|
Пол Хайэмс
СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ С ТОМАСОМ ИЗ ЭЛДЕРСФИЛДА
Одиссей. Человек в истории. 1993.
Образ "другого" в культуре. М., 1994, с. 161-174
Пол Хайэмс — английский историк,
профессор Оксфордского университета, ныне профессор
университета в Итаке (США). Специалист по истории
обычного права в средневековой Англии, автор книги "Король,
лорды и крестьяне в средневековой Англии. Обычное
правило вилланов в XII и XIII вв." Предлагаемая вниманию
читателей статья опубликована в "Нistory Today" (1986.
Vol. 36).
В средние века, в мире культа соревнующихся между собой
святых, каждое место захоронения их останков стремилось
превзойти своих соперников в деле привлечения паломников
и пожертвователей. Одним из надежных способов достижения
превосходства было широкое распространение свидетельств
о свершенных святым чудесах. Чем необычнее чудо, тем
больший вес оно имело в глазах людей. Обычных исцелений
было по тринадцать на дюжину, но воссоединение отдельных
частей тела или отрастание их вновь представлялось
чем-то исключительным. Вустерский монах в 30-х годах
XIII в. весьма похвалялся тем, что, помимо героя его
повествования, местного святого Вульфстана, только св.
Фома Бекет был способен совершить такой подвиг.
Человеком, на долю которого выпало получить чудесный дар
от Вульфстана, был Томас из Элдерсфилда. Он вырос близ
Тьюксбери, в Глостершире, у границы с Вустерширом, в
самом конце XII в. Его отец Эстмер, фригольдер, не имел
средств, чтобы помочь сыну начать жизнь в достатке, и
потому довольно рано отослал его из дома, дабы юный
Томас смог отыскать собственную дорогу в широком мире.
Настоятельная потребность в покровительстве сильных мира
сего привела Томаса в дом Джеффри Фиц Питера, великого
юстициария, а значит, второго человека в королевстве.
Это был удачный выбор. Значительные
размеры хозяйства Джеффри давали исключительную
возможность преуспеть. Томас трудился столь усердно, что
в течение нескольких лет скопил достаточно денег, чтобы
приобрести землю на правах фригольда и поселиться в
Тирли, недалеко от дома, где он провел свое детство.
Вскоре Томас попался на глаза жене Роберта, хозяина
Нортуэя — земли, на которой располагалось владение отца
Томаса. Она стала занимать небольшие суммы денег у
Томаса — подходящий способ для замужней женщины завязать
отношения с молодым мужчиной. Их связь, скорее любовная,
нежели деловая, длилась более двух лет, пока священник,
которому Томас исповедался, не потребовал разорвать ее и
наложил на него епитимью.
Монах Вустерского кафедрального приората включил рассказ
о последующих событиях в повествование о чудесах
небесного покровителя его общины, давно скончавшегося св.
Вульфстана. По мнению агиографа, правда была на стороне
Томаса, поскольку он прервал любовную связь: это
доказали Бог и св. Вульфстан, сотворив чудо.
162
Хотя предубеждения вустерского монаха и его монашеская
неприязнь к социально активным женщинам должным образом
окрасили повествование, многое из фабулы рассказа и его
контекста может быть подтверждено сведениями из других
источников. Суть юридического казуса — центрального
эпизода в повествовании — описана, например, в двух
официальных прошениях на имя короля. Ясно, что монах не
мог выдумать всю историю целиком, но все же насколько
можем мы ему верить? Есть ли какой-нибудь способ оценить
истинность повествования монаха?
Возможно, женщина и в самом деле была инициатором
случившегося. Ее настойчивые усилия возобновить любовную
связь только побуждали Томаса просить об епитимье еще и
других священников. После смерти мужа она предложила
Томасу вступить с ней в брак, что было совершенно
возмутительно, ибо каноническое право особо запрещало
браки между парами, находившимися ранее в прелюбодейной
связи. Томас отверг ее притязания, хотя брак мог дать
ему богатство и положение в обществе.
Хозяйка Нортуэя вскоре воспылала смертельной ненавистью
к человеку, которого некогда столь страстно желала. Она
лелеяла эту ненависть, пока не настал удобный момент для
мщения. К тому времени, устав от вдовства, она вторично
вышла замуж. Наш монах едва может сдержать отвращение к
этой "дщери Евы" (ее имени он не желает даже упоминать)
и женским уловкам, благодаря которым она смогла
сохранить в тайне свои переменившиеся чувства.
Теперь уже все в округе знали об их былой связи. До
Джорджа, нового мужа госпожи, дошли эти сплетни, и он
тоже возненавидел Томаса. Однако жизнь продолжалась, им
приходилось постоянно встречаться в обществе, внешне
сохраняя нормальные отношения.
Джордж и Томас даже отпраздновали вместе Троицу 1217 г.
в традиционной английской манере — в пивной. В тот
момент, когда эти двое двинулись домой, оба уже были
весьма нетрезвы, и Джордж наконец позволил своим долго
сдерживаемым чувствам вырваться наружу. Внезапно и безо
всякого предупреждения он обрушил тяжелую палку на
голову опешившего и беззащитного Томаса и угрожал
продолжить избиение. Томас попытался образумить
противника. Он был готов приписать этот инцидент
действию эля, выпитого в слишком большом количестве, но
не собирался подставлять другую щеку. Единственным
ответом Джорджа был еще один удар, на этот раз по левому
плечу. Томас снял с другого плеча топор, который
случайно был при нем, и сделал вид будто хочет ударить
Джорджа. Увы, он подошел ближе, чем намеревался, и попал
Джорджу по плечу топорищем, причем когда он отдергивал
топор, лезвие задело руку Джорджа и пролилось немного
крови.
163
Тут Джордж перескочил через ограду и кинулся прочь, крича всем
встречным, что Томас ранил его, пролил его невинную
кровь "в нарушение королевского мира". Монах говорит,
что Джордж был в сговоре со своей злобной женой.
Возможно, супруги спланировали весь инцидент заранее.
Разумеется, Джордж ловко истолковал закон в свою пользу.
Он и далее действовал так, чтобы подвести легальную
основу под "апелляцию о фелонии" (частный иск) и таким
образом поставить Томаса еще в более затруднительное
положение. Едва добравшись домой, он тут же затрубил в
рог и поднял "улюлюканье и крик" ("hue and cry" —
возглас, призывающий к поимке преступника. — Пер.). Это
значило, во всяком случае в теории, что все жители
четырех соседних приходов должны были, под угрозой
штрафа, как можно быстрее принять участие в погоне. Но
этот обычай устарел уже в XII в. Если он и был когда-то
эффективным средством поимки преступников, то мы не
можем доказать этого, ибо сохранилось слишком мало
документов. Преследователи не всегда горели желанием
схватить злоумышленников, которые, весьма вероятно, были
вооружены и опасны. О подобных поимках преступников
источники сообщают редко.
В те времена реальной общественной функцией "улюлюканья
и крика" было исхитриться взять штраф в королевскую
казну с лиц, не выполнивших свои обязанности. Джорджу
все случившееся давало идеальное средство публично
заявить о своих претензиях и убедить каждого в их
истинности и справедливости. Он встретил собравшихся к
его дому преследователей подновленным изложением событий;
сейчас он утверждал, что Томас насильно вломился к нему
в дом и покушался на его имущество. Джордж получил "смертельную"
рану, пытаясь защитить свое добро, и теперь обвинение
становилось особенно тяжким: вместо легкого ранения речь
шла о более серьезном преступлении — краже со взломом.
Кроме того, это придавало версии Джорджа, о которой тот
широко оповестил всех, вид истины, и склонить соседей
пойти против слова хозяина Нортуэя было бы сейчас трудно.
Томас быстро ретировался, как только ясно представил
себе, что происходит. Он поспешно пересек реку,
направляясь к своему дому в Элдерсфилде, удобно
расположенному на границе Глостершира и Вустершира.
Ободренная исчезновением опасного преступника, толпа
повалила к дому Джорджа, чтобы освободиться от
исполнения возложенных на нее обязанностей и послушать
новости.
Преувеличив серьезность своих ран и причиненного ущерба,
Джордж получил позднее возможность добиваться ареста
Томаса уже при иных обстоятельствах. Томас, чтобы не
оставаться в тюрьме, вынужден был тратить свои
сбережения. Каждый раз, когда его арестовывали, ему,
дабы освободиться, приходилось залезать в долги и
прибегать к помощи влиятельных людей из окружения
великого юстициария, у которого он некогда служил. Между
тем его враги выжидали благоприятного случая. Поскольку
жалоба была представлена в суд графства, то после
предварительного рассмотрения дело было отложено, так
как, если следовать заявлению Джорджа, имело место "нарушение
королевского мира" (contra pacem), каковое преступление
подлежало рассмотрению
королевскими судьями.
164
Прошло
четыре года, совершенно нормальная по тем временам
отсрочка судопроизводства, пока очередная группа
королевских судей неприбыла в
Глостершир, чтобы решить накопившиеся за этот срок дела.
Внушительные свитки судебных разбирательств этой
выездной сессии (еуrе — так назывались периодические
сессии усиленного королевскими судьями суда графства, от
iter, т. е. поездки по судебному округу) могут поведать
нам многое о тех формах, в которых проходило
судопроизводство. Издавна во время выездных сессий
коронеры и 100 местных присяжных должны были составлять
списки всех жалоб, по которым не принято решение, и
следить за тем, чтобы судьи не оставили без внимания и
без полагающегося штрафа в пользу короля ни одного "нарушения
мира". Глостерская сессия завершила эту стадию своей
деятельности в конце июня 1221 г. Жалоба Джорджа,
соответствующим образом зарегистрированная, уже не могла
быть оставлена без внимания, и судьи должны были так или
иначе решить это дело и подвергнуть виновных наказанию
во внесудебном порядке.
Целью Джорджа была не компенсация, а месть.
Следовательно, гражданский иск и жалоба о посягательстве
на имущество его не интересовали. Надежда на личное
участие в казни противника после того, как тот проиграет
дело, увеличивала привлекательность мести в рамках
закона.
Современные авторы, напротив, подчеркивают стратегию
получения максимальной компенсации через внесудебное
решение, только узаконенное; можно сказать, через
согласие обвиняемого на уплату возмещения по усмотрению
обвинителя, дабы избежать судебного преследования в
королевском суде. Конечно, понимание того, что, раз иск
зарегистрирован, он неминуемо должен рассматриваться в
суде, а это может привести сначала к поединку, а затем и
к суровым телесным наказаниям, увеличивало давление на
тяжущихся и заставляло их стремиться к соглашению. Иск
формулировался в самых жестоких выражениях и предполагал
максимальное наказание, так что желавшие компенсации
могли получить столь же полное удовлетворение, как и те,
кто жаждал мести. В реальности одно дополняло другое, и
частное обвинение как оно применялось в обычном праве,
не так уж далеко отошло от кровавых феодальных
междоусобиц прошлого, как можно подумать.
Это заставляет полагать, что преувеличение содеянного
для получения преимущества перед законом могло быть
широко распространенной юридической уловкой.
Пострадавшие могли выбирать различные способы, чтобы
сформулировать жалобу. В XIII в. они могли избрать
обычное заявление или жалобу о покушении на жизнь и
имущество либо сразу в королевский суд, либо — для
начала — в суд низшей инстанции вроде суда графства.
Искушение приукрасить заявление в суд, чтобы получить "пропуск"
в сферу юрисдикции королевского суда, всегда было
сильным. Джордж преувеличивал происшедшее с ним именно
для того, чтобы создать угрозу применения телесного
наказания, как, без сомнения, многие делали и до него.
165
В суде Джордж ничего не говорил по поводу кражи со взломом и
ограничился обвинением в нанесении раны и нарушении
королевского мира. Он уже создал в округе
соответствующую атмосферу вокруг судебного
разбирательства. Не следовало пренебрегать опасностью,
что его драматическая история о нарушении
неприкосновенности жилища могла быть отвергнута в суде.
Возможно, именно это соображение объясняет и другую
юридическую уловку Джорджа: требование о признании его
искалеченным в результате раны, которую он получил от
Томаса четыре года назад, из-за чего и оказался
неспособен сражаться на поединке. Несколькими годами
ранее Джордж мог бы надеяться, что таким путем принудит
Томаса подвергнуться испытанию каленым железом, сам при
этом ничем не рискуя. Хотя Латеранский собор в 1215 г.
категорически запретил прибегать к ордалиям, неясность
касательно проверки истинности показаний в уголовных
делах все еще оставалась на этом, первом после решения
собора, выездном заседании суда. Но мог ли Джордж
действительно ожидать, что его доводы будут приняты? Он
не похож на калеку. Шериф и коронер осматривали и
измеряли его раны сразу после инцидента, что послужило
началом всей истории. Вопрос о нанесенных ему увечьях
был официально рассмотрен в суде, но иск отвергнут.
Томас отрицал истинность обвинений "слово за словом" и
представил свое дело на суд присяжных из числа соседей.
Многие из присяжных были без сомнения знакомы с
известными и влиятельными владетелями Нортуэя и знали,
чего те от них ожидают. Их вердикт был действительно
prima facie* решением в пользу Джорджа. У судей не было
иного выбора, кроме как предложить обоим сойтись в
поединке поодаль от границ судебного округа.
В назначенный день, 5 августа 1221 г., большая толпа
мужчин и женщин устремилась из Вустера на Кингсмид — луг,
принадлежавший ближайшему кафедральному приорату. Там
уже были судьи и два наших глостерширских соседа, оба
вооруженные и готовые к сражению. По словам монаха, эта
пара являла собой яркий контраст. Джордж, с его
атлетическим сложением и боевой ловкостью, излучал
уверенность. Томас, напротив, горько плакал, удрученный
своими былыми заблуждениями, и торопливо обещал св.
Вульфстану, что, если только святой поможет ему сейчас,
он будет вести лучшую жизнь в будущем. Он вверил себя
Богу и Деве Марии. Возможно, он сознавал, что заранее
проиграл спор из-за собственной дурной репутации и
влиятельности Джорджа. Как только битва завязалась,
удача оказалась не на стороне Томаса. Чем хуже шли его
дела, тем жарче он молился св. Вульфстану. Все напрасно.
Он был повержен и ему, с вытекшим правым глазом,
осталось только признать поражение, "отпраздновать труса",
как сказали люди.
По "гнусным правилам поединка" Томас безоговорочно
проиграл дело. Его счастливый соперник тотчас же сорвал
с него доспехи, ибо трофеи по праву принадлежат
победителю, так что Томас покинул поле
-------------------
* При отсутствии доказательств в пользу противного. (Примеч.
пер.).
166
боя практически обнаженным. Теперь он был оставлен на
милость короля, т. е. на усмотрение судей. Наш монах
отмечает, что в соответствии с суровыми обычаями они
могли приказать немедленно его повесить. Вместо этого
они "соединили милосердие со справедливостью" и лишь
приговорили его к кастрации и ослеплению.
Это звучит жестоко, да так оно и было. Обычай требовал
не просто ослепить осужденного, но физически вырвать ему
глаза, и задача эта возлагалась не на беспристрастного
служителя закона, а на родню самого Джорджа. Тем не
менее судьи считали, что действуют с состраданием, и
сторонние наблюдатели согласились бы с этим.
Около 1200 г. судебные решения, подобные тому, которое
было вынесено в отношении Томаса, были, вероятно,
распространены шире, чем показывают наши документы, и
традиционно рационалистические обоснования таких
действий появляются до сих пор. В 1203 г. на сессии
разъездного суда в Шрусбери, например, присяжные
признали некую женщину виновной в укрывательстве убийц.
Судьи объявили, что виновная женщина "заслуживает смерти",
но per dispensationem (во смягчение. — Пер.) присудили
ее лишь к вырыванию глаз. Сходным образом в 1220 г.
наемник, выступавший на стороне конокрада в судебном
поединке, был приговорен особым решением королевского
совета и, по-видимому, при всеобщем одобрении, к лишению
ноги за лжесвидетельство. Суд похвалялся своим
милосердием, "ибо он (преступник. — Пер.) по праву
заслуживал большего наказания", и восхищенный
современник назвал это "замечательным приговором".
Современники не обманывались в осознании жестокости
членовредительства. Юридический трактат, называемый "Брактон",
написанный не позднее чем пять лет спустя после
указанного происшествия, гласит, что "всякое телесное
наказание, хотя бы и легчайшее, тяжелее, нежели любое
денежное взыскание". Увечье, лишь ненамного более
предпочтительное, чем смерть, предназначалось именно для
того, чтобы вызвать страх. Эта практическая точка зрения,
кажется, вполне соответствует той дальней эпохе, когда
люди еще наслаждались рассказами о кровавых распрях и
ничтоже сумняшеся искали возможности осуществить месть
посредством регулируемых законом судебных процессов. В
XIII в. месть все еще двигала людьми, подобными Джорджу.
Но насколько мы сегодня отличаемся от них? Почему те,
кто открыто поддерживает смертную казнь, чувствует
отвращение к идее калеченья? Возможно, мы научились
столь хорошо контролировать боль, что боимся ее более,
чем наши предшественники. Или, может быть, нам гораздо
важнее абсолютное уничтожение объектов нашей ненависти?
Детали казни Томаса поистине не для слабонервных. Судьи
отбыли, оставив служителей (судебных приставов)
наблюдать за последствиями их милосердного решения на
глазах у по-прежнему значительной толпы, которая не
желала расходиться, не удовлетворив своей страсти к
возбуждающему зрелищу. Друзья Джорджа приступили к делу.
Первый глаз вышел легко, но они намучились со вторым,
который был уже поврежден в поединке. Они должны были
затачивать свои инструменты
167
для ослепления несколько раз, прежде чем справились с
этой задачей. Затем они вырвали тестикулы из мошонки и
швырнули их кучке похотливых молодых людей, которые
забавы ради принялись перекидываться ими на глазах у
молодых женщин.
Несчастная жертва могла только, как положено, обратить
мысленный взор к Богу и вознести горячие молитвы св.
Вульфстану и Деве Марии. Судебные служители, возможно,
поощряли строжайшее исполнение правосудия, дабы защитить
себя от любых подозрений в небрежении долгом.
Присутствие в толпе многочисленных друзей Джорджа,
готовых вмешаться, если им не понравится как
осуществляется процедура, убеждало, что никто и пальцем
не пошевелит, чтобы умерить жестокость. Участие публики
могло быть и совершенно иным. На следующей сессии
выездного суда в Суррее в 1225 г. друзья осужденного
напали на представителей шерифа во время исполнения
приговора. Не существовало правил, ограничивающих
допустимую жестокость или устанавливающих, например, кто
должен был бы нести ответственность, если бы Томас умер
от ран.
"Увеселение" закончилось, толпа оставила полуживого от
ран Томаса отчаянно барахтаться в луже собственной крови.
Поскольку городские дворняги поглядывали на него как на
возможную добычу, какие-то бродяги оттащили его прочь за
руки и за ноги. Некая женщина, сжалившись над несчастным,
уговорила, чтобы его отнесли в бельевой корзине к
госпиталю св. Вульфстана, находившемуся близ городских
ворот Сэдбюри Гейт. Но когда настоятель и братия
отказались принять Томаса, его оставили лежать у
больничной стены. Итак, Томас снова оказался
предоставленным самому себе и умер бы, если бы Изабел,
добрая самаритянка, опекавшая больничных нищих, не
позаботилась бы о нем. Она укрыла его в жалкой конуре у
самых дверей, ведущих на улицу. В этом малопригодном
месте она как-то ухитрялась заботиться о нем.
Это было тяжкое время для Томаса. На девятый день, в
канун Успения (14 августа), звуки посвященной Деве
вечерни в кафедральном соборе породили у Томаса первые
проблески надежды на выздоровление. Он возобновил свои
молитвы о помощи, пока, впав в дремоту, не узрел
невероятно яркий свет, озаривший жалкую лачугу. Дева
Мария, сопровождаемая Вульфстаном в полном епископском
облачении, приблизилась к постели страдальца,
благословила его и удалилась. Выведенный против воли из
состояния экстаза, Томас принялся было во весь голос
рассказывать о небесных посетителях, но прервал свое
повество-вание, когда боль вернулась. Некоторое время он
лежал молча, размышляя над своим чудесным видением.
Потом его раны начали зудеть столь сильно, что он
попросил Изабел омыть его и помочь не оцарапаться. Она
заботливо сняла повязки и приготовила немного воды, но
Томас не мог ждать. Он отвернулся к стене и поднял веки
пальцами. К его крайнему изумлению он обнаружил, что
может видеть свет, пробивающийся сквозь дверной проем у
его постели. Он подумал, что, должно быть, пришел его
последний час. Но когда он отвел глаза от
168
двери, то смог рассмотреть сначала собственные руки, а
потом и более отдаленные предметы. Он закричал, призывая
Изабел, и она вместе с другими бывшими поблизости
вбежала к нему.
Сначала никто ему не поверил. Но обследование вскоре
показало, что он говорил правду. Путем тщательного
осмотра было установлено, что в его глазницах появились
новые глаза, подобные двум маленьким сливам, которые
постепенно увеличились до нормального размера. И наконец,
гениталии также восстановились, и все иные раны,
полученные во время поединка, закрылись, "так что — по
словам монаха — все дарованное Божией милостью не
осталось несовершенным".
Приорату чудо сулило богатство. Монахи, по-видимому, все
еще восстанавливавшие собор после ужасного пожара 1202
г., готовы были любым путем добывать необходимые
средства. Мало кто понимал это лучше, нежели епископ
Сильвестр Ившемский, которого община благоразумно
избрала после достаточно веских намеков со стороны
короля Иоанна. (Король Иоанн всю жизнь был
благорасположен к Вустеру и св. Вульфстану.) Сильвестр,
впоследствии один из душеприказчиков короля, заслужил
глубокую благодарность капитула за то, что Иоанн на
смертном одре поручил свою душу св. Вульфстану. Так
случилось, что в тот самый день, когда состоялось
повторное освящение собора в 1218 г., мощи св.
Вульфстана были помещены в новую драгоценную раку у
подножия главного престола. Весь план реконструкции
строился вокруг фигуры местного святого, и на
распространение его славы не жалели усилий. Во время
церемонии перенесения останков епископ Сильвестр
собственноручно отламывал куски мощей Вульфстана, дабы
одарить ими важных гостей.
Все эти события позволяют понять и почему вустерский
монах избрал для повествования историю Томаса, и почему
Томас всецело посвятил себя святому. Вульфстан сделал
более, нежели просто излечил Томаса; он даровал ему
место в жизни. Утвердившись однажды в глазах людей как
тот, кому оказана небесная милость путем чудесного
исцеления, Томас смог обеспечить вустерской общине
совершенно очевидное доказательство могущества святого,
а себе стол и кров в госпитале. Но монахам для начала
потребовались убедительные доказательства подлинности
чуда. Старые знакомые Томаса отметили, например, что его
новые глаза были меньше, чем прежние, черные, и
выглядели совсем иначе. Они расценили это как
доказательство их сверхъестественного происхождения, но
это производило меньшее впечатление, чем подтверждение
со стороны авторитетного свидетеля, предпочтительно
епископа. И именно этого они добились.
"Случилось так, что вскоре после этого события магистр
Бенедикт из Сэйнстуна, епископ Рочестерский, прибыл в
Вустер паломником, как если бы из дальних пределов земли..."
Этот епископ был необычным человеком. Бывший магистр
Парижского университета, он долгое время был другом и
придворным короля Иоанна. К тому же он был главным
судьей юго-восточного округа, суд которого во время
выездной сессии разбирал дело Томаса. Он сочетал личное
благочестие с характерным
169
для королевского чиновника стремлением к точности. (Он
был первым епископом Рочерстерским, который ставил
точные даты на документах своей епархии.) Вустерские
монахи решили, что его ниспослал сам Господь Бог, ибо
магистр Бенедикт путешествовал исключительно ради того,
чтобы обрести "истинного Соломона", т. е. Вульфстана.
Святой сам призвал безупречного свидетеля.
После прибытия епископа в город взволнованные хозяева
поведали ему о недавнем замечательном происшествии. Он
воспринял рассказ довольно прохладно, но тем не менее
направился в госпиталь, ибо, подобно Фоме неверующему,
хотел все увидеть сам. С излечением слепоты Томаса все
было относительно ясно, потому что признаки этого были
налицо. Кастрация — другое дело. Тут епископ должен был
обстоятельно исследовать все сам, сначала с помощью
доверенного лица. Он приказал своему капеллану
дотронуться до гениталий Томаса и проверить,
действительно ли они восстановились. Робкий монах
опустился на колени и боязливо ощупал Томасов орган.
Услышав восклицание капеллана, что всё в порядке,
епископ разразился слезами радости. Он был теперь полон
желания прикоснуться к излеченному месту сам, не потому,
как он поспешил объяснить, что ему якобы недоставало
веры, но только ради того, чтобы лично
засвидетельствовать чудо. Он протянул руку, немедленно
убедился в совершившемся, воссел на коня и, радостный,
продолжил свой путь.
Томас принял постриг и, возможно, прожил остаток своих
дней при госпитале, играя роль местной знаменитости,
пусть и не очень значительной. То, что эти события,
включая поединок и последующее увечье, действительно
имели место, доказывается документами, хранящимися в
королевском судебном архиве. Два поручителя, которые
гарантировали явку участников поединка, упоминаются в
другом месте в протоколах Глостерской сессии суда.
Местные монастырские хроники свидетельствуют, что
история была хорошо известна в округе. Она даже
завладела воображением стихотворца: "Sexu privatus fit
vir; / Videt exoculatus (лишенный пола стал мужем; /
лишенный глаз прозревает)".
Хотя место и время указанного события описаны весьма
правдоподобно, мы должны предположить возможность
благочестивого обмана. Упоминание в начале повествования
о сходном исцелении преступника, некоего Эйлварда из
Уэстона, что в Бедфордшире, свершенного между 1170 и
1174 гг. Фомой Бекетом, умершим незадолго до этого
мученической смертью, заставляет нас обратиться к житиям
Бекета, написанным Уильямом Кентерберийским и Бенедиктом
из Питерборо, у одного из которых наш автор явно кое-что
позаимствовал. Оба повествования содержат поразительные
параллели. Вустерский монах нашел в образце для
подражания убедительные подробности и привнес их в свой
рассказ, рассудив, какие из характерных черт ему более
всего подходят. Например, о новых глазах как Эйлварда,
так и Томаса сказано, что они были меньше и иного цвета,
чем прежние. В его случае, описанном в житии Бекета,
истина также подтверждается тем, что обращенный епископ
становится полным энтузиазма свидетелем. Монах,
170
по-видимому, неверно понял ту часть жития Бекета,
которая касается временного промежутка между казнью и
исцелением (для Эйлварда девять дней молений
оканчиваются ночным видением святого и обещанием
исцеления утром десятого дня, для Томаса на день меньше),
впрочем, возможно, тут монах следовал фактам истории
Томаса. Наконец хотя оба обвинителя повинны в том, что
их жалобы отягчены добавлением ложных и голословных
утверждений, ни один из авторов не считает, что Бог
склонен сочувствовать жертвам более всего потому, что с
ними несправедливо обошлись.
Этих параллелей достаточно, чтобы усомниться в
достоверности повествования в целом. Если монах придумал
вышеописанное чудо, все остальные детали тоже должны
вызвать сомнения. Агиографы рассматривают фактическую
сторону повествования о чудесах, сотворенных святым, как
нечто второстепенное. Они часто описывают события так,
как они должны были случиться, в ущерб истине, и это
вполне могло иметь место и в нашем случае. Однако
сходные ситуации предполагают и сходное описание. Или,
возможно, образец сам по себе способствовал организации
материала.
Скептическое отношение к его повествованию не было бы
неожиданным для нашего автора. Современные представления
о XIII столетии как эпохе веры — полуправда. Вольнодумцы
были не так уж редки. Кроме того, в делах, связанных со
святыми мощами, всегда ощущалась необходимость доказать
факты деяний местного чудотворца в ущерб соперничающим
святым. Даже в то время кое-кто отвергал чудо,
происшедшее с Томасом, утверждая, что это
псевдоисцеление человека, который никогда в
действительности и не был изувечен. Монах признается,
что у него и самого были сомнения, пока надежные
очевидцы не поклялись ему и не успокоили его на сей счет.
Его постоянные заявления, что он ничего не добавил и
ничего не изменил, свидетельствуют о скептицизме его
современников.
Таковы обьлные доводы агиографов. Они оставляют без
ответа главный вопрос: что же все-таки случилось на
самом деле? Прежде всего весьма соблазнительно
предположить: монах рассказывал историю исцеления, но
ошибочно расценил как чудесное происшествие то, что на
самом деле имеет вполне естественное объяснение. Мог ли
человек исцелиться от столь жестокого увечья описанным
способом, путем исцеления верой, например? Если ответить
коротко, то нет.
Еще раз оставим в стороне кастрацию. Способы проверки
возобновления мужских способностей были весьма
ненадежными. Не вызывает удивления и то, что никто
никогда не говорил, что у Томаса были дети. Вопрос о
восстановлении зрения значительно яснее.
Медики-специалисты категоричны в том, что поврежденный
глазной нерв не восстанавливается. Даже самые
незначительные повреждения, в особенности от
соприкосновения с медью, могут привести к необратимому
процессу ослабления зрения (подчеркнем: с начала нового
времени существовали орудия для ослепления с медными
наконечниками). Извлечение глаза без повреждения
глазного нерва крайне маловероятно, а случаи
восстановления зрения после подобных операций фактически
неизвестны.
171
Возможные два более или менее разумных объяснения
сводятся к тому, что позади глазного яблока
располагается тканевый слой, внешне напоминающий куриный
жир и выполняющий роль амортизатора при травмах. Эта
состоящая из мелких пузырьков — везикул — ткань может
вырабатываться и после травмы роговицы и даже
распространяться сверх обычного объема, пока не заполнит
почти всю глазную впадину. Не очень внимательные
наблюдатели на расстоянии могут ошибочно принять эту
желтовато-белую массу за белок глаза, хотя она не
выполняет абсолютно никаких зрительных функций. Это
может объяснить, почему люди воспринимали новые глаза
Томаса (и Эйлварда) как странным образом отличающиеся от
нормальных. Однако процесс роста везикул продолжается
значительно более десяти дней.
Второе объяснение еще менее вероятно. В любые времена
существует незначительное число людей, способных "видеть"
без помощи глаз. Такие люди обладают ограниченной
способностью воспринимать скрытые от глаз предметы и
резкие цветовые контрасты. Когда они ощупывают предмет
пальцами или держат текст близко к лицу, то это,
по-видимому, повышает их способность распознавать
объекты; эксперты не могут объяснить, как это происходит,
но большинство из них считает, что это явление все же
так или иначе имеет место. Следует считаться с
возможностью (пусть и весьма слабой) того, что Томас, а
50 годами ранее Эйлвард были из числа тех немногих
избранных, которые обладали этими весьма необычными
способностями. И если они были наделены таким даром, то
мы вправе предположить, что их благочестивые устремления
могли содействовать (если вообще что-либо в мире может
содействовать этому) развитию, их весьма специфических
способностей.
Можно затем представить себе, что Томас сочетал
способность к такому ограниченному восприятию с
внешностью зрячего. Такое сочетание должно было
оказаться достаточным, чтобы заставить замолчать
скептиков того времени. Но даже и в этом случае
описанный процесс вряд ли мог уложиться в указанные
повествователем временные рамки. Здесь, наверное, автор,
писавший по крайней мере 10 лет спустя, позволил себе
некоторую литературную вольность, вводя более подходящую
для его целей хронологию событий. С момента указанного
происшествия прошло слишком мало времени, чтобы
измыслить все полностью, но все же достаточно, чтобы
можно было расставить факты соответствующим образом. Это
в свою очередь, позволяет предположить еще одну
возможность. Может быть, Томас, выставляемый напоказ
перед ракой Вульфстана, был не тем действительно
изувеченным Томасом, а подменным. Монахи могли поначалу
прославлять как чудо частичное и временное
восстановление способности к восприятию. Но если Томас
вскоре умер или полностью лишился указанных способностей,
то у монахов могло возникнуть сильное искушение
выставить подложного свидетеля того, что казалось им
истинным чудом и знамением, подтверждающим доброе имя их
общины. Второй Томас был бы в таком случае, как говорят
ученые, "подложной грамотой", подделкой, но подделкой,
основанной на действительном материале.
172
The Vita Wulfstani of William of Malmesbury / Ed. by R.
R. Darlington. L., 1928.
Pleas of the Crown for the Country of Gloucester... 1221
/ Ed. by F. W. Maitlend. Gloucester, 1884. N 87.
Materials for the History of Thomas Becket / Ed. by J.
C. Robertson. L., 1875—1876. Vol. 1-2.
Pollock F., Maitlend F. W. History of English Law to the
Accession of Edward I. 2 ed. L., 1898.
Hording A. Social History of English Low. L., 1969.
Hollidster C. W. Royal Acts of Mutilation: The Case
Against Henry I // Albion. 1978. Vol. 10. P. 330-340.
Перевод с англ. Д. Э. Харитоновича
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Нет сомнения в том, что статья Пола Хайэмса будет прочитана с
интересом, хотя бы ввиду экзотичности материала. Но и не
только поэтому. Возможности всякого текста практически
безграничны для исследователя. Ознакомившись с
повествованием о несчастном Томасе из Элдерсфилда,
историк любой специализации найдет что-то для себя.
Историк права обнаружит сведения о деятельности выездных
сессий судов, о системе санкций за нарушение законов, о
праве на поединок. Историк социальных отношений увидит,
что в Англии XIII в. социальные перегородки между
благородными и рядовыми свободными были не столь уж
велики, если они могли сойтись в законном единоборстве.
Немало любопытного почерпнет историк демографического
поведения, семейных отношений, нравов и т.д. и т.п.
Но особо широкое поле деятельности здесь для историка
ментальности. Сведения, важные и ценные для историков
права, социальных отношений, семьи, могут и должны
интерпретироваться и в плане истории ментальности. Так,
сочетание принципа компенсации за ущерб и принципа мести
в обычном праве свидетельствует о весьма существенных
особенностях средневекового правосознания, равно как и,
говоря современным языком, "обвинительный уклон",
преимущество истца перед ответчиком. Столкновение Томаса
и Джорджа не только на лугу Кингсмид, но и в пивной
свидетельствует о том, что между крупным землевладельцем
и фригольдером не было пропасти не только в праве, но и
в жизни. О том же говорит нам и стремление хозяйки
Нортуэя выйти замуж за подвластного ей человека,
стремление, осуждаемое ввиду их адюльтера, но никак не
из-за принадлежности к разным сословиям.
Но все же главное, на чем мы должны сосредоточить здесь
свое внимание, то, что особo важно для историка
ментальности — чудо, происшедшее с Томасом из
Элдерсфилда. П. Хайэмс фиксирует в первую очередь свой
взгляд именно на чуде, и главный вопрос для него: а
могло ли нечто подобное иметь место в реальности?
Предлагаются возможные ответы: 1) нет, это сознательный
обман, подмена; 2) нет, это благочестивый литературный
вымысел, тем более что подобная же история была описана
за полвека до страшного случая, происшедшего с нашим
героем; 3) да, что-то все-таки было, глазные впадины
Томаса, скорее всего, заполнились желто-белой массой —
так можно интерпретировать показания свидетелей, — а сам
он, видимо, обладал кожным зрением, т.е. был — если
читатель помнит эту фамилию — Розой Кулешовой XIII в.
173
Мне представляется, что именно историк ментальности может
ответить на поставленный вопрос. Для этого необходимо
для начала дать ответы на иные предварительные вопросы.
Первый: каков жанр (в широком смысле) исследуемого П.
Хайэмсом текста? Ответ: повествование о чуде. Не будем
здесь касаться теологических проблем понятия чуда,
взглядов на него как на Божье знамение, знак его
могущества. В массовом сознании чудо есть некое
нарушение правильности течения жизни, совершенное Богом
непосредственно или через святого или самим святым (в
народной ментальности вряд ли присутствовали
представления о том, что чудо творимо лишь Богом, что
святой только посредник, и тот или иной святой выступал
как вполне самостоятельный чудотворец) в целях
воздействия на жизнь людей: награждения праведников,
наказания виноватых, помощи несчастным. Томас пострадал
безвинно — эту несправедливость следовало устранить.
Подобные повествования о чудесах были более чем
распространены. Только один пример. Автор написанной как
раз в XIII в. "Книги о чудесах" Цезарий Гейстербахский
повествует: еретики вырезали католическому священнику
язык, а Богоматерь дала ему новый 1.
Чудесами могли считаться и события просто необычные:
редкая память, позволявшая помнить всю церковную службу
наизусть, умение читать про себя, не шевеля губами, и
многое иное. Важно, что речь идет не о чудесах Нового
Завета или первых времен христианства, но о событиях
вчерашнего и сегодняшнего дня.
И вот здесь встает второй из предварительных вопросов:
как доказывалась истинность чудес? Истинность не в
смысле богословской проверки, но простое доказательство
того, что чудо имело место, доказательство для тех, кто
слушал рассказ о чуде. Цезарий Гейстербахский
подтверждает истинность сведений о восстановлении языка:
он услышал это от человека, который видел новый язык
собственными глазами. Подобных аргументов вполне
достаточно. Дело в том, что перед нами система сознания,
близкая к мифомагической. От мифомагической же картины
мира не требуется проверки каждого из ее элементов на
соответствие действительности, ей нужна лишь связность и
внутренняя целостность. Она не нуждается (как нуждается
научная картина мира) в подтверждении каждого явления.
Если доказано одно — истинна вся система, включающая
явления данного ряда 2. Так что, коль
язык на своем месте — чудо истинно свершилось. Но. раз
отдельные факты должны подтверждаться, то абсолютно
необходимы ссылки на свидетельства.
И еще один принцип доказательства. Как пишет А. Я.
Гуревич, "когда мы говорим о действительности какого-то
события, то, по-видимому, имеем в виду нечто иное,
нежели реальное явление с точки зрения человека раннего
средневековья. Ибо для того, чтобы дать оценку своему
индивидуальному опыту, практическому или духовному,
этому человеку необходимо было соотнести его с традицией,
т. е. осознать и пережить собственный опыт в категориях
коллективного сознания, овеществленных в религиозном или
социальном ритуале, в образцах поведения или
литературном этикете. Подлинностью случившееся обладало
постольку, поскольку могло быть подведено под
соответствующую модель, идентифицировано с чем-то
выходящим за рамки индивидуального, неповторимого,
растворено в типическом. Познание сущности явлений в
этой системе сознания, очевидно, состояло прежде всего в
узнавании в них определенных архетипов" 3.
В "Видении Годескалька", повествовании о путешествии на
тот свет некоего крестьянина из Голштинии в 1189 г.,
сказано: "Не нужно сомневаться в правдивости
174
рассказанного, ибо подобное же, как мы читали, случалось
и с другими" 4. Посему анонимный монах
из Вустера никак не списывал, в нашем понимании,
подробности истории Эйлварда, чтобы вставить их в
историю Томаса; нет, он убежден в истинности
происшедшего с Томасом, и если и дополнял одно
повествование подробностями из другого — например, ввел
изумительную подробность о внешнем виде новых глаз, — то
делал это с целью приближения к действительности, к
истине.
Наш монах искренне верит в случившееся. А если и не
вполне верит? Тоже не беда, ибо рассказ о чуде, по
словам английского проповедника XIV в. Джона Бромъярда,
"надобен не сам по себе, а ради его значения" , ради
наставительного, поучительного смысла. Хотя, скорее
всего, наш монах верил, ибо, как ему сказали, сам
епископ удостоверился в чуде — имеется ссылка на
авторитет.
После ответов на предварительные вопросы, ответим и на
основной, поставленный П. Хайэмсом, вопрос о подлинности
исцеления Томаса из Элдерсфилда. Представляется, что нет
необходимости прибегать к объяснению случившегося с
помощью "феномена Розы, Кулешовой". Перед нами
обыкновенное чудо XIII столетия.
1 Caesarii Heisterbacensis monachi ordinis Cisterciensis
Dialogus miraculorum / Textus recognovit J. Strange.
Colonia; Bonnae; Bruxellis, 1851. Vol. 1—2. VI, 22.
2 Леви-Стросс К. Колдун и его магия // Природа. 1974. №
7, 8.
3 Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры.
М., 1981. С. 207.
4 Godeschalcus, 25, 10 // Godeschalcus und Visio
Godeschaici: Mit deutscher Uberzetzung / Hrgs. von E.
Assman. Neumunster, 1970.
5 Цит. по: Owst G. R. Literature and Pulpit in Medieval
England: A Neglected Chapter in the History of English
Letter and of the English People. 2 ed. N. Y., 1961. P.
155.
Д. Э. Харитонович
|
|
