Число

                                                                               Л. Я. Жмудь
                                            «ВСЕ ЕСТЬ ЧИСЛО»?
              (К интерпретации «основной доктрины» пифагореизма)

В книге: Mathesis. Из истории античной науки и философии. М., 1991, с. 55-74.

      Обнаружить consensus omnium в научной литературе, посвященной раннему пифагореизму, — задача весьма нелегкая. Отсутствие однозначных решений самых, казалось бы, основных проблем, не говоря уже о множестве противоречивых толкований более частных пунктов, — характерная черта «пифагорейского вопроса». Так, например, один из крупнейших современных исследователей пифагореизма, Вальтер Буркерт, стремится вслед за Эрихом Франком ¹ показать, что никакой философии и науки в раннем пифагореизме, собственно говоря, не было ². Его книга, в некоторых разделах образцовая, оказала серьезное влияние на последующие интерпретации пифагореизма, однако менее всего она убедила тех, кто непосредственно занимается этими вопросами. Джон Филип и Корнелия де Фогель показали необоснованность отрицания Буркертом раннепифагорейской философии ³, а К. фон Фриц и Б. Л. ван дер Варден отвергают другой его тезис — об отсутствии научных достижений в раннепифагорейской школе ⁴. При этом, однако, Дж. Филип считает, что научные занятия пифагорейцев начинаются лишь в конце V в., а Б. Л. ван дер Варден очень скупо касается философии пифагорейцев, так что говорить об установлении единодушия пока еще не приходится.
 

      И тем не менее есть один важный вопрос, по которому позиции почти всех участников этой более чем полуторавековой дискуссии чрезвычайно близки. Речь идет о числе, как о главном принципе пифагорейской философии. И те, кто принимает ее всерьез, и те, кто считает, что до Филолая пифагорейцы не вышли за рамки квазифилософских арифмологических спекуляций, исходят из того, что известная максима «все есть число» в целом верно передает основную доктрину раннего пифагореизма. Итак, ἀρχή Пифагора, а соответственно и ранних пифагорейцев, ни в чем не отступавших от учения главы школы, — число.
 

      Оговоримся сразу: мы не собираемся предпринять еще одну попытку интерпретации этой идеи. Нас интересует другое. Пифагорово число явно выбивается из ряда досократических «начал», которые все без исключения мыслились телесными и протяженными. Каким образом оно оказалось рядом с водой, воздухом, огнем и атомами? Если оно также мыслилось телесным, то что представляет собой мир, состоящий из телесных единиц?
55

    Конечно, оригинальность идеи сама по себе не должна вызывать у нас серьезные подозрения в ее аутентичности. В конце концов, апейрон Анаксимандра тоже не очень хорошо выглядит между водой Фалеса и воздухом Анаксимена. Но такие подозрениянеизбежно возникают, если попытаться выяснить: из каких источников известно, что Пифагор, а вслед за ним и пифагорейцывыводили весь мир из чисел?
 

    Известно, что реконструкция учений досократиков должна в первую очередь опираться на их подлинные фрагменты и лишьзатем использовать свидетельства более поздних авторов, напримерАристотеля или Феофраста. К сожалению, следовать этому принципу в случае с Пифагором невозможно, поскольку он ничегоне писал. Существует, однако, немало других способов проверки, пусть даже и не абсолютно надежных. Прежде всего у Пифагорабыли многочисленные ученики и последователи, которые, если верить поздней традиции, бесконечно доверяли авторитетуУчителя. Может быть, они оставили книги, излагавшие его философские доктрины? Увы, искать эти сочинения напрасно, в античных текстах нет ни одного намека на их существование.
 

    В таком случае нам, вероятно, следует обратиться к тому, что говорят о Пифагоре его современники Ксенофан и Гераклит,а заодно и привлечь свидетельства других авторов V в.: Эмпедокла, Геродота, Демокрита, Иона Хиосского, Главка из Регия и анонимного автора «Двояких речей». Ранняя традиция о Пифагоре,как видим, обширна, а надежда встретить в ней сведения доксографического характера отнюдь не бесплодна: Ксенофан, например,упоминал об учении Фалеса ⁵. Но хотя все эти свидетельства рассматривались вместе и по отдельности не один десяток раз ⁶, никому еще не удалось найти в них даже самый слабый отблескфилософского учения о числе.
 

    Впрочем, и здесь наши возможности далеко не исчерпаны. Обратимся к ранним пифагорейцам — не могли же они умолчатьо главной доктрине основателя школы! Более того, если исходить из стандартного описания пифагорейской школы, которая слепоповторяла то, что αὐτὸς ἔφα, эта доктрина должна лежать и в основе философии последователей Пифагора. Однако прежде чемрассматривать, что говорят ранние пифагорейцы о числе, остановимся на двух других взаимосвязанных вопросах.
 

    Широко распространено мнение, что книга Филолая, появившаяся в последней четверти V в., является первой письменной фиксацией пифагорейских доктрин. Отсюда делается вывод, чторанее это учение распространялось в устной форме и никто из пифагорейцев книг не писал. Как это примирить со свидетельствами о существовании сочинений Гиппаса, Алкмеона, Менестора,Гиппона и некоторых других пифагорейцев—ведь все они жили до Филолая! ⁷ Может быть, наши источники ошибаются и это не настоящие пифагорейцы? Кто же тогда настоящие, и по какимкритериям их выделяют?
56

    В подавляющем большинстве работ вопрос этот открыто не ставился, а в качестве главного рабочего приема молчаливо использовался доктринальный критерий. Пифагореец — это тот, кто говорит о Числе. Перед нами явная petitio principii: то, что само нуждается в доказательстве, берется в качестве исходной посылки. Но и независимо от этой ошибки, доктринальный критерий не является ни универсальным, ни даже самым удобным. Платониками и перипатетиками считают не только и даже не столько тех, кто разделял веру в Идеи, перводвигатель или четыре типа причин, а тех, кого наши источники называют учениками (последователями) Платона и Аристотеля. Представляется бесспорным, что и вопрос о том, кто был пифагорейцем, следует решать на основе достоверных данных античной традиции, а не исходя из приверженности к числовой философии.
 

  Именно этот критерий положил в основу отбора представителей пифагорейской школы Г. Дильс в своем издании фрагментов досократиков. Главным (но не единственным) источником, на который он опирался, был известный каталог пифагорейцев, содержащийся у Ямвлиха (Vit.Pyth. 267). Судя по высказыванию Дильса, он полагал, что этот каталог восходит к перипатетику
Аристоксену ⁸, который в молодости учился у пифагорейцев и располагал очень ценной информацией об этой школе. Идея Дильса была поддержана М. Тимпанаро Кардини, издавшей фрагменты и свидетельства, касающиеся пифагорейцев ⁹, а В. Буркерт привел в пользу авторства Аристоксена новые аргументы ¹⁰. Если прибавить к ним несколько дополнительных соображений, то в целом эту аргументацию можно изложить следующим образом.
 

    1) Очевидно, что каталог составлен не Ямвлихом: в его сочинениях встречается еще 18 имен пифагорейцев, которых нет в каталоге. 2) Каталог независим от псевдопифагорейской литературы, в нем отсутствуют имена около 20 «пифагорейских» писателей, фигурирующих в собрании X. Теслефа ¹¹. 3) Все лица в каталоге, хронологию которых можно установить, относятся ко времени до Аристоксена, т. е. к VI—середине IV в. 4) Происхождение ряда пифагорейцев, указанное в каталоге, отличается от данных других источников, но совпадает с тем, которое дает Аристоксен. 5) Наибольшее количество имен (43) названо из Тарента, родины Аристоксена, тогда как из двух других центров пифагореизма — Кротона и Метапонта — соответственно 29 и 38 имен.
 

      Общее количество имен (182) и сам принцип построения каталога (по месту происхождения пифагорейцев) говорят о том, что Аристоксен, помимо устной традиции, опирался еще и на какие-то документальные источники. Об этом же свидетельствует и тот факт, что около трех четвертей имен каталога встречается только в нем. Конечно, нельзя утверждать, что только эти 218 человек — «истинные пифагорейцы», и что за пределами каталога не осталось ни одного
57

представителя этой школы. Как отмечала М. Тимпанаро Кардини, каталог является ценным свидетельством о людях, которые в него включены, но недостаточным, чтобы отрицать пифагореизм тех, о ком он молчит, если на этот счет имеются другие (добавим — надежные) свидетельства ¹². В каталог, например, не включены пифагорейцы Демокед, Каллифонт, Аминий, Керкопс, в нем нет Амикла, но есть его друг Клиний, хотя Аристоксен упоминает их обоих (fr. 131 Wehrli). Здесь нет учеников Филолая Симмия и Кебета, фигурирующих в платоновском «Федоне», есть Экфант, но отсутствует его земляк и современник Гикет, о котором упоминает Феофраст (50 А 1). Не упомянут здесь и Демокрит, учившийся, по словам его современника Главка Регийского, у пифагорейцев (D. L. IX 38), зато названы Парменид, Эмпедокл и даже Мелисс.
 

      Из приведенных фактов следует, во-первых, что каталог далеко не полон (в чем виноват, разумеется, не только Аристоксен), а во-вторых, что он составлен отнюдь не на доктринальной основе, — иначе бы в нем не фигурировали имена таких оригинальных философов, как Парменид и Эмпедокл. По всей вероятности, в каталоге представлены люди, связанные последовательным учительством и ученичеством, что подразумевает восприятие и развитие идей, выдвинутых ранними пифагорейцами, равно как и следование тому образу жизни, к которому побуждал Пифагор, но не делает все это обязательным.
 

                                                                * * *

      Если исходить из каталога и отсутствия противоречащих ему данных, то Гиппаса, Алкмеона, Менестора и Гиппона, упомянутых в нем, следует признать пифагорейцами ничуть не в меньшей степени, чем Филолая или Архита ¹³. Что же говорят ранние пифагорейцы о числе как основе мира? Как ни странно, ничего не говорят. Их ἀρχαί —это природные качества, как у Алкмеона и Менестора, или природные же стихии, как у Гиппаса или Гиппона. Более того, числовая философия у них вообще отсутствует.
 

    Это подводит нас к естественному вопросу: а было ли вообще учение о числе основой философии Пифагора? Если было, то почему за целых сто лет—с конца VI в. по конец V в. оно не только не вызвало прямых откликов за пределами школы, но и у самих пифагорейцев следы его отсутствуют? Если мы не захотим считать, что центральная догма пифагорейской философии была секретной ¹⁴, то вполне закономерным будет предположить: либо эта догма не была центральной, либо она вообще не была догмой.
 

    Среди тех, кто писал о пифагорейской философии, к такому парадоксальному выводу приходили очень немногие, а развить его,насколько нам известно, вообще никто не пытался. Дж. Вернет, например, полагал, что «Пифагор не оставил развитой доктринына этот счет (т. е. о взаимоотношении чисел и вещей. — Л. Ж.),
58
 

а пифагорейцы V в. не потрудились добавить к традиции что-нибудь в этом роде»¹⁵. С этим можно согласиться, и все же: было ли число у Пифагора онтологическим принципом, как это утверждали в сотнях работ до. Бернета и после него? «Учение о числене принадлежит, конечно, к древнему пифагореизму. До второй половины V в. у нас нет о нем ни одного надежного свидетельства», — так оценивал ситуацию О. Жигон ¹⁶. В таком случае, следует выяснить, что занимало у Пифагора «вакантное» место первоначала, у кого возникла числовая философия и как она былаперенесена на основателя школы и его непосредственных продолжателей. Для этого необходимо выйти за рамки раннего пифагореизма.
 

      Судя по сохранившимся свидетельствам, Филолай был первым из пифагорейцев, кто рассматривал число с философской точкизрения, хотя и он лишь частично оправдывает наши ожидания. Космос Филолая возник и состоит вовсе не из чисел или телесныхединиц, а из вещей беспредельных (неограниченных) и пределополагающих (ограничивающих)  (44В 1—2). Именно эти два рода вещей сам Филолай называет сущностью (φύσις) и началом (ἀρχή ) всего (44 В 1, 6), никаких других начал у него нет. Число же появляется у Филолая не вонтологическом, а в гносеологическом контексте. (Здесь важно отметить, что из филолаевских фрагментов лишь 1—7, 13 и 17признаются сейчас подлинными ¹⁷)
 

    «Все познаваемое, конечно же, имеет число. Ведь без него невозможно ничего ни помыслить, ни познать». (44 В 4). Следуетли из этого, что вещи состоят из чисел или порождены ими? Такой вывод не только не подразумевается, но и просто исключен,ибо мы уже знаем, из чего состоит мир у Филолая ¹⁸. Как именносвязано число с познаваемым, помогает понять другой фрагмент: «Если все вещи (будут) безграничны, то вовсе не будет ничегопознаваемого» (44 В 3). Итак, то, что безгранично, будь то по числу или по величине, не может быть познано ¹⁹. Существованиеже вещей, которые полагают предел и ограничивают, вносит определенность в этот мир, дает возможность вычислить и измеритьчто-либо, найти его число — т. е. познать²⁰. Заметим, что этуопределенность вносит не число, — оно само является результатом деятельности ограничивающего начала.
 

      Пример такого рода познания дает сам Филолай, когда он излагает основы пифагорейской музыкальной теории. Что такое октавав понимании Филолая? Это отношение одного к двум, квинта — двух к трем, кварта—трех к четырем и т. д. (44 В 6). Установивэти численные отношения, мы тем самым познали гармонические интервалы.
 

    Хотя у Филолая есть то, что можно назвать математической теологией, например посвящение угла треугольника различнымбогам ²¹, ни в одном из его подлинных фрагментов мы не найдем более расширительной трактовки его гносеологического принципа.Тем более напрасно искать у него отождествления чисел и вещей²² или утверждений, что «все есть число». Собственно говоря, этих слов нет ни у одного из пифагорейцев, впервыеони появляются только у Аристотеля.
59

    Но не мог же Аристотель полностью выдумать основной тезис пифагорейской философии, он должен был на что-то опираться! —Безусловно, должен был и опирался, — в частности, на того же Филолая. Обозначим еще несколько таких опорных пунктов.
 

    Выдающийся математик Архит, от которого можно было бы ожидать если не славословий в честь числа, то хотя бы интересак числовой философии, на деле предпочитал заниматься другими вещами. Ничего интересующего нас у него нет. Зато два его современника, Еврит и Экфант, которые как раз ничем не проявилисебя в математике (равно как и Филолай), обнаруживают явный интерес к этому предмету.

    Экфант являет собой пример эклектика, столь характерный для поздних досократиков. В согласии с атомистами он учил, что мирсостоит из атомов и пустоты, но управляется не необходимостью, а разумом, как это считал Анаксагор (51 А 1, 4). По словамАэция, Экфант первым стал считать пифагорейские монады (единицы) телесными (51 А 2). По всей видимости, он называлединицами те мельчайшие тела, из которых состоит мир. Что же из этого следует? Если Экфант действительно первым пришел кидее числового атомизма, то ее никак нельзя проецировать на раннюю школу и приписывать Пифагору. Тому же, кто не согласится с Аэцием, необходимо будет найти следы бытования этойдоктрины в V в., чего до сих пор еще никто не сумел сделать.
 

    Числовой атомизм, который, начиная с П. Таннери и Фр. Корнфорда, приписывали ранним пифагорейцам, оказался в действительности лишь ученой конструкцией ²³. Само по себе существование математического атомизма до атомизма физического (т. е. до середины V в.) в высшей степени сомнительно. Что жекасается попыток интерпретировать парадоксы Зенона в качестве реакции на числовой атомизм ранних пифагорейцев, то они многократно опровергнуты и активных сторонников у этой идеи сейчас нет ²⁴.

    О телесных монадах Экфанта говорится очень кратко, в одном предложении. Если эту идею развить, то такое учение, пожалуй, могло бы называться числовым атомизмом. Странно только, что возникло оно через сто лет после того, как должно было исчезнуть. Ведь почти в каждой работе, посвященной пифагорейской философии, можно прочесть, что открытие иррациональности, сделанное Гиппасом, нанесло сильнейший удар по числовому атомизму. Поскольку ἀριθμός для греческих математиков—это совокупность единиц (Eucl. Elem. VII, def. 2), а диагональ квадрата,будучи несоизмеримой с его сторонами, не может быть выраженани целым, ни дробным числом, то как же вещи могут состоятьиз чисел? При этом забывается, что Гиппас был младшим современником Пифагора и его открытие должно было пресечь развитие числовой философии в самом ее начале. В действитель-
60

ности же мы видим, что на рубеже V—IV вв. Экфант, нимало не смущаясь проблемой иррациональности, приходит к тому, чтоестественно было ожидать от пифагорейцев до Гиппаса! ²⁵
 

    Пифагорейский числовой атомизм, если и начался с Экфанта, на нем, скорее всего, и закончился. Его современник, ученикФилолая Еврит развивал сходные идеи, но в несколько ином направлении. Еще ранние пифагорейцы, создавая теорию так называемых фигурных чисел, составляли из счетных камешков — псефов различные геометрические фигуры: треугольник, квадрати т. п. Отталкиваясь от этих операций, имевших чисто математический смысл, Еврит пришел к тому, что стал выкладыватьиз псефов фигуры человека или, например, лошади. Нарисовавсилуэт человека, он брал определенное число псефов, скажем 250,и выкладывал их так, что они становились как бы границамиего фигуры. Таким образом он «определял» число человека (45 А 2, 3).

    Аристотель рассказывает об этом с полной серьезностью, и все же трудно поверить, что Еврит вкладывал в свои занятиякакой-то глубокий смысл. Стал бы он настаивать, что именноэто, а не какое-либо другое число, есть «число человека»? Впрочем, если он действительно собирался таким образом совершитьпереворот в познании, то сочувствия со стороны современниковон не встретил ²⁶. Ни о каких других его идеях сведений несохранилось, и мы даже не знаем, к каким именно числам онпришел — те, что даются в позднем комментарии к «Метафизике», явно взяты наобум. Но и принимая все это всерьез,невозможно вывести из идеи Еврита отождествление человекаили лошади с числом, ведь Еврит не говорил, что они состоятиз чисел или телесных единиц ²⁷.
 

    Мы исчерпали все заслуживающие внимания примеры, так нигде и не встретив ни главного тезиса пифагорейской числовойфилософии, ни ее сколько-нибудь серьезного развития. Конечно,взгляды Филолая, Экфанта и Еврита также можно объединить подименем числовой философии, однако является ли она продолжением не дошедшей до нас раннепифагорейской доктрины? Каждый из них подходил к числу со своих собственных позиций, ипоскольку эти позиции хорошо понятны в контексте философииэлеатов и атомистов, нет необходимости связывать их с предшествующей пифагорейской философией числа. Не углубляясь в оценку идей трех поздних пифагорейцев, можно сказать, что онинаходились на периферии тогдашней философской мысли. КонецV—первая половина IV в. — это период наивысшего взлета пифагорейской науки и расцвета платоновской философии. На этом фонезапоздалую полемику Филолая с элеатами ²⁸ и модификацию атомистической доктрины Экфантом (не говоря уже о «философии»Еврита) нельзя рассматривать иначе, чем симптомы упадка пифагорейской философии, как собственно и досократическойфилософии в целом.
61

      Значит ли это, что мы присутствуем при кончине числовой философии пифагорейцев, которая умерла, так и не сумев развиться?В каком-то смысле, да. Но непредсказуемое движение человеческоймысли уготовило ей более интересную судьбу — едва угаснув, онавозродилась вновь. Вернее даже сказать, что именно в это время ивозникла доктрина о числе, как о сути всех вещей, отлившись в теформы, в которых ее восприняли последующие поколения. Но сделано это было не пифагорейцами, и даже не Платоном. Своим рождением «пифагорейский» тезис «все есть число» обязан ученикамПлатона, в первую очередь Аристотелю ²⁹.

                                                                * * *

    От Аристотеля дошло больше сведений о пифагорейцах, чем отвсех его современников, вместе взятых. Интерпретации этих сведений посвящено множество работ ³⁰, но, несмотря на значительныйпрогресс в этой области, основные вопросы, возникающие здесь передисследователями, еще не получили удовлетворительного решения.До сих пор, например, остается неясным, на какие источники опирался в основном Аристотель и кого он имел в виду, говоря «пифагорейцы» или «так называемые пифагорейцы».
 

      Насколько далеко современное состояние проблемы от окончательного решения, можно судить хотя бы по разнообразию ответов на второй из этих вопросов, что подразумевает и частичноерешение первого. Э. Франк видел в аристотелевских пифагорейцахАрхита и его учеников, В. Буркерт — Филолая, Дж. Филип — самого Пифагора, в то время как большинство других исследователейпредпочитает видеть в них пифагорейцев «в общем», игнорируя
множество явных разногласий, либо пытается выделить те илииные группы, слои и т. д. Между тем, не решив эти вопросы,невозможно продвинуться в главном и оценить, насколько адекватной была аристотелевская интерпретация пифагорейской философии.
 

    Аристотель, разумеется, понимал, что имеет дело со школой,которая насчитывала к тому времени почти двести лет (Меt. 985 b 24, 1078 b 21), но в его изложении незаметно стремление показать развитие ее идей и представить отдельные этапы. Он характеризует пифагорейцев «в общем» и излагает их взгляды какединое целое. Вместе с тем в ряде мест он отмечает расхождениемежду отдельными группами пифагорейцев (Меt. 986 а 25; De coelo. 300 а 14; De an. 404 а 16), в других случаях это ясно изсамого его изложения. Еще больше отличаются от «общепифагорейской» системы взглядов зафиксированные им же мнения отдельных пифагорейцев.
 

    Здесь мы подходим к самому интересному пункту. Аристотелю,безусловно, были известны учения Алкмеона, Гиппаса и Гиппона,он упоминал о них в своих трактатах. Вероятнее всего, знал они о Менесторе, на которого неоднократно ссылался Феофраст(DK 32). В «Физике» (216 b 26) говорится о некоем Ксуфе, ко-

62
 

торый в позднем комментарии назван пифагорейцем (DК 33). Неменее хорошо Аристотель был осведомлен о взглядах более позднихпифагорейцев, таких, как Филолай, Еврит, Архит. Алкмеону иАрхиту он посвятил два специальных сочинения (D.L. V 25). Ка-залось бы, взгляды этих мыслителей и должны составлять предметего анализа. Наблюдаем же мы совсем другую картину. Упоминания отдельных пифагорейцев в аристотелевских трактатахмалочисленны и гораздо менее информативны, чем изложение «общепифагорейской» философии. Еще более удивителен тот факт,что, упоминая всех этих людей по именам, он нигде не называетих пифагорейцами, а говоря о пифагорейской философии в целом,никогда не приводит ни одного имени.
 

    Получается как бы два непересекающихся направления: отдельно трактуются взгляды конкретных пифагорейцев и отдельно —неизвестно кому принадлежащая числовая философия, которую онназывает пифагорейской. Кто же ее автор? В сохранившихся сочинениях Аристотеля имя Пифагора встречается лишь дважды(Меt. 986 а 30; Rhet. 1398 b 15), причем первый раз в связи сизвестной таблицей десяти протибоположмостей 31. Но в обоих случаях о числе ничего не говорится. Филолая, чью книгу В. Буркертсчитает основным, если не единственным источником Аристотеляпо пифагореизму ³², он упоминает только однажды в малосодержательном пассаже (ЕЕ 1225 а 30) и без всякой связи с числом.Опять-таки о Филолае не говорится, что он пифагореец! Собственно говоря, Аристотель ни одного человека не называет пифагорейцем ³³. Чем это объясняется?
 

    Здесь необходимо вспомнить, что Аристотель, будучи зачинателем историко-философских исследований, подходил к доктринамсвоих предшественников прежде всего с точки зрения собственнойфилософии. (Иного и трудно было бы ожидать от такого оригинального мыслителя.) Изложение взглядов досократиков или платоников интересовало его не само по себе, а как основа для ихкритического рассмотрения в ходе разработки своего учения ³⁴. Поставленная таким образом задача требовала, в свою очередь, систематизации предшествующих учений на основе принципов, выработанных самим Аристотелем.
 

    Стоит ли удивляться тому, что в ходе выполнения этой задачиАристотель неоднократно прибегал к натянутым и просто неверныминтерпретациям? Признание этого очевидного факта не имеетничего общего с бытующим сейчас мнением о том, что он систематически искажал и попросту не понимал учений досократиков.Не следует, однако, впадать и в другую крайность, доказывая,что устами Аристотеля везде глаголет истина. Г. Чернисс убедительно показал, что даже своему учителю Платону он иногдаприписывал такие взгляды, которые не только отсутствуют вдиалогах Платона, но и прямо им противоречат. Так было, например, с доктриной о числах как неких промежуточных сущностях между идеями и вещами, с учением о единице и неопределенной двоице и т. д.³⁵
63

    Можно полагать, что и в случае с пифагорейцами мы сталкиваемся с подобной же тенденцией. Это тем более вероятно, что здесьперед Аристотелем стояла гораздо более сложная проблема. Взявшись за анализ философских доктрин пифагорейцев, он неизбежно оказывался перед выбором: либо излагать учение каждого из них в отдельности — тогда станет ясным, что все ониразличны, либо представить их как единое целое — тогда для нихнужен некий общий знаменатель, который бы характеризовал всюшколу и одновременно отличал ее от философов других направлений. Почему же именно число было выбрано этим общим признаком? По-видимому, потому что некоторые поздние пифагорейцы действительно кое-что говорили о числе, тогда как милетцы,элеаты или атомисты вообще ничего не говорили. Отыскать другойобщий признак Аристотель, скорее всего, просто не сумел, ибосделать это в самом деле чрезвычайно трудно.
 

    Ведь и в современной истории философии не только не решена,но, по существу, и не поставлена проблема: что общего в ученияхПифагора, Гиппаса, Алкмеона, Гиппона, Менестора, Филолая, Архита, Экфанта, Еврита и других представителей пифагореизма?Причина такой нерешительности ясна: для того, кто знаком с ихдоктринами, надежда найти в них общую основу кажется оченьслабой. Но если уж стремиться к выявлению «общепифагорейской доктрины», то искать ее нужно в учениях конкретных пифагорейцев, а не в неизвестно кому принадлежащей числовой философии. Трудно представить, что наряду с перечисленныминами мыслителями существовали еще какие-то неизвестные пифагорейцы, которые в анонимных и бесследно исчезнувших трактатах развили философию числа, изложенную у Аристотеля.Или следует предполагать наличие устного, но тщательно оберегаемого учения, к которому неожиданным образом получил доступименно Аристотель — и никто, кроме него?
 

    Поиск в этом направлении вряд ли даст какие-либо результаты.Слишком многое говорит за то, что числовая философия, представленная у Аристотеля, создана не безвестными пифагорейцами,а им самим. Одной из причин ее появления было то обстоятельство, что Аристотель рассматривал пифагорейцев как предшественников математически окрашенной философии Платона (Меt. 987 b 22 еtс.). В этом он был не одинок — Спевсипп и Ксенократтакже, по-видимому, проецировали на пифагорейцев собственноетолкование платоновских доктрин. Во всяком случае, именно кним восходят некоторые идеи, которые, начиная с III в. до н. э.,фигурируют как специфически пифагорейские ³⁶. Как показал В. Буркерт, известное отождествление точки с единицей, двойкис линией, тройки с плоскостью («первая», т. е. простейшая плоскость — треугольник) и четверки — с телом (пирамида) родилосьиз интерпретации Спевсиппом и Ксенократом платоновского «Тимея» ³⁷. Эта идея представлена, в частности, во фрагменте изтрактата Спевиппа «О пифагорейских числах» (44 А 13).
64

    В. Буркерт полагает, что Аристотель четко различал пифагореизм и платонизм и в отличие от платоников не приписывалпифагорейцам собственных идей. Действительно, излагаемая Аристотелем числовая философия пифагорейцев отличается от того, чему учили платоники. Но объясняется это тем, что переднами аристотелевская интерпретация пифагореизма, которая ине могла быть похожей на взгляды Спевсиппа и Ксенократа, ибопредставляла собой попытку втиснуть в понятия и схемы его собственной философии то, что принадлежало совсем иному образумыслей. Кроме того, создается впечатление, что математическаяфилософия платоников основывалась не столько на философскихвзглядах пифагорейцев, сколько на развиваемой ими математике,тогда как Аристотель был склонен видеть в пифагорейцах именнофилософских предшественников платонизма.
 

    Конечно, Аристотель использовал доктрины отдельных пифагорейцев конца V—первой половины IV в., но, опираясь на них,он создал такое учение о числе, которого в пифагореизме никогдане было. А поскольку подтвердить его Аристотель почти ничемне мог, он прибегает к оригинальному решению: тезис «все естьчисло» он приписывает всей школе целиком и никому в отдельности, а разбирая взгляды конкретных пифагорейцев, никогда неговорит об их принадлежности к этой школе. Вероятно, это должнобыло смягчить бросающиеся в глаза противоречия между числовойдоктриной и зафиксированными самим же Аристотелем взглядамиранних пифагорейцев. В «Метафизике», например, нескoлько разутверждается, что никто из пифагорейцев ничего не говорит отелесных началах (Меt. 989 b 30, 990 а 16—18), между тем Гиппас полагал, что в основе всего лежит огонь (Меt. 984 а 7),а Гиппон — вода (Меt. 984 а 4). Согласно Аристотелю, пифагорейцы все объясняли при помощи количественных характеристик,а у Алкмеона и Менестора мы находим лишь качественные противоположности, главные из которых — теплое и холодное (Меt. 986 а 27; 32 А 5). Пифагорейцы считали душу гармонией (De an. 407 b 27; Роl. 1340 b 18), а Гиппон писал, что она состоитиз воды (De an. 405 b 5). В целом Аристотель приводит четыре(!) совершенно различных пифагорейских взгляда на душу ³⁸, никак не объясняя этот странный факт.

    Учения ранних пифагорейцев настойчиво сопротивляются тому,чтобы связывать их с числовой доктриной. Фактически сам Аристотель лишний раз подтверждает, что в основе философииприроды известных ему пифагорейцев лежали телесные начала исвязанные с ними качества, — в этом они ничем не отличалисьот других досократиков. Если Пифагор и утверждал, что «все естьчисло», его последователи оказываются совершенно непохожимина адептов, упорно повторяющих то, что «Сам сказал». Кстати,само выражение αὐτὸς ἔρα впервые встречается лишь у Цицерона(De nat. deor. 1.5, 10) и вполне может восходить к псевдопифагорейским трактатам, написанным на дорийском диалекте. Но и втом случае, если они являются промежуточным источником и
65

этовыражение возникло в акусматической традиции, ясно, что оно относилось к религиозным доктринам, а не к научным и фило-софским теориям. Так мог говорить какой-нибудь приверженец метемпсихоза, пифагорейские же ученые и философы отнюдь не страдали недостатком самостоятельности и оригинальности.
 

    Но и учитывая эти качества, трудно понять, каким образом они смогли избежать влияния центральной идеи основателя школы. Или, может быть, вместо искусственного противопоставления пифагорова числа и качественных начал ранних пифагорейцев постараться найти преемственность в их взглядах? В сущности, для этого необходимо только одно: отбросить идею о том, что в основе философии Пифагора лежало учение о числе. После того, что говорилось выше об учениях пифагорейцев V в., это не составит особого труда.
 

    Начнем наше доказательство от противного: предположим, что философия числа, содержащаяся у Аристотеля, принадлежит самому Пифагору. Что она собой представляет? Аристотель дает три различных и взаимно противоречивых варианта этой доктрины, а это верный признак того, что мы имеем дело с его собственной интерпретацией 39. Во-первых, вещи являются числами в том смысле, что числа служат материальной основой мира: "...они число принимают за начало и как материю для существующего, и как [выражение] его состояний и свойств" (Met. 986 a 17), "сами вещи суть числа" (Met. 987 b 28). Во-вторых, пифагорейцы уподобляют вещи числам: " в числах... много сходного с тем, что существует и возникает" (Met. 985 b 27), вещи существуют через подражание числам" (Met. b 11). В третьих, элементы чисел являются одновременно и элементами вещей: "элементы чисел суть элементы всего существующего" (Меt. 986 а 1).

    Очевидно, что второе положение противоречит первому: уподоблять числу можно только то, что им не является. Между тем Аристотель настойчиво повторяет, что число у пифагорейцев — это именно материальное начало, хотя и не приводит в подтверждение этого ни одного конкретного примера. Мы так и не можем сказать, какие именно вещи или элементы пифагорейцы отождествляли с числами. Зато можно смело утверждать, что о самостоятельном существовании числа вне физического мира они ничего не говорили (Ме1. 987 b 28, 1080 b 17; 1086 b 16; Рhys. 203 а 6). Точнеесказать, что число было для них не самостоятельной сущностью,а всегда числом чего-то ⁴⁰. Но эта черта характерна для всех досократиков: никто из них не говорил о независимом существованииабстракций просто потому, что деление мира на материальное иидеальное еще не сложилось ⁴¹. Телесными были не только τὸ ἄπειρον Анаксимандра или τὸ ἐόν Парменида, но и Φιλία  Эмпедокла, Νοῠς Анаксагора и т. д.⁴²
66
 

    Подчеркивая телесность пифагорейского понимания числа, Аристотель явно хотел отделить эту школу от Платона и егоучеников, впервые поставивших вопрос об онтологическом статусеабстракций, в том числе и математических ⁴³. Поскольку пифагорейцы не говорили, подобно Платону, что число относится к мируидей и не считали его абстракцией, как сам Аристотель, значит,их число материально — вероятно, так можно восстановить логикуаристотелевской мысли. Однако не считать число идеальным отнюдь не то же самое, что считать его материальным. Было ливообще у пифагорейцев философское определение числа, неизвестно, вполне вероятно, что их удовлетворяло чисто математическоеопределение: число — это совокупность единиц (Aristox., fr. 23 Wehrli)⁴⁴. Во всяком случае, сам Аристотель пишет, что числопифагорейцев — это математическое число, и никакого другого онине знают (Меt. 1080 b 16, 1083 b 13).

    Идея о вещах, состоящих из материальных чисел, давно уже встречала возражения, ее стремились элиминировать даже те, ктоне отрицал самой числовой философии пифагорейцев ⁴⁵. Однако итретье положение Аристотеля выглядит ничуть не лучше: оно такжепротиворечит первым двум и построено отнюдь не в духе философииVI—V вв. Согласно Аристотелю, пифагорейцы считали, что στοιχεῖα вещей — это ρέρας и ἄπειρον, а чисел — περιττόν и ἄρτιον, отождествляя при этом предел с нечетным, а беспредельное с четным. Обеэти пары действительно стоят на первом месте в таблице противоположностей, которая, по словам Аристотеля, принадлежит однойиз групп пифагорейцев (Меt. 986 а 22). Таблицу эту давно принятосчитать результатом поздней систематизации ⁴⁶, хотя основные ееидеи могут восходить и к раннему пифагореизму. Вполне вероятнотакже, что некоторые пифагорейцы IV в. связывали четное с беспредельным, а нечетное с пределом (каким образом, мы сейчас выяснять не будем) ⁴⁷, но где указания на то, что они их отождествляли?Их не найти даже у Филолая. Остальные восемь парпротивоположностей также в той или иной степени связаны друг сдругом, что отнюдь не говорит об их тождественности.
 

    Нет необходимости подробно доказывать, что понятие στοιχεῖον отнюдь не восходит к пифагорейской школе. Пифагорейские математики делили числа на четные и нечетные, но учение о том, что περιττόν и ἄρτιον являются «элементами» чисел, относится не к математике, а к философии и в пифагореизме оно не засвидетельствовано. Вообще разделение мира надва вида сущностей (вещи и числа) с последующим соединениемчерез отождествление их первоэлементов могло появиться толькопосле Платона. Таким образом, третья формулировка числовойдоктрины, равно как и первая, является интерпретацией самогоАристотеля ⁴⁸.
 

    Остается лишь положение о том, что пифагорейцы уподобляливещи числам. Здесь мы впервые становимся на более или менее твердую почву. Во-первых, об этом говорит не только Аристотель, нои Аристоксен: Пифагор продвинул вперед арифметику, πάντα τὰ πράγματα ᾀπεικάζων τοῖς ᾀριθμοῖς τά τε γὰρ ᾀλλα ᾀριθμὸς ἔχει (fr. 23 Wehrli) ⁴⁹. Во-вторых, у Аристотеля имеется несколько примеров подобных уподоблений (Меt. 985 b 29—30, 1078 b 21; ЕN1132 b 21), известных и по другим источникам.

67

    Впрочем, если вглядеться, что именно уподобляется, эти примеры скорее разочаруют того, кто занимается поисками числовойфилософии Пифагора. Как мы уже говорили, до Еврита неизвестныслучаи уподобления числам чувственно воспринимаемых вещей,и очень похоже, что Еврит первым пошел по этому пути (45 А 2).Сохраненная Аристотелем традиция древнее Еврита, но она ведетсовсем в другом направлении. В ней говорится не о вещах, а обабстрактных, чаще всего этических понятиях: справедливость уподобляется четверке, брак — пятерке, здоровье — семерке и т. д. Достаточно ли было Аристотелю подобных изречений, чтобы воскликнуть: «Да у них все есть число!»? Ответить на этот вопроснелегко, но гораздо труднее найти более серьезные подтвержденияэтой «доктрины», кроме упомянутых идей Филолая, Экфанта иЕврита, да еще нескольких акусм.

    В тех случаях, когда сам Аристотель пытается это сделать,отчетливо видна его тенденциозность. Разбирая астрономическуюсистему Филолая, он говорит, что пифагорейцы настолько привержены числу 10, что специально выдумали десятое небесноетело — противоземлю (Меt. 986 а 11). Однако из другого егопассажа следует, что противоземля была введена для объяснениябольшей частоты лунных затмений по сравнению с солнечными(De coelo 293 b 21)⁵⁰. Известно, что Филипп Опунтский выступал против объяснения лунных затмений противоземлей (58 В 36), — следовательно, он знал, что она была введенаименно для этого.
 

    Итак, из того, что Аристотель говорит о числе, к Пифагорув лучшем случае можно отнести уподобление числам некоторыхэтических понятий, как о том говорит псевдоаоистотелева «Большая этика» (1182 а 11). Уподобления эти иногда не лишены остроумия (справедливость—это воздание равным за равное или2 x 2), но извлечь из них глубокий философский смысл невозможно.Едва ли его стремился вложить в эти изречения и сам их автор.Акусматическая традиция показывает, что некоторые пифагорейцыверили в магическую силу числа, но даже если эта тенденциявосходит к Пифагору, сколько-нибудь отчетливой философскойдоктрины на ее основе не сложилось.
 

    Становится очевидным, что на «числовой основе» философию Пифагора реконструировать не удается. В то же время задача этавовсе не безнадежна. В сочинениях того же Аристотеля разбросанонемало идей, восходящих, по всей вероятности, к Пифагору. Прежде всего, это касается пифагорейской космогонии, о которой сохранилось несколько упоминаний (Меt. 1091 а 13; Phys. 213 b 22; Fr. 201 Rose). Согласно этой космогонии, мир образуется извзаимодействия двух начал — πέρας и ἄπειρον, причем последнеемыслилось как беспредельное воздушное пространство (πνεῠμα),
68

окружавшее наш мир, и одновременно как пустота (κένον). Ближайшая часть этой беспредельной пневмы вдыхается внутрьмира и ограничивается пределом. Далее эта часть пневмы разграничивает природные вещи, положив тем самым начало их существованию .
 

    Несмотря на неясность многих деталей пифагорейской космогонии, можно с определенностью сказать, что числа в процессепорождения мира никак не участвуют, τὸ ἕν, которое встречаетсяв одном из свидетельств (Меt. 1091 а 16), —это отнюдь не единица,а единое, весь мир в целом ⁵². Попытки Аристотеля связать космогонический процесс с числом (Phys. 213 b 26) показывают, чтоопоры в пифагорейской традиции у него не было.
 

    О древности пифагорейской космогонии говорит ее архаический характер и отождествление воздуха с пустотой, опровергнутое Эмпедоклом и Анаксагором. Критика этой космогонииКсенофаном, утверждавшим, что божество, которое он отождествлял со всем миром, не дышит (21 А 1.25), также указываетна VI в.⁵³ «Именно в это время, — писала К. де Фогель, — сразуже после милетцев и в качестве реакции на них, должно быловозникнуть такое дуалистическое объяснение космоса. Именноздесь, в противоположность ἄπειρον Анаксимандра, был постулирован творческим умом настоящего философа принцип ограничения, названный πέρας»⁵⁴.
 

    В какой мере учение Пифагора, в частности, его ἀρχαί — πέρας и ἄπειρον, — оказали влияние на философские взгляды егопоследователей? Прежде всего отметим, что никакой общепифагорейской философии не существовало, каждый из пифагорейцевразвивал собственную систему взглядов. В каких-то чертах онамогла быть сходной с идеями других пифагорейцев и самого Пифагора, но нет ни одной философской доктрины, которую быразделяли все пифагорейцы.
 

    Для Гиппаса началом был огонь, в этом он близок к Гераклиту(их и упоминают часто вместе), но противостоит Гиппону, началомкоторого была вода. Гиппон, в свою очередь, совершенно не похожна своего младшего современника Филолая — в выборе ἀρχή он следовал за Фалесом, хотя и аргументировал свой выбор другимисоображениями. Дуализм, идущий от противоположных начал Пифагора, заметен у Алкмеона, Менестора и Филолая, но с учением Гиппаса ничего общего не имеет ⁵⁵. Гиппас и Гиппонразвивали космогонические концепции, Алкмеону же и Менесторуэти проблемы были совершенно чужды. На Филолая оказала влияние философия Парменида, Менестор и Гиппон заимствовалинекоторые идеи Эмпедокла, Экфант следовал за атомистами иАнаксагором. Одни пифагорейцы избрали в качестве начал природные стихии (огонь, воду), другие—метафизические сущности (πέρας и ἄπειρον), а Алкмеон и Менестор вообще говорили необ элементах, а о качествах (холодное — горячее, влажное — сухоеи т. п.). Некоторые пифагорейцы считали наш мир единственным(51 A 3; Arist. Fr. 201 Rose), другие верили в множественностьмиров Heracl. Pont. Fr. 113 Wehrli).
69

    Почему столь велики доктринальные разногласия в пифагорейской школе? Прежде всего потому, что она возникла не какфилософская школа, и принадлежность к ней никогда не определялась следованием совокупности определенных доктрин⁵⁶. Именно поэтому наши источники называют пифагорейцами такихоригинальных мыслителей, как Парменид или Эмпедокл. Первоначально пифагорейцами называли людей, принадлежавших к пифагорейскому политическому сообществу, гетерии ⁵⁷, а затем итех, кто имел учителей-пифагорейцев и/или занимался научнымиисследованиями в одной из областей, в которых проявили себяпервые последователи Пифагора: в математике, астрономии, акустике, а также в медицине и связанных с нею науках о живойприроде. В научном плане пифагорейцы были близки друг к другугораздо больше, чем в философском.

                                                              * * *
 

    Вернемся еще раз к роли числовых представлений в раннегреческой мысли. Всякое ли стремление опереться на исчисляемую закономерность является числовой философией? Одно дело — утверждать, что чувственно воспринимаемые вещи состоятиз единиц, другое — верить, что все в мире устроено в согласиис числовым принципом, и третье — искать в природе конкретныечисловые закономерности. Перед нами не различные ступени числовой философии, а разнородные направления, и если первыедва действительно могут называться «философией числа», то впоследнем направлении двигалась научная гипотеза. Именно здесь оказалось возможным не только выдвижение идей, но иих проверка, которая и привела Пифагора к открытию численного выражения гармонических интервалов. Это открытие положило начало пифагорейской акустике, опиравшейся как наматематический расчет, так и на физический эксперимент, сдругой стороны, оно должно было способствовать и развитиюарифмологических спекуляций, которые стремились выразить числом то, что им невыразимо. Однако арифмологические спекуляции существовали в греческой культуре до и помимо Пифагора ⁵⁸ , у пифагорейцев же они были побочным продуктомразвития математических исследований, а не сутью их философии природы.
 

    К мистике чисел часто относят вещи, в действительности имеющие характер научных гипотез, например, идею небеснойгармонии ⁵⁹. Вопреки идущим от Ямвлиха и Порфирия представлениям о том, что небесная гармония — это некая мистическая доктрина, сохранившиеся у Аристотеля сведения показывают, что перед нами, в сущности, физическое учение(De Coel. 290 b 12; Fr. 13 Rose). Пифагорейцы-предшественники Архита утверждали, что звук
70
 

порождается движением(18 A 13) и без движения звука не бывает (47 В 1). Следовательно, каждое движение должно сопровождаться звуком — этотвывод напрашивался сам собой. И если небесные тела находятсяв постоянном движении, то они должны издавать звуки, пустьдаже мы их не слышим. Согласно пифагорейской модели, тела,находящиеся ближе к центру, движутся более медленно и издаютнизкий звук, а с увеличением расстояния от центра скоростьдвижения и высота звука увеличиваются. Соответствие расстояний между небесными телами числам гармонических интерваловносит в этой концепции вторичный характер, являясь своего родаматематическим оформлением первоначальной физической гипотезы. Но и эта идея, оказавшись неверной, двигалась вправильном направлении: между скоростями движения планет иих расстояниями до центра действительно существует математически формулируемая закономерность, открытая Кеплером.
 

    Насколько мало связана идея небесной гармонии с предполагаемой пифагорейской числовой философией, показывает тот факт,что уже Анаксимандр располагал свои небесные круги в соответствиис числовым принципом. Данные им расстояния между светилами (вотличие от числа этих светил и их взаимного расположения) ничутьне лучше и не хуже тех, которые предлагали пифагорейцы, — чтомешает нам в таком случае объявить Анаксимандра родоначальникомчисловой философии ⁶⁰?
 

    У многих досократиков мы находим склонность к тем или инымчислам, что отнюдь не обязательно объясняется влиянием идейПифагора. Эмпедокл учил, что мир состоит из четырех элементов.Почему именно из четырех, а не из двух, как у Парменида? Вероятно,потому, что такое количество Эмпедокл считал необходимым и достаточным, а не из-за особой предрасположенности к четверке. Егомладший современник Ион Хиосский, наоборот, доказывал, что всесуществует по три и начал мира всего три: огонь, воздух и земля(36 A 6). В данном случае создается впечатление, что выбор Ионадиктовался сознательной полемикой с Эмпедоклом и Парменидом,а не одной лишь приверженностью к числу три. Рассуждая по аналогии, упрек в следовании пифагорейцам можно адресовать иАристотелю: у него подлунный мир тоже состоит из четырех элементов, ни одним не меньше, не больше!
 

    Понятно, что далеко не каждого, кто стремится что-либо сосчитать, следует подозревать в симпатиях к пифагорейцам. Ивсе же есть примеры, когда о влиянии их идей можно говоритьс известной степенью уверенности. Правда, в этих случаях речьидет не столько о мистике и даже философии числа, сколько овоздействии математических открытий пифагорейцев на естественнонаучные взгляды. Вот, например, как отразились пифагорейскиепредставления о пропорции в гиппократовском трактате «О диете»:«Если бы, действительно, было возможным найти для природыкаждого человека правильную пропорцию пищи по отношению купражнениям, причем без неточностей избытка или недостатка;это было бы верным путем к его здоровью» (De victu 1.2). Поисками числовых соотношений еды, питья и физических упражнений занимались и пифагорейские врачи (58 D 1).
71

    Не менее интересный материал обнаруживается у Эмпедокла, полагавшего, что различные части человеческого организма состоятиз четырех элементов, находящихся друг к другу в определеннойпропорции (31 В 96—98). Например, кости состоят из двух частейводы, двух — земли, и четырех — огня, нервы из одной части огня,одной — земли, и двух — воды и т. д. В этих наивных на первыйвзгляд рассуждениях многие видят если не открытие, то прозрениеидеи химической формулы ⁶¹.
 

    Можно было бы привести еще несколько аналогичных примеров, но и без того ясно, что математические представленияслужили одним из ценных инструментов человеческой мысли, осваивавшей тот огромный и разнородный материал, который является предметом естествознания. Если далеко не все шаги вэтом направлении были плодотворны, то в каждом из них чувствуется живой интерес к познанию окружающего мира, стольдалекий от бесплодных нумерологических ухищрений неопифагорейцев и неоплатоников. Тому, кто ищет сокровенные тайны,скрытые в пифагорейском Числе, следует обратиться .к Ямвлиху,но не к Пифагору.

                                                    ПРИМЕЧАНИЯ

1 Frank E. Plato und die sogenannten Pythagoreer. Halle, 1922.
2 Burkert W. Weisheit und Wissenschaft: Studien zu Pythagoras, Philolaos und Platon. Nurenberg, 1962. Мы используем расширенный английский перевод этой книги:Lore and science in Ancient Pythagoreanism. Cambridge (Mass.), 1972.
3 Philip I. Pythagoras and Early Pythagoreanism. Toronto, 1966; Vogel C. de.Pythagoras and Early Pythagoreanism. Assen, 1966.
4 Fritz K. von. Der Geschichter der antiken Naturwissenschaft. B.; N. Y., 1971; Idem. Pythagoras // RE. Bd. 47; Waerden B. L. van der. Die Pythagoreer: ReligioseBruderschaft und Schule der Wissenschaft. Zurich, 1979.
5 Лебедев А. В. Фалес и Ксенофан // Античная философия в интерпретацияхбуржуазных философов. М., 1981. С. 1—16.
6 Библиографию вопроса см.: Жмудь Л. Я. Пифагор в ранней традиции // ВДИ.1985. № 2.
7 Хотя ни одного фрагмента книги Гиппаса не сохранилось, следует полагать,что она все же существовала. Достаточно детальные сведения о его научныхдостижениях едва ли могли сохраниться в устной традиции. См.: Burnet J.Greek philosophy. I. Thales to Plato. L., 1914. P. 70.
8 Дильс Г. Античная техника. М.; Л., 1934. С. 29. Впервые эту идею высказалЭ. Роде (Rohde E. Die Quellen des lamblichus in seiner Biographic des Pythagoras//Kleine Schriften. Tubingen, 1901. Bd. II. S. 171).
9 Timpanoro Cardini M. I Pitagorici. Testimonianze e frammenti. Firenze, 1964. FascIII. P. 38—39.
10 Burkert W. Op. cit. P. 105, n. 40.
11 Thesleff H. Pythagorean writings of the Hellenistic Period. Abo, 1965.
12 Timpanaro Cardini M. Op. cit. P. 39.
13 Мы касаемся здесь лишь тех ранних пифагорейцев, о философском учениикоторых сохранились какие-либо сведения. О Пароне и Петроне (не упомянутыхв каталоге) см.: Burkert W. Op. cit. P. 114, 170
72

14 По поводу «секретности» раннего пифагореизма см.: Жмудь Л. Я. Научныезанятия в раннепифагорейской школе: (По источникам V—IV вв. до н. э.) //Проблемы античного источниковедения. М.; Л., 1986.
15 Burnet J. Early Greek philosophy. L., 1920. P. 107.
16 Gigon 0. Der Unsprung der griechischen Philosophic: von Hesiod bis Pannenides.Basel, 1945. S. 142.
17 Burkert W. Op. cit. 238—277; Kirk G., Raven J; Schofield M. The Presocraticphilosophers. 2nd ed. Oxford, 1983. P. 324.
18Burns A. The fragments of Philolaus and Aristotle's account of Pythagorean theories in Metaphysics A//CeM. 1964. Vol. 25. P. 107.
19 «Филолай, вероятно, имел в виду, что если бы вещи не были исчислимы, томы не смогли бы ни думать, ни узнать о них», —отмечает М. Шофильд (Kirk G.,Raven J., Schofield M. Op. cit. P. 327).
20 Nussbaum M. Eleatic conventionalism and Philolaus on the conditions of thought//HSCPh. 1979. Vol. 83. P. 92—93. Ранее М. Нуссбаум отмечает по поводуфрагмента В 4: «Обычно принято полагать, что в этом фрагменте мы встречаемкакую-то особую пифагорейскую, теорию о магической силе чисел, понимаемых
как особые самостоятельные сущности. Я хотела бы доказать, что нам следуетпереводить и интерпретировать этот фрагмент самым прямым и обычнымпутем... Он имеет смысл на совершенно обычном уровне, без введения какого-либо внешнего доктринального аппарата» (Ibid. P. 88).
21 Hiibner W. Die geometrische Theologie des Philolaus//Ph'lologus. 1980. Bd. 124,H. 2.
22 Во фр. В 7 Филолай называет Гестией (Срединным огнем) то, что возникло
первым и находится в центре (небесной) сферы. Одновременно τὸ πρᾶτον ᾁρμοσθέν = τὸ ἕν.  Весь контекст показывает, что под τὸ ἕν понимается не числовая единица, а единое, т. е. то, что получилось после соединения (ᾁρμοσθέν) τὰ ἄπειρα καὶ τὰ περαίνοντα. Такое понимание фр. В 7 отражено и в WortindexВ. Кранца. Напротив, во фр. В 8 (который считается неподлинным) Ямвлихперетолковывает слова Филолая уже в своем смысле: «Согласно Филолаю,единица (μονάς) — начало всего: разве он не говорит, что ἕν ἀρχὰ πάντων?»
23 Furley D. J. Two studies in Greek Atomists. Princeton, 1967. P. 44—56.
24 Burkert W. Op. cit. P. 285—288; Kirk G; Raven J., Schofield M. Op. cit.P. 277—278.
25 Попытки датировать Гиппаса серединой V в. неудовлетворительны. Он регулярно упоминается рядом с авторами конца VI — начала V в., например с Гераклитом(18 А 7, А 1а), Ласом из Гермионы (18 А 13), и изображается как участникполитического выступления против Пифагора конца VI в. (18 А 5).Феофраст отзывается и нем явно иронически (45 А 2).
27 Kirk G., Raven J. The Presocratic philosophers. Oxford, 1961. P. 313—317.
28 См.: Nussbaum M. Op. cit. P. 82 ff.
29 О Спевсиппе и Ксенократе см.: Burkert W. Op. cit. P. 53 ff.
30 См., например: Zeiler E. Die Philosophic der Griechen. 4. Aufl. Leipzig, 1887.Bd. I. S. 343 ff.; Gilbert 0. Aristotles' Urteile liber die Pythagoreische Lehre //AGPh. 1909. Bd. 22; Frank E. Op. cit.; Cherniss H. Aristotle's criticism ofPresocratic philosophy. Baltimore, 1935; Burns A. Op. cit.; Philip J. Op. cit.,passim; Burkert W. Op. cit. P. 28 ff.
31 Как давно уже показал И. Вахтлер, нет никаких оснований видеть интерполяцию в упоминании Пифагора в кн. Л «Метафизики» (Wachtler I. DeAlcmaeone Crotoniata. Leipzig, 1896. P. 1 sqq.
32 Burkert W. Op. cit. P. 235—238.
33 Cherniss N. Op. cit. P. 385. Недоразумение с «пифагорейцем Пароном» исчерпывающе объяснил В. Буркерт (Burkert W. Op. cit. P. 170).
34 Этого не отрицает даже У. Гатри, стремившийся умерить критицизм по отношению к Аристотелю, который усилился после работ Г. Черниса(Guthrie W. K. C. Aristotle as a historian of philosophy//JHS. 1957. Vol. 77.
35 Cherniss H. The riddle of the Early Academy. Berkeley, 1945. P. 7 ff, 72 ff.
36 Собственно, уже Феофраст приписывает пифагорейцам учение о единице инеопределенной двоице (58 В 14), созданное в платоновской Академии(Burkert W. Op. cit. P. 57 f., 62 ff.).
37 Burkert W. Op. cit. P. 23 f.. 55 f.. 66—69.
73

38 Kirk G., Raven J. Op. cit. P.
39 Cherniss H. Aristotle's criticism... P. 386 ff.
40 Nussbaum M. Op. cit. P. 89—92.
41 Guthrie W. K. C. A history of Greek philosophy. Cambridge, 1963. Vol. 1. P. 64.
42 Samburski S. The physical world of the Greeks. L., 1960. P. 18—19, 82; KrafftFr. Geschichte der Naturwissenschaft I. Freiburg, 1971. S. 237, 257.
43 Cherniss H. Aristotle's criticism... P. 36 f.
44 Это же определение дается и у Евклида (Eucl. Elem. VII, def. 2).
45 См. напр.: ZeUer E. Op. cit. S. 349; Gilbert 0. Op. cit. S. 40 f.; Burns A.Op. cit. P. 112—115; Kirk G; Raven J; Schofield M. Op. cit. P. 333.
46 Burkert W. Op. cit. P. 51 ff.; Kahn Ch. Pythagorean philosophy before Plato//The Presocratics / Ed. A. Mourelatos. N. Y., 1974. P. 170.
47 См. напр.: Taylor M. E. Two Pythagorean philosophems // CR. 1926.Vol. 40.
48 Cherniss H. Aristotle's criticism... P. 17, 44—45, 390.
49 Показательно, что Аристоксен использует то же выражение, что и Филолай
50 Burnet J. Early Greek philosphy. P. 303; Dreyer J. L. E. A history of astronomyfrom Thales to Kepler. N. Y., 1953. P. 47.
51 Интересную подробность, восходящую, вероятно, к Аристотелю, сообщает ИоаннФилопон: «Пифагорейцы говорят, что вдыхаемая небом пустота и воздух отделяют животных от растений» (De gen. anim. comm. P. 107).
52 Cherniss H. Aristotle's criticism... P. 39.
53 Kahn Ch. Op. cit. P. 183—184.
54 Vogel C. de. Philosophica. Pt I // Studies in Greek Philosophy. Assen, 1970. P. 85.
55 Gruppe 0. Uber die Fragmente des Archytas und der alteren Pythagoreer. B.,1840. S. 60.
56 На политическое происхождение термина Πυθαγόρειοι указывал уже Э. Целлер(Zeiler E. Op. cit. S. 314. Anm. I). См. также: Minor E. Early Pythagorean politicsin practice and theory. Baltimore, 1942. P. 15 ff.; Burkert W. Op. cit. P. 30. N 8.
57 См. напр.: Usener H. Dreiheit//RhM. 1903. Bd. 58; Roscher W. H. Die Siebenund Neunzahl im Kultus und Mythus der Griechen. Leipzig, 1904; Germain G.La mystique des nombres dans 1'epopee homerique. P., 1954.
58 Речь, разумеется, идет о противопоставлении двух одинаково телесных начал,а не о дуализме формы и материи и т. п.
59 Ее принято называть «гармонией сфер», однако это название позднее и потомувводит в заблуждение. Планетные сферы появились только в IV в. у Евдокса,Аристотель же писал просто о небесной гармонии.
60 Ф. Крафт, например, подчеркивает: данные пифагорейцами относительные расстояния между планетами не представляют собой шага вперед по сравнению
с Анаксимандром, и Пифагора нельзя считать основателем такого рода числовыхспекуляций. См.: Krafft fr. Op. cit. S. 220, 228.
61 См., напр.: Гомперц Т. Греческие мыслители. СП., 1911. Т. I. С. 201—204. Овлиянии пифагорейского учения о пропорциях на Гераклита см.: Frаnkel H.A Thought-pattern in Heraclitus//AJP. 1938. Vol. 59.