|
Франческо Петрарка
А. В.
Романчук
Роль Франческо Петрарки
в формировании образа сомневающегося интеллигента
Франческо Петрарка и европейская культура /
[отв. ред. Л.М. Брагина] -
М.: Наука, 2007, с. 92-96
Современные определения
понятия "интеллигенция" различны и в основном связаны с социологическим и
философско-культурным аспектом 1. Зрелое средневековье создало
многочисленных интеллектуалов, преподавателей "свободных искусств", но не
интеллигенцию. Представление об интеллигенте как носителе концентрированной
образованности и духовности долгое время имело сакральную ауру и было связано с
клириками.
 
Однако подлинная история
светской интеллигенции с типичными чертами характера, особым строем чувств и
психологией интеллигента восходит лишь к ренессансной Италии XIV-XV вв.
Франческо Петрарка в этом смысле важней, чем многие трубадуры и схоласты.
Личность Петрарки представляется первой и, может быть, самой крупной,
знаменующей принципиальное отличие гуманистов-интеллигентов от средневековых
интеллектуалов. У ренессансной интеллигенции не было такого диапазона функций и
профессий, как у современной, но именно ее формирование явилось первым этапом
развития, приведшего впоследствии к появлению новоевропейской интеллигенции.
Содержание, например, "Тайны" (Secretum) Петрарки в первую очередь связано с
выдвижением новой, гуманистической концепции человека, раскрытием его внутренних
противоречий. Августин в диалогах Петрарки - это часть "я"
интеллигента-гуманиста. Психологическая борьба в душе Петрарки, отраженная в
"Тайне", делает произведение захватывающе интересным.
 
В русской литературе XIX в.
несомненно одним из самых ярких продолжателей Петрарки, его философского
осмысления диалогического столкновения самобытных личностей, исследователем
глубокого психологизма и трагизма человеческой натуры был Ф.М. Достоевский.
В августе 1839 г. Ф.М. Достоевский в
письме к своему брату как будто возвращается к "Тайне" Петрарки, размышляя над
вопросами, поставленными гуманистом-интеллигентом эпохи Треченто: "Человек есть
тайна. Ее надо разгадывать всю жизнь, и ежели будешь разгадывать всю жизнь, то
не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком"2.
Действительно, все рассуждения Петрарки о человеке рождаются на основе опыта
самонаблюдения, проводимого с остротой и тщательностью, достойными истинного
психолога. Но, изучая себя, он изучает в своем лице человека, и потому
исповедальное сочинение "Тайна", где много сказано "о грехах, общих всем
смертным", обращено и к нему самому, и "ко всему человеческому роду".
92
Для понимания истинного значения интеллигента необходим такой же откровенный
разговор, какой ведет великий итальянец XIV в. в своей "Тайне". Понять
Достоевского, например, невозможно, обходя связь, которая существует между его
личными, мучительными духовными исканиями и главными идеями его романов.
Невозможно интеллигенту-христианину вести свое повествование, следуя совету
Тацита, не поддаваясь любви и не зная ненависти.
В феврале 1854 г. в
письме к Н.Д. Фонвизиной Достоевский скажет об одной из типичных черт истинного
интеллигента: "Я скажу вам про себя, что я -дитя века, дитя неверия и сомнения
до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила
и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более
во мне доводов противных"3.
С какими душевными метаниями, мировоззренческими и психологическими
противоречиями был связан разрыв Петрарки со старой средневековой
интеллектуальной традицией, показывает суд, учиненный Петраркой над самим собой
в диалоге "О презрении к миру"(De contemptu mundi). Здесь зафиксирована проблема
духовного самоопределения как вопрос о выборе системы ценностей. Как
психологическая коллизия данная проблема присутствует у Петрарки на всем
протяжении его творчества. Например, тема петрарковской рефлексии "Христос -
Цицерон" ясно звучит в диалоге "О своем и чужом невежестве" (De sui ipsius et
multorum ignorantia), написанном более чем через четверть века после диалога "О
презрении к миру". Чем может быть санкционирована человеческая любовь к земному
- вот основной предмет рефлексии Петрарки. В конце диалога "О презрении к миру"
выясняется, что никакими высшими традиционно средневековыми нормами земная
устремленность Петрарки оправдана быть не может. Но чем же все-таки она может
быть извинена? Да просто личными качествами первого гуманиста, его
психологическим устройством, недостаточно совершенным с точки зрения
средневековых моральных идеалов, но зато совершенно реально существующим и
суверенным. Метания Петрарки между двумя системами жизненных целей нельзя
считать непоследовательностью, тем более попыткой лицемерного самооправдания и
даже трагической раздвоенностью. Это драма выбора пути, борьба актуальных,
настоятельных земных потребностей и официальных, высших, традиционно освященных,
но столь же необходимых ценностей. Такая драма может развернуться и как борьба
чувства с разумом, и как борьба духа и плоти, и как столкновение двух культур в
одной личности, но ни одно из перечисленных проявлений не зафиксирует всей ее
психологической полноты - совершенно ясного осознания необходимости выбора.
93
Петрарка рефлексирует относительно проблемы, которая стала важнейшим фактом
идеологической легализации гуманизма как нового стиля мышления и культурной
деятельности. В диалоге "О презрении к миру" ставится под сомнение возможность
соотнесения потребностей души с христианским идеалом жизни. Гуманист поставил
под сомнение жесткость влияния трансцендентных ценностей на реальную
человеческую жизнь, в том числе на внутреннюю психологическую.
Как гуманисты-интеллигенты
снимали противоречия между культурой и религиозными принципами жизни, если
хотели утвердить свою систему ценностей, показывает эпизод из литературного
произведения неаполитанского гуманиста Антонио Галатео "Отшельник" (Eremita), в
котором изображен спор главного героя с одним из библейских патриархов.
Последний прославляет "блаженную жизнь". "Но не без культуры", - отвечает ему
гуманист. "Но мы жили свято и без культуры", - отстаивает свои позиции патриарх.
На это следует ответ, что с нею они жили бы еще более свято 4.
Не подвергая сомнению существование
Бога, Галатео сомневается в возможностях осуществления божественной
справедливости даже на "небесном уровне". Мир горний настолько похож на мир
дольний, что только очень решительный, интеллектуально тренированный праведник
может добиться там правды.
В конце XV в. отношение к
миру дольнему, философские раздумья другого представителя ренессансной
интеллигенции, Леонардо да Винчи, пронизаны искренней горечью и сожалением и
тесно переплетаются с рассуждениями о душе у Петрарки: "Заботясь о здоровье
тела, вы обращаетесь к медикам, но не прибегаете к философам в заботах о душе. А
ведь кто, как не истинные философы - врачеватели душ и наставники жизни"5.
Облик Леонардо отвечал тому
образцу поведения, который был принят в гуманистических кружках XV в., в
частности в медичейской среде, и обозначался понятием gravitas. Светская и
стоическая выдержка соответствовала врожденным психическим особенностям титана
Возрождения. Но таким он и хотел себя видеть, таким сделал себя совершенно
сознательно. Анонимный биограф, пересказывая эпизод стычки Леонардо с
Микеланджело, отмечает, что Леонардо не ответил на грубую выходку ни словом, ни
движением. Выдержка Леонардо - отнюдь не тривиальная для его эпохи черта.
Он писал: "Терпение действует
против невзгод и обид (contro alle'ngiuirie) не иначе, как действуют одежды
против холода; потому что, если при умножении холода ты умножишь одежды, этот
холод не сможет тебе повредить. Подобным же образом в ответ на великие невзгоды
увеличь свое терпение; и эти невзгоды не смогут задеть твой ум"6.
И все-таки в записях Леонардо мы обнаружим
сомнение в безапелляционности вывода о спасительном терпении: "О мой Леонардо,
почему столько страданий?". Или: "...я буду думать, что учусь жить, а буду
учиться умирать"7. Думается, что объяснение этим взаимоисключающим
высказываниям дает Сенека в трактате "О счастливой жизни" (De vitae beata): "О
добродетели, а не о себе веду я речь" (De virtute, non de me loquor)8. Девизом и
римского философа Сенеки, и итальянского гуманиста Петрарки, и Леонардо вполне
мог стать знаменитый стих Теренция: "Я человек и считаю, что ничто
94
человеческое мне не чуждо" (Homo sum: humani nihil a me alienum puto), ("Самоистязатель",
77) (Heautontimorumenos)9, дословно цитируемый в "Письмах к Луцилию"
(95, 53)10 и в измененной форме в "Утешении к Гельвии" (Ad Helviam
matrem de Consolatione): "Nihil... quod intra mundum est alienum homini est"
("Ничто... существующее на земле, не чуждо человеку" - 8,5)11.
Петрарковское недовольство собой, его accidia, и контроверза между влечением
сердца и нравственными абсолютами, земным и надмирным, страстным стремлением к
жизни, полной деятельности и любви, и возвышенными помыслами о вечном имеют
много общего со страхом Леонардо перед грозной и мрачной пещерой и желанием
знать, не таится ли там какое великое диво, с героем, колеблющимся между страхом
и страстью, о чем мы узнаем в письмах ученого в Кодексе Арунделя. Поиски
общественной и человеческой гармонии, глубокий психологизм объединяют
интеллигентов XIV - начала XVI в. Одно из чувств, прослеживающихся в их великом
творчестве, в их мироощущении, -сомнение, что так свойственно истинному
интеллигенту.
Франческо Петрарка писал: "Во
всем, что меня мучает, есть примесь какой-то сладости... Я так упиваюсь своей
душевной борьбою и мукою, с каким-то стесненным сладострастием, что лишь
неохотно отрываюсь от них"12. Это важное психологическое признание.
Петрарка уже ощущал человеческую ценность своей душевной борьбы и достаточно
хорошо сознавал, что именно она является главным источником творчества.
Выражение психологической
неуверенности, творческого надлома - черта новая, впервые проявившаяся в
деятельности ренессансной интеллигенции. Именно художники и поэты Ренессанса
стали для последующих веков олицетворением мучительных переживаний, связанных с
творчеством. Именно в их среде впервые зародилась идея творческой деятельности
как духовной драмы и появились психологические комплексы, связанные с ней
(вдохновение, раздумье, сомнения, разрыв с творчеством). Все эти комплексы
отразились в биографиях ренессансных интеллектуалов. Примеров разрыва с
искусством или временного отхода от творчества можно привести немало:
Альбер-тинелли стал трактирщиком, оставив живопись; Пармиджанино бросил
живопись, будучи в расцвете карьеры, и занялся магией; фра Бартоломео счел
творческую деятельность греховной. Творчество Петрарки интроспективно.
Самопознание и самоанализ становятся главными принципами его жизненной
философии. Создавая автобиографический образ в философских и поэтических
произведениях, Петрарка в некотором смысле типизировал в этом образе черты
новоевропейского интеллигента, среди которых присутствовали и сомнение, и
внутренний разлад, и душевная борьба. Это были не просто черты, связанные со
столкновением двух культур в одной личности в эпоху Ренессанса, а характерные
особенности психологического, ментального склада типичного
интеллигента-христианина. В этом смысле кажущиеся созвучными христианской морали
и метаниям европейского интеллигента идеи Сенеки на самом деле отрицают
внутренние движения души. Стоический мудрец у Сенеки верит исключительно в силу
разума и, шествуя по пути самосовер-
95
шенствования, является единственным хозяином своей судьбы. В сочинении "О гневе"
Сенека утверждает, что мудрец, т.е. человек, достигший совершенства,
бесстрастен, потому что, во-первых, полностью подчинил разуму свои внутренние
движения и, во-вторых, никак не реагирует на внешние раздражения, приятные или
неприятные. Напротив, пишет Сенека, глупец, грешник, порочный человек, а таких,
считают стоики, подавляющее большинство, полностью утратил контроль над собой и
подобен сумасшедшему; он раб и игрушка как собственных противоречивых страстей,
так и внешних меняющихся обстоятельств, и потому всегда несчастен 13.
Вместе с тем образ жизни самого Сенеки плохо согласуется с его нравственными
уроками. В Сенеке удивительным образом совмещались строгий моралист и потворщик
Нерону. Величие мудреца, считает Сенека, не в том, чтобы презирать человеческие
радости, а в умении в любой ситуации управлять собой и своими чувствами.
Анализируя биографию и творческое наследие Петрарки и, например, Леонардо,
заметим, что эти крупнейшие представители культуры Ренессанса отнюдь не всегда
могли совладать со своими чувствами, при этом вряд ли этих интеллигентов XIV-XV
вв. мы назовем глупцами и грешниками.
Как видно из истории творческой интеллигенции следующих поколений, без душевной
борьбы и сомнений невозможно было бы создание великих шедевров литературы и
изобразительного искусства.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Баткин Л.М. Итальянские гуманисты: стиль жизни и стиль мышления. М., 1978;
Петров М.Т. Итальянская интеллигенция в эпоху Ренессанса. Л., 1982; Баткин Л.М.
Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности. М, 1989 и др.
2 Цит. по: Бурсов Б.И. Личность Достоевского. Л., 1974. С. 3 (письмо Ф.М.
Достоевского М.М. Достоевскому, 1839, август)..
3 Там же. С. 7 (письмо Ф.М. Достоевского Н.Д. Фонвизиной, 1854, февраль).
4 GalateoA. Eremita // Prosatori latini del Quattrocento / A cura di E. Garin.
Milano; Napoli, 1952. P. 100.
5 Петрарка Ф. О страхе смерти: Диалог. 117, кн. II трактата "О средствах против
всякой судьбы" / Пер. с лат. Н.И. Девятайкиной. Саратов, 1988. С. 196.
6 Leonardo da Vinci. Scritti letterari / A cura di A. Marinoni. Milano, 1974. P.
73.
7 Ibid. P. 73.
8 Сенека Луций Анней. О блаженной жизни. XVIII, 1 / Пер. с лат., вступ. ст. и
коммент. Т.Ю. Бородай. СПб., 2000. С. 27.
9 Теренций Публий Афр. Самоистязатель. Акт I, сцена I / Пер. с лат. и коммент.
В. Ярхо. М., 1988. С. 91.
10 Цит. по: Дуров B.C. Трактат "О краткости жизни" в философском наследии Сенеки
// Сенека Луций Анней. О краткости жизни / Пер. с лат. B.C. Дурова. СПб., 1996.
С. 62.
11 Там же. С. 62.
12 Петрарка Ф. Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру / Пер. с лат. М.
Гершензона. М., 1989. С. 380.
13 Сенека Луций Анней. О гневе. II, 10 / Пер. с лат. Т.Ю. Бородай. СПб., 2000.
С. 128.
|
|
