Голубь

Бернхард Юссен

Траур как образ жизни:

Горлица как figura земной церкви

В своем кругу. Индивид и группа на Западе и Востоке Европы до начала нового времени.

М., ИВИ РАН, 2003, с. 229-240

         Под трауром по умершим мы обычно понимаем некое переходное состояние ¹. С психологической точки зрения оно переводит болезненное воспоминание в безболезненное. С социологической точки зрения траурное поведение при смерти человека реорганизует в строго ритуализированной форме нарушенные смертью социальные связи. Согласно модели переходного ритуала (rite de passage), поведение это отделяет на некоторое время тех, кто соблюдает траур, — в частности, супругов умерших — от общества, и затем вновь реинтегрирует их в общество по установленной схеме. Траур известен нам как само собой разумеющаяся практика в античности и в средневековье ².

        Около 400 г. христианские теологи редефинировали это повсеместно распространённое понимание траура. Иероним и Амвросий попытались превратить траур из переходного состояния в постоянное, в образ жизни. Фигура вдовы в трауре была парадигмой для определённой поведенческой экспектации, которая предъявлялась всей церкви на земле, всей Ecclesia peregrinans или pcenitens. Женщины, чьи мужья умерли, должны были переходить в воздержное сословие, которое определялось не чем иным, как пожизненным искуплением и оплакиванием памяти (memoria) умершего. Это сословие было сугубо христианским изобретением, точно так же, как монашество, изобретённое примерно тогда же, около 400 года, или клир, изобретений около 200 года ³.

         Эта фигура соблюдающей пожизненный траур вдовы приобщала большое значение в христианском смысловом универсуме благодаря тому, что проповедники рассматривали её как воплощение земной церкви. Атрибуты, которыми определялось это вдовье сословие, были те же самые, что составляли сущность церкви на земле, то есть, искупление и оплакивание до самого второго пришествия умершего Христа. Идея Ecclesia как vidua — церкви как вдовы — для земной церкви являлось как бы дополнением к эсхатологическому представлению о церкви как sponsa — невеста.

             

230
        Одним из центральных exemplum'oв, посредством которых христиане призывались к воздержанному трауру, была птица голубь {columba) или горлица (turtura). Наиболее распространённая версия латинского «Physiologus'a» (наиболее авторитетного латинского бестиария) содержит следующие сведения об этой птице: «Есть птица, называемая «горлицей». О ней написано: «голос горлицы слышен у нас в стране». (Песня песней 2:12) «Физиолог» говорит о горлице, что она очень любит своего супруга, живёт с ним в воздержании и хранит верность лишь ему одному. Если же случится так, что супруг её будет похищен ястребом или птицеловом, она не связывает себя ни с одним другим самцом, но желает всегда лишь того единственного и тоскует ежеминутно по нему, и в этом воспоминании и в этом желании пребывает до самой смерти»⁴.
 

         Всякий, кто изучал латынь, знал этот текст, потому что трактат «Физиолог» входил в школьную программу. Поэтому слово turtura у всех авторов, всех читателей, всех слушателей могло вызывать всегда один и тот же набор ассоциаций. Знание о природе (natura) этой птицы, её целомудренной жизни после потери самца составляло основной символический код, который в зависимости от контекста расшифровывался в ту или иную «фигуру».

         Знакомство с текстами, в .которых авторы пишут о горлице, показывает, что употребление этого образа было связано с небольшим набором стандартных интерпретаций. Прежде всего, многие авторы дефинировали с помощью этого знания из области природы вдовствующий образ жизни. Во-вторых, когда говорили о горлице, плачущей в одиночестве, имели в виду вообще все живущие в воздержании группы общества. В-третьих, достаточно подробно разработана была такая интерпретация, что вдовий образ жизни, в конце концов, есть не что иное, как образ жизни вообще всей церкви на земле. Христос, умерев, покинул церковь, свою невесту, оставил её плачущей вдовой, как горлицу. И наконец, в этой птице видели не только церковь-вдову, но и её супруга. Горлица была imago Christi.

          Особая сила этого комплекса, состоявшего из четырёх различных аспектов истолкования голубки, заключалась в том, что аспекты его были практически неотделимы друг от друга. Авторы играя переходили от одного к другому. Я далее прослежу все эти четыре контекста, в которых используется образ горлицы, и покажу, что во всех четырёх есть один сквозной аргумент, а именно траур и плач как постоянная норма поведения. Итак, начинаем с пункта первого.

             

231

Горлица как exemplurn женщины, потерявшей мужа

        Только в каждом восьмом тексте, посвященном этой птице, она эксплицитно связывается с женщиной-вдовой, и можно предположить, что оговаривать это казалось просто излишним. Когда автор писал о natura, природе горлицы, то подразумевалось само собой, что эта птица была figura женщины-вдовы, дополнительный эксплицитный перенос был уже просто не нужен. Это, однако, относится только к авторам текстов, но не к иллюстраторам. Тем приходилось труднее. Когда мы рассматриваем изображения горлиц на иллюстрациях бестиариев, то их невозможно отличить от многих других птиц, в особенности от columba, то есть от простых голубей. Что это горлица, к тому же вдовая, зачастую можно было понять только по контексту изображения, по тому контексту, который к тому же авторам текстов - Амвросию, Исидору и автору «Физиолога» — был не нужен: птица сидит одна на высохшем мёртвом суку или дереве. С приходом вдовства пора плодовитости остается в прошлом. Засохшее дерево - это противоположность древа жизни.

         Конечно, образованные люди знали, что бесплодие сухого дерева в смысловом универсуме христианства имело два значения. И то, и другое прекрасно подходили для иконографии горлицы и вдовы.

          Во-первых, пророк Исайя (56:3) наметил путь от «сухого дерева» на небеса: «да не говорит евнух: "Вот я сухое дерево". Ибо Господь так говорит об евнухах: которые хранят Мои субботы, и избирают угодное Мне, и крепко держатся завета Моего, Тем дам Я в доме Моём и в стенах Моих место и имя лучшее, нежели сыновьям и дочерям; дам им вечное имя, которое не истребится». Здесь авторы — от Иеронима до Пасхазия Радберта и Руперта Дойцского — обнаруживали то, что им было необходимо: сухое дерево, символ бесплодия, — это путь к спасению. Оно обеспечивает лучшее место в потустороннем мире, нежели плодовитость.

          Во-вторых, авторы одновременно использовали эту формулу «сухого дерева» для того, чтобы обозначить человека земного, грешащего и искупающего свои грехи. Например, Григорий Великий, который писал: «Мы, которые суть лишь люди [puri homini), называемся сухим деревом»⁵. Фома Кемпийский называл самого себя «грешником» и «сухим деревом» и усматривал спасение в причитаниях и в пролитии слёз. А Беда Достопочтенный писал: «Сухое дерево обозначает безбожников и грешников» или: «Сухое дерево - это суть грешники на земле»⁶.

232
         Таково было семантическое поле того голого сука, на котором сидела горлица. Сук, атрибут этой птицы и вдовы, означал потерянность, посюсторонность, грех, искупление, плач и слёзы, но он же означал и надежду на такое место в потустороннем мире, которое значит больше, чем земная плодовитость. Птица на голом суку была иконографически однозначным сигналом. В этом согласны друг с другом все авторы.

Горлица как exemplum воздержанных сословий

          Часто скорбящая горлица использовалась авторами как figure не женщины-вдовы, а других сословий, ведущих воздержанный образ жизни, — например, монахов и клириков. В таких случаях задействовался тот смысловой потенциал, который был заключён в сравнительной интерпретации этих двух христианских голубей, columba и turtura. Смысл turtura определялся, с одной стороны, её близостью, общностью с columba, с другой же стороны - её специфическими отличиями.

          О них и скажем сначала. Когда важны были именно отличия, горлица оказывалась фигурой уединённой жизни, a columba -жизни в сообществе. Это связано было с тем, что говорилось в энциклопедии Исидора Севильского: «Она избегает крыш и людского разговора, обитает в лесах. [...] Голубка же, {columba) любит гостеприимство людей и является милой обитательницей домов». И далее: «В горлице (turtura) и голубе (columba) отображены два духовных образа жизни»⁷.

        Columba часто славится своей простотой (simplicitas), а горлица — воздержанностью (castitas, pudicitia). Горлица считается птицей потаенных, скрытых мест (secretum), а голубь — птицой стайной (in grege, gregatim). Вот произвольный, но очень показательный пример из Руперта Дойцского: «Обеим этим птицам вместо пения свойствен плач, но различает их то, что turtura плачет в одиночестве, a columba — в стае. Поэтому turtura обозначает жизнь уединённую или отшельническую, a columba — монастырскую жизнь тех, чьи крылья есть созерцание»⁸.

         Иллюминаторы часто довольно буквально воспроизводили эти образы, например, заполняя весь фон архитектурными сооружениями, когда рисовали columba или же, напротив, представляя окружение горлицы в виде пустынного поля.

233

Горлица как figura Ecclesiae.

         Августин утверждал: «Вся церковь есть одна большая вдова, покинутая в этом мире». Христианские авторы находили доказательство этого положения в целом ряде мест из Ветхого и Нового Завета, — в таких префигурациях церкви как Юдифь, Анна, Сарептская вдова. Но и в творении они тоже находили определённые типы, которые как бы предзнаменовали тип церкви на земле, и в особенности это касалось горлицы ⁹.

        По традиции, заложенной комментариями к «Песни песней», церковь привычно рассматривали как невесту Христову. То, что применительно к церкви небесной интерпретировалось эсхатологически, прикладывалось и к церкви на земле: невеста должна была оставаться до Судного дня вдовой — плачущей и искупающей грехи вдовой умершего Христа.

        Проповедники в этой связи использовали то обстоятельство, что columba и turtura могли рассматриваться как в своём сходстве, так и в отличии друг от друга. Существенным для образа церкви на земле являлось то, что объединяет этих голубей и отличает их от всех прочих птиц: и columba, и turtura не умеют петь, они могут только плакать, причитать или рыдать (gemitus, planctus, lamentatio, clamor). Поэтому они и суть фигуры церкви на земле — плачущей, ждущей, верной, искупающей грехи, целомудренной вдовы Христовой. Слёзы — общий атрибут этих двух видов голубей. Голубь, но чаще именно горлица, как говорилось у Григория Великого и у Беды Достопочтенного, «вместо пения имеет плач». Она — «подруга печали» (luctus arnica), — пишет Гильом из Сен-Тьерри. Она — «плачущая птица» (avis gemituosa), — пишет Руперт Дойцский ¹⁰.
 

         Гуго из Фуйлюа нашёл более претенциозную форму раскрытия этой темы. Стандартное общее место он излагает следующим образом: «Я, думаю, ещё лучше известно, что горлица по природе своей, если однажды потеряет своего спутника жизни, навсегда останется в одиночестве. Христос — супруг церкви, а также и всякой верующей души. Христос взошёл на древо креста [...] и умер на нём. Церковь, как и всякая верующая душа, ждет его, покуда он не вернётся, а в течение этого времени она следует закону воздержанной привязанности. Часто возвращается она к древу, часто навещает она гнездо, видит сочащуюся кровь, знак смерти, и при виде её печалится. Точно так же и всякая верующая душа воспоминает о таинстве креста и жаждет платы за кровь. И покуда она думает об этом, она множеством вздохов призывает дух к плачу ¹¹».

234
           Здесь Ecclesia в фигуре горлицы понимается как невеста, чей жених умер. Христос умер, и церковь осталась вдовой. Есть ещё некоторые модификации этого мотива: «Голос горлицы — это скорбь удручённой души, голос горлицы означает плач духа, искупающего грехи». Или: «Горлица — это церковь или всякая верующая душа. Уединение пустыни — это уединение монастыря»¹² и т.д.

         К этому Гуго присоединяет столь же традиционное, хотя и менее распространённое толкование. Горлица прячет своё гнездо в густых ветвях, там она откладывает яйца и выращивает птенцов. Так вот, густое дерево — это крест, гнездо — это спасение, яйца — это надежда, а птенцы — это любовь Господа: «Так давайте же стремиться к гнезду горлицы, к яйцу в гнезде, к гнезду на дереве, к надежде на спасение в древе креста (lignum cruris)¹³».

        Смысл здесь понятен без труда: страдание, плач и искупление представляются как основные качества церкви на земле. И когда Бэрил Роуленд, современный учёный, в своей интерпретации бестиария пишет, что голубь — это «матерь-церковь, которая оставалась верна Христу и после смерти его», он просто не понимает средневековую семантику голубя. Не мать здесь была верна, а вдова Христа, и это была не индивидуальная авторская фантазия Гуго из Фуйлюа, а общепринятая, общепонятная семантика, которую он просто положил в основу собственной композиции, более претенциозной, чем остальные.

         Быть особенно внимательным и не объявлять Ecclesia-вдову необдуманно «матерью» бывает в некоторых контекстах очень важно. Например, в тех случаях, когда у горлицы было собственное имя: Мария. Филипп Таонский, автор одного из бестиариев, сначала изображает церковь (Ecclesia) под крестом как плачущую, верную вдову, а затем пишет: «Знайте, что горлица в действительности обозначает св. Марию или св. Анну»¹⁴.

        Здесь мы видим, что печаль Марии по мёртвому Христу представляет собой отношение невесты и жениха. Эта связка: горлица — Мария — церковь — распятие, очевидно, не была широко распространена среди проповедников, но всё же время от времени её можно встретить. Особенно красиво это выглядит в одном тексте XV в. Анджело Полициано (ум. 1494) рекомендовал своим слушателям подражать Марии, чтобы перед лицом распятого Спасителя достичь правильного созерцательного состояния. Представления о Богоматери как о «святой невесте» Христовой он уточняет здесь посредством дополнительного атрибута. Именно вдове Христовой должны подражать

235
слушатели, стоя перед распятием: «Он, снятый с креста, призывает вас, отцы мои, с распростёртыми руками, с опущенной головой и открытым сердцем. Он приглашает вас оплакать вместе с ним его горчайшие муки. Присоединитесь к его святой невесте, его безутешной вдове (santa sposa, vedova sconsolata)»™. Полициано явно имеет в виду сцену снятия с креста. Проповедник апеллирует к образу, известному всем: Мария, плачущая у подножия креста. Эта Мария из сцены распятия названа у него «безутешной вдовой». Данное наименование традиционно применялось для церкви на земле, церкви, искупающей грехи. В таких контекстах мы видим, что образный язык «Песни Песней» — то есть, эсхатологическое представление об Ecclesia и Иисусе Христе как невесте и женихе — переносилось на церковь земную. Эта Ecclesia была вдовой.

Горлица как imago Christi

         До сих пор мы не учитывали тот факт, что голубь в священных текстах представлял собой сначала жертвенное животное.

         Евангелист Лука повествует, что Мария и Иосиф, согласно предписаниям, принесли в жертву двух голубей (par turturum aut duos pullos columbarum), когда они ввели сына своего во храм. Этой сцене посвящена масса изображений, и оба голубя являются их неотъемлемой иконографической деталью. Здесь перед нами пример из трирского Кодекса Эгберта, созданного ок. 1000 года.

         Этим знанием могли пользоваться духовные наставники, говоря о природе (natura) и о значении (figura) горлицы. При этом горлица фигурирует здесь не как прообраз (typus) и не как значение (figura) церкви, но как figura её — церкви — супруга. То есть горлица представляла собой образ Господа, imago Christi. Страдание овдовевшей горлицы являлось вполне понятным отображением идеального следования Христу, imitatio Christi. Я процитирую слова одного монаха IX в., Ангелома из Люксёя. «Святая церковь с её предстоятелями и учёными, её воздержанностью и множеством добродетелей подражает образу горлицы, то есть образу Христа»¹⁶.

         Особенно претенциозное выражение этой связи мы обнаруживаем, опять же, у Гуго из Фуйлюа. В XXIII разделе своей книги о птицах он говорит, что будет сочетать визуальный и текстуальный способы изложения: «Я хочу не только описать, но и нарисовать, как горлица любит уединение пустыни». Следующая глава озаглавлена «О пальме и о горлице. Как горлица

236
умирает в своем гнезде и как пальма умножает дни». Сначала Гуго посвящает четыре параграфа (24-27) пальме, потом еще два (28-29) — горлице. Собственноручный рисунок автора не сохранился, но почти во всех многочисленных копиях (кроме одной небольшой группы манускриптов) он выглядит настолько единообразно, что можно, вероятно, полагаться на точность воспроизведения ¹⁷.

         Иллюстрации в книге Гуго насчитывают в общей сложности 27 миниатюр и три схемы. Миниатюры в начале каждой главы иллюстрируют, как это было принято в бестиариях, описываемые животные или растения (у Гуго — кедр и пальму), а схемы помогают составить образное представление о более сложных теологических предметах. Горлица встречается здесь лишь однажды, но на видном месте: на схеме, занимающей целую страницу и призванной, надо полагать, продемонстрировать, как она «любит уединение пустыни».

        Во всех сохранившихся версиях этой иллюстрации схема является структурирующим элементом страницы. Страница всегда поделена на четыре равных части крестом, в центре которого расположен круг, и в круг этот заключена горлица — именно в том месте, где зритель ожидает увидеть голову Христа. То есть горлица как бы занимает его, Христа, место. Перед нами, таким образом, полная imitatio страдающего Христа. Из сухого сука, на котором сидит овдовевшая горлица, здесь возникает дерево креста {lignum crucis).

           Уединённое место страдающей горлицы - это, очевидно, место в центре креста. Данное толкование представляется особенно привлекательным тогда, когда мы, перевернув страницу манускрипта, читаем на следующей странице текст, посвященный горлице, который я уже цитировал. Гуго здесь описывает церковь и «каждую отдельную душу» как жалующуюся, плачущую, причитающую горлицу. «Часто возвращается она к дереву, часто навещает она гнездо, видит вытекающую кровь, знак смерти, и при виде её печалится»¹⁸.

          Но Гуго в этом рисунке не ограничивается знакомым соединением смерти, вдовства и траура в образе горлицы. Он снабжает рисунок ещё и пояснениями, — по оконечностям креста и вдоль окружности центрального круга, — и там мы обнаруживаем ещё одну смысловую связку:

237

          «Гнёздышко горлицы скрывается в дереве креста» — говорится в надписи на перекладине.
         «В гнезде моём умру я и, как пальма, увеличиваю я дни», —-гласит надпись по кругу.
          «В гнезде своём умрёт тот, кто дни свои завершает в вере» — надпись по нижней части крестового столба.
          «В гнезде своём питает горлица птенцов своих, а церковь питает в вере своих духовных детей» — надпись вдоль верхней части крестового столба.¹⁹

          В надписях на кресте, таким образом, развиваются те идеи текста, что связаны с «надеждой на спасение души в крестном древе». Это переплетение эсхатологического обетования и посюсторонних нормативов. Конечно, такие сложные интерпретации были исключением — не случайно это изображение сегодня особенно знаменито.

           Значительно более простую визуализацию потустороннего обетования и посюстороннего нормирования при помощи фигуры горлицы мы обнаруживаем в уже цитировавшейся английской рукописи второй половины XIII века — «Bestiaire moralise» норманнского священника Гильома Леклерка. Текст написан около 1210 года. Манускрипт знаменит тем, что иллюстрации в нём показывают нам не только животный мир, как во всех других бестиариях. Изображения животных здесь сопровождаются другими картинками, показывающими, как их качества соотносятся с миром людей. За изображением природы в первой иллюстрации следует перевод из nature в figura во второй. И вот в конце главы о горлице читатель обнаруживает вариант обычного мотива - голубку, сидящую на голом дереве.

         Однако крупнее и тщательнее выполнена иллюстрация в начале текста. Она тоже сопровождена надписью «Это горлица», но при этом изображена на ней вместо голубки вдова, а вместо голого сука — комплекс из искупления, страдания (бичевания), спасения, и imitatio.

          В правой половине изображения мы видим стоящую на коленях группу молящихся женщин, которые обращены лицами к событиям в левой половине. Там перед их глазами две сцены, изображенные одна над другой: вверху распятие с предстоящими, а внизу — бичевание Христа. Это формальное разделение картины — Страсти слева и набожные наблюдатели справа — интерпретируется дополнительно посредством цвета фона и архитектуры, охватывающей всю композицию целиком. Архитектура и цвет как бы переносят женщин в то же пространство, в котором происходит бичевание Христа, в то время как распятие и стоящие возле него фигуры изображены на фоне звёздного неба, и таким образом пространственно отделены от этой сцены. Кроме, того, они отделены от сцены бичевания еще и тем, что здесь нет сценического изображения: фигуры возле креста — это не скорбящие; они, скорее, эксплицируют в качестве аллегорических фигур весть о спасении.

238
         Очевидно, здесь перед нами изображено ролевое поведение, подобающее вдовам. Их глазам явлена, во-первых, эсхатологическая весть в другой сфере, а также её прообраз на земле — страдающий Христос. Взгляд молящихся женщин делает центральной точкой картины сцену распятия, точнее — молящуюся фигуру Марии/церкви, стоящей у подножия креста.

          Среди специалистов по манускриптам некоторые полагают, что рукопись эта была создана для какой-то вдовы, — они основывают это предположение «на наглядном изображении морального облика горлицы, символа верности до гроба и за гробом» — так пишут авторы каталога иллюминированных рукописей Национальной библиотеки Авриль и Стирнеман ²⁰.

          Данное утверждение следует отнести, скорее, к области преувеличенных спекуляций, но всё же тот материал, который я здесь вкратце изложил, пожалуй, говорит в пользу того, что такие иллюстрации с горлицами были в ту эпоху, в отличие от сегодняшнего дня, действительно весьма наглядными и легко понятными. Они символизировали императив траура как образа жизни — императив, который в особенности касался вдов, шире относился к людям, ведущим жизнь воздержанную, а в общем распространялся на всю земную церковь, дожидающуюся второго пришествия распятого Спасителя.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Более подробный разбор положений этой статьи см. в моей работе Jussen В. Der Name der Witwe. Erkundungen zur Semantik der mittel-alterlichen BuRkultur. Gottingen, 2000 (Veruffentlichungen des Max-Planck-lnstituts fur Geschichte, 159), особенно S. 209-242.
2 См.: Idem. Dolor und Memoria. Trauerriten, gemalte Trauer und soziale Ordnung im speten Mittelalter // Memoria als Kultur / hg. v. O.G. Oexle. Guttingen, 1995 (Veroffentlichungen des Max-Planck-lnstituts fur Geschichte, 121). S. 207-253.
3 О том, что состояние вдовства было «изобретено» около 400 г. см. Idem. Der Name der Witwe. S. 154-208.
4 «Est uolatile quod dicitur turtur; scriptum est de ea: Uox turturis audita est in terra. Physiologus de turture dicit ualde uirum suum diligere, et caste cum illo uiuere, et ipsi soli fidem seruare; ita ut si quando euenerit ut masculus eius aut ab accipitre aut ab aucupe capiatur, haec alteri masculo se non iungit, sed ipsum semper desiderat et ipsum per singula

239
momenta sperat et ipsius recordatione et desiderio usque ad mortem persuerat». — Physiologus Latinus. Editions preliminaires versio В / ed. F. Carmody. P., 1939. P. 49-50.
5 Gregorius Magnus. Moralia in Job / cura et studio M. Adriaen. Tumhout, 1979 (Corpus Christianorum. Series latina — далее CCSL, — 143). P. 633: «...nos uero qui puri homines sumus, lignum aridum appellamur» (12,5).
6 Thomas a Kempis. Orationes de Passione Domini // Thomae Hemerken a Kempis Opera Omnia / ed. M. J. Pohl. T. 3. Freiburg, 1904. P. 396: «Quis mihi peccatori arido ligno, fontem det lacrimarum, ut plangam saltern una hora diei passionem Domini mei lesu Christi cum Maria Magdalena devotis et amorosis lacrimis plena» (15); Beda Venerabilis. In Lucae euangelium expositio / cura et studio D. Hurst. Turnhout, 1960 (CCSL, 120). P. 400-401: «Viride lignum se ipsum suos que electos aridum uero impios et peccatores significat» (6,23,31).
7 Isidor de Seville. Des animaux // Idem. Etymologiae / ed. J. Andre. Livre 12. P., 1986. P. 269-271: «Turtur de uoce uocatur; auis pudica et semper in montium iugis et in desertis solitudinibus commorans. Tecta enim hominum et conuersationem fugit, et commoratur in siluis. Quae etiam hieme deplumata in truncis arborum concauis habitare perhibetur. Cuius e contrario columba hospitia humana diligit, domorum blanda semper habitatrix» (12,7,60).
8 Rupertus Tuitinensis. De sancta trinitate et operibus eius / ed. H. Haacke. Turnhout, 1971-1972 (Corpus Christianorum. Continuatio medievalis, 21-24). P. 809: «Auis utraque gemitum pro cantu habet. Hoc tantum interest quod turtur soliuagus, columba gregatim gemere consueuit. Significat ergo turtur solitariam uel eremiticam, columba uero coenobialem uitam eorum qui per contemplationem uolant» (14).
9 Augustinus. Enarrationes in Psalmos / ed. E. Dekkers; J. Fraipoint. T. 1-3. Turnhout, 1956 (CCSL, 38-40) P. 1923: «...omnis ecclesia una uidua est, deserta in hoc saeculo» (131,23).
10 «Gemitum habet pro cantu»: Beda Venerabilis. In cantica canticorum/ ed. D. Hurst // Idem. Opera. Pars 2. Т. 2В. Turnhout, 1983 (CCSL, 119B). P. 222 (1,2,12); Gregorius Magnus. Op. cit. P. 1629 (32,3); Rupertus Tuitiensis. Vita Heriberti / ed. J.-P. Migne // Idem. Opera omnia. Parisii, 1894 (Patrologiae cursus completus. Series latina, 170). P. 402: «Columba namque, sicut et turtur, avis gemituosa est, gemitumque pro cantu edere solet, et sicut ilia solivaga, sic ista avis gregatim gemere consuevit»; Guillaume de Saint-Thierry. Lettre aux freres du Monte Dieu / ed. J. Dechanet. P., 1985 (Sources chretiennes, 223). P. 296: «Et turtur luctus arnica, opacae solitudinis familiaris incola, forma simplicitatis, exemplum castitatis» (1,187).
11 Hugo de Folieto. Aviarium // The Medieval Book of Birds. Hugh of Foui^ loy's Aviarium / ed. W.B. Clark. Binghamton; N.Y., 1992 (Medieval and Renaissance Texts and Studies, 80). P. 152: «Quaeramus igitur nidum turturis; quaeramus ovum in nido, nidum in arbore, id est, spem salutis in

240
ligno Crucis. Notum etiam compluribus esse reor naturam turturis esse talem ut si semel socium amiserit, absque socio semper erit. Christus est sponsus ecclesiae, vel cujuslibet fidelis animae. Ascendit Christus in ar-borem Crucis [...]. Mortuus est Christus; exspectat eum ecclesia, vel quaelibet fidelis anima, donee redeat, et castae societatis interim legem servat. Redit saepius ad arborem, frequentat nidum, videt effusionem sanguinis, indicium videlicet mortis; dum haec attendit gemit. Similiter quaelibet anima fidelis saepius ad memoriam reducit mysterium Crucis, attendit pretium sanguinis. Quae dum attente considerat, multiplicatis gemitibus mentem ad lamenta vocat» (c. 28).
12 Ibidem, с 28. P. 152: «Vox turturis est dolor laesae mentis. Vox turturis designat gemitum cuiuslibet animae poenitentis»; с 29. P. 154: «Turtur secretum deserti diligit. [...] Turtur est Ecclesia, vel quaelibet fidelis anima, secretum deserti solitudo claustri».
13 См. прим. 11.
14 Le bestiaire de Philippe de Thaun / ed. E. Walberg. Lund, 1900. P. 93: «Par turtre par raisun / sainte eglise entendum; / que umble e chaste est / e Deus sis masles est; /[...] Et turtre signefie / saciez, Sainte Marie / u sainte anme en verte, / go dit auctorite» (2557-2572).
15 Poliziano A. Prose volgari inedite e poesie latine e grech / cura di I. Del Lungo. Firenze, 1867. (Sermoni, 2. P. 7): «Lui diposto giu di croce, colle braccia distese, col capo chino, col cuore aperto, vi chiama, Padri miei, v'invita a pianger seco il suo acerbissimo dolore; far compagnia a la sua santa sposa, vedova sconsolata [...]; a inginocchiarvi a inchinarvi e prosternervi dinanzi a'suoi santissimi piedi».
16 Angelomus Luxoviensis. Opera omnia / ed. J.-P. Migne // Patrologiae cursus completus. Series latina. T. 115. P., 1881. P. 578-579: «Et quia sancta Ecclesia in suis praesulibus et doctoribus castitate et varietate virtutum, turturis, id est Christi imaginem imitatur, necessario ab ipso laudatur dicendo: "Quam pulchrae sunt genae tuae [...]"» (In Canticam Canticorum. Cap. 1).
17 Hugo de Folieto. Op. cit. с 23 P. 146: «Nee tantum scribam, sed etiam pingam qualiter turtur heremi secretum diligat»; о списках см. там же С. 27-89 и в Каталоге — С. 267-313.
18 См. прим. 11.
19 Перекладина: «Nidulus turturis / latet in arbore crucis», Дуга окружности: «In nidulo meo moriar et sicut palma multiplicabo dies», нижняя часть столба: «In nidulo suo moritur cujus vita fide terminatur», верхняя часть столба: «In nidulo turtur nutrit pullos et ecclesia in fide spirituaies filios» — Hugo de Folieto. Op. cit. P. 263-264.
20 Avril F., Stirnemann P.D. Manuscrits enlumines d'origine insulaire VIIе-XXe siecle. P., 1987.P. 98.

Перевод с немецкого К.А. Левинсона