На следующей странице:
Карл
Кереньи. Трикстер и Древнегреческая мифология
К.Г. Юнг
О психологии образа Трикстера
Пол Радин.Трикстер. Исследование мифов североамериканских
индейцев
с комментариями К.Г. Юнга и К.К. Кереньи. - СПб.: Евразия, 1999,
с. 265-286
Нелегко писать об образе Трикстера в
мифологии американских индейцев в ограниченных рамках комментария. Когда, много
лет назад, мне впервые встретился классический в этой области труд — «Создатели
удовольствий» Адольфа Бандельера — я был поражен приведенными там европейскими
аналогиями: карнавальными обычаями средневековой церкви, с их перевернутым
иерархическим порядком, который по-прежнему присутствует в карнавалах,
проводимых в наши дни студенческими обществами. Что-то от этого противоречивого
духа можно уловить и в средневековом обозначении дьявола «simia dei» (обезьяна
Бога), и в его фольклорной характеристике «простака», которого «надувают»,
«обводят вокруг пальца». Любопытное сочетание присущих Трикстеру черт можно
обнаружить в алхимическом образе Меркурия: например, его любовь к хитрым шуткам
и злым проказам, способность изменять облик, его двойственная — наполовину
животная, наполовину божественная — натура, то, что он был подвержен всем видам
мучений, и, не в последнюю очередь, его приближенность к образу спасителя. Эти
качества делают Меркурия демоническим существом первобытных времен, даже
древнее, чем Гермес. Его проказы в какой-то степени уподобляют его некоторым
фольклорным персонажам, известным нам из сказок: Мальчику-с-пальчик, глупому
Гансу или шутообразному Гансу-колбаснику, который вообще является отрицательным
персонажем, но благодаря своей глупости умудряется достичь того, что другим не
под силу, несмотря на все их старания. В сказке братьев Гримм дух Меркурия
позволяет обмануть себя крестьянскому парню и вынужден заплатить ему за свою
свободу драгоценным даром исцеления.
266
Поскольку всё мифологические
персонажи соотносятся с внутренним психическим опытом и изначально происходят из
него, неудивительно, что в сфере парапсихологии можно обнаружить некоторые
явления, напоминающие нам о Трикстере. Они связаны с тем, что называют
полтергейстом, и встречаются повсюду и во все времена в среде детей дошкольного
возраста. Проказы полтергейста известны так же хорошо, как его глупость или
бессмысленность его «сообщений». Способность менять облик также, по-видимому,
является одним из свойств полтергейста — нередки рассказы о его появлении в виде
животных. Поскольку иногда полтергейст называет себя душой в аду, с ним связан и
мотив страдания. Его универсальность соизмерима, если можно так сказать, с
универсальностью шаманства, которому, как мы знаем, принадлежит целая
феноменология спиритуализма. Что-то от Трикстера, несомненно, присутствует в
характере Шамана или знахаря, ибо и он любит зло подшутить над людьми — лишь
затем, чтобы пасть жертвой мести тех, кому он навредил. По этой причине его
профессия часто представляет опасность для его жизни. Кроме того, шаманские
обряды и сами по себе бывают связаны со значительным риском для исполнителей,
если не с настоящей болью. Во всем мире во всех событиях «становления шамана»
так часто фигурируют страдания и тела и души, что нетрудно предположить, какую
психическую травму они могут повлечь за собой. Отсюда вытекает его «близость к
спасителю», и это только подтверждает мифологическую истину о том, что исцелять
может лишь тот, кто и наносит раны, и сам ранен, и что только страдающий может
отвести страдание.
267
Эти мифологические черты
распространяются даже на высшие области человеческого духовного развития. Если
мы рассмотрим, к примеру, демонические черты, присущие Яхве в Ветхом Завете, мы
найдем в них немало того, что напомнило бы нам о непредсказуемом поведении
Трикстера, об устраиваемых им бессмысленных оргиях разрушения и причиняемом
самому себе страдании — вместе с его постепенным
превращением в спасителя и одновременным очеловечиванием. Именно это
преобразование бессмысленного в осмысленное открывает нам компенсаторное
отношение, в котором фигура Трикстера находится по отношению к фигуре святого:
именно оно было причиной существовавших в раннем
средневековье странных церковных обычаев, основанных на
воспоминаниях об античных сатурналиях. В основном они отмечались сразу за
Рождеством Христовым — то есть в новогодние дни — пением и танцами. Этими
танцами были поначалу безобидные tripudia (пляски) священников, младшего
духовенства, детей и младших дьяконов, проводились они в церкви. Выбирался
ерiscopus puerorum (детский епископ), его облачали в
епископскую мантию. Под радостные возгласы собравшихся он
наносил визит архиепископу в его дворце и раздавал из
окна епископские благословения толпе. То же происходило
во время пляски младших дьяконов и во время танцев, посвященных другим
санам. К концу двенадцатого столетия танец младших дьяконов уже выродился
в festum stultorum (праздник дураков). Хроника за 1198
год говорит, что на празднике Обрезания в соборе
Парижской богоматери было совершено «такое множество непристойностей и позорных
дел», что святое место было осквернено «не только
бесстыдными шутками, но даже и пролитием крови». Напрасно
папа Иннокентий III яростно выступает против этих
«безумных насмешек над
268
клиром» и «бесстыдного неистовства их представлений».
Почти три столетия спустя (12 марта 1444 года) письмо парижского Теологического
факультета всем французским епископам по-прежнему посылало проклятья этим
празднествам, на которых «даже священники и клирики
выбирали архиепископа, или епископа, или папу и называли
его папой дураков (fatuorum papum)». «Посреди
божественной службы люди в гротескных масках, в обличий
жен, львов и фигляров исполняли свои пляски, распевали хором непристойные песни,
ели жирную пищу на алтаре, рядом со священником, служащим
мессу, играли в кости, жгли вместо благовоний в
кадильницах смердящую башмачную кожу, скакали и носились
по всей церкви»*.
Неудивительно,
что эти настоящие шабаши ведьм пользовались огромной популярностью, и церкви
понадобилось значительное время и усилия, чтобы избавиться от этого языческого
наследия**.
В некоторых
местах, по-видимому, даже священники участвовали в «libertas decembrica», как
назывался праздник дураков, несмотря на то (а может быть, благодаря тому), что
именно более древний слой сознания мог в этом случае
позволить себе все что угодно вместе с подобной языческой
дикостью,
------------------------
* Du Cange, Gloss. Med. Et Inf. Lat., 1733, cтатья Kalendae, c. 1666. Здесь
находится примечание, в котором говорится, что французский титул «soudiacres»
буквально означает «saturi diaconi» или «diacres saouis» (пьяные
диаконы).
** Эти обычаи, по-видимому, прямо скопированы с языческого праздника,
известного как «Cervula» или «Cervulus». Он отмечался в январские календы
и был чем-то вроде новогоднего фестиваля, во время которого
люди обменивались «strenae» (etrennes, подарками), переодевались
животными или старухами, и танцевали на улицах, исполняя песни к веселью всех
остальных. Согласно Дю Канжу (там же, статья cervulus), песни были
святотатственного содержания. Это происходило даже в непосредственной
близости собора св. Петра в Риме.
269
необузданностью и безответственностью*. Эти церемонии, открывающие нам дух
Трикстера в его изначальной форме, видимо, вымерли к началу шестнадцатого
столетия. В любом случае, в период с 1581 по 1585 год
церковью были выпущены различные постановления, которые запрещали не только
festum puerorum, но и выборы episcopus puemrum.
Наконец,
мы должны упомянуть в связи с этим о festum asinarium,
который, насколько мне известно, праздновался в основном
во Франции. Хотя он считался сравнительно безобидным
празднеством в память о бегстве Марии в Египет, отмечали его
довольно необычно, что давало повод считать его чем-то
кощунственным. В Бовэ ослиная процессия входила прямо в
церковь**. В конце каждой части мессы (Входная, Господи, помилуй, Слава в
Вышних Богу и т.д.), которая следовала за этим, вся
паства ревела по-ослиному, т.е. все вместе кричали «И-а» («hac
modulatione hinham concludebantur»). В кодексе, датируемом приблизительно
одиннадцатым столетием, говорится: «В конце мессы, вместо
слов "Ite missa est", священнику нужно было три раза
прокричать по-ослиному (ter hinhamabit), а вместо слов "Deo
gratias" пастве нужно было трижды ответить "И-а" (hinham)».
Дю Канж цитирует гимн, который пели на этом празднестве:
---------------------
* Частью festum fatuorum во многих местах была игра в мяч, предназначение
которой до сих пор не объяснено — в нее играли священники во
главе с епископом или архиепископом,«ut etiam sese ad lusum pilae
demittent» (чтобы и они могли насладиться игрой в пелоту).
Pita, или pelota — мяч, который играющие бросают друг
другу. См. Du Cange, ibid., статья Kalendae et pelota.
** «Puella, quae cum asino a parte Evangelii prope altare collocabatur»
(девушка, которая вставала с ослом у алтаря, где читали евангелие).
Du Cange, ibid., статья festuitt asinorum.
270
Orieniis partibus
Adventavit asinus
Pulcher et fortissimus
Sarcinis aptlssimus.
Каждый куплет сопровождался припевом по-французски:
Hez, Sire Asnes, car chantez
Belle bouche rechignez
Vous aurez due foln assez
et de I'auoine a plantez.
В гимне было девять куплетов, последний же был такой:
Amen, dicas, Asine (hie genuflectebatur)
jam safur de gramme
Amen, amen, item
Aspemare vetera* .
Дю Канж
пишет, что чем несуразнее казался обряд, тем большее воодушевление он вызывал у
участников. В других местах осла покрывали расшитой
золотом попоной, края которой поддерживали «почитаемые каноники», другие
присутствующие должны были «облачиться в соответствующие праздничные одеяния,
как на Рождество». Поскольку существовала тенденция наделять
осла символическим родством с образом Христа и поскольку с
древнейших времен бог евреев в простонародье воспринимался
как осел — предрассудок, который распространился на самого
Христа**, что видно из псевдо-распятия, нацарапанного на стене
Имперской Кадетской Школы, располагавшейся на Палатине —
опасность териоморфизма была слишком очевидна. Даже епископам было не под
силу вытравить этот обычай — до тех пор, пока, наконец,
он не был строго запрещен «auctoritas supremi Senatus».
Его богохульство видно также и из ницщевского «Праздника осла», сознательно
богохульственной пародии на мессу*** .
--------------------------
* Caetera вместо vetera?
** Ср. также Тертуллиан, Apologeticus adversus gentes, XVI.
*** Так говорил Заратустра, часть IV, гл. LXXVIII.
271
Эти средневековые
обычаи в совершенстве демонстрируют роль Трикстера, и
когда они, наконец, вышли за пределы церкви, то вновь
возникли в светской сфере в итальянских театральных
представлениях в лице тех комических персонажей, которые
часто украшали свои костюмы огромными фаллическими символами и забавляли далеко
не ханжескую публику непристойностями в подлинно раблезианском духе. Гравюры
Калло сохранили эти классические фигуры для потомков —
это Пульчинелла, Кукоронья, Чико Сгарра и прочие*.
Присутствует ли он в
плутовских историях, на карнавалах и пирах, в священных и
магических обрядах или в религиозном страхе и экзальтации
людей — призрак Трикстера никогда не покидает мифологию —
будь он в безошибочно узнаваемом или в странно
изменившемся облике** . Очевидно, он представляет собой
одну из «психологем», одну из чрезвычайно древних
архетипических структур психики. В своем наиболее ярком
проявлении он — подлинное отражение абсолютно недифференцированного
человеческого сознания, которое соответствует душе, едва
оставившей животный уровень. Именно такое происхождение образа Трикстера вряд ли
может быть оспорено, если мы посмотрим на этот вопрос с
причинной и исторической точки зрения. В психологии, как
и в биологии, мы не можем позволить себе не заметить или
недооценить вопрос о происхождении, хотя ответ на него
обычно не говорит
---------------------
* Я говорю здесь о серии под названием «Balli di Sfessania». Это название
вероятно, указывает на этрусский город Фесценния, знаменитый своими
непристойными песнями. Отсюда «Fescennina licenlia» у Горация, где «фесценнийский»
выступает эквивалентом fallikos.
** Ср. статью A. McGlashen «Daily Paper Panteon» в The Lancet, 1953, c.
238, в которой указываются явные архетипические аналогии героев газетных
комиксов.
272
нам ничего о функциональном значении. По этой причине
биология никогда не должна забывать вопрос о цели, ибо
только задавшись этим вопросом, мы можем постигнуть
значение того или иного явления. Даже в патологии, где мм
изучаем повреждения, которые не несут сами по себе
никакого смысла, исключительно причинный подход
оказывается неадекватным, поскольку существуют
определенные патологические явления, смысл которых может
стать ясен лишь в том случае, если мы заинтересуемся их
целью. Там же, где мы сталкиваемся с явлениями обыденной
жизни, вопрос о цели неоспоримо имеет главное значение.
Таким
образом, когда у первобытного сознания формируется образ самого себя на ранней
стадии развития, а также на протяжении последующих сотен
и даже тысяч лет — невзирая на контакт этих архаических
качеств с дифференцированной, высоко организованной
жизнью ума — тогда, согласно причинному объяснению, чем древнее эти архаические
качества, тем более их поведение консервативно и
устойчиво. Нельзя просто стряхнуть с себя запечатленный в
памяти образ вещей, так как они явились памяти
изначально, и поэтому образ этот продолжает сохраняться неощущаемым грузом.
Такое
объяснение, вполне отвечающее рационалистическим
требованиям нашего века, совершенно точно не встретило бы
одобрения у индейцев виннебаго, владеющих наиболее аутентичной версией цикла
мифов о Трикстере. Для них миф ни в коем случае не
является пережитком — для этого он слишком забавен,
слишком живую реакцию вызывает. Для них он по-прежнему «функционирует», если
только их еще не успела испортить цивилизация. Для них не
существует реальной причины размышлять над значением и целью мифов, как для
наивного европейца рождественская елка не содержит никакой
проблемы. Тем не менее, для размышляющего наблюдателя и
273
Трикстер, и рождественская елка — полноценные объекты для
рефлексии. Естественно, то, что он думает о них, во многом
зависит от склада его ума. Учитывая грубую примитивность цикла
о Трикстере, было бы неудивительно, если в этом мифе кто-нибудь усмотрел
бы просто отражение более ранней, рудиментарной стадии сознания, каковую,
очевидно, Трикстер и представляет.
Единственный вопрос, на который надо было бы найти ответ
— это вопрос о том, существуют ли вообще подобные
персонифицированные отражения в эмпирической психологии.
На самом деле, они существуют, и такой опыт расколотой или
двойственной личности является ядром самых первых психопатологических
исследований. Особенностью этих диссоциаций является то,
что .такая отколовшаяся личность не случайна, а состоит в
дополнительных или компенсаторных отношениях с
эго-личностью. Это персонификация черт характера, которые иногда
лучше, а иногда и хуже тех, которыми обладает эго-личность.
Такая коллективная персонификация, как Трикстер, есть продукт
множества индивидов и принимается каждым из них как нечто
уже знакомое — чего не было бы, если бы Трикстер был
продуктом лишь индивидуального сознания.
Итак,
если бы миф был не более, чем пережитком, стоило бы
задаться вопросом, почему он давным-давно не покоится на
великой свалке истории и почему он продолжает оказывать
влияние, которое ощущается даже на высшем уровне развития
цивилизации — даже там, где из-за откровенной глупости и
-----------------------------
* Ранние стадии сознания, несомненно, всегда оставляют за собой весьма
ощутимые следы. Например, чакры тантрической системы более или менее
соответствуют тем областям, которые в древности считались местами
локализации сознания: анахата — грудной клетке, Манипура — животу, свадхистана —
мочевому пузырю, висуддха — гортани и речевому сознанию
современного человека.
274
гротескной непристойности Трикстер более не исполняет роли
«создателя удовольствий». Во многих культурах его образ по-прежнему можно
сравнить со старым руслом реки, в котором все еще течет
вода. Явственней всего это видно из того факта, что мотив
Трикстера, сохраняется не только в своей первоначальной
форме, но продолжает также наивно и достоверно существовать в
ничего не подозревающем современном человеке — всегда, когда
он чувствует себя в плену у раздражающих случайностей, которые
с явно злостными намерениями противоречат его воле и поступкам. Тогда он
и говорит о «порче» и «вредности какого-либо объекта», о
том, что ему «попала шлея под хвост» и т.д. Здесь дух
Трикстера проявляется в виде контртенденций в бессознательном,
иногда даже в чем-то вроде второй личности, для которой характерна
определенная детскость, недоразвитость, которая очень похожа на тех духов, что
являются во время сеанса спиритизма и с которыми связаны
все столь типичные для полтергейста откровенно детские проделки. Мне, как
кажется, удалось найти для этой составляющей характера
подходящее имя — я называю ее тенью*. На цивилизованном
уровне ее проявления называют «оплошностью», «faux pas» и
т.д. и считают их ошибками, дефектами сознательной личности. Мы
уже забыли о том, что в карнавальных и подобных традициях
существовал коллективный образ тени, который доказывает, что персональная тень
отчасти произошла именно от священного коллективного образа. Этот
коллективный образ постепенно исчезает под влиянием
цивилизации, оставляя не так легко распознаваемые следы в
фольклоре. Однако главная его часть персонализируется и становится объектом
личной ответственности.
-----------------
* Ту же идею можно обнаружить у одного из отцов церкви —
Иренея, называющего ее «umbra». Advers.Haer. I,ii, 1.
275
Цикл о
Трикстере, представленный Радиным, сохраняет тень в ее
изначальной мифологической форме и потому направляет наше
внимание к самой ранней стадии развития сознания, существовавшей еще до рождения
самого мифа, когда умственная жизнь индейцев была почти
целиком окутана тьмой. Только когда их сознание достигло
более высокого уровня, они смогли отделить эту раннюю
стадию от самих себя и объективировать ее, то есть что-то
о ней сказать. Пока их собственное сознание оставалось
подобным Трикстеру, такое противостояние не могло иметь места. Оно стало
возможным лишь тогда, когда достигнутый ими более высокий уровень сознания
предоставил им возможность взглянуть на тот, который они
оставили позади. Естественно, что эта ретроспектива
должна нести в себе много насмешек и презрения, что
заставило индейцев заслониться от прошлого еще более
непроницаемой пеленой, впрочем, вряд ли эти их
воспоминания могли стать чем-то значительным в их жизни.
Такое должно было случаться в истории их умственного развития неоднократно.
Презрение, с которым наш современный век смотрит на вкусы и умственное развитие
прошлых эпох — классический тому пример, и даже в Новом
Завете мы встречаемся с указанием именно на этот факт — в
Деяниях (17:30) говорится, что Бог взглянул сверху вниз
на времена неведения (или бессознательности).
Это отношение
контрастирует со все еще более распространенной и более поразительной
идеализацией прошлого, которое не только прославляется как «старые добрые
времена», но и как Золотой Век — и не просто
необразованными и суеверными людьми, но и множеством
теософов-энтузиастов, которые беспрекословно верят в реальное существование
высочайшей цивилизации Атлантиды.
276
Любой из тех, кто принадлежит сфере культуры, для которой
существенен поиск некого совершенного порядка в прошлом,
должен почувствовать себя, по меньшей мере, странно, столкнувшись с фигурой
Трикстера. Трикстер — предшественник спасителя, и, подобно ему, он одновременно
Бог, человек и животное. Он и недочеловек, и
сверхчеловек, бестия и божество, а самая главная и
бросающаяся в глаза его черта — его бессознательность. Поэтому его и оставляют
(очевидно, человеческие) товарищи — он опустился ниже уровня их сознания. Он
настолько не осознает себя, что даже в его теле нет
единства: его руки дерутся друг с другом. Он отделяет от
себя анус и доверяет ему выполнение определенного задания. Даже пол его неясен,
несмотря на явное преобладание фаллических качеств: он
может превратиться в женщину и вынашивать детей. Из своего пениса он делает
всевозможные полезные растения. Это демонстрирует нам его
изначальную сущность Творца, ибо мир был создан из тела бога.
С другой
стороны, он во многих отношениях глупее животных и постоянно попадает то в одну,
то в другую нелепую ситуацию. Хотя он и не зол по-настоящему, он вытворяет самые
жестокие вещи лишь из откровенной бессознательности и
несвязанности. Его заключенность в животной
бессознательности хорошо видна в эпизоде, в котором его
голова застревает в лосином черепе, в следующем эпизоде
мы узнаем, как он выбирается из этой ситуации, зажав в своей прямой кишке голову
ястреба. Правда, он тут же возвращается в прежнее
состояние, провалившись под лед. Его постоянно обводят
вокруг пальца разные животные, но под конец ему удается
перехитрить самого койота, и это снова говорит нам о его
сходстве со спасителем. Трикстер — это примитивное
космическое существо божественно-животной природы, с одной стороны,
превосходящее человека благодаря своим сверхчеловеческим
277
качествам, а, с другой — уступающее ему из-за своего
неразумия и бессознательности. Он не ровня и животным, из-за своей неуклюжести и
полного отсутствия инстинктов. Эти дефекты говорят нам о его человеческой
природе, которая не так приспособлена к окружающему миру,
как животная, однако при этом имеет прекрасные перспективы для развития
сознания, основанные на огромном стремлении к обучению,
что соответствующим образом отмечается в мифе.
Повторное рассказывание мифа в истории означает терапевтический характер некого
забвения, которое — по причинам, еще требующим выяснения
— не должно быть слишком долгим. Если бы то, что подлежит
такому забвению, представляло собой лишь реликт
неразвитого состояния, было бы понятно нежелание человека
уделять ему внимание, ощущение того, что оно лишнее в его
жизни. Очевидно, что все обстоит иначе, ибо в противном
случае Трикстер — в виде, например, карнавальных образов Пульчинеллы или шута —
не вызывал бы у людей столь живой реакции вплоть до
настоящего времени. Здесь скрыта важная, хотя и не
единственная причина жизненности этого образа. Кроме того, с ее помощью нельзя
объяснить, почему это отражение самого первобытного
состояния сознания обрело форму мифологического персонажа. Простые следы раннего
состояния сознания, которое вымирает, быстро теряют свою
энергию, ведь иначе они не могли бы исчезнуть. Мы не
могли бы ожидать от них того, чтобы они запечатлелись в
персонаже со своим собственным циклом легенд — если
только они не получили бы какой-то поддержки извне, в
данном случае или от высокоразвитого сознания, или из
ресурсов бессознательного, которые остались неисчерпанными. Проводя законную
параллель в психологии индивида, а именно, рассматривая постоянное возникновение
теневой фигуры, действующей антагонистически по отношению
к личностному сознанию, говорят, что эта фигура возникает
не
278
просто потому, что все еще существует внутри индивида, но потому, что это ее
возникновение основывается на динамике, существование
которой может быть объяснено лишь актуальным положением
индивида, например, тем, что тень настолько неприемлема
для его эго-сознания, что должна оставаться на уровне бессознательного. Такое
объяснение не вполне отвечает данному случаю, потому что
Трикстер, очевидно, представляет исчезающий уровень
сознания, все более и более неспособный к самоутверждению
в какой бы то ни было форме. Более того, подавление
уберегло бы его от исчезновения, потому что подавленное
содержание сознания обладает наилучшими шансами выжить — мы знаем по опыту, что
в бессознательном ничего не может быть исправлено.
Наконец, истории о Трикстере ни в коей мере не неприятны
или не несовместимы с сознанием виннебаго, но, наоборот,
вызывают наслаждение и поэтому не ведут ни к какому
подавлению. Из всего этого складывается такое ощущение,
что сознание само активно поддерживает и даже пестует этот миф. Это очень похоже
на правду, ибо это лучший способ сохранять сознание
теневой фигуры и подвергать ее сознательной критике. Хотя эта критика поначалу
больше похожа на позитивную оценку, мы можем ожидать
того, что с развитием сознания более грубые аспекты мифа
постепенно отпадут, даже в том случае, если бы не
существовало угрозы его быстрого вымирания под влиянием белой цивилизации. Мы
часто были свидетелями того, как жестокие или непристойные обычаи с течением
времени становились по своему содержанию вполне безобидными*.
----------------------------
* Например, обычай окунать в воду «Ueli» (от Udalricus=Ульрих, деревенщина.
простофиля, дурак) в Базеле во вторую половину января, если я
правильно помню, был .в 1860 году запрещен полицией, после того, как одна
из его жертв умерла от пневмонии.
279
Этот
процесс нейтрализации, как показывает история трикстерского мотива, может
длиться довольно долго, поэтому даже на высших уровнях цивилизации можно
обнаружить его следы. Эту длительность может также
объяснить сила и жизненность того слоя сознания, который
изображен в мифе, а кроме того — его тайную
притягательность для уже сформировавшегося сознания. Хотя чисто причинные
гипотезы в биологии, как правило, не очень
удовлетворительны, все же необходимо отметить, что в
случае с Трикстером более высокий уровень сознания накрыл
собой более низкий, а последний уже потерял свое прежнее
значение. Воспоминание о нем, тем не менее, вызывается в
основном тем интересом, который начинает к нему испытывать
завершенное сознание — причем, как мы видели, этому неизбежно
сопутствует постепенное окультуривание, то есть ассимиляция первобытной
демонической фигуры, которая была изначально независимой и даже способной
вызывать одержимость.
Дополнение, таким образом, причинного подхода целевым
позволяет нам получить более осмысленную интерпретацию не
только в сфере медицинской психологии, в которой мы заняты
индивидуальными фантазиями, порождаемыми бессознательным,
но также и в области изучения коллективных фантазий, то есть
мифов и сказок.
Как указывает Радин, цивилизующий процесс начинается в
рамках самого трикстеровского цикла, и это явно демонстрирует
нам то, что изначальная, архаическая стадия уже пройдена. В
любом случае, ближе к концу цикла мы не видим в нем знаков
глубочайшей бессознательности: вместо того, чтобы действовать
в дикой, необузданной, глупой и бессмысленной манере, он постепенно
меняет свое поведение на довольно полезное и понятное. Обесценивание прежней
бессознательности очевидно даже в самом мифе — куда
только исчезают его злые качества! Наивный читатель может
вообразить, что темные аспекты его природы, исчезая,
перестают существовать. Однако, как
280
показывает опыт, это не так. В реальности сознание становится способным
освободиться от притягательности зла, и поэтому не
обязательно больше жить по его законам. Тьма и зло не
рассеялись, как дым, но, потеряв энергию, удалились в бессознательное, где и
остаются, пока с сознанием все благополучно. Однако если
сознание попадает в критическую ситуацию, скоро
становится ясно, что тень не исчезла бесследно, но лишь ждет
своего часа, чтобы снова заявить о себе в виде проекции на
другого. Если этот трюк оказывается удачным, то между ними
немедленно создается мир первобытной тьмы, в котором и
случается все, что характерно для Трикстера — даже на высоком уровне
цивилизации. Лучшие примеры этих «обезьяньих проделок»
— как обыденный язык удачно выражает состояние дел, когда ничего разумного не
получается, разве только по ошибке и в последний момент —
можно найти в области политики.
Так называемый
цивилизованный человек забыл о Трикстере. Он вспоминает о нем лишь
метафорически, когда, раздраженный своими неудачами, говорит о том, что судьба
сыграла с ним дурную шутку, или что «все это — какое-то
наваждение». Он и не подозревает, что его собственная
скрытая и на первый взгляд безобидная тень обладает
такими качествами, которые не могли присниться ему и в
самом страшном сне. Как только люди собираются в массу и подчиняют ей
индивидуальное, тень мобилизуется и, как показывает
история, может даже воплотиться в конкретном человеке.
Разрушительная
идея о том, что все приходит в человечес-кую душу извне, что она рождается как
tabula rasa, виновата в заблуждении, согласно которому в
нормальных обстоятельствах человек пребывает в
полном порядке. Руководствуясь этим заблуждением, человек
возлагает свои надежды о спасении на государство и
заставляет общество расплачиваться за свою
281
якобы неэффективность. Он думает, что смысл существования будет
раскрыт, если пропитание и одежда будут даваться всем «на
блюдечке» или если у каждого будет свой автомобиль. Такие .
детские представления рождаются вместо ушедшей в бессознательное тени,
которую они продолжают оставлять бессознательной. В результате этих
предрассудков человек чувствует себя полностью зависимым
от окружающей среды и утрачивает всякую способность к
наблюдению. В этом случае его этический кодекс заменяется
знанием того, что позволено, а что запрещено или
приказано. Как в таких обстоятельствах можно ожидать от солдата, что он будет
подвергать полученный от командования приказ этическому
рассмотрению? Ему и в голову не приходит, что он может
быть способен на внезапные этические импульсы и на их
исполнение — даже когда никто этого не видит!
С этой точки
зрения становится ясно, почему миф о Трикстере сохранился и даже получил свое
развитие: как и многие другие мифы, он предназначался для
того, чтобы терапевтически на нас воздействовать. Он держит ранний низкий
интеллектуальный и моральный уровень перед глазами высоко
развитого индивида, чтобы тот не забыл, как все было еще
вчера. Нам нравится считать, что то, чего мы не понимаем, к нам
не относится. Однако это не всегда так. Человек редко понимает лишь при
помощи головы, тем более — человек первобытный. По причине своего священного
характера миф непосредственно воздействует на
бессознательное, вне зависимости от того, понимается он или нет. Тот факт, чго
его постоянное рассказывание стало отмирать совсем недавно, объясняется, я
полагаю, его полезностью. Объяснить это довольно трудно, поскольку
действуют две противоположных тенденции: желание, с одной
стороны, выбраться из более раннего состояния, а, с другой,
282
желание не забыть его*. По-видимому, Радин также чувствует
это затруднение, ибо он говорит: «С точки зрения психологии
можно утверждать, что история цивилизации — это свидетельство попыток
человека забыть о своем превращении из животного в
человеческое существо»**. Через несколько страниц он говорит
(имея в виду Золотой Век): «Такой упорный отказ забыть не может
быть случайным»***. И так же не случайно то, что мы вынуждены
противоречить себе, как только мы пытаемся сформулировать парадоксальное
отношение человека к мифу. Даже самые просвещенные из нас
устраивают для детей рождественские елки, не имея ни малейшего представления о
том, что значит эта традиция, и, более того, стараясь
вообще не задумываться над этим. Поразительно видеть, как
живучи по сей день многие так называемые суеверия и в городе, и в
деревне, но если взять любого и спросить громко и внятно: «Вы верите
в привидения? В ведьм? В заклинания и волшебство?», он станет с
возмущением это отрицать. Сто против одного, что он ни разу не
слышал об этих вещах и считает все это чепухой. Однако втайне он за
это, как и любой житель джунглей. Как бы то ни было, публике
известно очень мало об этих вещах, она убеждена, что суеверия давно
вытеснены из нашего просвещенного общества и что частью нашего
общего образования является необходимость отрицать существование
подобных вещей: верить в них просто «не принято».
---------------------
* Не забывать что-то означает хранить это в сознании. Если враг исчезает
у меня из поля зрения, вполне вероятно, что он находится сзади — а это
еще опасней.
** P.Radin, The world of primitive men, NY, 1953, р. 3.
*** Там же, р. 5.
283
Однако
ничто не исчезает навсегда, тем более сделка с дьяволом.
Внешне она забыта, но внутренне нет. Мы ведем себя, как
туземцы с южного склона горы Элгон, один из которых сопровождал меня часть пути
в буш. Там, где тропинкараздваивалась, мы натолкнулись на недавно поставленную «ловушку
для духов», красиво устроенную маленькую хижину рядом с пещерой, в которой жил
мой попутчик со своей семьей. Я спросил, не он ли ее
сделал. Он стал живо это отрицать, сказав, что лишь детям
подобает делать такие «игрушки». После чего он пнул хижину, и она рассыпалась на
куски.
В
точности такую реакцию можно часто наблюдать и в Европе.
Внешне люди более или менее цивилизованы, но внутренне они так же первобытны.
Что-то в человеке очень не желает отказываться от того, с
чего он однажды начал. А что-то верит, что это начало
давно уже в прошлом. Это противоречие я осознал однажды в
самом резком виде, наблюдая за «штруделем» (местным
колдуном), снимающим наговор с конюшни. Конюшня
располагалась сразу за железнодорожной линией Готтарда, и во
время церемонии несколько международных экспрессов промчалось мимо. Их
пассажиры и не подозревали, что рядом с ними происходит
первобытный ритуал.
Конфликт
между двумя измерениями сознания является просто
выражением полярной структуры нашей психики, которая, как и
всякая другая энергетическая система, зависит от напряжения,
создаваемого противоположностями. Именно поэтому нет таких
общих психологических закономерностей, которые нельзя было
бы перевернуть — и действительно, именно их обратимость
говорит об их правильности. Мы не должны забывать, что во
всякой психологической дискуссии мы ничего не говорим о
психике, но психика говорит сама о себе. Бесполезно думать, что
мы можем встать по ту сторону психики посредством «ума»,
даже если ум утверждает, что не зависит от психики. Как он
может это доказать? Мы можем, если захотим, сказать, что одно
суждение проистекает из психики, и потому оно психическое и
только, а другое исходит из ума и «духовно», а поэтому превосходит
психическое. Но оба есть лишь утверждения, основанные
только на собственной вере.
284
Фактически эта трехчастная иерархия содержания психики (материальное,
душевное и духовное) представляет собой ее полярную
структуру, а она есть единственный непосредственный предмет
опыта. Единство психической природы лежит посередине, как
живое единство водопада предстает в динамической связи верха и
низа. Так же переживается и живое действие мифа, когда более
высокое сознание, пребывающее в своей свободе и независимости,
противопоставляется автономии мифологического образа и при
этом не может избежать его притягательной силы и должно
платить дань захватывающему впечатлению. Такой образ действует,
потому что он тайно принимает участие в психической жизни наблюдателя и
является ее отражением, пусть таковым и не признается. Он
отколот от сознания и поэтому ведет себя как автономная личность. Трикстер есть
коллективный теневой образ, воплощение всех низших черт
индивидуальных характеров. А поскольку индивидуальная тень присутствует в
составе личности, коллективный образ может постоянно
пользовааться ею для воссоздания себя. Конечно, не всегда
в виде мифологического персонажа, но часто, вследствие растущего подавления и
забвения изначальных мифологем, как соответствующая
проекция на разные социальные группы и народы.
Если
рассматривать Трикстера в качестве параллели индивидуальной тени, то возникает
вопрос, наблюдается ли эта, увиденная нами в мифе о нем,
тенденция к осмыслению в области субъективной и персональной тени. Поскольку эта
тень часто проявляется в снах как вполне очерченная фигура, мы можем
положительно ответить на этот вопрос: тень, фигура по
определению хотя и негативная, иногда имеет отчетливые
черты и свойства, которые отсылают, в свою очередь, к
совершенно иному фону существования — как если бы она прятала свое осмысленное
содержание под уродливой внешностью.
285
Опыт подтверждает это; но что более важно: сокрытое
обычно состоит иа все более и более священных фигур.
Первое, что стоит за тенью, это анима* , которая наделена
значительными способностями к очаровыванию и овладеванию.
Она часто является в довольно юном виде, но прячет внутри
мощный архетип мудрого старика (мудрец, волшебник, царь и
т.д.). Ряд может быть продолжен, но это было бы бессмысленно,
ведь психологически можно понять только то, что сам пережил.
Понятия комплексной психологии по сути своей — не формулировки ума, но
названия определенных областей опыта, и хотя их можно
описать, они остаются мертвы и непредставимы для тех, кто
сам не пережил их. Я уже отмечал как-то, что людям обычно
несложно представить себе, что подразумевается под тенью, пусть они и предпочтут
выразить это на латинско-греческом жаргоне, звучащем
более «научно». Но понять, что такое анима, для них
невероятно трудно. Они принимают ее с легкостью, когда
она проявляется в романах или в кинозвездах, однако им ее вообще не
понять, когда речь заходит о ее присутствии в их собственной жизни,
ибо она обобщает все, чего человек никогда не преодолеет, с чем
никогда не сможет справиться. Поэтому она пребывает в области
непрерывной эмоции, к которой нельзя прикоснуться. Степень
бессознательного, с которой приходится здесь сталкиваться, мягко выражаясь,
просто поразительна. Из-за этого практически невозможно
добиться от мужчины, который боится своей собственной женственности, понимания
того, что такое анима.
-------------------------------
* Метафорой «стоит за тенью» я хочу конкретно проиллюстрировать тот факт, что
в той степени, в какой тень признается и интегрируется в сознание,
создается и проблема анимы, то есть отношения. Понятно,
что встреча с тенью оказывает ощутимое и длительное
влияние на отношение эго к внутреннему и внешнему миру,
ибо интеграция тени влечет за собой изменение личности. Ср. мою книгу
«Аion», 1951, р.р. 22 ff.
286
На самом деле это неудивительно, поскольку даже самое
поверхностное понимание тени иногда вьвывает у современного
европейца огромные трудности. Но если тень — образ, наиболее
близкий его сознанию и наименее взрывоопасный, она также является первой
проявляющейся в ходе анализа бессознательного компонентой
личности. Угрожающая и часто смешная фигура, она стоит в
самом начале пути индивидуации, задавая обманчиво легкую
загадку Сфинкса или мрачно требуя ответа на «quaestio crocodilina»*.
Если в
конце мифа о Трикстере нам намекают на фигуру спасителя,
это утешительное предвестие или приятная надежда означает,
что какая-то катастрофа произошла, но была понята
сознанием. Надежда на спасителя может родиться только из
недр несчастья — другими словами, признание и неизбежная
психическая интеграция тени создает такую мучительную ситуацию, что никто, кроме
спасителя, не может развязать этот запутанный узел судьбы. В случае с отдельным
индивидом проблема, вызванная тенью, решается на уровне
анимы, то есть через отношение. В истории коллектива, как и в истории индивида,
все зависит от развития сознания. Оно постепенно дает
освобождение от заключения в бессознательном , и поэтому
является как носителем света, так и исцеления.
Как в своей
коллективной, мифологической форме, так и в форме
индивидуальной, тень содержит внутри себя семя энантиодромии, превращения в
собственную противоположность.
--------------------
* Крокодил украл у матери ребенка. Когда она попросила отдать ребенка
назад, крокодил ответил, что исполнит ее желание, если только она сможет
дать истинный ответ на вопрос: «Отдам ли я ребенка?».
Если она ответит «Да», это будет ложно, и она не получит
ребенка. Если она ответит «Нет», это снова будет ложно,
так что в любом случае мать потеряет своего ребенка.
|
|