|
Л.А. Трахтенберг
Сумасброднейший, Всешутейший и
Всепьянейший собор
Одиссей: Человек в истории. - М.: Наука, 2005, с.
89-118.
Всешутейший собор, если рассматривать его в контексте того явления, которое
условно можно было бы назвать праздничной культурой, представляется объектом в
определенном смысле маргинальным. Парадоксальным образом, он одновременно и находится и не
находится в сфере этой праздничной культуры, точнее - те "церемонии", которые его члены устраивали, как будто бы одновременно и являются праздниками, и не являются ими. Одни особенности
этих "церемоний", казалось бы, недвусмысленно указывают на то,
что считать их праздниками правомерно и даже необходимо; другие, напротив, не менее определенно свидетельствуют в пользу противоположного решения. И сам Всешутейший собор, будучи, как
неоднократно отмечалось, своеобразным комическим и пародическим "социальным институтом"1, также сопоставим
с другими комическими и пародическими "институтами", известными из истории
Европы, но в то же время существенно от них отличается. Кажущаяся парадоксальность этого положения заставляет с особым вниманием рассмотреть те факты из истории Всешутейшего собора, которые нам известны, поместив их в контекст праздничной культуры, чтобы попытаться понять, действительно ли намеченное противоречие существует и чем эту ситуацию можно было бы логически
объяснить. Именно такой видится задача данной работы: попытаться продемонстрировать то, в чем же состоит специфика связанных с деятельностью Всешутейшего собора "церемоний" как если
и праздников, то праздников особого рода, и в чем специфика самого этого "института" на фоне других в некотором отношении подобных ему "организаций". Представляется целесообразным сначала рассмотреть сам Всешутейший собор, а уже потом характеризовать каждую "церемонию" в отдельности, поскольку, как будет видно из дальнейшего изложения, именно Собор служил тем организующим центром, вокруг которого "церемонии" группировались, и
именно он объединял их в своего рода систему. А, в свою очередь,
не понимая единства этой системы, трудно интерпретировать не
только Всешутейший собор как "организацию", но и отдельные
празднества, связанные с ним.
Итак, собственно Всешутейший собор был не чем иным, как
особого рода "организацией", "социальным институтом", причем
"институтом" пародическим: его структура и тщательно разработанный при непосредственном участии Петра I (в основном им лично) церемониал представляли собою пародию на структуру и церемониал
церкви, прежде всего православной, но, хотя в
90
меньшей степени, также и католической. (К пародированию церкви деятельность Всешутейшего собора, впрочем, не сводилась - см. ниже.)
Состав Всешутейшего собора был достаточно постоянным и фиксировался в списках (всегда неполных, но достаточно больших
2); наряду с ничем не примечательными личностями, не сыгравшими, по-видимому, сколько-нибудь заметной роли в российской истории, среди
членов Собора были такие государственные деятели, как Г.И. Головкин, Т.Н. Стрешнев, И.А. Мусин-Пушкин, Ф.М. Апраксин и, конечно же, сам Петр I, причем все они носили в Соборе особые "титулы",
"заимствованные, - как пишет один современник, - от церкви"3: "диаконы", "иподиаконы", "попы", "архиереи", "митрополиты", "архи-игуменья" и "князь-игуменья" ("титулы" могли быть, впрочем, более сложными: например, Головкин именовался "диаконом Гавриилом Долговещным"4 и т. д.). Петр I был в Соборе "диаконом",
"архидиаконом" или "протодиаконом". Эти "титулы" зафиксированы не только в заметках иностранных посланников, являющихся
важным источником сведений о деятельности Всешутейшего собора, но и в документах, созданных членами Собора - а таких документов было немало: это и упомянутые списки членов, и "программы"
различных празднеств ("чины" избрания и "поставления" - см. ниже), и частная переписка, например Петра I с Зотовым, переписка
очень интересная и с какой-то точки зрения остроумная. Вступление
в члены Собора обставлялось торжественно: устраивалась церемония, пародирующая поставление архиереев Русской Православной
церкви. У Собора был постоянный глава, носивший "титулы"
"князь-папа", "всешутейший и всепьянейший князь-папа", "святейший князь-папа и патриарх" и даже "великий господин святейший
кир Ианикита, архиепускуп Прешпурский и всея Яузы и всего Кокуя
патриарх"5, который избирался посредством достаточно сложной
процедуры, затем проходил торжественный обряд посвящения ("поставления") и занимал свою должность пожизненно (известно, что в
этом качестве Всешутейший собор возглавляли Матвей Филимонович Нарышкин, Никита Моисеевич Зотов и Петр Иванович Бутурлин). "Князь-папа", как если бы был лицом духовным, подавал благословение, причем не только членам Всешутейшего собора. Члены
Собора носили особые одеяния, также представлявшие собой пародию на одеяния священнослужителей. Вот что пишет об этом, например, современник Б.И. Куракин: "И одеяние ("князя-папы" -
Л.Т.) было поделано некоторым образом шутошное, а не так власное, как на приклад патриарху: митра была жестяная, на форму
митр епископов католицких, и на ней написан был Бахус на бочке,
также по одеянию партии игрышные нашиты были; также вместо
панагеи фляги глинины надеваны были с колокольчиками. А вместо Евангелия была сделана книга, в которой несколько стклянок с
водкою"6. Просуществовал Всешутейший собор не менее тридцати
лет - с начала 1690-х до середины 1720-х годов
91
. Деятельность
Всешутейшего собора включала в себя разнообразные "церемонии". К ежегодным "церемониям" относится "славление", устраивавшееся на святки и состоявшее в том, что члены
Всешутейшего собора ездили по городу, приезжали в богатые дома,
там пели и требовали себе угощения. Особая процессия устраивалась в Вербное воскресенье и представляла собой пародию на обряд "шествия на осляти", совершавшийся также в Вербное воскресенье до начала 1690-х годов. Кроме того, устраивались обряды
"поставления" членов Собора, пародировавшие, как уже было отмечено, поставление архиереев Русской Православной церкви; что
же касается процедуры избрания "князя-папы", то она также предстает как пародия, но уже на обряд избрания папы римского. (Следует отметить, что эти "церемонии" также нередко устраивались
именно во время святок.) Далее, здесь же нужно назвать свадьбы
"князя-папы" Зотова и "князя-папы" Бутурлина (в 1715 и 1721 гг.
соответственно), также включавшие элементы пародии на традиционный свадебный обряд. Члены Всешутейшего собора участвовали и в маскарадах в конце петровского правления по случаю заключения Ништадтского мира, причем надевали свои особые облачения, выделяясь этим среди прочих масок. (Немаловажно, что
один из этих маскарадов был устроен на масленицу.) Обобщая сказанное, можно отметить, что функционирование Всешутейшего собора как особого рода "института" состояло в организации разнообразных "церемоний", как регулярных, так и нерегулярных, нередко, но не всегда приуроченных ко времени традиционных календарных праздников. Эти "церемонии", при всех своих различиях
(которые будут видны дальше, при более подробном описании),
группируются вокруг Всешутейшего собора, оказываются благодаря ему взаимосвязанными, что и обусловливает необходимость рассматривать их не по отдельности, но в соотнесенности с самой этой
пародической "организацией".
Важно отметить, что перечисленные особенности Всешутейшего собора как "организации" - пародическое название и иерархическая структура, воспроизводившая структуру церкви, "титулы" его
членов и их особые костюмы, пародический же ритуал вступления в
члены Собора, наличие корпуса текстов, связанных с его деятельностью - опять же "смеховых" и пародических, - существование выборной "должности" "князя-папы", участие Всешутейшего собора в
организации разнообразных празднеств, в том числе приуроченных
ко времени календарных праздников, наконец, присутствие среди
членов Собора представителей элиты общества и т.д. - свойственны
не ему одному. Они присущи также целому ряду комических "социальных институтов", известных из
92
европейской истории Средневековья и Нового времени (на что исследователи Всешутейшего собора, как правило, не обращали внимания). Эти "институты", которые
можно было бы назвать комическими обществами (следуя за
К.Ф. Флёгелем, который в своей книге "Geschichte des Grotesk-Komischen"
предложил именно такое название - komische Gesellshaften 7),
достаточно многочисленны. Вот лишь некоторые примеры. Одно из ранних комических обществ, Geckengesellschaft, было основано в 1381 г. тридцатью семью дворянами, которые скрепили документ о создании этого "ордена" своими печатями. Они обязывались
носить на своем платье изображение шута в колпаке, наполовину
красном, наполовину серебряном, с серебряными бубенцами, а за
уклонение от ношения этого знака должны были в качестве штрафа
отдать три гроша бедным. В обществе были выборные "должности"
"короля" и шестерых "советников". Общество было организовано
на началах равенства, различия в положении между его членами
должны были быть забыты. Другое очень известное общество,
Mater stultorum (или la Mère
folle, La Mère folie, L'Infanterie Dijonnoise -
"Мать дураков", или "Дижонская
пехота") действовало в Дижоне в ХУ-ХУП вв. Оно насчитывало нередко более пятисот
членов, принадлежавших к разным социальным слоям: среди них
были принцы, епископы, члены парламента, ученые, купцы и художники. Дата основания этого общества неизвестна, однако уже в
1454 г. оно существовало, и герцог Бургундский Филипп Добрый
подтвердил его права особым актом, составленным в стихах. Целью
общества было сначала развлечение, однако скоро задачу его стали
видеть в том, чтобы "обезвреживать глупцов и интриганов или подвергать их всеобщему осмеянию и таким образом исправлять"8.
Члены общества собирались ежегодно во время карнавала, одетые
виноградарями. Кроме того, собрания проводились и по другим торжественным случаям: во время больших придворных праздников,
свадеб, дней рождения. Члены общества устраивали торжественные
процессии. Их одежда была трех цветов: зеленого, красного и желтого; кроме того они носили шапки с бубенцами тех же цветов. Глава общества именовался La Mère folie и имел
при себе "двор", состоявший из "швейцарской гвардии", "конной гвардии", "домашних
слуг", "канцлера" и т.д. "Пехота" насчитывала более чем 200 человек. Тот, кто хотел вступить в состав общества, должен был сдать
"экзамен" в присутствии "Матери дураков", причем и вопросы, и ответы должны были быть стихотворными. Принятому в общество
вручался написанный на пергаменте краской трех цветов диплом.
Того же, кто чем-либо оскорбил члена общества, вызывали к "Матери дураков", которая назначала ему наказание: например, выпить
большое количество воды или уплатить штраф.
93
В ХУ-ХУI вв. в Руане и Эвре действовало Societas Cornadorum. Сначала его целью было "исправление
нравов посредством смеха", но потом члены этого общества стали оскорблять и
виновных, и невиновных, и этот "обычай" был искоренен "мирской
и духовной властью"9. Один из членов общества избирался его главой, "аббатом". "Аббата" в епископской митре и
с епископским жезлом торжественно везли по городу (в Руане он
ехал на повозке, а в Эвре - на осле), и при этом участники шествия
смеялись над всем, что случилось в течение года. "Аббат" выдавал,
как и "Мать дураков", "бурлескные патенты"10, но написаны они
были по-латыни. Чрезвычайно известна также "Бабинская республика" (Rzeczpospolita Babinska). Она существовала в Польше в
ХУI-ХУП вв. 11 Структура этого общества представляла собой пародию на государственное устройство Польши. Считалось, что членами "Бабинской республики" избирали тех, кто нарушал приличия
или был известен своими странностями. При этом каждому присваивалось "звание", соответствовавшее тому, какие именно "проступки" он совершил: например, того, кто хвастался, говоря о битвах и
войнах, назначали "рыцарем Золотой шпоры", кто говорил о том,
чего не понимает, становился "архиепископом" и т.д. В знак принятия в это общество новому члену торжественно вручали патент с
большой печатью. Если же кто-либо был избран членом "Бабинской республики", но отказывался вступить в нее, его высмеивали
до тех пор, пока он не подчинится воле общества. Долгом членов
"республики" считалась правдивость и соблюдение правил хорошего тона в общении друг с другом; насмешка, сатира не должна была
быть обидной или оскорбительной. Во Франции в 1702-1752 гг. существовал "Полк в ермолках" (Le Regiment de la calotte)12, в состав
которого входили представители знатных фамилий. Члены "Полка"
считали своей задачей "облагородить" смех, вернуть его к традиционным для французского дворянства "благопристойным" формам.
Те, кого "ермолочники" высмеивали, зачислялись в "Полк" "в смысле ироническом" (в отличие от самих насмешников - членов "Полка" "в прямом смысле"). Им должны были выдаваться "грамоты" -
"сатирические поэмы из полусотни стихов или небольшие сочинения в прозе", представлявшие собой пародию на жалованные грамоты. В сочинениях "ермолочников" описан торжественный ритуал
вручения грамот, включавший "комический допрос" (пародия на допрос с пристрастием), декламацию грамоты, баллотировку и т.д.
Этот ритуал, представлявший собой пародию на заседания Французской
академии, парижского парламента, Регентского совета и т.д.,
вымышленный, поскольку в действительности получать грамоты
никто не являлся. Еще одним (по-видимому, уже реальным) ритуалом "Полка в
ермолках" была "сарабанда",
94
во время которой "драгуны" Полка «надевали "ермолочные" наряды и ... отправлялись ...
декламировать издевательскую грамоту под окнами своей жертвы»;
они, «дабы рассмешить толпу зевак, "услаждают их слух жалобными стенаниями вперемешку с тягучими речитативами"»; «прибыв
под окна жертвы, "ермолочное войско" принимается "атаковать, гикать, хохотать, пересмеивать, колотить и вопить", иначе говоря,
публично унижать свою жертву». Этот ритуал А. де Бэк связывает
с "простонародной культурой смеха"13. Кроме упоминавшихся грамот члены общества создали немало других комических литературных произведений, прежде всего, носивших пародический характер.
Наконец, в Англии с 1735 до 1869 г. действовало The Sublime Society of
Beefsteaks14. В нем был "председатель", обязанный строго соблюдать все правила общества, "заместитель председателя", "епископ",
"протоколист", который порицал присутствующих за проступки,
подлинные или вымышленные, и "слуга". Новый член общества, которым мог стать лишь тот, кто уже хотя бы дважды был приглашен
туда в качестве гостя, бывал принят в него весьма торжественно. Во
время соответствующей церемонии "протоколист" произносил
речь, в которой "то серьезно, то весело" говорил о "подлинно братском духе Высокого Общества Бифштексов", о равенстве "братьев", которое никогда не должно было "вырождаться в неуместную
фамильярность" и т.п.; принимаемый в общество выслушивал эту
речь с завязанными глазами, а затем произносил клятву 15.
Перечисление комических обществ можно было бы продолжить, однако уже приведенных примеров достаточно, чтобы выделить их общие черты. Наиболее очевидны такие общие особенности, как комизм и пародический характер (последний признак, впрочем, присущ, по-видимому, не всем комическим обществам), однако
сходство между перечисленными "организациями" этим не ограничивается. Так, многие из них носили названия, пародирующие наименования реально существовавших социальных институтов; у их членов
были в большинстве случаев "титулы" или прозвища, также пародические, а нередко и "форменная" одежда, чаще всего указывавшая
на комический характер общества и иногда свидетельствовавшая о
статусе владельца в рамках его; членство в этих обществах обычно
являлось постоянным. Такие общества нередко характеризовались
достаточно сложной иерархической структурой с множеством различных "должностей" и "званий". Чаще всего принятие в состав комического общества обставлялось весьма торжественно и во многих
случаях предполагало вручение участнику патента, удостоверяющего членство в обществе. Глава общества, а иногда и некоторые другие "официальные" лица, во многих случаях избирался. Как правило,
эти "организации" существовали на протяжении достаточно длительного периода
95
времени, иногда более двух веков. Многие из них активизировались прежде всего во время календарных праздников
(например, в последние три дня карнавала), в которых принимали
активное участие, но также и в другие праздничные или непраздничные дни, однако и в периоды между такими датами они не прекращали свое существование. Многие общества такого рода учреждались и функционировали официально или полуофициально. С деятельностью этих "организаций", как правило, бывал связан корпус
текстов, объединяемых общей системой мотивов: это и названные
выше патенты участников, прочие "псевдоофициальные" тексты, и
собственно литературные произведения. Наконец, данные организации, по-видимому, нередко возникали среди образованных, иногда
и высокопоставленных членов общества.
Нетрудно заметить, что Всешутейший собор во многом сопоставим с описанными выше комическими обществами: многие из перечисленных особенностей, характерных для них, были свойственны
также и ему. В то же время между Собором и этими "институтами"
обнаруживаются существенные отличия. Так, если большинство
описанных выше комических обществ возникло без какого-либо
принуждения со стороны властей, по инициативе самих членов этих
"организаций", чаще всего вступавших в них по своей воле, если для
многих комических обществ, как уже отмечалось, был актуален
принцип равенства, то деятельность Всешутейшего собора носила
совершенно иной характер. Собор был всецело подчинен воле
Петра I. То, что "формально" этот пародический "институт" возглавлял не он, разумеется, не могло никого ввести в заблуждение:
есть многочисленные доказательства того, что именно Петру принадлежала
инициатива в делах Собора. Так, многие "документы"
Собора, в том числе "формально" исходившие от "князя-папы", написаны Петром
собственноручно. Это относится и к подписке, данной "князем-папой" Петру в том,
"что во время шумства его, оному протодиакону (т.е.
Петру I. -Л.Т.) унимать словесно и ручно", и к "указу" "князя-папы", предписывавшему иметь во время святок в
домах пищу на случай "славления", с "объявлением", в котором перечислялось все то, что надлежало приготовить по этому случаю, и
к документу, в котором "князь-папа" П.И. Бутурлин сообщал
"князь-игуменье" Д.Г. Ржевской, что "производит" ее в "архи-игуменьи"; дошел до нас и составленный Петром в 1723 г. "Реестр архиереям, которые учинились ослушны святейшему князь-папе и ныне
обитают в Москве своеволием" (23 апреля 1723 г. царь отдал распоряжение московскому вице-губернатору Воейкову, чтобы перечисленные в "реестре" члены Всешутейшего собора были немедленно
высланы в Петербург)16. Эти документы доказывают и другое:
в Деятельности
96
Всешутейшего собора не было той свободы, того равенства, которые, как уже отмечалось ранее, были свойственны некоторым комическим обществам. В связи с деятельностью Собора
можно говорить о Принуждении и насилии: об этом свидетельствует,
например, приведенный "Реестр". Доказательств такого принуждения, несвободы, разумеется, больше: некоторые из них будут приведены далее при описании отдельных "церемоний", связанных с
функционированием Собора.
Разумеется, можно возразить, что принуждение и насилие имели
место и в деятельности некоторых из описанных выше комических
обществ (примеры см. выше). Что касается равенства, то хотя оно
Всешутейшему собору, разумеется, чуждо, но и для комических обществ тоже необязательно - лишь о некоторых из них мы знаем, что
такой принцип должен был в них соблюдаться. Соответственно, такие особенности Собора, как принуждение, насилие и неравенство,
недостаточны, чтобы противопоставить его всем перечисленным
комическим обществам, поскольку некоторым из них они также
присущи. Принципиально отличает Всешутейший собор от всех
этих "институтов" другое - именно то, что им руководил царь, Петр.
Именно этим можно объяснить и другие различия: хотя не во всех
комических обществах, по-видимому, было равенство, но ни одно
(по крайней мере из перечисленных) не возглавлял монарх - и нигде,
разумеется, неравенство не было столь явным, угнетение - столь
очевидным и жестоким. Постольку, поскольку Всешутейший собор,
в отличие от всех перечисленных ранее комических обществ, был
так близок ко двору и всецело подчинен воле монарха, он находился
в совершенно ином положении: эта пародическая "организация"
оказывалась, как продемонстрировал в своей работе В.М. Живов,
как бы "встроенной" в систему государственных институтов. Соответственно, она могла выполнять функции, аналогичные тем, которые были свойственны этим институтам, но, разумеется, не характерные для комических обществ. Вопрос о том, каковы могли быть
эти функции, уже неоднократно поднимался в специальной литературе. Согласно одной из наиболее распространенных концепций
(Л.Н. Семенова, В.М. Живов), Собор был средством проведения
культурной политики Петра I: с его помощью царь стремился подорвать влияние церкви, чтобы утвердить собственную власть,
а также дискредитировать прежнюю, допетровскую культуру в целом, сделав ее предметом насмешки; согласно другому мнению
(В.О. Ключевский, Н.И. Павленко, Л. Хьюз), Собор служил для развлечения Петра I и, возможно, его приближенных (более подробно
об этом см. ниже). Нельзя не обратить внимание на то, что вторая
функция естественна для комических обществ, первая же, напротив,
совершенно для них не характерна. Но и само развлечение в данном
случае приобретает особый смысл и особую природу: поскольку для
97
многих участие в деятельности Собора было принудительным
(что следует уже из приведенных выше примеров; о других фактах,
подтверждающих это, речь пойдет ниже), эта деятельность не могла быть развлечением в полном смысле слова, но при этом создавала видимость веселья. Деятельность Собора должна была казаться развлечением, но в нем не меньше, чем в любом "серьезном" деле, ощущалась власть царя над подданными. Можно предполагать,
что таким образом Всешутейший собор служил укреплению самодержавной власти: она распространялась и на сферу "отдыха" и "забавы", и даже эта сфера общественной жизни была регламентирована и подчинена Петру I точно так же, как и любая другая. Такая
гипотеза подтверждается и иными фактами помимо истории Всешутейшего собора: например, известна регламентация Петром I ассамблей - другой формы развлечения; однако рассмотрение этих про-
блем выходит за рамки данной статьи.
Эти особенности Всешутейшего собора подтверждаются не
только приведенными примерами: они проявляются и во многих
"церемониях", связанных с его деятельностью, каждая из которых
при этом обладает определенными структурными особенностями,
отличающими ее от прочих. Подробное описание этих "церемоний"
позволит увидеть, в чем состоят их особенности и в чем специфика
самого Всешутейшего собора как "социального института".
Рассмотрение "церемоний" целесообразно начать со "славления", о котором известно больше, чем о других празднествах, устроенных членами Всешутейшего собора 17. "Славление" начиналось с
Рождества и продолжалось до масленицы (по свидетельству
Б.И. Куракина) или до Крещения (по указанию Ф.-В. Берхгольца).
В нем участвовало, как указывает иностранный дипломат
И.Г. Корб, около двухсот человек, причем это были члены Всешутейшего собора, одетые, как правило, в свои костюмы, напоминающие облачения священнослужителей. Они ездили, по более ранним
свидетельствам, к "посадским мужикам", боярам, "палатным людям", по более поздним - к генералам, вельможам, купцам, причем
не только русским, но и иностранным. Там "славелыцики" пели песни (по некоторым источникам - только церковные, а по другим -
также "шутовские и застольные") и требовали угощения. Как пишет
в своей "Гистории о царе Петре Алексеевиче" Б.И. Куракин, "в которых домех приуготовливали столы полные с кушанием, и где прилучится обедали все, а в других ужиновали, а во оных токмо пивали.
И продолжалось каждой день до полуночи и разъезжались всегда
веселы. Сие славление многим было безчастное и к наказанию от
шуток не малому: многие от дураков были биваны, облиты и обруганы"18. Ю. Юль же описывает "славление" так: «Огромным роем
налетает (компания) в несколько сот человек в дома купцов, князей
и других
98
важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет,
при чем многие допиваются до болезней и даже до смерти. (...)
В каждом (доме), где (собрание) "славит". Царь и важнейшие лица
его свиты получают подарки. Во все время, пока длится "слава", в
той части города, которая находится поблизости от (домов), где
предполагается славить, для славящих, как для целых рот пехоты,
отводятся квартиры, дабы каждое утро все они находились под рукою для новых (подвигов). Когда они выславят один край города,
квартиры их переносятся в другой, в котором они намерены продолжать славить»19. Особенно интересно свидетельство Н.И. Кашина:
«И как всешутейший князь-папа приедет, вначале поп битка дворцовой начинает и певчие государевы поют "Христос раждается" по
обычаю; и потом поставят на столе великую чашу, с собою привезенную, налитую вином, и в ней опущен ковш, нарочно зделанной
под гербом орла; и в поставленных креслах сядет князь-папа, и возле чаши положены два пузыря говяжьих от больших быков, и в них
насыпано гороху, и у той чаши кругом на коленях стоят плешивые.
И архидиякон возглашает: "Всешутейский князь-папа, благослови в
чаше вино!" И потом папа с стола берет по пузырю в руку и, обмоча их в чаше в вине, бьет плешивых по головам, и весна 20 ему закричит многолетие разными птичьими голосами. А потом архидиякон,
из той чаши наливши ковш под гербом, подносит всем присутствующим и грамогласно кричит: "Жалует всешутейший князь-папа вина!" А как выпьет, паки возглашает: "Такой-та архиерей, из чаши
пив, челом бьет". И по обношени все из дому поедут в дом князь-папе, и от него по своим домам, и во всей оно церемони его величество присутствует»21.
Легко заметить, что "славление", устраивавшееся членами Всешутейшего собора, связано с народными святочными обрядами. Эту
связь констатировали еще современники: например, Ф.-В. Берхгольц утверждал, что "славление" есть не что иное, как простонародный обычай, введенный Петром I в высших слоях общества. Обнаруживается здесь связь, прежде всего, с обычаем колядования, которое "состояло в том, что молодежь собиралась веселыми ватагами, ходила от избы к избе и пела особые песни, которые назывались
колядками"22. В своих песнях колядовщики сулили хозяевам дома
благополучие, хозяева же "награждали певцов чем-нибудь съестным. Подарки эти поющие делили между собой"23. Кроме того, известно, что на святки, как и в некоторые другие календарные праздники, в частности, на масленицу и т. п., считалось дозволенным поведение, в обычное время запрещенное: выступления скоморохов 24,
разнообразные народные игры 25, многие из которых носили пародический характер, воспроизводя в искаженном виде те или иные традиционные обряды, или их отдельные элементы, наконец, ряжение 26.
99
С другой стороны, существовал и
еще один святочный обычай, который и носил название "славления": ходить на Рождество по домам и славить Христа27. Известно, что этот обычай был принят, в
частности, при дворе Алексея Михайловича. "Славелыциками" нередко были духовные лица, певчие, а в день Рождества к царю "славить" приходил и патриарх. Известно, что певчим, приходившим
"славить" к царю, царице и патриарху, жаловали мед; кроме того,
они получали "славленое"28. Насколько распространен был этот
обычай в других слоях общества, сказать трудно. В.И. Чичеров считает, что пение церковных песен, насаждавшееся духовенством в качестве рождественского обряда, в народе не привилось 29. М.Г. Рабинович, напротив, указывает на то, что такой обряд был распространен отчасти и в народе.
Сопоставляя "славление", которое устраивали члены Всешутейшего собора, с этими обрядами, можно ясно видеть, в чем состоит
его своеобразие. С одной стороны; оно совмещает элементы обоих
обрядов: то, что члены Всешутейшего собора ездили по городу в
своих облачениях (которые, по-видимому, могли восприниматься
как маскарадные костюмы, т.е. в соответствии с традицией ряжения), пели песни, требовали подарков и пировали, явно соотносится
с обычаями колядования и ряжения, а пение церковных песен, казалось бы, соответствует традиции "славления" (особенно интересно в
этом отношении свидетельство Н.И. Кашина, который указывает,
что в соответствующей "церемонии" принимали участие, наряду с
членами Всешутейшего собора, государевы певчие). Однако при
этом очевидно, что "славление" не только не тождественно этим обрядам, но и достаточно отчетливо противопоставлено по крайней
мере второму: участие в нем членов Всешутейшего собора превращает эту "церемонию" в профанацию подлинного "славления", которая некоторыми, по-видимому, воспринималась как святотатство 30. При этом участие в "славлении" для многих было принудительным (это особенно очевидно в описании Б.И. Куракина). Таким образом, ясно, что "славление" если и соответствовало в той или иной
мере народной традиции, то представляло собой ее искажение. При
этом от традиционных святочных обрядов его отличает не только
структура, но и то, что многие участвовали в нем не по своей воле,
а по принуждению.
Иной тип праздника представлен "церемонией", которая устраивалась членами Всешутейшего собора в Вербное воскресенье.
По более раннему из двух существующих (кстати, заметно различных между собой) описаний, она состояла в том, что "патриарха шуточного", т.е. "князя-папу", везли на верблюде "в сад набережной к
погребу фряжскому", где пили, после чего разъезжались 31.
В этом cлучае,
очевидно, пародируется обряд, называвшийся "шествием на
100
ослята" или "действом Ваий" и устраивавшийся ежегодно в Вербное воскресенье в ХУ1-ХУП вв.32 Во время этой церемонии патриарх 33 ехал на лошади, загримированной под
осла и именовавшейся "осля", от Лобного места в Успенский собор и подавал благословение народу. Лошадь вел под уздцы сам царь. В первые годы царствования Петра I "шествие на осляти" еще совершалось, и сам Петр
принимал в нем участие вместе с братом Иваном, в том числе в
1684, 1685, 1692 и 1693 гг.34 Однако известно, что в 1697, 1698,
1699, 1700 гг. эта "церемония" уже не устраивалась. Как видно, пародический "обряд" в некотором отношении очень точно следует за подлинным: значимо и время его совершения (после обеда, а не после
утрени до литургии - "шествие на осляти" обыкновенно проводилось именно в это время), и место ("потешный двор", "погреб
фряжский", к которому двигалась процессия, в пародической системе .соответствий замещавший собор), и то, что после него пили
(традиционный обряд, который пародировался, завершался литургией). Элементы существовавшего в допетровскую эпоху церковного обряда последовательно замещаются здесь пародийными элементами; соответственно, вместо сакрального обряда возникает
"ритуал" профанический.
Обряды избрания и "поставления" "князя-папы" (и "поставления" других членов Всешутейшего собора) также строятся как пародия на церковные ритуалы. При этом интересно, что пародируются обряды не только православные, но и католические
35. В случае избрания "князя-папы" пародируется, главным образом, порядок избрания папь» римского, но также и патриарха Русской Православной церкви. Что же касается "поставления", то оно представляет собой, по-видимому, пародию на хиротонию православных архиереев.
Есть сведения о том, как происходило избрание "князя-папы" в
1717 36 и в 1725 гг.37 Многие
элементы этих составленных Петром I "чинов избирания" в виде неких "сценариев" совпадают. В частности,
в обоих случаях участники "церемоний" торжественно следовали в
дом, предназначенный для избрания, и там "архижрецы" Всешутейшего собора заключались в приготовленной для них комнате ("конклавии", как она именуется в "программах" "церемонии" 1717 г.).
"Князь-кесарь" запирал и запечатывал дверь этого помещения, чтобы "архижрецы" не могли покинуть его. Утром они выходили из
"конклавии" и занимали приготовленные для них места в зале, где
должно было происходить избрание. Они называли три кандидатуры, после чего "князь-папа" избирался баллотировкой. Избранного
несли на его престол. После этого, в соответствии с "чином избирания", участники "церемонии" целовали его в руку, в которой он держал "орла" (т.е. большой кубок), "також и в яя..., под лоном" и пили
101
из этого кубка; по Веберу, присутствующие, подходя к "князю-папе", целовали его туфлю, он же подавал присутствующим водку.
В завершение "церемонии" нового "князя-папу" сажали в большой
ковш, провожали "всем собором к дому его" (по "чину избирания";
по Веберу, его, посадив в сосуд, торжественно носили по комнате),
потом опускали в еще больший чан, "наполненный пивом и вином",
и пили.
Сходство этой "церемонии" с обрядом избрания папы римского
очевидно38. Как известно, папа избирается
конклавом 39. Коллегия
кардиналов в день выборов слушает мессу в соборе св. Петра, после
чего "торжественной процессией отправляется в капеллу Сикста IV,
где кардиналы дают клятву, что будут следовать установленным для
избрания папы законам"40. Единственная дверь конклава запирается, и кардиналы не имеют права покидать помещения до завершения
процедуры. Известно также, что после избрания кардиналы целуют
у папы ногу и руку. Затем папу несут в собор св. Петра "на седалище под большим балдахином". Там папа подает благословение собравшимся.
С другой стороны, в "церемонии" избрания "князя-папы" пародируется также и избрание патриарха. Например, речь, с которой к
членам Всешутейшего собора обращался "князь-кесарь", соотносится с обращением царя к Освященному собору перед избранием
патриарха 41. Кроме того, согласно "чину
избирания", по приходе в
дом, в котором должна была совершаться "церемония", "князь-кесарь" с поклоном просил "вышних жрецов" избрать трех особ, подобно тому как царь при избрании патриарха мог просить членов
Освященного собора назвать нескольких кандидатов 42.
Важно обратить внимание и на то, что в "чине избирания" употребляется слово
"новоизбранный", которое используется и в описаниях подлинного
обряда 43. Все эти черты дополняют "церемонию",
в которой пародируется, главным образом, избрание римского папы, и это создает дополнительный комический эффект.
Что касается "поставления" членов Всешутейшего собора, в частности "князя-папы", то оно, по-видимому, является пародией на
обряд поставления архиереев Русской Православной Церкви. Судя
по сохранившимся вариантам "чина постановления"44, созданного
самим Петром I, эта церемония должна была совершаться примерно так. "Поставляемый" должен был, когда члены Всепьянейшего
собора соберутся, идти к ним, причем перед ним должны были нести
Две фляги, позолоченную и посеребренную, и два блюда, с огурцами
и с капустой. (В этом элементе "церемонии" пародируется, по-видимому, вполне определенный элемент подлинного чина поставления:
после совершения обряда, когда новопоставленный шествовал в свои палаты, а затем
к царю,
102
перед ним несли на блюде крест и святую воду 45.) Затем "поставляемому" следовало
поклониться, вручить "поставляющему" принесенные дары, сказать "краткий комплемент о своем поставлении" и сесть. После этого "поставляющий"
задавал "поставляемому" вопросы, на которые тот должен был отвечать согласно установленному порядку. В частности, в ответ на
вопрос "Како содержиши закон Бахусов, и во оном подвизаешися?"
или "Како пьете? Явите своя сиршая?" и под.46 "поставляемый" должен был произносить речь, в которой рассказывал, как он "содержит закон Бахусов", т.е. пьянствует. (Здесь также, очевидно, пародируется обряд хиротонии, во время которого происходил ритуализованный обмен репликами между поставляющим и поставляемым,
и затем последний читал исповедание веры.) Далее, после реплики
"поставляющего", "поставляемый" должен был встать на колени и
лечь "персями, руками и главою" на находящуюся перед ним бочку;
"жрецам" следовало петь "песнь Бахусову". После этого "поставляемый" поднимался, и "жрецы" облачали его; затем "первый жрец"
помазывал или поливал его голову вином, помазывал "около очей",
"обе длани, и четыре перста, ими же чарка приемлется образом лученки"; все эти действия сопровождались соответствующими возгласами. Наконец, архижрецы возлагали руки на "поставляемого",
первый из них читал речь: "рукополагаю аз пьяный сего нетрезваго:
во имя всех кабаков, во имя всех Табаков" и т.д. После этого "налагали шапку", "архиерей" садился на свой престол, пил из кубка, названного "орлом", подавал прочим, и "церемония" заканчивалась.
(Нетрудно заметить, что и здесь достаточно последовательно пародируется хиротония. По одному из описаний, она совершалась так:
поставляющий возлагал на голову поставляемого евангелие, творил
рукой три креста, возложив на него руки, читал молитву, потом,
сняв евангелие с головы поставляемого, читал из него начало и конец, трижды возглашал "аксиос". Затем на поставляемого возлагали саккос, омофор и шапку. После этого новопоставленный начинал литургию 47.)
Таким образом, сравнение обнаруживает последовательно пародический характер "церемоний" избрания и "поставления" членов
Всешутейшего собора. Но это лишь одна сторона вопроса; другая
же состоит в том, что эти пародические "обряды" имеют многочисленные параллели в культуре Западной Европы. Известно, что одним из элементов западноевропейского карнавала могло быть избрание "дурацкого епископа и архиепископа" или "дурацкого папы",
"папы шутов". На связь Всешутейшего собора с этим обрядом указывает уже М.М. Бахтин 48. Во время такого
обряда 49 его участники
(нередко клирики; по В.П. Даркевичу 50 - "причт
кафедральных соборов") избирали "архиерея". Он мог именоваться по-разному: "аббатом",
"епископом глупцов", "архиепископом",
103
даже "шутовским
папой" (которого, как пишет М.М. Бахтин, избирали в непосредственно подведомственных папе церквах). Иногда избранного торжественно отводили в церковь. "При его возведении в сан пародировали литургические формулы и обряды. Вновь посвященный прелат в
полном епископском облачении, с инсигниями" совершал службу и
произносил "насмешливые благословения"51. Во
время таких церемоний в церкви плясали, пели непристойные песни, играли в карты,
в кости, кадили навозом и старыми подметками. Нетрудно заметить,
что все это сопоставимо с "церемониями" избрания и "поставления"
"князя-папы".
Таким образом, обобщая сказанное, можно отметить, что в
"церемониях" избрания и "поставления" "князя-папы" (и "поставления" других членов Всешутейшего собора), с одной стороны, пародируются соответствующие церковные обряды; с другой - само
это пародирование имеет прецедент в народной праздничной традиции. Соответственно, для понимания этих пародических "обрядов" оказываются актуальными по крайней мере два типа исторического контекста: и традиционные народные ритуалы, и обряды
церкви.
Особый тип праздника представлен свадьбами Зотова и Бутурлина. Уже было сказано, что это свадьбы пародические. Основной
структурной особенностью этих "ритуалов", по-видимому, следует
признать то, что они, с одной стороны, действительно представляли собой свадьбу (особенно важно, что в обоих случаях "молодых"
венчал в церкви священник, прочие параллели с традиционным обрядом см. ниже), а с другой - являлись пародией на свадебный обряд. При этом важно учитывать, что пародирование свадебной обрядности как таковое не чуждо народной традиции 52.
Как показывает А.В. Гура, традиция допускает и пародическое обыгрывание в
рамках свадебного обряда тех или иных "явлений и предметов
внешней по отношению к свадьбе действительности"53, и пародирование самого свадебного ритуала (очень часто - венчания) вне
этого ритуала - в различных народных играх, в частности святочных. Наконец, возможна и "пародия на свадебный обряд внутри самой свадьбы. Пародироваться могут участники обряда (особенно
жених и невеста), свадебные предметы, обрядовые действия и поэтические тексты. Свадебное пародирование жениха и невесты
обычно сопровождается травестизмом"54. Однако ни одна из этих моделей не может быть применена для описания свадеб
Н.М. Зотова и П.И. Бутурлина, в которых имеет место действительно пародия на свадебный обряд в рамках самого этого обряда,
но при этом не выделенная из него 55, а,
напротив, с ним совмещенная. Пародические элементы, вводимые в обряд, не повторяют,
а замещают традиционные, будучи
104
соположены с другими, которые остаются в рамках традиции. Кроме того, ритуал дополняется
элементами, которые, по-видимому, не находятся в связи с традицией, т.е. ни предполагаются ею, ни пародируют ее, но также создают комический эффект. Поэтому структура "церемоний" в целом оказывается весьма сложной.
Анализ исторических свидетельств подтверждает выдвинутые
гипотезы. Так, известно, что в начале свадьбы Н.М. Зотова
56 "кортеж, в предшествии жениха, шествовал в дом канцлерский"57, а "из
оного с невестою шествовали в церковь"58. После венчания поезд
отправился в дом жениха, там был устроен пир; другой пир состоялся на следующий день после свадьбы. Как кажется, все это, в целом,
не выходит за рамки традиции 59. Однако наряду
с этим свадьба Зотова предстает как "церемония" комическая. Ее участники были в
маскарадных костюмах, приготовленных заранее по особому распоряжению Петра I; царь сам просматривал списки нарядов, вносил изменения, устроил заранее смотр костюмов. Например, некоторые
участники торжества были в "платье гамбургских бурмистров", в
"китайском", "венецком", "скороходском", "арцибискупском" пла-ье и т.д.; в руках же они держали музыкальные инструменты и прочие "игры" - барабаны, дудочки, большие рога, скороходские палки
и т.п.60 "К позыву определены четыре человека, которые были великие заики"61. Немолодых жениха и невесту вели четверо старых
людей, а перед ними шли одетые в скороходское платье "четыре же
претолстые мужика, и которые были столь тучны и тяжелы, что
имели нужду, чтоб их самих вели, нежели чтоб бежать им перед мнимым патриархом и его невестою"62. "Князя-папу" и его невесту венчал священник Архангельского собора, которому было более
90 лет. На следующий день после венчания "молодых" поднимали
"с пресмешными обрядами". Разнообразные "забавы" продолжались, как пишет И.И. Голиков, "по самый Февраль месяц"63 (какие
именно "забавы" имеются в виду, неясно).
Разумеется, следует обратить внимание на то, что многие из указанных здесь комических элементов, если не большинство их, не
представляют собой пародии собственно на свадебный обряд. Здесь
скорее высмеивается "безбрачие монашествующего и католического духовенства"64. При этом следует обратить внимание на то, что
комическое начало предусмотрено уже и самой традицией, и не
только в рамках уже упоминавшейся пародии на свадьбу. Как известно, во время движения свадебного поезда сначала к церкви, а потом после венчания в дом мужа пели свадебные песни, играли на музыкальных инструментах, кричали, плясали, отпускали грубые и непристойные шутки 65. Таким образом, в свадьбе
Н.М. Зотова как
будто бы реализуются те потенции, которые есть в традиционном
свадебном обряде. Однако их неумеренное развитие в сочетании с
историческим контекстом, который позволял считать, что свадьба
Зотова была устроена с целью дискредитации патриаршества
66,
все же делают этот "обряд" именно пародией.
105
Нельзя
не обратить внимание на то, что эта свадьба была устроена по указанию Петра I и против воли самого Н.М. Зотова. Известно что Зотов сначала хотел уйти в монастырь, и именно Петр велел
ему вместо этого жениться. Согласившись, Зотов в письме просил
царя, чтобы венчание было совершено втайне от общества, в Москве, и уже потом, по приезде в Петербург, Зотов соглашался участвовать в развлечениях, какие Петр пожелал бы устроить. Вместо этого, однако, свадьба была совершена именно в Петербурге, и Зотов с
невестой стали предметом насмешек 67. Просил
царя об отмене
свадьбы и сын Зотова, Конон Никитич; если сам "князь-папа", к тому времени человек преклонных лет, был "графом, тайным советником и генерал-президентом ближней канцелярии"68, то его сын
имел чин капитан-лейтенанта и исполнял важные поручения царя;
однако и его просьба была оставлена без внимания 69.
И для многих
других участников свадебной церемонии присутствие там было обязательным: известны списки приглашенных «с их подписями в том,
что они "указ слышали" и обязуются явиться»70.
Таким образом, в свадьбе Зотова, как и в "славлении", происходит своеобразное искажение традиционного обряда. При этом очевидным оказывается еще и другое: эта "церемония" также являет
собой пример принуждения, пример насилия над личностью со стороны царя.
Еще более яркий пример искажения традиционного обряда -
свадьба следующего "князя-папы" Бутурлина. Многие традиционные элементы сохранены и здесь, но намного больше, чем в предыдущем случае, элементов другого типа, т.е. пародически искаженных. Свадьба была устроена во время маскарада по случаю заключения Ништадтского мира в сентябре 1721 г., и участники "церемонии" были в маскарадном платье. Те, кто присутствовал в церкви во
время венчания, выйдя оттуда, не поехали в дом жениха (а туда, в соответствии с традицией, следовало именно ехать), но стали ходить
по площади вместе с другими участниками маскарада, а затем пошли в здание Сената и коллегий, где и был устроен пир. Во время пира над головой "князя-папы" висел серебряный Бахус на бочке с
водкой - по-видимому, на том месте, где по традиции прибивали икону
71. Спальня для "молодых" была устроена в пирамиде, освещенной
изнутри и с отверстиями в стенах, в то время как в соответствии с
традицией она устраивалась, как правило, в сеннике или подклете
72.
Постель по обычаю была на снопах (как указывает А. Олеарий - на
ржаных снопах 73), здесь же перина и
подушки были набиты хмелем, одеяло
106
стегано хмелем, и на
нем был также хмель. Вместо бочек
"с пшеницей, рожью, овсом и ячменем"74 вокруг ложа были расставлены бочки с вином, пивом и водкой. На ночь, по традиции, от комнаты молодых уходили все, кроме одного человека ("Около сенника
ходил или ездил ясельничий с обнаженным мечом для предохранения от всякого лиходейства"75; у А. Олеария этот человек назван
старым служителем, у М.Г. Рабиновича - постельничим); М.Г. Рабинович также указывает, что у подклета привязывали жеребцов и кобыл, и жеребцы ржали. Вместо этого около пирамиды, в которой
остались П.И. Бутурлин с женой, были плешивые, заики, весна кричала, били в бубны. На следующий день свадебный ритуал был дополнен другими пародическими обрядами, к свадьбе, по-видимому,
отношения не имеющими: "князь-папа" на пиру подавал присутствующим благословение, а по пути в его дом члены Всешутейшего собора, в том числе сам П.И. Бутурлин, переправлялись через Неву на
особой "машине". Впрочем, известно, что переправа через реку считается необходимым элементом свадебного обряда: через мост обязательно должен был двигаться свадебный поезд (именно в первый
день свадьбы), что связывают с осмыслением реки в архаической
модели мира в качестве границы (соответственно свадьба рассматривается как обряд перехода, т.е. преодоления границы). Однако место этого элемента в структуре ритуала иное, и переправляются, разумеется, по мосту, а не вплавь; таким образом, в данном случае, по-видимому, представлена пародия и на этот фрагмент обряда. Словом, обобщая сказанное, можно отметить, что свадьба П.И. Бутурлина в структурном отношении определенным образом отличается
от свадьбы Н.М. Зотова: здесь намного более последовательно пародически видоизменяются различные элементы традиционного обряда. Очевидно, что если в предыдущем случае можно было говорить об искажении традиционного ритуала, то здесь для этого есть
еще большие основания.
Наконец, нельзя не упомянуть еще обо одном празднестве, в котором принимали участие члены Всешутейшего собора, - о маскараде, устроенном на масленицу в 1722 г. по случаю заключения
Ништадтского мира 76, подробно описанный Ф.-В.
Берхгольцем.
Для этого маскарада были приготовлены сани, причем некоторые
из них были сделаны в виде лодок или кораблей. На "экипажах" бы-ли установлены шесты с номерами, указывавшими порядок их следования. 31 января "поезд" торжественно въехал в Москву "через
четверо великолепных триумфальных ворот". Среди прочих участников маскарада был "князь-папа", который ехал в больших санях в
"папском одеянии", т.е. в подбитой горностаем красной мантии, на
троне, а у него в ногах сидел человек, изображавший Бахуса; затем
верхом на волах ехали шестеро "кардиналов" из Всешутейшего собора. Кроме того, в маскараде участвовал "беспокойный
107
монастырь", т.е., как пишет А.М. Панченко 77,
Всешутейший собор. На санях "беспокойного монастыря" были установлены поднимавшиеся
рядами в виде амфитеатра скамьи, и машина "изображала нечто
вроде головы дракона", а к ней было прицеплено "более 20-ти маленьких саней", каждые из которых вмещали по одному человеку.
В другие дни во время этого маскарада, продолжавшегося до
4 февраля, его участники по утрам собирались в указанном для этого месте, ездили на санях и веселились 78.
Несомненно сходство этого празднества с западноевропейским
карнавалом. Оно проявляется и в ношении маскарадного платья
(с другой стороны, это можно связать и с русскими масленничными
обрядами). Трудно сказать, какой из прототипов в данном случае более актуален, поскольку одни и те же факты могут быть соотнесены как с той, так и с другой традицией. По-видимому, вопрос нуждается в дальнейшем изучении.
Подводя итоги всему сказанному о празднествах, связанных с деятельностью Всешутейшего собора, можно отметить, что они весьма разнообразны. В большинстве своем перечисленные празднества
являются пародическими, однако не все они могут быть описаны таким образом. Некоторые из них, прежде всего "славление" и свадьбы, представляют собой своеобразное видоизменение традиционных
ритуалов: как бы продолжая народные традиции, они в то же время
искажают их. Это искажение, в свою очередь, может быть соотнесено с той общей особенностью, которая уже отмечалась выше в
связи с Всешутейшим собором как "организацией": участие в описанных празднествах нередко оказывалось принудительным, и они
были всецело подчинены воле Петра I. Таким образом, в этих празднествах игровое начало, нередко заимствуемое от традиции народного праздника, сочеталось с угнетением, источником которого была самодержавная власть царя.
Такой вывод заставляет рассмотреть еще один принципиально
важный вопрос: насколько это угнетение было осознано самими
членами Всешутейшего собора и каково было их отношение к нему? Верно ли, что все они участвовали в деятельности Собора лишь
из страха перед царем - или, может быть, наоборот, для всех участников эти празднества были приятной забавой?
Можно с определенной уверенностью сказать, что второе утверждение неверно. Это подтверждается достаточно многочисленными свидетельствами: и известным показанием князя И.И. Хованского, который говорит о своем "поставлении" в "митрополиты"
Всешутейшего собора как о грехе 80, и тем, что
пишет Б.И. Куракин
о "славлении" (см. выше), и теми примерами, которые были приведены ранее в связи с характеристикой свадьбы Н.М. Зотова и т.д.
Все эти свидетельства доказывают, что многие из тех, кто участвовал в деятельности
108
Всешутейшего собора, были недовольны этими
"забавами". Однако и утверждать, что никому, кроме Петра I, эти
"развлечения" не доставляли удовольствия, было бы не совсем правильно, поскольку есть свидетельства, опровергающие такой односторонний взгляд. Например, есть некоторые основания полагать,
что охотно участвовал в деятельности Всешутейшего собора
А. Д. Меншиков 81. И по письмам Зотова, в
меньшей степени Бутурлина и некоторых других членов Всешутейшего собора (в частности
"архи-игуменьи" Д.Г. Ржевской) можно предполагать, что их авторы, по-видимому, были довольны сроим положением и даже извлекали из него некоторое удовольствие. Разумеется, нельзя не поставить под сомнение эти источники: в условиях подчинения самодержавному правителю вполне можно ожидать, что даже те, кто в действительности не поддерживал его начинаний, выражали с ним согласие на словах - тем более что многие из писем, о которых идет
речь, адресованы именно Петру I 82. Но такие
свидетельства все же
есть - и нет причин быть уверенным в том, что они не отражают ис-тинного положения дел. Словом, можно, имея на то определенные
основания, предполагать, что некоторые члены Всешутейшего собора участвовали в описанных выше "церемониях" по своей воле и
были довольны своим положением. Таким образом, в деятельности
Всешутейшего собора, как кажется, странным образом сочетались
веселье и жестокое принуждение; для кого-то празднества, которые
устраивал Собор, наверное, были забавой, а для кого-то здесь имело место насилие и угнетение.
Все это позволяет если не понять, то приблизиться к пониманию
того, в чем же состоит своеобразие Всешутейшего собора и связанных с его деятельностью "церемоний", и попытаться объяснить тот
парадокс, о котором уже говорилось ранее: почему эти "церемонии"
одновременно кажутся и праздниками, и чем-то противоположным
празднику. С одной стороны, по своим формальным признакам они
сходны с праздниками различных типов; во многих случаях - а именно там, где существует связь с традицией народных обрядов (о чем
также уже было сказано), - сходство это особенно очевидно. Но, с
другой стороны, от праздника можно было бы ожидать (пусть не на
логическом, а на интуитивном уровне), что те, кто участвует в нем,
испытывают радость; праздник мыслится прежде всего, веселым -
а "церемонии", связанные с деятельностью Всешутейшего собора,
явным образом противоречат этому представлению, поскольку ясно, что многие, если не большинство участников их никакой радости не испытывали. Оказывается, что эти "церемонии" - как бы праздники по форме, но не праздники по сути; и это, казалось бы, служит объяснением того парадокса, который был сформулирован в
начале исследования.
109
Однако эта гипотеза нуждается в уточнении. Считать, что все
участники любого праздника всегда непременно веселились, было
бы совершенно неуместным упрощением. Достаточно вспомнить,
что в Средневековье во время праздника, в частности карнавала, нередко чинилось насилие. Большое внимание уделяет эпизодам насилия в романе Ф. Рабле М.М. Бахтин, интерпретируя такое насилие
как одно из многочисленных проявлений веселой карнавальной стихии, в которой "время (...) развенчивает, делает смешным и
умерщвляет весь старый мир (старую власть, старую правду) и одновременно рождает новое"83. Но из истории известно, что насилие
во время карнавала действительно имело место и было вполне серьезным, если даже и не по побудительным мотивам, о которых
трудно судить, то по последствиям: нередко карнавал заканчивался
бунтом 84, нередко - еврейским погромом.
Поэтому трудно сказать,
чтобы все, кто есть на празднике, и точно были так веселы, как иногда кажется; неверно, следовательно, что принуждение и насилие
настолько чужды праздничной стихии. И такой взгляд, казалось бы,
позволяет все же вписать Всешутейший собор в общую историю
праздника в мировой культуре.
Но и здесь ощущается некий парадокс. Он состоит в том, что
на карнавале насилие чинит народ, а в деятельности Всешутейшего собора - самодержавный монарх; на карнавале - как бы обезличенная толпа, во Всешутейшем соборе - как бы один человек.
Таким образом, Всешутейший собор и здесь обнаруживает то
свойство, которое условно можно назвать несоответствием формы и содержания: "церемонии" Собора кажутся народными праздниками по внешним признакам, но при этом не являются ими по
существу.
При таком понимании Всешутейшего собора актуальной оказывается еще одна методологически значимая проблема - соотношение "народной" и "официальной" культуры, как их понимает
М.М. Бахтин. Парадоксальным образом, по многочисленным внешним признакам (которые перечислены выше) Всешутейший собор
кажется продолжением и принадлежностью культуры народной -
однако по своим функциям он находится именно в сфере официальной культуры, причем не просто подчиняется царю, но по самому существу своему выражает именно те начала, которые М.М. Бахтин
приписывает официальной культуре (и в которых он народной культуре однозначно отказывает) - начала страха, устрашения, принуждения и повиновения. Таким образом, Всешутейший собор предстает как интересный в своем роде пример того, что вполне определенной границы между этими двумя типами культуры, которые
М.М. Бахтин считает антагонистическими, нет, на что указывает в
своих работах А.Я. Гуревич 85.
110
В
заключение представляется необходимым поставить еще один
методологически важный вопрос. Многие из тех явлений, с которыми сопоставлялся Всешутейший собор в этой работе, представляют
собой принадлежность культуры Средневековья; более того, народные святочные и свадебные обряды или карнавал восходят даже к
архаической эпохе. Такой подбор материала легко объясняется тем,
что более естественно и методологически более корректно сравнивать Всешутейший собор и связанные с ним празднества не с теми
явлениями, которые возникли позже них, а с теми, которые им хронологически предшествовали. Однако он заставляет задуматься о
том, насколько правомерно сам Всешутейший собор и связанные с
ним празднества считать явлениями средневековой или архаической
культуры. Эта проблема уже привлекала к себе внимание исследователей: так, по мнению Д.С. Лихачева и В.П. Даркевича, в деятельности Всешутейшего собора отразились особенности средневековой
ментальности. Данный вопрос тем более важен, что от его решения
зависит и функциональная интерпретация названных явлений с учетом того историко-культурного контекста, в который они будут таким образом поставлены.
Ответ на этот вопрос не может быть однозначным. Прежде
всего нужно принять во внимание, что сами термины "архаика",
"Средневековье", "Новое время" не имеют вполне однозначной и
общепринятой интерпретации: Дж.Дж. Фрэзер говорит о родстве
архаического и современного мировосприятия 86,
Л. Леви-Брюль -
о неизбежном сохранении реликтов архаического мышления в современном обществе 87; многие историки, прежде
всего Ж. Ле
Гофф, пишут о так называемом "долгом Средневековье"88. Но помимо этого неоднозначность интерпретации обусловлена в данном
случае спецификой того исторического периода, о котором идет
речь, - особым местом Петровской эпохи в русской истории, на которое указывали многие, начиная со времени Петра I и до сегодняшнего дня 89. Петровская эпоха нередко
рассматривается как
эпоха переходная; согласно некоторым концепциям, именно она
представляет собой тот переломный момент, который отделяет в
истории России Средневековье от Нового времени. Поэтому неудивительно, что в ней могут сочетаться, нередко противоречиво
и, с нашей точки зрения, парадоксально, приметы как того, так и
другого исторического периода; даже отличить одно от другого не
всегда бывает просто.
Представляется, что сказанное актуально и для интерпретации
Всешутейшего собора. Как определить, к средневековой или к современной культуре он принадлежит? Указание на источники, к которым восходят те или иные особенности Собора и связанных с ним
празднеств (например народные традиции ряжения, святочных игр, пародии на
свадьбу и на избрание
111
епископов и т.п.), само по себе не
позволяет разрешить этот вопрос 90. Казалось
бы, закономерно попытаться ответить на него, опираясь на форму. Но и форма, как это
ни удивительно, не только не снимает неопределенности, но, напротив, ее всецело поддерживает. Ведь основная формальная особенность Всешутейшего собора и связанных с ним празднеств, как уже
было неоднократно отмечено, состоит в том, что они представляют
собой пародию. А пародия, в свою очередь, есть явление глубоко
своеобразное: будучи сугубо архаичной в отношении своего генезиса 91 и, как кажется, в структурном отношении
не претерпев существенных изменений от архаической эпохи до наших дней, она очевидным образом эволюционировала, изменив свою семантику. В архаическую эпоху и в Средневековье семантика пародии, насколько ее
можно реконструировать, была не такой, какой стала в Новое время. Таким образом, пародия как специфическая форма для своей
адекватной интерпретации требует, вероятно, историко-культурного контекста, который устранил бы неоднозначность, связанную с
эволюцией ее значений. Однако уже отмечено, что в случае Петровской эпохи такое невозможно: это именно тот исторический контекст, который сам по себе неоднозначен. И вот сочетание неоднозначности формы и контекста делает невозможным определенный
ответ на вопрос, как именно следует понимать Всешутейший собор.
Он может быть рассмотрен и как явление средневековой культуры
с чертами архаики, и как явление культуры Нового времени; и в зависимости от того, какая интерпретация будет избрана, он будет по-разному осмыслен. Если принять первое из этих предположений, то
для интерпретации Всешутейшего собора будет применена архаическая модель пародии - и этот "институт" будет осмыслен так, как
предлагают Д.С. Лихачев и В.П. Даркевич: как "проявление древнерусской смеховой стихии"92 и как "игра со священным", которая "не
заключала в себе разрушительного по отношению к пародируемым
объектам начала"93. Если же принять вторую гипотезу, то Всешутейший собор будет интерпретироваться с помощью, условно говоря, современной модели пародии, которая с аналогичной структурой
соотносит принципиально иное содержание - и из этого будет вытекать другая трактовка: в деятельности этой "организации" можно
будет увидеть дискредитацию церкви и реформирование русской
культуры, как делает, в частности, В.М. Живов. Таким образом, некоторая неоднозначность, возникающая при интерпретации Всешутейшего собора и связанных с ним празднеств, находит себе объяснение в структурных особенностях исследуемых объектов. Эти особенности позволяют обосновать несколько различных интерпретаций, причем, по-видимому, лишь сочетание разных подходов, учет
разных типов историко-культурного контекста позволяет приблизиться к пониманию всей сложности изучаемого явления - сложности, которая и делает, наверное, его исследование интересным и перспективным.
112
1 Из литературы вопроса см.: Бахтин М.М. Творчество
Франсуа Рабле и народная культура средневековья и
Ренессанса. М., 1990; Гребенюк В.П. Публичные зрелища
петровского времени и их связь с театром // Новые черты в
литературе и искусстве (XVII - начало XVIII в.). М.. 1976; Даркевич В.П.
Народная культура средневековья: Пародия в литературе и искусстве 1Х-ХУ1 вв. М.,
1992; Живое В.М. Культурные реформы в системе преобразований Петра I // В.М.
Живов. Разыскания в области истории и предыстории русской
культуры. М., 2002; Ключевский В.О. Соч. в 9 т. М., 1989.
Т. 4: Курс русской истории. Ч. 4. С. 36-39; Лихачев Д.С. Смех
как мировоззрение // Д.С. Лихачев. Историческая поэтика русской
литературы. Смех как мировоззрение и другие работы. СПб., 1999 (то же в
кн.: Лихачев Д.С., Панченко А.М„ Понырко Н.В. Смех в Древней Руси.
Л„ 1984); Молева Н.М. "Персоны" всешутейшего собора // Вопросы истории.
1974. № 10; Носович И. Всепьянейший собор, учрежденный Петром Великим // Русская
старина. 1874. Год пятый. Декабрь; Одесский М.П. Очерки исторической поэтики
русской драмы: Эпоха Петра I. М., 1999; Павленко Н.И.
Петр I. М., 2000; Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ // Из
истории русской культуры. М., 2000. Т. III: (XVII -
начало XVIII века); Панченко А.М., Успенский Б.А. Иван
Грозный и Петр Великий: концепции первого монарха. Статья первая //
Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1983. Т. XXXVII; Платонов С.Ф.
Из бытовой истории Петровской эпохи. 1: Бенго-Коллегия или
Великобританский монастырь в С.-Петербурге при Петре Великом //
Известия АН СССР. Серия 6. Л., 1926. Т. 20. № 7-8; Семевский М.И. Петр
Великий как юморист // М.И. Семевский. Слово и дело! 1700-1725: Изд.
3-е. СПб., 1885; Семенова Л. Н. Очерки истории быта и культурной жизни
России. Первая половина XVIII в. Л., 1982. Она же. Общественные
развлечения в Петербурге в первой половине XVIII в. // Старый Петербург.
Историко-этнографические исследования. Л., 1982; Соловьев С.М.
Соч. в 18 кн. М., 1997. Кн. VIII: История России с древнейших времен.
Т. 15-16. С. 582-583; Успенский Б.А. Избранные тр. в 2 т. М., 1996. Т. I;
Черная Л.А. Русская культура переходного периода от Средневековья к
Новому времени. М., 1999;
2 См.: Семевский М.И. Указ. соч. С. 315-317; Живов В.М. Указ. соч. С. 411.
3 Корб И.Г. Дневник путешествия в Московию (1698 и 1699 гг.). / Пер. и
примеч. А.И. Малеина. СПб., 1906. С. 111.
4 Письма и бумаги императора Петра Великого. СПб., 1887. Т. I. С. 265.
5 Титул "князя-папы" Н.М. Зотова. См.: Там же. С. 32.
113
6 Куракин Б.И. Гистория о царе Петре Алексеевиче // Архив князя
Ф.А. Куракина. СПб., 1890. Кн. 1. С. 71.
7 Flogel KF Geschichte des Grotesk-Komischen /Neu bearbetet und herausgegebon
von M. Bauer. Munchen, 1914. Вd. 1-2.
8 Ibid. Вd. 2. S. 338.
9 Ibid S. 346 - 347.
10 Ibid. S. 348.
11 См. также: Мочалова В.В. Мир наизнанку: Народно-городская литература Польши
ХУ1-ХУП вв. М.. 1985. С. 105-106.
12 Де Бэк А. Раскаты смеха. Полк ермолки, или аристократическая стратегия
французской веселости // Анналы на рубеже веков - антология / Пер. с фр. Отв.
ред. А.Я. Гуревич. Сост. С.И. Лучицкая. М., 2002.
13 Там же. С. 264-265.
14 Nevill R. London Clubs, Their History and Treasures. L., 1911. Р. 36-47.
15 См. Ibid. Р. 44-46.
16 См. Семевский М.И. Указ. соч. С. 315-316.
17 См. Куракин Б.И. Указ. соч. С. 72 (в тексте указано, что описываемые факты
имели место до Великого посольства); Записки Желябужского с 1682 по 2 Июля 1709.
СПб., 1840. С. 59 ("славление" упоминается под 1695 годом); Корб И.Г. Указ. соч.
С. 111 (описание "славления" датировано 13 января 1699 г.); Записки Юста Юля,
датского посланника при Петре Великом / Пер. с дат. Ю.Н. Щербачева. М., 1900. С.
128-129 (запись за январь 1710 г.); Дневник камер-юнкера Берхгольца / Перевел с
нем. И. Аммон. М„ 1858. Ч. 2: 1722 г. С. 18-19 (описание датировано 1722 г.); [Кашин
Н.И.} Поступки и забавы Петра Великого (Запись современника) /(Собир.) В.В.
Майков. СПб., 1895. (Памятники древней письменности. Т. 110.) С. 12 (дата не
указана); некоторые сведения содержатся также в письмах Петра I (например, см.
Письма и бумаги императора Петра Великого. М„ 1977. Т. XII, вып. 2. С. 279-280 -
письмо Петра I к царице Екатерине Алексеевне от 25 декабря 1712 г.)
18 Куракин Б.И. Указ. соч. С. 72.
19 Юль Ю. Указ. соч. С. 129.
20 См.: Семевский М.И. Указ. соч. С. 300: 'Так назывались свистуны (...) мастера
высвистывать по-птичьи".
21 Кашин Н.И. Указ. соч. С. 12.
22 Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. М., 2000. С. 41.
23 Там же.
24 См.: Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в
XVI и XVII столетиях. М., 1992. С. 234.
25 См.: Пропп В.Я. Указ. соч. С. 81-89, 124-126, 141-151; Зеленин Д.К.
Восточнославянская этнография / Пер. с нем. К.Д. Цивиной. М., 1991. С. 380-381 и
т.д.
26 См. например: Ивлева Л.М. Ряженье в русской традиционной культуре. СПб.,
1994; Пропп В.Я. Указ. соч. С. 41-57. 130-140; Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 381,
402. См. также: Понырко Н.В. Русские святки XVII в. //Текстология и поэтика
русской литературы Х1-ХУ11 вв. / Тр. отдела древне-русской литературы. Л., 1977.
Т. 32; Она же. Святочный и масленичный смех // Д.С. Лихачев, А.М. Панченко, Н.В.
Понырко. Указ. соч.
114
27 См.: Пропп В.Я. Указ. соч. С. 41-62; Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 400-403.
28 См.: Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. М.,
2000. Т. I. ч. 1. С. 407^09; см. также: Рабинович М.Г. Очерки этнографии
русского феодального города. М., 1978.
29 См.: Чичеров В.И. Зимний период русского земледельческого календаря ХУ1-Х1Х
веков: Очерки по истории народных верований / Тр. Ин-та этнографии им. Н.Н.
Миклухо-Маклая. М., 1957. Новая серия. Т. ХЬ.
30 См.: "Отрывок обличения на всешутейший собор" // С.А. Белокуров. Материалы
для русской истории. М., 1888. С. 539-540.
31 Куракин Б.И. Указ. соч. С. 71-72.
32 Описание этого обряда см.: Никольский К. О службах русской церкви. СПб.,
1885. С. 45-97; ср.: Савва В. Московские цари и византийские василевсы. К
вопросу о влиянии Византии на образование идеи царской власти московских
государей. Харьков, 1901. С. 165. См. также описание "шествия на ослята" в
первоисточниках: Флетчер Д. О государстве русском, или образ правления русского
царя: Пер. с англ. СПб., 1906. С. 146-147; ОлеарийА. Подробное описание
путешествия голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1639
годах. М., 1870. С. 90-92. Следует упомянуть, что "шествие на ослята"
совершалось не только в Вербное воскресенье, но и после поставления нового
патриарха, иногда и по прибытии какого-либо другого новопоставленного архиерея в
свою епархию (см. Никольский К. Указ. соч.). Описание такого обряда см.: Чин
Патриарша круг города на ослята шествия, бываемого в день постановления
Российских Патриархов... // Древняя Российская Вивлиофика, изданная Николаем
Новиковым: Изд. 2-е. М., 1788. Ч. VI.
33 Вначале "шествие на ослята" устраивалось не только в Москве, но и в других
городах, где в нем .участвовали местные архиереи. В Москве же этот обряд
совершал патриарх {Никольский К. Указ. соч. С. 45). Однако в 1678 г. совершение
"действа Ваий" где-либо кроме Москвы, без участия царя и патриарха было
запрещено. См.: Изложение Патриаршее и всего Собора о обряде в Вербную неделю
бываемом... // Древняя Российская Вивлиофика, изданная Николаем Новиковым: Изд.
2-е. М., 1788. Ч. VI).
34 Никольский К. Указ. соч. С. 90-91.
35 Интерпретацию этого факта дает В.М. Живов: Живов В.М. Указ. соч. С. 413-415.
36 См.: Семевский М.И. Указ. соч. С. 298-306.
38 О порядке избрания папы римского см., в частности: [Готлиб А.} Ст. "Папство",
разд. "Папские выборы" // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб.,
1897. Т. ХХП6 (44). С. 738-739.
39 Такая процедура была установлена Григорием Х в 1274 г. на II Лионском соборе.
40 Пят. по: Готлиб А. Указ. соч.
115
41 См., например: Чин Избрания на Патриаршеский Российский Престол // Древняя
Российская Вивлиофика, изданная Николаем Новиковым: Изд. 2-е. М., 1788. Ч. VI. В
этом источнике описывается избрание патриарха Иосифа 21 марта 1642 г.
42 Например, в 1652 г. царь просил членов Освященного собора написать имена
двенадцати кандидатов. См.: Чин избрания, наречения, благовестия, посвящения и
шествия около города патриарха Никона // Христианское чтение. СПб., 1882.
Июль-август. № 7-8. С. 290.
43 См., например: Чин избрания... патриарха Никона...
44 Различные варианты "чина постановления" являются основным источником сведений
о данной "церемонии". Многие из этих текстов опубликованы М.И. Семевским. См.:
Семевский М.И. Указ. соч. С. 306-309. Они предоставляют в распоряжение историка
весьма интересный и разнообразный материал, однако при его интерпретации
возникают две проблемы. Первая проблема связана с тем, что данные тексты - это
именно предварительно составленные "программы" "церемоний", а (за исключением
текста "О чине князя-папы постановления в епископы в 1 неделю по Крещении,
января 10", в которой, по мнению М.И. Семевского, говорится о "поставлении" "князя-папы"
П.И. Бутурлина в 1718 г. - опубл. в: Там же. С. 310-313) не "отчеты" о них,
написанные post factum. Следовательно, можно лишь предполагать на основе этих
текстов некий инвариант "церемонии поставления", какой она должна была быть, но
нельзя знать точно, какой она в действительности была. Вторая проблема - то, что
дошедшие до нас тексты, как правило, не датированы, поэтому точно не известно,
какие именно "церемонии" в них описаны, когда и по какому случаю они были
совершены. Таким образом, на основании сохранившихся источников, по-видимому,
нельзя дать сколько-нибудь точное описание какой-либо из "церемоний поставления"
(кроме "поставления" Бутурлина). Возможно лишь реконструировать некий инвариант
"церемонии поставления". Именно такая задача и ставится в данном случае.
45 Известно, например, что после поставления патриарха Никона, когда он шел к
царскому столу, перед ним несли крест на блюде и святую воду (см.: Чин избрания...
патриарха Никона... С. 313); после поставления патриарха Адриана, когда он шел в
свои палаты, соборный ключарь и диакон также несли перед ним крест на серебряном
блюде со святой водой. См.: Никольский К. Указ. соч. С. 22; Богословский М.М.
Петр I: Материалы для биографии. Б. м., 1940. Т. 1. 107-108.
46 См.: Семевский М.И. Указ. соч. С. 307-308.
47 Описание по изд.: Чин избрания... патриарха Никона...
48 Бахтин М.М. Указ. соч. С. 242, 298.
49 См. о нем: Реутин М.Ю. Народная культура Германии. М. 1996. С. 23; Бахтин М.М.
Указ. соч.; Даркевич В.П. Народная культура средневековья: Светская праздничная
жизнь в искусстве 1Х-ХУ1 вв. М., 1988. С. 165; Фрейденберг О.М. Происхождение
пародии // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. (Труды по знаковым системам. В. 6.)
Тарту, 1973. Вып. 308. С. 490-491.
50 Даркевич В.П. Народная культура средневековья: Светская праздничная жизнь...
С. 165.
116
51 Там же.
52 Характеристика пародии на свадебный обряд в народной традиции ос-нована на
работе: Гура А.В. Пародия на свадьбу в славянском свадебном обряде //
Balcano-baltoslavica: Симпозиум по структуре текста. Предварительные материалы и
тезисы. М., 1979. Разумеется, следует принять во внимание то, что А.В. Гура
основывается на современном материале. Соответственно, применение выводов,
которые он делает, при исследовании истории XVIII в., строго говоря,
методологически не вполне корректно, и они не могут служить основанием для
широких обобщений.
53 Там же. С. 83.
54 Там же.
55 Именно таковы примеры, которые приводит А.В. Гура (Там же). В них
пародические элементы чаще всего находятся в завершающей части ритуала.
56 Описание по изд.: Голиков И. И. Деяния Петра Великого...: Изд. 2-е. М., 1838.
Т. 6. С. 279-290. Многие документы, относящиеся к свадьбе Зотова, хранятся в
РГАДА (Ф. 156. № 129).
57 Голиков И.И. Указ. соч. С. 288.
58 Там же. С. 289.
59 См.: [Котошихин Г.К.] О России, в царствование Алексея Михайловича. СПб.,
1859; Костомаров Н.И. Указ. соч.; Олеарий А. Указ. соч.
60 Голиков И.И. Указ. соч. С. 281.
61 Там же. С. 288.
62 Там же. С. 289.
63 Там же. С. 290.
64 Гребенюк В.П. Указ. соч. С. 145.
65 См.: Олеарий А. Указ. соч.; Костомаров Н.И. Указ. соч.
66 Об этом говорит еще И.И. Голиков. В данном случае очень существенны отсылки к
представлениям о духовенстве, в т.ч. титулование жениха "патриархом".
67 Как пишет И.И. Голиков (Голиков И.И. Указ. соч. С. 289-290), "в первый день
брака угощен был и весь народ, стечение которого было бесчисленно; для него
выставлены были многие бадьи с вином и пивом и разные яства. Сей народ, толико
уважавший достоинство патриаршее, в сии дни с великим смехом забавлялся на счет
оного". "Народ говорил тогда с великим смехом: Патриарх женился! Патриарх
женился! Другие с ковшиком вина или пива кричали: да здравствует патриарх с
патриаршею, и проч."
68 Там же. С. 291.
69 См. об этом: Семевский М.И. Указ. соч. С. 293-298.
70 Цит. по: Живов В.М. Указ. соч. С. 405.
71 См.: Костомаров Н.И. Указ. соч. С. 256.
72 См.: Олеарий А. Указ. соч.; Костомаров Н.И. Указ. соч.; Рабинович М.Г. Указ.
соч.
73 См.: Олеарий А. Указ. соч.; Костомаров Н.И. Указ. соч.
74 Цит. по: Костомаров Н.И. Указ. соч. С. 255; ср.: Олеарий А. Указ. соч.
75 Цит. по: Костомаров Н.И. Указ. соч. С. 262.
117
76 Согласно официальному распоряжению надлежало праздновать это событие трижды,
а именно "1) тогда, как скоро куда дойдет ведомость сия, 2) Октября 22 и 3)
Генваря 28". См.: Голиков И.И. Указ. соч. Т. 8. С. 241.
77 Панченко А.М. Указ. соч. С. 156.
78 Описание маскарада см.: Берхгольц Ф.-В. Указ. соч. Т. 2. С. 66-82.
79 См.: Даркевич В.П. Народная культура средневековья: Светская праздничная
жизнь... С. 169-170; Реутин М.Ю. Указ. соч. С. 16-17; Колязин В.Ф. От мистерии к
карнавалу: Театральность немецкой религиозной и площадной сцены раннего и
позднего средневековья. М., 2002. С. 92-93, 119-122.
80 См. в изд.: Соловьев СМ. Указ. соч. Кн. VIII. С. 113.
81 См.: Павленко Н.И. Меншиков: Полудержавный властелин. М., 1999. С. 155, 179,
216. Ср. также: Юль Ю. Указ. соч. 129.
82 См. об этом: Живов В.М. Указ. соч. С. 408.
83 Бахтин М.М. Указ. соч. С. 230.
85 См.: Гуревич А.Я. Смех в народной культуре средневековья // Вопросы
литературы. 1966. № 6; Он же. Категории средневековой культуры. М.,
1972; Он же. К истории гротеска. "Верх" и "низ" в средневековой латинской
литературе // Известия АН СССР. Сер. литературы и языка. 1975. Т. 34. № 4. Он же:
Проблемы средневековой народной культуры. М.. 1981.
86 Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь / Пер. с англ. М.К. Рыклина. М., 1980.
87 Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении / Пер. с фр. М.,1999.
88 Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого / Пер. с фр. Е.В. Морозовой. М.,
2001. С. 31-38; Он же. Другое Средневековье: Время, труд и культура Запада / Пер.
с фр. С.В. Чистяковой и Н.В. Шевченко. Екатеринбург, 2002; Гуревич А.Я.
Средневековье как тип культуры // Антропология культуры. М., 2002. Вып. 1. С.
51-52.
89 Разумеется, необходимо принимать во внимание тот факт, что само представление
об определяющей роли Петровской эпохи в русской истории также не лишено черт
историографического мифа (см., например: Песков А.М. Павел I. М., 1999), причем
в формировании этого мифа определенную роль могла сыграть и сознательная
деятельность Петра I (см.: Живов В.М. Указ. соч.).
90 Ср. у В.М. Живова (Там же. С. 429): "Элементы карнавала в петровских затеях
несомненно присутствуют ... Однако ни происхождение, ни типологическое сходство
ничего не говорят о том, какова функция соответствующих элементов..."
91 См.: Пропп В.Я. Указ. соч.; Он же. Проблемы комизма и смеха. М., 1999; Бахтин
М.М. Указ. соч.; Фрейденберг О.М. Указ. соч.; Она же. Поэтика сюжета и жанра.
М., 1997. О средневековой пародии: Лихачев Д.С. Панченко А.М., Понырко Н.В. Указ.
соч.
92 Лихачев Д.С. Смех как мировоззрение //Д.С. Лихачев. Историческая поэтика...
С. 389-390.
93 Даркввич В.П. Народная культура средневековья: Пародия в литературе и
искусстве... С. 61-62. Ср.: Там же: «В "играющий век" при Петре I возник "сумасброднейший,
всешутейший и всепьянейший собор"», цель коего - прославление Бахуса непомерным
питием. Вывороченные наизнанку церковные обряды праздничных дней отвечали
карнавальным канонам и едва ли впрямую связаны с церковными реформами Петра....
При-емы пародии не менялись в течение столетий, и даже в Петровскую эпоху в
верхах общества ее не воспринимали как святотатство, глумление над церковью. ...
Стихия веселости коренилась в специфике средневековой ментальности: от снижения
святынь они не переставали оставаться чтимыми».
|
|
