|
Рыжие
Ю.Д. Нечипоренко
«Рыжие» или
«смешные» люди на Украине:
от Гоголя до наших дней
Логический анализ языка. Языковые механизмы
комизма. М.: Изд-во "Индрик", 2007, с. 597-602.
В
предисловии к «Вечерам на хуторе» Гоголь по совету Плетнева
скрывает свое лицо. Пасечник Рудый («Рыжий») Панько — гоголевская маска
«смешного» человека. Пасечник упреждает смех над собой, он интригует читателя
сообщением о традициях «вечерниц», что являются хуторским
аналогом дворянских балов. В доме пасечника рассказывают
на таких вечерницах занимательные истории. Двойное
несоответствие, с которого начинается предисловие (пасечник — издатель повестей,
«захолустье» и «большой свет», в который «швыряет» свою
книжку новоявленный издатель), завершается заманчивым описанием деревенских
разносолов и предвкушением чтения как отменной трапезы.
Гоголь демонстрирует возможности трансформации стихии
смеха — от насмешки предубеждения до улыбки предвкушения. Анализ гоголевского
смеха мы можем провести, исходя из представлений В.
Проппа [Пропп 1976а; 19766] и Г. Кружкова [Кружков 2002]. Если
у Проппа комичное связано с несоответствием «инстинкта должного»
и того, что ему противостоит, то по Г. Кружкову «в основе смеха лежат две
вещи — агрессия и своеволие». Гоголевский смех (скрытой
энергией которого движется предисловие к первой книжке «Вечеров») можно
трактовать в русле как одного, так и другого подхода.
Во-первых, «инстинкт должного» (или понятие социокультурной нормы [Рюмина
2003]), наличествующий у читателя, диктует ожидание
видеть в роли издателя вовсе не пасечника, и Гоголь играет на этом
несоответствии, провоцируяи предугадывая насмешки читателя. Во-вторых,
гоголевский пасечник проявляет своеволие и весьма дипломатично маскирует свою
агрессию (захват читательского внимания) забавными байками. Здесь мы наблюдаем
феномен встречного смеха: если смех читателя является
смехом первого рода (по В. Проппу, читатель реагирует на демонстрируемое
несоответствие), то смех пасечника — это уже смех второго рода (по Г. Кружкову),
за которым скрывается смех самого Гоголя. За смехом —
смех: подоплекой всей ситуации, всего розыгрыша, который
наблюдается в предисловии, является своеволие молодого Гоголя, который выступает
в роли писателя и обостряет претензию до крайности, придумывая фигуру старого
пасечника, полнейшего дилетанта в прозе. Из своей собственной ситуации
молодого провинциала, покоряющего литературный свет столицы. Гоголь делает нечто
более комическое: заставляет заниматься этим делом
старого пасечника. Заметим, что с детства у Гоголя были
светло-русые волосы, в Петербурге они потемнели, но не утратили
рыжеватого оттенка.
598
Чтобы рассмотреть концепты, которые связываются в языке с рудым (рыжим)
цветом, обратимся к словарям.
В.И.Даль: Рудой, рудий —рыжий, замаранный.
Рыжий, красный, огненный, смесь цветов: красного, желтого и
бурого, разных теней и оттенков. Рыжий волос, человек, рыжеволосый,
той краснины, как волоса иногда бывают; ...рыжая глина, красно-желтая, вохристая
или железистая... С рыжим дружбы не води, с черным в
лес не ходи. Рыжий, как огонь. Рыжий да красный, человек
опасный. Рыжих и во святых нет. Зырянин рыж от Бога, татарин
рыж от черта.
М.Фасмер:
Рудый — кроваво-красный, укр. рудий— «рыжий»...
праславянское *rydjь | Связано с руда, рдеть, ржавчина,
русый.
Связь ритуального смеха с пограничным состоянием между жизнью
и смертью также прослеживается В.Проппом [Пропп 19766]. Заметим,
что в монографии Ю.Монича [Монич 2005], рассматривающей связь
языка и ритуала, есть ряд крайне важных для нас замечаний, касающихся
как смеха, так и семантики красного цвета. Триада «белый-красный-черный»
рассматривается здесь как особый код «своего», «пограничного» и
«чужого» пространств.
В ряде архаичных ритуалов царь-жрец «облачен в красное», и к
этому символу союзной связи устремлены все клятвы верности,
слившиеся в единый хор. Выбор красного цвета здесь вовсе не является
случайным. И царь-жрец, и орошаемый жертвенной кровью алтарь, и притягивающий
огонь очага — все это отождествляется в языке ритуальной символики. Но в то же
время отождествляется это и с кровью, проливаемой «на
алтарь отечества» при защите его рубежей. Таким образом,
язык цветовой символики ритуала вновь ставит знак
равенства между центром и границами «своего» круга, и эта изначальная
двусмысленность проекции красного цвета в ритуальную
геометрию очень точно и лаконично иллюстрируется строками из
Ригведы «Этот алтарь — крайняя граница земли... Это жертвоприношение —
пуп мироздания» (I, 164, 34-35).
Красный цвет, лежащий на границе белого и черного цветов, составляет вместе с
ними целостную триаду, особое положение которой в
ритуальных практиках привлекало внимание исследователей. Тэрнер пришел к выводу,
что «существуют определенного рода магико-религиозные идеи, ответственные за
отбор базовой цветовой триады» [Тэрнер 1983: 100], и что состоящая из белого,
599
красного и черного цветов триада относится «к числу древнейших символов,
созданных человеком» [Там же: 101]. Кратко обобщая
наблюдения В.Тэрнера, можно сказать, что белый цвет
нагружен исключительно положительными значениями и коннотациями, в амбивалентном
красном доминируют ассоциации с явлениями, типичными для агонистических
взаимодействий, черный представляет собой антитезу белому за исключением
редких случаев амбивалентных коннотаций [Там же: 81-83, 94,
101-102].
После фундаментального исследования, отразившегося в книге
Б.Берлина и П.Кея «Базовая цветовая терминология» [Веrlin, Кау1969],
стало очевидно, что этот универсальный для ритуализованного поведения цветовой
код находится в полном согласии также и с языковыми данными. В этой книге
показано, что система цветообозначений имеет в своей основе две основные
категории — светлого и темного, а из обозначений участков хроматического спектра
в первую очередь отчетливо выделяется красный цвет.
Аналогичная картина наблюдается
и на уровне этимонов праиндоевропейского языка, где более или менее заметно
выделены только общие категории светлого и темного цветовых тонов. Первая
категория теснейшим образом связана с глагольной семантикой «сиять, блестеть,
сверкать».
Ю. Монич показал, что в 20
наблюдаемых в праязыке случаях наличия значений категории темного цвета 8 раз
они присутствуют совместно со значениями типа «грязь», «грязный» и «марать».
Сопряженность ассоциаций «темный — грязь» именно с формами этих типов вполне
обоснованно может рассматриваться как возникающая на волне семантики негативного
ряда «оскорблять, покорять, смирять, унижать и т. п.». Соотнесенность с цветами
хроматического спектра обнаруживается в семантике ряда этимонов. Но только одну
форму можно с уверенностью проецировать в общеиндоевропейское прошлое — это
форма *reudh-, которая действительно повсюду распространена именно как
цветообозначение «красного» и его оттенков [Монич 2005].
Ю. Монич считает, что такая
картина полностью соответствует выводам Берлина и Кея, что хроматический спектр
терминологизируется только на поздних этапах социальной и языковой эволюции. В
первую же очередь в нем начинает выделяться красный цвет, и, как и следовало
ожидать, красный в этом слабо дифференцированном наборе цветов и оттенков
оказывается самым частотным.
600
Суммируя статистические данные
и конкретные наблюдения, Ю. Монич заключает, что первичные цветообозначения
черно-бело-красной триады возникали как особые ответвления от слов,
соотносившихся с ритуализованным поведением, и в контексте религиозно-магических
ритуалов они закономерно начинали обслуживать потребности обобщающей
символизации фундаментальных блоков человеческого опыта, связанных в истоках с
характеризацией «своего-безопасного», «чужого-опасного» и
«переходно-амбивалентного» в восприятии окружающих реалий [Там же].
Заметим, что в
захоронениях (в частности, обнаруженных на территории Украины), которые
датируются 1-П тысячелетиями до н.э., находят кости, окрашенные охрой, этот
оттенок «красного» цвета связан с жертвоприношениями и ритуалами перехода в
потусторонний мир [Шилов 1995: 81].
Если вернуться теперь к позиции,
которую занимает пасечник Рудый Панько, то она кажется такого рода шутовской,
которая несет оттенок жреческой и даже царской. Напомним, что сам пасечник не
рассказывает в «Вечерах» своих историй, а лишь издает чужие. Он выступает в роли
издателя, то есть посредника между рассказчиками и читателями. Рассказчики
находятся в русле устной традиции лишь отчасти: они как рассказывают свои байки,
так и записывают их. Такова история про Ивана Федоровича Шпоньку и его тетушку:
ее как рассказал, так и записал Степан Иванович Курочка — и часть истории
оказалась на пирожках, которые заворачивала в бумажки благоверная супруга
издателя Рудого Панька.
Итак, наш Панько (имя
которого можно перевести и как «хозяйчик»: пан — господин, хозяин, панько —
«хозяйчик») в качестве издателя является посредником между хуторским миром и
большим «светом». Хуторской мир является для него своим, белым, а большой «свет»
— чужим, неизвестным, «темным» — и посредник маркирован красным
цветом в соответствии с правилами архаичных ритуалов.
Если в предисловии к
первой части «Вечеров» наш рыжий хозяйчик обещает со временем выпустить еще
несколько книг, где и поместить свои собственные истории, то в предисловии ко
второй части он отказывается от этих обещаний под
предлогом, что истории эти уж слишком объемны.
Присмотримся к пассажу из первой части:
«Еще был у нас один рассказчик, но тот (нечего бы к
ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные
истории, что волосы ходили по голове. Я нарочно и не
помещал их сюда. Еще напугаешь добрых людей так, что
пасечника, прости господи, как черта все станут бояться. Пусть лучше, как
доживу, если даст Бог, до нового года и выпущу другую
книжку, тогда можно будет постращать выходцами с того
света и дивами, которые творились в старину в православной
стороне нашей. Лишь бы слушали да читали, а у меня, пожалуй, — лень
только проклятая рыться, — наберется и на десять таких книжек».
601
Здесь бросается в глаза открещивание: «пасечника... как черта
все станут бояться».
В предисловии ко второй части читаем:
«Я, помнится, обещал вам, что в этой книжке
будет и моя сказка. И точно, хотел бы это сделать, но
увидел, что для сказки моей нужно по крайней мере три
таких книжки. Думал было особо напечатать ее, но
передумал. Ведь я знаю вас: станете смеяться над стариком. Нет,
не хочу! Прощайте! Долго, а может быть, совсем не увидимся. Да
что? Ведь вам все равно, хоть бы и не было совсем меня на свете.
Пройдет год, другой — и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о
старом пасечнике Рудом Паньке».
Пасечник делает намеки, что его одна сказка превышает в несколько раз все
записанное ранее. Это должно говорить о значимости такой
истории и о значимости самого пасечника. Тут можно вспомнить кличку, которую
дали в гимназии Николеньке Гоголю его товарищи: «таинственный карла». Здесь же
возникает мотив перехода смеха в плач — не хочет
пасечник, чтобы над ним смеялись, а хочет, чтобы пожалели
о его уходе из жизни. Впрочем, намек на то, что Рудый Панько — всего лишь маска,
тоже можно вычитать здесь: «вам все равно, хоть бы и не
было совсем меня на свете».
Соединяя
ряд отблесков образа пасечника, сигналы, которые автор посылает читателю,
получаем смесь претензии на власть с пародией на нее, жреца с чертом, смеха с
плачем. Издатель — посредник между сказителем и
читателем, между миром вековых традиций хуторских вечерниц и современным
литературным светом, посредник сродни нечистой силе,
потому как он позволяет преодолевать границы, непреодолимые в обыденной жизни
(вспомним роль черта в «Рождестве на хуторе...», где он переносит Вакулу к
царице).
Мифо-ритуальные истоки отдельных повестей «Вечеров на хуторе близ Диканьки»
рассматривались нами ранее [Нечипоренко 1999;2000]. Традиция гоголевского смеха
на Украине жива и сейчас. Обратить внимание на «рыжих» и «смешных» людей нас
побудило именно употребление этих слов на Восточной
Украине в контексте предвыборных баталий 2004 года. Известная нам по СМИ
«оранжевая революция» поддерживалась на Восточной Украине примерно 1-2%
населения, и как раз таких людей именовали там «рыжими» и «смешными». Оранжевый
цвет — смесь красного с желтым, он недалек от рыжего. В эти слова носители языка
(а говорят в этой части Украины главным образом на
русском языке) вкладывали представление о маргинальности статуса и
несостоятельности претензий на власть со стороны «рыжих». Происхождение
настроений таких людей (которые на языке политологии, как
говорится,
602
«формируют оппозицию») объяснялось тем, что они уже «попробовали власти» (как
лидеры оппозиции Ю.Тимошенко и В.Ющенко) и показали свою несостоятельность.
Однако, как известно, именно эти люди пришли к власти в 2004 году
в Украине. Тем самым «рыжие» оказались «законодателями мод», и
здесь можно вспомнить Гоголя, которому маска «Рудого Панька» позволила
добиться известности и славы уже в самом начале своего литературного поприща.
ЛИТЕРАТУРА
Кружков 2002 — Кружков Г. Ностальгия обелисков. М., 2002. С.
489-508.
Монич 2005 — Монич Ю.В. К истокам человеческой коммуникации: ритуализованное
поведение и язык. М., 2005.
Нечипоренко 1999— Нечипоренко Ю.Д. Сорочинская ярмарка и красная
свитка // Фразеология в контексте культуры. М., 1999.
Нечипоренко 2000 — Нечипоренко Ю.Д. Ярмарка у Гоголя// Жертвоприношение.
М.,2000.
Пропп 1976а —Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. М., 1976.
Пропп 19766— Пропп В. Я. Ритуальный смех в фольклоре/ Пропп В. Я,
Фольклор и действительность. М., 1976.
Рюмина 2003 — Рюмина М. Т. Эстетика смеха. Смех как виртуальная реальность. М.,
2003.
Тэрнер 1983 — Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983.
Шилов 1995 — Шилов Ю. А. Прародина ариев. Киев; Синто, 1995. С. 81.
Berlin, Kay 1969 - Berlin B, Kay P. Basic color terms: their
universality and evolution. Berkley, 1969
|
|
