Скоморох

 

На следующих страницах:

Е. П. Фрэнсис. Скоморохи и церковь

 

 

С. Е. Юрков

 

«Смеховая» сторона антимира: скоморошество

 

Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре

(XI-начало ХХ вв.). СПб., 2003, с. 36-51.

 


      Средневековый народный смех, пародийные травестии — целиком принадлежат области антимира, «перевернутости», что и определяет их специфику. Русский принцип пародирования связан со следующей схемой. Весь универсум подразделен на мир настоящий, благополучный, организованный, мир собственно культуры, и противостоящий ему мир антикультуры, устроенный по закону «обратности»: неустойчивый, неблагополучный, мир спутанных семантических связей и неупорядоченной знаковой системы 33. Семантический хаос делает этот последний мир дурацким, абсурдным 34. Нужно отметить, что постулирование абсурда в его абсолютном выражении, в «чистой» форме, в качестве мировоззренчески устойчивой альтернативы смыслу, едва ли было возможно для культуры средневековья. Поэтому антимир попадает в зависимость от мира осмеиваемого, копируемого им, как его воплощенная противоположность. Если мир культуры характеризуется довольством, приличием, святостью, т.е. обладанием должного (нормы), то его антипод — мир нищеты, богохульства, бесстыдства, его «антигерой» — гол, бос, бесцеремонен. Этот мир худших проявлений реальности, мир зла 35 (именно отсутствие тотальности абсурдизации и позволяет придать ему аксиологическую оценку, т.е. квалифицировать в данном случае как злой), недолжного, который сам по себе к смеху совершенно не располагает. Его зависимость от мира нормы также проявляется через допущение имплицитного присутствия некоего идеала, который потерян, и относительно которого и производится конструирование негативности антимира. Пародийный герой не просто не имеет, а «лишен» того, чем располагал ранее в качестве субъекта

---------------------------------------
33 Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Указ. соч. — С. 13, 47.
34 Там же. - С. 15.
35 Там же. - С. 19.

36
 

нормального мира. Именно лишенность в данном случае деструктурирует нормальный мир. превращая его в свою противоположность. Нехватка свидетельствует о неполноте, начинающейся дестабилизации, делает его структуру подвижной и открытой. Ситуация простого «неимения» означала бы завершенность, констатацию факта, но не изменчивость, нестабильность. «Лишенность» же есть противление героя сложившимся обстоятельствам, квалификация их как «не нормы». «Лишенность» превращает ситуацию в аномалию, в «ненормальную» в виду знания норм. С одной стороны, она отсылает к миру исходному, миру нормы, напоминая о разрушении последней. С другой стороны, она ставит производный аномальный мир в связь к своему прототипу, создавая динамику напряжений. «Лишенность» есть акцентация ущербности системы, тень ускользающего смысла, и вместе с тем аллюзия на вероятность нормы, благодаря чему и выявляются отклонения от нее.


      Чтобы выглядеть смешным, «кромешный» мир должен быть безопасным, дистанцированным от мира действительного. Для эпохи русского средневековья дистанцированность обеспечивается перевернутостью нормальных отношений, семантических связей, раскрывающих «кромешный» мир как нереальный, несуществующий. Понятно, что в подобном случае мир реальный должен обладать упорядоченностью, «комфортностью». Формой маркированности антимира выступает тотальность его перевертывания, т.е. пародийный оттенок изображаемый мир приобретает, если выворачиванию «наизнанку» подвергаются все без исключения описываемые значения и структурные элементы. Только тогда перед нами раскрывается мир глобального хаоса, полностью находящийся в оппозиции миру «космоса», т.е. мир недействительный, откровенного вымысла, а. следовательно, безопасный. Хаос, спутанность привычных смысловых отношений становится причиной смеха, а полнота перевертывания подчеркивает ирреальность общей картины.


    Антимир отягощает смысл материальностью, подчеркивает телесность, вплетает в конкретику. Его смеховые акции, в первую очередь, направлены на ту сторону официальной культуры, которая стремится к абстрагированию, к отрыву от земных материальных корней. Материальность требуется антимиру по следующим причинам. Во-первых, она создает барьер для проникновения в
37
.
него серьезности, в данном случае враждебной ему. как фактор, противодействующий порождению гелосогенной (т.е. смехотворческой) ситуации; во-вторых, она позволяет наделить образ «плотью» с последующим его осмеянием, т.е. символическим уничтожением (уничтожается, изменяется только то. что имеет материальное воплощение). Кроме этого, необходимость материализации связывалась с более общей гносеологической особенностью средневековья, характерной для простонародной культуры, - абстрактное. умозрительное могло восприниматься только в конкретном образе, через свою наглядно-чувственную форму выражения 36. В соответствии с положениями Нового Завета, телесность, материальность есть «сфера видимого, наличного, доступного распоряжению, измеримого, а поскольку видимого, то и преходящего» 37. Таким образом, всякое отелеснивание, в противоположность нетленности духовного, является ничем иным, как помещением в границы рождения и смерти, напоминанием о том, что «проходит образ мира сего». его надежность и стабильность. Противостояние «нормального» мира и антимира заключает в себе оппозицию «духовное-вечное» и «материальное-преходящее». Так в бесшабашную веселость комического дурачества антимира прорываются элементы трагизма.


      В обширной области народной культуры, где, по преимуществу, творится cмеховой (и несмеховой) антимир, существенный вес имеет обсценная (нецензурная) лексика, которая и по сей день очень характерна для русского языка, а для различных форм антиповедения обращение к ней становится практически неизбежным. По свидетельству исследователей. «Место мата в поэтической системе русского фольклора, как и русской литературе в целом, весьма значительно»38. О повсеместном распространении нецензурной брани у русских в XVI веке Адам Олеарий пишет следующее: «При вспышках гнева и при ругани они <т.е. русские — Ю.С.> не пользуются слишком, к сожалению, у

----------------------------------
36 Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. М, 1994. - С. 84.
37 Бультман Р. Новый Завет и мифология. Проблема демифологизации новозаветного провозвестия // Вопросы философии, 1992. — № 11. - С. 97.
38 Смолицкая О-В. Семантика мата и проблема семантического ядра частушки / Русская альтернативная поэзия XX в.: Сб. тр. / Под ред. ТА Михайлова. - М.. 1989. - С. 52.

38


нас распространенными проклятиями и пожеланиями с именованием священных предметов, посылкою к черту, руганием «негодяем» и т.п. Вместо этого у них употребительны многие постыдные, гнусные слова и насмешки, которыя я — если бы того не требовало историческое повествование — никогда не сообщил бы целомудренным ушам... Говорят их не только взрослые и старые, но и малые дети. еще не умеющие назвать ни Бога, ни отца, ни мать...»39.


      Подобную популярность экспрессивной фразеологии можно объяснить следующими причинами. Чем более жесткой и настойчивой является интенция «нормативного» (книжного) языка к абсолютному и бескомпромиссному доминированию в речевой культуре, тем более велико стремление к ненормативному, запретному (кощунственному) языку. По мнению Ю.М. Лотмана «Литература, стремящаяся к строгой нормализации, нуждается в отверженной, неофициальной словесности и сама ее создает»40. Перед нами еще одно следствие бинарности культурной структуры русского средневековья.


        Нецензурные слова и выражения представляют собой самый простой и удобный прием травестирования смысла. Исследователь русской народной пародии XIX века П. В. Шейн приводит пример с пародированием народных песен, когда оказывалось достаточным добавление нескольких или даже одного бранного слова, при сохранении неизменным исходного текста, чтобы вся структура получила «перевернутый», смеховой характер 41. В этом одна из причин востребованности обсценной лексики антимиром.


    Самое же главное, что объясняет столь широкое использование нецензурных выражений, в частности, в антиповедении, — их особая табуированность, выход за границы которой напрямую отсылает говорящего в область антимира, позволяет откровенно маркировать речь даже при отсутствии каких-либо других специфических признаков ее принадлежности к нему. Помимо

-----------------------------
39 Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. -- СПб., 1906. — С. 187.
40 Цит. по: Живов В. Кощунственная поэзия в системе русской культуры конца XVIII — начала XIX века / Анти-мир русской культуры. Язык. Фольклор. Литература / Сост. Н. Богомолов. — М.,1996. - С. 216.
41 Шейн П. В. Еще о пародии в народных песнях // Этнографическое обозрение. - М.. 1895. Кн. XXV. - С. 144-145.

39

способности снижения, травестийного «перевертывания», что может быть достигнуто и при посредстве слов языка обычного, дополнительная семантическая ценность подобных выражений — в их особом статусе «нарушителя норм». Данная сторона единодушно отмечается исследователями, касающимися этой проблематики. Так, Г. Ч. Гусейнов упоминает о двух допускаемых традицией случаях сквернословия: ритуальный обряд, оберегающий от порчи или сглаза, и выражение пренебрежения к общественным ценностям (более поздняя функция)42. Подобный статус обсценной лексики обусловлен специфическим «переживанием неконвенциональности языкового знака, имеющего место в данном случае»43. Запрет на нее в обычной, нормативной речи носит абсолютный характер, сохраняющийся в любом контексте. Независимо от того, принадлежат ли ругательства самому субъекту высказывания или используются в качестве цитаты чужой речи. от них невозможно «отстраниться». Аналогичное отношение к обсценным выражениям демонстрирует народная средневековая духовная поэзия, например, из сборника П.А. Бессонова: «Который человек хоть одныжды // По матерну возбранится, // В шутках иль не в шутках, // Господь почтет за едино»44.


      Такое специфическое свойство экспрессивной лексики сближает ее с лексикой «сверхнормативной», сакральной. Историческое ее происхождение уходит своими корнями в языческую культуру, где нецензурная ругань использовалась как элемент проклятий, охранительных заклинаний и проч. Ее эквивалентность в отношении к молитве продолжает сохраняться и впоследствии в народной религиозности. Как пишет Успенский, «для того чтобы спастись от домового, лешего, черта и т.п., предписывается либо прочесть молитву (по крайней мере осенить себя крестным знамением), либо матерно выругаться...»45. С укреплением христианства на Руси подобные реликты язычества безусловно осуждались церковью и расценивались как «кощуны» и «бесовщина». Если для

--------------------------------
42 Гусейнов Г. Ч. Ложь как состояние сознания // Вопросы философии. — 1989. № 12. — С. 12; Левин Ю. Об обсценных выражениях русского языка / Анти-мир русской культуры... — С. 109.
43 Успенский Б.А. Указ. соч. Т. 2. Язык и культура. — С. 57.
44 Бессонов П.А. Калики перехожие: Сборник стихов и исследование. - М.. 1861-1864, - Вып. VI. № 573. - С. 102.
45 Успенский Б.А. Указ. соч. Т. 2. Язык и культура — С. 62.

40

народного сознания нецензурная брань и православная молитва могли выступать в качестве альтернативных и равнозначных способов борьбы с «нечистой силой», то с точки зрения официальной, православной культуры употребление в этих случаях обсценных выражений безусловно рассматривалось как «анти-молитва», как черта «перевернутого», в отношении к предписанному, поведения. Впрочем, в ситуации православно-языческого двоеверия любое использование нецензурной лексики, в особенности если оно включалось в формы народного увеселения, квалифицировалось как «бесовство» и служило поводом многочисленных запретительных статей и рескриптов со стороны как церковной, так и светской власти.


        Сложившийся статус площадной речи как «нарушителя нормы» объясняет ее востребованность антимиром, поскольку обращение к ней представляет наиболее простой способ его маркирования в качестве такового. «Привязка» обсценных выражений к телесности, физиологии значительно упрощает задачу переведения «высокого» смысла, серьезности в материально-телесный план. Они ориентированы не только на материализацию любого явления, что укладывается в общие принципы построения антимира, но также и на всяческое акцентирование физиологической жизни тела, его естественных отправлений, а в перспективе — на изображение любого события как непрерывного полового акта 46.


    Резкая противоположность нецензурного языка языку нормативному выступает источником особого смыслового напряжения, порождаемого контрастирующим перепадом оппозиционных стилистических уровней 47. Нецензурное слово не может быть семантически незначимо, нейтрально. Это также одна из причин его частого включения в смеховой контекст, в результате его эксплуатации эффект комизма резко интенсифицируется. Напряженность текста, содержащего в себе ненормативную лексику, обеспечивается и вышеупомянутой неконвенциональностью бранной речи, не допускающей ее нейтрализацию никаким контекстом.
----------------------------
46 Гусейнов Г.Ч. Указ. соч. - С. 70.
47 Зорин А. Легализация обсценной лексики и ее культурные последствия / Анти-мир русской культуры... — С. 122.

41

      Кроме семантического, можно говорить и об эмоционально-психическом напряжении, сопровождающем нецензурное языковое поведение. В народных духовных стихах весьма ощутимо просвечивает страх употребления подобного рода выражений. Согласно ряду стихов, матерное слово способно вызвать потрясение земли (т.е. землетрясение), а поскольку «мать-земля» отождествляется с Богородицей, то его разрушительное воздействие переносится и на саму Богородицу. Таким образом, использование обсценной лексики приобретает эсхатологический характер, приближающий наступление
конца света и Страшный Суд 48. Трудно представить, чтобы страх столь ужасающих последствий, к чему добавляется также суровейшее церковное осуждение, грозящее за площадную брань яркими картинами адских мучений, не мог бы не присутствовать в народном сознании. Можно предположить, что активное ее употребление имело нарочитый характер, т.е. помимо прочих причин, являлось средством внутреннего преодоления страха, поскольку вступление в область запретного означает предварительную победу страха перед ним.


      Вписанность нецензурной лексики в структуру действия средневекового смеха проявляется в том, что брань обращается не столько на мать другого участника праздничной акции или какого-то абстрактного адресата, сколько на родную мать самого бранящегося 49. В духе карнавальной средневековой традиции, предполагающей обращение смеха в первую очередь на себя, обсценная фразеология часто, особенно в балагурстве или ярмарочном балаганном театре, используется как средство самовысмеивания.


      Наконец, самое главное, что необходимо учесть для понимания роли нецензурных выражений в деле конструирования гротескных лексических форм антимиром, — их способность к абсурдизации. С одной стороны, нецензурное слово может выступать само по себе семантически «пустым», бессмысленным, его значение приобретается из контекста, и что. как правило, сопровождается его морфологической деформацией. Речь загромождается рядом «пустых» слов, основная цель которых — маркирование антиповедения. С другой стороны, самостоятельное значение слова может быть сохранено. но оно используется для построения семантического ряда. близкого к абсурду (например, отсутствие или функционирование половых органов, ведущих «самостоятельную» жизнь). Исследователь О.В. Смолицкая даже уподобляет подобный абсурдизм, встречающийся, в частности, в народных частушках, сюрреализму.50
------------------------------
48 Успенский Б.А. Указ. соч. Т. 2. Язык и культура.С. 80.
49 Успенский Б.А. Указ. соч. Т. 2. — С. 69.

50 Смолицкая О.В. Указ. соч. — С. 55.
42

      Антимир продуцирует целый комплекс явлений и действий. сопровождающихся всевозможными «переворачиваниями», производимыми «наоборот» в отношении привычного, естественного порядка вещей, т.е. строящихся в ключе антиповедения. Уже сам по себе факт перевернутого поведения в эпоху средневековья подразумевал сближение с миром «бесовским». То, что в рамках сакральности означало выход из состояния нормы как соотносимое с миром «потусторонних сил», продолжает сохранять свою особую маркированность и будучи помещенным в несакральный (пародийный) контекст, где всяческие аллюзии «бесовщины», лишенные исторических семантических корней, получают смеховой характер. Именно такая «перевернутая» форма, заимствованная из области сакрального, выступает основным материалом конструирования скоморошеского действа.


      Без скомороха — профессионального проводника и носителя народного веселья - в период средневековья не обходился ни один праздник, православного или языческого происхождения, семейный или общенародный. По мнению А.С. Фаминцына. «вся первая многовековая эпоха истории русской светской музыки до середины XVII века может быть названа эпохой скоморохов»51. Наиболее ранние сведения о скоморохах на Руси датируются XI и XIII веками («Изборник»).


    Образ скомороха сложился, очевидно, в результате слияния древнерусского певца-гусельника и «ряженого» — участника языческого празднества, развлекавшего собравшихся своим «беснованием». Популярность скоморошества в народе подтверждается тем фактом, что церковные прихожане гораздо охотнее посещали зрелища увеселительные, главным действующим лицом которых был скоморох, нежели церковную службу. А.И. Клибанов высказывает предположение, что именно у скомороха простолюдин и учился пародировать персонажей Священного Писания 52.
--------------------------------
51 Фаминцын А.С. Указ. соч. - С. 175.
52 Клибанов А.И. Указ. соч. - С. 27.

43

      Этимология названия «скоморох» соответствует древнейшей традиции ряжения, ношения масок и костюмов звериных и чудовищных, издревле принятых как в Европе, так и наРуси на время народных праздников. Само имя связано с маской, ряжением и происходит от арабского «maskharai» (смех, насмешка, глум). В Греции данное слово получило значение «буффон», «потешник», откуда и возникло русское «машкара», т.е. маска. В дальнейшем посредством перестановки букв «маскарас» превращается в «скамарас» и окончательно закрепляется в форме «скоморох»53.


      С утверждением на Руси православной веры скоморохи, равно как и всяческие зрелища с их участием, подпадают под запрет и осуждение церкви. От «москолудства» (т.е. ношение масок и костюмов) предостерегал архиепископ Лука в XI в.: «Москолудство вам братие нелепо имети...»54. Сама идея превращения-перехода в иной образ казалась дикой и противоестественной задолго до утверждения ее в народном русском фольклоре для византийских отцов церкви: человек есть творение Божие и всякое произвольное изменение собственного обличья расценивалось как вмешательство в божественное творение, т.е. считалось кощунством. «Не пустота ли и не безумие ли, -- возмущался в VI в. Максим Турский, — когда созданные Богом люди превращают себя то в скотов, то в диких зверей, то в какие-либо чудовища»55.


      Однако, несмотря на многочисленные конфессиональные запреты и осуждение, народные «глумцы» и «блазни» постоянно появлялись на всевозможных игрищах и празднествах, облеченные в звериные шкуры (или что-нибудь косматое), чаще всего козы и медведя (оба этих животных по мифологической традиции служили символом изобилия и плодородия), или же просто с раскрашенными мукой и сажей лицами, с приклеенной мочальной бородой, с бубнами, трещотками, сопелями, любыми инструментами, производившими невообразимый шум.


      Ряжение означает присвоение определенной общественной роли на период празднества, обязывающее к соответствующему — игровому — поведению, которое заключалось в устраивании на публике нечто подобного примитивным сценическим зрелищам чисто комического содержания, сопровождавшемуся песнями, плясками, шутками и выходками, нарушающими всякие пределы приличия и скромности.

-----------------------------
53 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 81.
54 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 81-82.
55 Там же. - С. 80.

44

      Непристойность, намеки на физиологическую и половую сферу были основной темой, рассчитанной на всеобщее увеселение. По свидетельству Н. Костомарова, песни скоморошеские «были большею частью содержания, оскорбляющего стыдливость, их танцы были непристойны; наконец, их позоры также имели предметом большею частью что-нибудь соблазнительное и тривиальное...»56. А.С. Фаминцин делает аналогичное заявление, указывая, что русские скоморохи превосходили своих западноевропейских собратьев в грубости и цинизме 57.


      С древних языческих времен «вещему» певцу-гусельнику народ приписывал владение тайными знаниями, всеведением. Автоматически эта традиция была перенесена и на скоморохов, окончательно закрепившись в результате негативного отношения к ним со стороны церкви, причислявшей скоморошеские забавы к «бесовским» деяниям. В поучении Ефрема Сирина, хорошо известном и на церковнославянском языке, говорится, что Христос призывает нас посредством пророков и апостолов, а «дьявол зовет гусльми и плесце и песными неприязненными и свирельми»58. В результате о скоморохах складывается понятие как об «искусниках на все руки, представителях бесовских потех, сатанинских игр, играющих на бесовских музыкальных орудиях», как о «слугах или исчадиях дьявола, обреченных в будущей жизни на вечный плач и вечные страдания в аду», т.е. понятие, приближающее скоморошеское ремесло к колдовству, чародейству и знахарству 59. Сюда же добавляется особое, свойственное Древней Руси, отношение ко всякого рода маскараду, переряживанию, как соотносящегося с антиповедением, чему присваивался «черный», т.е. колдовской, смысл.


      Действия, производимые скоморохом во многом сходны с западноевропейскими способами карнавального увеселения, подробно рассмотренными Бахтиным в книге, посвященной творчеству Франсуа Рабле. На русской же почве они получили некоторые особенности:
----------------------------
56 Костомаров Н. Русские нравы. - М., 1995. — С. 118.
57 Фаминцын А.С. Указ. соч. - С. 121.
58 Костомаров Н. Указ. соч. - С. 117.
59 Фаминцын А.С. Указ. соч. - С. 121.

45

      1) русское скоморошество устраивало свои представления в обстановке гораздо большего противления со стороны официальной церкви, причиной чего служило отмеченная ранее бинарность русской средневековой культуры, дихотомически распределяющая ее артефакты по полюсам «богоугодное — дьявольское»;
      2) как следствие этого, существовала большая дистанция между скоморохом как устроителем зрелища и публикой как наблюдателем; и при открытом народном одобрении и явной поддержке, в праздничные дни. когда начиналось «ногам скакание, хребтам вихляние», разница между скоморохом и народом была весьма ощутима. — смешения, ролевых карнавальных взаимопереходов между организатором действа и его участниками не производилось. Фаминцын даже говорит о чувстве брезгливости и презрения со стороны народа к скоморохам и их атрибутике    60.


      Вышесказанное позволяет рассматривать скоморошество как обособленный социальный институт, общественная локализованность которого также обусловливалась его отчуждением как причастного к колдовским силам. Подобный статус остранения (несмотря на то, что скоморошество — плоть от плоти народной культуры) предоставляло скомороху необходимую платформу свободы, дающую возможность творить «глумовство», совершать действия, подвергаемые осуждению (церковью), для чего требуется особое положение в культурной структуре. С укреплением основ христианской религии среди массы народа (пусть даже не в качестве нормы поведения, но на уровне знания ее) скоморошество стало носителем антиповедения не только в глазах церкви, но и всего общества.


      Скоморох может позволить себе резкую насмешку, непристойность и грубость, но это не эпатаж, — оскорбление публики никак не входит в его планы. Напротив, он стремится полностью соответствовать ее ожиданиям, преодолеть разрыв между собой и зрителями (но — до определенной границы, иначе он перестанет быть интересен), поэтому, согласно правилам построения средневековой русской пародии, он делает объектом смеха прежде всего себя или своего собрата по ремеслу (скоморохи обычно выступали «дуэтом»). Способы развлечения публики также традиционны — рифмование слов, драки и перебранка с напарником, — все это направлено на организацию беспорядка, внесение сумятицы и дестабилизации атмосферы равновесия, размеренного течения жизни.

-----------------------------
60 Фаминцын А.С. Указ. соч. - С. 148.

46

      То же назначение имеют своеобразные музыкальные «инструменты» скомороха — тазы, заслонки, сопели, бубны и пр., т.е. то, что способно произвести наибольший шум. Если скоморох имитирует какое-то действие, чью-то работу — все валится у него из рук, ломается, получается наоборот. В этом смысле скоморох — олицетворение хаоса и беспорядка, что само по себе уже может выглядеть смешным, как порядок «наизнанку». Поэтому «перевернутость» всячески подчеркивается скоморохом, его поведение (нелепые действия, вывернутая одежда), генетически восходящее к представлениям о «перевернутости» связей потустороннего мира, а также любого «иного», чужеродного, в отношении «своей», существующей культуры, феномена, будучи вписанным в новый, смеховой контекст, приобретает семантику нарушения нормы, насмешки над ней.


      Внешне такой тип поведения может иметь сходство с поведением юродивого (так, Симеон Юродивый, согласно жизнеописанию XIV века, получил прозвище «игрца», т.е. скомороха 61). Однако скоморох не делает публику жертвой своих издевательств, не провоцирует ее; он играет «в открытую», превращая в объект посмеяния в первую очередь себя (хотя и случаи высмеивания кого-либо из толпы -- вовсе не редкость, но публика не должна при этом представлять преимущественную мишень для насмешек). Скоморох ничему не учит, за его действиями не скрывается ничего, кроме организации процесса смехового разрушения (порядка), на который и собираются зрители. Это — публичная «казнь смехом», в которой скоморох добровольно жертвует собой ради удовольствия публики побыть «палачом». В свою очередь, скоморох сам выступает в роли палача, «жертвой» которого является порядок, а, значит и смысл — в форме наиболее явных его носителей (поп, лекарь, вельможа, боярин и т.д.).


      Скоморошеское зрелище на массовом празднике -- это эпицентр разрушения. Вероятно поэтому, наряду с осуждением смеха как греховности и усмотрением в скоморохе конкурента, уводящего прихожан на «позорище» вместо службы, православная церковь видела в нем отъявленного нарушителя порядка и благопристойности («благочиния»), т.е. своего прямого оппозиционера по линии сохранения предустановленной Богом гармонии, что, в свою очередь, явилосьдополнительной причиной причисления его к «бесовскому») миру.
----------------------

61 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 74.
47.

        Более отчетливо особая маркированность позиции, дающей право на свободу (слова и поведения) проявляется в образе домашнего (придворного) шута или дурака, исторические сведения о котором дошли до нас с XVI столетия. По своей ролевой функции шут достаточно близок скомороху. его задача — возбуждать смех и веселье, что достигается традиционными приемами — остроумием, пошлыми до циничности шутками и выходками 62. Однако, условия его действий — зависимость от «заказчика» — богатого хозяина, боярина или царя, чьим вкусам он обязан потворствовать, делает его положение более сложным и двусмысленным в сравнении со скоморошеским. Именно на этом фоне относительной несвободы парадоксальным кажется позволение выступать «суровым и неумолимым обличителем лжи, коварства и всяких пороков»63. Особенность социального статуса шута объясняется принадлежностью его к миру, от которого исходит смех и «глумовство», к антимиру. В силу церковных осуждений смеховой мир в условиях русского средневековья оказался изолированным, закрытым и запретным, шут же (также как и скоморох) обрекает себя на неблагодарную роль «проводника» — посредника между миром «отверженным» и миром легитимным, и в этом состоит его общественная ценность. По этой же причине он вытесняется в особую социальную группу, — также как скоморохи уподоблялись «бесам», так и шута народная молва отождествила с чертом (например, в поговорках)64.


      Поведением скомороха создается гротеск комический, свойственный культуре фольклорной, праздничной. Ввиду простоты и примитивности скоморошеских представлений выделить в их структуре собственно гротескную семантику достаточно затруднительно. Тем не менее, за внешней простотой скрываются основания гротескной конструкции.
-------------------------
62 Фаминцын А-С. Указ. соч. - С. 105.
63 Там же. - С. 105.
64 Фаминцын А.С. Указ. соч. — С. 107.

48

          Первое, что следует учесть, — то, что смеховые действия разыгрываются представителем иного, запретного мира, сакральность которого уходит своими корнями в глубокое языческое прошлое. Скоморох — персона, чья странность и чужеродность искупается и преодолевается только за счет откровенного социального служения. Он — представитель иного мира почти в той же самой мере, что и юродивый, поэтому с точки зрения публики, узурпирование им права на нарушение границ и правил поведения вполне естественно. Скоморошеский мир ~ тот же антимир перевернутых норм и связей, что подчеркивается самим носителем антиповедения соответствующей атрибутикой - речью, одеждой, действиями и дает повод к социальному остранению, выраженному, в своей крайности, в приписывании образу скомороха колдовских способностей.


      Сущность скоморошеских действий, соответствующая антиповедению, направлена на деструкцию порядка и стабильности, выступающих в обличье довлеющей над обществом необходимости. Он берет на себя смелость содеять запрещенное. показывает, что свобода возможна даже в условиях жесткого запрета. В этом — катарсис скоморошеского зрелища и квинтэссенция его аттрактивности (здесь также точка соприкосновения с юродством, не случайно юрод часто заимствует скоморошеское поведение). Для своих целей скоморох выбирает тематику максимально противоречащую нормам благочестия: скабрезные шутки, обсценная лексика, пародийное воспроизведение сцен половых актов и телесных отправлений, непристойные выходки. Акт нарушения порядка, насмешка над ним, предполагает вступление в противоречие с его устроителями и носителями ~ лицами, наделенными властью или просто выражающими значимость в иерархической структуре сложившегося порядка, т.е. семантически значимыми субъектами, удерживающими всю общекультурную смысловую конструкцию — боярами, представителями правопорядка, но, в особенности, служителями церкви, воплощающими собой порядок небесный, божественный, являющийся результатом осуществления высшего смысла. При этом скоморошеский спектакль, безусловно, не претендует на настоящую войну с действующим порядком (что делает юрод), он ведет лишь «игру в разрушение» - вызывая смех, всем своим видом и поступками подчеркивая несерьезность собственных действий, он предельно ясен и открыт для окружающей публики.
49

      В ситуации культурологической бинарности хаос может являться в форме переворачивания «с ног на голову» или выворачивания «наизнанку» сакрального, нормативного, общепринятого и предписанного — феномена, факта поведения, действия и проч.. т.е. для его производства оказывается достаточным переход из одного слоя культуры в другой, с неизбежностью выступающий как его «зеркальное» перевернутое отображение. Такое переворачивание — один из основных приемов скоморошеского действа. Зрелище, устраиваемое скоморохом, развертывает хаос в присутствии смысла, как его антипод, поскольку наряду с хаосом продолжает сохраняйся высшая смысловая сфера (сакрального и незыблемого), в отношении которой и разыгрывается хаос, она же является и гарантом возможности осуществления хаоса как его судья и квалификатор в качестве такового. Это — хаос, находящийся под «защитой» организованности. Скоморох придерживается принципов порядка существующего (занимаясь лишь его «переворачиванием»), он в нем нуждается как в «точке опоры» для пародирования и от него зависим. Комический эффект возникает в результате превращения традиционного, ожидаемого в собственную противоположность — сниженное, уродливое, сброшенное с пьедестала значительности. Скоморох действует в одном и том же смеховом «топосе» — сопоставлении объекта с его собственным образом, но представленным как бы в кривом зеркале, искаженным, — тот же самый план видения, но — под другим углом зрения. Потому в его поведении нет признаков непредсказуемости (она может быть обеспечена лишь обладанием смыслом иным, трансцендентным в отношении существующего), скоморох, как и полагается «дураку», полностью предсказуем.


      Итак. на основании вышесказанного можно сделать вывод. что поведение, творимое скоморохом, близко комическому гротеску, строящемуся на «игре в разрушение» — традиционных норм, правил (речевых и акциальных) и обращающего сложившийся порядок в свою противоположность — хаос и сумбур. Вывернутая одежда, впоследствии модифицированная в специфический скоморошеский костюм с дополнением суррогатных материалов (льняной бороды, мочала, бересты и т.д.), в котором каждый элемент подчеркнуто выполняет функцию замещения подлинной одежды, становится символом «выворачивания» упорядоченности. По мере вытеснения слоя народной культуры, связанного с язычеством, «нечистой силой», всяческие его реликты приобретают характер «незаконных» — кощунства и «бесовщины», и поэтому получают возможность адаптации к существующей культуре (причем только фольклорной, во многом продолжающей оставаться осуждаемой с позиций официальной церкви) только в комическом, смеховом модусе, маркирующем его в качестве принадлежащего к антимиру. В смеховом облике антимир не претендует на узурпирование прав мира «нормального», безопасность которого, таким образом, не нарушалась.
51

 

 

 




Содержание | Авторам | Наши авторы | Публикации | Библиотека | Ссылки | Галерея | Контакты | Музыка | Форум | Хостинг

 Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru Находится в каталоге Апорт

© Александр Бокшицкий, 2002-2006
Дизайн сайта: Бокшицкий Владимир