Реалогия
М. Эпштейн.
Манифест реизма
Mихаил Эпштейн
Проективный философский словарь: Новые термины и понятия /
Под ред. Г.Л. Тульчинского и М.Н. Эпштейна. - СПб.: Алетейя, 2003, с.
346-350
Реалогия, вещеведение (от латинского "res" - вещь) - гуманитарная
дисциплина, изучающая единичные вещи и их экзистенциальный смысл в соотношении с
деятельностью и самосознанием человека.
Огромное
большинство вещей, повсеместно и повседневно нас окружающиx, никак не
укладываются в рамки теоретических дисциплин, изучающих вещи: промышленной
технологии, технической эстетики, товароведения, искусствознания. Предмет
реалогии - зто такая сущность вещи, которая не сводится к техническим
качествам изделия, или к зкономическим свойствам товара, или к
эстетическим признакам произведения. Вещь обладает особой лирической и
мемориальной сущностью, которая возрастает по мере того как утрачивается
технологическая новизна, товарная стоимость и эстетическая привлекательность
вещи. Эта сущность, способная сживаться, сродняться с человеком, раскрывается
все полнее по мере того, как другие свойства вещи отходят на задний план,
обесцениваются, устаревают. Задача реалогии как теоретической дисциплины
- постичь в вещах их собственный, нефункциональный смысл, не зависимый ни от
товарной стоимости, ни от утилитарного назначения, ни даже от их зстетических
достоинств.
Важно провести терминологическое разграничение "предмета" и "вещи"
"Предмет" требует в качестве дополнения неодушевленного существительного, а
"вещь" - одушевленного. Мы говорим "предмет чего?" - производства, потребления,
экспорта, изучения, обсуждения, разглядывания... но: "вещь чья?" - отца, сына,
жены, подруги, попутчика... В данном случае язык лучше, чем любое
теоретическое рассуждение, показывает разницу между принадлежностью одного и
того же явления к миру объектов и к миру субъектов. Вещь выступает не как объект
какого-либо воздействия, но как принадлежность субъекта, "своя" для кого-либо.
"Изделия", "товары", "раритеты", "экспонаты" - это, в сущности, разные виды
предметов: предметы производства и потребления, купли и продажи, собирания и
созерцания. Между предметом и вещью примерно такое же соотношение, как между
индивидуальностью и личностью: первое - лишь возможность или "субстрат" второго.
Предмет превращается в вещь лишь по мере своего духовного освоения, подобно тому
как индивидуальность превращается в личность в ходе своего самосознания,
самоопределения, напряженного саморазвития. Сравним еще: "он сделал хороший
предмет" - "он сделал хорошую вещь". Первое означает - произвести что-то
руками, второе - совершить какой-то поступок. В древнерусском яаыке слово "вещь"
исконно значило "дело", "поступок", "свершение", "слово"- и это значение,
привходящее и в современную интуицию вещи, В каждом предмете дремлет что-то
"вещее", след или возможность какого-то человеческого свершения...
347
Р.-М. Рильке осмысляет происходящий в индустриальную и постиндустриальную
эпоху кризис традиционной вещепричастности и вещепреемства как выдвижение новых
творческих задач сбережения и осмысления единичных вещей: "Еще для наших дедов
был "дом", был "колодец", знакомая им башня, да просто их собственное платье, их
пальто; почти каждая вещь была сосудом, из которого они черпали нечто
человеческое и в который они складывали нечто
человеческое про запас. (...) Одухотворенные, вошедшие в нашу жизнь,
соучаствующие нам вещи сходят на нет и уже ничем не могут быть заменены. Мы,
быть может, последние, кто еще знали такие вещи. На нас лежит ответственность не
только за сохранение памяти о них (этого было бы мало и это было бы ненадежно) и
их человеческой и божественной (в смысле домашних божеств - "ларов") ценности.
(...) Задача наша - так глубоко, так страстно и с таким страданием принять в
себя эту преходящую бренную землю, чтобы сущность ее в нас "невидимо" снова
восстала". [1]
Экзистенциальный смысл единичных вещей, разделяющих судьбу своего
владельца, многообразно исследовался в художественной словесности, например, у
Андрея Платонова, который назвал философическое внимание к единичным вещам
"скупостью сочувствия". "Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное
отделение мешка, где он сберегал всякие предметы
несчастья и безвестности. "Ты не имел смысла жизни, - со
скупостью сочувствия полагал Вощев, - лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и
погиб. Раз ты никому не нужен и валяешься среди всего мира, то я тебя буду
хранить и помнить".
Проверка вещи на смысл - любой самой малой, пустячной вещи - соотносит
реалогию с метафизикой. Может ли устоять мир, если хоть одна пылинка в нем
выпадет из строя, окажется лишней, ненужный - или единичный антисмысл, как
античастица, способен взорвать все разумное устройство вселенной? Современная
ситуация массового производства и потребления остро вопрошает о смысле
"безродных и безвестных" вещей и выводит к проблеме мирооправдания, или
космодицеи. Мир тогда лишь по совести оправдан для человека, если все, что в
нем есть, не случайно и не напрасно.
Лирический музей, или Мемориал вещей, прообраз которого -
вещевой мешок Вощева, - это и есть один из возможных опытов космодицеи,
оправдания мира в его мельчайших составляющих. То, что здесь собраны небогатые
вещи незнаменитых людей, усиливает ценность их осмысления. Чтобы постичь
природу вещества, физик обращается не к многотонным глыбам его, а к мельчайшим
частицам. Так и смысловое мироустройство для своего постижения требует
микроскопического проникновения в такую глубину, где исчезают крупные и
раскрываются мельчайшие смыслы. Не в знаменитом алмазе "Куллинан", не в
треуголке Наполеона, не в скрипке Страдивари, а в
какой-нибудь ниточке, листике, камешке, спичке обнажается неделимый,
"элементарный" смысл вещей. Наименьшая осмысленная вещь несет в себе наибольшее
оправдание миру.
348
Причем этот смысл, обретенный вещью, с благодарностью возвращается
обратно человеку, заново подтверждая его собственную неслучайность:
космодицея становится прологом к антроподицее. Еще раз процитируем А.
Платонова: "Вощев иногда наклонялся и поднимал камешек, а также другой слипшийся
прах, и клал его на хранение в свои штаны. Его радовало и беспокоило почти
вечное пребывание камешка в среде глины, в скоплении тьмы: значит, ему есть
расчет там находиться тем более следует человеку жить". На камешке,
поднятом с земли и имеющем некий "расчет", человек воздвигает собственную
надежду - быть сторицей оправданным в мире оправданных единичностей.
Так между человеком и вещью совершается встречна движение и возрастание смыслов.
Может быть, главное что вынес бы посетитель из лирического музея,- не только
новое ощущение близости со своим предметным окружением, но и новую степень
уверенности в себе, своеобразную метафизическую бодрость, которая
укреплял бы его в ненапрасности собственного существования.
Единичная вещь трудно поддается осмыслению - именно единичность и
ускользает от определения в мыслях и словах, которые рассчитаны на постижение
общего. Легче постигнуть значимость целого класса или рода предметов, чем их
отдельного представителя - "листвы" или "камня", чем вот этого листика или
камешка. Приближаясь вплотную к единичному, задавая ему нефункциональный,
философско-мировоззренческий вопрос: "зачем ты живешь?" -
воочию чувствуешь, как этот вопрос упирается в тайну целого мироздания: только
вместе с ним или вместо него единичное может дать ответ.
Известно, что абстрактное мышление по мере своего исторического развития
восходит к конкретному. Мышление единичностями - высшая ступень такого восхождения.
При этом общие категории, лежащие в основе всякого теоретического мышления, не
отменяются но испытываются в движении ко все более полному, всестороннему и
целостному воспроизведению вещи как синтеза бесконечного множества абстрактных
определений. Логические абстракции, которые в ходе исторического развития
возвысили человеческий разум над эмпирикой простых ощущений, как бы вновь
возвращаются к исходной точке, единичной вещи для тогo, чтобы раскрыть в ней
свернутое богатство всей человеческой культуры и вселенского смысла. Единичное,
"это", наиболее прямо связано с единым, со "всем". Реалогия постигает
реальность не только в обобщенных понятиях и даже не в более конкретных образах,
но в единичных вещах, ищет способы наилучшего описания и осмысления
бесчисленных "этостей". Единичное - существует, и значит, оно - существенно.
Самый сложившийся и развитый раздел реалогии - это т.н.
сидонология (от греч. "сидон", плащаница) - дисциплина, изучающая Туринскую
плащаницу, которой по преданию Иосиф из Аримафеи обвил тело Иисуса, снятое с
креста, и которая загадочно запечатлела его облик.
349
Основные интуиции реалогии были впервые ясно выражены у Иоанна
Дунса Скотта в его учении об индивидах как единственно реальных существованиях,
в отличие от общих понятий, универсалий: "возникает не белизна, а белая доска...
как целое само по себе". При обосновании реалогии как области знания
можно воспользоваться идеями Г. Риккерта о построении "индивидуализирующих"
наук, которые, в отличие от "генерализирующих", имеют дело со смыслом единичных
явлений. К числу таких наук следовало бы отнести не только историю, изучающую
смысл однократных событий на оси времени, но и
реалогию, которая изучала бы уникальные смысловые образования на осях
пространства. Реалогия - это и есть наука о вещах как формообразующих
единицах пространства, границах его смыслового членения, через которые
выявляется его ценностная наполненность, культурно значимая метрика (подобно
тому как история выявляет ценностную наполненность
времени в смысловых единицах событий).
Согласно современным гуманитарным представлениям, вещи придают пространству
свойства текста. "...Вещи высветляют в пространстве особую, ими, вещами,
представленную парадигму и свой собственный порядок - синтагму, т, е.
некий текст... Реализованное (актуализированное через вещи) пространство в этой
концепции должно пониматься как сам текст..." [2] Таким образом, реалогия
есть наука о реализованном, т. е. расчлененном и
наполненном вещами, пространстве, о его текстуальных свойствах, которые
через описание обычных вещей - экспонатов Лирического музея - перекодируются в
языковые тексты. Лирический музей - это пространство, говорящее сразу на двух
языках: вещей и слов, которые обнаруживают благодаря зтому совмещению
возможности и границы своей взаимопереводимости.
Предмет реалогии - реалии, то, что существует в форме
отдельной вещи, предмета, изделия, т.е. обладает физической и смысловой
дискретностью, что указуемо и показуемо, как "это", для чего имеется общее имя и
что, однако, представляет не вид, не род, а индивидуальное явление внутри
данного рода, вот этот стол или вон тот цветок. Концепция прерывности,
отдельности, дискретности вещественно-смыслового поля важна для понимания
реалогии как науки о res в их отличии от universalia. Именно границы вещей,
разрывы континуума, и образуют те смыслы, которые делают каждую вещь
единственной.
Реалогия включает в себя поэтику, антропологию, культурологию, семиотику,
теологию единичных вещей - не их текстуальных следов или визуальных образов, а
их собственного предметного бытия, как отдельных явлений.
350
[1] Письмо В. фон Гулевичу, 13. XI. 1925. Рильке Р.-М. Ворспведе.
Огюст Роден. Письма. Стихи. М., "Искусство", 1971, с. 305.
[2]
Топоров В. Н.
Пространство и текст. В кн.: Текст: семантика и
структура. М., 1983, с. 219.
Концепция реалогии, изложенная в
статье М. Эпштейна "Реалогия - наука о вещах". Декоративное искусство, 1985,
№6, сс. 21-22, 44, вызвала дискуссию: Аронов В. Вещь
в аспекте искусствознания (1985, № 11); Анненкова Л.
Реалогия и смысл вещи (1986, № 10); Воронов Н. На пороге
"вещеведения" (там же). Появились и реалогические опыты других авторов -
участников лирического музея (Москва,1986 г.): Аристов В. В., Михеев А.
В. Тексты с описанием вещей-экспонатов лирического музея".- В кн.: Вещь в
искусстве. Материалы научной конференции 1984. М., "Советскнй художник", 1986,
с. 324 - 331.
М.
Эпштейн. Вещь и слово. К проекту "лирического музея" или "мемориала вещей".
Вещь в искусстве. Материалы научной конференции. 1984 (вып. ХУ11), М.,
Советский художник, 1986, 302-324.
М.
Эпштейн. Вещь и слово. О лирическом музее
// М. Эпштейн. Парадоксы новизны. О литературном развитии Х1Х-ХХ веков.
М., Советский писатель, 1988, 304-333.
|
|