|
Ю. М. Лотман
«Звонячи в прадѣднюю
славу»
Лотман Ю.М.
Избранные статьи. В 3-х т.т. Т. II. Таллинн, 1992,
с. 107-110
В «Слове о полку Игореве» имеется следующее место: «А уже не вижду
власти сильнаго, и богатаго, и многовои брата моего Ярослава, съ
Черниговьскими былями, съ Могуты и съ Татраны и съ Шельбиры, и
съТопчакы, и съ Ревугы, и съ Ольберы: тiи бо бес щитовь съ засапожникы
кликомъ плъкы и побѣждаютъ, звонячи въ прадѣднюю славу»1.
В той же мере, в какой «черниговские были», могуты, татраны и т. д.
показались загадочными и вызвали обширную комментаторскую литературу, выражение «звонячи в прадьднюю славу» показалось прозрачным
и ни в каких особых пояснениях не нуждающимся. Уже первые публикаторы «Слова...» перевели его как «гремя славою предков», и это
понимание, по существу, осталось незыблемым. Ср. «бряцая славою прадедов» в новейшем переводе Р. О. Якобсона
2. «Словарь-справочник»«Слова...», составленный В. Л. Виноградовой, к слову «звонить» дает
пояснение: «Перен. Разглашать, делать известным повсюду (о славе предков)»3. Словарь Срезневского приводит интересующий нас текст как
простой пример к значению «бить в колокол»4. Остается, однако, неясным,
почему подвиги соратников Ярослава заставляют звенеть славу предков,
а не их собственную, почему подвиги совершают правнуки, а звенит при
этом не их новая слава, а старая слава прадедов, совершавших в свое
время какие-то другие героические дела.
Для понимания этого места в тексте исключительно важно глубокое
наблюдение Д. С. Лихачева о природе чувства времени в древнерусской культуре: «Прошлое было где-то впереди, в начале событий,
ряд которых не соотносился с воспринимающим его субъектом. «Задние»
события были событиями настоящего или будущего. «Заднее» — это
наследство, остающееся от умершего, это то «последнее», что связывало
его с нами. «Передняя слава» — это слава отдаленного прошлого,
«первых» времен, «задняя же слава» — это слава последних деяний»5.
Д. С. Лихачев указал на чрезвычайно существенный аспект вопроса.
Линейное время современного культурного сознания неразрывно связано
с представлениями о том, что каждое событие сменяется последующим,
причем ушедшее в прошлое перестает существовать. Признак реальности
приписывается лишь настоящему времени. Прошлое существует как
воспоминание и причина, настоящее — как реальность, будущее — как
следствие. С этим связано убеждение в том, что если подлинной
реальностью обладает лишь настоящее, то смысл его раскрывается только
в будущем. Отсюда стремление выстраивать события в единую движущуюся цепь и организовывать ее причинно-следственными связями.
-------------------------
1 Ироическая песнь о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе
XII
столетия, с переложением на употребляемое ныне наречие. М., 1800. С. 26—27.
Ср.:
Слово о полку Игореве. Л., 1952. С. 59.
2 Якобсон Р. О. Перевод «Слова о полку Игореве» на современный русский
язык [Приложение к статье «Изучение «Слова о полку Игореве» в Соединенных
Штатах Америки»] // ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Вып. 14. С. 119.
3 Словарь-справочник. «Слова о полку Игореве» /Сост. В. Л. Виноградова.
Л., 1967. Вып. 2. С. 119—120.
4 Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958.
Т. 1. С. 964.
5 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1967. С. 262.
108
Древнерусское сознание исходило из иных представлений. Лежащие
в основе миропорядка «первые» события не переходят в призрачное
бытие воспоминаний — они существуют в своей реальности вечно.
Каждое новое событие такого рода не есть нечто отдельное от «первого»
его праобраза — оно лишь представляет собой обновление и рост этого
вечного «столбового» события. Каждое убийство братом брата не представляет собой какого-либо нового и отдельного поступка, а является
лишь обновлением каинова греха, который сам по себе вечен.
Поэтому особенно великим грехом являются новые, неслыханные преступления: они получают с момента своей реализации бытие, и каждое
новое их повторение падает на голову не столько непосредственно
совершившего их грешника, сколько на душу первого преступника.
Точно так же и великие и славные дела лишь оживляют вечно существующую и единственно реальную «первую славу», звонят в нее, как в колокол
который имеет реальное бытие и тогда, когда молчит, в то время, как звон
его — не бытие, а свидетельство бытия. Подобно тому как в циклическом
времени мифа события непрерывно повторяют исконный порядок вечного
Цикла и — одновременно — для того чтобы каждое событие, единственно
предусмотренное в Порядке, осуществилось, требуется магическое вмешательство ритуала, которое его реализует, — для того чтобы вечный
колокол прадедовской славы зазвенел, необходимы героические дела
правнуков.
Такой тип сознания обращает мысль не к концу — результату, а к
началу — истоку.
Современному сознанию будет легче представить себе подобный строй
мысли, если мы проиллюстрируем его исторически более близкими
примерами.
Гоголь остро чувствовал и умом исследователя, и интуицией художника
самую сущность архаического мировоззрения. В «Страшной мести»
писателя отразилась с необычайной яркостью интересующая нас в данном
случае система категорий. Злодей Петро, убив побратима, совершает
неслыханное преступление, соединяющее грехи Каина и Иуды, и становится зачинателем нового и небывалого зла. Преступление его не уходит
в прошлое, порождая цепь новых злодейств, оно продолжает существовать
в настоящем и непрерывно возрастать. Выражением этого представления
становится образ мертвеца, растущего под землей с каждым новым
злодейством.
Таким образом, в подобном представлении активны две стороны.
С одной стороны, действует зачинатель. Именно он создает постоянные
конструктивные признаки мира. Будучи единожды созданы, эти «столбовые» конструкции уже существуют вневременно, не входя в историю
людей, а располагаясь в более глубинных слоях бытия. Отсюда типичное
для древнерусской письменности внимание к вопросу «кто зачал?»,
«откуда повелось?»6.
----------------------------------
6 О специфике сознания, обращенного к «началам», см.: Лихачев Д. С. Указ.
соч. С. 263 и след.; Лотман Ю. М. О моделирующем значении понятий «конца» и
«начала» в художественных текстах // Тезисы докладов во второй Летней школе
по вторичным моделирующим системам, 16—26 августа 1966 г. Тарту, 1966.
109
«Повесть временных лет», начиная с первой строки («Се повести
времяных лет откуду есть пошла руская земля, кто в Киеве нача первее
княжити и откуду руская земля стала есть»), пронизана идеей «начал».
«И самъ съгор ту Аронъ, и оумре пред отцемъ. Предъ симъ бо не б
оумиралъ сынъ предъ отцемъ, но отець предъ сыномъ. От сего начаши
оумирати сынове предъ отцем»7. Тот, кто вершит «первое» дело, несет
ответственность перед Богом, поскольку оно не исчезает уже, а вечно
существует, обновляясь в последующих поступках: «И поиде [Ярослав]
на Святополка нарекъ Бога. Рекъ не я почахъ избивати братию,
но онъ»8.
С другой стороны, необходим «обновитель», тот, кто своими деяниями —
добрыми или злыми — как бы стирает пыль с ветхих дел зачинателя.
Роль такого «обновителя» исключительно велика. Одновременно
возможен и параллельный ему тип человека, который тем или иным
способом ослабил роль первых деяний — дурных или хороших Именно
рассказы об их поступках и действиях в первую очередь интересуют
средневекового повествователя, в то время как рассказ о «первых деяниях» типичен для мифо-эпической стадии. Однако возникающие при
этом повествовательные тексты резко отличаются от исторических рассказов своей обращенностью не к результатам поступка, а к его истокам.
Весьма показательным признаком ориентированности текста здесь будет
сравнительный структурный вес (отмеченность) категорий «начала» и
«конца» текста.
Историческое повествование 9 и связанная с ним структура романного
текста, подчиненные временной и причинно-следственной последовательности, ориентированы на конец текста. Именно в нем сосредоточивается
основной структурный смысл повествования. Вопрос «чем кончилось?»
в равной мере характеризует наше восприятие исторического события и
романного текста. Мифологические тексты, повествующие об акте
творения и легендарных зачинателях, ориентированы на начало. Это
выражается не только в том, что основной для них вопрос: «Откуда
повелось?», но и в особой отмеченности начала текста при явно подчиненной роли его конца. Средневековые светские повествовательные тексты
— включая сюда и «жесты» («деяния») и в определенной мере
летописи — представляют собой средний тип. Героем повествования
является «исторический человек», но смысл событий повернут к истоку 10.
Интересным примером своеобразного компромисса между двумя этими
принципами является «Повесть о горе-злосчастии», в которой ясно выражена отмеченность категории конца — уход Молодца в монастырь
завершает и останавливает навсегда ход событий. Однако повествование
все еще обращено к началу: сообщается о творении Адама и Евы и о
первородном их грехе:
Ино зло племя человеческо —
вначале пошло непокорливо,
ко отцову учению зазорчиво,
к своей матери непокорливо...11
Весь сюжет повести — лишь «обновление» исходного греха человека.
-----------------------------------------
7 Поли. собр. рус. летописей. М., 1962. Т. 1. С. 92.
8 Там же. С. 141.
9
См.: Топоров В. Н. О космологических источниках раннеисторических описаний // Учен. зап. Тарт. гос. ун-та. Тарту, 1973. Вып. 308. (Труды по
знаковым системам. Т. 6).
10
Иван Грозный в письме к Курбскому утверждает, что, совершив измену, последний погубил не только свою собственную душу, «но и своих прародителей
души погубил еси» {Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951. С. 13). Результат
действий направлен в противоположном по отношению к историко-прагматическому
мышлению направлении.
11 Демократическая поэзия
XVII века. M.; Лю, 1962.
С. 34.
110
«Слово о полку Игореве» — типичное «деяние». Несмотря на то
что действующими лицами являются персонажи «исторического» плана,
все истолкование смысла событий повернуто к истокам. Отсюда и
основная концепция «Слова...»: поход Игоря — «обновление» походов
Олега Гореславича, который трактуется как «зачинатель» междуусобий
на Руси. Одновременно «нынешние» времена политических усобиц
воспринимаются автором «Слова...» в отношении к идеальным временам
«первых князей». Показательна значительно большая отмеченность
начала текста по отношению к его приглушенному концу.
Особенно показательна в этом отношении концепция славы в «Слове
о полку Игореве».
Слава мыслится в «Слове...» как нечто предсуществующее со времен
дедов-зачинателей (слава всегда «дедняя»). Ее можно заставить потускнеть, если не подновлять новыми героическими делами, но тем не менее
она не исчезает, продолжая бытие в некотором вневременном мире.
Определения такого недостойного обращения с «дедней славой» многочисленны: «уже бо выскочисте из дедней славы», «притрепа славу деду»,
«расшибе славу Ярославу». Напротив того, возможно обновление славы
— «звонячи в прадѣднюю славу».
Поведение Игоря и Всеволода для автора «Слова...» характеризуется
неумеренностью их претензий (что придает поступкам их, как вассалов
великого князя Киевского, негативную окраску, а как героям-рыцарям —
своеобразную красоту и ценность): они не только не удовольствовались
честью, а решили себе присвоить славу («мужаимъся сами»), но и захотели, совершив неслыханное, создать эталон славы, который бы затмил все
бывшее до них, а всех потомков заставил звонить в их славу: «Преднюю
славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подѣлимъ»12.
Не только слава, но и другие основы миропорядка могут дремать,
пребывать как бы в оцепенении до времени обновления: «Тiи бо два
храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ уже лжу убудиста, которую то
бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозный Великыи Кiевскыи»13. Ложь
здесь нечто более исконное, чем конкретные и поименно известные на
Руси половецкие ханы, это Зло, которое после удачных походов
Святослава пребывало в оцепенении и оживилось в результате действия
Игоря и Всеволода.
Соединение в средневековых «Повестях» и «Деяниях» веры в предустановленные структуры мира с представлением о деятельности отдельного
человека как звенящего славой дедов или пробуждающего древнюю
Ложь, создавало то равновесие между предустановленным порядком и
личными свободой и ответственностью, которые характерны для русской
средневековой литературы домосковского периода.
1977
---------------------------
12
Ироическая песнь... С. 27.
13 Там же. С.21.
|
|
