Повозка

О. М. Фрейденберг  Поэтика сюжета и жанра М., 1997, с. 190-193

                                                   Семантика повозки

        Сперва колесница и сами колеса — атрибут солнца и солнечное божество; колеса везут солнце по небесному пути. На колеснице мчится по небу солнце, на повозке передвигается Гелиос по улицам в храм;мертвец на повозке едет из улицы в улицу, из дома в дом.Дальше колесница обращается в земледельческую повозку, и ее слитность с женским плодотворящим началом становится несомненна. Повозку мы видим в качестве непосредственного олицетворения божества, и есть целый ряд свидетельств, говорящих о ней как о храме, «передвигающемся храме». Наконец, покойник едет на ней обновляться в земле, и брачащиеся непременно едут на ней перед браком; в обрядах плодородия ей дана отдельная роль, и на ней происходят обвозы фалла, как иобрядовая езда женщин. Но замечательно, что повозка имеет и свое собственное приурочение. Я говорю об обрядах сквернословия и инвективы, специально на ней происходящих. Здесь мы сталкиваемся с такой связью, как слово и вещь.

Слова произносятся, направляются к кому-то, перебрасываются туда и обратно.По-видимому, нужно было произносить срамные слова и перекидываться бранными остротами с такого места, которое семантически тождественно метафоре 'срама' и 'смеха'. Это, мызнаем, образ плодородия; и мы его находим в виде праздника, вкоторый данный обряд происходит. Нетрудно отсюда сделатьвывод, что и 'повозка' есть вещественное повторение этого же образа. На этом примере отчетливо видно, что акт обрядового слова или смеха связан с метафорой высоты: он должен был совершаться с известного места, приподнятого над землей.Однако нужно взглянуть на обряды поднятия самого по себе, чтобы узнать его метафору. Можно вспомнить еще раз обряд «возношения» хлеба-животного в литургии, поднятие чаши свином и ношение на голове хлеба-вина там же; обряды поднятия и ношения на голове корзины с зернами, плодами, хлебомили фаллом; поднятие его над головами брачащихся либо посвящаемых в таинства; поднятие венца над головами жениха иневесты; наконец, сюда же, по-видимому, относится и ношениена плечах воды. Известны примеры обрядовых поднятий жертвы над алтарем, поднятие быка, зерен, волос, добычи, руки, нужно прибавить — и руки в молитвах. Противоположные аналогии — положения на землю (жертвы, корзины с зернами, младенца, преступника) — только подтверждают мнение,высказанное Карлом Фризом и подкрепленное многими примерами: положение на землю семантизирует преисподнюю исмерть, поднятие над землею — возрождение и небо.
191

Особенно рельефно говорят об этом два случая: акт признания, состоящий в том, что младенец кладется на землю, а отец его поднимает (т.е. этим как бы родит); и акт казни, при котором преступника привязывают к столбу, секут, кладут на землю,обезглавливают (т.е. четыре варианта умирания). Поднятие сперва осмысляется как высота неба и движение вверх и вниз, совершаемое светилами, как поднятие вверх (рост) растительности; в последующий период оно приобретает фаллический характер. В таком случае метафора поднятия имеет ту же самую семантику, что сквернословие и инвектива и что самая повозка. В силу этого и всякое произносимое слово (называние) и всякийрассказ должны быть связаны с метафорами поднятий. Это-то изаставляет вести рассказ непосредственно с высоты. Обычноэто разновидность стола или повозки: или кафедра, или трибуна,или просто носилки. Так, в храме происходит проповедь иличтение сакральных текстов с возвышения; это амвон, ложа-балкон под балдахином, а также и просто ступенька; амвон соступенями, специально воздвигаемый посредине храма, знаменательно носит имя «театрона». Трибуна, первоначально —божество неба, становится вещественным эпитетом произносимого слова, и к ней прикрепляется оратор.

.                                                     Повозка-сцена

      В римской похоронной обрядности актер, в маске ив одежде покойного, стоял на повозке и изображалумершего во всех его манерах и отличиях. Актер, как мы ужеубеждались, в известном аспекте и был покойником, и на лицеего маска была недаром. В частности, погребальная повозка иактер, представитель умершего, дают ту же театральную повозкуи то же театральное божество смерти, каким был в генезисемифологический герой Адраст, Неизбежный. Потому-то и происхождение греческой драмы связывается с повозкой: комедия-де зародилась на телегах, при обрядах перекрестных шуток исквернословия, а трагедию ввел Теспис, на телеге разъезжавшийс актерами и дававший на ней несложные представления.С телег, как я говорила, происходили музыкальные состязанияи обряд инвективы, священной брани, понимаемой как«очищение». Если мы представим себе элементы, олицетворяющиеся в повозке и в ее обряде, как то: смерть, производительный акт, фаллизм, смех, сквернословие, победу, музыкальныйпоединок, рассказ, инвективу и очищение, — мы найдем все,что потом забудет о повозке и будет приурочено к одной сцене.Но рядом с этим повозка останегся и на эстраде греческого иелизаветинского театров. Во времена Шекспира мы все еще видим передвигающуюся на колесах сцену; как показывают современные гравюры, это театр в виде ящика, осененный сверху завесами, с одной стороны открытый; под ним четыре колеса.
192

Еще характернее в старинной Англии так называемый pageant: это была повозка в два этажа, и часто одно действие разыгрывалось на одной из них, другое — на другой, причем актеры переходили с повозки на повозку. Я назвала их более характерными потому, что их двухэтажность уводит нас к исконным театральным формам. Такие же переезжающие с места на место эстрады мы видим и при Сервантесе; одна редкая книга, в старинных гравюрах иллюстрирующая испанский рассказ XVII века, приносит нам известие о телеге, с которой загримированные чертями и чудовищами исполнители поют песню срама и инвективы. В нетронутом виде такая телега существовала и в Греции. Называлась она «эккиклема» и представляла собой высокие деревянные подмостки на колесах, с находящимся на них троном; это было одновременно и сиденье, и эстрада, и повозка. Всего интереснее то, что она (в чистом виде прием повторения!) вкатывалась на эстраду и специально привозила на себе трупы героев, убитых за сценой: вот любопытный образчик театральных подмостков, которые еще не перестали быть ни телегой ни дрогами. Конечно, эти театральные подмостки смерти — древнейшая сцена, ставящая знак равенства между собой и той погребальной повозкой, на которой актер мимировал покойного. Когда в Греции такая телега, якобы Тесписа, приуроченная к праздникам Диониса, переезжает с места на место и дает представления, она сливается с «передвигающимся храмом» и, в частности, с кораблем на колесах.

Каждая повозка и каждый перевозной храм есть, в сущности, телега ''Тесписа'', «божественного»: особенно эта неразличимость между храмовым ее характером и театральным видна тогда, когда она передвигается с театром марионеток или вертепом, тем же храмовым ящиком, где находятся боги-куклы. Теспис, разъезжающий на повозках, показывает обычную картину шествия (или езды) самого бога («божественного») на свои собственные страсти, на предстоящую борьбу со смертью, где его ждет либо растерзание либо победа. Если же мы вспомним еще раз «медное море» в виде огромного храмового сосуда на колесах; если услышим, что библейский образ тоже знал трон на колесах, подобно эккиклеме, и мыслил его себе находящимся в небесном чертоге рядом с креслами судей, в окружении огненной реки, — точь в точь судейская базилика с трибуной или театр, окруженный водой, — то поймем, как однородны по существу и внешне различны сценические или храмовые формы и в главном и в частностях.
 

        Б. А. Успенский        Антиповедение в культуре древней Руси

Успенский Б.А. Избранные труды. Т.1.

Семиотика истории. Семиотика культуры. М., 1994, с. 325, 331.

    Знаменательно, что в Древней Руси наказывали на санях. В «Молении Даниила Заточника» читаем: «Дай мудрому вину, и он премудрее явится; абезумнаго, аще и кнутьем бьешь, развязавъ на санех, не оттьимеши безумия его»; обычай бить преступника на опрокинутых саняхдошел до XIX в. Следует полагать, что положение на сани символизировало именно приобщение к потустороннему миру, т. е. какбы временную смерть: действительно, сани выступали как необходимая принадлежность похоронного обряда, и пребывание на саняхозначало близость смерти.

      «Сѣдя на санех, помыслих в души своей и похвалих Бога, иже мя сихъ дневъ грѣшнаго допровади», — говорит Владимир Мономах, причем выражение «сѣдя на санех» означает здесь: приближаясь к смерти. Когда Феодосии Печерский почувствовал приближение к смерти, его положили на сани и отнесли в церковь, и именно на санях умирающий игумен произнес свое последнее, напутственное слово; ср. также поговорку «посадить в сани», означающую то же, что «подрезать под корень» или «посадить на мель». Точно так же княгиня Ольга, обрекая древлян на смерть, посадила их в ладью, и это объясняется ритуальной функцией ладьи (наряду с санями) в похоронном обряде: помещение в ладью, как и помещение в сани, символизирует смерть.

      Для выяснения роли саней в славянском похоронном обряде существенна этимологическая связь обозначения саней и названия змеи вславянских языках, ср. церковнослав. санъ «змея» и русск. полоз «змея, санный обод». Это отвечает соотнесенности змей с культом мертвых в славянском язычестве (ср., в частности, широко распространенное представление о змеиной природе домового — при том, что домовой ассоциируется с усопшим предком-«родителем»).