|
На
следующей странице:
А. Секацкий. Кем
считать живущих?
(А. Сокуров. "Одинокий голос человека")
К. А. Баршт
Истина в круглом и жидком виде.
Анри Бергсон в "Котловане" Андрея Платонова
Вопросы философии. № 4 2007, с. 144-157
Представление о том, что в "Котловане" А. Платонова описана ударная
социалистическая стройка, не так уж бесспорно. Строительная тема лишь прикрывает
в виде упаковочного материала то, что скрыто внутри - исполненную напряжения
философскую мистерию. Правда, в самом начале работы над текстом Платонов немного
задумывался над инженерными вопросами, в частности, размышлял об экскаваторе
1, затем полностью сосредоточился на главном -
проблеме отношения человека с плотью вечно живого "вещества существования",
спасительного для человека и требующего, от него же, спасения. Экскаватор из
"Котлована" исчез навсегда.
Андрей Платонов Анри Бергсон
"Котлован"
- это самое логоцентрическое произведение А. Платонова. Одним из признаков
неистинности бытия является "безответное существование", которое остро, как
личную трагедию переживает уставший от своей пустой жизни Вощев: "изнемогал же
Вощев скоро, как только его душа вспоминала, что истину она перестала знать"
2. Главному герою "Котлована" "без истины
стыдно жить"3, и потому он отказывается от "производства", от участия
в позоре и бессмыслице общественной жизни и пускается в путь, ища ответы на свои
экзистенциальные вопросы. Это состояние становится общим для всех
героев-философов Платонова. Даже презираемый мастеровыми "активист" чувствует
"сомнение в своей жизни и слабость тела без истины", не может "дальше трудиться
и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо
стремиться" 4. Квалифицированный Вощевым как
"гад", "активист" пытался сделать так, чтобы "вся всемирная истина, весь смысл
жизни помещались только в нем и более нигде", это состояние определяется Вощевым
как "слепота" и бессмысленное "мучение ума 5.
Исходная точка
для развития повествования - надежда героя на то, что истина это не умозрение,
но воплощенная в реальности сила, вне которой невозможно ни работать, ни спать,
ни есть. "Вощев тоже настолько ослабел телом без идеологии, что не мог поднять
топора и лег в снег: все равно истины нет на свете или, быть может, она и была в
каком-нибудь растении или в героической твари, но шел дорожный нищий и
съел то растение или растоптал гнетущуюся низом тварь, а
сам умер затем в осеннем овраге, и тело его выдул
----------------------------------
©
Баршт К.А., 2007 г.
144
ветер в ничто 6. Герои-философы Платонова не могут заснуть
"без покоя истины внутри своей жизни" 7, и
лишь во сне, более похожем на временную смерть, могут отключиться от этого
основного дела их жизни: "Он уснул, незнакомый этим людям, закрывшим свои глаза
... и так спал, не чувствуя истины, до светлого утра" 8.
В этом, очевидно карамзинском "утре" Грядущего Града, человек может быть, будет
свободен от смерти и давления времени. Указание на то, что речь в романе идет
именно о попытке приблизить к человеку царство истины, содержится в дневниковой
записи Платонова, которую он сделал в 1931 г., в период работы над "Котлованом":
"В глуши, в пустоте земли, в овраге собрались четверо бедняков ....
- это и было началом нового времени"9.
О
том, что замысел романа вызревал на протяжении многих лет, свидетельствует одна
из первых работ Платонова, "К начинающим пролетарским поэтам и писателям",
которую Платонов написал, будучи студентом первого курса филологического
факультета Воронежского государственного университета 10.
Это своего рода самоотчет начинающего поэта и писателя Андрея Платонова, который
сформулировал здесь, одновременно, и замысел своего главного будущего
произведения, и основные пункты творческого кредо. Основная мысль, которая
руководила будущим автором "Котлована", заключается в том, что творческий
потенциал Мироздания с начала XX в. "начинает перекидываться из сфер
политической борьбы в область художественного творчества, искусства"
11. Главное направление этого творчества -
"созидание, воплощение на нашей планете великой человеческой мечты"
12, преодоление гнета энтропии и времени, и начало
перехода человека в новое телесное качество, где состоится освобождение его от
смерти и других видов бытийной ограниченности. Дух и материя, по Платонову,
слиты воедино в этом живом и полном имманентной творческой энергией мировом
"веществе существования". Отсюда мастеровитое творчество - это отнюдь не только
процесс создания ряда более или менее удачных "произведений", но необходимый и
естественный тип взаимоотношения человека и Вселенной.
В этой ранней статье, формулирующей параметры эстетики начинающего
писателя, содержится проект его будущего произведения, романа "Котлован",
написанного десятью годами позже. "Чтобы начать на земле строить единый храм
общечеловеческого творчества, единое жилище духа человеческого, - пишет А.
Платонов, - начнем пока с малого, начнем укладывать фундамент для этого будущего
солнечного храма...". Продолжая свои размышления в том же направлении, Платонов
выражает мысль о том, что на этом "фундаменте" будет жить "небесная радость
мира" 13, которую впоследствии, в
окончательном тексте романа будет нести одна из героинь романа Настя.
Обратим внимание на то, что инженером Прушевским, проектировщиком
Котлована, владеет мистический страх "воздвигать пустые здания"
14, вспомним также о его мечте создать именно храм,
а не утилитарную постройку. Строительство "дома для человечества", в котором не
будет места горю и смерти, становится лабораторией, в которой происходит
переделка мертвеющего природного вещества земли (ее "ремонт", пользуясь термином
Платонова) в животворную зону свободной и полноценной воплощенности человека,
без временных и пространственных границ. Отсюда и главный предмет на алтаре
этого храма - частица "вещества жизни", комок земли: "Прушевский взял в руку
образец овражного грунта... он хотел остаться только с этим темным комком земли"
15, в котором скрыта тайна бытия, живая сила
творческой эволюции Мироздания. Мастеровые Котлована сосредоточиваются на поиске
истины в мировой субстанции, в своих поисках они связывают дух и тело, энергию и
материю, соединяют в одно целое теорию и практику, философию и практическое
дело. Отказываясь от мышления, подчиняясь инстинктивному чувству, они полностью
поглощены процессом копания сырого "вещества земли", по их мнению, вечного
фундамента будущего "дома человечества".
145
В их душе
живет убеждение, что любой вид творчества, это "выражение в действии"
инстинктивно развивающегося "вещества существования", представленного его
мыслящей частью, человечеством. Такая деятельность становится оправданной
потому, что в мироздании действует особая сила творческой эволюции: "Искусство,
вообше говоря, есть процесс прохождения сил природы через
существо человека"16.
Нельзя не заметить, что Платонов развивает здесь концепцию "творческой
эволюции", предложенную Анри Бергсоном, очевидна и увлеченность этой красивой
теорией, ее модификация в сторону упрощения, и, одновременно, несколько
плакатное обнажение крайностей. То, что в студенческие годы, в период активного
чтения научной и философской литературы усвоил будущий писатель, образовало
теоретический корпус его произведения, написанного десятью годами позже.
Становится понятно, почему в эти годы кандидату в члены ВКП (б) не хватало
времени и внимания для посещения занятий по марксизму-ленинизму, за что он и был
безвозвратно отчислен и в качестве штрафа лишен субсидии на покупку нового
пальто. Из многочисленных изданий и изложений концепции А. Бергсона, которыми
были наполнены библиотеки и магазины того времени, скорее всего,
двадцатидвухлетний Платонов добрался до пятитомного собрания его трудов,
изданного восемь лет назад 17. Наряду с Общей
теорией относительности А. Эйнштейна в изложении Г. Минковского, "биосферой" В.
Вернадского, теория "творческой эволюции" А. Бергсона стала органической частью
миропонимания Платонова.
Как и в произведениях Платонова, в философской системе Бергсона социальные
ценности не играют особой роли: человек рассматривается в бытийно-онтологической
перспективе, в рамках единого для всего сущего "вещества", которое служит
основой этики и антропологии. Тем самым человечество оказывается органической
частью всемирной субстанции, обладающей имманентной силой саморазвития и
самосовершенствования, "сокровенностью" и "самодельностью", как сказал бы
платоновский герой. Как и Бергсон, Платонов искал естественное положение
человека во Вселенной, оправдание жизни и бытия, затем - точку приложения
физического действия человека на окружающую его мировую субстанцию. В основе
рассуждений обоих писателей был тезис о неразрывном
единстве духа и материи, связи между интеллектуальным и интуитивным постижением
действительности, идея о мастерстве как форме участия человека в Провидении.
Основной мотив "Материи и памяти" А. Бергсона - это преодоление разделения
телесного и духовного, утверждение неоправданности
выведения одного из другого - материи из духа или духа из
материи. Рассматривая ряд отношений между телом и духом,
свойственных истории философии, А. Бергсон делает вывод "о существовании
трех и только трех возможностей, между которыми должна
делать выбор теория познания: или дух применяется к
вещам, или вещи приспосабливаются к духу, или нужно предположить
таинственную согласованность между вещами и духом" 18.
Бергсон отказывается от предполагаемой в этом решении
мистики, его, как и Платонова, не устраивает ни один из
трех вариантов. Оба мыслителя чувствуют, что вещи и дух не просто
согласуются или сочетаются друг с другом, но образуют нерасторжимое единство,
сокровенный смысл которого является основным направлением поисков человека. Это
очевидно антикантовский вариант решения, и основан он на том, что время и
пространство не ставятся на одну доску, интеллект и дух
не совпадают, интеллект поучает служебное предназначение по отношению к
субстанции, становясь своего рода функцией духа, который
"находит себя в вещах" и направлен на "материю". Здесь нельзя
не обратить внимание на то, что бергсонианские "интеллект" и "интуиция"
оказываются аналогами "кругозора" и "окружения" М.М. Бахтина: это вряд ли
заимствование второго из трудов первого, скорее -
теоретическое совпадение.
Об этой неразрывной связи между двумя сторонами живого "вещества"
Вселенной Платонов рассуждал на самых первых шагах своего
пути, в 1921 г. В записной тетради он набросал идею
притчи о двух людях, которые после смерти явились на суд Божий.
Один из них заботился о своем теле, другой о духе, но оба умерли для
жизни. Бог осуждает их ограниченность: "если бы вы
146
постигли, что дух и плоть есть одно - оба были бы вечно живы и радостны
радостью Моей"
19. но мнению молодого Платонова, человек, который
понял это, обязан "начать жить сначала" . По Бергсону, процесс мировой эволюции
идет путем взаимодействия разных форм сознания и материи, они приспосабливаются
друг к другу: "ни материя не определяет формы интеллекта, ни интеллект не
предписывает своей формы материи .... но что интеллект и материя последовательно
приспосабливались друг к другу, чтобы в конце концов прийти к одной общей форме"
20. Интеллект, погруженный в материю "вещества
существования", становится главным действующим лицом практически всех
произведений Платонова. Поэтому общим для всех сюжетов Платонова оказывается
событие вхождения точки зрения "я" в глубину мировой субстанции, которая, в свою
очередь, в самой человеческой индивидуальности проделывает, как он пометил в
своей "книжке", "Путешествие в человечество"21.
Исполняя ту же функцию, Вощев оказывается учеником "мастеровых" Котлована,
которые уже решили антиномию тела и души, материи и духа, и потому - они "все
знают".
Согласно развиваемой здесь идее, жизнь - это та форма, которую приняла
мировая субстанция, инстинктивно следуя генеральной линии творческой эволюции.
Как сказал бы платоновский герой, "сокровенное вещество жизни", обратилось в ряд
формальных выражений, в частности, в человеческое сознание. Бергсон определял
жизнь как "сознание, брошенное в материю" 22,
то есть в самих истоках жизни "лежит сознание или, скорее, сверхсознание"
23. Бергсон определяет отношения между сознанием,
субстанцией, инстинктом и разумом следующим образом: "В то время как интеллект
рассматривает все с механистической точки зрения, инстинкт действует, скажем
так, органически. Если бы проснулось дремлющее в нем сознание, если бы он был
направлен вовнутрь, в познание, а не вовне, в действие, если бы мы умели его
спрашивать, а он мог бы нам отвечать, - он открыл бы нам самые сокровенные тайны
жизни. Ибо он только продолжает ту работу, путем которой жизнь организует
материю, причем продолжает ее так, что мы не можем, как часто отмечалось,
сказать, где кончается организация и где начинается инстинкт"
24. Этого не могут сказать и мастеровые
"Котлована", хотя и чувствуют, что живут внутри "вещества жизни", повинуясь
общему для них и для него инстинкту творческого саморазвития. Оправдывая свое
инстинктивное "знание истины", они говорят: "А как же иначе? Мы же всем
организациям существованье даем"25. "Интеллект чувствует себя
особенно свободно в сфере неорганизованной материи", - замечает А. Бергсон
26.
Характерное бергсоновское словосочетание "мыслить материю", которое мы
встречаем в его "Творческой эволюции", прочно связывает мысль человека и
окружающую субстанцию в одно органическое целое. Герои "Котлована" также
убеждены, что их деятельность - процесс создания нового качества вещества,
фактически - создание нового вещества, которое есть
начало преобразования Мироздания. Поэтому непереходные
глаголы у Платонова (например, "думать") становятся переходными ("думать
мысли"). Действие человека на мир, подчиняясь интеллекту и творческому
инстинкту, может быть (а у Платонова - всегда оказывается) продуктивным
выражением сокровенных ресурсов мировой субстанции. "Способность понимания, -
пишет Бергсон, - дополняет способность к действию, представляя собой все более
точное, все более гибкое и усложняющееся приспособление сознания живых существ к
данным условиям существования. Этим определено назначение нашего интеллекта в
узком смысле слова: он обеспечивает полное включение нашего тела в окружающую
среду, создает представления об отношениях внешних друг другу вещей, - словом,
он мыслит материю", эту идею философ считал основной в своей книге "Творческая
эволюция". Как очевидно, строители Котлована не обладают выдающимися познаниями,
но, пребывая в состоянии "мышления материи" и интуитивном трудовом действии,
связываются с Мировым творческим процессом, и потому "все знают" 27.
147
Правда,
по мнению скептика Вощева, их
поведение не соответствует заявленной мудрости: "Говорили,
что все на свете знаете ... а сами только
землю роете и спите! Лучше я от
вас уйду - буду ходить по колхозам побираться: все равно мне без истины
стыдно жить"28. На эту реплику Вощева, по
очереди, в рамках "интуитивной философии" А. Бергсона
отвечают двое землекопов, Сафронов и Чиклин. Первый, в соответствии со своим
характером, говорит с "выражением превосходства": "Э-э, скажите,
пожалуйста, товарищ, в каком виде вам желательно получить этот продукт -
в круглом или жидком?"29 Этот, на взгляд
Чиклина, вызывающий и жесткий ответ заставляет его вступиться за Вощева, и его
реплика существенно дополняет смысл ответа Сафронова: "Не трожь его, - определил
Чиклин, - мы все живем на пустом свете -разве у тебя
спокойно на душе?" 30.
Чиклин принципиально согласен с самим смыслом ответа Сафронова, его возражение
касается только вызывающего тона реплики. А "пустота света" оказывается
основанием для онтологической тревоги, которая и заставляет героев "Котлована"
действовать - в своем "труде-эксперименте" погружаться в "вещество жизни", отыскивая
там смысл бытия.
Два качества истины в реплике Сафронова, "жидкое" и "круглое", заставляют
вспомнить о "стакане с водой", который оказался в центре внимания А. Бергсона в
процессе осмысления им проблемы бытия в книге "Творческая
эволюция". Работая над проблемой, философ пытается
справиться с ней, привлекая два сравнения: с жидкостью,
заполняющей пустоту, и с кругом, нарисованным мелом на доске. Он пишет:
"Существование предстанет передо мной как победа над
небытием... Стакан может быть всегда полным, и тем не
менее, наполняющая его жидкость всегда занимает пустоту. Точно так же бытие
могло всегда присутствовать: это не мешает тому, чтобы небытие,
которое наполнено и как бы закупорено бытием, существовало до него, если
не de facto, то de jure. Словом, я не могу отделаться от представления, что
заполненное есть узор, канвою которому служит пустота,
что бытие наложено на небытие и что идея "ничто" содержит
в себе меньше, чем идея "чего-то". Отсюда и проистекает вся
тайна» 31. Проблему вечности бытия
иллюстрирует загадочная "алогическая сущность круга",
который не имеет генезиса и выглядит как нечто "вечное": "у него нет
ни места, ни даты, ибо нигде ни в какой момент
возможность начертить круг не имела начала". Однако
одновременно с этим круг выглядит для человеческого сознания как некая идеальная
форма, как "принцип, на котором основаны и проявлением которого служат все вещи,
- существование того же рода, что существование определения круга
или аксиомы А = А: тайна существования рассеивается, ибо бытие, лежащее в основе
всего, полагается тогда в вечном, как и сама логика"32. Для Платонова
круглая форма, которую принимает жидкость в свободном от
влияний состоянии, была символом живой энергии
"вещества". Неслучайно Бертран Перри, главный герой "Епифанских
шлюзов", думает о "круглой пышности мира, данного человеку задаром"33,
а повествователь "Сокровенного человека" подчеркивает "пустоту круглого мира",
который колеблется в "смрадном кошмаре"34;
"пустота круглой вечности" упомянута и в Чевенгуре.35
Бергсон
приходит к выводу, что бытийная субстанция в своей сокровенности заключает в
себе истину, выраженную не абстрактно, но конкретно, вещественно и материально.
С этим выводом был согласен Платонов, считая, что любая формулировка
истины, созданная интеллектом человека, априори ущербна и
ограничена. Взятая за пределами своих, всегда
ограниченных возможностей, она обращается в "ложь и заблуждение": в "Счастливой
Москве" один из героев имеет "круглый шар своей головы,
где катались его мысли по давно проложенным путям"36, в "Записной
тетради" писатель пометил: "Каждая истина действительна в
пределах" 37. Традиционное познание, по мнению
Платонова, оказывается слишком суетным, сосредоточиваясь на второстепенном
и забывая о главном, имманентно живом "веществе существования",
в виде тела человека и окружающих его предметов, которые и есть одна
единая реальность в своей наглядности и конкретности:
148
"Наука занимается
лишь формальными отношениями, поверхностью вещей и явлений, не
заботясь о той сущности, где хранится истинная живая тайна мира"38.
Становится понятен сарказм Сафронова: Вощев стоит собственными ногами на
реальном воплощении истины, земном "веществе существования", и вопрошает о ее
местонахождении. Ситуация диалога Понтия Пилата и Иисуса Христа о том, что есть
истина, переворачивается в новом, бергсонианском варианте. Понтий Пилат, стоя
перед живым воплощением истины, спрашивает о ней, но Христос отвечает молчанием.
Так же точно молчит и Чиклин в ответ на вопрос Вощева, однако не удерживается от
язвительного ответа его ученик, Сафронов. По его мнению, умозрительное познание
и спекуляции с отвлеченными понятиями - смешное и недостойное человека дело,
своего рода пустой и бесплодный "навык внимания".
Бергсон пишет
по этому поводу: "Материя - это то, что дается способностями восприятия, взятыми
в их первозданном виде. Форма - это совокупность отношений, устанавливаемых
между этими материальными данными для получения систематического знания. Может
ли форма без материи быть предметом познания? Конечно, да, при условии, что это
познание походит, скорее, не на вещь, которой владеешь, а на усвоенную привычку,
скорее, на направление, чем на состояние; это будет, если угодно, естественный
навык внимания. Ученик, которому известно, что ему будут диктовать дробь,
проводит черту, не зная еще ни числителя, ни знаменателя; следовательно, он
создает в уме общее отношение между двумя членами, не зная пока ни одного из
них; он знает форму без материи. То же самое можно сказать о рамках, в которые
включается наш опыт, рамках, предшествующих всякому опыту"
39. Ища корни жизни, есть все основания обращаться не к каким-то
сложным и изысканным формам бытия, их можно найти в любой части "вещества" из
которого состоит Мироздание, но к интуитивно понимаемой мировой субстанции;
поиски "истоков" связаны с "обручением с землей", как говорят герои "Котлована".
Бергсон пишет: "Где же тогда истоки, где завершение жизненного начала
индивида... Если в области жизни существует целесообразность, она охватывает всю
жизнь в едином неразрывном объятии ....<....>.... она образует единое целое: и
нужно выбирать между полным и прямым отрицанием целесообразности и гипотезой,
которая признает взаимосвязь не только частей организма с самим организмом, но и
каждого живого существа с совокупностью остальных"40.
"Субъективная
жизнь - в объекте, в другом человеке, в этом вся тайна", - подтверждает Платонов
в своей "записной книжке" . Заметим также, что Бергсон здесь мыслит в
направлении, которое впоследствии разрабатывал в своей концепции
биосферы-ноосферы В. Вернадский.
В "Творческой
эволюции" Бергсон выражает мысль, что интуитивная устремленность "в глубину"
субстанции является самым верным выражением вектора движения, свойственного
мыслящему интеллекту. Выражение основного сокровенного свойства этой субстанции
в мыслительном процессе человека есть творческий инстинкт: "эта смутная интуиция
... проявляет свою силу не на поверхности, а в глубине" . Вхождение в материю
оказывается главным направлением мыслящего интеллекта. В устремленности к земле,
реальной субстанции, которая несет в себе в сокровенном виде свою жизненность и
интеллектуальность как основные ресурсы истины, выражается главное направление
развития "творческой эволюции": "чем больше наше внимание сосредоточивается на
ней, тем больше части, которые мы считали рядоположенными, входят друг в друга,
причем каждая из них испытывает воздействие целого, которое, следовательно,
каким-то образом присутствует в ней. Итак, хотя материя развертывается в
направлении пространства, она не доходит в этом до конца; отсюда можно
заключить, что она только продолжает гораздо дальше то движение, зарождение
которого сознание могло обрисовать в нас" .
В своей "записной книжке" Платонов наметил такого рода вектор движения,
свойственный, в той или иной степени, всем его героям-философам:
«Человек уходящий от
людей - люди все проще, потом он льнет к животным, к деревьям, к ветхим
"мертвым" предметам, и с ними делит свою душу» 44. Неслучайно
слово "мертвый" Платоновым поставлено в кавычки, сказалась
уверенность, что ничего мертвого в Мироздании нет.
149
Энергия жизни,
сокровенно присутствующая в субстанции и называемая Бергсоном "творческим
инстинктом", дремлет в минералах, малозаметно выражается в растениях, весьма
заметно в животных и совершенно очевидно в человеке. Сознательное и
бессознательное действия уравниваются Бергсоном, представляя собой как бы правую
и левую сторону единого процесса развития жизни, бывает так, что "представление
закупорено действием", или, напротив, действие полностью блокировано
"представлением"45. Неслучайно первая встреча Вощева со строителями
Котлована сопровождается всплеском "инстинкта" в его сознании: "Утром Вощеву
ударил какой-то инстинкт в голову, он проснулся и слушал чужие слова, не
открывая глаз" 46. Как "инстинктивный
философ-деятель" в духе Бергсона, повинуясь творческому инстинкту, он
отказывается от "производства" и под тем же влиянием принимает соборное братство
строителей Котлована, отыскивающих истину в мировой субстанции. Они действуют в
правильном состоянии и бессознательно, как перелетные птицы, имеющие твердое
интуитивное "орудие действия" творческой эволюции. Что касается мышления - оно
лишь один из методов, каким эволюция добивается своих целей. "Исходя из этого, -
пишет Бергсон, - можно предположить, что интеллект направлен, скорее, к
сознанию, а инстинкт - к бессознательному. Ибо там, где природа организовала
орудие действия, дала точку его приложения, потребовала нужного результата, -
там на долю выбора остается немногое: по мере того как сознание, не отделимое от
представления, стремится к освобождению, оно уравновешивается выполнением
действия, тождественного представлению; действие составляет противовес
представлению"47. Отрицая ценность
"цивилизации", "производства" и тем более "государственности", и Бергсон, и
Платонов утверждают мысль о ценности отдельной человеческой индивидуальности,
минимально связанной общественными ценностями и мифологемами, интеллектуальными
клише и идеологической ангажированностью. В центре внимания обоих мыслителей
оказывается творческая интенция точки сознания, представленной человеком и
устремленной: на окружающий мир (инстинкт), на себя (интеллект). Эта точка
сознания реализует себя в деятельности, ценность которой не сводится к
практической пользе, скорее, отрицает ее.
Основной ценностью эволюционного процесса становится движение. Бергсон пишет:
"Жизнь в целом есть сама подвижность; частные же ее проявления приобретают эту
подвижность лишь поневоле и постоянно отстают от нее. Первая всегда идет вперед;
последние предпочли бы топтаться на месте. Эволюция в целом совершается, насколько
это возможно, по прямой линии, каждая частная эволюция - процесс круговой....
живое существо есть, главным образом, промежуточный пункт и что самое существенное
в жизни заключается в уносящем ее движении"48. Это движение тем
более ценно, чем выше концентрация в нем творческой
энергии субстанции; интуитивное следование за мировой эволюцией оказывается
главной добродетелью мыслящего существа. Отсюда ясно, что
мыслящее существо должно максимально скромно пользоваться
своими интеллектуальными возможностями, если оно хочет остаться в
пределах творческой эволюции. Кажется, Бергсон
разрабатывает здесь библейский мотив "блаженны нищие
духом". Главным фактором познания становится интуиция, основным
его инструментом - деятельность, прямо направленная на "вещество жизни".
"Мое тело - предмет, назначение которого приводить в движение себя и другие
предметы - это, следовательно, центр действия"
49. На страницах "Котлована" в несколько пародийном
духе эту мысль мы встречаем в беседе Вощева с Активистом. Вощев
задает вопрос, полагается ли истина пролетариату, на что активист не отвечает, а
воспроизводит некую "справку" (очевидная маркировка цитаты):
"Пролетариату полагается движение, - произнес справку
активист, - а что навстречу попадется, то все то: будь там истина, будь кулацкая
награбленная кофта - все пойдет в организованный котел,
ты ничего не узнаешь!"50
150
Исследование
материи-духа именно со стороны ее качества материальности Бергсон называл
"перевернутой психологией"51,
считая "подлинной задачей подняться по тому склону, по которому физика
спускается, вернуть материю к ее истокам", только это, по его мнению, может
помочь в создании истинной космологии. Бергсон пишет: "если, с одной стороны,
интеллект согласуется с материей, а интуиция с жизнью, то нужно обратиться к
интеллекту и к интуиции, чтобы извлечь из них квинтэссенцию их предмета...
Только наблюдая, как сознание пробегает через материю, теряется в ней и в ней же
себя находит, делится и восстанавливается, мы и сможем построить идею взаимной
противоположности этих двух элементов, равно как, быть может, и общности их
происхождения. Но, с другой стороны, опираясь на эту их противоположность и на
эту общность происхождения, мы, конечно, яснее постигнем смысл самой эволюции"
52. Исследователи метафизических ресурсов
интуитивно разворачивающейся материи, строители Котлована, надеются принять
участие в этом процессе эволюции вещества. "До вечера долго, - сообщил Сафронов,
- чего жизни зря пропадать, лучше сделаем вещь... Мы ведь не животные, мы можем
жить ради энтузиазма! - Может, природа нам что-нибудь покажет внизу, - сказал
Вощев" 53.
Замыслив реальность как самобытие единой живой субстанции, Бергсон
вступает в спор с Рене Декартом, который утвердил в основе бытия две субстанции
- мыслящую и протяженную. Бергсон утверждал реальность материи, которая
обнаруживает не зависимую от точки отсчета связь, на его взгляд эта
независимость, несомненно, представляет собой нечто самостоятельно существующее
54. У Платонова: если Альберт Лихтенберг в
"Мусорном ветре" спорит с Декартом и его выводом о первичности сознания
относительно реальности, то строители Котлована вступают в борьбу с Иммануилом
Кантом, точнее - с его мыслью о том, что воспринимаемая нами материя послушно
повинуется нашим представлениям и рассуждениям, что сама эта материя сотворена
нами самими. Согласно идее Канта, в нас самих реальности никакой нет, мы
воспринимаем только то, что в ней есть постигаемого, а время и пространство есть
лишь наше собственное творение. Отсюда ясно, что никакой реальности в себе мы не
знаем и не можем знать, имея дело лишь с формами нашего восприятия. Движение к
земле платоновских героев оказывается движением к самому несомненному из всего,
что есть в мире. Этим самым несомненным оказывается
"вещество существования", окружающее человека в виде субстанции, из которой
состоит его тело и на которой он стоит ногами, говоря об истине.
Подобного рода спор содержится и в романе "Счастливая Москва", в
противоречии между интеллектуалом Сарториусом, ищущим истину в виде конкретного
предмета или некой формально-логической связи, и Москвой, живущей интуитивно и
погруженной в "вещество": ее духовно-телесная сущность непосредственно связана
со всем "веществом жизни", составляя с ним единое и нерасторжимое целое. Здесь
выразилось убеждение Платонова в том, что истины "вообще" как идеи или предмета
нет, но есть путь к истине, и этот путь пролегает через путешествие "вещества" в
человечество, с предполагаемым, но до сих пор несостоявшимся обратным маршрутом
- от человека к веществу. На этом пути необходимо сохранить следы всех живших на
свете существ, потому что настоящего нет, а прошлое, по сути, это и есть
будущее. Если А. Бергсон постулирует это в виде ряда гипотез, то платоновские
герои уже приступают к их осуществлению: "Вощев, не полностью соображая, со
скупостью скопил в мешок вещественные остатки потерянных людей, живших, подобно
ему, без истины...", надеясь "посредством организации вечного смысла людей
добиться отмщения - за тех, что тихо лежат в земной глубине"55.
Опавшие листья, которые собирает Вощев - это останки живых существ, которые
чувствовали, смотрели на мир и теперь нуждаются в помощи для их будущего
воскрешения и спасения. Неслучайно, что глаза умирающей Насти сравниваются в
романе с "опавшими листьями"56 "Смысл жизни и
истина всемирного происхожденья", по мнению повествователя "Котлована", теряют
свое значение "если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы
радостью и движеньем".
151
Критикуя
марксистскую антропологию, основанную на концепции "социального животного",
Платонов отвергает человека, понятого как отношение. Его
надежда на спасение связана с тем, что "человек есть и само вещество... только
отсюда, что человек - само вещество, а не только отношение, и можно вывести
великое, генеральное следствие, что для человека еще открыта дверь в последний
тайник природы..."58. К этому генеральному
следствию ведет бергсоновская "линия творческой эволюции" - не здесь
ли коренится этимология названия колхоза имени
"Генеральной линии"? Генеральная линия эволюции обозначает путь субстанции к
восхождению, жизнь демонстрирует связь между бергсоновским "сверхсознанием" и
материей: "сознание пробегает через материю, теряется в ней и в ней же себя
находит, делится и восстанавливается"59, мозг оказывается орудием
действия, а не представления . Телесное вещество человека должно быть преодолено
в его ограниченности, человек есть нечто большее, чем его "продолговатое тело",
с круглой, "по виду неумной головой наверху". Ведь "круглое" и "жидкое" - это
еще и голова человека, претендующая усилиями своего мозга на роль "царя
природы", в то время как все его потенциальные возможности связаны с "веществом
существования", находящимся в нем и вокруг него. Запись, дающая ключ к тайне
неразделимой-неслиянной связи между личным "я" человека и окружающим его живым
"веществом существования" содержится в восьмой записной книжке Платонова: "Очень
важно! Все искусство заключено в том, чтобы выйти за пределы собственной головы,
наполненной жалким, жидким, усталым веществом"61. "Жидкое" и
"круглое" получают здесь смысл оторванного от творческого инстинкта интеллекта
человека, не способного своими примитивными "мыслительными навыками"
приблизиться к сокровенной истине бытия. Сарказм Платонова по этому поводу:
"сидел Сарториус над решеньем всех проблем, один и тот же такт играл и
варьировал оркестр, как будто катая его по внутренней поверхности полого
безвыходного шара" 62.
Как и позже Платонов, Бергсон считал, что интуиция "кажется гораздо
предпочтительнее интеллекта, ибо жизнь и сознание
остаются здесь внутри самих себя" 63. В Новой
Истории творческая интуиция в человечестве не умерла, но оказалась суженной до
инстинкта, а сознание редуцировалось до практической смекалки, чаще всего,
сосредоточиваясь "или на собственном движении, или на материи, через которую оно
проходило". С другой стороны, и интеллект, и инстинкт как два варианта развития
сознания, оказались недостаточными крайностями двух пределов свободы развития
Творческой эволюции: "картина эволюции живых существ показывает нам, что
интуиция не могла идти очень далеко. Сознание оказалось здесь до такой степени
сжатым своим покровом, что оно должно было сузить интуицию до инстинкта, то есть
охватить лишь очень незначительную часть жизни, ту, которая интересовала его
практически; и к тому же охватить во мраке - касаться, почти ее не видя. С этой
стороны горизонт тотчас же закрылся. Напротив, сознание, ставшее интеллектом, то
есть сосредоточившееся, прежде всего, на материи, становится, по-видимому,
внешним относительно самого себя; но именно потому, что оно подходит к предметам
извне, ему и удается двигаться в их среде, устранять воздвигаемые ими преграды,
расширять бесконечно свою область. Добившись свободы, оно может также углубиться
внутрь и разбудить дремлющие в нем интуитивные
возможности 64.
Разрывы в движении сознания, обращенного к "материи", Бергсон называет
"препятствиями", считая их нормальным состоянием человеческого интеллекта,
стоящего перед стеной своей априорной ограниченности. Расстояние между
"действием и представлением" и недостаток инстинкта сказываются на том, что
состояние интеллектуального тупика оказывается для сознания человека
естественным и единственно возможным: "Если сознание и появляется здесь, то оно
освещает не столько инстинкт, сколько те препятствия, с которыми инстинкт
сталкивается: недостаток инстинкта, расстояние между действием и представлением,
- вот что становится сознанием; и в таком случае оно является только
случайностью... для интеллекта... встречать препятствия - это и есть его
сущность".65
152
Эту трагическую сущность сознания, связанного навыками и формами
интеллектуальной работы, иллюстрирует внутреннее состояние инженера Прушевского,
который утешается лишь тем, что на этой стороне его "стены", помимо него,
находится и все остальное человечество: "с тех пор он мучился, шевелясь у своей
стены, и успокаивался, что, в сущности, самое срединное, истинное устройство
вещества, из которого скомбинирован мир и люди, им постигнуто, вся насущная
наука расположена еще до стены его сознания, а за стеною находится лишь скучное
место, куда можно и не стремиться" 66.
Двигаясь
по линии "эволюции", человек должен напряженно вслушаться в сокровенные интенции
"вещества существования", переживая состояние метафизического горя перед
"препятствием" как насущное требование движения. Это характерное сочетание,
передающее обе части искаженной Новым Временем творческой интуиции, иллюстрирует
главный носитель идеологии "вещества существования" Чиклин (в первой редакции
романа носивший имя писателя - Климентов): "Чиклин сидел среди спящих и молча
переживал свою жизнь... Думать он мог с трудом и сильно тужил об этом, -поневоле
ему приходилось лишь чувствовать и безмолвно волноваться. И чем больше он сидел,
тем гуще в нем от неподвижности скапливалась печаль, - так что Чиклин встал и
уперся руками в стену барака, лишь бы давить и двигаться во что-нибудь"67.
Переставая думать и подчиняясь необъяснимому желанию, герои "Котлована" начинают
двигаться; переставая работать, тут же погружаются в метафизические размышления.
Интеллект и интуиция, два вида действия сознания, сочетаются между собой по
принципу сообщающихся сосудов. Герои Платонова либо теряют способность к
интеллектуальной жизни, задавленные непосильным физическим трудом, либо
сознательно решают отказаться от интеллекта ради "общего" для всего вещества
жизни инстинкта: "Вощев попробовал себя руками за тело и решил: надо мне
перестать думать, пускай живет что-то общее..." 68.
Вслед за Бергсоном, Платонов верил в "прирожденное человечеству чувство
истины" 69, которое заставляет людей совершать
правильные движения, чаще всего, помимо собственного разумения. Поэтому в своем
"отыскании истины" герои Платонова отказываются от своей воли, пытаясь телесно,
умом и чувствами, позиционно и действиями приладить себя к окружающему "живому
веществу". Поскольку сама форма человеческого тела и других организмов есть
прямое выражение "сознания, брошенного в материю", то, разумеется, при изменении
состояния меняется и форма тела. Как сформулировал Платонов в своей записной
тетради, истина заключена в тотальной и неограниченной способности "вещества" к
пластичности и любым метаморфозам, в зависимости от свойств формирующего вещи и
явления Континуума: "истина всегда сама на себя не похожа"
70. В "Счастливой Москве" мы видим, что интуитивные поиски истины
Москвой Честновой связаны с телесно-энергетическими метаморфозами, отмеченными в
черновых записях Платонова к своему роману: "Она совсем плоха, но героически
меняет себя и все, ибо, откуда же хорошее, высшее, как не из дела, не из
напряжения себя... А Сарториус ищет какого-то пассивного... счастья, вообще
"истины" 71. Чисто инстинктивное существо,
почти лишенное рассудка, идущее на замену человеку с его изощренным и опасным
мышлением - "медведь-кузнец" в "Котловане", очередной итог творческого развития
"мировой субстанции". Это различие между двумя путями познания, с помощью
интеллекта и с помощью интуиции, с явным предпочтением второго первому,
многократно обосновывается в "Творческой эволюции" Бергсона: "примем же здесь
выражение, закрепленное обычаем, и точнее сформулируем различие между
интеллектом и инстинктом: интеллект - в том, что в нем есть врожденного, -
является познанием формы, инстинкт предполагает познание материи"
72. "Тугодумы-философы" среди героев Платонова
сродни "косноязычным" героям-идеологам Ф.М. Достоевского. В обоих случаях речь
идет не о недостатке качества, а о его избытке: в первом случае - поглощенности
интуицией, во втором - интеллектуальном напряжении.
153
Еще в своих ранних
статьях Платонов выступал против беспредметной схоластики, которая легко делает
"произвольные выводы" из "действительного факта" 73.
Одновременно он пытался осмыслить принципы нового типа
знания - "производственного опыта", основанного не на грубом навязывании
реальности мифологических схем из собственной "круглой головы", а в расположении
человеческого сознания в рамки целей и задач породившего его Сверхсознания и на
основе выражаемого им творческого инстинкта. Это оказывается возможно, при
условии снятия антиномии "мое-чужое" в отношении телесности и вещественности.
"Другое" в этом случае полностью исчезает, все становится "моим", вся мировая
субстанция без всяких исключений сливается с моим личным телесным "я". Копаться
в земле ("Котлован") или в теле человека ("Счастливая Москва") оказывается
совершенно равнозначными занятиями. Чем проще и естественнее этот
"производственный опыт", где сокровенный потенциал субстанции получит свое
максимальное выражение, тем более удачным может быть эксперимент. Разумеется,
здесь снова возникает указанная Бергсоном опасность "сужения опыта человеческим
сознанием для увеличения вероятности найти истину" 74,
но таков, по сути, и эксперимент метафизического полубессознательного
земледелия, которым заняты мастеровые в "Котловане".
Адекватным выражением усилий жизни, направленной на реализацию
заключенного в ней "инстинкта", оказывается прямое направление на "вещество
существования": архитектура, мелиорация, штамповка и литье металла, гончарное и
кузнечное искусство и т.д. Непосредственное и активное обращение "мастера" к
"веществу" оказывается ценнейшим морально-онтологическим актом человека. В своей
"записной книжке" Платонов пометил: "Выбор профессии: все хотели быть летчиками,
музыкантами, писателями etc... а один мальчуган гончаром - гений!"75.
Бергсон пишет о непосредственном и органически присущем всем проявлениям
субстанции движении к реализации заключенных в ней потенциальных творческих сил:
"жизненный порыв, о котором мы говорим, состоит по существу в потребности
творчества. Он не может творить без ограничения, потому что он сталкивается с
материей, то есть с движением, обратным его собственному. Но он завладевает этой
материей, которая есть сама необходимость, и стремится ввести в нее возможно
большую сумму неопределенности и свободы. Как же он берется за дело?"76
Собственно, роман "Котлован" и есть ответ на этот, казалось бы, риторический
вопрос А. Бергсона.
Внешне бесцельное копание, которым заняты герои Котлована (социалистическая
стройка, одобренная начальством, существует лишь в сознании "профуполномоченного"
Пашкина), это попытка найти форму деятельности, в которой интуитивно будет
обретена та форма научно-трудового и философского взаимодействия с субстанцией,
которая выведет человека на верный путь, обеспечит ему "обручение с землей".
Правда, это похоже на поиск неизвестного предмета в темноте и на ощупь, но это -
единственный шанс отказавшегося от "науки" и "производства", одинаково
ущербных и неэффективных в поиске истины. В основании произведения лежит вопрос
о тайне бытия, которая сходна с известной задачкой из русской сказки: "пойди
туда, не знаю куда, и возьми то, не знаю что". Бергсон эту ситуацию описывает с
помощью сравнения с человеком, который не знает, можно ли вообще плавать, но
пытается плавать 77. Сюжет Котлована
определяется тем, что изощренное умствование и инстинктивное практическое
действие одинаково беспомощны перед загадкой сокровенности "вещества
существования". Нужен новый тип знания, знания, которое бы знало, как добиться
того, что не ясно. Очевидно лишь одно: направление поиска, и этим направлением
оказывается движение "в глубь вещества", истина оказывается расположенной таким
образом, что появляется намерение добыть ее как ценный минерал из тела Земли.
Поддавшись описанному Бергсоном искушению по редукции опыта для расширения
горизонта поисков, герои "Котлована" вгрызаются в плоть Земли, надеясь на
лучшее: "Вощеву дали лопату, и он с жестокостью отчаяния своей жизни сжал ее
руками, точно хотел добыть истину из середины земного праха"78.
154
Метафизическое земледелие Чиклина и его коллег демонстрирует не глупость или
ущербность их занятия, но высокую адекватность поставленной задаче,
выражая определенный принцип: определенность направления
и неопределенность цели оказывается важным фактором верного направления на пути
к истине и позитивной энергии, как утверждает Бергсон: "Предположим, как мы
заметили в предыдущей главе что в глубине жизни существует усилие, направленное
на то, чтобы прививать к необходимости физических сил возможно большую сумму
определенности. Это усилие не может в итоге породить энергию..."
79. Становится ясно, что основная идея "Творческой
эволюции" Бергсона и одновременно романа "Котлован", есть: 1) попытка
человеческого сознания следовать за творческим инстинктом мировой субстанции и,
с нынешней обочины, выйти на столбовую дорогу "творческой эволюции", 2)
соединение в одно целое науки и практики, труда и философии, 3) что в итоге
приводит к раскапыванию истины в глубине субстанции в рамках
"сомнамбулического", "автоматического действия" 80,
где за счет подавления интеллектуальной деятельности актуализируется "инстинкт".
Лопата становится инструментом философского рода, странная, внешне бесцельная
деятельность выглядит общественно опасной или, по крайней мере, социально
ущербной, выводя ее представителей в маргинальные зоны; отсюда вывод о том, что
настоящая культура поиска истины - это культура бедняков, бродяг и всякого рода
отщепенцев. Творческое начало жизни неправильно понимается обществом,
сосредоточенном не на поиске смысла своего бытия, а в достижении максимальной
суммы удовольствий. В унисон Бергсону, по мнению Платонова, многократно
сформулированному в его записных книжках, культура возникает после того, как
некто - человек, народ, племя - оказывается изгнан из метрополии и поставлен на
грань жизни и смерти. Формулируя мысль "Мусорного ветра", посвященного судьбе
одного из таких изгоев, Платонов восклицает: «Да здравствуют безымянные
"ублюдки" и всякие "отбросы" человечества!»81
Платоновские "мастеровые" заключают в себе тип сознания, максимально
полно связанный с творческим инстинктом "вещества"; их деятельность указывает на
генеральную линию воздействия сознания на материю, где одна сокровенная часть
мирового "вещества", выраженная их телами, вступает в интимный контакт с другой
сокровенностью, плотью Земли. Это своего рода модель взаимодействия человеческой
жизни, отказавшейся от всего хорошего и всего плохого, что есть в цивилизации, в
попытке коренного переустройства мира, как записал Платонов - для организации "нового
времени". Сюжет "Котлована" определяется тем, что, растворяя свою волю в
бергсоновской творческой интенции окружающей их мировой
субстанции, они обращают себя в коллективный орган творения, включаются в
органическое единство с плотью земли как полным
сокровенных ресурсов "веществом жизни". Дополнительным
описанием этого процесса могут служить строки из "Творческой эволюции" Бергсона:
"элементарные силы интеллекта направлены на то, чтобы преобразовать материю в
орудие действия, то есть в орган, в этимологическом смысле этого слова. Не
довольствуясь лишь созданием организмов, жизнь пожелала дать им, в виде
дополнения, саму неорганическую материю, превращаемую благодаря мастерству
живого существа в бесконечный орган. Такова задача, которую жизнь, прежде всего,
задает интеллекту"82.
Примечания
1 Платонов А.
Записные книжки. Материалы к биографии. М., 2000. С. 40. 2
Платонов А. Котлован // Платонов А. Повести и рассказы. 1928-1934. М.,
1988. С. 3.
3 Там же. С. 17.
4 Там же. С. 40.
5 Там же. С. 70.
6 Там же. С. 52. Там же.
8 Там же. С. 5.
155
9 Платонов А. Записные книжки.
С. 71
10 Железный путь. 1918. №19
11 Платонов А. Чутье правды. С. 38.
12 Там же.
13 Там же. С. 41-42.
14 Платонов А. Котлован. С. 140.
15 Там же. С. 145.
16 Платонов А. Чутье правды. С. 40.
17 Бергсон А. Собр. соч. в 5 т. СПб., 1913-1914. Платонову были также доступны и
другие издания, например: Бергсон А. Творческая эволюция. Пг., 1914; Бергсон А.
Длительность и одновременность. Пг., 1923; Бергсон А. Механизация духа // Журнал
журналов. Пг., 1915. № 3. С. 3-4; Бергсон А. Время и свобода. М., 1910; Бергсон
А. Материя и память. 1911.
18 Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998. С. 210.
19 Платонов А. Записные книжки. С. 19.
20 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 210-211.
21 Платонов А. Записные книжки. С. 240.
22 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 190.
23 Там же. С. 256.
24 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 177.
25 Платонов А. Котлован. С. 6.
26 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 202.
27 Платонов А. Котлован. С. 6.
28 Там же. С. 17.
29 Там же. С. 17.
30 Там же.
31 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 268.
32 Там же. С. 269.
33 Епифанские шлюзы //Платонов А.П. Повести, рассказы. Из писем. Воронеж, 1982.
С. 48.
34 Счастливая Москва // Платонов А. Счастливая Москва. Повести. Рассказы.
Лирика. М., 1999. С. 61.
35 Платонов А. Чевенгур // Платонов А. Чевенгур. М., 1988. С. 208.
Словосочетание "круглая вечность" отсылает нас к физико-геометрическим
конструкциям, которые Платонов находил в книге Г. Минковского.
36 Счастливая Москва. С. 55.
37 Платонов А. Записные книжки. С. 227.
38 Там же. С. 247.
39 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 162.
40 Там
же. С. 75.
41 Платонов А. Записные книжки. С. 101-102.
42 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 78.
43 Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998, ТЭ.
44 Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии.
М., 2000. С. 220.
45 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 212.
46 Платонов А. Котлован. С. 5.
47 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 159.
48 Там
же. С. 145.
49 Бергсон А. Опыт непосредственных данных сознания.
Материя и память // Бергсон А. Собр. соч. в 4 т. Т. 1.М., 1992. С. 168.
50 Платонов А. Котлован. С. 40.
51
Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998. С. 212.
52 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 188.
53 Платонов А. Котлован. С. 8.
54 В данном случае Бергсон шел за Лейбницем (Лейбниц Г.В.
О способе отличения явлений реальных от воображаемых //Лейбниц Г.В. Собр соч. в
4 т. Т. 3. М., 1984. С. 110-114.)
55Платонов А. Котлован. С. 62.
56 Там же. С. 70.
57 Там же. С. 74.
58 Платонов А. Записные книжки. С. 79.
59 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 188.
60 Бергсон А. Материя и память. С. 204.
61 Там
же. С. 101-102.
62 Платонов А. Счастливая Москва. С. 56.
63 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 191.
64 Там же.
65 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 159.
66 Платонов А. Котлован. С. 10.
67 Там
же. С. 18.
68 Там же. С. 37
69 Платонов А. Чутье
правды. С. 65
70 Платонов А. Записные книжки. С. 145.
71 Там же. С. 156. Бергсон А. Творческая эволюция. С. 162.
73 Платонов А. Чутье правды. С. 102.
74 Там же. С. 103.
75 Платонов А. Записные книжки. С. 212. Повторяется этот мотив в книжке № 20 и в
записях разных лет (С. 223, 266). Во Введении к "Творческой эволюции" А. Бергсон
пишет о "верном отпечатке", который должно создавать отношение интеллекта к
материи, и о самой жизни как "литейщике", создающем эти "отпечатки" {Бергсон А.
Творческая эволюция". С. 35).
76 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 248.
77 Там же. С. 199.
78 Платонов А. Котлован. С. 7.
Бергсон А. Творческая эволюция. С. 134.
80 Там же. С. 159.
81 Платонов А. Записные книжки. С. 147.
82 Бергсон А. Творческая эволюция. С. 173.
|
|
