Повседневность
Бернхард Вальденфельс
Повседневность как плавильный тигль
рациональности *
Социо-Логос: Пер. с англ., нем., фр. - М.:
Прогресс, 1991, с. 39-50.
1. Интерес к повседневному
В последнее время особое внимание исследователей привлекли
к себе два понятия — обыденная жизнь (Аlltag) и повседневность
(Alltäglichkeit), обозначающие определенную сферу и способ жизни.
В качестве составляющей, «лигирующей добавки», повседневность
входит в ряд словосочетаний, например, таких, как повседневная
жизнь, обыденное знание, обыденное сознание, повседневная речь,
повседневное поведение человека, культура обыденной жизни. Повседневность является предметом целого комплекса научных дисциплин: социологии, психологии, психиатрии, лингвистики, теории
искусства, теории литературы и, наконец, философии. Эта тема
часто доминирует в философских трактатах и научных исследованиях, авторы которых обращаются к определенным аспектам жизни,
истории, культуры и политики; при этом оценка повседневной
жизни может быть различной. Важно, что в этих трудах субъективное переживание четко противопоставляется объективным
структурам и процессам, типичные практические действия — индивидуальным и коллективным деяниям, длительные ритмы — однократным эпохальным событиям, подвижные формы рациональности — идеальным конструкциям и точным методам. Импульс к такого
рода противопоставлениям дают различные направления философской
-----------------------------------
* Работа Бернхарда Вальденфельса в значительной степени выполнена в феноменологической традиции философии. Предлагаемый читателю текст имеет не
только дескриптивную, но и интенциональную, и перформативную составляющие.
Для их формирования автор использует не только прямое значение слова, но и
смысловую многозначность и образность немецкого языка, роль которых возрастает
по мере углубления содержания. Опорный для автора и читателя образ —
Scmelztiegel der Rationalität (букв. «плавильный тигль рациональности») — собирается
отчасти посредством применения технических терминов, отчасти посредством использования средневековых (ср. алхимические: «растворение», «закрепление», «прокаливание» духовных начал), античных (лат.
tegula и греч. teganon — «сковородка», «противень») и более архаичных соозначений. Тиглевая плавка — древнейший способ обработки металлов, «прасобытие», с которым связаны поздние цивилизации.
В связи с естественной трудностью передачи на русском языке одним словом
обоих рядов значений — абстрактно-понятийного и образного — переводчик, дабы
избежать потери смысла, изменения его границ или внесения интонационных
диссонансов, отсутствующих в немецком тексте, использовал оба русских эквивалента. Слово, относящееся к образному ряду, взято в кавычки. (Настоящий текст
согласован с автором. — Прим. перев.)
39
и социологической мысли. Я хочу напомнить читателю о взаимопроникновении феноменологии Э. Гуссерля и социологии М. Вебера в трудах А. Шюца, об этнометодологии Г. Гарфинкеля, в которой соединились положения американского прагматизма с идеями
интеракционизма Дж. Г. Мида, И. Гофмана и А. Стросса. В традиции лингвистического анализа поздний Л. Витгенштейн и Дж. Остин
обратились к обычному языку, вернув ему самостоятельное значение. В марксизме усилился интерес к повседневной основе жизни
различных общественных формаций в трудах, например, А. Лефевра, а позднее К. Косика, А. Хеллер и Т. Лейтхойзера. В произведениях советских авторов М. Бахтина и В. Н. Волошинова большое
значение приобрела народная языковая и смеховая культура. В так
называемом французском структурализме мне хотелось бы напомнить читателю о мифологии обыденной жизни Р. Барта и об
«архивных» исследованиях М. Фуко, которые во многих отношениях соприкасаются с работами школы «Анналов». Исторические
труды Ф. Броделя о структурах обыденной жизни также существенно способствовали разработке этой проблематики. Самые разнообразные исследования объединяются вокруг проблем обыденной жизни, и поэтому мы можем говорить о глубинном интересе к повседневности
1.
Однако в этой ситуации следует соблюдать особую осторожность, так как понятия, часто привлекающие к себе внимание
ученых, могут приобретать неконтролируемую многозначность и
потерять собственное содержание. «Обыденная жизнь» может стать
названием для разнородных явлений и предлагаться как спасительное средство при решении целого ряда проблем. От этого предостерегает нас Норберт Элиас, автор работ по истории цивилизации
и исследований о придворном обществе 2. Он формулирует два
положения, недооценка которых влечет за собой отрицательные
последствия для исследования повседневности. Во-первых, нельзя
превращать повседневную жизнь в универсальную категорию, под
которую подводятся вьетнамские крестьяне, китайские мандарины,
средневековые рыцари, афинские мыслители и обычный человек
индустриального общества, соединяясь тем самым в некое мирное
карнавальное шествие. Во-вторых, нельзя обыденную жизнь представлять в качестве особой автономной сферы, отделенной от общества с его структурами власти.
Учитывая эти справедливые замечания, я хочу предложить
три методических принципа.
1. Обыденная жизнь не существует сама по себе, а возникает
в результате процессов «оповседневнивания», которым противостоят процессы «преодолевания повседневности».
2. Повседневность — это дифференцирующее понятие, которое
отделяет одно явление от другого. Границы и значения выделенных сфер изменяются в зависимости от места, времени, среды
и культуры. Так, например, европейские национальные культуры
прямо несопоставимы с американским смешением этих культур.
40
3. Речь о повседневности не совпадает с самой повседневной
жизнью и с речью в повседневной жизни. Во всех теориях об обыденной жизни возникает вопрос о месте теоретической речи. Кто и откуда говорит об обыденной жизни? О какой повседневности он
говорит, о своей собственной или о повседневности кого-то другого? В ответах на эти вопросы нет согласия философов. Здесь
возникают претензии на исключительность, оказывают влияние собственные скрытые предпочтения и ранее неоговоренные оценки.
«Экспроприация» обычного человека 3 уже давно не является делом
одних лишь философов. Я предлагаю генеалогию повседневной
жизни, которая не допускает преувеличения значения этой сферы,
не возводит категорию повседневности в ранг универсального понятия и не абсолютизирует теорию обыденной жизни.
В дальнейшем я обращусь к эвристической перспективе. Обыденную жизнь, функцию теорий обыденной жизни и определенных
практических действий можно тематизировать различными способами, например, исходя из субъекта, из объективно существующего мира тел, из социальных отношений, из процесса языкового
общения или из становящихся автоматическими действий. Исходная точка моей тематизации — это актуальная проблема специфичной рациональности обыденной жизни. Рациональность я понимаю в широком смысле этого слова как то, что воплощается в
смысловые, правильные, регулярно повторяющиеся, рассудочно-прозрачные взаимосвязи, которые существуют в различных полях
и стилях рациональности. Эта плюрализация рациональности приводит к тому, что бесконечному количеству форм иррациональности
противостоит не одна всеохватывающая форма рациональности,
а специфичные, изменяющиеся формы рациональности вместе с
противостоящими им специфичными формами иррациональности
отделяются от других форм рациональности. Такому широкому
и изменчивому пониманию рациональности соответствует речь о логике чувств и красок, о порядке вещей или о многообразии действительностей. Существует рациональность, которая покоится в опыте и которая воплощается в действия и речь и не проистекает лишь
из подчиненного цели рационального расчета или из притязаний на
чистую значимость 4. В рамках нашей темы ориентация на проблематику рациональности и порядка не означает только изменение
места, при котором разум истории или общества был бы перенесен в обыденную жизнь. Частичное перемещение разума, его расчленение и помещение в поля рациональности изменяет и его характер.
«Рассеянному разуму»5 соответствует превращение области повседневной жизни в лабиринт, который не был спланирован какой-либо
центральной инстанцией и не был создан по какому-либо образцу.
Улисс, ставший героем повседневности, блуждает как некто, в ком
есть что-то от никого, пока его не сажают в определенную клетку
этого лабиринта 6. Исследование повседневности, которое не участвует в такого рода изменениях перспективы, легко застревает
в произвольном наборе географических и исторических находок,
украшая ими некоторые нынешние «постмодернистские» хранилища.
41
2. ОБРАТНАЯ СТОРОНА НЕ-ПОВСЕДНЕВНОГО
Мы начнем наш анализ с противопоставления, в котором заложено исходное разграничение. Повседневное — это привычное, упорядоченное, близкое. В противоположность повседневному неповседневное существует как непривычное, вне обычного порядка
находящееся, далекое. Хотя и следует соблюдать осторожность
при фактически данных специфических форм порядков, все же ни
одна человеческая культура немыслима без противопоставления
повседневного и неповседневного.
Если мы, например, позволим себе немного порассуждать о
повседневной жизни пчелы или льва, то, естественно, возникнет
вопрос: что такое повседневная жизнь пчелы или льва? Животное,
согласно всему нашему опыту, «жестко фиксировано» посредством
инстинкта и генетической программы. Оно имеет свой окружающий
мир, в границах которого осуществляется его поведение и восприятие. Праздник ли для кошки, когда она греется на солнышке?
Преображает ли она себя, предаваясь «бесконечным грезам» (rêму
san fin)?
Человек как «нефиксированное животное» в соответствии со
своей природой должен изобретать намеченный лишь весьма приблизительно порядок, создавать свой мир. В процессе привыкания
и освоения навыки человека преобразуются в знания и умения,
которые многократно воспроизводятся и воплощаются в материальных предметах. Это касается питания, одежды, продолжения рода,
пространственной ориентации жилища, распределения времени и
многого другого — всего того, что принадлежит миру близкому и
знакомому для человека, миру, в котором он может свободно
ориентироваться.
Обратная сторона необычного возникает из того, что все встречающееся нам в опыте никогда не вписывается в привычный мир.
На границах хорошо знакомого мира нас подстерегает неизвестное
и неожиданное, маня нас и пугая одновременно. Часто неизвестное
является нам в тонком соединении внезапного и могущественного.
В первую очередь это относится к моментам возникновения, преобразования, опасности уничтожения индивидуального и коллективного жизненного порядка, а точнее, к рождению, периоду половой
зрелости, к полетам воображения, к болезни и смерти, а также
к закладке города, к войнам и революциям, к возникновению Вселенной и природным катастрофам и часто встречающимся сегодня
крупным авариям. Важным признаком неповседневного является
необычность, которая встречается в момент возникновения или при
опасности разрушения существующего порядка.
Повседневное — это то, что происходит каждый день, что прорывается сквозь «упорядоченную суматоху»7 праздников. Праздники в свою очередь обусловливают появление мест их проведения и
календарей. Противопоставление повседневного и неповседневного,
профанного и сакрального возникает с древнейших времен и лежит
в основе мифов и ритуалов. Так называемые «сокровенные уголки»
(«endroits sacres») 8 в повседневной жизни ребенка и правила вежливости при встречах и прощаниях у взрослых
9 имеют в основе
то же самое противопоставление.
42
Человек как «нефиксированное» животное существует не только
в порядке повседневности, а как бы на пороге между обыденным
и необычным, которые соотносятся друг с другом как передний
и задний планы, как лицевая и обратная стороны. «Повседневность имеет свой опыт и свою мудрость, свое лицо, свое предвидение,
свою повторяемость, но также и свою необычность, свои будни
и свои праздники»10. Поэтому нельзя анализировать повседневную
жизнь как особую отдельную сферу и говорить об особой культуре
повседневности.
3. ПОВСЕДНЕВНОЕ ПОД ПРЕССОМ
УНИВЕРСАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
Обращение ко второй паре противопоставлений начинает развенчание повседневного. В качестве ограниченного, замкнутого в себе
самом повседневное противопоставлено истинной жизни и истинному миру, жизни и миру, где все партикулярное медленно размывается, где местные и провинциальные порядки растекаются в универсальность. В этом противопоставлении отношение дополнительности, которым были связаны обыденное и необычное, переходит
в отношение иного рода, в отношение иерархии, которая разделяет две сферы реального. Это приводит к тому, что повседневное
обесценивается, о чем писали уже древние греки. Платон в «Теэтете»
показал, как молодая служанка посмеялась над философом Фалесом, который, засмотревшись на небесные светила, упал в колодец.
Однако насмешки девушки не могут остановить развитие культуры.
Свободные искусства, которые достойны свободного гражданина,
возвышаются над невежественными рабскими действиями, и этот
иерархичный ступенчатый порядок изменяется лишь в редких случаях, во время сатурналий и карнавалов. Давление, «пресс» образования приводит к тому, что постепенно оформляется более широкий
взгляд на мир и тем самым обесценивается все то, что имеет
место в закоулках и темных подвалах обыденной жизни.
С началом Нового времени отход от повседневного приобретает новые формы. Предшествующий порядок мира и общества
уступает место порядку, который позволяет творить. Вертикальная
ось переворачивается в горизонтальную плоскость, становится временной осью и превращается в прогресс. Истинное сознание —
это то, которое может быть лишь в конце пути. Идеологические
противники повседневности, пытающиеся представить «тупую, темную повседневность» (Т. Лейтхойзер), «религию повседневности»
(К. Косик) в качестве «превратного мира» (К. Маркс), попадают
в весьма трудное положение. Они всегда приходят либо слишком
рано, либо слишком
43
поздно. Единственно необычным в конце
является «чудо разума») Лейбница или
«чудо рациональности», о котором
говорит Гуссерль. Если это чудо достигается собственными усилиями человека, то алтарь, который сооружается верховному существу, служит самопочитанию человека в «религии человека», очарование которой, однако, было недолгим
11.
4. ПОВСЕДНЕВНОЕ ПОД ПРЕССОМ ЭКСПЕРТНЫХ ОЦЕНОК
Тенденция к обесцениванию повседневного еще более усилится,
когда мы рассмотрим третье противопоставление. Повседневное
определяется как смутное, дилетантское, импровизированное, окказиональное в отличие от отпугивающего стандарта точного, методичного, экспериментально проверяемого и повторно воспроизводимого. Теперь невежде противостоит неуниверсальный философ,
а дилетантам противопоставляет себя специалист в узкой предметной области — эксперт. Хотя уже в античности были определены
предпосылки этого противопоставления, все же оно является результатом современного развития. Мы имеем в виду процесс рационализирования в смысле Макса Вебера, который
приводит к образованию дифференцированных формальных правил, составляющих основу соответствующих рациональностей.
Эксперт — это в первую очередь прямой наследник философа,
ученый как эксперт знания. Сюда же относятся эксперты в области
права и искусства. Они имеют свои почти сакральные места в
форме академий, дворцов правосудия и музеев. Эксперты вторгаются и подчиняют себе сферу политики, систему воспитания
и здравоохранения, они оплетают сетью формальных предписаний
возможности повседневности. Бюрократия и технократия колонизируют «жизненный мир», Обо всем этом говорилось
уже неоднократно, и не имеет смысла повторять это здесь. Понятие Techne следовало бы, однако, учитывая подобную критику
технократии, еще раз переосмыслить заново.
5. РЕАБИЛИТАЦИЯ ПОВСЕДНЕВНОГО
Есть множество попыток различным образом вернуть повседневному его ценность. Эти усилия столь же древние, как и сама
философия. Кажется, уже Аристотель признавал приоритет конкретного знания над общими правилами, противопоставляя практический опыт теоретическому
12. Сегодня можно назвать много имен
философов, решавших эту задачу. В работах Э. Гуссерля, А. Шюца 13,
Л. Витгенштейна, У. Джеймса и других философов можно найти
теоретическое обоснование того, что называется культурой повседневности.
44
Прежде чем перейти к этой проблеме, я хотел бы предостеречь
от двух путей поиска ее решения, которые ведут лишь к простому
возвышению повседневного посредством возвращения к прошлым
ценностям. Первый путь основан на обычной перемене места,
инверсии. В этом случае противопоставление повседневной жизни
универсальному образованию и воспитанию или противопоставление повседневности специализированным знаниям, которые являются собственностью экспертов, сохраняет свое значение. Но при
этом акцентируется ценность другого члена в этих парах, а именно
повседневного. На место духовной культуры общества и специализированных знаний экспертов приходят бульварная литература,
уличный жаргон, анекдоты, возделывание огородиков, соседская
взаимопомощь, самообразование и все другие воплощения принципа «сделай сам». При этом достаточно очевидно,
что возможна деформация двух сторон противопоставления по
принципу антитезиса: возвышение форм высокой культуры, которое
приводит к оценке повседневности как низшей ступени или как
рудимента культуры. Ситуация перемены места, смены ролей,
когда место Фалеса занимает служанка, кажется комичной. К тому
же она основана на спонтанной иллюзии, что стоит только сбросить
оковы и наступит благоденствие, неожиданно удастся найти то,
что ищешь, оказавшись в придорожной канаве.
Второй путь, который ведет к возрождению ценности повседневного, — это путь возвращения к архаичным состояниям, когда
Логос и Техне еще не обрели свой собственный предмет. Очарование, производимое прошлыми архаичными формами, возвышает
повседневность, преодолевая тенденцию ее развенчания, но при этом
происходит перерождение повседневного в суррогат архаики, что,
в свою очередь, не позволяет древним формам жизни стать вновь
конкурентоспособными. Будет иллюзией, обращенной в прошлое,
полагать, что можно совершить очаровательное волшебство без
сплошного обмана. Архаичное устройство мира и архаичные формы
жизни слишком увлечены прелестной игрой с первоприродой, чтобы
быть действительной альтернативой, способной вывести цивилизованный разум из кризиса.
Я вижу выход не в простом возрождении ценности повседневной жизни, достигаемой возвращением в прошлое, а в переоценке, которая требует одновременно переосмысления. Вступает
в силу эвристическая перспектива, о которой я упоминал в начале
этой статьи. Я исхожу из гипотезы, о которой не могу здесь говорить
подробно: если все культурные порядки различаются
и исключают друг друга, и вместе с тем до определенной степени изменчивы, то они не могут ни объединяться в общий порядок, ни следовать какому-либо одному регулятивному
основоположению. В значительной степени они сохраняют непреодолимый произвол. Повседневность в смысле повседневных
знаний, повседневной политики, права, истории, искусства, вплоть
до marching saints*, приобретает тем самым новое значение места
изменчивой и варьируемой рациональности. Это собственное значение повседневности, которое не может быть редуцировано к чему-либо иному. Язык, работа, техника, материальная предметность
и многое другое предстают перед нами в новом свете. Дальнейшие рассуждения прояснят это.
-------------------------
* Известная американская песня. — Прим. персе.
45
6. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК ВОПЛОЩЕННАЯ
И ПРОСАЧИВАЮЩАЯСЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
Если мы в соответствии с нашей методически определенной
точкой зрения рассмотрим повседневность как процесс, в котором
происходит формирование и организация человека и общества,
то мы прежде всего увидим нисходящую направленность движения, то, что уже Макс Вебер называл «оповседневнивание». Сюда
относится процесс обживания, который принимает формы обучения,
освоения традиций и закрепления норм. Он многократно и поверхностно описывался в литературе, относящейся к нашей теме,
как деградация, как своего рода культурное грехопадение. В этом
процессе повседневность выступает в качестве сферы, где собираются и хранятся своего рода смысловые осадки. Обычно говорят
об однообразном образовании, механицизме, обезличенности и т. п.
Я приведу лишь два известных примера для иллюстрации: Макс
Вебер считает, что между харизмой и традицией расположена
«выхолощенная повседневность»14, а Мартин Хайдегтер связывает
безликость, анонимность Маn с беспочвенной, праздной болтовней, в чем, правда, ни Альфред Шюц, ни Морис Мерло-Понти ему
не последовали. Отвечая на эту слишком поспешную критику,
которая обесценивает процесс «оповседневнивания», я хочу обратить внимание на своеобразные преимущества, которые он с собой
несет, (а) Оповседневнивание означает прежде всего воплощение
и усвоение того, что входит в «плоть и кровь» человека. Сюда относятся: запоминание выражений языка, разучивание гамм и аккордов, обращение с приборами, ориентация в городских кварталах
или на открытой местности. Здесь знания и навыки приобретают
надежность, которая никогда не восполнима полностью посредством
искусственных методов, (б) Это воплощение никоим образом не
связано с чистым применением правил или даже с механической
дрессировкой, но оно само есть вид опыта. В этом смысле для
Платона и Аристотеля использование вещей задает меру для их
полезного производства, (в) Постперсональное обезличивание, которое приходит вместе с оповседневниванием, не означает лишь
погружение в то, что не имеет ни имени, ни качеств, а означает
одновременно укрепление в пограничной сфере понимания, где
свое и чужое играют друг в друге, не требуя при этом согласия,
основывающегося на единстве, (г) В конечном счете, оповседневнивание затрагивает все сферы, включая науку, искусство, религию,
так как они лишь в институализации принимают форму, способную
продолжительно существовать и сохранять традиции. В этом смысле
46
прав Элиас, который выступает против представления повседневности в качестве особой области социальной реальности. Повседневность существует в единстве с обществом и культурой, как только
они приобретают твердую организацию. Падение в чистые механизмы и стереотипы происходит лишь тогда, когда оповседневнивание отделяется от обратного движения, о котором сейчас и
будет идти речь. Если отделение повседневного приобретает патологические черты, то происходит остановка на определенном уровне развития.
7. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ
КАК ПОДНИМАЮЩАЯСЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
Нисходящее движение оповседневнивания имеет свою противоположность в восходящем процессе преодоления повседневности.
Сюда относится появление необычного в процессах творения и
инновации, которые прокладывают себе путь с помощью отклонений, отходов от правил и новых дефиниций. Повседневность существует как место образования смысла, открытия правил. Когда
именно новое и оригинальное более не улавливается интегративным
общим порядком или регулятивным основополагающим принципом,
тогда оно принимает форму отклонения. Возникает сумеречная зона,
в которой повседневность преображается за счет медленного давления или внезапного прорыва нового и где реальное и призрачное,
history и story нельзя четко отделить друг от друга без вышестоящей инстанции. Здесь тоже есть гумус анонимности, который
можно обозначить как предперсональный. Если находится и открывается что-то новое, чья новизна не допускает движения вперед,
прогресса, то вместе с целеустремленным действием исчезает и
деятель, имеющий имя. Не декартовское «я мыслю», а «оно мыслит»
Лихтенберга открывает путь к пониманию культуры повседневности,
которая получает стилистическое разнообразие в формах домов и
городских сооружений, привычек в еде и одежде, эротических
ритуалов, в социальных знаках власти, элементарных материальных
орудиях. Это путь к пониманию культуры повседневности, которая
изначально исходит из требований простого выживания. Критика,
которая соответствующие нововведения слишком быстро представляет как чистую функцию, как аутсайдерство, необычность и
экстравагантность, должна помнить, что ее собственные достижения могут существовать только за счет этого преодоления повседневности. Следовало бы указать на процесс, в котором однозначное
приобретает дополнительные значения, становится многозначным,
например, когда инстанции власти страхуются против критических
опросов 15. Далее следует упомянуть об эвристической силе метафор,
которая противодействует языковому употреблению и основывает
новые отношения в необычных выражениях. Следует сказать и об
эрозивном воздействии шутки, которая может перехитрить
47
цензора,
об игре, которая позволяет испытать силу преображения не только
в искусственно изготовленные toys (игрушки), но и в живые plaything 16. Следует сказать и об известных эффектах очуждения,
которые разрушают само собой разумеющееся неподвижное видение
мира и способ действия. Искусство участвует в этих переходах,
поскольку оно превращает изъявительное наклонение не в более
высокое изъявительное наклонение, которому соответствует прекрасная видимость, а в допускающий вариации, «жидкий» конъюнктив
17. Проблематичными эти новшества становятся, если открытия
ангажируются модой, облекаются в «мишуру» чужого величия 18
или рассеиваются в чистые миражи, отделившись от предшествующей традиции, которая любое несущее будущее открытие отвергает,
тем самым лишая новое действия. Отделение необычного от повседневной привычки принимает патологические формы, когда для
него нет места и времени. Отсутствие места и времени обращает
все возможности жизни в обычные и каждодневные. Вынужденное
воплощение находит свою противоположность в нивелирующей все
различия «утрате предметного», например в переживаниях безработного, который чувствует себя выключенным из нормального
хода вещей 19.
8. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ
КАК СПЛАВЛЯЮЩАЯ РАЦИОНАЛЬНОСТЬ
Наряду с лихорадочными (вверх — вниз) процессами плавления
и переплавления, которым угрожают экстремальные формы полного
отвердения и разжижения, есть и горизонтальное движение соединения, «сплавления». И его необходимо уберечь от слишком
поспешной недооценки. Если исходить из бесконечных попыток
определения рациональности, что делается во многих современных
исследованиях, то повседневность, кажется, заслуживает отрицательной оценки как место, которому недостает определенности или
даже место полной неопределенности. В повседневности господствует смесь того, что не поддается объединению и всегда отделено
друг от друга. Это рассуждение о смешении чистых элементов или
чистых сфер действия будет проблематично, если учесть, что упорядочивающие линии сами оказываются изменчивыми и разнообразные конкретные порядки не перекрываются общим порядком и не
удерживаются основополагающим принципом. Грозящая в этом
месте патология распада жизни на сепаратные области может быть
остановлена только тогда, когда есть место обмена и обмен мнениями, место, где различные сферы «перекрещиваются и переплетаются»20, а вертикальные и горизонтальные соединения образуют «состояние смеси»21, которому не грозит очистительное разделение. Примером может служить язык повседневности, не на котором говорят
ученые после окончания работы, а с помощью которого общаются
между собой специалисты, представлюящие различные дисциплины,
и при этом они не опускаются до уровня подсобных рабочих. Можно
48
упомянуть и роль большого города, который является чем-то большим, нежели собранием памятников культуры, построек специального назначения и линий движения транспорта, однако это только
в случае, когда ему удается противостоять тотальной функционализации. Места встреч, такие, как Вашингтон-сквер в Нью-Йорке,
где соседствуют люди различных национальностей, рас и поколений, или Испанская лестница в Риме, где пестро перемешаны работа,
праздник и увеселения, которые Р. Гюнтер 22 отдаляет от взгляда
образованного путешественника, показывают, что следует понимать
под «плавильной печью» повседневности.
9. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ КАК ФЕРМЕНТ
Восстановление в правах повседневности, в тройной форме просачивающейся, поднимающейся и сплавляющей рациональности,
препятствует тому, чтобы повседневность сводилась лишь к повседневной жизни. Это не означает, что повседневность может заменить
специфические формы деятельности или стать надежным фундаментом, на котором строится все остальное. Повседневность, понимаемая в такого рода процессах переплавления, действует, кроме
того, как фермент, как закваска, которая позволяет чему-то зарождаться. Но он пригоден для этого, пока сам остается подвижным.
Везде, где универсальные и специальные формы мышления и действия обособляются в фигуры, такие, как
homo oeconomicus, politicus, scientificus..., homo атрофируется в остаточную или краевую фигуру.
Следует обеднение и иссушение повседневной жизни и ее сценариев.
Сегодня интерес к теме повседневности может рассматриваться как
симптом возникновения вакуума, генезис которого связан с обесценивающим давлением односторонней рационализации.
Этот вакуум проявляет себя, с одной стороны, как «беременный
насилием». Существует агрессия из утраченного смысла. Деструкция, возрастающая от бунта против машин до бунта против культуры
вплоть до уничтожения человека, может иметь множество причин.
Но ее можно рассматривать и как отчаянную попытку принудить
реальность, которой угрожает разложение на секции и рубрики
высокотехнизированной и специализированной цивилизации. С другой стороны, существует опасность ослабления той силы сопротивления, которая могла бы противостоять принуждению управляемой
рациональности. В отличие от экспертов, которые в случае долгосрочного ухудшения положения или внезапных катастроф ведут
себя как зубные врачи, говоря пациенту, что у него нет боли, я думаю, что можно было бы приобрести нечто, если бы существовали
места, где о вопросах, притязаниях, желаниях и опасностях говорили бы открыто, прежде чем они будут пропагандистски подравнены и бюрократически размолоты. Но повседневность только
тогда сохраняет или даже приобретает силу сопротивления против
нажима упорядоченной рациональности, когда она сама становится
большим, чем просто повседневная жизнь, то есть когда она сама
49
себя превосходит. Это превосходство над собой возможно, пока
повседневное сохраняет свою обратную сторону — внеповседневное.
Обратная сторона не означает чего-то целого или более высокого,
а означает переливающееся красками (changierend*) иное, которое
нельзя подчинить даже с помощью экспертов чистого теоретического, практического или технического разума, которые мнят себя
выше всех закоулков повседневного.
-----------------------------------
* От change (фр.) — шанжан, камень, меняющий при поворачивании цвет.
1 Более детальное сравнение, особенно феноменологии и марксизма, см.:
Waidenfels B. Im Labyrinth des Alltags. 1978; воспроизведено Waidenfels B.
In den Netzen des Lebenswelt. Frankfurt/M., 1985; так же в исследованиях перспективы социальных наук: Grathoff R., Waldenfels B., eds„ Sozialität und
Intersubjektivität. Phänomenologische Perspektiven der Sozialwissenschaften im
Umkreis
von Aron Gurwitsch und Alfred Schütz. München. 1983; Hammerich K., Klein H.
eds., Materialien zur Soziologie des Alltags. Opladen. 1978; из новейших
исследований,
относящихся к проблеме «жизненного мира», см.: K i w i t z P. Lebenswelt —
zwischen
Moderne und Tradition // Philosophische Rundschau, 33, 1986. P. 35—48.
2 H a m m e r i c h K., K l e i n H. Materialien zur Soziologie des Alltags.
3 M e r l e a u-P o n t y M. Das Sichtbare und das Unsichtbare. München. 1968.
P. 18.
4 Что касается основы моих рассуждений, то здесь я укажу на свою недавно
вышедшую книгу Ordnung in Zwielicht (FrankfurtМ. 1987), в которой я продолжаю
развивать отдельные положения, высказанные в указанном выше сборнике моих
работ (1985).
5 См.: Waldenfels B. Verstreute Vernunft. Zur Philosophie von Michel
Poucault // Studien zur französischen Philosophie. Phänomenologische Forschungen.
18. Freiburg/München, 1986.
6 M e r l e a u-P o n t y M. Das Sichtbare... P. 310.
7 Durkheim E. Die Elementaren Formen des religiösen Lebens. Frankfurt/M.
1981. P. 297.
8 L e i r i s M. Le sacre dans la vie quotidienne // Hollier D. Le College de
sociologie (1937—1939). Paris, 1979.
9 Goffman E. Das Individuum im öffentichen Austausch. Frankfurt/M. 1974. P. 98.
10 Kosik K. Die Dialektik des Konkreten. Frankfurt/M. 1967. P. 72.
11 См.: Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура сред-
невековья и Ренессанса. М., 1965.
12 Аристотель. Никомахова этика, VI, 1141 в//Аристотель. Соч. в 4-х
томах. 1984. Т. 4. С. 179—181.
13 См.: Schütz A. Gesammelte Aufsätze. 3 vols. Den Haag. 1971—1972.
14 Gesammelte Aufsätze zur Wissenschagtslehre. 3rd eb. Tübingen. 1968. P. 507.
15 Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. М. 1924.
16 См.: Minger B. Play and Playthings. Westport. CT. 1982.
17 См.: T h u r n H. P. // H a m m e r i c h K. PP. 337 f.
18 Szczepanski J. // Hammerich K. P. 323.
19 H e i n e m a n n K., L u d e s P. // H a m m e r i c h K. P. 222 ff.
20 W e b e r M. Gesammelte Aufsätze... P. 507.
21 Hammerich K. P. 11.
22 G ü n t e r R., R e i n i n k W., G ü n t e r J. Rom — Spanische Treppe.
Hamburg. 1978.
|
|
