Джамбаттиста Вико

Е. В. Романовская

История, память и традиция в культурологии Дж. Вико

Фундаментальные проблемы культурологии: Сб. ст. по материалам конгресса /

Отв. ред. Д.Л. Спивак. - М.: Новый хронограф: Эйдос. Т.6: Культурное наследие:

От прошлого к будущему. - 2009, c. 92-104

Джамбаттиста Вико (1668-1744). Франческо Солимена (Francesco Solimena)

Джамбаттиста Вико (1668-1744). Франческо Солимена

Традиция — одна из главных проблем теории культуры. Явление традиции встречается в духовной и общественной жизни с древнейших времен. Можно вспомнить реакцию в Древнем Риме, когда уходящие патриархальные времена в начале Республики вызвали движение, наиболее отчетливо выразившееся в действиях Катона Старшего, — «возврат к обычаям предков». Приверженность традиции откликается на глубокую психологическую потребность людей в защищенности. Прошлое есть интегральная часть космоса, исследовать его — значит открыть то, что скрыто в глубинах бытия. Существование во времени делает человеческое существование изначально историчным. Традиция и история нужны настоящему для овладения фактами прошлого, но каждая из них овладевает прошлым по-своему. Традиция — это также своего рода социальная память человечества, память о его прошлом, и в современной культуре открыта дорога к пониманию альтернативных представлений о прошлом. Загадка памяти стала притягательным предметом изучения в наше время. Отношения между традицией, памятью и историей стали в последние десятилетия важной темой публичных дискуссий.

В контексте осмысления таких важных гуманитарных проблем в современной культурологии выступает фигура итальянского ученого XVIII века Дж. Вико. Книга Дж. Вико «Основания новой науки об общей природе наций» вышла почти 300 лет назад. Однако общеизвестно, что его труд был оценен много позднее, и до настоящего времени идеи Вико заслуживают пристального внимания. Труд Вико повлиял на целую плеяду европейских мыслителей. Среди них — Гердер, Гегель, Дильтей, К. Маркс, Коллингвуд и многие другие. По мнению И. Берлина ¹, Дж. Вико открыл новое понимание истории. До Вико не замечали, как важны обычаи и институты, язык, грамматика, мифология, законодательные системы, окружающая среда и другие, неявно действующие факторы, которые объясняют поведение людей. Темные века истории, по мнению мыслителей Просвещения, недостойны внимания образованных людей. Нужно, по их мнению, изучать триумфы разума, а не их провалы. Вико же говорил о том, что образы мифологии лучше чего-либо иного позволяют заглянуть в тайны роста людей и обществ. Как писал К. Маркс, у этого мыслителя «содержатся в зародыше Вольф («Гомер»), Нибур («История римских царей»), основы сравнительного языкознания (хотя и в фантастическом виде) и вообще немало проблесков гениальности ². Вико в своей «Новой науке» открыл новое понимание и новый подход к истории, который мы называем историзмом. «Историзм» — это особый, присущий «современной эпохе» способ мыслить в категориях истории, принципиально отличающийся от форм исторического мышления предыдущих столетий. В современную эпоху, эпоху господства постмодернистской историографии, когда на смену историзму пришла генеалогическая парадигма, которая помимо всего прочего характеризуется сужением исторического сознания на себе самой, способности
-----------------------
1 Берлин И. Философия свободы. Европа. — М., 2001. — С. 31.
2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., Т. 30. — С. 512.

93
«представления» при неспособности и нежелании интегрировать в своих учениях религиозные и метафизические компоненты, наметилась тенденция возвращения от постмодернистского понимания истории к основоположениям историзма. «Новые историцисты» представляются законными продолжателями историзма Дж. Вико, который был его первым идеологом.

Что же собой представлял труд Дж. Вико «Основания новой науки об общей природе наций»³? М. А. Киссель, который изучал творчество Дж. Вико и написал о нем монографию, считает, что «Новая наука» — это философская антропология, философия истории, социология и конкретная история, вместе взятые. Это своеобразное нерасчлененное единство гуманитарного знания с учением о человеке в качестве ядра. Его мышление — это мышление «поверх барьеров», мышление, устраняющее перегородки внутри универсума гуманитарных наук ⁴. Можно сказать, что Вико был первым культурологом, родоначальником современной культурологии. Элементы исторической культурологии всегда присутствовали в исторической науке. Однако самостоятельное направление стало выделяться лишь с развитием историко-философского направления мысли.

История культуры на всем ее протяжении так или иначе соотносилась с мифологическим наследием первобытности. Новейшие интерпретации мифа выдвигают на первый план миф как некую емкую форму, которая может воплотить наиболее фундаментальные черты человеческого мышления, социального поведения, а также художественной практики. Отсюда огромное значение имеет анализ структуры мифа. И Вико был первым, кто создал значительную философию мифа. Глубокий знаток поэтики мифа Е. М. Мелетинский ⁵ писал, что Вико был убежден, что древнейшая мифологическая поэзия была в аристотелевском смысле «подражанием природе», но сквозь призму первобытного мифологического воображения. Он высказывает здравую мысль, что при учете своеобразия мифологического отражения действительности можно было бы использовать миф как своего рода исторический источник, с тем чтобы понять, как определенным историческим лицам приписывались по законам мифа родовые качества и деяния, как формировались на реальной основе мифическая география и космография и т. д. К этому можно добавить, что философия мифа Вико в зародыше, т. е. синкретически, содержит почти все основные направления в изучении мифа: столь различные и порой враждебные друг другу гердеровскую и романтическую поэтизацию мифа и фольклора, анализ связи мифа и поэтического языка у Мюллера, Потебни и даже Кассирера, теорию «пережитков» английской антропологии и «историческую школу» в фольклористике, отдаленные намеки на коллективные представления Дюркгейма и прелогизм Леви-Брюля. Джойс, очарованный и анализом мифа у Вико, и его теорией круговорота, склоняет и спрягает, в шутку и всерьез, его имя в романе «Поминки по Финегану», использует теорию Вико для самой внутренней организации этого произведения.

Творческая мысль XVII столетия сосредоточилась на проблемах естественных наук и обошла проблемы исторической науки. Декарт свой новый метод применил только к одной философии. История же, как бы она ни была интересна и поучительна, по Декарту не могла притязать на истину, ибо события, описываемые ею, никогда не происходили так, как она их описывала. В своем «Рассуждении о методе»
--------------------------
3 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. — М.-К. 1994.
4 Киссель М. А. Джамбаттиста Вико. — М., 1980. — С. 181.
5 Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. — М., 2000. — С. 17.

94
он писал: «Но я полагаю, что посвятил уже достаточное время языкам, а также чтению книг древних с их историями и небылицами. Беседовать с писателями других веков — почти то же, что путешествовать. Полезнее познакомиться с нравами других народов, чтобы более здраво судить о наших собственных и не считать, что все, не согласное с нашими обычаями, смешно и противно разуму, как обычно думают те, кто ничего не видел. Но тот, кто чересчур много времени тратит на путешествия, становится, в конце концов, чужим в собственной стране, а слишком большая любознательность по отношению к событиям прошлых веков обычно приводит к весьма большой неосведомленности в делах своего века. Кроме того, вымыслы вселяют веру в возможность таких событий, которые абсолютно невозможны; ведь даже самые правдивые повествования, если они не извращают и не преувеличивают значения событий, чтобы сделать чтение более занимательным, по меньшей мере, почти всегда опускают самые низменные и менее значительные подробности, в силу чего все остальное представляется не таким, каково оно в действительности, и поэтому те, кто сообразует свое поведение с примерами, отсюда извлекаемыми, могут впасть в сумасбродство рыцарей наших романов и вынашивать замыслы, превосходящие их силы»⁶. Интеллектуальные интересы Декарта были ориентированы на математику и физику, и он считал полностью невозможным усовершенствование исторического метода. Таким образом, отношение Декарта к истории было скептическим. Он ставил под сомнение ценность истории и стремился отвлечь людей от истории и направить их усилия на развитие точной науки. Восемнадцатый век — это эпоха Просвещения. Это попытка секуляризировать все области человеческой жизни и мысли. Это борьба против религии, суеверия и всего варварского и отсталого в человеческой жизни. И Вольтер, и другие его современники исходили из философской установки, в соответствии с которой определенные формы духовной деятельности являются примитивными формами, обреченными на гибель, когда сознание человека достигает зрелости. Итак, в Новое время подход, характерный для эпохи Просвещения, — прогрессистский. Смысл истории при этом связывался с прогрессом человеческого разума, а история человечества, таким образом, становилась движением по ступеням этого прогресса. Р. Виппер ⁷ обращает внимание на пренебрежительное отношение к истории как к нескладному хранилищу мелочей, имен, оторванных анекдотов, неправдоподобных эпизодов, противоречивых известий. Он напоминает, чем раньше была история для школ, для сознания интеллигентских классов этого времени. Были многие истории, но не было одной истории. Была история священная и светская, история греческая и римская, история церкви, империи и т. д. Это была система сведений, чисто описательные группы. И они играли роль дополнительную, пояснительную. Истории состояли в ведении филологии, и их данные заучивались, поскольку могли пригодиться для толкования древних писателей, отцов церкви и т. п. Во второй половине XVII века один филолог предложил различать в историческом прошлом три периода, сообразно судьбам общечеловеческого латинского языка — древность, средние века и новое время. Новое филологическое деление давало внешнюю привязку, но не вносило общего освещения в судьбы прошлого. Большая доля отвращения к истории была вызвана протестом против школьного классицизма, в официальном ведении которого состояла история.
--------------------------
6 Декарт Р. Рассуждение о методе. — М., 1950. — С. 263.
7 Виппер Р. Общественные учения и исторические теории XVIII и XIX вв. в связи с общественным движением на Западе. — М., 1908. — С. 3.

95
Своеобразную позицию, особенно выделяющуюся на фоне преклонения перед силой разума и верой в безграничные возможности знания, что было характерно для эпохи Просвещения, занимал Дж. Вико. В своих трудах он развил весьма оригинальную мысль: картезианцы глубоко заблуждались, считая математику наукой наук, поскольку математика надежна ровно в той степени, в какой вообще надежны человеческие изобретения. Она не отвечает объективной структуре реальности; она — метод, а не совокупность истин; с ее помощью мы можем описывать регулярные явления, происходящие во внешнем мире, но сказать, почему, как и зачем они произошли, не можем. Это знает только Бог, ибо лишь тот, кто творит, знает сотворенное, а равно и цель, и смысл творения. А вот дела человеческие можно знать так, как никогда не узнаешь природу, ибо с человеческими, т. е.собственными, задачами, мотивами, надеждами, страхами мы знакомы непосредственно.

Вместе с упадком ренессансной культуры, сознательно синтезировавшей традиции христианского средневековья и языческой античности, окончательно иссякли мифологические традиции, которые в эстетически преобразованном и гуманизированном виде еще питали эту культуру и были своеобразным признаком ее поэтичности. Не случайно это произошло не во Франции, где на подъеме был просветительский рационалистический оптимизм, сулящий преобразование общества по законам разума, а в Италии, испытывающей общий культурный и политический упадок после блестящего ренессансного рассвета. В противоположность большинству западноевропейских мыслителей XVIII века Вико не верил в абсолютность исторического прогресса и не склонен был взирать на далекое прошлое «просвещенных» народов только как на хаос кровавых, но бессмысленных случайностей, порожденных невежеством и религиозными предрассудками. Дж. Вико в противовес философам Просвещения позитивно рассматривал опыт прошлого. Он был убежден, что пространство гуманитарного знания прошлого является необходимым для целостного духа истории. Он искал в истории «простонародную мудрость», смысл и ту внутреннюю закономерность, «согласно которой совершают свой бег во времени все нации в своем зарождении, движении вперед, зрелом состоянии, упадке и конце». Законы истории, согласно мнению Вико, могут быть познаны людьми, ибо, в отличие от природы, историю творят сами люди, преследуя свои сугубо материальные интересы.

Однако Вико никогда не рассматривал человеческую историю как результат целесообразной деятельности отдельных выдающихся личностей. История для него — это всегда процесс, развитие, но не абстрактного, внеличного, картезианского разума или абсолютного духа, а самосознания народа. Методологически полемическое острие Вико было направлено против картезианской версии исторического прогресса. Будучи методологией естественных наук, картезианство плохо уживалось с науками об обществе и морали. В отличие от картезианцев, Вико исходит из диалектического понимания исторического развития, при котором приобретения неотделимы от потерь. Он склоняется к представлению истории цивилизации в виде циклического процесса: божественная, героическая и человеческая эпохи выражают детское, юношеское и зрелое состояния общества и общего разума. Вико был создателем исторического знания — той «новой науки», отличающейся своими методами и целями от естественных наук, — с авторитетом которого она стремилась соперничать ⁸. Труд Вико действительно закладывал основы совершенно новой науки. За несколько лет до того, как Вольтер ввел этот термин — «философия истории», убежденный противник картезианского рационализма
-------------------------
8 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. — М.-К. 1994.

96
Вико создал оригинальную философскую теорию развития человечества, включив в нее то, что мы назвали бы теперь элементами исторической мифологии, исторической поэтики и исторической эстетики. «Поэтическая мудрость — первая мудрость язычества — должна была начинать с метафизики, не рациональной и абстрактной метафизики современных ученых, а с чувственной и фантастической первых людей, так как они были совершенно лишены рассудка, но обладали сильными чувствами и могущественной фантазией...Такая метафизика была их настоящей поэзией, а последняя — естественной для них способностью, порожденной незнанием причин... Такая поэзия первоначально была у них божественной: они представляли себе причины ощущаемых и вызывающих удивление вещей как богов... Они приписывали сущность вызывавшим удивление вещам соответственно своим собственным представлениям, совершенно как дети. Дети берут в руки неодушевленные предметы, забавляются и разговаривают с ними, как если бы, то были живые личности. Первые люди языческих наций, как дети возникающего человеческого рода... творили вещи соответственно своим идеям — делали это под влиянием привязанного к телу воображения... с такой поражающей возвышенностью...»⁹. Вико утверждал, что самая утонченная поэзия — это поэзия варварских эпох, поэзия Гомера и Данте. По мере развития человека разум начинает доминировать над воображением и страстями. Поэзия заменяется прозой. Между поэтическим, образным способом самовыражения и прозаическим, рациональным, Вико помещает третий способ самовыражения — мифический. На этой стадии развития всякому опыту придается религиозное истолкование. Для Вико искусство, религия и философия — три разные формы, в которых человеческое сознание формулирует для себя свой опыт. Эти формы диалектически следуют друг за другом в определенном порядке. Такие слова, как «религия», «варварство» и другие, были для Вико социологическими или философскими понятиями. Для мыслителей просвещения — это заблуждение, суеверие и лицемерие священников. Но исключать эти понятия, не признавать их роли в развитии человеческого общества — это отрицать историю, быть антиисторичными.

Философия истории Вико, по общему мнению, предвосхищает многие идеи Гердера и некоторые принципы философии Гегеля, а его циклическая теория культуры возрождается в XX веке в модернистском истолковании Шпенглера и Тойнби. Вико первый сформулировал свое видение истории как определенной целостности, обладающей имманентным смыслом, а также принцип подхода к действительности как изменяющейся во времени, развивающейся.

Память — это всегда актуальный феномен, переживаемая связь настоящего с вечным. Тема памяти в наши дни вызывает широкий интерес в гуманитарных науках. На ней пересекаются исследования культурологов, психологов, литературоведов, историков, с недавнего времени объединяющих свои усилия с целью разгадать загадки памяти. Такие понятия, как обычай, запоминание, коммеморация, производство образов, репрезентация и традиция, до этого рассматривавшиеся отдельно в различных дисциплинах, стали предметом междисциплинарного дискурса. Ученые обратились к проблемам памяти, интерес к которым подогревается отождествлением механизмов памяти с механизмами идеологического воздействия. Наработки гуманитариев в этой области привели к выводу о том, что путем манипуляций с образами прошлого можно воздействовать на формирование необходимой для настоящего памяти о прошлом. Работы психологов в этой
---------------------
9 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. — М.-К. 1994. — С. 132.

97
области позволили провести анализ индивидуальной и коллективной идентичности. Антропологический поворот в современной исторической науке обратил внимание на семейную память о прошлом, средневековую memoria и др.

В далеком прошлом, в эпоху, предшествовавшую изобретению книгопечатания, искусство памяти занимало почетное положение в образовательных учреждениях, поскольку в мире, основанном на авторитете устного слова, оно увеличивало возможности любого, кто читал лекции или проповеди. Искусство памяти, согласно его традиционному пониманию, основывалось на ассоциациях между структурой легко запоминающихся образов и совокупностью знаний, которые было необходимо упорядочить. Задачей мнемоника являлось стремление связать факты, которые он желал запомнить, с образами, бывшими настолько поразительными и впечатляющими, что они запоминались поневоле. Затем он объединял эти образы в рамках архитектурного плана хорошо знакомых ему мест. Сконструированный таким образом ландшафт памяти представлял собой живописную картину, внутри которой мог разместиться целый мир знаний в виде готовых формул и цитат. На самом деле мнемоник заимствовал некую парадигму, и логика ее воображаемой структуры сообщала форму тому бесформенному знанию, которую он желал сохранить. Искусство памяти применялось в самых разных философских школах. У греков и римлян оно развивало красноречие риторов. В позднем средневековье оно использовалось для классификации все более и более усложняющихся этических схем. В эпоху Ренессанса оно переплетается с метафизикой неоплатоников. В XVII веке интерес к искусству памяти не угасает. Ф. Йейтс отмечает, что «искусство памяти в XVII веке было изучаемо и обсуждаемо... такими обратившимися к новым направлениям мыслителями, как Френсис Бэкон... Декарт также упражнял свой выдающийся ум в искусстве памяти и размышлял о способах его усовершенствования»¹⁰. Если методы искусства памяти оставались, в сущности, теми же самими, замечает Ф. Йейтс, то очень изменились цели использования этого искусства. Она объясняет эти изменения колебаниями между двумя теориями познания — одна из которых восходила к Аристотелю, другая к Платону. Аристотелевская ¹¹ теория памяти и припоминания основана таким образом, что восприятия первоначально преобразуются или перерабатываются способностью воображения, а затем уже оформленные образы становятся материалом для способности интеллектуальной. Всякое знание всецело выводится из чувственных впечатлений. Для традиции искусства памяти, точкой согласования мнемонической теории с аристотелевской теорией знания была та роль, которую и та и другая отводили воображению. Аристотелевское положение о невозможности мыслить без мыслительного образа постоянно приводилось в поддержку использования образов в мнемонике. Мыслительный образ чувственного впечатления Аристотель уподобляет рисунку, сохранность которого мы называем памятью, оформление же мыслительного образа понимается им как движение, подобное изменению, производимому печатью на воске. Платон также использует метафору печати ¹². Но Платон в отличие от Аристотеля полагает, что существует знание, не выводимое из чувственных впечатлений. По Платону, в нашей памяти хранятся формы или шаблоны идей, сущностей,
---------------------------
10 Йейтс Ф. Искусство памяти. — СПб., 1997. — С. 460.
11 Аристотель. О душе; О памяти и припоминании // Вопросы философии. 2004. — № 7.
12 Платон. Теэтет // Собрание сочинений: В 4 тт. — Т. 2. — М., 1993.

98
которые душа знала до того, как была низвергнута сюда. Подлинное знание заключается в приведении отпечатков, оставляемых чувствами, в соответствие с шаблоном или отпечатком высшей реальности, которую отображают вещи здесь, внизу. Чувственные объекты соотносятся с определенными типами, подобием которых они являются, и хотя эти типы мы никогда не видели в этой жизни, мы видели их в прошлой жизни, и знание о них врожденно в нашу память. Как пример, Платон указывает на соотнесенность наших чувственных восприятий врожденной идее тождества. В своих произведениях он развивает ту мысль, что знание истины и души заключено в памяти, в припоминании когда-то виденных всеми душами идей, смутными копиями которых являются все земные вещи. В эпоху Нового времени, эпоху научного эмпиризма, эпоху Бэкона техника памяти утрачивает свое привилегированное положение. В это время, когда достоверное знание отождествляется с систематическим истолкованием чувственного опыта, вернулись к Аристотелевской теории памяти.

Легенды указывают на древнегреческого поэта Симонида и называют его первым, тем человеком, который открыл механизмы запоминания. Он опирался на эмоциональную силу образов. Возникновение письменности привело к угасанию древних мнемонических техник. Но в искусстве памяти, кроме практических способов заучивания, обнаруживаются и исторические связи с теми концептуальными схемами, при помощи которых люди прошлого систематизировали свои знания. Искусство памяти в классические времена представляло собой способ понимания мира. Исходя из факта расхождения между двумя способами объяснения памяти — Аристотеля и Платона, Вико следует теории Платона. Он примыкает к учению о памяти неоплатоников, которые следовали платоновской традиции. Платон учил, что мнемонические образы прямо выражали трансцендентную реальность. Если Аристотель полагал, что не имеет значения, обладают ли мнемонические образы каким-либо соответствием смыслу передаваемых с их помощью идей. Главное — это их практические способности фиксировать знание в образах, повышающих чувственное восприятие. Аристотелевский подход к памяти был очень распространен в средневековую эпоху у философов-схоластов. У Платона память имела более высокую ценность. Для платоников образы памяти были связаны с идеальной реальностью, они были отражением этой идеальной реальности. Таким образом, искусство памяти было способом установления соответствия между образом микрокосма ума и макрокосма идеальной Вселенной, которые предположительно имели конгруэнтную структуру. Ученые обращают внимание, что для некоторых схема устройства их мнемонической системы соответствовала их представлению об устройстве научных знаний, что предполагало совершенно определенное видение мира. Но эта способность проявлялась не только в педагогической деятельности, но также в искусстве интерпретации. Преимущество мнемоника состояло в способности к интерпретации, так как он обладал универсальным ключом к мировым тайнам. Хаттон предполагает, что «открытая Симонидом мнемотехника... брала свое начало в естественном и спонтанном использовании способностей памяти в еще более давние времена. Интересно, что рассуждения Симонида относятся приблизительно к тому же самому времени, что и появление письменности в Древней Греции, и вскоре они были включены в мнемонические схемы классической риторики. Такие схемы, требовавшие развития способностей памяти посредством особой техники, в классическую эпоху истории Греции содержали в себе намек, что когда-то эти способности, к тому времени уже утраченные, были врожденными. Возникал вопрос: не могло ли человечество в самые ранние века своей истории обладать гораздо более мощной от

99
рождения памятью, которая могла бы использоваться в культуре, не знающей письменности и потому в большей степени зависящей от передаваемой от поколения к поколению мудростью? Однако затем такая память атрофировалась у образованного человека, начавшего гордиться своей способностью к абстрактному мышлению»¹³.

В XVIII веке Дж. Вико при создании своей новой исторической науки в поисках глубинных истоков своей истории возрождает древнее искусство памяти. Как известно, классическое искусство памяти находилось в ведении риторики в качестве техники, используя которую оратор мог бы усовершенствовать свою память и произносить наизусть пространные речи. Видные ученые его времени Ф. Бэкон и Р. Декарт имели весьма обширное представление об искусстве памяти и сами практиковали его. В это время искусство памяти претерпело еще одно из своих преобразований. Из метода запоминания энциклопедии знания, отображения в памяти мира оно превращается во вспомогательное средство при создании энциклопедии и постижении мира с целью получения нового объективного знания. Ф. Бэкон использовал искусство памяти для запоминания предметов в таком порядке, чтобы их можно было удерживать в уме в процессе исследования. Это должно было способствовать научному изысканию, так как, выделяя из общего массива естественной истории какие-то части и располагая их в определенном порядке, суждение легче распоряжается ими. Здесь искусство памяти находит свое применение в естественнонаучном исследовании, а его принципы порядка и расположения превращаются в нечто подобное классификации. Но, если ученые объявляют закат искусства памяти уже к XVII столетию, то возникает вопрос — будучи таким мощным фактором формирования мировоззрения в предыдущие эпохи, не могли ли его механизмы пригодиться для развития новых систем познания в последующие времена? Центральной фигурой в этом восстановлении роли памяти и был Дж. Вико. Дж. Вико был первым ученым, объяснившим, при каких исторических условиях возникли методы древнего искусства памяти. Но для Дж. Вико искусство памяти было не просто методом, оно было также источником восстановления потерянных миров. Дж. Вико разработал также метод расшифровки поэтического сознания древних цивилизаций, с целью обнаружить скрытые воспоминания, которые в нем содержатся. Концепция памяти Дж. Вико связана с поиском тех систем знания, которые скрыты перед современниками. Он, как практикующий ритор, занимался толкованием письменных текстов для своей аудитории. Заслуга Вико состояла в том, что он первый сделал попытку проанализировать древние тексты, для обнаружения в них следов более ранней, дописьменной, устной культуры. Он пишет в своей «Новой науке»: «...Мифологии в настоящем смысле этого слова должны быть подлинным языком Сказаний (fabulae); таким образом, если Сказания — это фантастические роды, то Мифологии должны быть их подлинными аллегориями... Так, Ахилл — это идея храбрости, общая для всех Сильных, как Улисс — это идея благоразумия, общая для всех Мудрых. Таким образом, эти аллегории должны стать этимологией поэтического языка, которая даст нам их происхождение, построение на одноименности, тогда как происхождение народной речи построено чаще всего на аналогиях. К этому мы можем добавить также определение самого слова этимология: оно значит то же, что veriloquium, как и сказание (fabula) было у нас определением как vera narratio — «истинный рассказ»¹⁴. Риторика Вико радикально отличается от риторики
-----------------------
13 Хаттон П. X. История как искусство памяти. — С. 59.
14 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. — М.-К. 1994. — С. 146.

100
современников тем, что она порывает с формализмом и с традицией изучать вопросы риторики как самодовлеющую область, ни с чем иным не связанную. Он пытается органически связать риторику с правом, философией, лингвистикой, стилистикой. По его мнению, материал для риторики надо искать в праве, а следовательно, в обществе и истории человечества. В быту и психологии людей этого века автор «Новой науки» ищет основания для характеристики троп и фигур риторики. Первобытные люди обладали хорошей памятью вследствие нераздельной связи между идеями и образами в своей картине мира. Они мыслили метафорически. Метафора — это «маленький миф», а первые поэты начали свое творчество с мифов. Метафора принадлежит к тому времени, когда только начиналась философия, и люди жили еще деревенской жизнью. Метафоры легко воспроизводились и запоминались, потому что были очень выразительны. Они говорили «голова», чтобы обозначить вершину или начало; «лоб» и «спина» (фронт и тыл), чтобы обозначить то, что спереди и сзади. Вико приводит множество слов такого же типа, обозначающих не только части тела, но и земледельческие орудия и их части (зубья бороны) и т. д. На основании первоначальной поэтической логики люди не умели еще создавать абстрактные идеи и прибегали к идеям более конкретным. Вико утверждал тождество содержания риторики и поэтики. Если взять метафору, метонимию, синекдоху и иронию, то анализ этих троп у Вико отличается от традиционного тем, что он рассматривает каждую из них с исторической точки зрения, относя их к определенной стадии развития человеческого общества и связывая с древним поэтическим мироощущением. Метонимия и синекдоха первоначально указывают на неспособность древнейшего человека абстрагировать форму и качество от вещи, часть от целого и т. д. Ирония возникает исторически позднее: она требует мыслительной работы, так как строится из ложного, сознательно надевающего маску истинного. Ее не могли создать первые люди, которые были просты и доверчивы как дети и не были способны выдумывать ничего ложного. «...Доказано, что все Тропы (все они могут быть сведены к названным четырем), считавшиеся до сих пор хитроумными изобретениями писателей, были необходимыми способами выражения всех первых Поэтических Наций, и что при своем возникновении они обладали всем своим подлинным значением. Но так как вместе с развитием человеческого ума были найдены слова, обозначающие абстрактные формы или родовые понятия, обнимающие свои виды или соединяющие части с их Целым, то такие способы выражения первых народов стали переносами. Итак, здесь мы начинаем опровергать две следующие ошибки грамматиков: будто язык Прозаиков — подлинный язык, неподлинный же — язык Поэтов, и будто сначала говорили прозой, потом — стихами»¹⁵. Мнемоника, следовательно, является не более чем очищенной поэтической логикой памяти, основанной на доисторических структурах поэтического выражения. Соответствие образа и идеи в поэтическом языке — ключ к постижению природы памяти. П. Хаттон ¹⁶, анализируя логику поэтики Дж. Вико, писал, что новое искусство памяти представляет собой историческую реконструкцию воображения, посредством которого поэты древности формировали свое восприятие мира. И здесь в воображении могут быть обнаружены истоки наших сегодняшних идей. Изначальный топик мог быть похож на палимпсест. Искусство памяти должно было расшифровывать один тропологический пласт за другим до тех пор, пока изначальный метафорический топик, давно забытый, не будет восстановлен в сознании.
---------------------------------
15 ВикоДж. Основания новой науки об общей природе наций — М.-К. 1994. — С. 149.
16 Хаттон П. История как искусство памяти. — СПб., 2003. — 424 с.

101
Можно сделать вывод о том, что, по Вико, память появляется в онтологическом акте творения образов с целью придать форму и смысл феномену мира.

Интерес Дж. Вико к истории памяти и древней устной традиции связан с его изучением традиций римского права, роли рапсода гомеровского эпоса. Современные ученые тоже интересуются личностью и местом Гомера в устной традиции. Научные исследования гомеровского эпоса как формы устной поэзии послужили отправной точкой для недавно возникшего интереса к изучению устных традиций вообще. Но впервые эту «проблему Гомера» поднял Вико. Вико обладал исключительной эрудицией в области истории античного мира. Не менее обширна его эрудиция в области римских древностей и римского права. «Открытие истинного Гомера» — одно из гениальных построений Вико. До Вико античные писатели, уже начинали изучение поэм Гомера. У древних греков существовало предание, что при Писистрате в Афинах были собраны и изданы поэмы Гомера, а, по словам Цицерона и Сенеки, в древнегреческой литературной критике были писатели, считавшие, что «Илиада» и «Одиссея» составлены разными авторами. Иосиф Флавий, полемизируя с греческим грамматиком Апионом, пытался доказать, что во времена Троянской войны у греков еще не было письменности, что Гомер передавал свои песни устно. Что лишь позднее они были собраны в поэму другими авторами. Преобладал, однако, традиционный взгляд, что обе поэмы сочинены и написаны одним автором — Гомером, древнейшим и гениальнейшим греческим поэтом. Во времена Вико еще существовала, идущая от античности, схоластическая традиция, учившая, что Гомер был умнейшим из людей, древним мудрецом, который изложил свою мудрость в эпическом повествовании и предопределил ценности греческой культуры на следующие 400 лет. Вико стремился опровергнуть этот аргумент изучением культурного контекста, в котором гомеровский эпос возник. Вико доказывает, что основная часть поэм Гомера относится к древнейшим временам Греции, а их автор — не философ, а он стоит на уровне «совершенно народных чувств» и нравов, на уровне варварства. Делая впервые в исторической науке попытки научно анализировать текст поэм, Вико указывает, например, на то, что в эпоху их сочинения преобладало, несомненно, употребление жареного, а не вареного мяса, а последнее — появление более позднее. Но в то же время поэмы изображают достаточно высокий культурный уровень общественной жизни: известны литье барельефов, резьба по металлу, появилась роскошь, торговля с Востоком (привоз слоновой кости, пурпура, курений, тканей и т. п.). Это противоречие Вико разрешает выводом: «Кажется, что эти поэмы разрабатывались и были завершены в течение долгого времени и многими руками». По вопросу о личности Гомера Вико приводит ряд доказательств в пользу мнения, что «Илиада» и «Одиссея» составлены разными авторами. Гомер «Илиады» родился, несомненно, недалеко от Трои, где-нибудь на малоазийском побережье, а Гомер «Одиссеи» — в юго-западной Греции. По вопросу о составлении поэм Вико, прежде всего, поддерживает мысль Иосифа Флавия, что Гомер не писал поэм, что в эпоху сочинения отдельных песен его поэм греки не имели еще письменности. Вико относит песни, распеваемые аэдами, к народной поэзии. Надо оправдать Гомера от обвинений его в грубости нравов, незрелости сравнений, от обвинений в том, что он делает из людей богов, и наоборот: «все перечисленное было свойственно самим греческим народам». Рапсоды, как часть народа, были сами авторами гомеровских песен. Поэтому Гомер, как автор поэм, вообще миф, это — сам греческий народ, излагающий в стихах в фантастической форме свою собственную историю. Гомер — это идеальный образ поэта. Он не был величайшим

102
философом. Это был мыслитель-практик, отразивший в своих поэмах жизнь народа определенного века и давший наиболее яркое изображение свойственных природе этого века характеров людей. Каждый греческий город считал Гомера своим жителем. Возможно, в каком-то смысле это так и было, так как его поэмы, передававшиеся от поколения к поколению, стали выражением коллективной памяти греков. «Но прежде всего благодаря нашему Открытию прибавляется еще одна блистательнейшая хвала Гомеру... что он был первым Историком, дошедшим до нас из всего Язычества, поэтому отныне и впредь его Поэмам должно быть оказано самое высокое доверие, так как они являются двумя великими Сокровищницами обычаев Древнейшей Греции. Таким образом, с Поэмами Гомера произошло то же самое, что и с Законами XII Таблиц: ведь как последние (поскольку их считали Законами данными Солоном Афинянам и от них перешедшими к Римлянам) скрывали от нас до сих пор Историю Естественного Права героических Народов Лациума, так и Гомеровы Поэмы, считавшиеся творением отдельного человека, величайшего и редкостного Поэта, скрывали от нас до сих пор Историю Естественного Права Народов Греции»¹⁷.

Подобно сегодняшним филологам, лингвистам, семиотикам, Вико большое внимание уделяет связи между языком и множеством форм его выражения. Слово рассматривается им как знак вещи в ее общественном значении. Язык людей наполнен сначала лесными словами, потом с развитием сельского хозяйства язык приобретает новый характер. Появляется масса слов, рожденных скотоводством и земледелием. С возникновением городов появляются городские слова. Затем Вико утверждает, что первые племена были немыми. Они не были способны к речи при помощи языка и общались между собой при помощи жестов и знаков. Первая речь при помощи языка похожа на речь заик. Это — «некоторого рода пение». Развитие языка идет таким путем. Сначала возникают односложные слова. Первые слова звуковой речи — междометия. Вико ссылается на язык детей и доказывает, что он тоже начинается с односложных слов. Поэтический язык «героического века» полон образов и символов. Прозаический язык — язык разума, свойственный третьему веку человечества, полному зрелости и старости. Вико рассматривает происхождение языка и его развитие от древнейшего мышления, в котором очень мало логики, к строго научному мышлению современного человека. Необходимо также подчеркнуть связь, которую Вико устанавливает между народным языком и обычаем. Он выдвигает принцип, что простонародные говоры должны быть важнейшими свидетелями древних народных обычаев ¹⁸. Такие заявления Вико подготовляли романтическое учение о происхождении языка, в свою очередь ставшее ступенью к современному языкознанию. Вико замечает, что в его время вопрос о происхождении языков и алфавита считался в науке труднейшим. Он считает главной ошибкой писавших на эту тему то, что они рассматривали происхождение языка вне связи с происхождением алфавита и вообще письма. «Открытие» им «трех веков» дает возможность связать вместе язык и алфавит каждого века. Источником символа является «героический» герб. Первоначально — это пограничный знак на полях. Потом значок на оружии глав древнейших семей, из которых произошли аристократические роды. Такой герб — простое изображение какой-нибудь вещи. Согласно Вико, это вещи, связанные прежде всего с хозяйственным бытом данного века. Затем подобные рисунки получают словесное обозначение.
---------------------------
17 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. — М.-К., 1994. — С. 368.
18 Там же. — С. 156-176.

103
Вико приходит к выводу, что в героических гербах заключена вся теория поэзии, которая сводится к положению: сказанное и выраженное — это одно и то же. Символ является общим и для поэта и для живописца. Как историк Древнего мира Вико разрушает исторический барьер, возведенный алфавитной письменностью перед грамматиками с их попытками постичь смысл доисторического прошлого. Эти современные философы представляли себе далекое прошлое похожим на то время, в котором жили сами. Они верили, что древние поэты были непревзойденными мудрецами и законодателями, и представляли их такими, какими хотели видеть самих себя — невозмутимыми и размышляющими. Но мудрость древних, предполагает Вико, зарождалась в огне изумления перед миром, который они старались понять. Задача историка, утверждает Вико, состоит не в том, чтобы толковать мудрость древних в соответствии с тем, что о ней помнят сейчас, а скорее в том, чтобы расшифровать поэтический код и постичь присущий этой мудрости истинный смысл.

Изучением традиций римского права Вико занимался всю жизнь. Исследователи считают, что Вико — одна из тех натур, которые в своей глубокой внутренней жизни способны проникаться далекой традицией, а с другой стороны, чутко отзываться на общие вопросы эпохи, поднимающие их над ближайшей средой. Как юрист, Вико сильно заинтересовался публицистикой XVII века, и под ее влиянием он уже не мог удовольствоваться логическим истолкованием и нанизыванием принципов права. Он хотел понять формы права в связи с общественно-политическими переворотами, которые вызывают эти формы к жизни. Он искал в праве выражения и закрепления успехов общественного развития. В своих изысканиях Вико приходит к выводу, что нужно искать не универсальные принципы права, а искать разгадку права в древности, в начале истории. При попытке построить схему развития римской правовой традиции, начиная с законов для знати и кончая законами для плебеев, Вико сосредоточивает свое внимание на Законе XII таблиц — первом письменном изложении права в ранней Римской республике. Главное значение этого письменного закона, считает Вико, состоит в том, что он сделал для нас открытой борьбу за гражданские права, прежде скрытую в изустной традиции. Если для юристов Закон XII таблиц был важен как изложение фундаментальных принципов римского законодательства, то историку он раскрывает путь, по которому шло становление римской юридической традиции. Существовала легенда, особый рассказ о том, как был записан Закон. Легенда гласила, что Закон был передан римлянам афинским мудрецом Солоном через специально отправленных к нему послов из Рима. Далее легенда сообщала, что Гермадор из Эфеса, живший в Риме после изгнания из Греции, помог римским юристам сформулировать его положения. Даже во времена Вико преподаватели юриспруденции все еще рассматривали древнюю конституцию римлян как документ, составленный отцами-основателями. Вико считал, что хотя Закон и был хартией прав римлян, он, тем не менее, оставался крепко связанным с устной традицией. Вико делает вывод: Закон XII таблиц был не собранием юридических принципов греков, принятых римлянами, а их собственным изобретением. Законы менялись в течение многих веков, и это все отразилось в тексте Закона — тайная непрекращающаяся борьба за гражданские права. Даже число XII, предполагает он, подразумевает не особое число положений, а самое большое число, которое римляне использовали для счета. «То, что было здесь сказано по поводу трех видов Понимания, может послужить Основой для Истории Римского Права. Ведь Правления должны соответствовать природе управляемых людей...так как именно из природы управляемых людей и вытекают эти Правления...Поэтому и законы должны устанавливаться соответственно Правлению, а по этой причине и истолковывать законы

104
следует в соответствии с формой Правлений. Последнего же как будто не делал никто, ни Юристы, ни Истолкователи: они совершали ту же самую ошибку, какую еще до них делали Историки Рима: они рассказывали, что законы были предписаны в разные времена этой Республики, но не замечали тех отношений, которые должны были существовать между законами и состоянием продвигающейся вперед Республики. Поэтому факты оказываются настолько лишенными своих причин, которые естественно должны были их произвести, что Жан Боден, в равной степени ученейший юрист и политик, считает все созданное Древними Римлянами во времена Свободы, ошибочно принимаемой Историками за народную, явлениями Аристократической Республики (на фактах ошибка эта была обнаружена в настоящих Книгах). В силу всего этого, если мы спросим таких Декораторов Истории Римского Права, почему древняя Юриспруденция была столь строгим применением Законов XII Таблиц, почему Средняя Юриспруденция посредством Преторских Эдиктов стала применять разумную мягкость, сохраняя все же уважение к этим Законам, почему Новая Юриспруденция, не оглядываясь на эти Законы, начала мужественно провозглашать Естественную Справедливость... то они, чтобы привести хоть какой-нибудь довод, наносят тяжкое оскорбление римскому прямодушию, говоря, что строгость и, наконец, тайна этих Законов были Обманом со стороны Благородных, так как, имея эти Законы в своих руках, они обладали значительной частью могущества в городах. Однако такое поведение было далеко от всякого обмана; скорее то были нравы, вытекающие из природы людей, которая при помощи таких нравов порождала такие государства, со своей стороны, диктовавшие именно такое, и не иное, поведение»19.

Можно сделать вывод о том, что поэмы Гомера и Законы XII таблиц возникли еще во времена устной традиции и от них ведется отсчет появления письменности в Древнем мире. Вико попытался обнаружить в них зашифрованную ментальность дописьменной культуры, откуда эти тексты, как косвенные свидетельства появляются. После того как эпос стали записывать, а законы хранить в таблицах, их продолжали передавать в устной традиции.

Эти произведения находятся на пересечении устной и книжной культуры и представляют собой канал живой памяти письменной коммуникации, способа, каким устная традиция связана с письменной культурой. Общество пребывает в постоянном движении от прошлого к будущему. Его настоящее — просто фаза между тем, что произошло, и тем, что произойдет. В настоящем имеют место отголоски, следы прошлого и потенциальные ростки будущего. Природа общества такова, что его предшествующие стадии причинно связаны с текущей, а она в свою очередь формирует почву для следующей. Связь, которая соединяет общество с его прошлым, не может исчезнуть полностью. Она наследуется благодаря самой природе общества. Связь настоящего с прошлым составляет основу традиции. Исследовать традицию — значит приблизиться к механизмам коллективной памяти, поскольку традиция держится на стереотипах мышления, передаваемых от поколения к следующему поколению через огромные промежутки времени. Для того чтобы научиться действовать в настоящем и осмысленно строить будущее, человек должен научиться понимать свое собственное прошлое — время культуры, пронизывающее и во многом определяющее его. Прошлое есть интегральная часть космоса, исследовать его — значит открыть то, что скрыто в глубинах бытия.
----------------------------
19 Вико Дж. Основания новой науки об общей природе вещей. — М.-К., 1994. — С. 389.