|
На следующей странице:
С. Васильев.
Древнерусские «ябетники» и «ябедничество» Судебника 1497 г.
Ирина Свенцицкая
ДОНОСЧИК И ФИЛОСОФ
(Римская империя I — начало II в.)
Казус: Индивидуальное и уникальное в истории - 2003. Вып. 5. -
М.: ОГИ, 2003, с.77-91.
Доносы и доносчики существовали, по-видимому, во все времена,
с тех пор как возникли государства и судебная власть. В Греции, где
не было общественных обвинителей, доносчик — он назывался сикофантом — мог возбудить дело в суде по различным обвинениям,
если проступок наносил ущерб полису (например, по обвинению
в контрабанде). Если он выигрывал дело, то получал определенное вознаграждение.
Сикофанты были профессионалами, причем профессия могла переходить по наследству: в «Птицах» Аристофана
доносчик говорит, что его прадед, дед и отец тоже были доносчиками (1454). Но это была неуважаемая профессия. В тех же «Птицах»
герой советует доносчику заняться честным трудом. Разумеется, сикофанты подавали и ложные доносы, в особенности на богатых,
однако в демократических Афинах существовала специальная процедура возбуждения дела против сикофантов — об этом говорит
Аристотель в «Афинской политии» (43, 5). В Римском праве доносчик и обвинитель в суде обозначались одним и тем же термином
«delator». Однако в истории были периоды, когда доносы не просто
разбирались в суде, но использовались властями для внесудебной
расправы, а доносительство поощрялось. Доносы практически не
проверялись; для доносчиков они стали способом сведения счетов,
получения выгоды, материальной или карьерной.
78
Одним из таких периодов стало время борьбы за единоличную
власть в римском государстве после гибели Цезаря; борьба эта сопровождалась массовыми казнями и доносами. Марк Антоний, находясь еще в союзе со своим будущим противником Октавианом,
потребовал выдачи ему на расправу прославленного оратора и писателя Цицерона. Цицерон пытался бежать; Плутарх в его биографии
(ХLVII-XLVШ) дает драматическое описание этого бегства: Цицерон в растерянности скрывался в своем имении. Но рабы, бывшие
там, упросили, вернее, как пишет Плутарх, принудили его лечь в носилки и тайными тропами понесли к морю. Когда в дом ворвался
военный отряд, преследовавший оратора, никто из бывших там не
сказал ни слова. Но нашелся один человек, рассказавший воинам
о пути бегства Цицерона, — это был вольноотпущенник его брата,
человек, которому оратор покровительствовал, дал ему, по словам
Плутарха, «благородное воспитание» и образование (прозвище
вольноотпущенника было Филолог). Обратим на это внимание —
не угнетенный раб, а благополучный вольноотпущенник стал причиной гибели своего благодетеля, причем вряд ли из корысти, как
это было во многих других случаях, — слуги Цицерона, которые, по
всей видимости, и рассказали эту историю, не говорили ничего
о подкупе.
Драматичная история гибели Цицерона была лишь частным случаем в той вакханалии казней и доносов, которая характеризовала
политическую борьбу конца Республики, а затем продолжалась
почти весь I век н. э. Тацит в начале своей «Истории», описывая обстановку в Риме в период разгула террора императоров из династии
Юлиев-Клавдиев, а затем и при Домициане, подчеркивал особую
роль доносчиков: «Некоторые из них в награду за свои подвиги получают жреческие и консульские должности, другие управляют
провинциями императора и вершат дела в его дворце. Внушая ужас
и ненависть, они правят всем по своему произволу. Рабов подкупами восстанавливают против хозяев, вольноотпущенников — против
патронов» (1,2). Эти слова не были только красивой фразой тенденциозно настроенного
78
писателя. Тацит называет и в «Анналах» и в «Истории» конкретные имена людей, сделавших карьеру при
яворе с помощью доносов и предательства. Об этих людях, их интригах и преступлениях написано во многих работах, посвященных
ранней Империи. Впрочем, интриги и подлости при императорских
дворах ради доступа к власти и богатству имели место в самые разные времена. Но в нашем распоряжении имеются источники, связанные с деятельностью доносчиков не только в самом Риме, но
и в провинциях, на которые исследователи обращали меньше внимания. Доносили не только на политические высказывания, но, например, на укрывательство имущества от налогов. Так, после убийства императора Домициана наместник (префект) Египта издал
обширный эдикт, ставивший своей целью упорядочение взимания
налогов, исполнения повинностей, а также распределения компетенции между различными должностными лицами на местах. В одном из пунктов этого постановления специально упоминались и доносчики. По словам префекта, «так как город (имеется в виду
Александрия) почти обезлюдел от множества доносчиков и каждый
дом пребывает в страхе, я категорически приказываю, чтобы обвинитель из аппарата царской казны, если он представил жалобу на
основании заявления третьего лица, предъявил своего осведомителя, чтобы и тот подвергался известному риску (т.е. нес ответственность за ложный донос. - И. С.)», - ОGIS 669
1.
С приходом к власти Траяна (97-117) ситуация как будто бы изменилась. В «Панегирике императору Траяну» Плиния Младшего,
представляющем собой переработанную благодарственную речь,
произнесенную им в сенате в 100 г. по случаю назначения консулом, автор противопоставляет справедливость нового императора тяготам правления Домициана (Плиний называет последнего алчным
разбойником). Среди заслуг Траяна Плиний выделяет и его расправу с доносчиками — они были схвачены, на глазах у собравшейся
толпы посажены на быстро собранные корабли и «отданы на волю бурь: пусть, мол, уезжают, пусть бегут от земли, опустошенной в результате их доносов...». Корабли с распущенными парусами были
выведены в море (по-видимому, без команды) и
разведены по нему
в разные стороны... Как пишет Плиний, император предоставил
мщение за людей морским божествам (34-35). Но это единичное
публичное действо, по существу, тоже было внесудебной расправой,
произволом, пусть и казавшимся торжеством справедливости. Оно
не искоренило доносительства, как на это надеялся Плиний. Разумеется, в окружении императора доносчиков уже не поощряли, но
вдали от столицы ситуация изменилась мало.
Самому Плинию пришлось столкнуться с этим явлением, когда
Траян отправил его легатом (своим представителем) в малоазийскую провинцию Вифинию и Понт. Достаточно известно, что там
Плиний впервые столкнулся с делами о христианах; я не буду разбирать суть конфликта, обращу внимание только на то, каким образом Плиний узнал об их существовании — а именно по доносу, причем ему был передан список христиан, содержащий много имен,
составленный неизвестным лицом, т. е. донос был анонимный. При
проверке выяснилось, что некоторые из названных людей христианами не были или за много лет до приезда Плиния порвали с общиной последователей Иисуса (письмо 96). Какие побуждения двигали этим неизвестным доносчиком? Уже не выгода, как во времена
прежних императоров, когда доносчики получали вознаграждение;
анонимность доноса показывает, что автор его стремился остаться
в тени. Вряд ли это был человек из высших слоев общества — их еще
мало было в христианских или околохристианских кругах, и вряд
ли почетный член общества стал бы скрывать свое имя перед посланцем императора. Скорее всего доносчик — выходец из низов,
возможно, сам когда-то участвовавший в собраниях христиан, но
так ими и не принятый. На это может указывать тот факт, что среди
названных христиан — по свидетельству Плиния — были люди, от
христианства давно отошедшие. Стремление навредить иноверцам
могло быть вызвано и тем, что к христианам примкнули его близкие
родственники — жена, сестра, дочь, что породило в будущем доносчике острую неприязнь к новой религии.
80
Похожие ситуации рисуют почти все апокрифические деяния
апостолов, созданные во II в., что, вероятно, в известной мере отражало реальное положение дел. В любом случае доносчик знал христиан в своем окружении и воспринимал их (или стал воспринимать
после разрыва с ними) как чужаков, непонятных и потому враждебных миру, в котором он сам существовал. Появление в доносе имен
нехристиан могло быть связано с тем, что доносчик включил туда
тех людей, которым хотел навредить. Сама анонимность доноса показывает, что человек, написавший его, не хотел «засвечиваться» ни
перед властями, ни перед знавшими его людьми (мало ли какие
темные дела были в жизни этого человека). Доносы на христиан,
обвинения их в самых фантастических преступлениях, вплоть до
убийства младенцев, продолжались на протяжении П-ПI вв., и,
как правило, исходили они прежде всего от людей толпы. Власти
вынуждены были рассматривать эти дела, причем судьи порой прилагали усилия (если только не было специальных указов сверху),
чтобы христиане одумались, поклонились изображению императора и тем самым были оправданы..
Интересно, как Траян реагировал на запросы Плиния, обращавшегося к нему за советом по поводу ведения этого дела, — он одобряет действия Плиния, пишет, что, если на христиан поступит донос
и они будут изобличены, их следует наказывать, но анонимные доносы принимать во внимание не надо. О наказании авторов ложных
доносов не сказано ничего. Итак, сделав красивый жест по наказанию наиболее одиозных доносчиков в Риме, Траян примиряется
(или .вынужден примириться) с доносами, только просит отвергать
доносы анонимные. И доносы продолжались...
Реконструкция того, кем мог быть анонимный доносчик на христиан, — всего лишь гипотеза. Я постараюсь показать конкретного
доносчика, пытавшегося погубить оратора и философа Диона Хрисостома; его образ вырисовывается перед нами также на основании
переписки Плиния Младшего с Траяном. Прибыв в Вифинию, Плиний столкнулся с делом Флавия Архиппа, вольноотпущенника
кого-то из Флавиев, скорее всего Домициана. Сам Архипп не интересовал исследователей; он упоминается мельком разве что в связи
с деятельностью ритора Диона Хрисостома. Между тем мне представляется, что такой человек заслуживает внимания: он своего рода знаковая фигура и с психологической и с социальной точки зрения. Он объявил себя философом и
81
попросил Плиния освободить
его от участия в заседаниях в качестве своего рода присяжного, ведь философы, учителя грамматических школ и врачи были освобождены от некоторых городских обязанностей. Но тут выяснилось, что некогда он был присужден к наказанию, которого избегнул, бежав из тюрьмы. Плиний читал постановление наместника
провинции, присудившего Архиппа за подлог к работам в рудниках. По закону о подлогах судили не только тех, кто подделывал документы (главным образом завещания), но также и совершивших
лжесвидетельство или же подкупавших свидетелей. Возможно, как
раз за деяния последнего свойства его и судили. Архипп не предъявил никакого решения, свидетельствовавшего бы о его реабилитации и восстановлении в правах, но зато показал письма императора Домициана прокуратору Теренцию Максиму и проконсулу
провинции в 85-86 гг. Лаппию Максиму, а также указ предшественника Траяна императора Нервы (все эти документы цитирует
Плиний в письме к Траяну — 58). В первом письме Домициана
Флавий Архипп назван философом, Домициан предписывает передать ему деньги на покупку земли в окрестностях города Прусы,
причем сумму эту записать на счет щедрот императора. Во втором
письме Домициан рекомендует Архиппа проконсулу как человека
хорошего и предлагает оказывать всяческое содействие в его
«скромных просьбах». Это письмо было направлено уже после (!)
осуждения Архиппа предшествующим проконсулом и его побега
из тюрьмы. Чем объясняются такие милости Архиппу, точно сказать трудно, но самое естественное предположение — что вольноотпущенник императора был «глазами и ушами» императора, так что
его опасались и официальные власти, и граждане Прусы. В ответном письме Траяна упоминается и тот знаменательный факт, что
прусийцы некогда выносили решение о постановке статуй Архиппу, хотя они не могли не знать, какое решение против него вынес в
свое время проконсул.
82
Итак, мы имеем дело с императорским вольноотпущенником, каких было достаточно много в провинциях: их имена встречаются
в большинстве случаев в почетных надписях. Предысторию Архиппа мы не знаем; если судить по последнему имени, он был греком
(может быть, сыном грека-раба) из окружения Флавиев. По-видимому, он был достаточно образованным, чтобы называть себя философом. Выбор такого имиджа не случаен. Философы того времени
не напоминали греческих философов классической поры. Это были
скорее моралисты и выступавшие в разных местах ораторы, провозглашавшие себя философами. Такое звание, тем более в грекоязычных провинциях П в., было признаком эллинской образованности,
приверженности традициям классического времени, за которые
держалась элита греческого общества, стремясь сохранить свою
идентичность и под властью империи. До нас дошли надгробия из
Малой Азии, на которых изображены люди при административных
должностях, но в одежде философов (плаще — трибоне или паллии, — считавшемся признаком человека, занимающегося философией
2). Например, некий Каллимед из Афродисия, имевший
в городе ряд важных должностей, представлен в виде бородатого
философа; его сын назван в эпитафии «истинным философом». Даже оратор и жрец императорского культа Флавий Дамиан (вероятно, тоже происходивший из вольноотпущенников), которому была
поставлена почетная статуя, изображен в одежде философа с короной на голове (последнее означало причастность к культу императора)3. Можно сказать, что занимать должность при власти было
выгодно, а быть (или слыть) философом — престижно (во всяком
случае, в глазах сограждан).
Стремление к личному престижному самоутверждению, как это
показал Г.С. Кнабе 4, было вообще характерно для римлян рубежа
I-П вв., тем более оно имело место в провинциях бывшего эллинистического мира, где причастность к греческой «пайдейе» как бы
возвышала людей над остальными жителями империи. Не только в крупных, но и в небольших, малоизвестных городах появлялись
люди, заявлявшие как можно громче о своей причастности к философии 5. Философами могли объявить себя люди, не имевшие к философии в действительности никакого отношения. Апулей во
«Флоридах» пишет о дикарях и невеждах, которые изображают из себя философов (УП-УШ); о лжефилософах, объявлявших себя
философами, не имея для этого никаких оснований, говорит и Эпиктет в «Беседах» (IV, 8, 12).
83
Флавий Архипп был не только римским гражданином, но также
жителем и гражданином Прусы. Греческие города, в отличие от Рима, не предоставляли автоматически гражданства вольноотпущенникам, для этого нужно было особое решение полиса, но страх перед
императором и его клевретом привел к принятию такого решения.
Получив полисное гражданство, Архипп не только использовал
близость к императору в целях личной выгоды, он стремился войти
в городскую элиту, добиться от города, где он жил, внешнего уважения и почестей, пусть и дарованных из страха. Мне представляется
это типичной психологией выскочки, преодолевающего комплекс
своего низкого происхождения, каких было много в условиях бюрократизации империи. При этом Архипп был лишен каких бы то ни
было нравственных устоев — точно так же, как и тот вольноотпущенник, что некогда предал Цицерона. Ценности гражданского общества для него не существовали: это был человек, по существу, находившийся вне традиций, но делавший вид, что признает их.
После убийства Домициана Флавий Архипп не пострадал — император Нерва общим указом подтвердил все распоряжения своего
предшественника, а специальным письмом новому проконсулу Вифинии — все, что содержалось в письмах Домициана. Когда в провинцию прибыл Плиний — личный посланник нового правителя
(теперь уже Траяна), жертвы Архиппа, возможно зная о позиции
императора в отношении доносчиков, пытались возбудить против
Архиппа дело. Плиний упоминает конкретную обвинительницу, чье
прошение он направил Траяну. Но судебному преследованию Архиппа не был дан ход. Траян дал уклончивый ответ, что ему, по его
положению, «естественнее думать», что положение Архиппа некогда окрепло в результате вмешательства государя (т. е. Домициана),
однако в случае поступления новых обвинений его можно привлекать к суду (Рlin. Ер. X). Другими словами, на местах и после смены
власти в Риме остались те же самые люди, невзирая на их прошлые
деяния. Впрочем, это понятно: Траян, сменивший верхушку в Риме,
практически не мог рассматривать все жалобы в провинциях огромной империи, да и вряд ли он стремился к такому пересмотру: он
уже не мог переделать общественную систему и социальную психологию своих подданных.
84
Хотя Архипп и не потерпел наказания, но, по-видимому, был лишен прежних почестей. Какое-то время о нем не было слышно —
а Плиний писал Траяну обо всех делах в провинции — крупных
и мелких, вплоть до постройки бани. Но Архипп не выдержал и выбрал объектом своего преследования знаменитого оратора, тоже считавшегося философом, представителя так называемой Второй софистики (риторическое течение
I-П вв.) — Диона Кокцейона, жившего
в то время в Прусе. Дион, уроженец этого города, происходил из известной греческой семьи; он был сыном римской гражданки и грека-прусийца. Дион получил римское гражданство во время правления
династии Флавиев — при Веспасиане или Тите, когда он находился
в Риме и преподавал там. Он проповедовал идеи, разделявшиеся
многими греческими философами того времени: власть в государстве
должна принадлежать просвещенному и добродетельному правителю. Первые Флавии ему покровительствовали. Есть сведения, что
Дион вместе с другими философами обсуждал с Веспасианом в Александрии вопрос о наилучшей форме правления. Но Домициан не разделял идеи этого рода, так что Дион был обвинен в неблагонадежности и вынужден был отправиться в изгнание. Он переезжал с места на
место, посетил Северное Причерноморье, в разных местах выступал
с речами (его знаменитая Борисфенитская речь — ценный источник
по истории Ольвии). Именно за свое красноречие он получил прозвище Златоуста, и именно его речи сыскали ему известность.
Нужно отметить, что ораторы того времени не походили на политических или судебных ораторов классической Греции. Выступления их обычно проходили в театрах и напоминали своего рода зрелища. Темы и цели речей могли быть самыми разными. Так, Дион
выступил однажды с блестящей речью перед жителями города Илион, существовавшего на месте легендарной Трои
6. Он остроумно доказывал, что Гомер в своих поэмах полностью исказил действительность: Елена была законно выдана замуж своим отцом за Париса,
Гектор не был убит, а Троя не захвачена ахейцами. При этом он отдавал дань
85
художественному мастерству Гомера. Такая речь должна
была одних слушателей развлечь, других — шокировать, но в любом
случае она привлекала внимание и, при всей парадоксальности, показывала образованность оратора. Однако эта речь — не просто риторическая игра, как считают некоторые исследователи; сама тема
речи существенна для понимания отношения Диона (да и не только
его) к эллинским традициям — он иронизировал над героическими
мифами, на которых некогда столетиями воспитывались греки. Характерно окончание его речи — он говорит, что описанное Гомером
может показаться интереснее, но если подумать о том, как ужасна
война, как неистовы зверства победителей, то лучше, чтобы греки
так и не взяли Трою.
В условиях римского господства для самоиндентификации греков были важны не историко-героические предания о победах,
а культурные достижения эллинов (раideia и
philanthropia - humanitas), которые и стремился пропагандировать Дион. Но при
этом можно заметить и другую скрытую тенденцию, выразившуюся
в упоминании героев-троянцев, которых римляне считали своими
предками. Дион, таким образом, пытался сочетать эллинские традиции и имперское сознание. I? стиле риторики II в. он произносил речи, призывавшие граждан любить родной город и заботиться о нем,
соблюдать древние нормы гражданского поведения, уважать свои
постановления. Однако, по существу, это было уже всего лишь поддержанием иллюзии существования гражданского общества. Сами
явления, которые он осуждал (например, практика жителей Родоса
выносить постановления о постановке статуй заслуженным гражданам, но вместо возведения новых статуй просто менять надписи на
постаментах старых; XXXI), свидетельствуют об изживании гражданского сознания. Впрочем, если на Родосе ставили статуи таким
же людям, как прусиец Архипп, то неудивительно, что граждане не
относились всерьез к исполнению своих постановлений.
86
В ряде речей (см., например, речь
ХLVП) Дион упоминал о своей судьбе, вписывая ее в рассказы о выдающихся деятелях прошлого;
он называл Пифагора, Гомера, Аристотеля, чтобы показать, как
философы, говорившие о необходимости почитания своей родины.
вынуждены были покинуть родной город из-за плохого отношения
к ним сограждан. При этом он замечал, что не сравнивает себя с Пифагором или Зеноном, но только показывает тяготы их жизни.
Однако для слушателей подобные примеры связывались с бедствиями Диона в изгнании... При всех риторических штампах и приемах
его выступлений у нас нет оснований усомниться, что во многом он
был искренен в своей приверженности общеэллинским культурным
ценностям (сам набор образов говорит об этом) и прекрасно знал
всю историю греческой культуры. Таков был человек, против которого выступил Архипп, вольноотпущенник, сделавший карьеру на
службе у одного из самых жестоких императоров Рима, преступник, стремившийся темными делами, с одной стороны, и претензией на
философскую образованность — с другой, занять место среди верхушки городского общества Прусы.
После убийства Домициана все обвинения с Диона были сняты,
он вернулся на родину, выступал с речами в разных городах, стал
членом городского Совета (курии) Прусы. Ораторские выступления
на культурно-исторические темы казались ему недостаточными;
в своих речах в изгнании он касался и проблем планировки городов,
возведения зданий, прокладки улиц. Вернувшись, Дион, по-видимому, захотел сделать в этой области что-то конкретное. Он разработал
план общественных построек: судя по выступлениям Диона, его волновали проблемы градостроительства, сочетания новых построек
с уже существовавшими, особенно имевшими историческое значение (в одной из своих речей он приводил примеры разрушения и перенесения старых памятников, в том числе и в Прусе; ХLVП, 16-17).
По-видимому, он хотел сочетать новые архитектурные тенденции
с греческими традициями и осуществить свои идеи на практике. Как
следует из очередного письма Плиния к Траяну (81), Дион выстроил
за свой счет здание и выступил в Совете Прусы с предложением передать его городу. Как именно оно было выстроено, мы не знаем, но
явно это было здание общественного характера, которое город мог использовать;
оно предназначалось для библиотеки (или, по крайней мере, какая-то его часть). По словам Плиния, осмотревшего здание, в библиотеке Дион поставил статую императора; в то время так
было принято: мы знаем, что и в знаменитой библиотеке Цельса в
Эфесе также находилась статуя императора.
87
Действиями оратора решил воспользоваться Флавий Архипп. Пока Дион выступал с речами, в которых призывал любить родной город, Архиппу не в чем было его обвинить, но строительство могло
дать повод выдвинуть обвинение в недобросовестности, а если повезет — то и в злоупотреблениях. Перед самым отъездом Плиния из
Прусы к нему обратился городской магистрат с просьбой о проведении судебного следствия. Некто Клавдий Евмолп при поддержке
Флавия Архиппа заявил, что прежде, чем принимать здание, надо
потребовать отчета у Диона в том, что это за здание, ибо оно выстроено не так, как должно. Плиний не уточняет, как именно было выстроено здание; выражение «не так, как должно» могло означать несоответствие строительным нормам прочности или привычным
архитектурным принципам. Вероятно, Дион воплотил какой-то свой
индивидуальный (нестандартный) проект, что и дало основание Евмолпу потребовать проведения расследования. Характерно, что Архипп не сам выступил против Диона, но воспользовался услугами
своего товарища, вероятно, если судить по его nomen (Клавдий), потомка императорских вольноотпущенников, и лишь поддержал его.
Но для профессиональных доносчиков такого обвинения было мало,
и они применили старые методы политического доноса. В заявлении
против Диона было сказано, что в здании, где поставлена статуя Траяна, погребены жена Диона и его сын.
Это обвинение было основано на том, что ставить статую правящего императора рядом с могилами
означало его оскорбление: Архипп и Евмолп стремились использовать страшный закон об оскорблении величества, под который можно было подвести любое неосторожное слово или действие и на
который формально опирались власти в многочисленных преследованиях и казнях по доносам при Юлиях-Клавдиях.
88
Дальше события развивались следующим образом: Плиний начал расследование, но Евмолп попросил отсрочки, так как он не собрал достаточно сведений (!): люди такого сорта, очевидно, привыкли, что доносчикам верят на слово; он попросил также, чтобы
слушание было перенесено в другой город провинции (такая практика была возможна): перенос слушания мог понравиться Плинию,
собиравшемуся уезжать из Прусы, и одновременно избавлял доносчиков от судей, знавших их прошлое и вряд ли доброжелательно
к ним настроенных. Дион в свою очередь был против отсрочки
и требовал немедленного разбирательства. Плиний предложил обеим сторонам изложить свои аргументы письменно и направить прощения императору. Но такая ситуация не устраивала доносчиков, не
желавших вмешательства императора, известного своим неприятием процессов по закону об оскорблении величества. Дион прошение
подал, а Евмолп заявил, что в своем прошении он изложит только
то, чего он просит в интересах города, что же касается могил, то
здесь он не выступает в качестве обвинителя, а действует по поручению Флавия Архиппа. Другими словами, боясь быть уличенным
в ложном доносе, Евмолп отрекся от своего товарища, предоставив
тому самому обосновывать свое обвинение. Архипп сказал, что прошение он подаст, но, как пишет Плиний, ни Евмолп, ни Архипп прошения с обвинением не подали, хотя он ждал их в течение многих
дней, Дион же свое прошение представил. В письме Траяну при изложении дела Плиний добавляет, что место, где, как говорят, были
погребены жена и сын Диона, находится на площадке, обнесенной
портиками, — т. е. вне здания, где поставлена статуя императора.
Донос явно был ложным. Ответ Траяна был четким — он не признает запугивающих обвинений в оскорблении величества и предлагает Плинию прекратить следствие, «которого я бы и не допустил»,
т. е. император считает недопустимым даже сами обвинения по этому закону. Но объективности ради он предлагает потребовать отчет
о строительстве, произведенном под надзором Диона, «да и Дион
в этом не откажет». Последняя фраза говорит о том, что император доверял Диону. О дальнейших событиях, связанных с этим
делом, мы не знаем: вероятно, Дион отчет подал, и дело заглохло. Впрочем, позже Дион уехал из Прусы, примкнул к философам-киникам и путешествовал из города в город
7.
89
Я так подробно разобрала один эпизод из многочисленных деяний доносчиков, поскольку меня интересовали мотивы, двигавшие ими
в условиях, когда они — как и анонимный доносчик на христиан —
вряд ли уже могли рассчитывать на непосредственную выгоду или
благодарность властей, что было вполне обычным при предшествующих императорах. Чем определялся выбор Диона Хрисостома для
очередной атаки со стороны доносчика? Сам Дион не упоминает
Архиппа, но комментаторы к письмам Плиния полагают 8, что это
его он имел в виду, когда говорив в одной из речей о доносчике, преступнике и пособнике бесчестного проконсула (под последним оратор мог подразумевать проконсула времен Домициана, которому
император рекомендовал Архиппа как хорошего человека). Архипп
был врагом Диона; он не мог соперничать с ним ни в образованности, ни в популярности и, уж конечно, ни в порядочности.
Наказанный покровителем Архиппа Домицианом, Дион после
гибели последнего вернулся в Прусу, стал декурионом, продолжал
ораторскую деятельность, в то время как Архипп едва избежал наказания за прежние деяния. Архиппом скорее всего двигали зависть, ненависть, стремление снова унизить оратора. То, что новые
императоры не стали его карать за старые преступления, не смягчило Архиппа, а создало у него иллюзию, что он может безнаказанно
продолжать свои дела. Не случайно он попробовал обвинить Диона
в оскорблении величества. Что произошло дальше с Флавием Архиппом — неизвестно, его имя встречается только в переписке Плиния — подлинной известности как философ он так и не сумел приобрести. В провинциальной Прусе вряд ли было много философов
и ораторов, Дион был ее гордостью, и на его фоне претензии Архиппа на звания философа, уже не поддерживавшиеся императорской
властью, были нелепы. Психологически столкновение Диона и Архиппа — это столкновение человека, который
был, с человеком, который казался — и хотел всеми средствами уничтожить первого.
Но история Архиппа раскрывает также изменения, происходившие в обществе и социальной психологии жителей греческих полисов в условиях их существования под единоличной властью. Гражданское общество и гражданское сознание исчезали; по существу,
постановления полисов во II в. были всего лишь имитацией демократического правления; все зависело от воли и установок владыки
империи. Граждане могли принимать решения о
90
постановке статуи
преступнику, а когда власть изменялась, пытаться привлечь его
к суду При всей своей популярности в качестве оратора (именно
оратора, а не «учителя мудрости»), человек Дион был одинок в этом
обществе (недаром он приводил примеры дурного отношения сограждан к философам); его призывы, как и ценности, им исповедуемые, оставались в рамках риторики Второй софистики; то, что мы
называем греческим возрождением, к концу П в. постепенно сходило на нет. А Тертуллиан уже с иронией писал о людях, призывающих жить для родины (De pallio, V. 4). Архипп же, как и Евмолп,
был человеком иной формации: даже потерпев неудачу, он вписывался в общественную реальность, по существу уже не соответствовавшую провозглашенным Дионом традициям: недаром доносчик,
по-видимому, так и не был наказан.
1 Об этом декрете подробнее см.: Chalon G.
L'edit dc Tiberius Alexander. Etude his-
toriquc ct cxegctiquc. Ottcn; Lausanne,
1964; Ковельмап А.Б. Риторика в тени
пирамид. М., 1988. С. 17-19.
2 Символика плаща как одежды философа охарактеризована в ст.: Довженко Ю.С. К семантике плаща христианского философа // Тертуллиан. О плаще.
СПб., 2000. С. 149 и след.
3 Эти изображения и надписи разобраны в кн.: Hanfmann G.MA. From Croesus
to Constantin. Michigan, 1985. P. 68-71.
Ханфман пишет, что идеалом гражданина для грека II в. был гражданин полиса,
философствующий в классической греческой традиции и в то же время лояльный подданный империи. По существу,
таким и старался быть Дион Хрисостом.
4 См.: Кнабе Г.С. Категория престижности
в жизни Древнего Рима // Быт и история в античности. М., 1988. С. 159 и др.
5 Так, один философ по имени Диоген
выбил на собственные средства на стене
заштатного малоазийского города Эноанда один трактат (в форме письма) Эпикура (о подлинности этого сочинения
в науке нет единого мнения) (Smith M.P.
Epicurianism in a Stoa: the philosophical
inscription of Diogenes of Ocnoanda //
Concilium Eircnc XVI, V. 1. Prague, 1983.
P. 241-245).
6 Русский перевод этой речи см. в кн.:
Ораторы Греции. М., 1985. С. 283-303.
7 О Дионе см.: Козаржевский А.Ч. Античное ораторское искусство. М., 1980.
С. 41-42; Нахов ИМ. Кинизм Диона
Хризостома // Вопросы классической
филологии. 1976. Вып. 6. С. 46-104.
8 Письма Плиния Младшего. М., 1983.
С. 378. Примеч. 2.
|
|
