«Потемкинские деревни»
А. М. Панченко
«Потемкинские деревни» как культурный миф
Панченко А. М. Русская история и культура:
Работы разных лет. СПб.: Юна, 1999, с. 462-475.
Словосочетание «потемкинские деревни» давно стало
фразеологизмом. Так говорят «о чем-либо, специально
устроенном для создания ложного впечатления видимого,
показного благополучия, скрывающего истинное положение,
состояние чего-либо» [9, стб. 1595}. Общепринято, что
это выражение - реакция трезвомыслящих и наблюдательных
людей, русских и иностранцев, которые во время
путешествия Екатерины II в Новороссию и Крым не дали
ослепить себя пышными празднествами, устроенными
Потемкиным.1 За пышным фасадом эти
люди разглядели истинное и весьма печальное положение
дел,
В
самом деле, современники путешествия 1787 года высказали
немало резких суждений о «чудесах», показанных
императрице. «Монархиня видела и не видала, - писал
князь М. М. Щербатов, - и засвидетельствование и похвалы
ее суть тщетны, самым действием научающие монархов не
хвалить того, чего совершенно сами не знают» [12, 60}.
Из соотечественников М. М. Щербатова его взгляд
разделяли такие государственные умы, как П. А. Румянцев
и А. А. Безбородко. Что касается иностранцев, то их
скепсис был выражен довольно отчетливо. Типичным в этом
смысле можно считать высказывание шведа-очевидца
Иоанна-Альберта Эренстрема: «От природы пустые степи...
были
-----------------
1 Об этом пишут без
всяких оговорок, как о непреложном факте; «Выражение
возникло после того, как князь Г. А. Потемкин при
посещении Крыма Екатериной II установил на пути
следования императрицы декоративные подобия селений,
чтобы убедить ее в успехах своей деятельности» [9, стб.
1595].
462
распоряжениями Потемкина населены людьми, на большом
расстоянии видны были деревни, но они были намалеваны на
ширмах; люди же и стада пригнаны фигурировать для этого
случая, чтобы дать самодержице выгодное понятие о
богатстве этой страны... Везде видны были магазины с
прекрасными серебряными вещами и дорогими ювелирными
товарами, но магазины были одни и те же и перевозились с
одного ночлега (Екатерины II. - А. П.) на другой» [12,
12]. Правда, это выдержка не из дневника, а из мемуаров,
которые сочинялись спустя десятилетия после путешествия
(автор этих мемуаров дожил до 1847 года). Этот жанр
вообще не свободен от анахронизмов - не только
фактических, но и умозрительных, оценочных. К тому же
швед-очевидец сам по себе человек ненадежный: это
политический авантюрист, который служил то своей родине,
то России, стаивал у позорного столба (в буквальном
смысле слова) и однажды чуть не потерял голову на
эшафоте, получив помилование в самый последний момент.
Но примерно то же писал и Гельбиг, отражая мнение
императора Иосифа II: живописные селения были
всего-навсего театральными декорациями; Екатерине
несколько раз кряду показывали одно и то же стадо скота,
которое перегоняли по ночам на новое место; в воинских
магазинах мешки были наполнены не зерном, а песком [1,
101].
Но
нельзя считать, что «таков был общий глас». Вовсе не
легковерный принц де Линь, возвращаясь из Тавриды в
Петербург, в Туле назвал рассказы о декорациях нелепой
басней {1, 101} (из чего ясно, в частности, что миф о «потемкинских
деревнях» - если не как фразеологизм, то как идея -
современен самому событию). Значит, даже в окружении «графа
Фалькенштейна» не было единодушия по этому поводу.
Вообще было бы наивно верить на слово как иноземным, так
и русским хулителям Потемкина. Канцлер А. А. Безбородко
всегда составлял ему оппозицию. Граф П. А. Румянцев, в
качестве генерал-губернатора Малороссии, явился
естественным соперником человека, которому было вверено
новороссийское наместничество. Что до М. М. Щербатова,
то его неприязнь к «прожектам» Екатерины и Потемкина
достаточно хорошо известна. Поэтому нет резона относить
на счет обыкновенного придворного интриганства слова
последнего, когда он писал 17 июля 1787 года императрице
463
из Кеменчуга: «Матушка государыня! Я получил ваше
милостивое письмо из Твери. Сколь мне чувствительны
оного изъяснения, то Богу известно. Ты мне паче родной
матери, ибо попечение твое о благосостоянии моем есть
движение, по избранию учиненное. Тут не слепой жребий.
Сколько я тебе должен, сколь много ты сделала мне
отличностей; как далеко ты простерла свои милости на
принадлежащих мне, но всего больше, что никогда злоба и
зависть не могли мне причинить у тебя зла и все
коварства не могли иметь успеха (курсив мой. - А. П. )».1
В связи с
вышесказанным должно сделать заключение, что миф о «потемкинских
деревнях» - именно миф, а не достоверно установленный
факт. Как миф его и надлежит анализировать. В какой
обстановке он возник и насколько соответствует
реальности? Можно ли в толковании его ограничиться
указанием на борьбу придворных группировок и «злобу и
зависть» иностранных наблюдателей, т. е.
недоброжелательство к постоянно усиливающейся России? Не
было ли в «чудесах» Потемкина чего-то большего, нежели
элементарное карьеристское желание угодить царице,
посрамить своих многочисленных врагов и упрочить свое
первенство в государстве? Наконец, как выглядят эти «чудеса»
с культурно-исторической точки зрения, была ли
лихорадочная колонизация Новороссии и Тавриды только
цивилизационной деятельностью, не скрывался ли за нею
некий «новороссийский прожект», подобный «греческому
прожекту» канцлера А. А. Безбородко?
* * *
Разбор источников не оставляет сомнений, что мысль о «потемкинских
деревнях» возникла за несколько месяцев до того, как
Екатерина II ступила на новоприобретенные российские
земли. Миф предварял реальность, и в этом нет никакого
парадокса, если учитывать атмосферу соперничества,
наговоров и взаимной ненависти, в которой жил
петербургский высший свет. О том, что ее ожидает
лицезрение размалеванных декораций, а не долговременных
построек, царице твердили еще в Петербурге (об этом есть
много тревожных помет в «Записках» М. А. Гарнoвского (см.:
[3]), который управлял делами Потемкина в Петербурге).
Еще оживленнее разговоры о непременной мистификации
стали в Киеве, и Екатерина II вполне серьезно к ним
прислушивалась.
-----------------------
1 Русская старина. Т.
XII. С. 699-700.
464
Не случайно в дневнике А. В. Храповицкого находим такую
запись от 4 апреля 1787 года: императрица порывается как
можно скорее отбыть в Новороссию, «не взирая на
неготовность к<нязя> П<отемкина>, тот поход
удерживающего»1 [11, 77]. Постоянная
перлюстрация депеш европейских дипломатов,
сопровождавших Екатерину II в путешествии на русский Юг,
часто укрепляла и усиливала ее сомнения. Английский
посланник Фиц-Герберт, например, отправлял донесения о
непомерном, превосходящем все мыслимые границы
честолюбии Потемкина, скептически замечая, что Потемкин
ищет первенства только ради первенства. Фиц-Герберт даже
придумал новороссийскому генерал-губернатору подходящий
латинский девиз: «Nec viget quiquam simile aut secundum»,
т. е.: «Да не пребудет на кого-либо похож или после
кого-либо вторым» [11, 16]. Что же в действительности
увидели в Новороссии императрица и ее великолепная свита?
Что им показал Потемкин?
Для них было
приготовлено и им было преподнесено великолепное по
разнообразию и пышности зрелище. Само собою разумеется,
что многие ее частности следует трактовать как
проявление того прихотливого самодурства, которым
славился Потемкин. Такова, бесспорно, история с
пресловутой амазонской ротой (см.: [5, 226-268]).
Согласно одному из тогдашних анекдотов (это слово я
употребляю в его изначальном значении; анекдот - не
вымысел, а рассказ о реальном и чем-либо замечательном
происшествии), Потемкин незадолго до путешествия, еще в
бытность в Петербурге, в разговоре с царицей «выхвалял
храбрость греков и даже жен их». Екатерина выразила
сомнение по этому поводу, и Потемкин обещался
представить доказательства в Крыму. Тотчас (дело было в
марте) в Балаклавский греческий полк поскакал курьер - с
предписанием «непременно устроить амазонскую роту из
вооруженных женщин». Ее командиром сделали Елену
Сарданову, жену ротного капитана; «сто дам собрались под
ее начальство».
---------------
1 О том же, там же и почти в тех же
выражениях писал посланник Людовика XVI граф Сегюр -
впрочем, без всякой задней мысли по отношению к
Потемкину; «князь Потемкин постоянно почти находился в
отсутствии, занятый приготовлением великолепного зрелища,
которое намеревался представить взорам своей государыни
при вступлении ее в области, ему подчиненные» [8, 216}.
465
Балаклавским амазонкам придумали маскарадный
наряд: «юпки из малинового бархата, обшитые золотым
галуном и золотою бахромою, курточки зеленого бархата,
обшитые также золотым галуном; на головах тюрбаны из
белой дымки, вышитые золотом и блестками, с белыми
страусовыми перьями». Их даже вооружили - дали по ружью
и по три холостых патрона. Недалеко от Балаклавы
императрица в сопровождении Иосифа II делала смотр
амазонкам. «Тут устроена была аллея из лавровых деревьев,
усеянная лимонами и апельсинами» и т. д. Это штрих
характерный, но мелкий и в нашей теме ничего не
проясняющий.
Среди
потемкинских зрелищ было много и таких, которые дают
интересный материал для истории развлечений XVIII века,
истории придворного быта и придворного поведения. Таковы,
прежде всего, иллюминации и фейерверки. В Каневе вечером
7 мая, при отъезде польского короля Станислава-Августа
«с императорской яхты ему салютовали пушками с флотилии,
как утром. Иллюминация обелиска с вензелем императрицы
была весьма удачна, так же милы были жирандоль с букетом,
в четыре тысячи ракет, и огненная гора, которая казалась
лавою» [4, 30-31}1 Особенно большое
впечатление произвел фейерверк в Севастополе. Принц
Карл-Генрих Нассау-Зиген, состоявший в русской службе,
так описывает восторженную реакцию «графа Фалькенштейна»:
«Император говорит, что он никогда не видел ничего
подобного. Сноп состоял из 20 тысяч больших ракет.
Император призывал фейерверкера и расспрашивал его,
сколько было ракет, "на случай, - говорил он, - чтобы
знать, что именно заказать, ежели придется сжечь хороший
фейерверк". Я видел повторение иллюминации, бывшей в
день фейерверка; все горы были увенчаны вензелями
императрицы, составленными из 55-ти тысяч плошек. Сады
тоже были иллюминированы; я никогда не видел такого
великолепия!»
[2, 295]. Столь же роскошные и расточительные
иллюминации были в Бахчисарае
и других городах.
--------------------------------
1 Здесь, между прочим,
подчеркнута разница между скромными
приемами
П. А. Румянцева и блистательными - Потемкина [4, 26} .
466
Конечно, многое, очень многое
в задуманной Потемкиным феерии имело чисто
развлекательные цели. Конечно, на это ушла уйма казенных
денег, миллионы и миллионы, которым нужно и должно было
найти лучшее, полезное стране применение. В этом
отношении, пожалуй,
прав был граф де Людольф, заметивший,
что «для разорения России надобно не особенно много
таких путешествий и таких расходов» [6, 183]. Но вот что
важно: Потемкин действительно декорировал города и
селения, но
никогда не скрывал, что это декорации.
Сохранились десятки описаний путешествия по Новороссии и
Тавриде.
Ни в одном из этих описаний,
сделанных по горячим следам событий, нет ни намека на «потемкинские
деревни»,
хотя о декорировании упоминается
неоднократно. Вот характерный пример из записок графа
Сегюра: «Города,
деревни, усадьбы, а иногда простые
хижины так были
изукрашены цветами, расписанными
декорациями и триумфальными воротами, что вид их
обманывал взор, и они
представлялись какими-то дивными
городами, волшебно
созданными замками, великолепными
садами» [8, 233].
Важно и другое: потемкинская феерия
была так бле-
стяща, так разнообразна и непрерывна,
что не всякий наблюдатель был в состоянии отличить
развлечения от идей -
в высшей степени серьезных, поистине
государственного
масштаба. Если пользоваться принятой
ныне терминологией, то можно сказать, что некоторые из
потемкинских
«чудес» обладали повышенной
знаковостью. Обозревая
путешествие Екатерины II внимательно
и день за днем,
мы в силах отделить плевелы от зерен,
выявить сквозные
мотивы, на которых делался постоянный
акцент.
Прежде всего, это флот. Тема флота -
первая из звучащих в описаниях тем. Она начинается уже с
Киева,
когда Потемкин перенял от П. А. Румянцева попечение
над державной гостьей.
Екатерина со спутниками отплыла
вниз по Днепру на галерах. Они
были построены в римском стиле, отличались колоссальными
размерами (на галере «Десна» была даже особая обеденная
зала) и богатейшим декорумом. Окруженные малыми судами,
шлюпками и лодками, галеры возглавляли целую флотилию,
которая и правда представляла
собою величественную
картину.
467
Быть может, это просто-напросто «царский
поезд»,
роскошное средство передвижения?
Ничуть не бывало.
Галеры были вооружены, производили
маневры, салюты и
т. д. Вот как готовилась встреча
польского короля: «Ему
будет оказана церемониальная встреча;
все галеры выстроятся в боевом порядке и будут
салютовать из орудий.
Все катера поедут за ним, с высшими
придворными чинами» [2, 189}. Покуда это выглядит как
развлечение или
нечто подобное, но тема флота
продолжается и звучит все
громче и громче - и в переносном
смысле и в буквальном,
поскольку становится все мощнее гром
корабельных пушек.
Последние дни мая 1787 года, Херсон.
Иосиф II, он
же «граф Фалькенштейн», уже
присоединился к русской
царице. Предоставляем слово графу де
Людольфу: «26-го
я присутствовал при самом
великолепном в мире зрелище,
так как в этот день был
назначен спуск военных кораблей. По моем приезде в
Херсон (сколько можно судить,
автор прибыл туда ровно за две
недели до описываемого
торжества, 12 мая. - А. П.) я не мог
себе представить
того, чтоб эти суда могли быть готовы
к прибытию императрицы, но работали так усердно, что к
назначенному
сроку все было готово... Все сделано
только на скорую
руку. Тем не менее я был поражен
прилагаемою ко всему
деятельностью. Это страна вещей
удивительных, и я их
всегда сравниваю с тепличными
произведениями, только
уж не знаю, будут ли они долговечны»
[6, 180].
Далее описывается спуск на воду трех
кораблей, одному из которых из любезности по отношению к
австрийскому императору было дано название «Иосиф II».
В только что приведенной
цитате восхищение перемешано
со скепсисом. Это вообще
свойственно отзывам иностранцев
1, как видно
хотя бы из такой сцены, зафиксированной
де Людольфом: «Император Иосиф
и весь двор поздравляли императрицу с таким успехом,
государыня спросила
у императора по-немецки о том, что он
думает об ее хозяйстве. Но он ограничился тем, что
ответил ей глубоким
безмолвным поклоном, предоставив
зрителям истолковывать по своему усмотрению это весьма
двусмысленное
------------------------------
1 Иногда их наблюдения
совершенно курьезны. Таково, например, изумление де
Людольфа по поводу парных бань, заставляющее
вспомнить известную легенду об апостоле Андрее в «Повести
временных лет» [6, 192}.
468
выражение того, что он думает!» [6,
181]. Европейцы
оставались неисправимо самодовольны:
всякий русский
успех казался им нонсенсом: «Строитель
- русский, и
никогда не выезжал из своего
отечества, но, по-видимому,
он хорошо знает свое дело,
потому что знатоки говорят,
что корабли эти очень хорошо
сделаны» [6, 181]. Главный сюрприз, однако, был еще
впереди.
Апофеоз флотской темы -
посещение Севастополя.
Нет нужды описывать знаменитый
парадный обед в Инкерманском дворце, из окон которого
открывался великолепный вид на севастопольский рейд. По
знаку, данному
Потемкиным, занавеси были отдернуты и
стоявший на
рейде черноморский флот салютовал
Екатерине и ее гостям. Нет нужды описывать также объезд'
кораблей [7,
40-41, ср.: 44]. Впрочем, одну деталь
стоит упомянуть,
поскольку она «маркирована»,
поскольку ей придана «повышенная знаковость»: Екатерина
объезжала суда на катере, который был точной копией
султанского.
Чрезвычайно интересна реакция
иностранцев, присутствовавших на обеде в Инкерманском
дворце. «Император был поражен, увидев... прекрасные
боевые суда, созданные как бы по волшебству... Это было
великолепно...
Первой нашей мыслию было аплодировать»
[2, 294-296]; на прогулке граф Сегюр говорил «графу
Фалькенштейну»: «Мне... кажется... что это страница из "Тысячи
и одной ночи", что меня зовут Джаффаром и что
прогуливаюсь с калифом
Гаруном-аль-Рашидом, по обыкновению его переодетым» [8,
249]. Иначе говоря, Потемкин добился своего. Мысль о
флоте, о черноморской
эскадре, прочно укоренилась в умах
путешественников.
Следующий из сквозных мотивов - мотив
армии.
«Переехав через Борисфен, мы увидели детей знатнейших
татар, собравшихся тут, чтобы
приветствовать императрицу. Поговорив с ними, мы
двинулись к каменному мосту,
до которого оставалось более
30 верст... Тут ожидало нас
до трех тысяч донских казаков
со своим атаманом. Мы
проехали вдоль их фронта, весьма
растянутого, так как
они строятся в одну линию. Когда мы
их миновали, вся
эта трехтысячная ватага пустилась
вскачь, мимо нашей
кареты, со своим обычным гиканьем.
Равнина мгновенно
покрылась солдатами и представляла
воинственную картину, способную всякого воодушевить» [2,
291].
469
«Воодушевление» охватывало участников
путешествия и в других местах. В Кременчуге состоялись
большие маневры («блистательный смотр войск» [8, 240]);
татарская конница сопровождала Екатерину (в качестве
почетной охраны) от Перекопа; демонстрировалось как
регулярное, так и иррегулярное войско, в частности
калмыцкие полки и т. д.
Третий мотив,
который, подобно флоту и армии, воплощался зримо и
наглядно, - это мотив цивилизации. Все знали, что
Новороссия совсем недавно была присоединена к империи
Екатерины II; что это пустынная степь, без городов,
дорог, почти без оседлого населения. Целью Потемкина
было продемонстрировать, что этот обширный край уже
практически цивилизован или, по крайней мере, энергично
цивилизуется.
«Признаюсь,
что я был поражен всем, что видел, - писал граф де
Людольф, - мне казалось, что я вижу волшебную палочку
феи, которая всюду создает дворцы и города. Палочка
князя Потемкина могущественна, но она ложится тяжелым
гнетом на Россию... Вы без сомнения думаете, друг мой,
что Херсон пустыня, что мы живем под землей;
разуверьтесь. Я составил себе об этом городе такое
плохое понятие, особенно при мысли, что еще восемь лет
тому назад здесь не было никакого жилья, что я был
крайне поражен всем, что видел... Князь Потемкин...
бросил на учреждение здесь города семь миллионов рублей».
И далее следуют похвалы «кремлю», домам, планировке улиц,
«саду императрицы» («в нем 80 тысяч всевозможных
плодовых деревьев, которые процветают» [6, 170, 172,
175}, построенному для императрицы дворцу, верфи и т. д.
Даже упомянутый
выше Иоанн-Альберт Эренстрем, апологет мифа о «потемкинских
деревнях», вынужден был сделать оговорку, которая свела
на нет все его инвективы по адресу новороссийского
наместника. От инвектив автор переходит к похвалам «более
существенных предметов для глаз» [13, 12} - триумфальных
ворот города, арсеналов, красивых каменных и деревянных
домов и дворцов, крепостей и т. п.
470
Символом
цивилизаторских усилий стала закладка Екатеринослава;
это произошло тотчас же по приезде императора Иосифа II,
на другой день. Не все в этой церемонии удалось
Потемкину так, как он задумал. В частности, не успела
прибыть из Берлина гигантская статуя Екатерины. Но
грандиозность планов Потемкина и без того поражала
воображение. После того как в походной церкви (т. е.
шатре, раскинутом на берегу Днепра) отслужили молебен,
два монарха заложили первый камень в основу
екатеринославского собора.
Согласно проекту, он должен был походить на собор Св.
Петра в Риме. Существуют достоверные рассказы, что
Потемкин приказал архитектору превзойти эту главную
святыню католического мира, «пустить на аршинчик длиннее,
чем собор в Риме».1 Пусть «граф
Фалькенштейн» в разговорах с Сегюром и де Линем смеялся
над Потемкиным; пусть грандиозная постройка так и не
осуществилась (возвели только фундамент, обошедшийся в
семьдесят тысяч рублей; впоследствии, когда
Екатеринослав из проекта превратился в реальный город,
церковь все же была выстроена - но такая обыкновенная и
скромная, что фундамент стал ее оградой). Но нас
занимает не только реальность, но также идея, также
планы Потемкина. Они были грандиозны до фантастичности.
Екатеринослав
предполагали сделать столицей Новороссии. Все было
предусмотрено - не забыта даже музыкальная академия,
которой предназначалось заведовать знаменитому Сарти.
Если и позволительно говорить о «потемкинских деревнях»,
то к ним относился один Екатеринослав - город-мираж на
днепровском берегу. Парадоксальность ситуации состоит в
том, что Потемкин более всего потряс путешественников не
тем, что он им показал, а тем, что они могли увидеть
только на планах. Здесь мы вступаем в мир идей - и это,
вне всякого сомнения, самое интересное в новороссийском
путешествии.
Над
ним как бы витал дух истории. И русские, и иностранцы,
сколько можно судить по запискам, корреспонденциям и
мемуарам, все время о ней думали и разговаривали. Когда
после встречи со Станиславом-Августом царица послала ему
знаки и ленту ордена Андрея Первозванного, она
сопроводила этот жест грамотой, в которой упоминалось
легендарное путешествие апостола Андрея по Днепру, «из
Грек в Варяги» (ведь встреча с польским королем
произошла на Днепре). Граф де Людольф - на
археологические темы: «При раскопках в развалинах
Херсонеса найдено множество монет Александра Великого,
некоторых римских императоров и Владимира Первого,
явившегося сюда в 988 году, чтобы креститься. Он женился
на дочери константинопольского императора Анне» [6,
157}.
---------------------------------------
1 Русский архив. 1865.
С. 870.
471
Не будем уличать автора в недостаточном знании
истории (это проявилось бы, если бы цитата была
продолжена). Важнее то, что он очертил некоторые
исторические вехи, которые присутствовали в сознании
путешественников, идею преемства от Греции прежде всего.
Эту идею подтверждает такой красноречивый и
беспристрастный источник, как топонимика: отнюдь не
случайно возникавшие в Новороссии и Тавриде города
получали греческие названия. Не случайно столицей Крыма
не был оставлен Бахчисарай. Его должен был заменить
Симферополь, ибо в глазах Потемкина и Екатерины это был
уже не татарский Крым, а именно Таврида.
Вторая веха обозначена именем Владимира I Святославича.
Каждому было ясно, что речь идет о законных и
стародавних правах России на новые земли. И, наконец,
третья - и главнейшая веха. Она связана с именем и делом
Петра I.
Приведем в высшей
степени характерный разговор графа Сегюра с Екатериной
II: «Ваше величество загладили тяжкое воспоминание о
Прутском мире... Основани- ем Севастополя вы довершили
на Юге то, что Петр начал на Севере» [8, 580]. Тема
Петра отмечена и А. В. Храповицким, передавшим слова,
сказанные императрицей в Кременчуге: «Жаль, что не тут
построен Петербург; ибо, проезжая сии места,
воображаются времена Владимира I, в кои много было
обитателей в здешних странах». Другая запись - спустя
две недели: «Говорено с жаром о Тавриде. Приобретение
сие важно; предки дорого заплатили бы за то; но есть
люди мнения противного, которые жалеют еще о бородах,
Петром I выбритых» [11, 20 (4 мая), 21 (21 мая)]. Даже в
побочных, факультативных аналогиях явственно звучит
петровская тема: так, Херсон однажды был сопоставлен с
Воронежем (там Петр, как известно, выстроил корабли для
азовского похода; это был первый русский флот). В другой
раз Херсон сопоставлен с Амстердамом: там Петр учился
корабельному делу.
472
На этом фоне особое
значение приобретает закладка Екатеринослава, становится
понятной потемкинская мегаломания. Екатеринослав призван
был стать соперником Петербурга. Это вполне русская
традиция; чтобы ее понять, приведем несколько
исторических справок.
Еще со времен
Московской Руси идея преемства и государственного
развития символизировалась «обновлением» столиц и
патрональных храмов. Иван Грозный противопоставляет
Москве Александровскую слободу и Вологду. Первая - это
личная резиденция царя (иностранцам твердят, что царь
уехал туда для «прохладу», т. е. для отдыха, развлечений),
зато вторая призвана быть столицей новой России. В
Вологде Иван Грозный строит Успенский собор (называемый
также Софийским) по образцу московского, который в свою
очередь через владимирский Успенский собор преемственно
связан с киевской Софией.
При Петре I
роль Александровской слободы играет Преображенское, роль
Вологды - Петербург. Он, по словам Феофана Прокоповича,
олицетворяет новую, «златую» Россию, которая
рассматривается как противовес и противоположность
Московской Руси, России «дровяной» [10, ИЗ].
Та же линия
очевидна в деятельности Екатерины II и Потемкина.
Присоединенные к империи земли прямо именуются «Новороссией».
Екатеринослав по названию своему прямо ассоциируется с
Петербургом, «городом Петра». Что касается задуманного
екатеринославского собора, то мысль сделать его «на
аршинчик длиннее» собора Св. Петра в Риме - это мысль
конкурентная. Как некогда соперничали Константинополь и
Рим, так ныне Екатеринослав, столица наместничества,
включающего Тавриду (т. е. перенимающего ответственность
за греческое и византийское наследство), бросает вызов
Европе. Если Петр «прорубил окно в Европу» на Балтике,
если он там создал флот, то Екатерина добилась выхода к
другому морю, Черному (что в свое время не удалось Петру).
Гром пушек севастопольской эскадры, который так потряс
присутствовавших на парадном обеде в Инкерманском дворце,
призван был еще раз напомнить о том, что Екатерина -
счастливая продолжательница дела Петра. Петр - первый,
до него никто из русских монархов не «нумеровал» себя,
непременно именуясь «по отчеству». Такое наименование
подчеркивало эволюционность престолонаследия, мысль о
традиции, о верности заветам старины. Назвав себя Первым,
чему в русской истории не было прецедента и что вызвало
прямо-таки апокалипсический ужас старомосковской партии,
Петр тем самым подчеркнул, что Россия при нем решительно
и бесповоротно преобразуется.
473
Екатерина именовалась Второй; с чисто легитимной точки зрения
она соотносилась с Екатериной I. Но с точки зрения
культурологической, Второй она была по отношению к Петру
Первому; именно таков смысл надписи на Медном Всаднике.
Понимали эти «прожекты» иностранцы или не понимали? Если
и нет, им, по всей видимости, постарались это разъяснить.
Впрочем, в записках путешественников то и дело
встречаются темы проектов и планов. Об этом все время
рассуждал граф Сегюр: он думает, что цель Екатерины II -
«не покорение Константинополя, но создание Греческой
державы из покоренных областей, с присоединением
Молдавии и Валахии для того, чтобы возвести на новый
престол великого князя Константина». Если отвлечься от
частностей, надо признать, что граф Сегюр обладал
глубоким и метким умом. Он высмеял европейские слухи о
том, что про путешествие «везде будут думать, будто они
(Екатерина II. - А. П.)
с императором
хотят завоевать Турцию, Персию, может
быть, даже Индию и Японию».
Среди иностранных гостей ходило много
толков о русских прожектах; «В этой стране ежедневно
появляются
новые планы; они могут быть лишь
вредными, если они
не выполняются с мудростью и если они
не представляют
собой никакой действительной пользы;
но я замечаю, что
в данную минуту это есть наиболее
обильная проектами
в мире страна» (граф де Людольф).
Следовательно, Иосиф II и посланники
европейских
держав превосходно поняли, с какой
целью взяла их
в путешествие Екатерина. Их скепсис
был скорее маской.
За нею скрывался страх, что Россия
сумеет осуществить
свои грандиозные планы. В этой среде
и появился миф
о «потемкинских деревнях» (конечно,
нельзя забывать и
о русских подголосках - о них речь
шла выше; их позиция - это позиция конкурентов Потемкина,
их поползновения были прежде всего карьеристскими).
474
Заметим, что уже во время путешествия
и особенно
сразу после него буквально все
иностранные наблюдатели
пишут о неизбежной и близкой войне
России с Турцией.
Известно, что не только Франция и
Англия, не только
Пруссия, но даже союзная внешне
Австрия буквально
толкали Турцию на открытый конфликт.
Коль скоро
в Новороссии и Тавриде нет «существенного»,
нет хорошего войска, нет хорошего флота, коль скоро там
есть
только «потемкинские деревни», - значит, победа Турции
возможна, значит, Крым снова
будет ей принадлежать.
Турции пришлось убедиться, что миф о
«потемкинских деревнях» - это действительно миф.
Литература
[1] Брикнер А. Г. Потемкин. СПб., 1891.
[2]В.В.Т. Императрица Екатерина II в Крыму. 1787 г.//Русская
старина. 1893. Ноябрь.
[3] Гарновский М. А. Записки Михаила Гарновского: двор
императрицы Екатерины II//Русская старина. 1876. Т. 15.
№1; Т.
16. №2.
[4] Дневник, веденный во время пребывания императрицы
Екатерины II в Киеве и Каневе
одною из придворных дам
короля Станислава-Августа//Сын
отечества. 1843. Кн. 3.
[5}Дуси
Г. Записка об амазонской роте//Москвитянин.
1844.Ч
1. №1.
[6] Людольф де. Письма о Крыме // Русское обозрение.
1892.
Март.
[7] Отрывки из записок севастопольского старожила //
Морской
сборник. 1852.
[8] Сегюр Л. Ф. Пять лет в России при Екатерине Великой.
Записки графа Л. Ф. Сегюра (1785-1789)//Русский архив.
1907. №10.
[9] Словарь современного русского литературного языка.
М.;Л.,
1960. Т.10.
[10] Феофан Прокопович. Слова и речи поучительные,
похвальные и поздравительные. СПб., 1760. Ч. 1.
[11] Храповицкий
А. Я Дневник. 1782-1793. М., 1902.
[12] ЧОИДР. 1860. Т. 1.
[13] Эренстрем И.-А. Из исторических записок
Иоанна-Альберта Эренстрема / Сообщил Г. Ф. Сюннерберг//Русская
старина. 1893. Июль.
|
|