo degli scrittori). В 1860 году
великий французский невропатолог, подопечный Шарко Гильом-Бенжамен
Дюшен-де-Булонь (180б-1875),
резко критиковал этот перевод. Он писал: «Наименование
"спазм писателей" (crampe des
écrivains) дает неточное и неполное представление об этой болезни.
Термины "функциональный спазм" (spasme fonctionnel)
или "функциональный мышечный паралич" (paralysie musculaire
fonctionnelle), на мой взгляд, более точно обозначают различные
формы этого заболевания»9. Через 20 лет, т.е. в 1881 году, в
«Энциклопедическом словаре медицинских наук» француза К. Зюбера все еще
возмущает этот ошибочный перевод («спазм писателей»).
Он пишет:
В результате этой ошибки вкралось во французскую
науку диковинное слово, против которого уже тридцать лет
протестуют все специалисты. Тем не менее это наименование
именно потому и закрепилось в медицинской терминологии, что
оно диковинное 10.
68
Предсказание Зюбера оправдалось: во французской нозографии,
т.е. медицинской терминологии, до сих пор употребляется термин
«спазм писателей» (crampe des
écrivains). Скажу кратко, что с
шестидесятых годов XIX века «писчий спазм» стали изучать все выдающиеся
невропатологи Европы: в Англии - Г. Вивиан Пур; в
Германии - Альберс, Гиль, Гаупт, Тупперт; в Италии -
Л. Бианки (L.Bianchi: «Il crampo
degli scrittori», 1873); во Франции - Онимюс и
Дюшен-де-Булонь.
В конце
двадцатого столетия «писчий спазм» едва ли не стал «болезнью века». Тематика
нашей конференции интересна и сложна тем, что
находится на стыке двух научных областей: медицины и литературы.
Мы наблюдали, как медицина постепенно выделила «писчий спазм» на
фоне других заболеваний. История различных (и до сих пор, кстати,
малоэффективных) терапий «писчего спазма» не входит в нашу тему. Это
дело врачей. Нас же интересует другое, и в связи с нашей темой я выдвигаю
следующее предположение. Ошибочный перевод «спазм писателей» породил во Франции,
а также в странах, которые его переняли (Италия,
Англия), как бы две семантические линии. Одна из них целиком
относится к медицине. Другая - непосредственно связана с литературой
и литературоведением. В 1861 году Зюбер считал, что наименование
«спазм писателей» останется в обиходе, потому что оно диковинное.
Как я говорил, он не ошибся: другого термина во Франции пока нет. Но
вряд ли он был прав, считая, что этот термин закрепится в лексике
благодаря своей «диковинности». Дело тут не в странности выражения. Как
раз наоборот. Это название так успешно «привилось», потому что оно
глубинно соответствует старому, но все еще бытующему романтическому
представлению, согласно которому писательство - сугубо рискованное дело. Термин
соответствовал идее обреченности поэтов и писателей. Мы видели, что в конце
XVIII века болезни и нездоровье стали устойчивой
характеристикой писателей. Понятие «спазм писателей» не
что иное, как финальная точка в эволюции представлений широкой публики о
писателе. Всем литераторам грозит самое страшное наказание:
творческое бессилие, физическая (и, разумеется, душевная) невозможность
писать. В этом отношении «спазм писателей» - это, несомненно,
признак избранности. Но можно выдвинуть еще более смелую гипотезу.
Обиходное, т.е. ненаучное, употребление термина «спазм писателей»
подчеркивало связь между двумя значениями слова «écriture».
Таким образом, этот ошибочный перевод не мог не
повлиять на поразительный
69
успех во французской критике понятия «écriture». Это будет третий и
последний пункт моего доклада. Становление понятия «écriture» (вместе и
«стиль», и «почерк») как ключевого понятия критики и философии
происходит во Франции во второй половине XX века. Оно занимает
центральное место в творчестве выдающегося французского философа, недавно
скончавшегося Жака Деррида и в известных работах Роллана
Барта. Интересно отметить, как тесно связаны у Барта оба значения
«écriture»: литературное дело (творческий процесс) и письмо (графика).
Приведу цитату из Барта:
Когда я пишу, мое тело наслаждается, вычерчивая
буквы, ритмически надрезая девственную поверхность бумаги (причем девственность
- не что иное, как неограниченные возможности) 11.
Интересно в этой связи привести слова Мишеля Фуко, сказанные
после выхода в свет книги «Слова и вещи» (1966 год):
Я постараюсь передать, чем было для меня в течение
всей моей жизни «écriture». Помню, и это мое самое свежее, хотя и не самое
давнее воспоминание <...> с каким трудом в начальной
школе мне удавалось писать правильно. То есть писать по образцам прописей. Я
думаю, я даже уверен, что в моем классе, и даже в моей школе, я писал
хуже всех. <...> В первом классе меня заставляли часами писать по
прописям, настолько мне было трудно правильно держать ручку и
выписывать знаки письма 12.
Дальше,
напомнив, что отец был хирургом, Фуко говорит:
Может быть, я променял отцовский скальпель на ручку.
<...> Я променял шрамы на теле на граффити на бумаге.
<...> Может быть даже, лист бумаги для меня - это как бы чужое тело
13.
И, наконец,
вместо заключения я хотел бы сказать несколько слов об одной стороне
литературоведения, тоже относящейся к понятию «почерка» («écriture»). Я имею в
виду изучение почерка писателей и вообще методологию
толкования рукописей. Принято считать, что почерк - это
зеркало души, что манера выписывать буквы - это «знаки», позволяющие
однозначно охарактеризовать психологический «субъект». На этом
довольно простом постулате основывается любая графология. Графологу
крайне необходимо определить особенности субъекта независимо от
его речевой деятельности. Для графолога любой почерк - это шифр, и к
этому шифру у него есть ключ. Но что делать, когда писатель
70
вдруг коpенным образом меняет почерк? А таких случаев
как раз довольно много. Ограничусь несколькими примерами. Жорж Санд после 1860
года стала писать крупно, округленно и прямо
14. Такое же резкое изменение
почерка наблюдается у Альфреда Виньи. В 1911 году поэт Сен-Джон
Перс (Алексис Леже) решил изменить почерк. Специалисты называют
его «перекованным» почерком поэта. Очевидно, что графология тут
бессильна. Итак, история «писчего спазма» во Франции показывает, насколько
плодотворным может оказаться ошибочный перевод. Ложное понятие «спазм писателей»
(вместо правильного «спазма писцов») способствовало
популяризации идеи, согласно которой писатели отличаются особым отношением к
письму, особым отношением к графике. И неслучайно
именно во Франции вошло в понятийный фонд литературной критики двусмысленное
понятие «écriture».
Примечания
1 Stefan Zweig. Erasme. Grandeur et décadence d'une idée. Paris,
Grasset (l-e éd. 1935). 1988, trad. de l'allemand par
Aizir Hella, p.70.
2 Напомню, что эта книга переиздавалась вплоть до конца XIX века; ее русский
перевод вышел в Москве в 1793 году.
3 Samuel Tissot. De la santé des gens de lettres (1-e еd: 1768), près. par
François Azouvi. Genève-Paris, Slatkine, 1981, p. 25.
4 Там же, c.32.
5 Joseph Henri Gabriel Reveille-Panse. Physiologie et hygiène des hommes livrés
aux travaux de l'esprit, ou Recherches sur le physique
et le moral les habitudes, les maladies et le régime
des gens de lettres, artistes, savants, hommes d'état, jurisconsultes,
administrateurs, etc. Paris. 1834.
6 Bernardino Ramazzini. Des maladies du travail (De morbis artificum diatriba,
1700), trad. A. de Fourcroy, pref. Bernard Kouchner,
notes A. Cavigneaux. Paris, Alexitere. 1990, p.288.
7 Charles Bell (Sir). Exposition du système naturel des nerfs du corps humain,
trad. J.-L Genest. Paris,
1825.
8 Jean-Jacques Cazenave. De quelques infirmités de la
main droite qui s'opposent à ce que les malades
puissent écrire, et des moyens de remédier à ces infirmités. Paris-Bordeaux,
1846.
9 Guillaume-Benjamin Duchenne de Boulogne. Note sur le spasme fonctionnel et la
paralysie musculaire fonctionnelle // Extrait du «Bulletin général de
thérapeutique», 1860. p. 7.
10 C. Zuber. Spasmes fonctionnels// Dictionnaire encyclopédique des sciences
médicales, t. 10. A. Dechambre dir. Paris,
Asselin-Masson, 1881, p. 755.
11 Roland Barthes. Préface à la «Civilisation de l'écriture» // Variations sur
l'écriture. Paris. Le SeuiL 1994.
12 M. Foucault. L'écriture mise à nu par son auteur même. Le Monde, 12-13.09.
2004. p. 3.
13 Там же.
14 См. Régine Desforges, Roselyne de Ayala, Jean-Pierre Guene. Les plus beaux
manuscrits de George Sand. Paris, Perrin, 2004; Béatrice Didier. George Sand.
Paris, Adpf, 2004, p. 77 (бросается в глаза новый почерк Санд в надписи Флоберу,
1873 r.).
|
|
