|
Ностальгия
А. С. Чикишева
Феномен ностальгии в постсоветской массовой культуре
Фундаментальные проблемы культурологии: Сб. ст. по материалам конгресса /
Отв.
ред. Д.Л. Спивак. - М.: Новый хронограф: Эйдос. Т.6: Культурное наследие:
От
прошлого к будущему. - 2009, c. 267-277
| |
«Прошлое — повсюду... Гордимся мы им или отвергаем, помним его или игнорируем,
прошлое вездесуще. В наши дни жизнь буквально пронизана осязаемыми чертами
прошлого»
Д. Лоуэнталь. «Прошлое — чужая страна» |
Интерес к феномену ностальгии неслучаен и объясняется общими тенденциями,
которым подвержены гуманитарные науки, все больше раскрывающие человека как
творца социальных миров. Его субъективные чувства, эмоции, впечатления, обретая
социальную, объективную форму, превращаются в основные конструкты этих миров,
социальные настроение и самочувствие неизменно принимаются во внимание в ходе
исследования социальных объектов. Поэтому ностальгия, прежде бывшая объектом
изучения психиатрии, в лучшем случае психологии, становится темой для
исследования социологического или культурологического. И здесь происходит
принципиальный разворот: признается возможность существования ностальгии как
социального явления, т. е. как характеристики, присущей не только отдельным
индивидам, но и различным социальным группам.
Что же понимается под термином «ностальгия»? Этимологически слово восходит к
греческому языку: оно состоит из двух слов: nostos — возвращение домой и algos —
страдание. В Толковом словаре русского языка 1 слово «ностальгия» имеет два
значения. Первое напрямую связано с изначальным смыслом: ностальгия есть тоска
по родине, по родному дому. Второй смысл — тоска о прошлом, о пережитом, об
утраченном.
По мнению Е. В. Новикова, посвятившего работу исследованию ностальгии 2, именно
второй, более широкий смысл является основным, так как прошлое выступает
предметом ностальгии не только как время, которого уже нет, но и как место,
которого уже нет. Поэтому и родина, и родной дом подпадают под такое
определение. Более того, понятие ностальгии стоит расширить: это может быть
тоска не только по своему прошлому, но и по давно ушедшим эпохам, в которых
ностальгирующий никогда не жил, и даже по эпохам, которых никогда не
существовало в реальности. Б. Рассел противопоставлял память (а ностальгия в
значительной степени основана именно на памяти) воображению только по признаку
отсутствия в случае воображения соотнесенности с прошлыми событиями. «Образы
памяти и образы, порождаемые воображением, не различаются по своим внутренним
свойствам. Их отличает то, что память сопровождается верой, которую можно
выразить словами: «Да, это было»3. Светлана Бойм пишет: «Ностальгия не всегда
ретроспективна,
--------------------------
1 Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. — М., 1998. — С.
422.
2 Новиков Е. В. Ностальгия // Энергия. — 2006. — № 1 — С. 51-56.,
3 Дмитровская М. А. Философия памяти // Логический анализ языка: Культ,
концепты. — М., 1991. — С 83.
268
она может обращаться просто к иным пространствам и другим временам. Ностальгия —
это попытка повернуть время вспять, преодолеть необратимость его течения,
превратить историческое время в мифологическое пространство»4.
Новиков отмечает еще один аспект: ностальгия не есть занятие рядовое, ностальгия
как тоска ни в коем случае не тождественна скуке. Ностальгия — особый вид
экзистенциального состояния человека, т. е. такого состояния, которое является
принципиально важным для осмысления собственной жизни, своей судьбы, своего
положения в мире. Ностальгию можно назвать видом моральной рефлексии. На их
глубинную связь указывает даже их этимологическое сходство: reflexio — лат.
«обращение назад».
В определенном смысле ностальгия есть разновидность личностного кризиса. В
теории систем кризис не тождественен катастрофе, кризис есть высшая точка
развития системы, проходя которую система оказывается перед выбором — либо
изменить принцип существования, либо перейти в фазу катастрофы и погибнуть.
Применительно к человеческой личности эта идея находит отражение в теории
социализации, предложенной Э. Эриксоном 5. По его мнению, человек проходит в
развитии 8 стадий развития идентичности. На каждой его поджидает кризис,
решающийся в положительную или отрицательную сторону. Характер выбора и
определяет дальнейшую жизнь. Таким образом, ностальгируя, человек решает для
себя, будет ли он двигаться вперед или же станет жить, оглядываясь назад.
Аналогичный выбор может делать и социальная группа, если мы воспринимаем ее не
как сумму индивидов, а как неразрывное целое.
Ностальгия имеет двойную связь с реальностью: с одной стороны, ностальгический
миф строится с опорой на реальность, вернее, он отталкивается от нее: люди ищут
в мечте то, чего нет в реальной жизни. С другой стороны, созданная виртуальная
конструкция напрямую влияет на конкретные поступки человека или социальной
группы. Здесь встает одна важная проблема: является ли ностальгия признаком
психологической и социальной незрелости? Ведь за иллюзию прячется лишь тот, кто
не в силах принять жизнь такой, какая она есть, словом, ребенок (вне зависимости
от биологического возраста). С другой — если мы определяем ностальгию как вид
моральной рефлексии, мы должны признать за ностальгирующим субъектом наличие и
значимого опыта, и определенных интеллектуальных способностей, необходимых для
подобных размышлений (абстрактного мышления, способности к самоанализу и т. д.).
Психологи относят ностальгию к сфере переживаний, а переживание, в отличие от
чувства, не подразумевает пассивности субъекта. Напротив, оно представляет
сложную внутреннюю работу, которая включает в себя и воспоминания, и
интеллектуальные усилия, и творческую фантазию.
Ответ на этот вопрос может быть следующим: вывод о степени зрелости субъекта мы
можем сделать на основе результата его размышлений. Если он предпочитает взгляд
назад сегодняшнему дню, то ностальгия выступает как защитный механизм психики.
Похожая ситуация описана С. Мо-эмом в рассказе «Мираж»: молодой человек вынужден
покинуть Родину — Лондон — и уехать на Восток. В течение двадцати лет он упорно
работает, не позволяя себе никаких излишеств, и живет лишь мечтой. Но когда
наконец возвращается домой, своей Англии он уже не находит. Все идет не
--------------------------
4 Бойм С. Общие места: Мифология повседневной жизни. — М., 2002. — С. 297.
5 Эриксон Э. Детство и общество. — СПб., 2002.
269
так, люди изменились, и жизнь стала другой. Он решает вернуться, но в итоге
остается в Хайфоне, промежуточном порту, так и не доехав до Китая. И здесь он
вспоминает уже о жизни в Китае, рисуя себе радужные картины. Автор замечает: «Я
догадался, что на пороге Китая у него просто не хватило смелости. Англия так
горько разочаровала его, что ему теперь страшно было подвергнуть испытанию
Китай... Покуда эта страна скрыта от него, она — его достояние» 6. Заканчивается
рассказ словами: «...перед взором у него сиял мираж...трудно сказать, какой его
ждал конец. Это — в будущем. А он теперь, быть может впервые за всю жизнь,
держал в руках настоящее» 7. Однако индивид (или группа), проанализировав
прошлое, может отдать должное важности накопленного опыта и использовать его для
перехода на новый уровень развития. Тогда можно говорить об успешном преодолении
кризиса и социально-психологической зрелости субъекта.
Как уже говорилось выше, сегодня становится необходимым изучать ностальгию как
социальное явление, обретающее определенные специфические черты и громадное
общественное звучание. Т. е. необходимо говорить не просто о ностальгии, а о
социальной ностальгии.
Социальная ностальгия тоже является тоской по некому идеальному миру, однако
если как психологический термин ностальгия применима к отдельным индивидам, то
субъектом социальной ностальгии оказываются целые классы, слои, большие
скопления людей, в качестве же объекта фигурирует общество в целом. Социальная
ностальгия может быть отнесена к такой социально-психологической характеристике,
как «социальное чувство» — чрезвычайно существенная сторона группового
эмоционального состояния. Однако исследователь социальной ностальгии Г. Е.
Зборовский отмечает, что, помимо эмоциональных, в нее включено и немало
рациональных моментов 8. Ведь речь идет о восприятии общественного строя,
социального порядка и одной эмоционально окрашенной оценкой прошлого не
обойтись. Скорее всего, рациональное и эмоциональное нераздельно, органично
соединены именно в том переживании, которое мы определяем как социальную
ностальгию.
Социальную ностальгию как массовое явление сложно не заметить. Скажем,
ностальгические настроения, пронизывающие Россию (сочувствие огромных групп
населения идеалам, провозглашенным коммунистическим учением), в течение
нескольких лет фиксируются как на уровне здравого смысла, так и в различных
конкретных социологических исследованиях. Затрагивая повседневные интересы масс,
они влияют на их жизненный стиль, установки, ориентиры, поведение,
следовательно, играют важную роль в формировании повседневности и, как результат
этого, отражаются на общем социальном самочувствии, направленности мыслей,
устремлений, ориентируются на прошлое, оживляют в общественном сознании те
элементы советской системы, которые гарантировали относительную стабильность и
благополучие, но это, кстати, не означает, что люди безоговорочно хотели бы
вернуться в прежние времена и полностью отвергают рыночные отношения.
Итак, социальную ностальгию можно определить как создаваемый постфактум об
общественном строе, общественных отношениях, образе жизни, идеалах и целях,
свойственных прошлому.
----------------------------
6 Моэм С. Собрание сочинений. Т. 8. — М., 2000. — С. 222
7 Там же. — С. 223.
8 Зборовский Г. Е. Социальная ностальгия как социологическая проблема //
Проблемы общественного раз> вития в зеркале социологии и экономики. Тезисы
докладов III межрегиональной научной конференции. — Екатеринбург, 2000.
270
Часто этот миф (как и в случае с индивидуальной ностальгией) являет собой
картину одновременно естественную и виртуальную, представляет некий символ,
оперируя которым, пытаются познать повседневную реальность и моделировать мир
сквозь призму высшей реальности, воспринимаемой в виде идеального прообраза (или
архетипа). Социальная ностальгия подчинена закону социального сравнения, когда
настоящее воспринимается и оценивается (чаще всего негативно) благодаря мифу,
сочетающему в себе как реальные, так и выдуманные черты минувшего, выступающего
предметом идеализации и объектом тоски.
Уже упомянутый выше Г. Е. Зборовский предлагает сгруппировать разнослойные
ностальгические настроения, исходя из двух основных стратегий человеческого
бытия: целеполагания и смыслопорождения.
Стратегия целеполагания обеспечивает жизнедеятельностный процесс, имеет
технологически выраженный конструктивный и ценностный характер, рациональна и
направлена на осмысление человеческой деятельности, которая невозможна вне
общества. Поэтому ориентирована на относительные ценности, правила и стереотипы
поведения, действующие в пределах конкретного исторического отрезка. Их
трансформация, частичная или даже полная замена другими, предопределена сменой
старого и становлением нового общественного строя, что естественно приведет к
адаптационным трудностям, болезненно ощущаемым населением, и в конечном итоге —
социальной ностальгии, тоске об утраченном образе жизни и
общественно-экономической стабильности.
Стратегия смыслопорождения обеспечивает собственно процесс жизнетворчества, она
ориентирована на данность событий и явно онтологична. В русле данной стратегии
ностальгия как бы абстрактна, ее носитель ностальгирует не по поводу канувшего в
небытие жизненного уклада, а по некоторым идеальным ценностям, что еще не
претворены в реальную жизнь. Ее причина не в конкретной общественной ситуации, а
в неудовлетворенности бытийными реалиями как таковыми, несоответствие которых
возвышенным представлениям о мире порождает неприятие, отторжение происходящего.
Такая ностальгия в большей степени мифологична.
Исследователи (например, Д. Лоуэнталь) подчеркивают: даже в западных культурах,
основой которых традиционно считается идея социального прогресса, наблюдаются
обращенность к древним истокам нравственности, ностальгическое восхваление
земли-прародительницы, страдания по утерянному природному состоянию. Это
доказывает, что социальная ностальгия не есть исключительно российское явление,
это универсальный социальный феномен, порожденный, как правило, растерянностью
общества перед настоящим. Поэтому можно сделать следующий вывод: будучи по сути
своей обращением в прошлое, социальная ностальгия обусловлена особенностями
настоящего. Она выступает в роли связующего звена между прошлым (которое
воспринимается как образец), настоящим (действия в котором основаны на
идеализированном прошлом) и будущим (которое моделируется как возвращение к
утраченным истокам).
Однако в силу определенных причин российская культура предрасположена к
социальному мифотворчеству вообще и к ностальгии, в частности. Главным образом
это связано с тем, что развитие культуры в России происходило рывками и нередко
кардинально меняло свой вектор от эпохи к эпохе. Поскольку существование
общества «без прошлого» невозможно, ностальгический миф выступал как аккумулятор
значимых норм, ценностей, традиций, которые необходимы для воспроизведения
социальных условий жизнедеятельности.
271
России свойственно именно социально-утопическое проектирование будущего, где
утопия выступает формой политического целеполагания, а способом осмысления
прошлого является миф. Мифологизация прошлого — характерная черта любого
сознания — в России часто имела конъюнктурно-политический оттенок («история есть
политика, опрокинутая в прошлое»).
О. В. Шабурова, исследуя ностальгические настроения в России9, основной причиной
их массового характера называет тупик, в котором оказалось массовое сознание:
старые футурологические схемы не работают, а новые весьма неопределенны. Нет ни
четкого идеологического образа, ни емкой политической метафоры, которые
необходимы для даже самого предварительного описания будущего. И хотя работа
написана 12 лет назад, это утверждение верно и в отношении современной России.
Ю. А. Левада в своем исследовании «человека ностальгического» 10 утверждает, что
с момента зарождения в России общественного сознания его доминантой была
романтическая концепция «счастливого прошлого». Формальные истоки этого феномена
— идеологическое влияние немецкого романтизма и французских течений периода
Реставрации. Реальные же кроются в особенностях российской модернизации, которая
сталкивается с сильнейшим внутренним сопротивлением (под лозунгами «остаться
собой», «сделать по-своему», «вопреки» и т. п.); это касается не только прямых
консерваторов, но почти всех отечественных прогрессистов — от ранних
славянофилов и первых народников до большевиков и их державно-реформаторских
преемников.
Свою лепту в распространение стереотипов ностальгического романтизма внесли
утопические социалисты и революционеры, в том числе и марксистские. В XIX —
начале XX века практически вся социалистическая критика капитализма, рынка,
государства, разделения и отчуждения труда, общественного неравенства,
несправедливости — как морально-философская, так и экономическая, претендовавшая
на научность и радикальность, — фактически ориентировалась на патриархальные или
просто архаические (общинные, монастырские и пр.) образцы «домодернизационного»
происхождения, по значению своему противостоявшие опасным новшествам. В России
подобные образцы уже в том далеком веке принимали, как известно, самые
причудливые и экстремистские формы, но они влияли на общественное сознание и в
других европейских странах; никакой российской уникальности в этом смысле не
существовало никогда.
Тогда речь шла почти исключительно о влиянии на элитарное сознание, носителями
которого выступали разночинцы-интеллектуалы и аналогичные группы. Для массового
влияния какой бы то ни было идеологической конструкции, как показал последующий
опыт, требовались такие условия, средства и организации, которых в XIX веке не
существовало. В XX веке (если вести отсчет с Первой мировой) они стали
доминирующими.
Сегодняшняя социальная ностальгия — цельное выражение переходного периода,
чрезвычайно сложное состояние, соединяющее в себе и утопию совершенно особого
рода («утопию с обратной проекцией»), и она же представляет цельный мифообраз,
так называемый ностальгический миф —
----------------------------
9 Шабурова О. В. Ностальгия: через прошлое к будущему // Социемы. — 1996. — № 5.
10 Левада Ю. А. «Человек ностальгический»: реалии и проблемы // Мониторинг
общественного мнения: эко номические и социальные перемены. 2002. — № 6 (62). —
С. 7-13.
272
яркий, чувственный, живой. А. Фенько пишет: «В случае ностальгического мифа
чудом является превращение, а вернее, магическое пресуществление реальной
эмпирической действительности в идеальное Прошлое, приобретающее черты
вневременности, вечного, очищенного от всех эмпирических случайностей
существования» 11. Ностальгический миф помогает человеку и обществу восстановить
утраченный мир с помощью памяти.
Ностальгический миф может демонстрировать как взросление и даже выздоровление
общества, так и представлять для него крайнюю опасность. С одной стороны,
гармонизация прошлого, примирение его с настоящим (при понимании необратимости
прошлого) — признак социальной мудрости. В этом случае наличие ностальгических
настроений может говорить о развитой системе социальных чувств и переживаний в
противовес вечной полярности «классового» деления жизни Ностальгия, выполняя
процедуру прощания — примирения, дает возможность социуму хоть в такой форме
почувствовать ценность жизни как таковой, ее внеполитическую константу. Шабурова
рассматривает социальную ностальгию именно с этих позиций: «Наш революционный
активизм, всегда рвущий по живому «экзистенциальные сети», на фоне
ностальгического отстранения может быть если не преодолен, то хотя бы приглушен.
Ностальгия — это и возвращение к нормальной социальности (после очередного
постреволюционного отвращения к ней), ибо может дать восстановление разрушенного
персонального ощущения причастности к историческому миру, хоть и в обратной
проекции, и возвращение к социальному единству нации через ностальгическое
примирение с жизнью и друг с другом» 12.
Ностальгия как бы компенсирует социально-психические перегрузки российского
социума в условиях цивилизационного перехода, дает понять, что нет прямого
векторного движения от прошлого к будущему. Ностальгический миф дает людям
психологические подпорки в ситуации, когда неизвестно, сколько будет длиться
новый переход. Пока пустота чем-то не наполнится, будет «работать»
ностальгический миф.
Другая точка зрения: ностальгия — крайне опасное социальное явление,
разновидность социальной апатии. В частности, она высказана В. Аксеновым на
страницах «Известий» 13. Он полагает, что эти настроения опасны стремлением к
реставрации тоталитаризма. Шабурова считает подобные опасения беспочвенными,
поскольку в данном случае речь идет не о ностальгии, а о противостоящем ей
настроении социального реванша. В социальной ностальгии главное — признание
необратимости прошлого. Только пройдя такую фазу массовых настроений и
переживаний, российское общество может наконец стать открытым новому, готовым к
будущему.
Рассмотрим ностальгический миф подробнее. Для начала необходимо отметить, что
неверна точка зрения, что мифы есть элемент архаичного и примитивного общества.
Массовая культура, как ни одна другая, создает благодатную почву для их
возникновения. Структура мифа такова, что он понятен каждому, а его содержание
касается самых насущных проблем жизни. Миф дает простые объяснения сложным
вопросам, в них человек черпает прямые и точные указания, как поступить в той
или иной ситуации. Наконец, миф всегда приукрашивает реальность, в нем люди
---------------------------
11 Фенько А. Ностальгия // Человек. — 1993. — С. № 6. — С. 50.
12 Шабурова О. В. Ностальгия: через прошлое к будущему // Социемы. — 1996. — №
5.
13 Аксенов В. Странности ностальгии // Известия. — 1995. — 21 ноября.
273
видят часть более совершенной реальности. Таким образом, миф выступает как бы
посредником между человеком и этим «другим» миром.
Социальный миф — один из способов преобразования объективной реальности. Индивид
живет в мире значений. Для него имеет значение не объективная реальность, а его
представление о ней, сформулированное в определенной знаково-символической
системе. Так возникает иная «надреальность», мир символов, мифов.
В теории современной семиотики все объекты социальной и природной среды
рассматриваются как разновидности текстов. Вся масса текстов, произведенных и
потребленных в данном обществе, составляет социальную мифологию, т. е.
зафиксированные и транслируемые в текстах способы переживания, понимания и
действия. Согласно гипотезе лингвистической относительности 14 характер этих
текстов определяет ментальность индивида или группы.
Любая текстовая репрезентация социальной реальности, любое ее объяснение — даже
самое рациональное, в виде цифр социологического исследования или экономической
сводки — в некотором смысле является мифологичной. Она мифологична потому, что
воспринимается и понимается прежде всего эмоционально, исходя из уже
существующих в общественном сознании мифов. Поэтому же, кстати, она и создается
и преподносится с учетом этих мифов. Это происходит как сознательно, так и
бессознательно — в ходе повседневного проговаривания и написания текстов. В этом
смысле социальная мифология — система текстовых репрезентаций социальной жизни.
В рамках данной работы термином «социальный миф» обозначается система
виртуальных представлений, задающая, подтверждающая и транслирующая способ
понимания, переживания и действия. Миф — своего рода социально-смысловое
послание текста.
В качестве примера анализа российского общества с точки зрения составляющих его
социальных мифов приведем исследование Д. В. Драгунского о социальной мифологии
15. В ней он выделяет 5 основных мифов и анализирует их по следующим параметрам:
1) составляющие миф мифологемы (устойчивые сюжетно-ценностные сочетания,
формирующие тот или иной миф). Мифологемы элементарны, т. е. не раскладываются
на меньшие части. Отдельные мифологемы могут принадлежать разным мифам, но
качественное своеобразие частей, из которых состоит мифологема, полностью
обусловлено смыслом мифологемы в рамках данного мифа. В мифе присутствуют как
минимум две мифологемы. По своей функции они разделяются на две категории, а
именно — «каков контекст» (ситуация) и «что надо делать». Драгунский условно
называет их «подлежащим» (сущее) и «сказуемым» (должное) мифа;
2) носители мифа. Специфика мифа достаточно прочно связана с его жанровым
носителем — и отчасти с физическим носителем — в той мере, в какой эти две вещи
связаны (например, мыльная опера как ТВ-сериал, любовные романы как книжная
продукция).
Драгунский выделяет 4 основных социальных мифа современной России: — либеральный
миф или миф достижений (незыблемость добра и зла и ценность личных достижений):
--------------------------
14 См. об этом, например: WhorfB. L. Language, Thought and Reality: Selected
Writings of Benjamin Lee Whorf. Ed. John B. Carroll. - N.-Y., 1956.
15 Драгунский Д. В. Социокультурный аспект. Социальная мифология // Россия между
вчера и сегодня. Книга первая. Экспертные разработки. — М., 2003.
274
— квазилиберальный миф, или миф удачи (незыблемость добра и зла сохраняется,
однако личность выступает как объект воздействия высших сил, а не активно
действующий субъект);
— деструктивный миф, или миф судьбы (строится как оппозиция либеральному мифу,
основная действующая сила — рок, злая судьба);
— советский ностальгический миф, или миф доброты.
Поскольку именно это направление социального мифотворчества нас и интересует,
остановимся на нем более подробно.
Драгунский предлагает следующую структуру ностальгического мифа:
1) мифологемы:
— сложный, но очень человечный, добрый мир («подлежащее»);
— отказ от личных достижений во имя идеалов («сказуемое»);
2) носители:
— старое кино, которое охотно показывают и смотрят по ТВ;
— «ностальгические» телепередачи («Старый телевизор», «Старая квартира», «Старые
песни», «В поисках утраченного», «Чтобы помнили» и т. п.);
— «семейные романы» и «сибириады» эпохи соцреализма, ныне составляющие небольшую
долю массового чтения (П. Проскурин, А. Иванов).
Этот миф предполагает, что личность в принципе свободна, но должна подчиняться
обстоятельствам во имя великой цели. Любовь — величайшее счастье, но от нее
приходится отказываться, зато как хорошо уметь владеть своими чувствами. Что
касается верности, то здесь существует определенная иерархия: родина — коллектив
— семья — отдельный человек (пример — Павлик Морозов). Человек должен
поступаться личным во имя общественного, а предательство на более низком уровне
во имя более высокого рассматривается как проявление мужества и сознательности.
Инверсия невозможна: бросить дело ради дружбы или возлюбленной считается
абсолютно неприемлемым.
Этот миф предполагает ценность законопослушания (наличие социальных рамок
поведения), моральный императив (уважай старшего, защити слабого и т. д.),
предельную политкорректность (утверждение равенства полов, национальностей,
рас). Еще один аспект, делающий ностальгический миф столь популярным, — идея об
обязательном наказании зла и торжестве доброго начала. В рамках советской
идеологии она интерпретировалась как победа революции в мире и установление
всеобщего равенства и справедливости. При мифологизации этот постулат становится
более абстрактным, давая возможность каждому подставить свои собственные «добро»
и «зло».
Телесный канон в данном мифе практически отсутствует, поскольку главное не
внешность, а внутреннее содержание человека. Иногда он присутствует в
специфическом виде — «некрасивые симпатяги» — в отличие, к примеру, от
либерального мифа, где в положительном герое «все должно быть прекрасно».
Все сложности, жестокости и даже трагедии в этом мифологическом мире смягчаются
«умной добротой». Можно сказать, что в советском ностальгическом мифе
реализовался завет Константина Леонтьева, который считал, что законы должны быть
суровы к людям, а люди должны быть добры друг к другу. Собственно, если заменить
слово «законы» на слово «жизнь», то мы и получим нравственный смысл советского
ностальгического мифа. Отсюда следует своего рода мистический коллективизм, т.
е. перекладывание личной ответственности на виртуальное сообщество.
175
Чтобы подтвердить, что ностальгический миф действительно существует и, более
того, носит характер всеобщности, обратимся к группе исследований феномена
«человека ностальгического», проведенных ВЦИОМ под руководством Ю. А. Левады.
Исследования проводились с 1989 г. раз в 5 лет методом опроса по выборке,
репрезентирующей население СССР / России (1325 чел. в 1989 г., далее — 2000
чел.). Данные исследований обобщены в статье «Человек ностальгический: реалии и
проблемы»16.
Итак, на основе своих наблюдений Левада обнаружил устойчивое преобладание
позитивных оценок, стереотипов восприятия, установок, обращенных к прошедшим
периодам отечественной истории, преимущественно к самому длительному в XX веке
периоду «застоя» (это, кстати, согласуется с высказанной Шабуровой мыслью, что
ностальгический диапазон обычно составляет примерно 30-40 лет). Судя по опросам,
политическая и экономическая системы, лидеры, отношения между людьми, — вся
обстановка 1970-1980-х чаще всего представляется более предпочтительной по
сравнению с нынешней. На вопрос «Согласны ли Вы с тем, что было бы лучше, если
бы все в стране оставалось так, как было до 1985 года?» во всех без исключения
наблюдаемых группах за 10 лет произошел явный сдвиг (с 45 % в 1992 г. до 54 % в
2001 году) симпатий к ситуации «до 1985 года», причем наиболее заметно
уменьшилась доля несогласных, т. е. заметно ослабло сопротивление
ностальгическим настроениям. Это может быть объяснено с одной стороны
разочарованием в реформах, с другой — отдалением советской эпохи во времени, в
результате чего происходит как бы «очищение» образа прошлого от негативных
оценок.
Следующий интересный вопрос — об отношении к конкурирующим экономическим
системам. Только в «самом переходном» 1992 г. сторонники рынка численно
преобладали. В остальных замерах респонденты отдают предпочтение системе
государственного планирования, причем по мере отдаления советского прошлого
разрыв в пользу госпланирования только увеличивается. Похожая ситуация
наблюдается и в вопросе о предпочтительной политической системе. Ощущение
стабильного, длящегося положения, согласно многим опросным данным, составляет
для заметной части населения преимущество социалистических порядков перед
современными, «переходными». К этому следует добавить другое демонстративное
достоинство прошлой системы: ее простота, как бы отшлифованная примитивность
властных, социальных, трудовых, идеологически-ритуальных и пр. отношений.
Социальные противоречия, как и конфликты в руководстве, наружу не выступали, а
такие несистемные феномены, как диссиденты, Афганистан и т. п., довольно успешно
вытеснялись на периферию общественного внимания.
Привлекательность государственно-социалистического образца в XX веке в
значительной степени объясняется предложениями простейшим образом («отобрать и
поделить») решить проблемы бедности, неравенства, отсталости и возможностью
выйти на мировую арену с «железным кулаком». Интересно, что накануне
президентских выборов 1996 г., когда существовала теоретическая возможность
успеха кандидата от коммунистов, в ряде опросов чаще всего высказывались
предположения о том, что победа этих сил вернет страну в период желанного
«застоя».
------------------------------
16 Левада Ю. А. «Человек ностальгический»: реалии и проблемы // Мониторинг
общественного мнения: номические и социальные перемены. — 2002. — № 6 (62). — С.
7-13.
276
По данным исследования на октябрь 2002 г., «если бы можно было начать свою жизнь
заново», 39 % предпочли бы жить в «спокойные брежневские годы», 23 % — сейчас,
при В. Путине, 17 % — в другой стране, Россия до 1917 г. привлекает 5 %, а
пятилетки, «оттепель» и перестройка — по 3 % опрошенных. Т. е., наиболее
приемлемым периодом советской истории в общественном мнении оказывается отнюдь
не героические или воинственные годы, а те, что представляются наиболее
спокойными и относительно уютными. Отчасти это объясняется тем фактом, что
«живая» память большинства российского населения и не простирается далее застоя,
а пережитое лично всегда воспринимается более ярко и эмоционально.
Левада подчеркивает еще один важный момент: ностальгические представления о
советском прошлом — отнюдь не признак исключительности ментальности советского,
или русско-советского, человека. Многие респонденты во всех без исключения
странах бывшего советского блока, отмечают примерно такие же достоинства
существовавших у них порядков подсоветского типа 17.
В общем динамику ответов респондентов можно свести к таким основным моментам:
— симпатии к советскому строю возросли во всех группах, особенно среди самых
молодых;
— симпатии к западной демократии ослабли, опять-таки заметнее всего — у молодежи
и лиц среднего возраста;
— предпочтения нынешней системы остались в целом на том же низком уровне, но
несколько укрепились у более молодых (очевидное следствие увлечения «молодым»
лидером).
Еще одна интересная плоскость исследования Левады — вопросы о том, хотели бы
люди реально вернуться в советское прошлое. Судить об этом позволяют ответы на
вопрос того же исследования «Возможно ли вернуться к тому, что было при
советской власти?». По исследованию 2001 г., из тех, кто предпочел бы, чтобы
«все оставалось как до 1985 года», 22 % сочли возврат к советским порядкам
возможным, 66 % — невозможным. Из тех же, кто не сожалеет о ситуации до
перестройки, возможность возврата полагают возможным 3 %, невозможным — 92 %.
Опираясь на данные об уровне поддержки возвращения к советскому строю за ряд лет
( в среднем от 15 % в феврале 1994 г. до 22 % в январе 2001 г. при
незначительных колебаниях, Левада делает вывод о том, что массовую ностальгию по
положению до 1985 г. можно характеризовать скорее как символическую, как
выражение критического отношения к политике власти, но отнюдь не как стремление
вернуть советское прошлое. Причем, что стоит отметить, существенного влияния на
уровень ностальгических настроений такого рода не оказали ни президентские
выборы 1996 г., ни дефолт 1998 г., ни приход к власти нынешнего президента в
2000 г. (Следует, конечно, оговориться, что общественные настроения не
определяют реальную возможность или невозможность какого бы то ни было перехода;
речь идет только о массовых предпочтениях.)
Итак, на основе приведенных эмпирических данных можно заключить, что
общественное мнение России пронизано ностальгией, но характер ее —
преимущественно символический. При этом в правящей элите отчетливо
прослеживается стремление вновь использовать социально-политические инструменты
старого образца на новой коммуникативной базе. Яркий пример
-----------------------------------
17 Rose R. A Bottom up Evaluation of Enlargement Countries // New Europe
Barometer 1. Studies in Public Policy. — 2002. — № 364.
277
принятый Думой закон о государственной символике и гимн, написанный на старую
музыку композитора А. Александрова, текст которого (написанный, кстати, автором
прежнего текста), по смыслу и духу не отличается от прежнего. В обществе эти
инициативы встречают заметную поддержку большинства. Конечно, все эти тенденции,
вместе взятые, не способны вернуть страну в исходную точку перемен. Но на
сегодняшний и завтрашний облик общества они влияют очень серьезно, вновь
подтверждая тезис о том, что история не носит простого линейного характера.
Подводя итоги, можно отметить, что ностальгический миф, основанный на социальном
сравнении, выступает как способ оценки существующей реальности, а также как
источник для поиска моделей развития и социальных идеалов. Исследование
структуры этого мифа актуально именно в России, поскольку фрагментарность
отечественной культуры (сочетание элементов доиндустри-ального общества,
советской модели и посмодернистских культурных установок) и делает столь
популярным ностальгические образы, отсылающие нас к советскому прошлому.
Ностальгический миф — не единственный крупный социальный миф, существующий
сегодня, однако он весьма популярен по нескольким причинам:
— разочарование большей части населения в либерально-прогрессистких идеях;
— наличие личного опыта, связанного с советской культурой;
— поддержка ностальгических настроений «сверху», со стороны политической элиты,
которая охотно использует старые социально-политические механизмы.
Однако, несмотря на несомненную популярность советских образов во всех сферах
общественной жизни, население России не выказывает желания действительно
вернуться в советское прошлое. Это доказывает тот постулат, что социальная
ностальгия не связана с настроениями социального реванша. Ностальгия есть
осмысление собственного прошлого с целью понять настоящее и определиться
относительно будущего. Ностальгия — естественное состояние культурной системы, и
нет необходимости искусственно навязывать ностальгические образы: когда в том
возникнет необходимость, культура сама обратится к ним.
Существование ностальгического мифа в российской культуре, с одной стороны
говорит о переходном ее состоянии, с другой — свидетельствует о «социальном
выздоровлении». Ведь для того, чтобы найти «свое» место в глобальном
пространстве, России необходимо, по выражению Шабуровой, «стать взрослой и
позволить себе иметь прошлое. Тогда, быть может, и будущее станет более
различимым»18.
------------------------
18 Шабурова О. В. Ностальгия: через прошлое к будущему // Социемы. —1998. — №5.
|
|
