Шимон Окштейн

Александр Генис

Фетиши Окштейна

Генис А. Иван Петрович умер. Статьи и расследования. - М.: НЛО, 1999, с. 301-302

        С тех пор, как я впервые увидел женщин Окштейна, прошло лет пятнадцать. Но за прошедшие годы они, в отличие от всех остальных, нисколько не изменились. Те же хищные красавицы.

          У них все длинное — ноги, пальцы, сигареты. Даже взгляд их долгий и жуткий, как у Горгоны. Они нагло смотрят прямо в глаза, зная, что они нам нужнее, чем мы им. От них не уйдешь, их не забудешь. На холстах Окштейна изображены не сами женщины, а их власть над нами. Это— яростный триумф эроса над человеком, чувства над мыслью, иррационального влечения над умом и расчетом.

             

      Главное в живописи Окштейна — отношения одушевленного с неодушевленным. Мы привыкли считать незыблемой границу между ними. Как было сказано в «Буратино», пациент либо жив, либо мертв. Категория одушевленности не знает сравнительной степени. Грамматика не позволяет нам прибавлять к живому или неживому туманное «более или менее». Но стоит оторваться от условной грамматической необходимости ради честной физиологической действительности, как обнаружится, что вещь не равна вещи — одна бывает мертвее другой. Неодушевленность может служить маской, прикрывающей жизнь, полную страстей. В самом деле, разве одинаково безжизненны верхняя одежда и нижняя? пальто и чулки? купальник и бюстгальтер?

         На картинах Окштейна вещи частично одушевлены, ибо все они снабжены половыми признаками. Это не натюрморт, но и не портрет. Это — собрание фетишей, таинственных предметов, заменяющих женщину.

        При этом главный фетиш Окштейна —сама женщина. В ней нет ничего естественного, ничего голого, она вся прикрыта — румянами и помадой, пунцовым лаком ногтей, ажурными кружевами перчаток, черным нейлоном чулок.

          Мы не видим обнаженного тела. Оно спрятано от нас, как золотой запас в сейфе банка. Вместо него в ход идет разменная монета сексуальной параферналии. Провокационные наряды заряжаются от той тайны, которую они скрывают. Их извращенность—в недоговоренности.
301

          Избегая наготы, художник умышленно переносит эротический заряд из природы в культуру. Именно одежда делает непристойными окштейновских красавиц. Она же превращает половой вопрос в теологический.

           Фетишизм, в сущности, — разновидность религии. Страсть обращена не на безжизненный предмет, а на тайну. Дразня наше воображение, фетиш намекает на нее, но никогда не раскрывает. В мире, где все явно, как на нудистском пляже, не бывает фетишей. Они — обитатели той сумрачной зоны дерзких догадок и несмелых надежд, что равно чужда и верующему, и атеисту, но хорошо знакома агностику.

           В этой сфере разворачивается драма окштейновской живописи. С годами менялись ее сюжеты, но неизменными оставались действующие лица: вещь и тайна.

           Это постоянство позволило картинам Окштейна сохранить эротическую энергию и тогда, когда с его полотен исчез ее источник—женщина. Вместо нее поздние работы Окштейна изображают галантерейный набор: шляпа, туфля, сумка, гребешок, пуговица, наперсток. Но при всей кажущейся безобидности этого прейскуранта, вещи Окштейна по-прежнему эротичны. Напротив, чем дальше растягивается страсть, чем большее расстояние отделяет ее источник от изображенного предмета, тем выше искусство художника. Это-то и отличает наивную порнографию от восточного сексуального символизма с его поэзией «пустого кимоно», с которой так много общего у Окштейна.

         В сущности, он художник одной темы, и тема эта — эрос. Что бы ни изображалось на его картинах, все они «про это». Как солдат в известном анекдоте, который думает о женщинах, глядя на кирпич, потому что он всегда о них думает, Окштейн занят исключительно сексуальными переживаниями. Но искусство его не эротическое, а магическое. Как злой волшебник, Окштейн превращает каждую женщину в вещь; как добрый — он превращает каждую вещь в женщину.