Пир
На этой же странице:
В.Н.Топоров
Конные состязания на похоронах
[О тризне у древних прусов]
А.Я. Гуревич
Пир
Словарь средневековой культуры. М., 2003, с.
360-362
Пир
- одна из наиболее существенных форм социального общения, способ сплочения людей в коллективы и поддержания мира и общественного благополучия. Античные авторы отмечают значение
пира в жизни древних
германцев: на пиру вожди вместе с дружинниками обсуждали все важнейшие дела племени. Более подробное описание
пира дают англосаксонские («Беовульф») и древнескандинавские источники. «Речи Высокого» (в цикле «Старшей Эдды») подробно описывают,
как нужно принимать пришедшего на Пир гостя и каким образом приличествует ему себя
вести. Он должен, соблюдая умеренность в
возлияниях, принимать участие в беседе, но
быть при этом осторожным, ибо болтливость
чревата тем, что он прослывет глупцом; более того, излишнее многословие может вызвать вражду (перебранки на
пиру нередко приводили к пролитию крови). На пиру обменивались новостями, здесь рассказывали саги,
поэты-скальды исполняли свои песни. Социальная функция пира включала также общение с высшими силами — языческими богами, в честь которых совершались возлияния
и Жертвоприношения.
Показательно, что термины др.-исл. gildi
и нем. Zeche, обозначавшие «Пир», «попойка» и прилагавшиеся в раннее средневековье к ритуальным сборищам, затем сделалось обозначениями ремесленных и купеческих объединений; общение членов этих
объединений обязательно включало в себя
и участие в пирах.
Обычай организации Пиров и принесения
сельским населением даров вождям и королям, распространенный в Европе в начале
средневековья, в дальнейшем послужил одним из важных источников возникновения
отношений феодальной зависимости.
Разъезжая во главе своей дружины по территории страны, король посещал
Пиры, которые
устраивали для него местные жители, свозившие продукты в королевские усадьбы; в прямом общении вождя с ними и осуществлялось управление страной. Эти угощения
(«кормления») и дары, добровольный характер которых у германцев был отмечен еще
Тацитом, в раннее средневековье постепенно преобразовывались в обязательные подати. Права на эти «кормления» могли быть по-
жалованы королем своим приближенным и
дружинникам, равно как и церкви. Процесс
трансформации Пиров и принесения даров
особенно отчетливо виден в развитии институтов скандинавской «вейцлы» (veizla и означала «Пир») и англосаксонского «бокленда»
(bocland «земля, пожалованная по грамоте»).
Получатель такого пожалования, утверждая
свою власть над населением, в том числе и
юрисдикцию над ним, со временем превращал его в зависимое, а поставляемые им угощения - в ренту продуктами, к которой присоединялись отработки.
Пиры - неотъемлемый аспект жизни знати, стремившейся показать на них свою щедрость и гостеприимство. Феодальное потребление носило подчеркнуто демонстративный
характер. Затраты на угощения и подарки,
как правило, не соразмерялись с доходами.
Известны случаи, когда возбужденные атмосферой пира господа на глазах собравшихся сжигали конюшни с дорогостоящими боевыми конями или засевали поле монетами,
с тем чтобы поразить гостей своей необузданной расточительностью. Немецкий хронист
Адам Бременский отмечал, что невзгоды,
постигшие Адальберта, архиепископа Гамбурга и Бремена (ум. 1072) и его епархию,
были божьей карой за неумеренный образ
жизни прелата, который выражался прежде
всего в щедрых пирах и раздаче даров приглашенным. Но таково было поведение любого
представителя знати в феодальную эпоху. Алчность и щедрость — антонимы в представлениях человека Нового времени — были сино-
359
нимичны в сознании средневековых аристократов: алчность была направлена на приобретение богатств, которые не накапливались, а
публично растрачивались, пропивались и
проедались.
Однако Пир был универсальной формой
общения, присущей не одним только высшим классам. В определенные дни, связанные с аграрными и христианскими праздниками,
Пиры устраивали и простолюдины.
Окончание поста, масленица, завершение
сбора урожая сопровождались Пирами, во время которых нередко уничтожались запасы
продуктов, необходимые для потребления в
течение остальной части года; этот обычай
необузданного обжорства, за которым скрывались традиционные привычки и ритуалы
сельского населения, сохранился вплоть до
начала Нового времени, и просвещенные
люди, не понимая его смысла, сравнивали в
этом отношении крестьян с заморскими дикарями. В потреблении крестьян наблюдались резкие переходы от полуголодного существования к праздничным
пирам. Питер
Брейгель и другие художники XVI в. запечатлели крестьянские Пиры и сопровождавшие их пляски и увеселения. Мечта о жизни, протекающей в
пирах и обжорстве, лежит
в основе преданий о сказочной стране Кокейн (Кокань) или Шлараффенланд («Страна безделья»), где жареные птица и мясо
сами падают в рот счастливому сонному бездельнику.
В конце средневековья возникают поучения о том, как молодые люди знатного рода
должны вести себя на пиру. Им рекомендует
ся не бросать объеденные кости назад в общее блюдо, обтирать край кубка, из которого они пили, прежде чем передать его соседу, не харкать и не сморкаться за столом, не
вытирать жирные рот и руки скатертью и т.п. Приличное застольное поведение диктовалось не гигиеническими соображениями, но
прежде всего необходимостью выказать уважение к высокопоставленным участникам
застолья. Эти предписания могут показаться элементарными, но, как подчеркивает
Н.Элиас, в них раскрывается специфика человеческой личности того времени: границы между индивидами проходили в ту пору
не там, где они установятся в Новое время;
«барьер стыдливости», отделявший одного
индивида от другого, был в средние век.
ниже, нежели в последующую эпоху.
В.Н.Топоров
Конные состязания на похоронах
О тризне у древних пруссов (сообщение Вульфстана)
Исследования в области балто-славянской духовной культуры: (Погребальный
обряд).
М., 1990, с. 12-47
[в сокращении]
Эта статья представляет собой продолжение "Заметок по похоронной обрядности", напечатанных в ежегоднике "Балто-славянские
исследования 1985" (М., 1987, 10—52), и предполагает учет как соответствующей "похоронной" топики, так и некоторых общих идей,
ее организующих. При возможности этот цикл исследований будет
продолжен.
Предлагается анализ двух текстов, очень различных по жанру
и весьма сильно разъединенных во времени и в пространстве,
а также ряда языковых элементов (отдельных слов и формул), претендующих на принадлежность к специфической похоронной терминологии, которая обнаруживает глубокие индоевропейские корни.
Поэтому 'проблема реконструкции и ритуала и языковой формы
некоторых его узловых точек всегда присутствует, хотя в данном
случае обычно сами результаты реконструкции не эксплицируются
(кроме одного случая). О них будет сказано в другом месте. Нужно
заметить, что для автора существовала и еще одна задача, результаты которой эксплицированы лишь частично, — исследование выделения из общей мифо-ритуальной сферы того, что можно было бы
назвать "пред-спортом", и основных вех на пути его становления.
Древний "спортсмен" ("пред-спортсмен"), как и поэт или жрец, были
братьями по ритуалу, в частности, по похоронному ритуалу. Высказанные в статье соображения и сделанные фактические наблюдения легко
могли бы быть умножены, нередко даже на материале сильно
продвинутых традиций, вплоть до современных или таких, которые
совмещают в себе архаичность и вырожденность (ср. детские игры
в покойника с завершающей "состязательной" частью: скачки на
конях — мнимых и только мысленных или изображаемых детьми
же).
Нет необходимости говорить о значении текста о плавании в Балтийском море, составленного Вульфстаном и включенного королем
Альфредом в англо-саксонский перевод "Истории против язычников"
Орозия, для истории древних пруссов. Практически это первое
достаточно конкретное свидетельство о пруссах (перевод был сделан
в 890—893 гг.), принадлежащее, к тому же, очевидцу, показания
которого восполняют лакуну в хорографическом описании известного
Орозию тогдашнего мира. При том, что остается не до конца
ясным, кем был Вульфстан по национальности (норманн-датчанин или
англосакс) и каково было его социальное положение (пожалуй,
12
чаще всего в нем видят купца)', существует достаточно правдоподобное предположение, что он был послан королем Альфредом в
Хедеби и потом в Трусо с тем, чтобы описать южное побережье
Балтийского моря (само путешествие обычно относят к периоду
между 870 и 890 гг.).
Рассказ Вульфстана членится на две части. Первая — своего
рода вступление, в котором кратко описывается морской путь в
Eastland, землю "эстов", тацитовских "gentes
Aestiorum" . Указывается
пункт отбытия — Хедеби (близ Шлезвига), и пункт прибытия — Truso, известный торговый центр Трусо, находившийся
в Восточной Пруссии. [...]
Вторая часть посвящена собственно Эстланду, точнее — похоронному обряду, распространенному у населения этой страны. Правда,
первые несколько фраз могут быть поняты иначе, но более углубленный взгляд откроет, что и этот относительно самостоятельный
фрагмент (в нем говорится о том, что король и самые богатые
люди пьют кобылье молоко, а бедные
и рабы — мед, и что эсты совсем
не варят пива, но у них достаточно меда, ср. соответственно —, по сути дела, относятся к похоронной
топике, поскольку эти напитки, действительно, использовались во
время обряда похорон у пруссов и, видимо, у вульфстановых "эстов"
(ср. далее — "они должны пить... имущество, которое осталось
после возлияний" в контексте церемоний, связанных с похоронами).
Эта вторая часть сообщения Вульфстана выглядит следующим
образом:
'Эстланд очень велик и там
очень много городов, и в каждом
городе есть король. И там очень
много меда и мест для рыбной
ловли. И король и самые богатые люди пьют кобылье молоко,
а бедные и рабы пьют мед.
И между ними [царит] большая вражда. И эсты совсем не
варят пива, но [у них] достаточно меда.
И есть у эстов обычай, что,
когда человек умирает, он лежит
в [своем] доме, несожженный, со
своими родственниками и друзьями, месяц, а иногда и два. А король и другие люди высшего
сословия — еще дольше, в зависимости от того, насколько
они богаты; иногда они остаются
несожженными в течение полугода. И они лежат на земле в своих домах. И все то время, пока
тело находится в доме, они должны пить и участвовать в состязаниях, до того дня, когда его
сожгут.
Затем в тот день, когда они
понесут его на костер, они делят
его имущество, которое осталось
после возлияний и состязаний,
на пять или шесть, а иногда
и больше [частей], в зависимости
от количества его имущества.
Затем они кладут самую большую часть его на расстоянии
одной мили от города, затем
другую, затем третью, пока оно
все не будет разложено в пределах одной мили; а последняя
часть должна лежать ближе всего
к городу, где находится покойник.
Затем на расстоянии примерно
пяти или шести миль от имущества должны быть собраны
все люди, которым принадлежат
самые быстрые кони в этой земле.
Затем все они устремляются
к имуществу; тогда человеку, владеющему самым быстрым конем,
достается самая первая и самая
большая часть; и так одному
за другим, пока не возьмут это
все; и меньшую часть берет тот,
кому достается имущество, [лежащее] ближе всего к городу
[к дому. — В.Т.}. И тогда каждый едет своей дорогой с имуществом и может всем им владеть; и поэтому самые быстрые
кони там невероятно дороги.
И когда его имущество таким
образом разделено, его выносят
и сжигают с его оружием и одеждой. И чаще всего его состояние
они растрачивают за то долгое
время, пока покойник лежит в доме, и тем [через то, вследствие
того. — В.Т.}, что они кладут
на дороге, за чем устремляются
чужаки и забирают.
И у эстов в обычае, чтобы
люди каждого племени сжигались; и если кто-то найдет одну
несожженную кость, они должны
совершить большое приношение.
И есть среди эстов племя, которое может создавать холод; и поэтому покойник лежит так долго
и не разлагается, ибо они навлекают на него холод. И если
поставить две бочки, полных пива или воды, они делают так,
что и то и другое замерзает,
будь то летом или зимой".
* * *
[...]
При относительной подробности описания похоронного обряда у
Вульфстана и при соблюдении в принципе временной последовательности в изложении все-таки остаются некоторые неясности,
Одна из них состоит в неопределенности, существующей между
постоянными состязаниями, в которых участвуют пруссы в тот длительный период времени, пока покойный находится дома , и тем одним и, видимо, главным состязанием, конкретно (в отличие от "постоянных") описываемым позже.
Другая неясность — неупоминание пиршества (возлияний), которое
претендовало бы на роль главного, параллельного главному состязанию и вместе с тем так же соотносилось бы с "постоянными"
16
возлияниями, как главное состязание с "постоянными" состязаниями.
Это неупоминание в принципе может означать и то, что такого
"главного" пиршества не было, и то, что оно было, но не упомянуто в силу очевидности его связи с таким же "главным" состязанием. Как бы то ни было, нет оснований сомневаться, что с тех пор,
как человек умер, и до того момента, как его тело будет предано
сожжению, два главных и вполне конкретных занятия живых людей,
принимающих участие в сложном и длительном (до полугода)
похоронном ритуале, это — пиршества (возлияния) и состязания' , по-видимому, связанные друг с другом и на более глубоком
уровне, чем соприсутствие и/или чередование их в одном времени
или общая "поверхностная" семантика ("развлекательность", "удовольствие" и
т.Пир).
Связь пиршества и состязания и их внутреннее единство подтверждается тем, что именно эти два действия (наряду с жертвоприношением) образуют ядро более частного обряда, называемого
тризной, и что каждое из этих действий и порознь может называться словом, кодирующим тризну. Такова, по сути дела, ситуация
в славянской традиции (*trizna). Ср., с одной стороны, русск. тризна
как общее литературного происхождения обозначение пиршества
при похоронах и как более более конкретное обозначение соответствующего напитка (диал.
тризна 'выпиваемое во время поминального угощения вино или смесь из пива, меду, браги' [ср.
пивомедие]. Разумеется, в данном случае не является существенным
то обстоятельство, что тризна как обозначение ритуального напитка
могло возникнуть относительно поздно и по метонимическому
принципу. С другой стороны, внимание должно быть привлечено к тем случаям, в которых значение слав.
*trizna бесспорно и
подтверждается надежными соответствиями. Речь идет о тех случаях, когда славянское слово выступает в качестве перевода греческих лексем. Ср.ст.-слав.
тризнаἔπαθλον (Супр.), ц.-слав., др.-русск.
тризна, тризнъ
στάδιον,
παλαίστρα, ἆθλος и многочисленные
производные (Тризньникь часто исходя на тризну. Златостр. XII в.
Пара тризна —
ἆθλος, собственно, и является, если не
единственным, то самым надежным аргументом в пользу таких
значений, приписываемых слову тризна, как 'борьба' (ср. др.-русск. трызнь. Панд. Антиоха, с этим же значением), 'состязание', 'подвиг',
даже 'награда' (ср.: Трызнѫ обрѣть. Григ. Наз.
XI в., 86), и таких значений у слов с корнем *tryz-, как 'мучение',
'пытка' и т.Пир (ср. ἆθλος 'мучение', 'мука', 'страдание', 'тяжелое
испытание', ἄθλιος 'бедственный', 'несчастный', 'жалкий', 'мучительный', но и 'предназначенный к состязаниям').
17
Понятно, что далеко не в каждом языке похоронное пиршество
и состязание обозначаются словом одного корня, но в каждой традиции, где в обряд похорон входят пиршество и состязания, они
образуют некий реальный комплекс, и, более того, можно предполагать, что оба эти элемента отражают какой-то общий смысл, стоящий за
ними. Возможно, сообщение Вульфстана помогает приблизиться к этому смыслу. Сама же эта возможность открывается благодаря точности
описания, объясняемой исключительным вниманием путешественника
к социально-экономической сфере, к составу элементов ее образующих и к их "ценностному" статусу, который объясняется имущественной дифференциацией. В самом деле, Вульфстан не просто заметил, что у эстов есть король (и даже многие короли, ср. "... там
очень много городов, и в каждом городе есть король"), богатые
люди (даже "самые богатые"), бедные, рабы, но и аргументировал
эту дифференциацию на бытовом уровне, за которым узревается
имущественное различие: одни пьют кобылье молоко, другие мед;
чем богаче человек, тем дольше он лежит дома несожженным и,
следовательно, тем длительнее похоронные обряды. Но чем далее идет описание
похоронного ритуала, тем большую роль начинает играть имущественный фактор: он становится определяющим, более того,
главным, по сути дела, и это обнаруживается в связи именно
с состязаниями. Структура их отражает некую идеальную схему
имущественной дифференциации общества, а призы, которые достаются победителям состязания, — иерархию имущественных престижей, шкалу соответствующих ценностей.
Пять фрагментов текста Вульфстана (перед концовкой), по сути дела, посвящены теме имущества: 1) "... когда они понесут его на костер, они делят его имущество [...] на пять или шесть, а иногда и больше [частей], в зависимости от количества его имущества" & 2) "... они кладут самую
большую часть его.., затем другую, затем третью..." &3) "... на
расстоянии примерно пяти или шести миль от имущества должны
быть собраны все люди..." & 4) "... все они устремляются к имуществу, тогда человеку [...] достается самая первая и самая большая
часть; и так одному за другим, пока не возьмут это всё; и меньшую
часть берет тот, кому достается имущество, [лежащее] ближе всего
к городу. И тогда каждый едет своей дорогой с имуществом и может всем им владеть" &5) "И когда его имущество таким образом
разделено, его выносят и сжигают [...] И чаще всего его состояние
они растрачивают за то долгое время, пока...". Итак, имущество
делят на определенное число частей в зависимости от его количества;
его раскладывают на определенном пространстве в убывающей
(количественно) прогрессии; характер "расклада" имущества определяет пространственное положение людей, на него претендующих;
люди устремляются к имуществу и в зависимости от своих возможностей берут ту или иную часть его; каждый едет теперь со своей
18
долей имущества как его владелец; состояние покойного чаще всего
растрачивается до этого, пока тело лежит еще в доме.
В этой перспективе состязания как составная часть похоронной церемонии и, очевидно, одна из важнейших частей, поскольку
только после разделения имущества и вступления во владение им
новыми "обладателями" покойный подвергается кремации, выступают как механизм или способ распределения имущества покойного.
Эта зависимость момента трупосожжения от судьбы имущества
сжигаемого очень показательна. Она объясняет без того не вполне
понятную фразу, следующую после сообщения о сожжении покой-
ного: "И чаще всего его состояние они растрачивают за то долгое время, пока покойник лежит в доме и тем [через то], что они
кладут на дороге, за чем устремляются чужаки и забирают". Прежде
всего нужно подчеркнуть, что "имущество" не то, что "состояние",
и обозначаются они по-разному: первое — ƒeoh, обозначающее
скот, особенно овец и собственность, имущество, деньги; второе же —
speda, ср. spēd 'участь', 'успех', 'достижение', 'процветание' и
т.Пир Контекст, в котором появляется у Вульфстана
speda, очень показателен: речь идет о том, что
растрачивается за то время, пока умерший находится в доме, т.е.
до того состязания, когда имущество покойного делится на части.
Следовательно, это состояние тратилось-распределялось как-то иначе, не разом, а постепенно, возможно, во время пиршеств, которые
могли продолжаться до полугода, или параллельных им "не-главных" состязаний; другой способ "траты" указан в тексте — выкладывание состояния на дороге с тем, чтобы чужие люди разобрали
его ; очевидно, что это выкладывание добра на дорогу — сознательный акт реализации состояния
покойника. Таким образом, оказывается, что все имущество покойника
"растрачивается" трояко: одна часть, представляющая собой
личные вещи покойника (оружие и одежда, рассматриваемые как
его личные, как бы от него неотделимые атрибуты), сжигается
вместе с самим умершим (общая судьба); другая часть "тратится"
постепенно: она, похоже, потребляется в виде еды и напитков и/или
уходит на оплату пиршеств, подготовку похорон, раздачу "чужим";
третья часть распределяется-тратится" указанным выше образом
во время главного заключительного состязания: она обладает особенно высоким престижем, и в ее распределении участвует небольшое количество самых богатых людей, обладающих быстрейшими
конями (эта часть состояния скорее всего движимая собственность,
то, что можно вынести и разложить на дистанции конного состязания).
19
Общим во всех этих случаях является акт траты "имущества",
его истощения, изживания как парадоксальный вариант распределения
в виде "опустошения" недавнего владельца этого имущества. Это
"опустошение" происходит на пиршествах (отчуждение еды и питья,
материи и источника жизни), на состязаниях (движимое имущество),
при кремации (одежда и оружие), вероятно, при совершении акта
вступления в наследство (недвижимая собственность), и все это компенсируется "опустошаемому" имущественно покойному иными благами — той жизни, за гробом. Нужно обратить внимание на то,
что сам этот мотив "опустошения" приурочен к пороговой ситуации — человек умер, но он еще здесь, лежит в своем доме, где
собрались его родственники и друзья; ему еще только предстоит
быть сожженным с тем, чтобы перейти в иной мир, царство мертвых. Время между смертью и сожжением — переходный этап,
когда в зависимости от ритуально "правильного" или "неправильного" поведения близких может определиться судьба покойного
в загробном мире. Именно поэтому близкие и стремятся "правильно"
выполнить все предписания традиционного похоронного обряда
(само понятие "правильности" является не внешним, над обрядом
находящимся и его контролирующим критерием, но внутренней
мерой: "правильность" сама как бы следует из ритуала, его самотождественности, определяемой его причастностью прецеденту, "перворитуалу").
Не трудно заметить, что приурочение мотива "опустошения" к пороговой ситуации для человека, который должен перейти из этого
мира в тот, в новую жизнь, по сути дела, повторяет то, что характеризует и макрокосмический план: "опустошение" состава вселенной на стыке Старого и Нового года, связь с "первособытием",
актом творения, чрезвычайно ответственное, "правильное" совершение
ритуала с тем, чтобы достичь Нового года, нового счастья, новой
жизни, но не в микрокосмическом плане, имеющем в виду прежде
всего человека, а в более общем, всей вселенной касающемся макрокосмическом плане. Если это так, то естественно предположить,
что состязание перед сожжением покойника как институализированный вариант более общей идеи спора, поединка, борьбы не
что иное, как "микрокосмическое" соответствие того "макрокосмического" поединка, который приурочивается к стыку Старого и Нового года в главном годовом празднике, где демиург борется со
своим противником, носителем хаоса и смерти, и побеждает его,
восстанавливая тем самым новую космическую организацию. Существенно, что в этом поединке (например, Индры с Вритрой и под.),
как и в войнах ариев с дасью, рассматривавшихся ариями как
воспроизведение этого мифологического прецедента, имевшего место
в "первые времена", мотив "опустошения и его компенсации один
из главных (что опять-таки сближает "космический" спор-состязание
с состязанием как частью похоронного обряда).
20
Иллюстрации:
http://pro.corbis.com
|
|
