|
А. И. Пигалев
Эсхатология в «сценариях будущего»
Фундаментальные проблемы культурологии: Сб. ст. по материалам конгресса /
Отв.
ред. Д.Л. Спивак. - М.: Новый хронограф: Эйдос. Т.6: Культурное наследие:
От
прошлого к будущему. - 2009, c. 237-248
Нетрудно видеть, что характеристика современной эпохи в качестве постмодерна уже
содержит в себе неявный эсхатологический компонент, предполагающий наличие более
или менее четкого сценария всемирной истории. Не менее очевидна связь с
эсхатологическими представлениями и концепции глобализма, первый этап которой,
как ее авторами, так и ее интерпретаторами совершенно недвусмысленно трактуется
в эсхатологическом ключе. В то же время вряд ли было бы методологически
правильным понимать заметное усиление эсхатологического компонента современной
духовной культуры в качестве чего-то случайного, либо, напротив, искусственно
созданного.
Представляется, что это усиление, равно как и оживление эсхатологических
компонентов культуры, следует считать закономерным результатом иных —
социокультурных — факторов, выявление которых позволило бы не только уточнить
понимание роли эсхатологии в современной культуре, но и пролить некоторый свет
на сущность и функциональное значение во всемирной истории эсхатологических
мифов вообще. При этом важно, что эсхатология всегда предстает в виде
предсказания или системы предсказаний, которые предлагают или навязывают
некоторый образ будущего.
Очевидно, предварительным условием самой возможности любых предсказаний является
признание того, что, во-первых, мир детерминистичен в принципе, а во-вторых, что
связи детерминации, какими бы сложными и нелинейными они ни были, все же могут
быть некоторым образом постигнуты человеком. В то же время понятно, что
прогнозирование исторического развития любой степени общности тесно связано с
теми или иными представлениями о сложности и, соответственно, системности 1.
Исследуя социокультурные системы и учитывая их принципиальную сложность,
приходится иметь дело с многоуровневыми зависимостями, порождающими особые
системные эффекты.
Анализ этих эффектов вплотную подводит к общему понятию управления и требует
учета его специфики в сложных системах. Действительно, устойчивое существование
системы невозможно без особого рода воздействий на нее (они могут исходить как
из самой системы, так и извне), которые обычно называются управлением,
независимо от того, есть ли у соответствующих воздействий наделенный сознанием
оператор. В более строгом смысле управление можно определить как приведение
некоторой системы (включая сюда единичный «простой» объект как предельный
случай) в состояние, соответствующее некоторой цели.
Из самых общих соображений ясно, что социокультурная система не может считаться
чем-то самодостаточным и должна рассматриваться как подсистема и одновременно
некоторый уровень иерархической организации более сложной системы (одним, но
далеко не единственным уров-
------------------------------
1 См. об этом, например: Николис Г., Пригожин И. Познание сложного: Введение /
Пер. с англ. В Ф. Пастушенко. — м., 2003; Князева Е. Я., Курдюмов С. П. Законы
эволюции и самоорганизации сложных систем. — М., 1994.
238
нем иерархии является, к примеру, природа), в которой, кроме того, могут
постоянно возникать и исчезать, причем практически непредсказуемым образом,
новые подсистемы. Это означает что действия внутри рассматриваемой
социокультурной системы вызываются, поддерживаются и ограничиваются как
внутренней, так и внешней детерминацией, но в то же время границы области
внутренней детерминации задаются исключительно более высокими уровнями системной
иерархии, т. е. все же извне.
Обоснованной представляется также гипотеза о том, что управление в самом общем
случае представляет собой не линейный, а вероятностный и ветвящийся процесс 2.
Поэтому всегда существует некоторая более или менее обширная область, в границах
которой действие может отклониться от жесткого алгоритма, привычного в случае
линейной детерминации. В целом, можно говорить о статистическом распределении
тех или иных действий в некоторой области, соответствующей вероятностям
вариантов будущего данной социокультурной системы и, стало быть, возможностям
внутреннего управления (самоуправления)3.
Многовариантность развития процессов в сложных и сверхсложных системах лучше
всего описывается с помощью термина «сценарий», в котором подчеркивается не
только детерминация, сколько взаимодействие всех элементов системы, участвующих
в процессе управления. В то же время всякий сценарий представляет собой
некоторую знаковую систему, которая содержит в себе различные отображения
управляемой системы, и эти отображения также являются факторами управления.
Особое место среди этих отображений занимают образы предполагаемого будущего, т.
е. именно предсказания, без которых никакое развитие системы невозможно. Если
сценарий направлен исключительно на управление на основе последовательно
формулируемых предсказаний, то речь идет о «сценариях будущего».
Каким бы парадоксальным это ни казалось, но наибольшей значимостью для
управления обладают почти исключительно те предсказания, которые описывают
неблагоприятное будущее, поскольку это — информация о возможном отклонении
социокультурной системы от состояния устойчивости. Ведь сложные и сверхсложные
системы способны некоторым образом сигнализировать об отклонении режима их
функционирования от требуемого или оптимального, т. е. определяемого некоторыми
объективными законами. Указанные процессы обусловлены, прежде всего,
существованием в системах контуров или петель обратной связи, которые,
сигнилизируя об отклонениях, являются необходимым элементом более или менее
эффективного самоуправления.
Вместе с тем сама обратная связь может приобретать вид предостерегающей
информации (в религиозном контексте — знамений), которая должна быть замечена и
должным образом ис-
--------------------------
2 См. об этом, в частности: Пригожин И. Конец определенности: Время, хаос и
новые законы природы. — Ижевск, 2001; Пригожин И. Определено ли будущее? —
М.-Ижевск, 2005; Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени
и ландшафты коэволюции. — М., 2007; Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания
синергетики: Человек, конструирующий себя и свое будущее. — М., 2006.
3 О вариативности будущего см., в частности: Бестужев-Лада И. В. Поисковое
социальное прогнозирование. — М., 1984; Бестужев-Лада И. В. Нормативное
социальное прогнозирование. — М., 1987; Бестужев-
Лада И. В. Альтернативная цивилизация: Пути преодоления глобальных проблем
современности. — М., 1998.
239
толкована операторами управления 4. Предостерегающая информация не может быть
совершенно явной и полностью однозначной, поскольку это сделало бы воздействие
предсказания жестко детерминированным и исключило бы любую возможность
вероятностного осуществления предсказанных событий и ветвления самого хода их
развития. По большому счету, ни одно предсказание нельзя считать
безальтернативным, и всегда существуют варианты его осуществления, так что очень
многое зависит от качеств того, относительно кого сделано предсказание, равно
как и от его участливого либо безучастного окружения.
Сама культура может рассматриваться как некий алгоритм или программа, которая,
будучи некогда создана, должна работать в автономном режиме сколь угодно долго.
Как известно, исходным пунктом философских и культурологических представлений о
сущности культуры является дихотомия естественного и искусственного. При этом
под «естественным» понимаются все явления и процессы, происходящие «сами собой»,
в соответствии с некоторым внутренним алгоритмом, который не создан человеком.
Напротив, область «искусственного» охватывает те явления и процессы, которые
развертываются в соответствии с исключительно рукотворными, созданными людьми
алгоритмами, хотя само их создание и может происходить на бессознательных
уровнях психики.
Поскольку культура понимается как такой режим человеческого существования, в
котором оно — хотя бы ненамного — поднимается над властью инстинктов и условных
рефлексов, преодолевает их, то она должна быть отнесена исключительно к области
искусственного, несмотря даже на фактическое наличие в ней обширных вкраплений
естественных автоматизмов. «Искусственное», будучи точно таким же
алгоритмическим, как и «естественное», может выглядеть неотличимым от него, но
главным признаком в данном случае является именно происхождение соответствующих
алгоритмов. Иными словами, культура понимается как некая искусственная
алгоритмика, надстройка над естественными алгоритмами жизнедеятельности, которая
частично отменяет их и заменяет их управляющие воздействия своей алгоритмикой.
Концепция управления позволяет рассмотреть человеческую культуру как некую
управляющую систему, как систему алгоритмов или программ, закодированных в виде
знаковых систем. Однако при анализе сложных и сверхсложных систем, к каковым
относятся социокультурные целостности, следует учитывать, что управление обычно
разделяется на прямое (структурное, адресное, направленное) и косвенное
(бесструктурное, диффузное, безадресное, ненаправленное).
В первом случае предполагается, что объект управления обладает определенной
структурой до начала процесса управления, и эта структура остается неизменной в
течение всего процесса управления. Именно поэтому структурное управление может
быть адресным, так что управляющие алгоритмы направляются на вполне конкретные
элементы системы. Одновременно вполне видим
-----------------------------------
4 См. об этом, в частности: Alexander A., Roberts М. High Culture: Reflections
on Addiction and Modernity. — Albany, N.-Y., 2003; Aune D. E. Prophecy in Early
Christianity and the Ancient Mediterranean World. — Grand Rapids, Mich., 1983;
Bourguignon E. Religion, Altered States of Consciousness, and Social Change. —
Columbus, Ohio, 1973; Goodman F. Ecstasy, Ritual and Alternate Reality. —
Bloomington and Indianapolis, Ind., 1988; Lewis l.M. Ecstatic Religion: An
Anthropological Study of Spirit Possession and Shamanism. — Harmondsworth, 1971;
Lieb M. The Visionary Mode: Biblical Prophecy, Hermeneutics, and Cultural Change.
— Ithaca, 1991; Wilson R. R- Prophecy and Society in Ancient Israel. —
Philadelphia, 1980.
240
оператор управления, и для его полного выявления достаточно пройти цепочку
управленческих императивов в обратном направлении.
Во втором случае никакой готовой структуры, предназначенной для осуществления
управления, у объекта до начала управления не существует, и эта структура
возникает и изменяется в процессе управления под его воздействием, в результате
безадресного распространения управляющих алгоритмов в системе. Таково, например,
обращение к группе людей и в то же время ни к кому конкретно, так что под
воздействием этого обращения группа определенным образом структурируется. При
этом оператор управления может оставаться анонимным, либо вообще скрываться за
созданными им знаковыми системами, так что никакая попытка пройти цепочку
управленческих императивов в обратном направлении не сможет его выявить.
В большинстве случаев это создает впечатление отсутствия (попросту
несуществования) не только оператора управления, но и управления как такового,
так что все происходящее выглядит как «естественный ход событий». Таким образом,
обобщая, следует констатировать, что культура — это особая система
информационного обеспечения человеческой жизнедеятельности, ее программная
среда, состоящая из управляющих кодов. Коль скоро культура становится особой
средой, то она и определяет поведение человека наряду с другими средами, а в
ряде аспектов именно она становится доминирующей.
Управление, осуществляемое культурой, — управление через среду, и оно делает
весь процесс гибким, поскольку предопределяет реакцию управляемого объекта не
жестко, а вероятностно, допуская целый спектр различных реакций, что обычно и
трактуется как свобода выбора. Это означает, что культура действует как
постоянно присутствующая окружающая среда и не требует специальных усилий для
управления поведением людей в каждом отдельном случае.
Однако, будучи оператором бесструктурного управления, культура может быть
выявлена в этом качестве лишь через исследование не динамических, а
статистических закономерностей, что, впрочем, является отличительной чертой всех
форм бесструктурного управления. Будучи некогда создана, культура не только
может, но и должна по своему замыслу сколь угодно долго работать в автономном
режиме. Таким образом, однажды сформировавшись, исторически своеобразная
культура становится фактором, управляющим поведением людей экологически.
В этом отношении культура, как и любой алгоритм, сама по себе ни хороша и ни
плоха — все определяется ее воздействием на охваченных ею людей в качестве
объектов управления, так что и предостерегающие предсказания должны
рассматриваться в качестве всего лишь средства поддержания устойчивости
социокультурной системы в целом. Более того, даже звуки и образы культуры всегда
имеют некое активное содержимое, т. е. все те же управляющие коды, которые,
однако, действуют исключительно бесструктурно. Поэтому культура вполне может
быть системой не освобождения человека от власти инстинктов и развития его
способностей, но и системой порабощения, «роботизации» человеческого поведения.
Описанное толкование может и должно быть конкретизировано также в контексте
различия концепций управления реальностью в рамках восточной и западной
культурных традиций. Прежде всего, следует отметить, что в самом общем случае
ситуация, когда человек управляет реальностью, т. е. прежде всего своими
жизненными обстоятельствами — это именно отмена принудительности, это переход из
пассивного и несвободного состояния управляемого («со мной
241
что-то происходит») к активному и свободному состоянию управляющего («я сам
действую»). В то же время это переход в некий новый режим существования,
обретение человеком подлинной субъектности.
Второе состояние обычно обозначается с помощью религиозного и богословского
термина «спасение», хотя такой логический переход и может показаться
неожиданным. Ведь в самом общем контексте спасение представляет собой процесс
избавления от физического и духовного зла как движение к состоянию совершенства
в вечной жизни. Поэтому быть спасенным — значит стать совершенным, а это
предполагает, прежде всего, независимость от обстоятельств, т. е. именно
способность управлять реальностью 5. Однако сравнительный анализ показывает, что
подавляющее большинство религиозных и философских систем если и содержит
сведения об управлении реальностью, т. е. о спасении, то сама возможность такого
управления не предполагается при жизни.
Опираясь на широко распространенную и глубоко укоренившуюся концепцию
посмертного воздаяния, эти системы очень много говорят своим приверженцам о
некоторых возможностях управления лишь потусторонней реальностью, в которую, как
считается, человек попадает после своей смерти, но характер и, в некотором
смысле, качество которой во многом определяется все же посюсторонней жизнью 6.
Исключений немного, и среди них — социализм на марксистским основаниях и
современное потребительство, в неопределенных идеологических принципах которого
отчетливо просматривается лишь гедонистический компонент.
Тем не менее следует признать, что восточные религиозные и философские системы,
в отличие от теизма (иудаизм, христианство, ислам), располагают целым рядом
весьма эффективных средств и методик, позволяющих их приверженцам обретать
психологически достоверную убежденность в своей спасенности уже при жизни 7. Это
ныне широко известные медитативные психотехники «очищения» и «расширения»
сознания, с точки зрения западной традиции изменяющие, разумеется, не реальность
как таковую, а всего лишь человеческую психику (именно этим, хотя и с помощью
других методов, как считается, занимаются и классические западные психология и
психотерапия). Но поскольку для восточной традиции материальный мир — не более
чем иллюзорное проявление духа, причем конкретный облик иллюзии определяется
психикой, то изменение психики равнозначно изменению реальности.
Это — первая концепция управления реальностью. Так, к примеру, в древнеиндийской
концепции спасения считается, что минимальная свобода отдельного человека
проявляется не столько в независимости от колеса рождений (сансары), сколько в
независимости от кармы (суммы прошлых поступков), определяющей то, кем человек
станет после очередного рождения, и, стало
-----------------------------------
5 О спасении в контексте понятия судьбы человека см., в частности: Brandon S. G.
F. Man and His Destiny in the Great Religions. — Manchester, 1962.
6 Подробнее в работах: Barloewen С. von. Der Tod in der Weltkulturen und
Weltreligionen. —Frankfurt a. M., 2000; Davis S. T. Death and afterlife. — N.-Y.,
1989; Eylon D. R. Reincarnation in Jewish Mysticism and Gnosticism. — Lewiston,
N.-Y., 2003; Kaplan S. Concepts of Transmigration: Perspectives on Reincarnation.
— Lewiston, N.-Y^, 1996; MacGregor G. Image of Afterlife: Beliefs from Antiquity
to Modern Times. - N.-Y, 1992; Obayashi H. Death and Afterlife: Perspectives of
World Religion. — N.-Y, 1992.
7 Анализ представлений о спасенности уже при жизни см. в книге: O'Flaerty W. D.
Karma and Rebirth in Classical Indian Traditions. - Berkeley, 1980; Fort A. O.,
Mumme P. Y. Living Liberation in Hindu Thought. — Albany, N.-Y, 1996.
242
быть, именно после очередной смерти. Спасение выступает в обещании выхода из
сансары, т. е циклического времени, что равнозначно освобождению от
порабощенности кармой, которая и есть принудительность реальности. Это отказ от
каких-либо желаний и стремлений, что с помощью медитативных психотехник должно
привести к «опустошению» («обнулению») кармы и, тем самым, к разрыву цепи
рождений — «мокше», «нирване», «нулевому экстазу» и т. п. 8
Точно так же в древнекитайской религиозно-философской традиции, в даосизме,
который содержит наиболее разработанную стратегию спасения, оно состоит в
переходе от деятельности к недеянию (у вэй), от полноты к пустоте. Лучше всего
это поясняет даосская метафора ступицы колеса, без которой ничто не может
двигаться, но которая сама неподвижна и именно потому является «центром».
Пребывание в «центре» круговорота времени разрывает, как считается, пелену
иллюзий и заблуждений и открывает вечную спонтанность «дао» в неискаженном,
совершенном виде. Даос привержен недеянию, состояние которого достигается с
помощью медитативных психотехник, угашающих желания и уничтожающих привязки к
жизненным обстоятельствам. Именно поэтому мудрец обретает убежденность в том,
что вокруг него начинает вращаться весь мир и он способен управлять реальностью
уже при жизни 9.
Вторая концепция управления реальностью отчетливо просматривается уже в
древнегреческой философской традиции. В отличие от первой концепции,
материальный мир для древних греков и западной традиции в целом — отнюдь не
иллюзорное проявление духа, определяемое психикой. Напротив, сама психика должна
быть редуцирована к материальным процессам, стать их функцией. Так, концепция
первоначала первых милетских фисиологов (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен), а затем
и концепция логоса Гераклита, которые стояли у истоков западной концепции
управления реальностью, — это не что иное, как особое описание системности
материального мира, частью которого считается человек.
Первоначало — это реальность, собранная в точку, фетишистски представленная
некоторой «стихией» или «элементом». Не чем иным, как системностью сущего, его
«собранностью» является и гераклитовский логос 10. Собранность в точку той
совокупности материальных объектов, частью которой объявляется человек, должна
обеспечить ему возможность внешней позиции, т. е. преодоления им своей
хаотичности, случайности, а потому принудительности окружающих его системных
процессов. Будучи «внешним наблюдателем», человек становится познающим
субъектом, а все остальное — познаваемым объектом.
В отличие от древневосточных религиозно-философских систем, в древнегреческой
философии такая внешняя позиция обретается не с помощью угашения желаний и
бездеятельности, а напротив, с помощью активного культивирования «любви к
мудрости» («философии»), так что именно философия должна руководить поведением
человека в мире. Таким образом, необходимой
-----------------------------
8 См.: Come Е. Buddhist Meditation. — L., 1956; Thrangu К. The Practice of
Tranquility and Insight: A Guide to Tibetan Buddhist Meditation. — Ithaca, N.-Y.,
1993.
9 См. Торчинов E. А. Даосизм: Опыт историко-религиоведческого описания. — СПб.,
1993; Miller J. Daoism: A Short Introduction. — Oxford, 2003. Robinet I.
Meditation taoiste. — P., 1979; Schipper K. Le corps taoiste. — P., 1982. См.
также обобщенный анализ медитативных психотехник: Торчинов Е. А. Религии мира:
опыт запредельного. Психотехника и трансперсональные состояния. 4-е изд. — СПб.,
2005.
10 См. об этом, например: Heidegger М. Heraklit // Heidegger М. Gesamtausgabe. —
Frankfurt а. М., 1979.
243
предпосылкой управления реальностью становится ее познание в рамках
субъект-объектного отношения, и это предполагает лишь «физические» воздействия
на нее. Поэтому в контексте западной концепции управления реальностью восточная
традиция выглядит именно как уход от подлинной реальности путем «отключения»
сознания и погружения в бессознательное.
Вместе с тем распространение восточных медитативных психотехник в западном мире
весьма симптоматично и свидетельствует о крайней необходимости укоренить такие
стереотипы мышления и поведения, которые позволили бы выйти за пределы концепции
исключительно посмертного воздаяния. Этот же контекст предполагает изменение
структуры потребления, переориентации его с материальных ценностей на «духовные»
удовольствия, о которых восточной культурной традиции известно очень много.
Характерно и то, что императив изменения структуры потребления встроен в
эсхатологические сценарии будущего, и именно эсхатология является арсеналом тех
пугающих образов, которые должны ограничить материальное потребление.
Ведь эсхатология предсказывает и описывает различные модели трансцендентной
реальности, в которую отдельный человек, человечество, космос и история
переходят после их смерти не только в качестве простого завершения
существования, но и в качестве области, обладающей принципиально новым
качеством. «Конец» или «предел», связанный со всякой эсхатологией, — это именно
исполнение или исчерпание смысла существования, а не его случайное, а потому
бессмысленное прекращение. Такое понимание может опираться только на концепцию
линейного времени.
В самом деле время, не имеющее ни начала, ни конца, не может быть
эсхатологическим уже потому, что не предполагает движения к некоторой цели. В
такой мифической эсхатологии, основанной на принципе «вечного возвращения»,
главной задачей является неизменное воспроизведение в каждом конце цикла его
начала. Это начало всегда выступает как создание порядка из беспорядка, т. е.
хаоса. Затем начинается разрушение первичной упорядоченность, так что в конце
цикла порядок разрушается полностью, и это состояние соответствует смерти. В
итоге время, начинающееся с момента упорядочения хаоса, т. е. его превращения в
космос, переживается как упадок и дегенерация.
Такое время ведет к искажению первичного порядка и представляет собой движение
по нисходящей линии от «золотого века» ко все менее «ценным» отрезкам цикла.
Поэтому стык начала и конца понимается как момент возрождения в смысле
восстановления вполне имманентного первичного порядка, но отнюдь не прорыв в
трансцендентную реальность. Более того, борьба между космосом и хаосом предстает
как имманентная, как теогония в мире божеств и космогоническая культовая драма в
мире людей. Поэтому, повторим, эсхатология в строгом смысле этого понятия
возникает лишь тогда, когда создаются условия для размыкания циклического
времени и превращения его в линейное 11.
В условиях постмодерна эсхатологические сюжеты проникают и в секулярные проекты,
становясь неотъемлемой частью долго- и даже среднесрочных алгоритмов
исторического развития в качестве сценариев будущего. При этом в центре
оказывается именно катастрофизм как синоним окончательного и тотального
разрушения.
-----------------------------
11 См., например: Amanat A., Bernhardsson М. Т. Imaging the End: Visions of
Apocalypse from the Ancient Middle East to Modern America. — L., 2002; Cohn N.
Cosmos, Chaos and the World to Come: The Ancient Roots of Apocalyptic Faith. 2d
ed. — New Haven, Conn., 2001; Collins J. J., McGinn В., Stein S. The History of
Apocalyptism. — N.-Y., 2003; Polkinghorne J. C. The God of Hope and the End of
the World. — New Haven, Conn., 2002.
244
Разнообразие эсхатологических мифов определяет разнообразие сценариев всемирной
истории даже в тех случаях, когда эсхатологические предсказания всячески
маскируют свою мифологическую природу и предстают в виде футурологических
прогнозов с притязаниями на научность. Следовательно, вполне можно говорить об
эсхатологических алгоритмах всемирной истории и, соответственно, об
эсхатологических сценариях будущего в качестве более или менее жестких программ.
Более того, в большинстве известных сценариев будущего катастрофизм как таковой,
включающий и финальную глобальную катастрофу, является не просто обещанным, но
гарантированным. Однако если воспользоваться компьютерной метафорой и учесть,
что культура, как подчеркивалось, — это некоторая программа (алгоритм), то можно
предположить, что гарантированное обрушение социокультурной системы можно
истолковать всего лишь в качестве наличия в программах (алгоритмах) будущего
системных ошибок. При этом под «системными ошибками» в общем случае понимаются
такие сбои в работе программы (алгоритма), которые приводят к полному обрушению
той системы, которой управляет соответствующая программа.
Если стремиться к точности, то в эсхатологических представлениях, имеющих
хождение в современной культуре, можно без труда выделить два взаимосвязанных
аспекта. Эти аспекты могут быть отличны друг от друга лишь по одному признаку —
классу причин, которые, как считается, вызывают эсхатологическую катастрофу.
Строго говоря, эсхатология как прогноз гарантированной финальной катастрофы
может указывать в качестве ее причин прежде всего на дефекты самого сценария
будущего. Стало быть, эти дефекты с самого начала считаются если и не известными
доподлинно, то все же, как предполагается с очень большой вероятностью, они уже
заложены в сами основания сценария будущего, и их не удалось избежать при его
разработке и осуществлении по условиям задачи. В результате проблематичным
оказывается и сам сценарий будущего в качестве алгоритма управления историческим
процессом, а точнее — в качестве попытки создать и реализовать такой алгоритм.
Кроме того, в качестве причин гарантированной финальной катастрофы могут
рассматриваться сугубо природные катаклизмы типа гипотез о смене полюсов Земли,
глобальном оледенении, глобальном потопе, падении огромного метеорита, а также о
других неотвратимых угрозах естественного происхождения, которые в рамках
сценариев будущего могут считаться лишь чем-то случайным. Однако второй класс
причин обретает эсхатологический смысл, а потому перестает быть чем-то
случайным, лишь при постулировании некоторой причинно-следственной связи между
дефектами сценария будущего и природными катаклизмами, так, чтобы последние
могли бы считаться системным откликом типа обратной связи.
Известно, что в настоящее время нет даже слабых доказательств существования
такой причинно-следственной связи, а разрозненные гипотезы самого разного
происхождения, опирающиеся на методологические принципы, которые очень часто
противоречат друг другу, вряд ли могут считаться основанием для каких-либо
проверяемых выводов. В то же время, если наличие причинно-следственной связи
между дефектами сценария будущего отрицается или не может быть подтверждено, то
природные катаклизмы сами по себе перестают быть сколько-нибудь значимым
эсхатологическим фактором и должны быть незамедлительно выведены за рамки
теоретического рассмотрения.
245
Поэтому эсхатология всегда выступает в качестве неизбежного следствия системной
ошибки, приводящей к предсказуемому обрушению цивилизации вследствие принятия
такой программы цивилизационного строительства, о которой заведомо известно, что
она содержит неустранимые дефекты. Разумеется, на это можно возразить, что
обрушение системы вызвано, скорее всего, не дефектами самой системы, а
отклонениями от сценария будущего, который сам по себе хорош и даже безупречен.
Такое возражение и в самом деле выглядит вполне убедительно, но все же оно может
быть отведено указанием на два весьма существенных обстоятельства.
Во-первых, в этом возражении фактически проводится различие между правильным и
неправильным сценариями будущего. Но тогда обрушение системы вследствие
отклонения от правильного сценария будущего выступает как осуществление
некоторого неправильного сценария будущего, даже если этот последний никак не
выражается на теоретическом уровне. Следовательно, признается, что система как
таковая в своем функционировании подчиняется некоторым внутренним
закономерностям, которые во избежание ее обрушения должны быть отображены в
сценарии будущего предельно точно (только тогда он и может считаться
«правильным», т. е. не содержащим дефектов).
Во-вторых, если обрушение системы гарантируется, а прогноз такого обрушения
является неотъемлемой составной частью сценария будущего, то гарантия финальной
катастрофы означает, что с определенного момента процесса осуществления
избранного сценария будущего он по разным причинам превращается в другой,
неправильный, сценарий. В качестве причин такого превращения следует указать на
две — либо на обнаружившиеся низкие качества тех, кто осуществляет сценарий
будущего, либо опять-таки на его внутренние дефекты. Однако ясно, что если
качества тех, кто должен осуществлять сценарий будущего, никак не предусмотрены
в нем, то это дефект исключительно самого сценария, а не следствие каких-то
привходящих обстоятельств.
Таким образом, гарантия финальной катастрофы указывает на системные ошибки, с
самого начала содержащиеся именно в алгоритмике самого сценария будущего. При
этом срыв управления историческим процессом, подошедшим из-за этого к своему
финалу, оказывается необратимым, потому что при желании сохранить прежние
контрольные параметры управление нельзя восстановить без некоторого аналога
перезагрузки компьютера, т. е. без запуска процесса осуществления того же самого
сценария будущего с самого начала.
Как бы то ни было, эсхатологический дискурс — это совокупность таких управляющих
программ, о которых известно (по крайней мере, их разработчикам), что, в конце
концов (даже после очередной перезагрузки), они неизменно приводят к срыву
управления реальностью. Речь всегда идет об ошибках управления, а отнюдь не о
случайном обрушении социокультурной системы в результате непредсказуемых
флуктуации.
Однако, в силу нелинейного характера детерминации в сложных и сверхсложных
системах, традиционная эсхатология, гарантирующая в конце всемирной истории
глобальную катастрофу, будучи всего лишь одним из возможных сценариев будущего и
представая в виде мифа, не может, тем не менее, считаться чем-то предрешенным.
Не может, но не только считается, но и навязывается в качестве безальтернативной
программы. В программировании не любой, а исключительно определенной модели
исторического катастрофизма характерным образом проявляется главная функция
эсхатологических сценариев будущего.
246
В самом деле, если не считать историческое время совершенно пластичным, т. е.
поддающимся любому программированию, то описанный образ действий может означать
только одно: рассматриваемые программы будущего не вполне адекватны тем
объективным законам, которым подчинено само историческое время, помимо некоторых
конкретных человеческих желаний и целей. Естественно предположить, что создание
навязываемых программ будущего определялось чем-то таким, что представлялось
более важным и необходимым, чем исключение катастрофизма.
Здесь исследование вторгается в малоизученную область, которая к тому же
обнесена частоколом идеологических заградительных знаков. Но эти знаки указывают
лишь на то, что речь идет об активно работающих идеологемах: ведь ограждают лишь
то, что имеет ценность и что хотят скрыть. Скрываемое содержание может быть
описано с помощью различных терминов, но наиболее четко суть дела
просматривается при анализе связи капитала и власти.
В самом деле, капитал как таковой не имеет самостоятельной ценности и
приобретает ее лишь как инструмент власти. Капиталист в качестве персонификации
капитала готов идти на тяготы, сопряженные с управлением делами и, в
особенности, с конкуренцией, лишь потому, что увеличение объема капитала
означает увеличение диапазона власти. Именно власть, или, точнее, гегемония, а
отнюдь не неограниченное потребление, как это часто представляется современному
обыденному сознанию, является главной целью капиталиста. Особенно отчетливо это
обстоятельство обнаруживается на современной стадии развития капитализма, хотя и
требует детального анализа.
Поэтому неограниченное потребление является следствием обладания властью, и
капитал всегда делает место своего сосредоточения источником власти. Если
пролетарий является заложником капиталиста, то капиталист, очевидно, является
заложником капитала — как своего собственного, так и капитала вообще. При
домонополистическом капитализме источников власти в качестве мест сосредоточения
капитала может быть довольно много, тогда как переход к монополистическому
капитализму означает резкое сокращение их числа. Но конкуренция и,
следовательно, характерный для капитализма дисбаланс сохранятся даже тогда,
когда их будет всего два. Следовательно, движение социокультурной системы к
окончательному оптимуму может заключаться только в уничтожении конкуренции и,
таким образом, в отказе от капитала в его классическом понимании и переходу к
прямой гегемонии.
Однако, как справедливо замечает Ж. Бодрийяр, «всякая система, которая
приближается к операциональному совершенству, близка к своей гибели. Когда
система изрекает «Л равно А» или «дважды два — четыре», она оказывается на грани
абсолютного господства, но и полного посмешища, т. е. немедленной и вероятной
субверсии, — ткнешь пальцем, и все рухнет ... Идентичность себе нежизнеспособна:
поскольку в нее не удается вписать ее собственную смерть, то это и есть сама
смерть. Так и получается с метастабилизированными системами (функциональными или
кибернетическими): их все время подстерегает угроза насмешки, мгновенной (а не в
итоге длительной диалектической работы) субверсии, поскольку вся инерция системы
обращается против нее самой... Такова роковая судьба любой системы, которая
собственной своей логикой обречена на полное совершенство, а значит и на полный
распад, на абсолютную безотказность, а значит и на бесповоротный крах: связанные
энергии всегда устремлены к своей гибели»12.
-----—-------------------
12
Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. — М, 2000. — С. 47.
247
Иными словами, глобализация в соответствии с осуществляемым ныне проектом вполне
может достичь успеха. Ведь двадцатый век уже неоднократно доказал осуществимость
утопий. Но в силу неустойчивости конечного состояния совершенная тотальность,
сформированная в соответствии с глобалистским проектом, будет сразу же разрушена
ее собственными «связанными энергиями» и начнет распадаться на части. В
сущности, именно об этом финальном состоянии и говорится эсхатологических
сценариях будущего.
Действительно, сосредоточение капитала лишь в одном месте содержит в себе
неразрешимое нутреннее противоречие, поскольку вне системы конкуренции само
понятие капитала в каче-ве инструмента власти теряет смысл. Но именно поэтому
монополизация капитала, порождая овое качество, должна быть процессом
глобальным. Это — процесс, в конечной точке которого апитал перестает быть
капиталом. Он парадоксальным образом самоуничтожается, делая одно-еменно все
общественные отношения прозрачными, и эти отношения становятся отношениями
епосредственного господства и подчинения. С одной стороны, абсолютный капитал не
может существовать в качестве капитала и превра-ается в монопольную власть,
гегемонию в чистом виде непосредственного господства и подчинения.
С другой стороны, такая гегемония для своего существования не нуждается в
капитале по той простой причине, что после завершения глобализации абсолютно все
будет полностью принадлежать субъекту этой гегемонии. Похоже, что исключительно
ради сохранения этого неявного эсхатологического сценария будущего и
программируется полное разрушение управления, в первую очередь в тех культурах,
которые могли бы в своем развитии наметить иные пути исторического развития.
Такой образ действий составляет суть того, что принято называть культурными
войнами.
В результате те культуры, на которые направлены усилия по ее подчинению единому
центру глобального управления, распадаются и как целостность, и как носители
особого эсхатологического сценария будущего. Затем описанный процесс
последовательно повторяется по отношению ко всем культурам, подвергаемым
глобализации, но одновременные действия также вполне возможны. Парадокс
заключается в том, что эти сценарии будущего гарантированно ведут к глобальной
катастрофе, но при этом странным образом выступают в облике краткосрочной
апокалиптики глобального спасения, порой вызывающем доверие даже у самих
глобализаторов, не говоря уже о тех, на кого они направлены 13.
Эта краткосрочная апокалиптика и предстает в качестве новой мифологии,
распространяемой не только через средства массовой информации, но и через
произведения искусства. При этом существенно, что сама глобализация, которая
якобы должна привести к предельно «открытому обществу», предполагает ситуацию
последнего шанса, последнего усилия, последнего боя, последнего времени и
окончательной развязки. По сути же предполагается не «загрузка» качественно
----------------------------
13 Похоже, однако, что предрасположенность к такому обману и самообману
свойственна далеко не всем, Весьма вероятно, что одной из причин (возможно, не
вполне осознаваемой) заметного возрождения интереса к христианству, которое не
так давно казалось неотвратимо отходящим на задний план, является именно
травматическое осознание катастрофичности новой глобальной апокалиптики. См.,
например: Бадью А. Апостол Павел: Обоснование универсализма. — М.-СПб., 1999;
Жижек С. Хрупкий Абсолют, или Почему стоит бороться за христианское наследие. —
М„ 2003.
248
нового эсхатологического сценария будущего в качестве мифа спасения, а
«перезагрузка» такого сценария, который, создавая эффект новизны, все же
структурно был бы неотличим от уже известных.
Можно с большой степенью вероятности прогнозировать, что этот глобальный
эсхатологический сценарий будущего отнюдь не приведет к глобальному спасению.
Вместе с тем неочевидно, что такое развитие событий вообще не может быть
предотвращено. Но глобальная задача требует радикального пересмотра самих
оснований того типа культуры, который гарантирует финальную катастрофу. Видимо,
исходным при этом должен стать анализ той модели связи капитала и власти,
которая лежит в основе рассмотренных эсхатологических сценариев и которая всякий
раз приводит к фундаментальным системным ошибкам, неустранимым уже на стадии
«программирования».
|
|
