Жест

 

На этой же странице:

      "Жест", статья из Словаря театра Патриса Пави.

      Г.Е. Крейдлин. Жесты глаз и визуальное коммуникативное поведение

 

На след. странице:

      Е. Бобринская. Жест в поэтике русского авангарда

 

 

                                                                              Юлия Кристева

 

                                  Жест: практика или коммуникация?

 

      Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. М., 2004, с.114-135

 


                                                      Если ты недоступен для нашего языка и не

                                                    внемлешь нашим доводам, тогда говори
                                                      нам своими варварскими жестами, без голоса.

                                                                                                                                              Эсхил. Агамемнон.


                                    Используя жест, он остается в границах вида, а значит,
                                    мира феноменов, но посредством звука он разлагает мир
                                    феноменов в его первичной целостности... обычно             

                                    всякому жесту соответствует некий параллельный
                                    звук; язык образуется посредством теснейшего
                                    и обыкновеннейшего единения особого рода
                                    символической мимики и звука.

                                                                                                          Ницше. Дионисийская концепция мира.
                                                                                                                                                          (Лето 1870 г.).


                                      Наряду с культурой слов ведь есть и культура жестов.
                                      В мире существуют и другие языки, помимо нашего
                                      западного языка, который предпочитает обнажать и
                                      иссушать идеи, и тогда идеи предстают перед нами в
                                      своей инертности, не способные попутно привести в
                                      движение всю систему естественных аналогий, как это
                                      бывает в восточных языках.

                                                                                                Арто. Письма о языке, I. (15 сентября 1931 г.).

 


1. От знака к анафоре


Приведенные размышления мы решили использовать в качестве эпиграфа не только для того, чтобы подчеркнуть постоянный интерес «антинормативной» мысли к жестовости — интерес, особенно обострившийся после эпистемологического перелома, произошедшего в Х1Х-ХХ вв., когда, обратившись к Марксу, Ницше и Фрейду и особого рода текстам, именуемым поэтическими (Лотреамон, Малларме, Руссель), эта мысль попыталась выпутаться из сетей «логоцентрической» рациональности (с её «субъектом», дискурсом, коммуникацией). Мы поступили так скорее для того, чтобы показать некоторую противоречивость (этих высказываний), вернее, (их) взаимодополнительность, которую вынуждена учитывать современная лингвистика на пороге своего обновления.
 

    В самом деле, когда наша культура пытается постичь самое себя в своих собственных основаниях — в слове, в понятии, в речи, одновременно она стремится оторваться от этих основ и встать на иную точку зрения, внеположную ее собственной системе. В этом движении современной мысли, обращенной на семиотические системы, обнаруживаются две тенденции.
114


С одной стороны, литература, философия и наука (в том числе в их наименее платонических проявлениях, о чем свидетельствуют цитаты из Эсхила и Ницше), исходя из принципов греческой философии, в которой звук рассматривается в качестве пособника идеи, а следовательно, в качестве главнейшего средства мыслительной деятельности, отстаивают примат словесного дискурса, рассматриваемого как голосовой инструмент выражения «мира феноменов», «волеизъявления» или «идеи» (смысла). В очерченной таким образом области значения и коммуникации не находится места понятию семиотической практики, а потому любая жестовость представляется как нечто механическое, дополнительное к говорению, как иллюстрация-удвоение устной речи, следовательно, она мыслится скорее как визуализация, а не действие, как «побочная репрезентация» (Ницше), а не процесс. Маркс не принял этой фундаментальной предпосылки западной мысли, суть которой заключается в том, чтобы сводить любую практическую деятельность (жестовость в том числе) к (зрительной, слуховой) репрезентации. Процесс, предстающий в виде коммуникации (системы обмена), он исследует как производство (труд=обмен продуктами труда), причем капиталистическую систему он анализирует как некий «механизм», используя понятие Darstellung «представление, репрезентация», иными словами, понятие самоорганизующийся инсценировки, которую нужно воспринимать не как зрелище, а как безличную, пермутирующую жестовость, лишенную автора (субъекта), а стало быть, и зрителя (адресата, получателя) и актеров, ибо каждый является своим собственным «актантом» и уничтожает себя как такового, будучи одновременно собственной сценой и собственным жестом 1. Таким образом, переживая ключевой момент развития западной мысли, утверждающей себя через свое собственное оспаривание, мы наблюдаем попытку выйти за пределы сферы значения (субъекта, репрезентации, дискурса, смысла), с тем чтобы на ее место поставить ее иное: производство, рассматриваемое как жест и, стало быть, как нетелеологическая деятельность, поскольку оно ведет к уничтожению «вербализма» (этим термином мы обозначаем фиксацию того или иного смыcла/той или иной структуры в качестве замкнутого культурного пространства нашей цивилизации). Однако семиотика до сих пор не извлекла из марксистского подхода всех тех выводов, которые позволили бы осуществить ее перестройку.
 

    С другой стороны, все более утверждается тенденция привлекать к рассмотрению иные, по сравнению со словесными языками, типы семиотической практики; одновременно растет интерес к изучению неевропейских цивилизаций, несводимых к нашим культурным схемам 2, к семиотической практике животных, «чаще
115

всего носящей аналогический характер», в то время как в случае человеческой речи часть коммуникации осуществляется на основе принципа бинарности 3, а также к незвуковым разновидностям семиотической практики (письмо, графика, поведение, этикет). Многие исследователи, занимающиеся изучением различных аспектов жестовости, были вынуждены констатировать несводимость жеста к устной речи и попытались представить это его качество в формализованном виде. «Мимическая речь — это не просто речь, это еще и действие и причастность к действию и даже к вещам», — пишет известный специалист по жестовости Пьер Олерон, который доказал, что грамматические, синтаксические и логические категории неприменимы к жестовости, ибо они основаны на жестких подразделениях 4. В современных исследованиях, наряду с признанием необходимости использовать лингвистические модели на начальном этапе изучения подобных видов семиотической практики, наблюдается стремление избавиться от базовых схем лингвистики, построить новые модели на основе анализа нового корпуса данных и в конечном счете расширить возможности тех же лингвистических методов анализа (а значит, пересмотреть само понятие человеческой речи, понимаемой уже не как процесс коммуникации, а как процесс производства).
 

    По нашему мнению, именно в этом аспекте может представить интерес исследование жестовости. Ее анализ полезен с философской и методологической точек зрения и имеет первостепенное значение для построения общей теории семиотики, поскольку он позволяет прорвать в двух важнейших точках ту сеть понятий, которая была разработана в современной лингвистике на основе корпуса языковых данных и навязана семиотике; нередко эту понятийную сеть считают одним из неустранимых пороков структурализма 5.


  1. Жестовость в гораздо большей степени, чем (фонетический) дискурс или (визуальный) образ, поддается анализу как деятельность в смысле затраты сил, производства, которое предшествует возникновению продукта, а следовательно, предшествует репрезентации как феномену значения, присутствующему в коммуникативном кругообороте; отсюда появляется возможность изучать жестовость не как репрезентацию, которая есть «побудительная причина действия, но никоим образом не затрагивает его природу» (Ницше), а как деятельность, предшествующую репрезентированному и репрезентируемому сообщению. Разумеется, жест передает некое сообщение в рамках данной группы людей, и лишь в этом смысле его можно назвать «речью»; однако жест есть не столько готовое, наличное сообщение, сколько процесс его выработки (процесс, который он сам же и позволяет проследить); жест есть работа, предшествующая созданию знака (смысла) в ходе
116


коммуникации. Исходя из этого, то есть принимая во внимание практический характер жестовости, можно считать, что задача семиотики жеста заключается в том, чтобы проникнуть сквозь структуры кода-сообщения-коммуникации и прийти к такому способу мышления, последствия которого сейчас трудно представить.
 

    2. Жестовость, чрезвычайно скудно представленная в нашей цивилизации слова, отличается богатством форм в культурах, находящихся вне плотных границ греко-иудейско-христианского мира6. Анализ жестовости с привлечением моделей, позаимствованных у тех самых цивилизаций, где она широко распространена, позволит нам по-иному осмыслить нашу собственную культуру. Поэтому, чтобы «выйти за пределы слова», необходимо тесное сотрудничество антропологов, историков культуры, философов, писателей и семиологов.
 

    Наметив общую перспективу исследований, в данной работе мы остановимся на двоякого рода радикальном изменении, которое привносится в рефлексию по поводу семиотических систем при осмыслении жестовости как практики. Мы имеем в виду, во-первых, определение основной функции жеста (заметьте, мы не говорим об основной его «единице»), во-вторых, различение понятий практика — продуктивность/коммуникация — значение.
 

    Для этого мы позаимствуем ряд примеров из антропологии, но не в качестве вещественных доказательств, а как материал для размышления. Насколько нам известно, в антропологии анализ семиотических систем так называемых «первобытных» племен всегда исходит из хорошо известного (платоновского) философского принципа, согласно которому семиотическая практика представляет собой выражение идеи или понятия, предшествующих их знаковой манифестации. Современное языкознание, руководствуясь тем же принципом (мы имеем в виду разложение языкового знака на означающее и означаемое), не замедлила ввести такое представление в рамки теории информации. Однако, как нам кажется, данные, приводимые антропологами (имеются в виду «примитивные» объяснения, даваемые информантами по поводу функционирования семиотических систем), могут быть истолкованы в соответствии с иными принципами. Ограничимся несколькими примерами: «Вещи были обозначены и названы молча, до того, как они начали существовать, и они были вызваны к существованию с помощью их имени и их знака» (курсив наш. — Ю. К.). «Когда (вещи) были расположены и обозначены потенциально, другой элемент отделился от glã и осел на них, чтобы их познать: то была ступня человека (или «крупица ступни») как символ человеческого сознания»7. Ср. также: «Согласно теории речи, бытующей у до-
117

гонов, произнесение точного имени существа или предмета равноценно символическому указыванию на него...»8 (курсив наш. —Ю. К.). Тот же автор, говоря о символическом значении шпильки для волос у догонов как о «свидетельстве сотворения мира Аммой», объясняет его «ассоциацией этого предмета по форме с вытянутым пальцем» и толкует его как «указательный палец, вытянутый, чтобы что-то показать»; отсюда и «палец Аммы, который творит мир, показывая на него»9 (курсив наш. - Ю. К.}. С другой стороны, в некоторых исследованиях по нефонетическим (письменным) семиотическим системам настоятельно подчеркивается взаимодополнительность двух принципов семиотизации: репрезентации и указания. Так, хорошо известны шесть принципов древнекитайского письма лишу (403-247 гг. до Р.Х.): 1) изобразительное представление предметов; 2) указание на действие; 3) сочетание идей; 4) сочетание изобразительных и фонетических элементов; 5) смещение смысла; 6) заимствование; сюда же относится деление китайских иероглифов на вэнь (иероглифы, стремящиеся к изобразительности) и цзен (сложные иероглифы с тенденцией к указательности)10.
 

    Во всех приведенных рассуждениях предполагается, что семиотическая система предшествует «расчлененной действительности» в синхронном плане; однако вызывает удивление тот факт, что, вопреки объяснениям этнологов, речь идет не о предшествовании понятия звуку голоса (означаемое — означающее), а о предшествовании жеста как показа, обозначения, указания на действие по отношению к «сознанию», к идее. До всякого знака (мы имеем в виду предшествование в пространстве, а не во времени) и до всякой проблематики значения 11 (а стало быть, и знаковых структур), возникла мысль о практике обозначения, о жесте, который указует не для того, чтобы что-то означать, а для того, чтобы включить в единое пространство (без проведения дихотомии между мыслью и словом, означаемым и означающим), можно даже сказать, в один и тот же семиотический текст, «субъект», «объект» и практику. При таком подходе «субъект», «объект» и практика не могут мыслиться сами по себе, как независимые сущности; они становятся элементами пустого отношения (жест=указание) указательного, а не знакового типа, которое приобретает значение лишь «после», на этапе (фонетического) слова и образуемых им структур.
 

    Известно, что современное языкознание сложилось как наука на основе исследований в области фонологии и семантики; теперь, надо полагать, настало время, когда, опираясь на фонологические и семантические модели, то есть на структуру, следует попытаться приблизиться к пониманию того, что структурой
118


не является, что не сводимо к ней или полностью ей чуждо. Разумеется, проникнуть в эту иную область, отличную от фонетико-семантической структуры, возможно лишь через саму структуру. По этой причине базовую функцию (указательную, реляционную, пустую) семиотического текста в целом мы будем называть анафорой, имея в виду как значение этого термина в структурном синтаксисе 12, так и его этимологию. Анафорическая, а значит, реляционная функция — функция трансгрессии по отношению к вербальной структуре, через которую мы эту функцию по необходимости изучаем, имеет в качестве коннотации раскрывание, распространение (знаковой системы, «последующей» по отношению к анафорической функции, однако именно эта система и позволяет нам размышлять задним числом над данной функцией). Сказанное подтверждается в этнологических исследованиях (у догонов Амма —
имя божества, творящего мир путем указания на него, — значит собственно «раскрывание», «распространение», «растрескивание плода»).
 

    С другой стороны, анафорическая функция семиотического текста в целом (теперь мы можем употреблять этот термин в качестве синонима жестовой функции) составляет тот фон (а может быть, промежуточное звено?), на котором совершается некий процесс - процесс семиотического производства; последнее может быть воспринято в виде фиксированного, репрезентированного смысла лишь на стадии устной речи или письма. До звука голоса или до начертания и за ними наличествует анафора — указующий жест, который устанавливает связи и элиминирует сущности. Удалось доказать наличие связи между иероглифическим письмом и жестовостью 13. В основе семиотической системы догонов, которая в конечном счете оказывается скорее письменной, чем устной, семантической системой, также лежит указание; для догонов научиться говорить — значит научиться указывать посредством начертаний. О первостепенной роли указания в семиотике племени догонов свидетельствует тот факт, что каждое «слово» имеет своего двойника, который на него указывает, но не репрезентирует его. Этим двойником, или анафорическим элементом, может быть как графическая основа, так и естественный или специально изготовленный предмет, а также жесты, указывающие на четыре стадии выработки семиотической системы (такова, например, «речь мужчин, у которых регулы»)14*.
---------------------- 
* Имеются в виду мужчины, раскрашивающие красной краской праздничные
маски, и мальчики, подвергающиеся обряду обрезания. — Прим. пер.
119

  Понимание жестовости как анафорической практики сужает значимость анализа жестов на основе знаковой модели (то есть спривлечением категорий грамматики, синтаксиса и логики) и открывает возможность их изучения с помощью категорий математики, связанных с понятием функции.
 

    Наши размышления по поводу анафоры заставляют вспомнить высказывания Гуссерля о природе знака. Когда он определяет «двоякий смысл термина знак», он проводит различие между знаками-выражениями, которые желают что-то сказать, и указателями (Аnzeichen), которые «ничего не выражают» и лишены поэтому «желания сказать»*. Это различие, проанализированное в книге Ж. Деррида «Голос и феномен», по-видимому, является признаком нового подхода в рамках системы Гуссерля, впрочем, тут же оставляемого, когда слово означать более не употребляется в смысле «желать сказать»; речь идет о поле указания. «Мотивация устанавливает между актами суждения, в которых конституируются для мыслящего субъекта указующие и указуемые положения вещей, дескриптивное единство, которое не следует понимать как какое-то "структурное качество" (Gestaltqualität), имеющее своим основанием акты суждения; в этом единстве и заключена суть указания» 15. Кроме такого качества, как неструктурированность, Гуссерль подчеркивает неочевидность указателя. Однако он говорит об отношении указания как о мотивации, объективным коррелятом которой является «потому что», иначе говоря, он усматривает в нем наличие каузальности.
 

  Итак, брешь, пробитая в выразительном означаемом выражения, быстро затыкается каузальностью, которая лежит в основе указателя Гуссерля и наделяет его «желанием сказать».
 

    Все же Гуссерль подчеркивает различие между двумя способами означивания и полагает, что указание реализуется и даже «зарождается» в «ассоциации идей» (когда «отношение сосуществования формирует отношение принадлежности»).
 

    Что касается категории выражений, то она должна включать в себя «любой дискурс и любую часть дискурса».
 

    Однако из числа указателей, равно как и из числа выражений, «мы исключаем мимику лица и жесты», ибо «такого рода "выражения", собственно говоря, не имеют значения», и если другой человек и наделяет их значением, то лишь в той мере, в какой он подвергает их истолкованию; но даже в этом случае «они не имеют значения в том смысле, в каком его имеет языковой знак; их значение подобно значению указателей».

-----------------
* В данном случае Ю. Кристева следует толкованию терминов Э. Гуссерля bedeuten и Bedeutung в книге Ж.Деррида «Голос и феномен», где эти термины, не имеющие точных эквивалентов во французском языке, приравниваются к английским to mean 'иметь в виду', 'хотеть сказать', 'значить' и meaning 'значение'. — Прим. пер.
120

    Итак, различение, проведенное Гуссерлем между указателем и выражением, не затрагивает сферу производства жестов, даже если истолкование жестов уподобляет их указателям. Не имея желания сказать и не мотивируя причину, не являясь ни выражением, ни указателем, жест очерчивает собой свободное пространство, в котором производится нечто, что можно помыслить в качестве указателя и/или выражения. И указатель, и выражение составляют внешние границы этого иного пространства; в конечном счете они образуют одну границу — ту, на которой зарождается знак. Этим мы хотим сказать, что то, что нам удается разглядеть за жестом, не имеет отношения ни к выражению, ни к указанию (ибо производство жестов происходит вовсе не на плоскости систематизации знаков).
 

  Здесь необходимо сделать одно предостережение: мы вовсе не придержи-ваемся обычной для определенного рода исследований точки зрения, согласно которой происхождение языка следует искать в жестовости. Хотя мы рассматриваем анафоричность в качестве основной функции семиотического текста, мы не считаем ее изначальной и не утверждаем, что жест предшествует в диахронии звучанию голоса или письму. Мы просто хотим, исходя из несводимости жеста к звуку голоса (то есть к значению, коммуникации), определить общую особенность семиотического текста как корреляционной, пермутационной и аннигилирующей практики — особенность, которая в коммуникативных теориях языка остается в тени. Тем самым мы хотели бы подчеркнуть необходимость установления тесной взаимосвязи между общей семиотикой, с одной стороны, и теорией производства и некоторыми положениями, разрабатываемыми в исследованиях по бессознательному (смещение субъекта), — с другой. Вполне возможно, что анализ жестовости может послужить основой такого сотрудничества.
 

  Рассмотрение анафорической функции семиотического текста, предшествующей значению, понуждает нас ввести в очерчиваемое ею поле рефлексии ряд понятий, возникающих в любой цивилизации, в которой достигнут высокий уровень семиотизации жестовости. Прежде всего это понятие интервала — промежутка, пустоты, скачка; он не противопоставляется «материи», то есть акустической или визуальной репрезентации, а тождествен ей. Интервал представляет собой не поддающееся толкованию сочленение, необходимое для пермутации единого семиотического текста; это сочленение поддается алгебраической записи, но оно внешнее по отношению к пространству информации. Далее, это понятие негативности 16, аннигиляции тех или иных элементов семиотической практики (рассматриваемой с точки зрения ее анафоричности); последняя представляет собой непрерывный
121

процесс производства, но в то же время она сама себя уничтожает и может быть прекращена (обездвижена) лишь а ройепоп, посредством напластования слов. Сам жест являет собой пример непрерывного производства смерти. В пространстве жеста индивид не может конституировать себя, ведь жест - это безличный способ деятельности, ибо это способ производства без продукции. Жест пространствен, он выходит за границы «кругооборота» и «плоскости» (каковой является топология коммуникации) и требует формализации иного типа — пространственной. Будучи анафоричным, семиотический текст не требует обязательного наличия структурной (логической) связи с образцом-типом; он есть постоянная возможность отклонения, некогерентности, разрыва, а тем самым создания других семиотических текстов. Поэтому анализ жестовости как производства можно рассматривать в качестве подготовительного этапа исследования всех субверсивных и «Отклоняющихся» видов практик в данном обществе.
 

    Иными словами, при анализе жестовости как практики проблема значения отступает на второй план. Поэтому наука о жесте, если она стремится внести свой вклад в общую семиотику, не должна обязательно придерживаться моделей, разработанных в лингвистике; она обязана выйти за ее пределы, расширить их, а для этого прежде всего необходимо взглянуть на «смысл» как на
указание, а на «знак» — как на «анафору».
 

    Все эти соображения по поводу особенностей жестовой функции преследуют одну цель - наметить возможный подход к жестовости как к деятельности, не сводимой к знаковой коммуникации. Совершенно очевидно, что при этом подвергаются сомнению философские основы современного языкознания, и возникающие проблемы могут быть разрешены лишь путем создания некой аксиоматизированной методологии. Мы постарались лишь показать, что если лингвистика, по словам Якобсона, долго боролась за «аннексию звуков речи... и инкорпорирование языковых значений»17 (курсив наш. - Ю. К.), то теперь, видимо, пришла пора аннексировать жесты и инкорпорировать процесс производства в семиотическую науку.
 

    Современная наука о жестовости, представленная в своей наиболее разработанной форме американской кинесикой, далека от такого понимания. Тем не менее она представляет для нас определенный интерес, поскольку в ней обнаруживается стремление к независимости от схем вербальной лингвистики, хотя мы и не можем утверждать, что она сделала решающий шаг в сторону построения общей семиотики.
122


II. Кинесика в трудах американских исследователей


«Кинесика как методология изучает коммуникативные аспекты заученных и структурированных телодвижений как части человеческого поведения»18, - пишет американский кинесиолог Рей Бердуистел, на чьи работы мы будем ссылаться в дальнейшем. В его определении заложены существенные характеристики — и ограничения - новой науки, находящейся на стыке теории коммуникации и бихевиоризма. Ниже мы увидим, какие идеологические последствия имеет для кинесики ее связь с названными областями исследований. Но вначале мы поговорим о ее истории и постараемся дать общее представление о ее понятийном аппарате и методах.
 

Рождение кинесики


Как считают кинесиологи, у истоков «коммуникативного» анализа телодвижений стоял Дарвин. Его книга «Выражение эмоций у человека и животных» (1873) часто упоминается как исследование, положившее начало современной кинесике, хотя и делается оговорка, что у Дарвина отсутствует «коммуникативный» (социологический) подход к изучению жестовости. Рождение собственно американской кинесики связано с работами Франца Боаса; известно, какое внимание уделял выдающийся этнолог жестикуляции у индейских племен северо-западного побережья США; известно также, что именно по совету Боаса Д. Эфрон занялся изучением различий в жестикуляции итальянских и восточноевропейских евреев 19.Однако определяющее влияние на развитие современной кинесики оказал антрополого-лингвистический метод Эдварда Сепира, в частности, его положение о том, что жестикуляция есть код, который необходимо выучить, чтобы успешно осуществлять коммуникацию 20. В последовавших затем исследованиях американских психиатров и психоаналитиков акцент был сделан на относительном характере жестикуляции: Уэстон Ла Бар 21 проиллюстрировал конкретными примерами понятие «фатической» коммуникации, введенное Малиновским, и собрал материал по «псевдоязыкам», которые предшествуют словесному дискурсу.
 

  Особенно сильный толчок развитию кинесики дал, по нашему мнению, «микрокультурный анализ», представленный прежде всего в исследованиях Маргарет Мид 22, которая пользовалась кинокамерой и особое внимание уделяла культурным детерминантам поведения.
123

    Итак, к 50-м годам XX в. в результате объединенных усилий американских антропологов, психоаналитиков и психологов была намечена новая сфера исследований: жестовое поведение как код особого рода. Возникла необходимость создания специальной дисциплины с целью истолкования и объяснения этого дотоле неизученного кода, используемого в коммуникации особого рода. Новая наука о жестовости, стремясь стать структурной наукой, в поисках своих моделей обратилась к той разновидности американской лингвистики, что представлена в трудах Блумфилда 23, но прежде всего Сепира 24, Трейджера и Смита 25. Результатом этих поисков явилась опубликованная в 1952 г. книга Рея Бердуистела «Введение в кинесику»; она знаменовала собой начало структурного анализа телодвижений. Известно, что концепции речевой деятельности Сепира присущи психологизм и эмпирический социологизм; противопоставление «личности» в себе и окружающей ее «культуры» обусловило механистическое и малопонятное различение «социальной точки зрения» и «индивидуальной точки зрения» при анализе «языкового факта», причем Сепир отдавал предпочтение «личной» точке зрения 26. Такой подход, который вряд ли оправдан сегодня (после того как в теории Фрейда и, шире, в теории психоанализа произошло расщепление «личности», выступающей как субъект=«единица» взаимодействия), и лег в основу кинесических методов исследования. Особенно это касается положения Сепира о том, что речь следует изучать как ряд «уровней», анализируемых по отдельности, чтобы иметь возможность «точно указать пальцем на то место в речевом комплексе, которое побуждает нас делать то или иное суждение о личности» 27. Тот же Сепир признает важную роль жестикуляции в процессе коммуникации и подчеркивает ее тесную связь с некоторыми уровнями речи; как мы убедимся позже, это положение в дальнейшем стало одной из основных тем исследований в кинесике.
 

    К тому же «личностному» направлению американской лингвистики, занимавшейся проблемами лексики (Сепир: «Особенности личности в значительной мере отражаются в подборе слов»)28 и стиля (Сепир: «Идивидуальные способы группировки слов и формирования из них более крупных единиц, как бы слабо они ни были разработаны, имеют место всегда»)29, относятся исследования Зеллига Хэрриса по структуре дискурса как сферы межличностного поведения 30, однако его дистрибутивные модели имели то преимущество, что позволили специалистам по кинесике выйти за пределы единиц и их сочетаний, ставших каноническим предметом исследования в традиционной лингвистике.
 

    Наряду с лингвистическими корнями кинесики следует указать на психолингвистические исследования Б. Уорфа 31 и Ч. Осгуда 32; их анализ роли речевой деятельности как модели мышления и практической деятельности ориентировал кинесику на исследование проблемы «связи между коммуникацией и другими системами культуры как носителями культурных и личностных особенностей».

124


    Итак, нетрудно убедиться в том, что кинесика, зародившись в точке пересечения ряда дисциплин и попав в зависимость от бихевиористских и коммуникативных схем, испытывает огромные трудности при вычленении собственного предмета и метода исследований и легко соскальзывает на путь смежных дисциплин, в которых строгость отбора материала сочетается с громоздкой методикой и философской наивностью истолкований. Расширяя область своих исследований, американские кинесиологи сталкиваются с проблемой смысла жестового поведения и пытается решить ее, опираясь на исследования, проводимые в рамках этнологии жестовости 33, и на анализ специализированных жестов, характерных для тех или иных социальных групп 34; эти исследования оказываются косвенным образом связанными с кинесикой, поскольку доставляют ей свой материал, который она анализирует собственными методами. Подобным же образом соотносится с кинесикой и другая отрасль бихевиористских исследований, носящая название «контекстуальный анализ»; она дает богатый социологический, антропологический и психоаналитический материал для «последующего систематического описания логической структуры межличностной деятельности в конкретной социальной среде» 35. Отметим, что в последнее время произошло дальнейшее расширение исследований жестовости в русле бихевиоризма; речь идет о возникновении проксемики, которая исследует, каким образом субъект жестикуляции организует свое пространство, предстающее как система, кодируемая в процессе коммуникации 36. Все эти варианты анализа телодвижений как сообщений (коммуникации) различаются между собой разной степенью смелости и результативности и образуют совокупность базовых данных, которую кинесика, выступающая в качестве разновидности лингвистической антропологии, упорядочивает и истолковывает как некий специфический код.
 

    Перед кинесикой, находящейся в стадии своего становления в качестве отдельной науки, встают две основные проблемы: 1) возможные способы использования лингвистических моделей; 2) определение своих собственных единиц и их комбинаций.

125


Кинесика и лингвистика


Напомним, что в первых исследованиях по жестовой речи последняя вовсе не сводилась к коммуникации и уж тем более к словесной речи. Это позволяло придерживаться принципа, согласно которому все разновидности несловесной речи (предзнаменования, гадания, различного рода символика, мимика и жестикуляция и т. п.) более универсальны, чем словесная речь, распадающаяся на множество отдельных языков. Было предложено распределить знаки жестовой речи по трем категориям: 1) «коммуникация без коммуникативного намерения и без обмена мыслями»; 2) «коммуникация с коммуникативным намерением, но без обмена мыслями»; 3) «коммуникация с коммуникативным намерением и с об-меном мыслями»37. Несмотря на наивность подобной семиологии жеста, в ней все же обращалось внимание на тот аспект, который впоследствии оказался в небрежении, а именно: жестовое поведение необходимо изучать как практику, не пытаясь навязывать ему коммуникативные структуры. В некоторых работах, посвященных соотношению словесной и жестовой речи, отстаивается автономность последней по отношению к говорению и показывается, что жестовая речь довольно хорошо передает различные модальности дискурса (приказ, сомнение, просьба), но плохо грамматические категории (существительные, глаголы, прилагательные); была также продемонстрирована неопределенность значения жестового знака, его полисемия; оказалось, что «нормальный» порядок слов «субъект - объект - предикат» может варьироваться, не мешая собеседникам воспринимать смысл жеста; в жестовой речи обнаружилось сходство с детской речью (ориентация на конкретное и на наличное в данный момент, антитетичность, конечная позиция отрицательных и вопросительных слов), а также с речью «первобытных людей»38. Жестовую речь рассматривали также как «истинное» средство выражения, способное помочь выявлению общелингвистических законов, в свете которых словесная речь предстает как всего лишь более поздняя и ограниченная манифeстация жестовой речи; в филогенетическом плане «мимика» якобы постепенно преобразовалась в словесную, и одновременно произошел переход от записи жестов (мимографии) к записи звуков (фонографии). С этой точки зрения в основе человеческой речи лежит мимизм (в комбинации жестов, производимой индивидом, находят отражение глазные «мимемы»), выступающий в двух видах: фономимизм и кинемимизм. Детская жестикуляция относится к кинемимизму, в ней преобладает ручной мимизм («язык рук»), который упорядочивается на более поздней стадии (стадии игры), когда ребенок превращается в «мимодраматурга»; в конце концов он овладевает «жестом»-предложением взрослого человека 39.

126
 

    Совсем иная перспектива открывается в кинесических исследованиях. Опираясь на эмпирический психологизм, американские кинесиологи рассматривают процесс коммуникации с использованием жестового кода как «многоканальную структуру». «Коммуникация есть система взаимозависимых кодов, передаваемых по каналам, имеющим сенсорную основу и влияющим друг на друга»40. В такой структуре устная речь есть не единственная коммуникативная система, а лишь один из инфракоммуникативных уровней. Таким образом, отправной точкой анализа жестового кода является признание автономности жестового поведения в рамках коммуникативной системы и признание возможности его описания, не прибегая к моделям звучащей речи. Лишь на основе этого исходного постулата возможно сотрудничество кинесики с лингвистикой, которая продвинулась гораздо дальше в систематизации своего корпуса данных. Теперь становится ясно (и ниже мы попытаемся показать это еще нагляднее), что при подобном взгляде на соотношение между лингвистикой и кинесикой последняя обретает определенную независимость от лингвистики звучащей речи, но вместе с тем кинесика обязана принять те фундаментальные предпосылки, которые лежат в основе лингвистических исследований, а именно коммуникативный принцип, согласно которому центральная роль отводится индивиду, хотя он и вводится в кругооборот обмена (и даже если его поведение подразделяется на «эмотивное» и «когнитивное»). Поэтому кинесика вовсе не должна порывать с моделями звучащей речи, она всего лишь позволяет выявлять новые разновидности, подкрепляющие общее правило.
 

    Итак, задача кинесики, как и задача антропологической лингвистики, заключается в поиске «повторяющихся элементов» в коммуникативном потоке, в их абстрагировании и в изучении их структурной роли. Сначала необходимо выделить минимальные значащие элементы той или иной позы или телодвижения, с помощью анализа по оппозициям установить их соотношение с элементами более широкой структуры и, повторяя эту процедуру, реконструировать код, состоящий из иерархизированных элементов. На данном уровне исследования смысл определяется как «структурное значение элемента в структурном контексте»41.  Можно даже выдвинуть гипотезу, что структурные элементы жестового кода в целом характеризуются такой же вариативностью семантической функции, что и слово 42.

127


Жестовый код


Из аналогии между словом и жестом, лежащей в основании кинесики, прежде всего проистекает необходимость выделять различные уровни жестового кода; это могут быть уровни, которые соот-ветствуют уровням, выделяемым в лингвистике языка, или уровни, которые позволяют исследовать взаимозависимости между речью и жестом.
 

    Вёглин, работая в первом направлении и используя системy нотации, сходную с той, что употребительна в хореографии, выявил в жестовой речи некоторое число различительных признаков, примерно равное числу фонем в языке; из этого он сделал вывод, что жестовую речь можно анализировать по двум уровням, аналогичным фонемному и морфологическому уровню в языке 43. Другую таксономию жестов предложил Стокоу 44. Базовые элементы жестов он назвал «херемами»; каждая жестовая морфема (=наименьшая единица, обладающая смыслом) состоит из трех херем — структурных точек позы, конфигурации и движения, называемых соответственно tabula (tab), designatum (dez) и signation (sig). Анализ жестовости, по Стокоу, происходит по трем уровням: анализ херем (cherology), анализ сочетания херем (morphocheremics), морфология и синтаксис (morphemics). Другие же исследователи полагают, что в жестовой речи невозможно обнаружить единицы, соответствующие фонемам; по их мнению, анализ должен ограничиваться уровнем единиц, соответствующих морфемам 45.
 

    Обращаясь к другому направлению исследований, следует остановиться на некоторых положениях теории Рея Бердуистела, одной из наиболее разработанных в американской кинесике. Хотя он и считает, что жестовость избыточна, поскольку она дублирует словесное сообщение, тем не менее суть ее этим не ограничивается; у нее есть свои особенности, придающие коммуникации поливалентность. Отсюда проистекают сходства и различия между речью и жестами. Бердуистел не решается проводить слишком явную параллель между жестами и звучащей речью. «Вполне возможно, что мы втискиваем данные, полученные из исследования телодвижений, в некую псевдолингвистическую структуру»46. Если он все же проводит такую параллель, то поступает так скорее из соображений (идеологической) полезности, вовсе не будучи убежденным в целесообразности такого подхода.
 

    В терминологии Бердуистела минимальная единица жестового кода, соответствующая звуку и фонеме словесной речи, называется кине и кинемой соответственно 47. Кине — это мельчайший воспринимаемый элемент телодвижения, например поднимание и опускание бровей (bÙÚ); это же движение, повторенное несколько раз как единый сигнал, за которым следует возвращение в (исходную) позицию О, образует кинему. Кинемы сочетаются между собой и присоединяются к другим формам кинесики, которые функционируют наподобие префиксов, суффиксов, инфиксов и трансфиксов; в результате образуются единицы высшего порядка: кинеморфы и кинеморфемы. Кине «движение брови» (bbÙ) может
128


быть аллокиничной по отношению к кине «покачивание головой» (hÙ), «движение руки» (/Ù) или по отношению к ударениям и т. д., объединяясь с ними в кинеморфы. Сочетания кинеморфем, в свою очередь, образуют комплексные кинеморфические конструкции. Таким образом, структура жестового кода сравнима со структурой словесного дискурса с его «звуками», «словами», «предложениями», «фразами» и даже «абзацами»48 (движения бровей могут означать сомнение, вопрос, требование и т. п.).
 

    Где же начинаются различия между словесной речью и жестовостью?
 

    В кинесическом кругообороте внимание Бердуистела привлекли прежде всего следующие два типа явлений.

 

  Явления первого типа имеют место как при словесной, так и несловесной коммуникации и носят название макрокинесических данных. Макрокинесика изучает структурные элементы комплексных кинеморфических структур, то есть те формы жестового кода, которые сравнимы со словами, предложениями, фразами и абзацами.
 

    Явления второго типа связаны исключительно с потоком речи и называются супрасегментными кинеморфемами. Бердуистел считает, что легкие движения головы, мигание, сморщивание губ, подергивания подбородком и плечами, движения кистями рук образуют четырехчастную кинесическую систему акцентуации. Супрасегментные кинеморфемы этой системы акцентуации выполняют функцию синтаксического типа: они маркируют особые сочетания прилагательных и существительных, наречий и слов, называющих действие, и даже участвуют в организации предложений или же связывают отдельные предложения во фразы со сложным синтаксическим строением. Супрасегментные кинеморфемы коннотируют следующие четыре вида ударений: главное ударение, второстепенное ударение, отсутствие ударения, потеря ударения 49.


  В последующих исследованиях был отмечен еще один тип явлений, не обладающих структурными свойствами макрокинесических или супрасегментных элементов; их особенностью является то, что они связаны с конкретными классами конкретных лексических единиц. Элементы этого третьего уровня жестового кода, именуемые кинесическими маркерами, следует отличать от «жеста» в обычном смысле слова. Бердуистел уточняет, что «жест» представляет собой «связанный морф», а это значит, что жестовые формы лишены автономности и для их отождествления требуется учет функции кинесического поведения, выступающего в роли инфикса, суффикса, префикса или трансфикса. Жесты представляют собой нечто вроде
129

«трансфиксов», ибо они неотделимы от словесной коммуникации 50. Также и кинесические маркеры приобретают определенное значение, лишь вступая в связь с теми или иными произносимыми синтаксическими единицами с той, однако, разницей, что, в противоположность жестам, кинесические маркеры, так сказать, привязаны к конкретному фонетическому контексту. Как справедливо замечает Бердуистел, введение в анализ жестового кода понятия «кинесический маркер» представляет собой компромисс между двумя точками зрения; согласно первой из них, данный тип поведения определяется как макрокинесический, согласно второй, он наделяется супралингвистическим или супракинесическим статусом в рамках семиотической системы. Классификация кинесических маркеров производится в соответствии с теми классами лексических единиц, с которыми они вступают в связь, а это вновь ведет к признанию приоритетного положения лингвистических структур в построении жестового кода. Кинесические маркеры характеризуются четырьмя общими особенностями: 1) их артикуляторные свойства могут быть представлены в ъиае противопоставленных классов; 2) кинесические маркеры фигурируют в различном синтаксическом окружении (лексемы, с которыми они вступают в связь, принадлежат к разным синтаксическим классам); 3) имеются ситуационно обусловленные артикуляторные противопоставления (они позволяют уменьшить опасность смешения сигналов); 4) если различение единиц невозможно по артикуляторным признакам, оно происходит в зависимости от противопоставлений, представленных в синтаксическом окружении. Таким образом, кинесический маркер можно определить как ряд противопоставлений различных типов поведения в конкретном контексте 51. Бердуистел проанализировал несколько разновидностей кинесических маркеров. К ним относятся, например, местоименные кинесические маркеры (kp), сочетающиеся с местоимениями (или их субститутами) и образующие противопоставление дальнее/близкое расстояние: he, she, it, those, they, that, than, there, any, some / I, me, us, we, this, here, now. Тот же жест, но с большей амплитудой, играет роль множественного числа местоименного кинесического маркера; в результате мы получаем маркеры плюрализации (kpp), которые соотносятся с we, we's, we'uns, they, these, those, them, our, you (pl), you all, you'uns, yourse, their. Выделяются также вербоидные (глагольные) маркеры, сочетающиеся с kp без перерыва в телодвижении; среди них важную роль играют маркеры времени (kt). Отметим также пространственные маркеры (ka), сопровождающие глаголы действия и связанные с on, over, under, by, through, behind, in front of; маркеры образа действия (km) сочетаются с выражениями типа а short time «недолго», а long time «долго», slowly «медленно», swiftly «быстро». Спорной представляется категория маркеров предъявления, показа (kd).

130
 

    Необходимо подчеркнуть важность данного уровня кинесического анализа. Хотя кинесические маркеры жестового кода обнаруживают аналогию с прилагательными и наречиями, с местоимениями и глаголами, их нельзя рассматривать как нечто производное от устной речи. Выделение кинесических маркеров - это первая попытка изучения жестового кода как системы, независимой от речи, хотя и рассматриваемой сквозь нее. Примечательно, что стремление избежать фонетизма при исследовании кинесических маркеров неизбежно ведет к использованию не «звуковой», а «графической» терминологии: Бердуистел говорит о маркере, то есть метке, как говорят о «следе» или «грамме». Жест, выступающий в качестве маркера, или, быть может, маркер, выступающий в качестве жеста, - вот исходные рассуждения философского характера, которые еще предстоит развить, чтобы придать новый импульс кинесике как семиотической науке не исключительно лингвистического характера и чтобы ясно показать, что лингвистическая методология, разработанная применительно к системам словесной коммуникации, является всего лишь одним из возможных подходов, вовсе не всеохватным и даже не самым главным, к тому единому тексту, который, кроме звучания голоса, включает в себя также различные виды производства, такие, как жест, письмо, экономика. Американские кинесиологи, по-видимому, осознают, какие перспективы открывает анализ жестовости, независимый от схем лингвистики: «На ином уровне анализа кинесические и языковые маркеры могут быть алломорфами, то есть структурными вариантами по отношению друг к другу»52. Однако эта тенденция,хотя и позволяет сделать понятие коммуникации более гибким, все же не выходит за его пределы (Бердуистел считает, что «пересмотр теории коммуникации так же важен, как и признание тогофакта, что нейтральные, циркулярные и даже метаболические процессы являются внутрипсихологическими системами»53).
 

    К стратифицированной таким образом кинесике следует сделать одно добавление: исследование паракинесического поведения,обычно относимое к макрокинесическому уровню анализа. В таком случае паракинесика составляет жестовую параллель к паралингвистике, за создание которой ратовал Сепир; последняя изучает побочные явления, сопровождающие устную речь и артикулированный дискурс в целом 54. Паракинесические эффекты характеризуют индивидуальное поведение в том социальном процессе, каковым, с точки зрения кинесики, является жестоваякоммуникация, и, наоборот, они делают возможным описание социально детерминированных элементов индивидуальной систе-
131

мы средств выражения. Паракинесические эффекты становятсяочевидными после выделения макрокинесических элементов, когда обнажается то, что пронизывает собой и модифицирует кинесический обмен, придавая ему социальную окраску. В состав «паракинесического материала» входит следующее: квалификатор движения, модифицирующие краткие последовательности кинических или кинеморфических феноменов; модификаторы деятельности, с помощью которых описывается телодвижение в целом или структура телодвижений взаимодействующих субъектов; наконец, это set-quality activity 55, многоплановое жестовое поведение, пока плохо изученное; сюда относятся телодвижения, наблюдаемые в играх, при отгадывании шарад, в танцах, театральных представлениях и т. д.
 

    Однако Бердуистел, как и другие исследователи 56, полагает, что между кинесическими и паралингвистическими явлениями возможна аналогия и даже субституция; каждый индивид, в зависимости от своих идиосинкретических решений (их изучение - задача психолога), сопровождает свою речь голосовыми или кинесическими манифестациями.
 

    Так, несмотря на то, что развитие собственной методологии кинесических исследований тормозится психологией, эмпирической социологией и ее сообщницей - теорией коммуникации, а также моделями лингвистики, кинесике удалось придать большую гибкость фонетическому структурализму.
 

    Следуя за предрассудками позитивистской социологии, кинесиологи строят свою науку на основе таких понятий, которые в результате развития самой лингвистики (а также психоанализа и семиотики «вторичных моделирующих систем») находятся на стадии изживания: «субъект», «восприятие», «сенсорное» подобие или различие, «человеческое существо», «истинность» сообщения, общество как интерсубъективность и т. д. Подобная идеология, неразрывно связанная с обществом, где господствует обмен, имеющий «коммуникативную» структуру, навязывает лишь одно из возможных толкований семиотической практики («семиотическая практика есть коммуникация») и тем самым способствует сокрытию самого процесса становления этой практики. Анализ этого процесса предполагает выход за рамки идеологии обмена и, следовательно, за рамки философии коммуникации с тем, чтобы разработать аксиоматику жестовости как семиотического текста на стадии его производства, не заблокированного замкнутыми структурами языка. Подобная транслингвистика, в становление которой может внести свой вклад и кинесика, нуждается, еще до создания своего собственного понятийного аппрата, в пересмотре базовых моделей фонетической лингвистики. Без такой работы —
132


а американская кинесика, несмотря на свои усилия освободиться от влияния лингвистики, свидетельствует о том, что эта работа даже не началась, — невозможно покончить с «интеллектуальным подчинением языку, обнаруживая смысл новой и более глубокой интеллектуальности, которая кроется за жестикуляцией» (Арто) и за любой другой семиотической практикой.
 

 

Примечания


1 Ср. толкование этого понятия Л.Альтюссером в кн.: Althusser L., Balibar E. Lire le Capitale. T. 2. P.: Maspero, 1968. P. 170-171.
2 См. труды советских семиологов в сб.: Труды по знаковым системам, II. Тарту:
Изд-во Тартуского гос. ун-та, 1965.
3 Важнейшие труды по этой проблематике принадлежат Т. А. Себеоку; см. прежде всего его статью Sebeok Th.A. Coding in the evolution of signaling behaviour // Behaviorial science. 7 (4). 1962. P. 430-442.
4 Oleron P. Etudes sur Ie langage mimique des sourds-muets // Annee psychologique, 1952. T. 52. P. 47—81. О несводимости жестовости к речи см. Kleinpaul R. Sprache ohne Worte. Idee einer allgemeinen Wissenschaft der Sprache. Leipzig: Verlag von Wilhelm Friedrich, 1884. 456 p.; Leroi-Gourhan A. Le Geste et la Parole. P.: Albin
Michel, 1974.
5 Жан Дюбуа показал, что структурная лингвистика, заблокированная коммуникативными схемами, может приступить к рассмотрению проблемы производства речи лишь посредством повторного введения старого понятия интуиции говорящего субъекта, а это, с точки зрения современного мышления, означает движение вспять (Dubois J. Structuralisme et linguistique // La Pensee. Oct. 1967. P. 19—28).
6 См.: Granet M. La pensee chinoise. P.: Albin Michel, 1934, ch. II et III; eгo жe Ladroite et la gauche en Chine // Etudes sociologiques sur la Chine. P.: P.U.F., 1953. См.также работы Арто о племени тараумара (La dance du peyoti) и его комментарии к балийскому театру: Zeami. La tradition secrete du N6. Trad. et commentaires de Rene Sieffert. P.: Gallimard, 1960; ср. также с индийской театральной традицией катхакали (Cahiers Renaud-Barrault, mai-juin, 1967).
7 Dieterlen G. Signe d'ecriture bambara; работа цитируется в кн.: Calam-Griaule G. Ethnologic et langage: la parole chez les Dogons. P.: Gallimard, 1965. P. 514, 516.
8 Calame- Griaule G. Op. cit. P. 363.
9 Ibid. P. 506.
10 См. докторскую диссертацию Tchang Tcheng-Ming. L'ecriture chinoise et le geste humain. P., 1937.
11 Р. Якобсон верно замечает, что «показать пальцем» не имеет никакого точногозначения, однако его возражение отнюдь не лишает интереса понятие указания,ориентации (ниже мы будем говорить об анафоре) с точки зрения ревизии семантических теорий; по-видимому, такова была цель сообщения Хэрриса и Вёглина на Конференции антропологов и лингвистов, организованной Университетом Индианы в 1952 г. (см.: Results of the Conference of Anthropologists and Linguistics // Supplement to International Journal of American Linguistics. Vol. 19. N9 2. April. 1953; 8, 1953).
12 См.: Tesniere L. Esquisse d'une syntaxe structurale. P.: Klincksieck, 1953. (Ср. Теньер Л. Основы структурного синтаксиса. М.: Прогресс, 1988. - Прим. пер.).
13 Tchang Tcheng-ming. Op. cit.
14 Calame-Griaule G. Op. cit. P. 237.133
15 HusserlE. Logische Untersuchungen. Bd. 2. Teil I. Tubingen: Max Niemeyer Verlag, 1968. S. 25.
16 Л. Мялль говорит о зерологии, то есть сведении к нулю денотатов и даже представляющих их знаков в данной семиотической системе; ср. Tel Quel, 32.
17 Jakobson R. Essais de linguistique generale. P.: Ed. de Minuit, 1963. P. 42.
18 Birdwhistell R. Paralanguage: 25 Years after Sapir // Lectures in Experimental Psychiatry, ed. by Henry W. Brosin, Pittsburg: P. Univ. ofPittsburg Press.
19 Efron D. Gesture and Environment. N.Y.: Kings Crown Press, 1941.
20 Sapir E. Selected Writings of Edward Sapir. Berkeley and Los Angeles: Univ. of California Press, 1949.
21 La Barre W. The Cultural Basis of Emotions and Gestures // The Journal of Personality. 16. 1947. P. 49-68; The Human Animal. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1954.
22 Mead M. On the Implications for Anthropology of the Geselling approach toMaturation // Personal Character and the Cultural Millieu, ed. by D. Hairing, SyracuseUniv. Press, 1956; Mead M. and Bateson H. C. Balinese Character // Mead M. andCooke Fr. Macgregor. Growth and Culture. N.Y.: G.P. Putnams Sons, 1952.
23 Bloomfield L. Language. N. Y.: Holt, 1933. (Рус. пер.: Блумфилд Л. Язык. М.: Прогресс, 1968).
24 Sapir E. Language. An Introduction to the Study of Speech. N.Y.: Harcourt Brace and
Co., 1921. (Рус. пер.: Сепир Э. Язык // Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Прогресс, 1993).
25 Trager G.L. and Smith H.L. An Outline of English Structure. Washington: American council of learned soc., 1957.
26 Sapir E. Selected Writings. P. 533-543, 544-559.
27 Сепир Э. Избранные труды по языкознанию... С. 286 (перевод П.Б.Паршина);цитируется Р. Бердуистелом в указ. соч.
28 Там же. С. 295.
29 Там же. С. 296.
30 Harris Z. Methods in Structural Linguistics. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1951.
31 Whorf B. L. Language, Thought and Reality. Cambridge (Mass.): The TechnologyPress of Mass. Inst. of Technology, 1956.
32 Osgood Ch. E. Psycholinguistics. A Survey of Theory and Research Problems // Supplement to the International Journal of American Linguistics. Vol. 20. No 4. Oct. 1954, mem. 10. Baltimore: Waverly Press, 1954.
33 B pa6oTe Hewes G. Word Distribution of Certain Postural Habits // American Anthropologist. Vol. 57, 2, 1955 приводится подробный перечень положений телв различных культурах.
34 Saitz R. L. and Cervenka E. J. Colombian and North American Gestures, a contrastive Inventory. Bogota: Centre Colombo Americane, Correro 7, 1962. P. 23—49.
35 Ibid.
36 Hall Edw. T. A System for Notation of Proxemic Behaviours // American Anthropologist. Vol. 65, 5, 1963.
37 R. Kleinpaul. Op. cit.
38 Witte 0. Untersuchungen uber die Gebardensprache. Beitrage zur Psychologic der Spache // Zeitschrift fur Psychologie, 116, 1930. P. 225-309.
39 Jousse M. Le mimisme humain et 1'anthropologie du langage // Revue anthropologique, Juill.-Sept. 1936. P. 101-225.
40 Birdwhistell R. Conceptual Bases and Applications of the Communicational Sciences.The Univ. of California. April. 1965.
41 Ibid. P. 75.
42 Birdwhistell R. Body, Behaviour and Communication // International Encyclopediaof the Social Sciences. Dec. 1964.
43 Voegelin C. F. Sign language analysis: one level or two? // International Journal of American Linguistics. 24. 1958. P. 71—76. .
44 Stokoe W. C. Sign language structure: an outline of the visual communication system of the American deaf// Studies in Linguistics: occasional papers, no 8. Department of Anthropology and Linguistics, Univ. of Buffalo, 1960. P. 78. Rec.: Landar H. // Language. 37. 1961. P. 269-271.
45 KroeberA. L. Sign Language Inquiry // International Journal of American Linguistics. 24. 1958. P. 1—19 (исследование жестов у индейцев).
46 Birdwhistell R. Conceptual Bases...
47 Birdwhistell R. Op. cit. 1952; eго жe Some Body motion elements accompanying spoken American English // Communication: Concepts and Perspectives. Ed. by LeeTrager. Washington D.C.: Spartan Books, 1967.
48 Ibid.
49 Birdwhistell R. Communication without words, 1964. На этом уровне анализа также вводятся два внутренних кинесических юнктора: кинесический юнктор «плюс» (+) используется для изменения места главного кинесического ударения; юнктор примыкания (hold juncture, Ç) связывает вместе два или несколько главных ударений или одно главное и одно второстепенное.
50 Ibid.
51 Birdwhistell R. Some body...
52 Ibid. P. 38.
53 Ibid.
54 Trager G. L. Paralanguage: a first approximation // Studies in Linguistics. Vol. 13. 1-2. Univ. of Buffalo, 1958. P. 1-13.
55 Birdwhistell R. Paralanguage ...
56 Mahl F., Schuy G. Psychological research in the extralinguistic area // Sebeok T. A., Hayes A. J., Bateson H. C. (eds.). Approaches to Semiotics. Cultural Anthropology, Education, Linguistics, Psychiatry, Psychology. Transactions of the Indians Univ. Conf. On Paralinguistics and Kinesics. The Hague: Mouton & Co., 1964.

                                                                                                                          1968


  ЖЕСТ

                                                      Пави П. Словарь театра. М., 1991, с. 99-101


      (От лат. gestus — поза, тело, движение) Франц.: geste англ.: gesture, нем.: Gebärde, Geste, Сех1е; исп.: gesto.


    Телодвижение, чаще всего волевое и контролируемое актером, совершаемое ради значения, более или менее зависимого от произносимого текста или же совершенно автономного.


1. Статут театрального жеста


                                        А. Жест как выражение


    В каждую эпоху возникает собственная концепция театрального жеста, что влияет на актерскую игру и стиль представления. Классицистическая концепция, превалирующая вплоть до настоящего времени, рассматривает жест как выразительное средство и средство экстериоризации внутреннего психического содержания (эмоции, реакции, значения), которое тело должно сообщить другому. Определение, данное КАЮЗАКОМ, знаменательно для этого течения мысли: жест есть «внешнее движение тела у лица, одно из перво-
начальных выражений чувства, данных человеку от природы [...] Чтобы говорить о жесте с пользой для искусств, необходимо рассматривать его с различных точек зрения. Но как бы его ни рассматривать, нужно всегда понимать его как выражение: в том и состоит его изначальная функция жеста, и благодаря именно этой функции, установленной законами природы, он украшает искусство, в котором он главное, а также искусство, с которым он соединяется для того, чтобы стать его важнейшей частью». Экспрессивная природа жеста делает его исключительно пригодным для служения игре актера, у которого нет иных средств, кроме собственного тела, чтобы дать почувствовать различные состояния души. «...Есть целые сцены, где гораздо естественнее, чтобы персонажи двигались, а не говорили» (ДИДРО. О драматической поэзии, XXI; О пантомиме, 183, 1758). Целая примитивная психология устанавливает серию эквивалентов между чувствами и их пластической визуализацией. Жест в таком случае является элементом посредничества между внутренним миром (сознанием) и внешним (физическое бытие). Здесь сказывается классическое видение в жизни и в театре: «Если жесты суть внешние и видимые знаки нашего тела, через посредство которых мы узнаем внутренние проявления нашей души, следует их рассматривать двояко: во-первых, как видимые изменения через них самих; во-вторых, как средства, указывающиена внутренние движения души» (ЭНГЕЛЪ,218, 1788:62-63)


                                            Б. Жест как творение


    Реакцией на эту экспрессионистскую доктрину жеста является в настоящее время тенденция определять пластику не как коммуникацию, а как творение. Преодолевая дуализм понятий «впечатление/выражение», эта монистическая концепция рассматривает пластику актера (по крайней мере в экспериментальной форме игры и импровизации) как производящую знаки, а не как простую коммуникацию чувств, «выраженных жестами». Например, ГРОТОВСКИЙ не отделяет мысль от телесного действия, намерение от осуществления, идею от иллюстрации. Для него жест есть объект поиска и дешифровки идеограмм: «Необходим постоянный поиск новых идеограмм, и их композиция будет выглядеть непосредственной и спонтанной. Точкой отсчета этих пластических форм будет их стимулирование и открытие в себе изначальных человеческих реакций. Конечным результатом является живая форма, обладающая собственной логикой». Театральный жест есть здесь начало и конечный результат работы актера. Невозможно описать его в терминах, обозначающих чувства или даже знаменательные позиции-позы. Для ГРОТОВСКОГО образ иероглифа есть синоним непереводимого иконического знака, который является настолько же символизируемым объектом, насколько он является символом. Для других практиков театра «иероглифический» жест предстает как поддающийся расшифровке: «Любое движение есть иероглиф со своим собственным, особенным значением. Театр должен использовать лишь те движения, которые мгновенно расшифровываются: все остальное излишне» (МЕЙЕРХОЛЬД).


              В. Жест как внутренний образ тела или как внешняя система


    В изучении театрального жеста одна из основных трудностей состоит в том, чтобы установить одновременно его производительное начало и его адекватное
описание. Описание вынуждает формализовать некоторые ключевые позиции жеста, то есть разложить его на статические элементы и свести его к нескольким оппозициям (напряжение/расслабление, скорость/медленность, прерывистость/плавность и т. д.). Но это описание, кроме его зависимости от описательного устного метаязыка, который навязывает собственно сочленения, остается, как, кстати, и любое описание, внешним к объекту и не уточняет его связи со словом или стилем представления: оно часто плохо интегрировано в глобальный означающий (драматургический и сценический) проект. Что касается овладения жестом через образ тела и телесную схему, то оно зависимо от представления, которое актер или танцовщик имеют о пространстве, в котором они эволюционируют. Это представление о пластической образности пока что воспринимается только на уровне интуиции (ГАЛИФРЕ-ГРАНЖОН).
 

2. К типологии и коду жеста


                                                          А. Типология


1). Ни одна типология жестов не представляется по-настоящему удовлетворительной ни в отношении жестов в действительности, ни в отношении жестов в театре. Обычно различаются:
— врожденные жесты, относящиеся к положению тела или к какому-либо движению;
— жесты эстетические, отработанные с целью создания произведения искусства (танца, пантомимы, драмы и т. д.);
— условные жесты, выражающие сообщение, понятное как передающему, так и получающему.
2). Согласно другому различию, противопоставляются жест имитирующий и жест оригинальный (или изначальный). Имитирующий жест — это жест актера, воплощающего в реалистической или натуралистической манере персонаж путем воссоздания его поведения, его пластических привычных движений (на самом деле, неизбежны стилизация и характеризация, они даже обусловливают
этот эффект пластической реальности). Напротив, жест может отказаться от имитации, повторения и дискурсивной рационализации. Он предстает тогда как иероглиф, требующий расшифровки. «Актер, — говорит ГРОТОВСКИИ, — не должен более использовать свой организм для иллюстрирования движения
души; он должен выполнять это движение с помощью своего организма». Речь идет о том, чтобы найти телесные идеограммы (у ГРОТОВСКОГО), или же, по определению АРTО, обрести «новый физический язык на основе знаков, а не слов».
3). Любая типология жестов требует пересмотра, когда жесты начинают изучаться на театральной сцене. В самом деле, в пластической работе актера все
значимо, ничто не оставляется на волю случая; всесемиотизировано, так что жесты, к какой бы категории они ни принадлежали, входят в эстетическую кате-
горию. С другой стороны, тело актера невозможно полностью свести к совокупности знаков, оно сопротивляется семиотизации, словно в театре жест навсегда сохраняет отпечаток создающей его личности.
 

                                                          Б. Пластический код


    Вместо того чтобы разлагать пластическое движение на рекуррентные единицы (кинемы, аллокинемы в теории БЕРДУИСТЕЛЛА), укажем на несколько характеристик пластического кода (для детальной дискуссии:
— напряжение жеста/расслабление;
— физическая и временная концентрация нескольких жестов (ср. идеограммы МЕЙЕРХОЛЬДА, 449, 1973);
— восприятие конечной цели и ориентации пластической последовательности;
— эстетический процесс стилизации, увеличение, очищение, остранение жеста;
— установление связи между жестом и словом (сопровождение, дополнительность, подмена).


3. Проблемы формализации жестов


    Жесты подаются в континууме по мере представления, что создает большую трудность при делении на части пластических единиц. Отсутствие движения не
является достаточным критерием для разграничения начала и конца жестов; нет также рекуррентных элементов «пластической фразы», таких, как объект, глагол или субъект. Любое словесное описание жеста актерa теряет массу специфических свойств движений и поз; более того, оно делит тело соответственно лингвистическим семантическим единицам, в то время как следовало бы рассматривать жест согласно его собственным единицам или законам, если таковые существуют. Спрашивается, какой идеологической функции соответствует необходимость ремарок  и сетки, прилагаемой к изучению движений: для того ли, чтобы фиксировать и кодифицировать жест, помогая и лицужестикулирующему(жестикулятору), и наблюдателю? Не следует ли помогать внешнему описанию интуитивным видением телесного образа жестикулятора обнаружить в жесте параметры пульсаций, сочленение которых показал ФРЕЙД на грани психической и физической областей?
 

    Изучению пластики, если оно хочет превзойти простой эстетический комментарий и обрести глубокое понимание жеста, предстоит еще очень длинный путь.
 

                                                                                Г.Е.Крейдлин


ЖЕСТЫ  ГЛАЗ  И  ВИЗУАЛЬНОЕ  КОММУНИКАТИВНОЕ  ПОВЕДЕНИЕ
 

В книге:Труды по культурной антропологии М., 2002, с. 236-251.


                          Введение. Глаза, мимика и эмоции


    Среди многих проблем, которые занимали Ч.Дарвина на протяжении всей его жизни, были следующие: «Что выражают глаза?», «Какими вообще бывают мимические выражения?», «Являются ли выражения лица, которые возникают у людей во время самых примитивных физиологических или функциональных актов, одинаковыми для всех народов и культур?» и «Свойственны ли мимические выражения эмоций, которые можно встретить у людей, также животным?» [Дарвин 1872/1965]. С целью получить ответ на вопрос, какими в принципе могут быть мимические выражения на лицах у людей разных культур, Ч.Дарвин рассылает по всему миру друзьям, коллегам и просто знакомым анкету, включающую порядка ста частных вопросов такого типа: «Если вы погружаетесь в размышления над какой-то проблемой или сосредоточенно думаете о чем-то, морщите ли вы при этом лоб и собирается ли у вас кожа под глазами в складки?» Уже по одному этому примеру видно, что Ч.Дарвнн отстаивал идею универсального характера выражений глаз. И хотя особой научной ценности, главным образом в силу очевидной нечеткости и изрядной доли субъективизма в самой постановке вопросов, предлагаемая анкета иметь не могла, она была все же новаторской, достаточно информативной и интересно составленной, чтобы на нее можно было ориентироваться в дальнейших исследованиях по теории эмоций и их выражений. С тех пор к ней постоянно прибегают специалисты, занимающиеся проблемой универсальности лицевого выражения эмоций, как стала эта проблема называться позднее.


  Все последующие годы отмечены постоянно растущим интересом исследователей самых разных профессиональных интересов и направлений к языку глаз и к окулесике - науке о языке глаз и интерактивном визуальном поведении людей. Я имею в виду прежде всего психологов, биологов, этологов и специалистов в области культурной антропологии.
 

    К сожалению, лингвистов, которые бы участвовали в соответствующих научных разработках, было, да и сегодня есть, на редкость мало, хотя проблема соотношения словесного и зрительного кодов несомненно заслуживает большего внимания с их стороны.
236
 

                                                    Жесты глаз


    Глаза и выражения глаз играют важную роль не только в невербальном отражении человеческих эмоций, но и в передаче другой, в смысловом отношении весьма разнообразной информации. Сегодня нет никаких сомнений в том, что в пределах одной культуры и одного языка жестов жесты глаз, или визуальные знаки, неизменны в том смысле, что имеют в них постоянное значение.
 

  Русская кинема сощурить глаза - это мимический жест, который описывается с точки зрения физической реализации - как «слегка сжимая веки, прикрыть глаза». Этот жест передает смысл «зафиксировать свое внимание на чем-то или ком-то»; таким образом, фиксация глаз здесь отражает внимание жестикулирующего на объекте наблюдения. Кинема подмигивать означает нечто вроде предложения адресату участвовать сейчас вместе с жестикулирующим в некотором совместном деле, скрытом от посторонних людей, например розыгрыше некоего третьего лица. Говоря кратко, значение этого мимического жеста - сопричастность с адресатом, или «я с тобой сейчас заодно». По-видимому, из данного значения выводима его прагматически важная интерактивная роль в европейской культуре, где она является знаком, приглашающим к тайной любовной игре - флирту. <Широко> раскрытые глаза передают разные степени удивления, вплоть до изумления и потрясения, а также «сильное желание», «заинтересованность чем- или кем-либо». Удивленные, изумленные (но не потрясенные) глаза, делать круглые (большие, страшные, квадратные) глаза, вылупить (выкатить, вытаращить, выпучить) глаза, когда создается ощущение, что глаза вылезают из орбит и лезут на лоб, - все это мимические жесты, передающие разные степени удивления, а исходно симптоматический жест делать страшные глаза с физической реализацией такой же, как и у жеста делать большие глаза, может переходить в разряд коммуникативных и исполняться с целью напугать адресата необычно большими глазами и особым неподвижным взглядом.
237

    Приведенные выше метаязыковые семантические выражения, раскрывающие смысл невербальных знаков, еще не являются окончательными толкованиями, так как представляют собой довольно расплывчатыё описания смысла. Однако они демонстрируют, какие шаги следует предпринять в нужном направлении. Во всяком случае, это уже не семантические ярлыки, каковыми являются повсеместно встречающиеся в словарях жестов «толкования» типа «жесты удивления» или «жесты внимания». Между тем, указав, к примеру, что прикрытые или закрытые глаза сигнализируют о концентрации внимания или о печали (ср. Он закрыл глаза и ушел в себя), мы должны ясно понимать, что еще не полностью вскрыли значение этого мимического жеста (см. описание некоторых русских глазных жестов в нашем словаре [Григорьева, Григорьев, Крейдлин 2001]).


      Теперь скажу несколько слов о взгляде и о его языковых характеристиках.
    Слово взгляд, согласно толкованию, данному Е.В.Урысон, означает «то невидимое, что человек испускает из глаз, когда смотрит на что-либо (следовало бы добавить: или на кого-либо. - Г. К.)», см. [Урысон 1997, с. 23]. Взгляд сопряжен с чувствами и мыслями человека, с его желаниями и устремлениями, он выражает состояние человека; иначе, за взглядом стоит, как правило, некая препозитивная структура, характеризующая человека.
 

      Взгляд может быть веселым и грозным, тревожным и странным, грустным и нежным, измученным и лукавым. Он бывает умным и скучным, т.е. показывает скуку или апатию, он может быть остановившимся, устремленным в точку, тяжелым или восторженным. Как и глаза, взгляд часто характеризуется в тексте с помощью температурных прилагательных, бывая то холодным, выражая «отчужденность» или «агрессивность» (актуальную или постоянную), то теплым, передавая «симпатию» или «любовь». Мимические жесты опущенный взгляд и опущенные глаза выражают «стыдливость», «смущение», «скромность» (ср. Идешь, на меня похожий, / Глаза устремляя вниз. / Я пропускала тоже, /Прохожий, остановись (М. Цветаева)) или же свидетельствуют о «послушании», «смирении».
 

    Языковое обозначение взгляда того или иного типа обычно бывает в предложении семантически согласовано с подчиняющим предикатом. Так, грозным и остановившимся взглядами не только смотрят (нейтральное обозначение), но и, например, впиваются (оценочная характеристика глазного поведения): Вытянувшийся в струнку городовой на мгновение впился в кондуктора грозным взглядом, затем тотчас уставился на замедлившую ход легкую коляску, запряженную парой прекрасных рыжих лошадей (М.Алданов); Остановившимся взглядом он впился в лицо Плотия, а оно оставалось тяжелым и немым (Г.Брох). Некоторыми взглядами можно оценивать, или мерить, человека. Так, ласковым или нежным взглядом человека смерить нельзя, а быстрым, пристальным или оценивающим взглядом - можно; ср., например: Елена Павловна смерила меня быстрым и пристальным взглядом (А.Апухтин).

238


      В целом ряде культур, в особенности там, где люди избегают вербальных высказываний о себе, например о том, как они себя чувствуют или что переживают, глаза и их выражения, а также взгляды относятся к важнейшим коммуникативным средствам. Таковы азиатские, например японская, малайская или филиппинская, культуры, в которых важную роль играет понимающий взгляд. В азиатских культурах использование понимающих взглядов является приоритетной невербальной диалогической стратегией. Для диалогических взаимодействий людей здесь характерна спокойная, свободная от эмоциональных и экспрессивных элементов речь. Однако существующие в этих культурах правила коммуникативного поведения предполагают, что каждый человек в разговоре относится к своему собеседнику чрезвычайно внимательно: наблюдает за выражением его глаз и лица, следит зажестами и вообще с пониманием и доверием относится к разного рода невербальным сигналам, даже не имеющим исходно знакового характера. Если воспользоваться предложенным А.Вежбицкой понятием культурного сценария (cultural script), то типичным сценарием диалогического поведения, относящимся к невербальному способу выражения эмоциональных отношений, будет для этих культур примерно такой: «в тех случаях, когда человек Х чувствует что-то проадресата У, нехорошо говорить, обращаясь к У, нечто вроде "Я это чувствую"; если У видит Х-а, то У должен сам по поведению Х-а понять, что тот чувствует, и показать это взглядом или жестом».


 

      Глаза, взгляды и визуальное поведение людей в разных культурах


    В древнем Китае по типам глаз и глазных выражений классифицировали и сравнивали людей, их свойства и характеры. Сравнение приэтом шло с глазами животных, которые казались людям имеющими сходство с человеческими глазами. В китайском физиогномическомсписке, который мне в свое время любезно предоставил Г.А.Ткаченко,насчитывается чуть менее 40 типов глаз. Вот лишь три из них:


    (1) львиные глаза- большие, ореховидной формы, во взгляде ощущается сила. Человек с львиными глазами наделен такими качествами, как достоинство, горделивость, царственность, высоко развитоечувство справедливости, честность. Львиные глаза, согласно данномусписку, принадлежат людям с организаторскими и деловыми способностями, ими обладают смелые и искусные военачальники;
    (2) овечьи глаза - по форме узкие и длинные, с тремя слоями кожаных складок над верхними веками, радужная оболочка глаз маленькая. Овечьи глаза часто блестят. Их обладатели считались склонными к меланхолии и печали, доводящей до саморазрушения;
239

  (3) лошадиные глаза - почти треугольные по форме, глубоко посаженные. Считается, что такие глаза указывают на очень эмоционального человека, человека, часто попадающего в неприятные ситуации,или на человека, склонного к тайным любовным связям.
 

    В русском языке есть очень много единиц, обозначающих свойстваи функции глаз. Много существует и разнообразных в смысловом отношении фразеологических выражений, связанных с глазами. Например, выражение Х закрывает глаза на Р означает: «Имеет место некоторая ситуация Р, о которой знает X. Говорящий считает, что Xдолжен был бы обратить внимание на Р и вести себя в соответствии с Р. Тем не менее X, не обращая внимания на Р, ведет себя так, как буд-то Р не имеет места (где вести себя в соответствии с Р =учитывать всвоем поведении Р или какие-то моменты Р), а выражение Х живет сзавязанными глазами означает: «Говорящий считает, что Х живет, не обращая внимания на некоторые важные, с точки зрения говорящего,жизненные обстоятельства, и выражает свое недовольство этим».
 

      Глаза представляют собой настолько важный в физиологическом, психологическом, социальном, религиозном и многих других отношениях орган, что каждая культура и каждый народ вырабатывают типовые модели глазного поведения и стереотипные языковые способы говорить о них. Так, правила этикетного поведения обычно строго регулируют и даже запрещают определенные взгляды. Библейские истории и мифы разных народов полны трагических повествований о судьбах людей, наказанных богами за непослушание, за то, что они смотрели туда, куда им смотреть не позволялось. Достаточно вспомнить библейский рассказ о Лоте, его жене и дочерях. Когда Богпролил на Содом и Гоморру дождь из серы и огня, разрушив оба города, Он позволил спастись только Лоту, племяннику Авраама, его женеи двум дочерям, но жена Лота ослушалась Бога и во время бегства из Содома оглянулась назад, превратившись в неподвижный солянойстолб. Можно также напомнить легенду об античном певце Орфее из фракийского города. Орфей спустился в подземное царство за своейженой Эвридикой, которая погибла от укуса змеи, спасаясь от преследовавшего ее бога Аристея. Растрогав владыку этого царства Аида своей искусной игрой на кифаре, музыкой и пением, Орфей убедил его отпустить умершую жену назад на Землю, но при этом нарушил запрети, оглянувшись на следовавшую за ним Эвридику, навеки потерял ее. (Cм.: Не оглядывайся).

240


    С помощью стереотипных моделей визуального поведения и их невербальных реализаций в коммуникативном акте передаются тысячи молчаливых сообщений (ср. сегодня уже стершуюся метафору: Его глаза говорили мне о многом), выражаются чувства (Ее глаза светились от радости; Давид направлял на него бледно-серые свои глаза с недоумением), осуществляются воздействия (Глаза его остановились на моем лице и вопросительно посмотрели на меня). Разговор одного лица с другим под действием глаз может проходить более гладко и более шероховато, а то и вообще прерываться. Я еще буду подробно говорить о культурно-специфичных и универсальных правилах визуального поведения, а сейчас лишь укажу, что одна из самых интересных закономерностей такого поведения, свойственная русской (но вовсе не только ей) культуре, со- стоит в следующем: когда человек с кем-то говорит, то в диалоге очень редко - исключение составляют строго определенные речевые, или, точнее, семиотические, акты- смотрит непосредственно в глаза собеседнику (хотя и может при этом смотреть на собеседника). Это, по-видимому, связано с тем, что трудно одновременно, глядя в глаза, говорить, т.е. передавать информацию, и читать, т.е. считывать информацию с глаз. Психологи давно отметили, что говорящий смотрит на слушающего, обычно когда заканчивает фразу и когда по какой-то причине происходит синтаксический обрыв фразы или перебой текста (исключения хорошо известны и описаны в литературе). Цель подобных финальных взглядов, по-моему, достаточно очевидна: увидеть, установлена ли связь со слушающим, понял ли он говорящего, хочет ли он сказать что- либо или посмотреть, какова его реакция на сказанное.
 

    Напротив, слушая, у нас принято смотреть говорящему прямо в глаза. Если слушающему понятно сказанное, то он обычно чуть кивает, иногда придвигается к говорящему поближе, сокращая обычную коммуникативную дистанцию, и периодически отводит или опускает глаза. Если слушающий при этом возмущается или настроен агрессивно, то лицо его чуть вскинуто, глаза раскрыты несколько больше, чем обычно, они смотрят прямо, вызывающе. Наконец, если он ведет себя пассивно, если ему неинтересно, что ему рассказывают, то глаза часто не смотрят на партнера - говорящего. В подобных случаях, описывая поведение глаз, обычно говорят, что они бегают по сторонам (брови при этом слегка опущены) или уставлены в одну точку - мимо собеседника или сквозь него (по-русски такой взгляд часто называют отсутствующим). Когда же собеседнику интересно, что ему рассказывают, то глаза его чуть расширены, а если он крайне заинтересован в получаемой информации, то глаза характеризуются как живые, яркие, говорят, что глаза блестят или горят. Все это часто используемые по отношению к глазам световые и тепловые метафоры. Повышенное внимание маркируется также тем, что глаза человека моргают несколько быстрее обычного или сощурены больше обычного; кроме того, в этих случаях люди обычно поддакивают или кивают головой, поддерживая общение.

241


  Основными признаками, характеризующими коммуникативное глазное поведение, являются направление, или линия, взгляда, объект взгляда - «на что направлен взгляд» и тип взгляда, т.е. сам способ визуального взаимодействия. Кроме того, в формулировке правил глазного поведения важную роль играют такие параметры, как, величина глаз, движение глаз, перемещение взгляда с одного объекта на другой, длительность взгляда и визуального контакта. Особая роль в коммуникации людей отведена при этом жесту прямой взгляд в глаза (см. об этом [Кендон 1967; Элсуорт 1975]).
 

      Если движения глаз бывают неуловимыми или трудно уловимыми, если таковыми бывают и легкие изменения в размерах зрачков, если могут остаться незамеченными и чуть повышенная по сравнению с нормальной длительность взгляда, и перемещение взгляда (но не когда глаза бегают), то прямой взгляд с весьма высокой степенью вероятности фиксируется адресатом, причем даже на большом расстоянии между партнерами. Такой взгляд выполняет важные социальные и коммуникативные функции. Адресат всегда обращает внимание на прямой взгляд в глаза, обычно трактуя его как взгляд вызова, как взгляд гипнотический или агрессивный. Прямой взгляд приводит адресата в состояние возбуждения и ставит его в затруднительное положение [Аржиль, Кук 1976; Элсуорт 1975]. Согласно этикетным нормам, прямой взгляд должен быть очень коротким по длительности, а потому, если партнеры смотрят так друг на друга дольше, чем принято, и при этом по крайней мере у одного из них нет каких-либо особых установок или целей, которые бы с обязательностью требовали увеличения времени воспроизведения данного жеста, то через какое-то непродолжительное время оба партнера почти одновременно прерывают этот взгляд, отводя глаза. Напротив, отвод глаз в сторону и опускание глаз рассматриваются как умиротворяющие или успокаивающие коммуникативные сигналы, снимающие ненужное напряжение. Они выполняют в диалоге роль, аналогичную той, что выполняет обычная улыбка, внезапно возникающая на лице одного из собеседников.
 

    Однако это не единственное значение и назначение данных визуальных знаков. Если человеку задают вопрос, ответ на который вызывает у него какое-то затруднение, то, думая над ответом, он обычно не смотрит на партнера, а смотрит в сторону, переключая внимание с внешнего объекта наблюдения на внутренний, т.е. на предмет размышления.
 

    Прямой взгляд <в глаза> не следует отождествлять с контактом глаз. Именно в случае, когда нам смотрят прямо в глаза, мы говорим Он уставился или Она на меня уставилась. Люди совсем не любят, когда на них так смотрят, особенно если это происходит относительно долго, и поэтому зачастую раздраженно и грубо реагируют, говоря например: «Чего уставился?» Нередко указанным мимическим жестом пользуются для того, чтобы силой «горящего взгляда» привлечь к себе внимание человека, на которого так смотрят, -
242


особенно в ситуациях, когда речь запрещена или невозможна. Ср.: Доченька, - мягко заметила Тата, - когда разговариваешь с мужчиной, не надо полыхать ему в глаза. - Куда же мне смотреть, мама? - полыхнула на нее невестка. - Бери немножко левее, - сказала Тата и добавила, показывая, что деликатность в своем роде тоже необъятна: - Можно и правее взять. А в глаза мужчине полыхать некрасиво (Ф.Искандер. Табу). В свою очередь, обслуживающие нас люди, например официанты, гардеробщицы и продавцы, никак не реагирующие на наш прямой взгляд, тоже обычно вызывают у нас неприязненное чувство.
 

    В диалогах социально неравноправных партнеров взгляд человека с более высоким общественным статусом постоянно регистрируется собеседником с более низким статусом, а именно: тот пытается поймать взгляд глазами и прочесть по глазам то, что ему нужно, ср.: Зейнвель всегда находил в Шмерле внимательного слушателя, который смотрел на него снизу вверх, поражаясь (И.Б.Зингер. Горькая правда). Здесь языковое выражение смотреть снизу вверх является контаминацией свободного сочетания - описания реального жестового поведения - и фразеологической единицы.

 


  Гендерные различия в визуальном коммуникативном поведении людей
 

    Американский психолог Ральф Экслайн изучал связь человеческихотношений с различными типами глаз и характеристиками взгляда, который передает эти отношения. Ему принадлежит часто цитируемоевысказывание: «The more you like, the more you look» («Чем большечеловек вам нравится, тем больше вы на него смотрите»). Действительно, взгляды, которые ловят, например, люди, чувствующие симпатию или притяжение друг к другу, могут служить им некоторой компенсацией за невозможность по какой-либо причине находиться рядом, в тесном контакте. Когда кто-то слушает рассказ, который емунравится, глаза его тоже то и дело останавливаются на говорящем. Однако в своей книге «Психология межличностного общения» М.Аржиль утверждает, что если во время разговора 60 и более процентов общего числа взглядов партнеров направлены один на другого, то этоявное свидетельство того, что собеседники больше интересуются другдругом, чем собственно предметом беседы [Аржиль 1967].

243


    Рассмотрим влияние только одного кинетического параметра, пола, на глазное коммуникативное поведение взрослых людей. Основные открытия, касающиеся гендерных различий, на мой взгляд, таковы (речь идет только о европейской и североамериканской культурах):
 

1) (автор Дж.Айелло) число и частота взглядов, которые мужчиныбросают в сторону женщин, линейно растет с ростом расстояния между ними, в то время как для женщин соотношение между числом взглядов и расстоянием между ними и мужчинами, на которых онисмотрят, обратно пропорциональное [Айелло 1972];
 

2) (автор Р.Экслайн) когда беседуют между собой женщины, контакт глаз больше, чем когда беседуют между собой мужчины, причемэто относится как к акту говорения, так и акту слушания [Экслайн 1963]; см. также [Аржиль, Кук 1976; Данкан, Фиске 1977];
 

3) (автор Р.Экслайн) в смешанных парах женщины дольше смотрятна мужчину, чем наоборот, - даже если тот им не нравится! [Экслайн 1972; Аржиль, Дин 1975] - и, добавим мы, женщины, таким образом,вообще смотрят на других людей больше, чем мужчины.
 

    Указанные расхождения в поведении женщин по отношению к мужчинам и мужчин по отношению к женщинам можно объяснять разнымипричинами и среди них: (а) (в среднем) более высокая, чем у мужчин, эмоциональность женщин, (б) подсознательное стремление женщинысохранять «тепло» беседы, (в) поиск женщиной внимания и участия со стороны мужчины; (г) осознанное или неосознанное стремление получить у него одобрение и поощрение ее поступков и, наконец, (д) проявление в целом более зависимого положения женщин в обществе;
 

4) когда один из участников коммуникации ждет от другого одобрения, он увеличивает длительность контакта глаз с собеседником (автором этого открытия является, по-видимому, Стив Фушто, психолог из университета Риверсайд, Калифорния), см. [Клейнке и др. 1973].
 

      Сумма взглядов, или, что фактически то же самое, время контакта глаз, - это в европейской культуре ключевой момент в установлении степени близости или симпатии людей. С другой стороны, мы уже видели, что, когда человек становится более враждебным или агрессивным по отношению к другому, когда он хочет ответить ему вызывающе, визуальный контакт тоже усиливается. В своей решимости «перехватить инициативу» мы не боимся того, что позволим глазам выдать испытываемые нами в этот момент чувства. Таким образом, с визуальным контактом связаны сигналы двух родов- угрожающие, илиагрессивные, возникающие при конфронтации или схватке как выражение доминации и стремления подавить адресата (см., например, прямой взгляд), и соединяющие, или контактоустанавливающие, выражающие признание адресата, уважение, симпатию или любовь к нему.
 

  Контакт глаз может быть непосредственно связан с аномалиями человеческого поведения - обманом, хитростью и некоторыми другими рациональными компонентами, описывающими «желание человекадостичь для себя какой-либо выгоды». Кроме того, непосредственно с контактом глаз и с физическими характеристиками данного глазногоповедения - пространственным расположением смотрящих друг относительно друга, ориентацией тел,
244

длительностью, напряженностью взгляда (ср. глаголы и глагольные сочетания уставиться, напряженно, пристально смотреть на что-то или на кого-то, не сводить глази др.) - в русской культуре связаны такие разнородные вещи, как характер протекания самой коммуникации, например регулирование ходадиалога при неформальном общении, выражение уверенности, умение держать себя в руках, самообладание или любовная игра. А в Японииобщепринятой нормой является не контакт глаз, а удерживание взгляда на уровне подбородка или даже на уровне шеи собеседника. Тем самымяпонцы могут передавать через зрительный канал меньше информации,у них не образуется «уз взгляда». У нас подобное глазное поведениеоценивается как этически не принятое <а следовательно, нехорошее) и эстетически неприятное: тот, кто избегает взгляда партнера по коммуникации, обычно считается совершившим нечто дурное или имеющим какие-то внутренние психологические проблемы. Как мы видим, наглазное поведение людей в диалоге большое влияние оказывают степень знакомства и тип отношения партнеров друг к другу. Приведуеще несколько примеров, подтверждающих сказанное.
 

    В целом ряде разнообразных по своему характеру и задачам лабораторных экспериментов испытуемых просили выказывать предпочтение одним участникам коммуникации над другими 1. В результате было обнаружено, что:
 

(а) женщины больше смотрят на того, кто им больше нравится;
(б) мужчины, хотя обычно и не смотрят больше на того, кто имнравится, не смотрят меньше на того, кто им меньше всех нравится;
(в) мужчины больше всего смотрят на «холодного» интервьюера-мужчину, т.е. на того, кто мало говорит, мало смотрит на них, мало улыбается. Это было убедительно доказано в тех экспериментах, вкоторых варьировалась эмоциональная теплота отношений к партнеру самого интервьюера;
(г) женщины больше смотрят на других женщин в дружеских встречах, а мужчины больше смотрят на мужчин в недружеских контактах и диалогах. По всей видимости, в актах коммуникации с незнакомым мужчиной мужчины с самого начала начинают борьбу за коммуникативное первенство, бросают вызов сами и принимают его со стороны другого;
---------------------------------
1 К сожалению, подавляющее большинство из этих результатов было получено в лабораторных, а не в реальных, «полевых» условиях. Остается надеяться, что будущие исследования глазного поведения людей в естественных ситуациях общения подтвердят если не все, то многие из приводимых фактов и выводов.
245

(д) в ситуации коммуникации с незнакомыми партнершами мужчины, как правило, считают более привлекательными тех женщин, которые на них больше смотрят, а женщины, напротив, часто считают, что незнакомые мужчины, которые на них смотрят не сводя глаз, ведутсебя нахально и менее привлекательны. Правила русского глазного поведения говорят о том, что незнакомые мужчины и особенно женщины должны соблюдать известную осторожность во взглядах, например: взгляды не должны быть продолжительными или частыми, навязчивыми, чтобы не допустить ненужной ей или ему близости.Действительно, долгие или частые взгляды друг на друга (совместные взгляды), которые при первой же встрече ловят мужчины и женщины,обычно интерпретируются как приглашение к знакомству и установлению сексуального контакта;
 

(е) что касается разнополых пар, в которых впервые встретившиесялюди понравились друг другу, то время совместных взглядов тут оказывается значительно большим, чем у пар, в которых люди остаются друг другу безразличны или сразу один другому не понравились.

 

 

                      Социальные, коммуникативные и культурные
                              функции глаз и глазного поведения


    В ряде стран Латинской Америки в деревнях до сих пор соблюдаетсядревний обычай и связанный с ним ритуал, который называется раsео. Весной и летом каждое воскресенье неженатые мужчины и незамужниеженщины выходят на деревенскую площадь. Мужчины выстраиваются в одну шеренгу, женщины - в другую, напротив мужчин, после чего посигналу особого человека ряды начинают перемещаться один относительно другого. Это челночное движение происходит под музыку, превращаясь в своеобразный ритуальный танец. Если мужчина задержитсвой взгляд на какой-либо из женщин и в дальнейшем движении будетбуквально поедать или пожирать ее глазами, то - в случае ответного взгляда со стороны женщины - через неделю во время нового турарasео им разрешается обменяться несколькими словами и договориться о последующих свиданиях. Обычно такие встречи оканчиваются свадьбой.
 

    Особые правила употребления, социальная и коммуникативная функции глаз и глазного поведения проявляются не только в контексте подобных специальных ритуалов. В обычном бытовом общении люди часто пользуются глазами для достижения своих целей.С помощью глаз, например, передаются такие разнообразные по своему характеру устремления и цели, как установление контакта, приглашение присоединиться к розыгрышу некоего третьего человека, демонстрация сексуального желания и др. Особенно заметными становятся социальная и коммуникативная роль глаз, если обратиться к особенностям мужского и женского глазного поведения.
246

 

    В русском языке имеются типично женские глазные жесты, направленные обычно на мужчину, такие, как хлопать глазами (ресницами), стрелять глазами или поводить (повести) глазами <некоторым особым способом>; ср. языковые выражения смотреть «в угол -на нос - на предмет» или сделать глазами «89». С другой стороны мужчинам свойственно при встрече с женщиной более «решительное»глазное поведение: бывает, что они глазеют на нее, могут впериться внее глазами или вперить в нее глаза (это просторечные языковые выражения; ср., впрочем: Зрачков горячую угрюмость // вперять в меня по-времени: //то смех любви, сверкнув, как юность, позолотил черты мои . Ахмадулина. Прохожий, мальчик, что ты?..), сверлят или буравятее глазами, поедают или пожирают ее. Любопытно, что наша общественная мораль не очень-то осуждает мужчин за такое поведение, равнокак часто прощает девушке известную манерность, когда та хлопает глазами. Напротив, манерное глазное поведение мужчины являетсянеприемлемым и негативно оценивается социумом. Отрицательное заключение выносится и о «нахально-решительном» визуальном поведении женщины: пожирание глазами, слишком настойчивое стремлениеженщины взглядами привлечь мужчину тоже осуждается обществом.
 

    Глаза и взгляды могут ласкать (ср. сочетание ласковый взгляд), амогут убивать (ср. убить взглядом), глаз может быть добрым, а может быть злым. Культурные функции глаз, как и социальные или дискурсивные, чрезвычайно разнообразны.
 

    В пещерах древнего Египта найдены настенные рисунки людей, датируемые примерно третьим тысячелетием до новой эры. На этихрисунках глаза поражают всех непривычной выпуклостью и величиной. Дело в том, что древнеегипетская культура была особенно чувствительна к глазам людей, поскольку, по представлениям древних египтян, глаза имеют космическое происхождение: они являются символом Солнца. Кстати, этот символизм очень красиво передан В.Шекспиром в его 33-м сонете: «Я наблюдал, как солнечный восход / Ласкает горы взором благосклонным» (Full many a glorious morning have I seen // Flatter the mountain-tops will sovereign еуе).
 

    Для древних египтян большие глаза были носителями верховной власти, но скорее в страшном, чем в добром смысле; вспомним также страшные глаза совы, глаза трех собак в сказке Г.Х.Андерсена «Огниво», глаза дракона. С большими страшными глазами египтяне связывали огонь и ослепляющий свет, а те, в свою очередь, ассоциировались либо с сильными эмоциями, т.е. с эмоциями столь же большой силы, либо с крайне неприятными ситуациями, ведущими к разрушениям и потерям (с яростью, гневом; с опасностью, бедой, смертьюи др.). Эти ассоциации, видимо, породили новый символическийзнак - кобру, лежащую на теле Высшего Бога и обвитую вокруг его бровей и глаз. Она защищает Высшего Бога от врагов.

247


    Культурная охранная функция глаз очень хорошо известна и описана. Достаточно сказать, что сотни амулетов имеют форму глаза.Но у глаза есть еще одна очень важная культурная функция - его многие народы считают отверстием, через которое душа попадает втело человека и покидает его. Этим путем в тело человека способны проникать также добрые и злые духи, которые, в свою очередь, выходячерез глаза, оседали на всем, на что человек ни посмотрит. Так, вероятно, появились выражения сила взгляда, обозначающее «ресурсы, которыми обладает взгляд для достижения каких-то целей», а такжедобрый и злой взгляд.


    Лингвист и культуролог Дж.Робертс из университета г. Питсбурга(США), изучив 186 культур современного мира, в 67 обнаружил существование особых верований и ритуалов, относящихся к понятию злого,дурного, или черного, глаза. Особенно распространена вера в злой глаз в Европе, Америке, в странах Северной и Восточной Африки, Индии иИране, и почти не встречается она у народов Кореи, Монголии, Тибета, Японии. В Эфиопии полагают, что злым глазом обладают люди только определенных сословий, а в Индии - что злым глазом может обладатьлюбой человек любого социального статуса и даже животное. Любопытно, что, как отмечается в книге Ф-Дэвиса, «невинным обладателем злого глаза был римский папа Пий IX, избранный в 1846 г. Его благословение, как считали многие, приводит к абсолютно фатальным, роковым последствиям» [Дэвис 1973, с. 65]. В Малороссии свойство «быть злым» приписывали глазам разного необычного строения, напримерглубоко посаженным или сильно раскосым. Цвет глаз тоже может иметьзначение: в России и в Северной Европе, например, не любили сравнительно редко встречающихся черных глаз, а на юге Италии злые глаза -это голубые, тоже достаточно редкие там по цвету.


    Ревность, ненависть, презрение, алчность, озлобленность, даже удивление или преувеличенное восхваление- все эти чувства и ихневербальные манифестации так или иначе связаны с завистью, и все они могут сопровождаться взглядом, идущим от злого глаза.
 

      Замечание. Существует один любопытный исторический анекдот озависти и о глазах, выражающих это чувство. Рассказывают, что как-то раз Александр Македонский, возвращаясь после одного из походовдомой, наткнулся на волшебный ручей, берущий начало у самых воротрая. Александр пошел вдоль ручья, дошел до его истока, но открыть ворота не смог. Когда он повернулся, чтобы идти назад, то увиделкатящийся навстречу ему человеческий глаз. Полководец попросил мудрецов объяснить ему значение этого знака, и в ответ на просьбумудрецы сделали следующее: взяв весы, они положили на одну чашку весов глаз, а на другую золото, серебро и драгоценности. И глаз перевесил! Мудрецы сказали Александру, что даже если он положит на чашку весов все богатство мира, то и тогда человеческий глаз перевесит. Александр не поверил их словам. Тогда мудрецы сняли с весов все драгоценности и золото и положили вместо них небольшую, почтиничего не весящую горсть пыли. И горсть пыли перевесила глаз! Как свидетельствует эта красивая легенда, Александр понял смысл ихдействий: пока человек живет и может смотреть глазами на мир, его постоянно терзают зависть и обуревают желания, и только смерть,превращая человека в прах, лишает глаза их завистливой силы.

248
 

  Зависть - вещь крайне коварная и опасная. Не случайно в некоторых культурах, например в греческой, отдельные, на первый взглядявно позитивные речевые акты, такие, как похвала или комплимент, рассматриваются обычно как акты, содержащие угрозу. Ведь, по представлениям греков, комплименты и похвалы прячут в себе зависть к другому человеку, обладающему какими-то качествами или предметами, которых нет у говорящего.
 

  Иногда несчастья, болезни и смерть людей или домашних животных относили на счет тех, кто ими часто восхищался. В подобных случаях обычно говорят, что человека или животное сглазили. А чтобы предохранить, например, ребенка от сглаза, на его тело или на связанные с телом предметы, такие, как колыбель, кроватка, коляска и т.п., вешались специальные украшения, камни или иные предметы-амулеты.
 

    Есть множество способов уберечься от злого глаза или отвести, отвратить от себя дурной глаз. В русской культуре наиболее известнывербальные способы, например произнесение слов чур меня, символические (языковые) плевки - слова тьфу-тьфу-тьфу, произнесенные трижды, советы типа плюнь три раза через левое плечо (о плевках как символических актах см. [Шмелев 1999]). Кроме того, имеется целый рядневербальных средств против злого глаза, например жесты-обереги.
 

    Самым известным из жестов-оберегов, который в том или ином видесуществует во многих культурах, является сплевывание. По всей вероятности (данным замечанием автор обязан этологу и антропологу М.Бутовской), происхождение этого жеста связано с миром животныхи с гигиеническим действием слюны. Животные часто облизывают своих детенышей, и первобытные женщины, как предполагают многие биологи, тоже, видимо, облизывали своих детей, очищая их (во всех смыслах этого слова).
 

    Еще одним очень распространенным жестом-оберегом является кинема, по форме представляющая собой кулак с вытянутыми вверхили вперед указательным пальцем и мизинцем. Этот жест носит имя рога, или mano cornuta, означает «рука с рогами», символизируя рогадьявола. Его исполнение считается достаточно мощным охранным средством, чтобы защитить человека от магических дьявольских сил.Сегодня на рынках и в магазинах разных городов России можно встретить много амулетов такой формы.
249

    А в Америке мне случалось видеть не только амулет в форме рогов,но и другой амулет, очень популярный среди живущих в штате Мичиган итальянских студентов и также предохраняющий от сглаза. Онимеет форму стручка красного перца, в связи с чем можно вспомнить английские фразеологическое выражение hot as the devil, означающее буквально «острый, как дьявол», и слово devil, основное значение которого «дьявол, черт, бес», а одно из переносных - «острое блюдо, представляющее собой жареное мясо или рыбу с перцем и другимиспециями и пряностями».
 

                                                    Заключение


    В настоящей работе мной были рассмотрены некоторые признаки,свойства и функции языка глаз. Кроме того, я попытался сформулировать отдельные правила глазного интерактивного поведения, свойственного людям разных культур. За пределами статьи остался анализглазных жестов, а также описание многих социальных функций глаз и культурных концептов, связанных с глазами, таких, как «видение»,«кругозор», «присутствие», «горизонт», «видимость», «взор», «прозорливость», «фасад», «заслонить», «изнанка» и др. Здесь еще многоепредстоит додумать и доделать.
 

    Закончить статью мне хотелось бы одним, пусть несколько пространным, но исключительно проницательным и красивым фрагментом из эссе «Человек и люди» замечательного испанского писателя,философа и мыслителя Ортеги-и-Гассета:

 
  «Окружность - это часть мира, которая в данный момент ограничивает мой кругозор. Стало быть, это присутствующая часть мира <...> Все присутствующее являет только лик, фасад; остальное лишь соприсутствует. Мы наблюдаем лицо, а не изнанку вещей. Окружение - это явный или полускрытый мир, лежащий вокруг. Но мир по ту сторонугоризонта на каждый данный момент содержит бесконечное множество скрытых вещей. Горизонт- это граница мира между явной и скрытойчастями мира. Зримое, явное-всем понятная форма присутствия. Со времени древних греков все термины актов познания происходят, какправило, от слов, выражающих идею видения. Греческое слово "идея" обозначает вид, который принимает та или иная вещь. Это ее аспект(слово от лат. корня зрес "смотреть, видеть") <...> Облик тела, его мимика, пантомима, слова и жесты не выявляют, а лишь выражают тот факт, что в нем - теле - заключается некий сокровенный мир, сходный с моим.

250


    Тело человека- богатейшее "поле экспрессии", наивная выразительность. К примеру, на вас смотрит "Другой". Глаза- окна души -говорят о другом человеке гораздо больше, чем что бы то ни было, поскольку они представляют акты, исходящие изнутри. Мы видим, на чточеловек смотрит и как он это делает. Взгляд не просто исходит изнутри, он позволяет судить о своей глубине. Именно поэтому для возлюбленного нет ничего приятнее первого взгляда возлюбленной. Однако надо быть начеку. Если бы мужчины умели измерять глубину женского взора, многих мучительных ошибок удалось бы избежать <...>».


                                                      Литература


Айелло 1972 - Aiello J.R. A test ofequilibrum theory: visual interaction in relation to orientation, distance, and sex of interactants. -Psychonomic society, 27,1972,335-336.
Аржиль 1967 - Argile M. The psychology of interpersonal behaviour. London: Penguin Books Ltd, 1967.
Аржиль, Дин 1975-Argile M., DeanJ. Eye contact, distance and affiliation-Sociometry, 28, 1975, 289-304.
Аржиль, Кук 1976- Argile M., Cook M. Gaze and mutual gaze. Cambridge, UK:Cambridge Univ. Press, 1976.
Григорьева, Григорьев, Крейдлин 2001 - Григорьева С.А„ Григорьев Н.В„ КрейдлинГ.Е. Словарь языка русских жестов. Москва-Вена: «Языки русской культуры», «Wiener Slawistischer Almanach», Sonderband 49,2001.
Данкан, Фиске 1977-DuncanS., FiskeD.W. Face-to-face interaction: Research,methods, and theory. Hillsdale, N. J.: Lawrence Eribaum, 1977.
Дарвин 1872/1965 - Darwin Ch. The Expression of the Emotions in Man and Animals. New York: Philosophical Library, 1872 [3rd ed. - 1965].
Дэвис 1973 - Davis F. Inside intuition: What we know about nonverbal communication. New York, St. Louis, San Francisco, DOsseldorf et al.: McGraw-Hill Book Company, 1973.
Кендон 1967 -Kendon A. Some functions of gaze direction in social interaction. -Acta psychologica, 26, 1967, 22-63.
Клейнке и др. 1973 -Kleinke C.L., BustosA.A., Meeker F.B. & Staneski R.A. Effects of self attributed and other attributed gaze in interpersonal evaluations between males and females. -Journal of Experimental Social Psychology, 9, 1973,154-163.
Урысон 1997- Урысон КВ. Синонимический ряд лексемы взгляд 1 // Апресян Ю Д., Богуславская О.Ю„ Левонтина И.Б., Урысон ЕВ., Гловииская М.Я., Крылова Т.В,(под общ. рук. акад. Ю.Д.Апресяна). Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Вып. 1. М., 1997.
Шмелев 1999 -Шмелев А.Д. Homo spuens: Символические жесты и их отражение вязыке // Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке. М.:«Ивдрик», 1999,186-193.
Экслайн 1963 - Exline R.V. Explorations in the process of person perception: Visual interaction in relationship to competition, sex, and need for affiliation. - Journal of Personality, 31, № 1, 1963, 1-20.
Экслайн 1972 - Exline R.V. Visual interaction: The glances of power and preference// J.Cole (ed.). Nebraska symposium on Motivation (vol. 19). Lincoln: Univ. of Nebraska Press, 1972,163-206.
Элсуорг 1975 - Ellsworth P.S. Direct gaze as a social stimulus: the example of agression // LPliner, T.Krames, T.Alloway (eds.). Nonverbal communication of agression. New York, 1975,53-76.
251
 

 

 

 

 

 

 




Содержание | Авторам | Наши авторы | Публикации | Библиотека | Ссылки | Галерея | Контакты | Музыка | Форум | Хостинг

Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru

 ©Александр Бокшицкий, 2002-2006 
Дизайн сайта: Бокшицкий Владимир