|
На
следующих страницах:
Елена Погосян
Русь и Россия в исторических сочинениях 1730-1780-х годов
РОССИЯ / RUSSIA. Вып. 3 (11): Культурные практики в идеологической перспективе.
Россия, XVIII - начало XX века. М.: ОГИ, 1999, с. 7-19
«Что за страна варяги и где город Тмуторокань?»
Св. Димитрий Ростовский 1
ШИРОКОЕ вовлечение наименования «Россия» в обиход официальной
культуры приходится на конец XVII - начало XVIII в. Появление его исследователи относят ко времени Ивана Грозного
2, но еще в 1660 г. Семион Полоцкий употребляет «Русь» и «Россия» как синонимы в пределах одного панегирического стихотворения
3. Приблизительно в это же время в официальной литературе появляется и производное от «Россия» — «росс».
«Термин „россы" в смысле „русские", — указывает Л. В. Крестова, — впервые употреблен К. Истоминым в „Стихах царевне Софье Алексеевне"
(1682); „Буди <...> блага мати Россов, яко чад духовно питати"»
4. В начале XVIII в. термин «Русь» встречается лишь изредка, например, у И. Т. Посошкова
5. В официальных документах петровской эпохи, у Феофана Прокоповича, Шафирова, Гавриила Бужинского, в панегирической продукции
Славяно-Греко-Латинской Академии используется исключительно «Россия» и «россы». Такая ситуация сохраняется до конца XVIII в. «XVIII век, —
пишет Ю. М. Лотман, — считал исконным и извечным термин „Россия" <...>. Достаточно просмотреть публицистику и политическую поэзию
конца XVIII - начала XIX в., чтобы убедиться в том, что термин „Русская
земля" входит в оборот <...> только после появления „Слова о полку Игореве"»6.
-------------------------------
1 Шляпкин И. А. Св. Димитрий Ростовский и его время (1651-1709). Спб„ 1891. С. 443.
2 Фасмер указывает, что слово «Россия» «происходит <...> из языка патриаршей
канцелярии в Константинополе», впервые в русских источниках было употреблено
в Московской грамматике 1517г., «также У Ивана Грозного» (Фасмер М.
Этимологический словарь русского языка. М., 1971. Т. III (Муза - Сят). С. 505).
3 Семион Полоцкий. Избранные сочинения. М.-Л., 1953. С. 100-102.
4 Крестова Л. В. Отражение формирования русской нации в русской литературе
и публицистике первой половины XVIII в. //Вопросы формирования русской народности
и нации. М. -Л., 1958. С. 264.
5 Крестова. Указ. соч. С. 256.
6 Лотман Ю. М. «Слово о полку Игореве» и литературная традиция ХУШ-начала
XIX в. //«Слово о полку Игореве» — памятник XII века. М.-Л., 1962. С. 3-4.
7
Эта схема (постепенное замещение
термина «Русь» «Россией» и возвращение к широкому использованию наименования «Русь» в начале XIX в.) подтверждается широким фактическим материалом
7, однако требует некоторых уточнений частного характера. Во-первых, движение от употребления «Русь»
и «русский» к «Россия» и «росс», даже в рамках наиболее зависимой от официальных документов и титулатуры панегирической латературе, не было линейным: термин «русский», в отличие от «Русь», то пропадает из употребления, то снова появляется. Так, «русский» наряду с «росс», «российский» мы
встречаем, например, в панегириках 1730-х гг. — «Русское оружие»
8, в оде Ломоносова 1741 г. — «десять русских швед прогонит?»
9, у Сумарокова в оде 1755 г. — «Покойтесь Русских стран соседы»10 и т. д.
Во-вторых, этот
процесс не был простым вытеснением одного названия другим. Напротив, на протяжении всего XVIII в. идет активное осмысление
этих терминов, что отразилось как в прямой полемике по вопросу «о происхождении имени» «народа российского», так и в особенностях употребления
слов «Русь» и «Россия» в исторических сочинениях, посвященных событиям
1Х-Х вв. Очевидно, что мы имеем здесь дело не столько с фактом истории
языка, сколько с фактом идеологии.
Уже в 1730-х
гг. сначала Байер, а за ним Татищев ставят вопрос о происхождении названий «Русь» и «Россия». И если для Байера эта проблема имеет чисто научный интерес (а его сочинение не получило широкого распространения), то в интерпретации Татищева она становится фактом официальной
культуры. Особую роль в развитии официальной культуры «История Российская» Татищева приобретет после публикации в 1768-1784 гг., когда она станет доступна широкому читателю. Однако и до публикации «Историей» Татищева пользовались Ломоносов, Миллер, Шлецер, Щербатов и Эмин
11.
В «Истории
Российской» Татищев уравнивает два термина, прямо декларируя: «Обсчее всех есть Русь, или Россиа»12. Однако в том, как он
сам употребляет эти названия, заметна определенная тенденция. Так слова «Русь»
и «русский» Татищев последовательно использует, если речь идет о прошлом.
Он говорит о русских летописях (89), русской истории (81, 84, 89), русской
древности (81) и т. д. В то же время, когда речь идет о современных Татищеву
событиях (например, об обстоятельствах его работы над «Историей Российской»), он всегда употребляет «Россия»: польза российская (88), ревность
к России (88), области России (89) и др. Уже сам характер идиоматики
определение
указывает на связь наименования «Россия» у Татищева с его эпохой. В нескольких
случаях Татищев употребляет оба наименования как синонимы:
русская (88) и российская (88) география; русский (89) и российский (88) язык.
-------------------------
7 Доводы
сторонников раннего происхождения терминов «Россия» и «росс» и сосуществования их с наименованиями «Русь» и «русский» начиная с Х в. или даже ранее не носят
научного характера (свод аргументации сторонников этой точки зрения см., например,
в кн.: Мавродин В. В. Происхождение русского народа. Л., 1978. С. 148-169).
8 Преизобилие императорской милости при благословенном наступлении 1737-го года <„.>.
СПб., 1737.
9 М В. Ломоносов. Избранные произведения. Л., 1986. С. 79.
10 Ежемесячные сочинения. 1755. Т. 12. С. 183.
11 Пештич С. Л. Русская историография XVIII века. Л„ 1965. Ч. II. С. 152; Моисеева Г. Н.
Древнерусская литература в художественном сознании и исторической мысли России
XVIII века. Л., 1980. С. 46.
12 Татищев В. Н. История Российская. М.-Л., 1962. Т. 1.С. 289 (далее ссылки на это
издание в тексте с указанием в скобках страницы).
8
В целом же, если следовать
употреблению, для Татищева существует древняя Русь и современная Россия, то есть два названия государства принадлежат
разным эпохам. Этот тезис Татищев формулирует прямо:
«Русь или Руссия есть древнейшее <...>
древний руссов город над устием Ловоти близ Ильменя доднесь Старая Русь, или Руса, знаем; и понеже славяне пришед
русами овладели и в них новый город в различие Старой Руси, или Старого
Гордорика, Новый град Великий имяновали и тут обитать начали. <.„> После же в Степенной
книге Макариевой сие, мню, для утверждения имя Россия выкинуто» (I,
286).
«Русы», таким образом, древнее неславянское население территории, которой
овладели славяне, от них государство получило свое название.
С приходом
славян, по Татищеву, начинается объединение «русов», сарматских 13 и «татарских» племен в государство, которое получает наименование «Русь», а подданные этого государства называются «русы». С призванием
варяжских князей (финских, по Татищеву) язык славян, который был наиболее распространен на Руси, оттесняется финским, но, славянка по происхождению, княгиня Ольга восстанавливает значение славянского языка.
Название же
«Россия» восходит к XVI в. Здесь Татищев оказывался перед необходимостью объяснить отношение названия «Россия» к известной теории
о роксоланах — древнем народе, к которому историки традиционно возводили
русов. Он писал:
«Роксания или Роксолания також по подобию
известного издревле в Сармации народа роксоланов <...> нам присвоили и от того Россиа настоясчее хотят произвести. Но сие имянование от рассеяния, а не от роксоланов всем
знаемо» (I, 287)
Появление
наименования «Россия» Татищев, таким образом, связывает с ростом территории государства («россеяние»), но его «утверждение» в качестве названия государства рассматривает как результат целенаправленной
деятельности Макария.
«Начало же оного хотя весьма от древняго времени
производят, но оно не прежде, как в конце царства Иоанна <... > Грозного Макарием митрополитом возставлено. Прежде же, а неколико и по нем, как в титуле, гисториях и на деньгах
всюду Русь имяновано; и сам оный великий государь, как любочестен и к славе
монархии прилежен ни был, в речах и грамотах всегда Руссия, а не Россия
употреблял. Произвождение же его не потребно толковать, ибо всякому видно, что от разсеяния
или пространства народа» (I, 287-288).
Чтобы «утвердить» название «Россия», Макарий обращается к специальным построениям: «Макарий же, хотя свое мнение за непоколебимо утвердить,
оное производит от народа или князя Росса, у Езекия пророка, в гл. 38 и
39». Однако в «русской Библии», как показывает Татищев, «князь Росс» появляется вследствие ошибки переводчика. «Для сыскания знаменования имени сего,
— пишет Татищев, — взял я пять разных на немецкой язык
--------------------------
13 Сарматы по
Татищеву — финские племена. Так, он пишет: «Сарматского лексикона
Достать не мог, но <...> из вокабол финских и естляндских выбрав, лексикон сам сочинил» (91).
9
переводы <...> в которых во всех <...> Роска нет и вместо Мосох Месох и Месех положено.
В еврейским же языке рос значит главу, или верховность. И тако видимо, что
оное слово переводчик славенской, приав за имя сусчественное, непереведено
оставил» (I, 288). Таким образом, в основании идеологических построений
Макария лежит ошибка переводчика.
«Утверждение» названия «Россия» было, по мнению Татищева, лишь частью
идеологической программы Макария. При этом Макарий не только следует
чужой ошибке, но и сам искажает факты: «от скудости знания и древности или
от лицемерства неколико недоказательных обстоятельств внес» (84) 14.
В основе
концепции Макария лежала легенда о происхождении Рюрика: «Макарий пополнил родословие от Цесаря Августа» (231).
«У нас же, — пишет Татищев, — ни в каких старых
крониках сего, чтоб род Рюриков от прусов и от цесарей римских произошел, нет; а только известно то, что оную скаску, от цесаря Августа произшествие, <...> перво Глинский, слыша оные басни
в Литве, привнес, Герберштейн утвердил, а Макарий Митрополит первый в своей
летописи, власно как Астрахань Тмутораканию, без всякого от древних доказательства за истинну приняв, положил. <...> Подлинное ж пришествие их является
из Финляндии» (291)15.
Эти идеи Татищева во многом определили его представления об истории
наименования «Россия». Во-первых, происхождение термина «Россия» оказывается связано с кругом проблем, ведущих к «варяжскому вопросу» (вопросу происхождения Рюрика). Не случайно поэтому в полемике Ломоносова
с Миллером речь будет идти и о «происхождении имени» «Россия»; при этом
Ломоносов будет повторять построения Макария, а Миллер — Татищева. Во-вторых, концепция Макария имеет здесь польские (поляков и литовцев Татищев объединяет) корни и, как мы увидим далее, поляки, по мнению Татищева,
преднамеренно создают «баснословную» историю России. Макарий же «прельстяся польскими баснями» (371) и «неразсмотря польских гнилых доводов, за
истинну принял» (307)16.
----------------------------
14 Татищев обвиняет Макария также в пристрастном редактировании «Степенной
книги», куда митрополит внес поправки относительно приоритета духовных властей
перед светскими: «Например, где в протчих написано: посла князь или повеле князь митрополиту или епископу, тут он написал: и моли
князь отца своего митрополита или епископа» (125); «Во время царя Ивана Васильевича,
Степенную книгу по приказу Макарий митрополит сочинивши, неимоверное написал
о древней россиян грубости» (223) и др.
15 К этим рассуждениям Татищев в своей «Истории» возвращается неоднократно (307,371 и др.).
16 Склонность к баснословиям у поляков, в изображении Татищева, сочетается
с полным пренебрежением к достойным сочинениям по истории. Так, указывая, что
труды Стрыйковского частично погибли, Татищев добавляет: «Разве не осталось ли
в Вильне в библиотеке св. Троицы, где довольно древностей находится, да нетсчание
поляков к наукам оное в землю зарывает, ибо не токмо новых сочинений, но сей печатной
Стрыковского Гистории, почитай, сыскать уже неможно; токмо голанцы, леность поляк
засчисчая, сию и другие на польском напечатали» (312-313).
10
Деятельность
«неприятелей наших, яко польских и других», которыми вымышлены «басни и сусчие лжи, к поношению наших предков» (81), Татищев
связывает с желанием присвоить себе наименование «Руссия».
«Имя Московиа <...> весьма недавно от поляк
произнесенное, и от других за неведением было принято. Причина тому, — пишет Татищев, — есть злость и зависть поляков. Когда Руссиа от татар разорена и в безсилие приведена была, <.„> литва из
лесов вышед <...> сами князи руские, а по соединении с Польшею королями рускими писаться стали <...>. И хотя то свое насилие утвердить, а славу рускую и
честь государей умалить, великим князем руским надлежасчей от древности титул дать
не хотели, равняя их с удельными князи, по Москве граду престольному московскими имяновали, чего мы никогда не принимали» (289 17). Но поскольку
силой поляки титула удержать не могли, то они «употребили лестное коварсто ко прельсчению» — «стали в гисториях выводить, якобы сие имя, от Мосоха сына Афетова
произшедшее, есть старее, нежели от Росса, у Езекия»18 (289).
Однако в этом
вопросе полякам «прельстить» Макария не удалось — он остановился на названии «Россия».
В академических
спорах 1749-1750 гг., которые известны как полемика по варяжскому вопросу, центральной темой стала национальная принадлежность
Рюрика и пришедших с ним варягов: Ломоносов считал их славянами, Миллер — скандинавами, впоследствии их отождествляли с пруссами и немцами.
Для Татищева сама постановка этого вопроса представлялась ошибочной 19.
«От единого Ноя и его сынов произошли, — пишет
Татищев в «Истории», рассуждая о происхождении народов, — убо все равны. Но чтоб можно сказать кто от которого сына пошел, оное весьма сумнительно, ибо чрез так много 1000 лет народы
преходя мешались, иногда пленниками и покоренными себе размножались, иногда
пленением и обладанием от других язык свой переменить и оставить понуждены
были <...> все сарматы и татара обладанные и от других народов издавна
в Русь пришедшие, язык и веру перемени, по языку, ныне употребляемому,
славянами или русскими из древности быть себя верят» (313). В соответствии с этим,
и задача историка, как пишет Татищев, выяснить, «какой народ в том
пределе обитал, как далеко границы в какое время распростирались, кто владетели были,
когда и каким случаем к России приобсчено» (89).
Вся история
России, таким образом, видится Татищеву как объединение различных по происхождению племен, а русский для него — потомок руссов
(этническая принадлежность которых неизвестна), сарматов-финнов, славян,
татар и других народов.
В 1758 г.
Ломоносов закончил работу над первым томом «Древней Российской истории» (она была опубликована в 1766 г., через год после его смерти).
Для обозначения Древнерусского государства и его населения Ломоносов использует в ней исключительно термины «Россия» и «россы» или «славенороссы»20. Такое употребление прямо связано с представлениями Ломоносова о
«происхождении народа российского», которые наиболее подробно Ломоносов изложил в процессе полемики с Миллером.
-----------------------------
17 К этой же
теме Татищев еще раз возврщается в «Истории» (312).
18 Росс, в свою очередь, оказывается одним из братьев — первых славянских князей:
«Гогеций <...> сложил басню, яко бы из Кроации два князя славенскне Чех и Лех с роды
своими, пришед около 500 лет по Христе, поселились <...>. Но Длугош и Меховий <...>
не довольствуясь тем, есче третиаго брата или внука Русса прибавили и от него имя Руси
производят. <...> Иные же четвертым братом Прусом умножили» (286-287).
19 Хотя Миллер в полемике с Ломоносовым пытался опереться на авторитет Татищева
и, не называя имени (Татищев в письме к Шумахеру специально просил проследить,
чтобы его имя не упоминалось в полемике), ссылался на него как на сторонника
«сарматской» теории.
20 Исключение составляет несколько употреблений слова «русский» в полемике Ломоносова
с Миллером в 1749-1750 гг. Так, он использует «русский» вслед за древними авторами,
которые говорили именно о «русах» (например, комментируя названия днепровских порогов,
которые Константин Багрянородный дает на «славенском» и «русском» языках). Кроме
того, он говорит о русских, противопоставляя их германцам и французам и еще в нескольких
аналогичных случаях. Но в целом уже в полемике 1749-1750 г. Ломоносов в подавляющем
большинстве случает использует «россияне» и всегда — «Россия».
11
Ломоносов полагал, что никакого
древнего народа «русь», завоеванного впоследствии славянами (как считал Татищев) или родственного варягам (как
полагал Миллер), не существовало: «старинный город, Старая Руса издревле
называемый, довольно показывает <...> что прежде Рюрика жил тут народ
руссы или россы, или по-гречески роксоланы»21. Ломоносов говорит здесь
именно о различных названиях славянского народа:
«Слово росс переменилось на русс или
русь <„.> Сие имя иностранные писатели IX в. и позже услышав от поляков, стали россов называть руссами. И сами россы
называли себя тем именем долгое время оттого, что столица была сперва в полянех,
славенском народе, то есть в Киеве, и великие князи российские нередко польских
принцесс в супружестве имели»22.
Наименование «руссы» (и, соответственно, Русь), по Ломоносову, возникло
в результате ошибки историков, принявших искаженное польским произношением слово за правильное. В свою очередь наименование «роксоланы» возникло из «россы» («россияне») в результате искажения греческими авторами.
Что же касается
термина «Россия», то Ломоносов считал его исконным и отвергал его происхождение от «разсеяния»; более того, он видел в такой
этимологии оскорбление национального чувства. Начиная свою «Историю»,
он писал: «Народ российский <...> по толь многих разделениях, утеснениях
и нестроениях не токмо не расточился, но и на высочайший степень величества, могущества и славы достигнул»23.
Образование государства представляется Ломоносову, как «соединение разных племен <...> под самодержавством первых князей варяжских»24. Но Ломоносов говорит о «соединении разных племен российских»: в отличие от
Татищева, он имеет в виду только славянские племена. Рост же «славянского владения»
происходит преимущественно как вытеснение других народов. Уже в древнейший период славяне вытесняют скифов: «Народ славенский был весьма храбрый, который преодолел мужественных скифов и с пространных селений
выгнал»25.
Впоследствии «многие области, которые в самодержавство первых
князей российских чудским народом обитаемы были, после славянами наполнились». Основная часть чудских племен «уклонилась далее к северу и востоку».
Но даже признавая, что часть чуди «соединилась» со славянами, он подчеркивает, что «остатки чудской породы <...> по словесным преданиям от словенского
поколения отличаются», хотя они и забыли «употребление своего языка»26.
Ломоносов не только выделяет чудь как отдельную «породу», но настойчиво отказывается признать какую-либо роль этого народа в формировании российской государственности. Так, на предположение Миллера о том, что этноним
«русский» происходит от чудского слова, обозначающего варягов-скандинавов,
Ломоносов отвечал, что «едва можно чуднее что представить, как то, что господин Миллер думает, якобы чухонцы варягам и славянам имя дали»27.
----------------------------------
21 Ломоносов.
Поли. собр. соч.: В 11 т. М.-Л., 1952. Т. VI. С. 27 (далее - Ломоносов).
22 Ломоносов. С. 26.
23 Ломоносов. С. 169.
24 Ломоносов. С. 169.
25 Ломоносов. С. 21.
26 Ломоносов. С. 173. Также изолированно, не смешиваясь с русским населением, живут, по
Ломоносову, на территории России пермяки: «Пермяки слышат всегда божню служоу на
славенском языке уже весьма из давних лет и везде имеют внутрь и вокруг своей земли
российские городы, однако свой язык и доныне сохранили» (Там же).
27 Ломоносов. С. 22.
12
Славянами, в представлении Ломоносова, являются и
варяги. «Варяги и Рурик с родом своим пришедшие в Новгород, были колена словенского, говорили языком славенским, происходили от древних роксолан или россов
и были отнюд не из Скандинавии»28. Варяги-русь, до того, как были призваны
новгородцами, жили по реке Неман, об этом, по Ломоносову, свидетельствует
тот факт, что река «Немень <...> к устью своему слывет Руса» (Ломоносов, видимо, полагал, что варяги-русь сначала жили в Киеве, где из-за соседства с поляками их исконное наименование было изменено, потом на Немане и уже оттуда перешли в Новгород). По реке Русе, как считает Ломоносов, варяги-русь
жили в соседстве с пруссами (порусами - «жили по руссах или после руссов»).
Пруссы были славянами, говорили «языком славенским» (как вся древняя
«Курландия»29 и «Голстиния») и, как и варяги-русь, поклонялись Перуну
30.
Таким образом,
Ломоносов настаивает на употреблении древнейшего наименования — «Россия», когда речь идет о событиях 1Х-Х вв. Он называет
жителей России не испорченными польским или греческим произношением
«русь» или «роксоланы», а исконным, с его точки зрения, «россы» или «славенороссы». При этом в основе концепции происхождения государства Ломоносова лежит представление о том, что исконное население древней «России»
было славянским. Более того, сама возможность происхождения «россов» из
«разных племен» кажется Ломоносову унижением национального достоинства и он считает необходимостью специально подчеркнуть, что «в составлении
российского народа преимущество славян весьма явствует». «Рассуждая
о разных племенах, составивших Россию, никто не может почесть ей в унижение»31 — поскольку роль этих «разных племен» была совсем небольшой.
В 1750-1760-е
гг. в русской культуре, таким образом, существовали два противоположных мнения по вопросу о происхождении и исконности наименований «Русь» и «Россия», за которыми стояла проблема поли- или моноэтнического происхождения русского народа и государства. Представляли эти
мнения две одинаково авторитетные фигуры. Оба толкования нашли своих
сторонников и получили разнообразные интерпретации.
----------------------
28 Ломоносов. С. 53.
29 Ломоносов полагал, что «курландцы» — «суть остатки от варягов-руси».
30 В этой связи С. Л. Пештич указывал: «Представление Ломоносова о славянстве пруссов
обладало не столько научной обоснованностью, сколько проистекало из политической
ситуации времени Семилетней войны, когда Восточная Пруссия входила в состав Российской империи. Русский историк, подобно
Вольтеру, рассматривая историю как политику, опрокинутую в прошлое, искал в истории
подтверждение прав России на завоеванную территорию. <...> Советская историческая
наука не признает, как известно, славянства пруссов. Однако И. В. Сталин на Тегеранской
конференции 1943 г., говоря о необходимости для СССР иметь незамерзающие порты на
берегах Балтийского моря, счел необходимым добавить: «Тем более, что исторически — это
исконные славянские земли»(см. :Тегеранская конференция руководителей трех великих
держав //Международная жизнь. 1961. № 8. С. 158)» (Пештич. С. 208).
31 Ломоносов. Указ. Соч. С. 174.
13
Сторонником Ломоносова (или, скорее,
противником Байера и Татищева) был В. К. Тредиаковский. Интересующей нас проблематике посвящено его сочинение, уже заглавие которого указывает на зависимость автора от
ломоносовской
концепции: «Три рассуждения о трех главнейших древностях российских, а имянно: I О первенстве словенского языка перед тевтоническим.
II О первоначалии россов. III О варягах русских словенского звания, рода
и языка» (это сочинение Тредиаковского было опубликовано в 1773 г., после
смерти автора). Тредиаковский пошел значительно дальше Ломоносова: он
причисляет к славянам не только прибалтийские племена, но и скифов, рассматривает славянский язык как самый древний из всех европейских языков,
из него он производит наименования практически всех европейских народов
(вплоть до «этруски» из «хитрушки»). Соответственно, никакой разницы между «россами» и «русью» он не видит, но предпочитает «исконное» наименование, восходящее к имени библейского князя Росса.
Следует за
Ломоносовым и князь Щербатов в своей «Истории Российской от древнейших времен», издание которой началось в 1770 г. Он употребляет
здесь исключительно наименования «Россия» и «россиане». Так, Щербатов
пишет о «первых обладателях России», российских летописцах, «России
прежде крещения», российских князьях, о Киеве — «столице Российской»,
«российском воинстве»32. Единственное исключение он допускает в отношении «русского языка»33 (кроме того он, как и Ломоносов, использует «руссы»,
когда говорит об истории этого наименования). Предпочтение термина «Россия» соответствует и пониманию Щербатовым «этногенеза» россиян.
Щербатов
отказывается «по знаменованию имен изыскивать, какие были языки <...> народов, следственно и самым ныне пребывающим нациям начало,
от какого либо старобытнаго народа приписывать»34. Он считает, что упоминания «руси» у древних авторов часто относится к народам, не имеющим отношения к древнему населению России («имя Руссов сим народам не приличествовало»), также, как последние «разумеемы были» под самыми различными
именами.35
Однако Щербатов
совершенно уверен, во-первых, что говорить нужно не об этнически разных народах, населявших территорию современной ему России,
а о различных наименованиях одного народа; во-вторых, что эти племена были славянами. Так, развивая идею Ломоносова о том, что народы, даже потеряв свой язык, сохраняют этническую «обособленность» в преданиях, он указывает, что «Скифы и Славены, первые обладатели России <...> песнями,
изустными сложениями <...> память знатных дел сохраняли <...> из чего оставшееся весьма малое повествование о Волхве, князе Новгородском, нам истинну сию доказует»36. Общие предания, таким образом, указывают на общность происхождения этих племен. Болтин, оппонент Щербатова, в перечне
заблуждений последнего указывает на то, что «Сарматы, Скифы и Славяне»
у него оказываются «соплеменны», «о чем в предисловии и во Введении на
многих местах утверждается»37.
-----------------------------
32 Щербатов М. История Российская от древнейших времен: В 7 т. СПб., 1770. Т. I.
С. II, V, IX, XIII, 197, 199, 387, 388 и др.
33 Щербатов. Указ. Соч. С. IV, V и др.
34 Щербатов. Указ. Соч. С. III.
35 Щербатов. Указ. Соч. С. Ш-У.
36 Щербатов. Указ. Соч. С. II.
37 Ответ генерал майора Болтина на письмо князя Щербатова, сочинителя Российской
истории. СПб., [17] 89. С. 10.
14
«Соплеменные» скифы, сарматы и славяне, по Щербатову, говорили на одном языке — славянском. «В начале Х веку», — пишет он, — «в России, то
есть у Россиян, Славенский язык был в совершенном употреблении» и он
«всегда сходен был с Российским»38.
Таким образом,
Щербатов, который считал Ломоносова своим оппонентом в такой же степени, как и Татищева
39, в вопросе этнического характера древне-русского государства и регулярном употреблении наименования «Россия»
следовал Ломоносову.
В отличие от
Ломоносова и Тредиаковского, Щербатов считал, что Рюрик и варяги были немцами и пришли из Лифляндии
40. Но наряду с этим, он полагал, как язвительно излагал его позицию Болтин, что «Кий, Щек и Хорев были
Персияне или Арапы, <...> что Гунны <...> построили Киев» и «говорили языком Татарским»41. Болтин не случайно собирает эти разрозненные у Щербатова
замечания в один раздел своего критического разбора. За ними стояло центральное для Щербатова-историка представление о невосприимчивости России
к многообразным «экзотическим» внешним импульсам. Особенностью же развития России, напротив, была, по Щербатову, ее способность к внезапным и независимым от внешних влияний переменам. Так, в «Предисловии» к своей «Истории» он писал: «Россия не так, как другие страны, которыя по
степеням из грубейшаго невежества выходили; но можно сказать, что вдруг сделала один
шаг из самой грубости <...> гораздо к великому просвещению»42. Точно так же,
говоря о «повреждении нравов в России», Щербатов удивляется «в коль краткое
время» это произошло — и не связывает «повреждения нравов» с иностранным
влиянием; ему же принадлежит известная характеристика развития России «исполинскими шагами»43. Эта концепция не была сформулирована Щербатовым
окончательно и требует особого рассмотрения. Однако здесь для нас важен тот
факт, что, признавая варяжских князей немцами, Щербатов стремился показать
именно непроницаемость для внешних влияний национального быта и независимость от них национальной истории.
Взгляды Г. Ф. Миллера, благодаря непреходящей актуальности «варяжского вопроса», были предметом анализа неоднократно. С. Л. Пештич впервые использовал неопубликованный «Журнал» дискуссии 1749-1750 гг., составленный Миллером. Это позволило ему дать наиболее полную характеристику
позиций обеих сторон, участвовавших в дискуссии.
Миллер полагал, как указывает Пештич, опираясь на материалы «Журнала»,
«что славяне — народ пришлый, а „чухонцы" — народ „тутошний"». «Русь» —
«чухонское» слово, которое было названием варягов. «Первые варяги, — по
Миллеру, — были отчасти датчане, отчасти норвежцы и редко из шведов, но все,
однако были готского происхождения». С их приходом распространилось и название «Русь». «Что касается наиболее уязвимого места норманской теории —
почему варяжский язык не стал господствующим, уступив место славянскому,
пишет Пештич, — то Миллер объяснял, что славянский язык преодолел варяжский потому, что „славяне варяг числом превосходили"»44.
-------------------------
38 Щербатов. Указ. Соч. С. IV-V.
39 Он писал: «Елико мне возможно было, я удалялся охулять предшествующих мне
российской истории писателей, покойнаго тайнаго Советника Василья Никитича
Татищева и господина Ломоносова. Если же мне и случалось от их мнений где ни есть
ладиться, то в сем я последовал вольности республики наук» (Щербатов. С. XIV).
40 Щербатов. Указ. соч. С. 105 и 185.
41 Болтин. Указ. соч. С. 10.
42 Щербатов. Указ. соч. С. II.
43 Щербатов М.М..О повреждении нравов в России. М., 1906. С. 5.
44 Пештич. С. 225, 227.
15
То есть в целом Миллер развивает
теорию полиэтнического происхождения «народа российского» — из «чухонцев», варягов-руси и наиболее многочисленной группы — славян. Однако по своим структурным характеристикам
тип его исторических построений гораздо ближе к Ломоносову, чем к Татищеву. При всех оговорках, он настойчиво возвращается к идее ключевой исторической роли именно одной этнической группы (к которой он, как и Ломоносов,
относит понятие «мы» — современные россияне)Если для Ломоносова это
были славяне, то для Миллера такой группой являются варяги
45.
Так. например,
одно из самых серьезных обвинений, высказанных Ломоносовым в процессе дискуссии, состояло в том, что «частые над россиянами победы скандинавов», описанные Миллером, «всей России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма
несносны»46. Для Ломоносова «россияне», которых побеждают скандинавы,
конечно же, славяне. Отвечая на критику, Миллер пытался объяснить, что
в рассказах о народе, который был побежден варягами «речь идет не о нынешних русских, но об обитателях России, которые населяли эту землю до прихода русских и были покорены русскими, или варягами»47. То есть в рассказах
о поражениях речь идет не о «русских» (и Миллер их «русскими» не называл),
а о славянах. «Русские» же — предки «нынешних русских» — варяги, и потому, как пишет Миллер, «славные факты, рассказываемые о варягах, предках великого князя Рюрика <...> относятся как к нам, так и к
скандинавам, от которых произошли эти варяги»48. Тредиаковский по этому поводу писал:
«Что за повсюдное Байерово тщание, приставшее от него <...> к некоторым его
ж языка здесь академикам, чтоб нам быть или шведами, или норвежцами, или
датчанами, или германцами, или готами, только б не быть россианами, собственно так называемыми ныне»49.
Как и
Ломоносов, Миллер использует наименования «русь» и «россы» как
синонимы, с той лишь разницей, что связывает их с варягами-скандинавами,
а не с варягами-славянами. Правда, следует иметь в виду, что Миллер писал
по-немецки, и мы имеем дело с переводами, когда говорим о предпочтении того или иного термина. И тем не менее, можно говорить о том, что Миллер, который просматривал переводы своих работ и часто высказывал недовольство
ими, равнодушно относился к непоследовательности использования наименований. При этом, как и у Ломоносова, термина «Русь» для названия государства у него не существует, и «росс» доминируют, когда речь идет о древнем населении «России».
------------------------
45 Подробное об этом см.: Погосян Е. «По присяжной моей должности, как прямому
сыну отечества надлежит...» (Ломоносов
в полемике с Миллером). В печати.
46 Ломоносов. С. 80.
47 Ломоносов. С 77
48
Ломоносов. С. 76
49
Тредиаковский В. К. Сочинения. СПб., 1849. Т. 3. С. 333. 16
В отличие от Миллера,
императрица Екатерина II была последовательной сторонницей Татищева. «Записки касательно Росийской истории» Екатерины II,
которые печатались в «Собеседнике любителей российского слова» начиная
с 1783 г., в большой степени являются пересказом «Истории» Татищева, на что
впервые обратил внимание уже первый их комментатор А. Н. Пыпин. Екатерина часто излагает события или очень близко к тексту Татищева, или прямо
переносит татищевский текст в «Записки»50. При этом императрица, в соотвествии со своими взглядами и задачами, лишь несколько корректирует концепцию Татищева, упрощает и рационализирует ее.
«Имя Русь или Руссия хотя с начала
малой части народа принадлежало, но по том разумом, мужеством и храбростию того же народа повсюду распространилось
<„>, — почти дословно следуя за Татищевым, указывает императрица. — Предел
един от Финландии к востоку до гор поясных, и от Белаго моря к югу до Двины
и Полоцкой области: и тако вся Карелия, вся Лапландия, Русь Великая и Поморье
с нынешнею Пермию, имяновалась Русь до пришествия Славян»51.
Славяне пришли на Русь, как считает Екатерина (н здесь она уже следует
своим собственным построениям), ранее 480 г. До этого они «на востоке, юге,
западе и севере обладали толикими областьми, что в Европе едва осталась ли
землица, до которой не касались»52. С приходом на Русь славян получает распостранение славянский язык. «Славяне задолго до Рождества Христова письмо имели, — здесь Екатерина вновь корректирует построения Татищева. —
Разпространением и умножением Славянского языка доказывается разпространение Славянскаго народа. До времян Рюрика почти вся Россия уже Славянским языком говорила»53.
Призывает варяжских («урманских», то есть норманских, по мнению Екатерины, но состоящих в родстве со славянским князем Гостомыслом) князей
союз племен «Славян, Руси и Чуди»54. В «Историческом представлении из
жизни Рюрика» Екатрина, следуя «Повести временных лет», дополняет этот
список: «Славян, Русси, Чуди, Веси, Мери, Кривич и Дрягович». Рост государства Екатерина представляет себе именно как «соединение» народов.
«Руссы,
— пишет она, — со Славянами смешався, за един народ почитаются. <...>
Славяне-Русь чрез признание Варяжских Князей, <...> со Варягами соединились»55. Способность Славяно-Русского государства «соединяться» с другими
племенами, расширяя свои пределы, Екатерина П проецировала на современную ей Россию и, видимо не без гордости, писала о варягах: «Славяне-Русь
приобрели в сем соединении <...> искусных мореходцев и предприимчивых
и умных Князей и вождей»56.
В «Историческом представлении из жизни Рюрика» конфликт Вадима
с Рюриком 57 прямо связан с попыткой славян противопоставить себя другим
племенам. Вадим здесь обращается к «Старейшинам от славян», напоминая
им, что славяне привыкли повиноваться «единокровным» - славянским князьям.
---------------------------
50 Нужно иметь в виду, что в намерения императрицы входило именно составление
краткого руководства по истории, которое она намеревалась «собрать» из уже имеющихся
трудов; в тексте своей истории она прямо называет себя «собиратель сих записок»
(Сочинения императрицы Екатерины II: В 11 т. Спб., 1901. Т.
VIII, c. 6)
51 Екатерина Ц. Т. 8. С. 13.
52 Екатерина II, Т. 8. С. 13.
53 Екатерина П. Т. 8. С. 12.
54 Екатерина П. Т. 8. С. 10.
55 Екатерина П. Т. 8. С. 15.
56 Екатерина II. Т. 8. С. 21.
57 Мы сейчас оставляем в стороне всю
проблематику права на власть и престолонаследия, которую Екатерина связывала
в своей драме с этим сюжетом.
17
Он подчеркивает, что славяне — именно завоеватели («Славяне, пришед
с Дона, Руссами овладели»). На этом основании Вадим считает, что только
он — славянский князь — должен занять место Гостомысла. Однако мудрые
старейшины считают, что все племена в одинаковой мере влияют на будущее
«Руссии»: «Не наше одно согласие на то нужно, окроме нас есть Руссы
и Чудь.. .<...> И Веси и Мери...<...> И Кривичи и Дряговичи». После отказа
старейшин, Вадим обращается к ним с гневной речью: «Подите отсель, соединитесь с прочим народом»58. Но именно в «соединении» разных племен Екатерина видит будущее «Руссии».
Еще подробнее взгляды Екатерины были изложены И. Болтиным в его
критических разборах «Истории» князя Щербатова
59. При этом Болтин излагает именно екатерининскую версию концепции Татищева, конкретизируя
(и тем самым иногда утрируя) положения, высказанные императрицей в «Записках» и исторических драмах.
Болтин
полагает, что «пространство нынешния России» до прихода славян
населяли сарматы (вслед за Татищевым сарматами он называет финские племена). Среди этих племен было племя «Руссов», которые «язык имели сходной» с другими сарматскими народами
60. Этот язык «в Новегороде и в Киеве в начале Российския Монархии <...> был в употреблении»61. Часть руссов со
временем «смешалась» с варягами «по чему и стали называть их
Варягоруссами,
в отличие от тех Варягов и Руссов, которые были не смешаны»
и «язык русский с варяжским <...> сделался сходен»62. Славяне, завоевав руссов,
«заставили их по нужде говорить своим языком», но положение, по Болтину,
вновь меняется с призванием Рюрика и его братьев: «руской <„сарматский",
финский — Е. П. > язык сделался преимущественным в княжестве Новгородском, потому что Рурик, будучи сам от Рускаго рода, более Руских и Варяг уважал»63. «От самого того времени вся страна сия называться стала Русью»64.
Вслед за
Екатериной, Болтин рассматривает выступление Вадима против Рюрика именно как выступление «недоброжелательствующих» славян и, следуя Татищеву, относит конец «унижения» славян ко времени правления Ольги
65.
Болтин, таким
образом, концепцию полиэтнического происхождения «русской народности» дополняет еще и представлением о сосуществовании по крайней мере двух языков на Руси: «оба сии языки долгое время были в общем употреблении <...> и Руссы и Славяне оба разумели, как и до ныне в Олонце все
Русские умеют говорить по Корельски и все Корелы по Руски»66. «Усиление» же
славянского языка и «уничтожение» русского Болтин связывает с крещением Руси,
когда на язык славян были переведены «церковные книги». Язык Нестора Болтин считает «испорченным Славянским»: испорченным от смешения
с «русским» («сарматским») языком.
--------------------------
58 Сочинения
императрицы Екатерины II. Спб., 1901. Т. II. С. 224, 225-226.
59 На тот факт, что Болтин писал не просто под влиянием концепции Екатерины II, а при
ее участии и, фактически, по ее заказу, исследователи указывали неоднократно. Так,
например, Т. В. Артемьева пишет: «Хотя «История» Щербатова была далека до завершения. <...> нежелательные трактовки
событии привели к определенным «профилактическим» мерам со стороны Екатерины II. <...> Довольно часто Екатерина <...>
«писала в зашищение» сама, порой поручала кому-нибудь из своего окружения. Так
появились «Примечания <...> сочиненные генерал-майором Иваном Болтиным»»
(Артемьева Т. В. Русская историософия XVIII века. СПб., 1996. С. 42-43).
60 Болтин. Указ. Соч. С. 70, 78.
61 Болтин. Указ. Соч. С. 80.
62 Болтин. Указ. Соч. С. 82.
63 Болтин. Указ. Соч. С. 83-84.
64 Болтин. Указ. Соч. С. 84.
65 Болтин. Указ. Соч. С. 84.
66 Болтин. Указ. Соч. С. 86.
18
Болтин, таким образом, стремится
показать, что ни «русский язык», ни племена «руси», ни наименование государства «Русь» исконно не имели никакого отношения к современному ему понятию «русский». И, вслед за Татищевым, он формулирует полиэтническую теорию происхождения народов.
Новые народы и новые языки, указывает Болтин, происходят «от смешения» и в этом история славян и руссов не является исключением. «Славяне совокупившиеся с Руссами, Чудью, Кривичами и другими Сарматскими племенами во един сонм, во едино тело, чрез несколько веков составили из себя
новый народ, от обоих нечто заимствующий, но ничего общего ни с тем, ни
с другим не имеющий; внешние токмо знаки <...> русость волосов и белизна
кожи»67.
Таким образом,
можно определенно говорить о том, что выбор терминологии в исторических сочинениях XVIII в. не был случайным. Большинство историков (Ломоносов, Миллер, Тредиаковский, Щербатов; к ним можно добавить Эмина, Чеботарева, Елагина) используют, говоря об эпохе Рюрика,
наименования «Россия» и «росс». Для них древний и современный им «народ
российский» (независимо от того, признаются предки славянами или, как
у Миллера, варягами) — это один и тот же народ.
Термин «Русь»
как наименование государства встречается в исторических сочинениях значительно реже (у Татищева, Екатерины II и Болтина). Оно всегда производно от названия неславянского народа «русь». Это ведет историка
к представлению о том, что «современные россияне» — потомки самых разно-
образных народов. Использование термина «Русь» парадоксальным образом
оказывается, как мы видели, знаком концепции, в рамках которой «русский»
(народ или даже язык) исконно не является русским.
---------------------
67 Болтин. Указ.
соч. С. 91.
|
|
