|
Канон
Ян
Ассман
КАНОН - К ПРОЯСНЕНИЮ ПОНЯТИЯ
Ассман Ян. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая
идентичность
в высоких культурах древности /
Пер. с нем. М. М. Сокольской. -
М.:
Языки славянской культуры, 2004, с. 111-138.
(за
OCR спасибо А. М.)
1. История значения
слова «канон» в античности
Под «каноном» мы понимаем
такую форму традиции, в которой она достигает высшей внутренней обязательности и
крайней формальной устойчивости. Здесь ничего нельзя добавить, ничего убавить
или изменить. История этой «формулы канона» 21 ведет в
разнообразнейшие области социальной деятельности: верная правде передача
того или иного события («формула свидетеля»), верная содержанию и смыслу
передача вести («формула вестника», Quecke, 1977), дословно верная
передача текста
--------------------------------------
21 Willem
С. van Unnik, 1949. Locus classicus для истории христианского канона — 39
Пасхальное послание Афанасия со списком канонических писаний, где перечень
священных текстов заканчивается фразой: «Се источники спасения... Пусть никто к
ним ничего не прибавляет и не убавляет». О функциях формулы канона см. A.
Assmann, 1989, 242-245.
111
(«формула переписчика или
хранителя традиции»)22 и буквальное исполнение закона или
договора («формула договора»)23. Однако между двумя последними
функциями не стоит проводить слишком резкого разграничения, поскольку сам
процесс предания на Древнем Востоке явно понимался в формах права и договора.
Между точным переписыванием текста и буквальным следованием его содержанию не
проводилось большого различия. Особенно вавилоняне ощущали текст как нуждающийся
в охране и поэтому защищали его в иногда очень пространных колофонах формулами
благословения и проклятия от повреждения и искажения (Offner, 1950). Точно
такими же формулами скрепляются договоры. Как клятва и проклятие обязывают
договаривающиеся стороны к верности договору, так и формулы колофонов обязывают
передающих к верности преданию. Профессиональная этика писцов-хранителей
традиции осмысляет дело предания в категориях юридической обязательности.
Передавать — означает взять на себя обязанность по отношению к тексту, которая
имеет характер заключения договора, даже если этот текст сам по себе вовсе не
договор, а, например, эпос 24.
----------------------------------
22
В такой функции эта формула впервые появляется в вавилонских колофонах, причем,
как и во Второзаконии, в форме императива: «Ничего не добавляй и ничего не
убавляй!». Здесь она принадлежит к средствам «de la sauvegarde des tablettes»,
см. Offner, 1950. На параллели со Второзаконием указывают Cancik, 1970 и
Fishbane, 1972.
23
В этой функции данная формула засвидетельствована раньше всего, а именно в
Молитвах Мурсилиса во время чумы, хеттском тексте XIII в. до н. э. Там речь идет
о тексте договора, о котором Мурсилис говорит: «Но к этой табличке я не прибавил
ни слова и не убавил» (Е. Laroche, Collection des textes hittites № 379=KUB XXXI
121). (Другого мнения придерживается H. Cancik, 1970, 85 ff., который толкует
формулу здесь и во Второзаконии как «формулу переписчика».) Эта древнейшая
функция формулы, «формула договора», должна быть добавлена к четырем функциям,
которые выделила A. Assrnann, 1989, 242-245: формула вестника, формула
переписчика, формула канона, формула свидетеля.
24
Формула канона первый раз встречается в колофоне в связи с эпосом об Эрре (Fishbane,
1972).
112
Эта «правовая» и
«договорная» концепция письменной традиции, зародившись в Вавилоне,
распространилась на Запад и сохранилась вплоть до поздней античности. Так,
например, в конце письма Аристея о благополучно законченном переводе еврейской
Библии на греческий (Септуагинта) мы читаем: «Перевод сделан прекрасно,
благочестиво и совершенно точно; поэтому справедливо, чтобы он был сохранен с
дословной точностью и не претерпел никакого изменения. Все согласились с этими
словами. Тогда он приказал, согласно их обычаю, проклясть того, кто внес бы
изменения в перевод, добавив или изменив или убавив что-либо от написанного. В
этом они действовали правильно; ибо это писание должно сохраниться неизменным на
все времена» (Riessler, 1928, 231).
Эта форма канонизации
текста через «заклятие» переписчика в форме договора распространялась даже на
чтение и понимание текста. Гностический трактат «Восьмерица и Девятерица» из Наг
Хаммади, кодекс VI, № б, заканчивается длинными указаниями о том, как следует
переписывать и сохранять этот текст. Среди прочего появляется и юридическая
формула проклятия, обращенная на сей раз не к переписчику, а к читателю:
«Напишем формулу проклятия на книге, чтобы это имя не было использовано во зло
теми, кто читает эту книгу, и чтобы они не сопротивлялись делам судьбы!» (Mahe
1978, 84 f.)
Связь «верности» и
«воспроизведения» оказывается общим знаменателем в различных применениях этой
формулы. Всякий раз описывается поведение второго, следующего
(secundus
от
sequi — «следовать»), который так тесно, так
точно, так «по пятам», как только можно, примыкает к чему-то предшествующему.
Даже в основе музыкального употребления слова «канон» лежит тот же смысл: голоса
должны «следовать» друг за другом и держаться за предшествующими, точно
воспроизводя их. Поэтому канон основывается на идеале нулевого отклонения в ряду
повторений. Очевидна близость к тому, что мы назвали «обрядовой когерентностью».
Канон можно определить как «продолжение обрядовой когерентности средствами
письменной традиции».
История формулы канона,
однако, приводит нас не в сферу обряда, а в сферу права. Наиболее древние
свидетельства ее
113
употребления находятся
там, где речь идет о высшей верности в следовании законам и договорным
обязательствам. Такой смысл эта формула имеет во Второзаконии
25 и намного раньше в кодексе Хаммурапи и в хеттских текстах 26.
Поэтому канон можно определить и как перенос коренящегося в сфере права
идеала обязательности и верного следования на всю центральную область
письменной традиции. Обряд и право имеют то общее, что они задают
человеческой деятельности строгие рамки предписанного и ставят действующего в
положение «secundus», который должен «следовать». Достаточно беглого взгляда на
ключевые тексты еврейского канона, чтобы убедиться, что речь здесь идет сразу об
обряде и о праве. Если окинуть взглядом историю складывания еврейского канона,
то и здесь эта связь будет очевидна. Ведь оба решающие этапа в складывании
канона, вавилонское изгнание и разрушение Второго Храма, обозначают не только
потерю правового суверенитета и политической идентичности, но и обрядовой
преемственности. И то, и другое пришлось спасать в форме канона, чтобы они
пережили разрыв. Благодаря пра-канону и (пра-)Второзаконию как «портативной
родине» (Гейне) удалось спасение Израиля как коннективной структуры во все 50
лет депортации, несмотря на утрату страны и храма (Crusemann, 1987). После
разрушения Второго Храма в 70 г. н. э. был окончательно завершен вышедший на
первый план уже в эллинистическую эпоху трехчастный канон Тенах 27 из
24 книг (Leiman, 1976). Канон в конечном счете подменил собой те учреждения, в
рамках и для обоснования которых возникли включенные в него традиции: храм и
синедрион 28.
--------------------------------------
254.2;
13.1; см. J.
Leipoldt/S.
Morenz,
1953, 57f.
26
Об этом подробнее пойдет речь в шестой главе.
27
Ивритское обозначение Тенах — сокращение названий трех частей еврейской Библии:
Т(оры: Пятикнижия) — Н(евиим: Пророков) — Х(етувим: агиографов).
28
Ср.
A. Goldberg, в:
A. u. J. Assmann, 1987, 200-211.
114
Понятие «канон» настолько
важно для поставленного нами вопроса о механизмах и средствах культурной
преемственности, что мы позволим себе более подробный экскурс в его историю.
Здесь греческое слово и еврейское содержание слились, очевидно, в неразрывное
единство. Если проследить его историю, то для начала оказывается, что греческое
слово само происходит от семитского заимствования 29,
импортированного в греческий мир вместе с обозначаемым им предметом. Κανών
связано с κάννα, «тростник», которое, в свою очередь, восходит к ивритскому qaneh, арамейскому qanja, вавилонскому/ассирийскому quanu и, наконец,
к шумерскому gin: род тростника arundo donax, который, как и бамбук, подходит
для изготовления прямых шестов и палок. Это и есть исходное значение слова
κανών. Κανών — это инструмент строителя и обозначает «прямой шест, трость,
правило, линейку» (с нанесенной измерительной шкалой).
Отправляясь от этого
конкретного смысла, слово приобрело разнообразные переносные значения, которые
можно сгруппировать в четыре основных семантических гнезда:
1) масштаб, правило,
критерий (а)
2) модель, образец (b)
3) правило, норма (с)
4) список, перечень (d).
а) Масштаб, правило,
критерий
В середине V века до н. э.
греческий скульптор Поликлет составил учебник под названием «Канон», в котором
были представлены меры идеальных пропорций человеческого тела 30.
--------------------------------
29
Семитская этимология оспаривается (на мой взгляд, без достаточных оснований)
Фриском (Hjalmar Frisk, Griechisches Etymologisches Wörterbuch, Heidelberg,
1973, 1, 780. Основополагающей для истории понятия является работа Н. Oppel,
1937.
30
Diels, Vorsokratiker, 28 В 1—2. Характерна для смысла этого «Канона» в связи со
стремлением к точности (ακρίβεια) следующая цитата: «Удача произведения
зависит от многих числовых соотношений, причем мелочь может оказаться решающей».
О «Каноне» Поликлета см. Н. J. Weber, 1986, 42—59 и прежде всего А. Borbein, «Polyklet»,
в: Göttinger Gelehrte Anzeigen 234, 1982,184-241. Т. Hölscher, 1988, 140
связывает возникновение сочинения Поликлета и тем самым греческой теории
искусства с духовной ситуацией того времени как революционной эпохи,
характеризующейся утратой традиции и радикальным расширением сфер деятельности.
С открытием широких сфер деятельности возникает
повышенная потребность в ориентации; на место разрушенной традиции заступает
рационально обоснованный «канон».
115
Согласно позднейшему
преданию, он создал также статую под названием «Канон», которая служила образцом
этих числовых соотношений (т. е. значение (b))31. Это понятие канона
и по сей день употребительно в искусствоведении, где под каноном «понимается
система мер, позволяющая по размерам одной части сделать заключение о целом, а
по размеру целого — о размерах любой части, вплоть до мельчайших» 32.
Классическим примером такого полностью просчитываемого и в этом смысле насквозь
рационального искусства является древнеегипетское 33. Но у Поликлета
дело этим не исчерпывается. Части соотносятся с целым не только так, что любая
из них поддается вычислению (это — египетский принцип), но и так, что они
составляют «одушевленное» целое, систему (suvsthma). Тело должно представать как
одушевленное изнутри. Этой цели служит изобретение контрапоста, выявляющего в
покое потенциальное движение.
Здесь мы сталкиваемся с
типичной структурой: особая открытость к продолжению или доступность подражанию
того, что построено по новым и в то же время понятным правилам, связь между
строгостью формы и открытостью к продолжению. Это верно для всех
произведений искусства, ставших образцом в своем жанре и поэтому классикой,
как, например, трио-сонаты Корелли или струнный квартет Гайдна, оп. 33 (L.
Finscher, 1988). Только через классицистическое, имитирующее обращение, через
mimesis, aemulatio,
---------------------------------------
31 S.
Oppel, 1937, 48—50. Согласно Галену, сам Поликлет назвал свою статую «Каноном» в
смысле наглядного воплощения своей теории в образцовом решении. Согласно Плинию,
Nat. Hist. 34, 55 («Polyclitus ...doryphorum fecit et quem canona artifices
vocant liniamenta artis ex eo petentes veluti a lege quadam»), «Каноном» стали
называть Дорифора художники времен Империи, поскольку считали эту статую
основополагающим и образцовым произведением.
32 Dictionnaire
de l'académie des Beaux arts III, 41.
33 См.
об этом монографию Wh. Davis, 1989, с подробной библиографией по данной теме.
116
imitatio (Е. A. Schmidt,1987, 252 ff.),
может
принцип канона осуществлять свою функцию формы культурного воспоминания, как
прибежище ретроспективных поисков ориентации. Поликлета канонизируют, потому что
он создал канон. Канонизация — это не каприз истории рецепции, а исполнение или
осуществление потенции, заключенной в самом произведении благодаря строгости его
формы и подчинению правилам 34.
Примерно в то же время,
когда Поликлет написал свой трактат, философ Демокрит опубликовал произведение
под тем же названием, а позже то же сделал Эпикур (Орреl, 1937, 33—39). Речь
идет здесь о мериле надежного знания, о критериях различения истинного и
ложного, знания и иллюзии.
У
Еврипида встречается применение слова «канон» в
моральном смысле, как критерий различения между «прямым» и «кривым» (т. е.
морально верным или неверным)35. Здесь связь с конкретным значением
«линейка» видна еще отчетливее. К более техническим употреблениям слова
относится понятие «канон» в стилистике софистов. Здесь речь идет об «исоколии»,
о «размеренной» прозе, которая использует равные по длине колоны 36.
В учении о музыке пифагорейцев (которых за это называли также «канониками»)
«гармонический канон» означает монохорд как прибор для
измерения звуковых интервалов по длине струны (Oppel, 1937, 17-20).
-----------------------------
34
При этом следует отличать «открытость к продолжению» от «повторяемости».
Египетское искусство стремится к повторяемости. Оно находится в функциональных
рамках «обрядовой когерентности» и не испытывает никакой потребности в
вариативности. Напротив, европейское искусство стремится к открытой
продолжаемости, т. е. к подражанию в условиях вариативности. Поэтому
классическое произведение предполагает не только строгость формы, но и
автономность формы и рефлексию о форме. Струнный квартет Гайдна, оп. 33
равнозначен трактату об искусстве композиции, а Дорифор Поликлета сопровождался
таким трактатом.
35
Орреl, 1937, 23—25; «Электра» 50 сл. («Канон разума»).
36
Орреl, 1937, 20—23; Ср. пародию на стиховые размеры Еврипида в «Лягушках»
Аристофана (797 сл.):
Они приносят отвесы и
мерки для стихов и кирпичики, чтобы туда подходили, и угольник и циркуль, чтобы
Еврипид мерил трагедии стих за стихом.
117
Общим знаменателем
технических и интеллектуальных применений слова «канон» является стремление к
высочайшей точности (ακρίβεια), представление об инструменте, который
может служить нормой правильности как для познания, так и для построения — будь
то произведений искусства, звуков, предложений, действий. Этот идеал точности
родом из строительного искусства. Именно там появился и «живет» инструмент,
называемый «канон», и это искусство представляет собой tertium comparationis для
всех его переносных значений. «Акрибия» означает наиточнейшее планирование и
расчет, а также точнейшее воплощение плана в действительность, через меру и
форму, т. е. число, направление, абсолютную прямизну или же точнейшим образом
вымеренную кривизну. Речь идет о порядке, чистоте и гармонии, об исключении
случайности и неконтролируемого отклонения, «халтуры» и лавирующего
приспособления к данности.
«Они повсюду пользуются
правилами (κανώσι), свинцовыми отвесами (σταθμοις), мерами и
числами (μετροις και αριθμοις), чтобы в произведение нигде не проникло
(τοις εργοις εγγενεται) приблизительное и случайное (то
εική και ώς έτυχε)».
(Plutarchus. De Fortuna. 996).
b) Образец, модель
Применение понятия «канон»
к человеку или типу человека как «мере», т. е. образцу правильного действования,
впервые встречается в контексте аристотелевской этики. Так, «благоразумный» (φρόνιμος)
назван «каноном действования» (Protrepticus fr. 52 Rose; Oppel, 1937, 40).
Для современного значения слова решающим оказалось его употребление именно в
этом смысле в рамках классицистической теории мимесиса, популярной в эпоху
Августа. Лисий считается «каноном» чистейшего аттического языка, судебной речи,
«диэгезы», Фукидид — «каноном» историографии, и т. д. (Oppel, 1937, 44—47).
118
В контексте этих
рассуждений мы встречаем как родственные понятия также ορος «границу» и
παράδειγμα «пример». Образец задает границы того,
как далеко можно зайти, оставаясь в пределах определенной жанровой или моральной
нормы. Классические произведения воплощают в самой чистой форме
вневременные нормы. Поэтому они являются мерилом и мерой как для эстетического
суждения, так и для художественного творчества.
Общим знаменателем (а) и
(b) является представление о мере, в случае (а) скорее в смысле точности, в
случае (b) скорее в смысле нормативности.
Представление об
образцовых произведениях образцовых авторитетов входит и в современное понятие
канона. Всякая нормативная эстетика «указывает» на «великие» произведения как
реализацию совершенства. Index, то есть «указующий палец», — называется
такой канон у Квинтилиана. Другие его обозначения — ordo, numerus, см.
пункт (d).
с) Правило, норма
Это значение по сравнению
с (b) — лишь небольшой дальнейший шаг по пути абстракции. Образец воплощает
норму, которая, в свою очередь, задается правилами и законами. Поэтому закон
восхваляется как «канон», т. е. как образцовое обязательное основание
гражданского общежития, в противоположность произволу правителей в монархиях и
олигархиях 37. В этом смысле и Десять заповедей у Филона и других
еврейских писателей называются «каноном» 38. В смысле «правило,
принцип» это слово использует Панэтий в Этике, говоря о κανών της μεσότητος =
regula mediocritatis (Oppel, 1937, 88). Близко к этому и словоупотребление
ранней церкви, которая обозначает выражением κανών της αληθείας = regula
veritatis, regula fidei последнюю инстанцию решений по вопросам веры, норму,
которой все измеряется 39. Каноном там называется также отдельное
постановление синода и в
------------------------------------------------
37
Например Эсхин, I,4; другие подтверждения у Oppel, 1937, 51—57.
38
Oppel, 1937,57—60. «Каноном» Филон называет десять заповедей, а не всю Тору в
целом. В другом месте отдельные законы названы κανώνες.
39
К.
Aland, 1970, 145 f.; Α.
M. Ritter, 1987, 97 f.
119
особенности твердо заданные церковью правила
покаяния, составляющие «каноническое право» (Oppel, 1937, 71 f). Если во всех
этих контекстах понятие «канон» относится к жизненно важным правилам и нормам,
то в словоупотреблении грамматиков эпохи империи он опускается на уровень
простого грамматического правила (Oppel, 1937, 64-66).
d) Таблица, перечень
Наконец, «каноном»
называли в эпоху римской империи таблицы астрономов, на которых основывалось
исчисление времени, и таблицы хронистов, на которых основывалась историография.
Математик Клавдий Птолемей назвал во II веке нашей эры свои подручные таблицы
для исчисления времени πρόχειρι κανώνς. К ним относится также и «царский
канон» (κανών βασιλέων), список царских имен, начиная с вавилонского царя
Навуходоносора. Это словоупотребление еще живо в английском и французском
языках, где египетские и месопотамские списки царей именуются «canon». Напротив,
в немецком языке в понятии «канон» слишком силен элемент обязательного,
непременного, нормативного, чтобы называть такие перечни Kanon. Тем не менее мы
говорим о «каноне предметов» («Fächerkanon») университета или факультета,
подразумевая под этим обязательный набор структурно необходимых предметов. Тем,
где отсутствует нормативный характер, по-немецки предпочитаются такие выражения,
как «список» («Liste»), «набор» («Inventar»), «каталог» («Katalog») (например,
«список царей» («Königsliste»), «набор фонем» («Phoneminventar»); мы также
говорим «набор предметов» («Fächerkatalog»), когда хотим затушевать нормативный
аспект в пользу дескриптивного).
Списки классических,
ставших образцами в своем жанре, поэтов, ораторов, историков, драматургов,
философов, составлявшиеся александрийскими и римскими (времен империи)
грамматиками, в античности не называли каноном. Даже списки, фигурировавшие в
спорах внутри древней Церкви 40 о
---------------------------------
40 См. об этом сборник
Н.
Käsemann,
1970.
120
том, какие книги надлежит
признать священными, то есть допустить для чтения в богослужении 41,
не назывались каноном (Е. А. Schmidt, 1987). Это дает представление о том, как
изменилось значение слова «канон» со времен античности.
Античные употребления
слова «канон» были связаны
с конкретным значением. Поэтому, чтобы уловить общий семантический знаменатель
различных значений, очень важно уяснить функции конкретного «канона». Судя по
всему, в
основе всех
метафорических употреблений слова лежит строительный «канон» как конкретный
предмет. Основным признаком канона — шеста — является для строительного дела его
прямизна. Она служит «правилом», чтобы прямо положить камни стены. Если
на такой «канон» наносится измерительная шкала, он становится одновременно и
линейкой, которая определяет и показывает обмеры 42. Таким образом,
канон прежде всего инструмент. Он служит определенной цели. Это
инструментальное значение ощутимо во всех античных употреблениях слова. В
качестве инструмента канон служит ориентации, он помогает строить точно, то есть
прямо и соразмерно, в переносном смысле — действовать в соответствии с нормой.
Канон — нормативный инструмент, который не только устанавливает, что
есть, но и предписывает, что должно быть. Этот смысл в немецком лучше всего
передает элемент «Richt-» («прав-): Richtscheit (правило), Richtlinie
(направление). Канон отвечает на вопрос: «На что нам равняться (sich richten)»?
В строительстве канон выполняет эту функцию благодаря своей прямизне и, в случае
необходимости, благодаря точно нанесенной на нем шкале.
----------------------------
41 Так,
в самом древнем из известных списков канонов, фрагменте Муратори, канонические
книги определяются как то, что «se publicare in ecclesia populo ...potest»,
«может быть возвещено народу в церкви», то есть прочитано во время богослужения.
42 κανών της αναλογίας,
«мера соотношений».
121
Итак, для античных
употреблений слова «канон» характерно постоянное присутствие конкретной связи с
«мерилом»:
Ввиду такого происхождения
метафоры в античности решающим был инструментальный аспект. Канон был прежде
всего инструментом ориентации, обеспечивающим точность, надежные отправные
пункты, четкие направления. Этим объясняется значение «таблица, перечень», для
античности скорее второстепенное, но ставшее — через церковное его применение к
спискам священных книг — центральным в спектре современных значений слова
«канон». Таблицы астрономов и хронографов — это инструменты, вспомогательные
средства для ориентации во времени. При этом явно помнили о шкале, наносимой на
строительный или музыкальный инструмент «канон». Таблицы предлагают
хронологические «шкалы», которые основаны либо на астрономических единицах,
таких как оборот светил, либо на исторических единицах, таких как периодически
повторяющиеся игры, праздники, периоды правления и времена царствования.
Напротив, именно из-за отсутствия инструментального оттенка «каноном» не
назывались как раз такие списки, с которыми прежде всего связано современное
понятие канона, — составлявшиеся грамматиками александрийской и императорской
эпохи списки классических поэтов, писателей, ораторов и философов. Эти списки
сами по себе не заключают в себе ничего «канонического» в античном смысле, то
есть образцового, служащего мерилом. Ведь «каноном» в этом смысле всегда бывает
лишь отдельный классик, а не группа. Сочиняющий, например, судебную речь,
равняется на Лисия или Исократа, но не на список десяти аттических ораторов.
Этот последний по-гречески иногда обозначали как χορός, а по-латыни — как ordo,
numerus, index. Поэтому в античности с такими перечнями не связывается
преставление об исключительности, равно как и об «апокрифичности» того, что в
них не входит 43.
----------------------------------
43
Это подчеркивает Е. А. Schmidt, 1987,247.
122
Сегодня, напротив, мы
всегда подразумеваем под «каноном» группу и никогда — нечто единичное, будь то
произведение или автор. Поэтому, в точности наоборот по сравнению с античным
словоупотреблением, мы можем назвать «каноном» список, но никак не Лисия или
Фукидида.
2.
Дальнейшее развитие значения
Если отвлечься от
специальных употреблений, уже в античности приобретших технический характер,
которые в рамках соответствующей дисциплины дожили неизменными до сегодняшнего
дня — как, например, «каноническое право», «канон пропорций» (восходящий
непосредственно к Поликлету) в искусствоведении или обозначаемые в английской и
французской историографии как «canon» списки царей, — то можно констатировать
изменение значения, основанное на смещении метафорической основы. Как это
получилось?
Изменение было вызвано
церковным употреблением понятия «канон» 44. При этом церковь в
течение двух столетий вела споры о «каноне», то есть о признаваемом обязательным
списке священной литературы, не употребляя самого слова «канон». Под каноном
понимались скорее, в смысле (с), Моисеев Закон или отдельное постановление
церковного собора, или ведущий принцип в вероучительных и жизненных вопросах
(κανών της αναλογίας, regula veritatis, regula fidei). Но затем в IV
в. н. э. спор был закрыт путем общеобязательного решения («канона») церковного
собора и был утвержден список, признанный священным и авторитетным. Этот список
стали отныне называть каноном: не в смысле «таблицы» (смысл (d)), а потому что
он, в смысле (с), представлял собой обязательное постановление собора и имел
силу закона. Так возникло это своеобразное смешение обоих смыслов, понятие
списочного состава текстов (d), который возводится в ранг общеобязательного, всеобосновывающего, жизнеобразующего принципа (с),
породившее идею
текстового канона, которая на сегодняшний день является самым конкретным и
потому в некотором смысле «буквальным» значением этого слова:
-------------------------------------
44
Oppel, 1937, 69 f; Pfeiffer, 1970, 255. Первым свидетельством можно считать
Евсевия, «Церковная история» (Hist. eccl. 6.25, 3).
123
а)
Канон и кодекс
Если мы отвлечемся пока от
значения (а), то в этом обзоре бросаются в глаза две вещи: понятие канона стало
более конкретным, содержательным и оценочным. Сегодня при слове «канон» мы
думаем сперва о Священном Писании или об общеобязательной норме, а не об отвесе
или линейке. Понятие канона утратило инструментальность, зато обогатилось
категориями нормативности, оценочности и общеобязательности. Сегодня мы не
назовем ни астрономические и хронологические таблицы, ни, например,
грамматические правила, «каноном», поскольку они не предполагают нормативности и
оценочности. Они говорят о том, что есть, а не о том, что должно быть. Поэтому
мы, в отличие от античности, различаем понятия «канон» и «правило».
Подчиненность правилам есть необходимая предпосылка любой коммуникации и тем
самым любой формы общежития и смыслополагания. Правила есть всегда и повсюду,
где люди живут вместе. Для этих правил установилось понятие «кодекса». «Канон»,
в отличие от кодекса, является не антропологической универсалией, а особым
случаем — случаем соотнесения с принципом, нормой, ценностью, переформирующего
отдельные коды (такие, например, грамматические правила языка). Разве что
применительно к исключительно нормативной грамматике, т. е. эстетически или
идеологически обусловленному регулированию языка, мы стали бы говорить о
«каноне». Дело в том, что в случае канона речь никогда не идет о само собой
разумеющихся нормах (каковы, например, нормы грамматической приемлемости), а о
124
норме особого, не
разумеющегося само собой совершенства. Поэтому канон — это кодекс второй
степени. Он накладывается извне, или «сверху», т. е. в форме стороннего
законодательного урегулирования, на следующие собственным законам (и в этом
смысле «естественные») системы правил социальной коммуникации и
смыслообразования. Мы только тогда говорит о «каноне», когда смысловые кодексы
первого порядка, лежащие в основе всякой социальной коммуникации,
переоформляются «оценочными кодексами второго порядка».
Гражданский кодекс,
согласно этому пониманию, не канон, хотя и основной закон. Основной закон
формулирует считающиеся непреложными и тем самым в некотором смысле священные
принципы, которые кладутся в основу всякого дальнейшего законодательства, но
сами неподвластны никаким решениям, поскольку всякое решение должно основываться
на них. Поэтому Д. Конрад (D. Conrad, 1987) определяет канон как «норму второй
степени».
b) Освящающий
принцип: формула единообразия или автономность
Тем самым мы приходим к
норме норм, до которой усилилось первоначальное значение абстрактного мерила.
Поэтому мы говорим об освящающем принципе и понимаем под этим канон в смысле все
связующей формулы единообразия. Это понятие канона — мы говорим о «правиле,
норме» — вышло из словоупотребления церкви. Церковь впервые выступила с
претензией на всеохватывающий и в то же время канонический, то есть основанный
на истине, неоспоримый авторитет, и, сделав свой канон обязательным для всех,
породила моноцентрическую культуру. Для такой культуры характерна ее целостная
ориентация, власть формулы единообразия, переформирующей и связывающей различные
кодексы культурной коммуникативной практики, формулы, которая не оставляет места
для самостоятельного мышления и независимой речи.
Здесь мы должны вернуться
к значению «мерило, критерий» и обратить внимание на один парадокс в
употреблении слова «канон» в Новое время. Под каноном может подразумеваться не
только определяющая культуру — покрывающая ее общей кровлей — формула
единообразия, слово «канон» может относиться также к основаниям особых порядков,
выбивающихся из переформирующего авторитета государства, церкви, традиции.
125
Ссылаясь на канон,
например, на сталинистский канон социалистического реализма, авторитет
государства в лице его центральных органов вмешивается в работу художников
45, и ссылаясь на канон, например, на «канон чистого разума», мысль может
освобождаться от опеки государства и религии 46. Один канон — это
принцип культурной гетерономии, который подчиняет отдельные области культурной
практики вышестоящей дисциплине догматики или идеологии, а другой канон — это
принцип культурной автономии, который способствует выделению специфических
дискурсов из общего контекста культуры. Канон в этом последнем смысле
обеспечивает выход принципов из-под охраны авторитарных постановлений и приказов
на свободный простор очевидности и верифицируемости. Здесь нормы тоже являются
каноном, поскольку ими нельзя располагать по своему усмотрению. Но они не
авторитарны, а рациональны, т. е. обоснованы не с опорой на власть, а с опорой
на очевидность, верифицируемость и общее мнение.
С помощью этого понятия
канона обосновывается особая для каждой области аксиоматика науки, им выверяются
основные законы, действующие внутри каждой отдельной дисциплины. Кант говорит о
«каноне» в философии, Дж. С. Милль — в логике. В юриспруденции фигурирует «канон
четырех правил истолкования» (Conrad, 1987, 51). Обращенное к собратьям по цеху
сочинение Поликлета под названием «Канон» можно, наверное, счесть аналогичным
шагом по пути разграничения культурных сфер и обоснования автономии искусства. С
каждым изобретением или установлением новых канонических норм в таких областях,
как философия, этика, логика, филология, искусство и проч., культура теряет в
своем единстве, зато выигрывает в многообразии и сложности.
------------------------------
45
Н.
Günther, in: A. u. J. Assmann, 1987, 138-148.
46
К.
Wright, in: A. u.J. Assmann, 1987, 326-335.
126
Итак, парадокс в понятии
канона в Новое время состоит в том, что канон применяется и как движущая сила
автономии, и как движущая сила подчиненности целому. Если Просвещение как в
античности, так и в Новое время ссылалось на канон истины как принцип
дифференциации кодексов, то средневековая церковь и современные тоталитарные
режимы ссылаются на канон авторитета как на принцип унификации кодексов. В обоих
случаях — и это служит общим знаменателем — речь идет не просто о нормах, а о
норме норм, о последнем обосновании, критерии ценности, то есть об «освящающем
принципе».
с) Освященный набор
текстов: канон и классика
В IV в. н. э., когда
церковь начала применять понятие канона к составу своего признанного священным
Писания, возникло то решающее расширение или смещение значения этого слова,
которое и стало определяющим для его сегодняшнего употребления. Отныне понятие
«канон» связано с идеей священного наследия, «священного» как в смысле
абсолютного авторитета и обязательности, так и в смысле неприкосновенности, не
позволяющей «ничего прибавить, ничего убавить, ничего изменить». Содержание,
обозначаемое отныне словом «канон», конечно, старше IV в. н. э. Спор о «наборе
священных текстов» начался в ранней христианской церкви уже во II в. и был бы
немыслим без иудейского образца и завершившейся в I—II вв. канонизации еврейской
Библии 47. Однако представления об обязательности и легитимности
традиции, связываемые в иудаизме и христианстве со священным текстом, очень
различны. В иудаизме решающим критерием является понятие боговдохновенного слова48,
а в христианстве — апостольства, то есть
-------------------------------
47 S.
Leiman, 1976; Е Crusemann, 1987.
48 В
иврите не существует слова со значением «канон», а только выражения, означающие
канонические тексты. Особенно важным и поучительным является использованное
собором в Ямнии обозначение: канонические тексты «делают руки нечистыми», т. е.
они неприкосновенны, как священные предметы. Ср. A. Goldberg, в: A. u. J.
Assmann, 1987, 209,Anm.4.
127
свидетельства очевидца. Для евреев Писание — это само Откровение, для
христиан — путь к Откровению, которое, будучи Благой вестью, по сути своей
устно. Как известно, католическая и протестантская теологии также достаточно
далеко расходятся в понимании обязательности Писания и легитимности традиции.
Однако богословское и религиозно-теоретическое понятие канона достаточно широко,
чтобы не только вместить в себя эти различия, но и быть применимым и к любому
другому составу священной литературы, поскольку таковой считается авторитарным и
неприкосновенным: к Корану мусульман, к Пали-канону буддизма (хинаяна), и проч.
В Новое время в понятии
канона богословское представление о «каноне текстов» заступило место,
принадлежавшее в античности «правилу» строителя: место самого конкретного,
наглядного и потому объясняющего более образные употребления значения. Поэтому
не только правило строителей, но и Библия богословов стоят у нас перед глазами,
когда мы говорим о каноне применительно к той охранительной, огораживающей
инвентаризации традиции, с которой связывается хотя и не понятие священного, но
понятие «классического» как образцового, авторитетнейшего, нормативного и
воплощающего ценности: тот культ древнего, который в Азии и, наверное, и в
Египте, связан с формами почитания предков, а в европейской традиции приобрел
форму интертекстуального диалога между древними и новыми авторами. Если под
каноном подразумевается авторитетное и неприкосновенное культурное наследие,
которое может состоять либо из священных, то есть религиозных, либо из
классических, то есть поэтических, философских и научных текстов, то мысль о
функциональной эквивалентности классического и религиозного канона напрашивается
сама собой.
Однако применение слова
канон к классическим произведениям поэзии, искусства, философии и науки имеет
еще и совсем другой корень, чем богословский канон текстов. Это античное понятие
канона в смысле оценочного мерила, критерия как для самой деятельности, так и,
прежде всего, для оценки результатов деятельности художника, как ответ на воп-
128
рос: «На что мы должны
равняться?». Канон задает мерила того, что считается прекрасным, великим и
значительным. И задает он их, указывая на произведения, в которых эти ценности
образцово воплощены. Понятие классики применяется не только ретроспективно к
рецепции того, что входит в состав отборных авторитетов, но и проспективно к
открывающемуся отсюда горизонту возможностей законного продолжения. Оно включает
в себя оба представления: как о «наборе священных текстов», так и о ценностной
ориентации, направляющей суждение и творчество, об «освящающем принципе»:
набор священных текстов:
Светский канон текстов (или произведений), замкнутый набор избранного в
избранного в приобретшей ориентир для творчества и суждения; специфичная для
данной системы открытость к продолжению
освящающий принцип:
Мерило и критерий области эстетики; общеобязательность традиции, имеющей жизнеорганизующий, «национальный» авторитет; образцовое воплощение вневременных
норм («автономная» обязательность собственного выделенного порядка)
Всякое обращение к
традиции с целью отбора, то есть всякий акт рецепции, является одновременно
признанием специфической системы ценностей. Рецепция и утверждение ценностей
взаимообусловлены. Поэтому понятие канона не случайно относится и к тому, и к
другому. В этом заключается его терминологическая плодотворность. Оно позволяет
по отношению к неприкосновенному корпусу священных текстов сразу и назвать его жизнеорганизующую, определяющую, ориентирующую функцию и указать, в связи с
критериями и непременными ценностями художественного творчества, в то же время
на произведения, в которых образцово воплощены эти ценности.
С другой стороны, эта
двойственность, не присущая значению слова «канон» изначально, а развившаяся
лишь в силу его богословского применения к канону Священного Писания, порождает
и его нечеткость. Чтобы справиться с ней, мы будем различать широкое и узкое
понятие канона.
129
Для различения традиции и
канона решающим критерием является исключение альтернатив и выгораживание
отобранного. Не признанное классикой не получает тем самым клейма «малоценного»
или даже «вредного», «еретического». Цензура, руководствующаяся понятием
классики, касается лишь вопроса авторитета, способности служить образцом для
подражания и мерилом. А самое главное, классицистическая селекция никогда не
считает себя абсолютно обязательной. Другие эпохи, другие школы отберут другое.
Каноны, выстроенные под знаком классики и классицизма, принципиально изменчивы.
Всякая эпоха создает свой собственный канон 49. Эта изменчивость
возможна лишь при условии, что не включенное в канон тоже сохраняется в
культурной памяти и никогда не попадает под вердикт абсолютно исключающей
цензуры. Эта последняя, напротив, является отличительным признаком канона в
узком смысле.
Здесь все, что не включено
в канон, дискриминируется. И если в христианской традиции даже при этих условиях
сохранилось удивительное количество апокрифов (псевдоэпиграфические апокалипсисы
в сирийской, эфиопской, славянской традиции, еретические трактаты в
опровержениях, написанных на них отцами Церкви), то в раввинской традиции вся
неканоническая литература систематически вытеснялась из памяти.
---------------------------------
49
На это обратил внимание прежде всего Е. А. Schmidt, 1987.
меним противопоставление,
заключающееся в понятии канона, повторно к одной из противопоставленных с его
помощью сторон. В широком смысле канон противостоит традиции, в узком —
классике:
130
3. Выводы
С вторжением истории
церкви семантическое поле слова «канон» решительно изменилось, однако не
настолько, чтобы исходные корни понятия при этом полностью утратились. История
понятия «канон» предстает как палимпсест, в котором на греческо-римскую культуру
наложилась иудео-христианская, и обе слились в нерасторжимое единство. На
примере понятия «канон» мы можем наблюдать, как изменились в культурной
перспективе инструментальный и универсалистский принципы. Эту общую тенденцию
можно описать как ряд интенсификаций и ограничений, которые
по-новому заострили исходный потенциал понятия.
а) Заострение
инвариантности: от точности к святости
В разнообразных античных и
более поздних употреблениях слова «канон» проявляется общий знаменатель —
категория инвариантности. Канон, в каком бы то ни было смысле, дает надежные
точки опоры, создает равенство, точность, соответствие, изгоняет произвол и
случайность. Инвариантность достигается ориентацией либо на абстрактные правила
и нормы, либо на конкретные образцы (люди, произведения искусства, тексты). Она
относится либо к отдельным областям культурной практики — литературным жанрам,
риторике, философии, либо к «жизненной практике» в целом — к жизнеорганизующей
обязательности законов или священных текстов.
История слова «канон»
указывает тем самым на ряд исторических ситуаций, в которых античная культура
«выбирала инвариантность». Именно в этих ситуациях возникал спрос на это слово.
Таково было, во-первых, греческое просвещение V века — канон как воплощение
прицельной точности в противоположность многовариантной неточности мифического
мышления, а также современная ему демократия — канон как воплощение основанной
на законе юридической последовательности в противоположность произволу тиранов и
олигархов. Затем это был александрийский и в особенности римский классицизм
императорской эпохи — канон как воплощение
131
выбранной в качестве
образца и мерила традиции. Наконец, такова была ситуация ранней христианской
церкви, вынужденной, прежде всего перед лицом обильной литературы гностических
откровений, принять после вековых колебаний общеобязательное решение о составе
своего Священного Писания — канон как воплощение замкнутого, безвариантного
набора текстов высочайшей подлинности и обязательности, в противоположность
постоянному притоку новых откровений или же признания открытой традиции.
Однако мы должны различать
здесь стремление к инвариантности через точность и стремление к сохранности
через закрепление. В первом случае опора на рациональные нормы требуется, во
втором воспрещается. Окончательный характер авторитарного решения (например,
обязательное решение некоей коллегии) является в этом случае залогом
инвариантности, которая может сохраниться лишь при условии, что содержания, о
которых идет речь, суть табу, неприкосновенны и не повергаются никакой
дальнейшей проверке и решению. Инвариантность в этом смысле означает освящение.
В таком случае значение слова «канон» смещается от «правильного» к
«неприкосновенному». Нормы выводятся даже из-под контроля разума и
общественного согласия и подлежат ведению высшего авторитета 50.
b) Укрощение
вариативности: связывание и обязывание под знаком разума
Канон отвечает на вопрос
«На что нам равняться?». Этот вопрос приобретает остроту всегда, когда ответ
перестает однозначно определяться ситуацией, так что его приходится искать для
каждого конкретного случая, то есть когда действительность выходит за рамки
типичных для традиционной, не вызывающей сомнений модели существования ситуаций,
и когда традиционные «критерии» становятся неприменимы. Типичные ситуации такой
потери ориентации на почве усложнения возникают при резком увеличении имеющихся возможностей. Мы уже указывали
на самый
------------------------
50
Здесь особенно важно различение легальности и авторитета, которое разрабатывает
Conrad, 1987, 55 f.
132
общий случай такого увеличения: на переход от повторения к изменению,
когда текстуальная когерентность сменяет обрядовую. В рамках письменной культуры
традиция теряет свою безальтернативную самоочевидность и становится
принципиально изменяемой. Однако соответствующие процессы выходят далеко
за рамки письменной культуры. Когда, скажем, благодаря значительному
техническому или художественному новшеству или же отрицательным путем, через
отмирание традиционных критериев, таких как тональность в музыке, внезапно
открывается невиданное изобилие возможностей, то возникает потребность не
допустить, чтобы «anything goes», страх перед утратой смысла через энтропию.
Греческий V век до н. э., благодаря целому комплексу нововведений в политике,
технике, искусстве и духовной сфере, должен был испытать широкомасштабное
нарастание сложности. Из-за этого традиция потеряла прочность, и возникла
потребность в «точности» (ακρίβεια), то есть в генерализации как «обобщении
смысловой ориентации, которая позволяет сохранять тождественный смысл по
отношению к различным собеседникам в различных ситуациях и извлекать из него
одни и те же, или подобные, следствия» (Luhmann). В Греции общество,
освобождающееся от традиционных связей, стремилось под именем «канон» к
универсальным, не зависящим от ситуации, общеобязательным правилам, границам,
нормам, чтобы справиться неуверенностью поведения и ожидания, которая возникла
из распада традиционной, привязанной к конкретной ситуации, казуистики, прежде
всего в областях искусства51 (Поликлет), морали (Еврипид), познания
истины (Демокрит) и политики (Архит Тарентский). и чтобы восстановить благодаря
установлению общих правил основание комплементарных ожиданий и тем самым
уверенность. Этот путь привел в Греции к созданию под знаком канона новых
дисциплин и тем самым к усложнению культуры за счет автономных дискурсов. Под
знаменем канонизации здесь происходит инновационный подъем, открытие
новых законов И установление новых аксиом, а вовсе не подъем традиции, упрочение всего
традиционного, освящение полученного от предков культурного наследия.
--------------------------------
51
См. об этом в особенности Т. Hölscher, 1988.
133
с) Заострение
границы: поляризация
Канон как «линейка» — в
смысле общезначимого, независимого от ситуации, позволяющего сравнивать
различное критерия, — резко разграничивает А и не-А. Это первое и основное
ориентирующее действие этого инструмента. Вещественный «канон» проводит эту
границу между прямым и кривым, а также между соразмерным и отклоняющимся.
Моральный канон проводит ее между добром и злом, эстетический — между прекрасным
и безобразным, логический — между истинным и ложным, «политический» — между
справедливым и несправедливым. Идея «границы» (ορος), которую Оппель справедливо
выделил как центральный аспект в понятии «канон», нацелена на такую бинарную
схему, которая «задает две валентности для всех возможных операций». Самое
употребительное в V в. переносное значение относится как раз к составляющему
такой кодекс бинарному принципу, или «критерию».
Граница, которую канон
проводит в духовной области, имеет соответствие в социальной и исторической
действительности. Возникновение как самого понятия «канон», так и исторических
феноменов, которые были поставлены в связь с этим понятием, — еврейской Библии,
буддистского канона Пали и т. д. — происходит в эпохи, отмеченные серьезными
межкультурными и внутрикультурными столкновениями. Для того понятия канона,
создателем которого считается греческий скульптор Поликлет, Т. Хёльшер
реконструирует столкновение между старым и новым, возникшее в Греции V в. из-за
радикальных разрывов традиции и революционного прироста инноваций. В этом смысле
парадигматическим может считаться канон еврейской Библии. Его фиксация
происходит в эпоху особенно выраженных и глубоких культурных столкновений.
Во-первых, это столкновение между еврейством и эллинством, которое можно считать
межкультурным и которое продолжает предшествовавшие межкультурные столкновения,
память о которых
134
сохранилась в текстах, между Израилем и Египтом, Ассирией, Вавилонией, в общем, «языками». Но одновременно присутствует и внутрикультурное
столкновение между саддукеями и фарисеями, а также самаритянами, ессеями, кумранской общиной, а позднее и христианами, из которого победителями выходят в
конце концов фарисеи. Подобная борьба направлений разыгрывается и в истории
ранней христианской церкви. Формирует канон, как правило, поляризация, вызванная внутрикультурным расколом.
Заострение семантического
потенциала в этом пункте имело особенно далеко идущие последствия. Ведь мы можем
и обязаны прочертить историческую линию, ведущую от различения канонического и
апокрифического (которое было поначалу лишь оттенком оценочного различения
существенного и несущественного) к разделению на ортодоксальное и еретическое,
то есть не только на свое и чужое, но также друзей и врагов. Когда линейка
канона прикладывалась уже не к предметам и содержаниям, а к людям, то решение
нередко принималось о том, быть им или не быть, о жизни и смерти.
d) Заострение
ценностной перспективы: полагание идентичности
В эпохи обострения
внутрикультурной поляризации, в эпохи слома традиций, когда приходится выбирать,
какому порядку следовать, и создаются каноны. В подобных ситуациях, когда
вступают в конкуренцию различные порядки и притязания, канон воплощает
притязание лучшей или единственно верной традиции. Тот, кто следует ей, тем
самым признает и принимает нормативное самоопределение, идентичность,
согласующуюся с заповедями разума или откровения. Феномены «канон» и «обращение»
связаны между собой 52.
Самого по себе различения
А и не-А недостаточно, чтобы говорить о каноне. Мы говорим о нем только тогда,
когда А получает характер безусловно желательного. Канон, таким образом,
сообщает также мотивационную структуру, которая заставляет каждого стремиться к
истине, справедливости,
------------------------------------------
52
Th. Luckmann, в:
A. u. J. Assmann, 1987, 38—46. Для
античности см. особ. A. D. Nock, Conversion, Oxford, 1963.
135
красоте, прямоте, общности,
любви — во всяком случае, к тому, что занимает ключевые позиции в этой
структуре. Без такой направляющей стремления ценностной перспективы никто не
стал бы подчиняться нормативным требованиям канона. Говоря, что канон отвечает
на вопрос «на что нам равняться», мы односторонне представляем его облегчением,
разрешением задачи. Но ведь в понятие канона входит категория требовательности и
желательности.
Канон — это движение «к
великому, категорическому и труднодостижимому» (Gehlen, 1961, 60). Притязания
канона основаны на ступени обобщения, которую он занимает. Чем выше уровень
обобщения, тем больше расстояние между требованием и непредвиденностью
конкретных обстоятельств. Кто подчиняется канону, отказывается тем самым от
казуистической гибкости, от лавирующего приспособления к разнообразным
ситуациям.
Но чем более высокие
предъявляются требования, чем большего, следовательно, приходится себя лишать,
тем прочнее должна быть опирающаяся на канон мотивационная структура, тем выше
должны быть награды, вознаграждающие за обоснованное лишение. Например,
Второзаконие, претендуя на то, чтобы регламентировать жизнь евреев до мельчайших
деталей, регламентирует ее не в категориях облегчения, а под знаком требований,
сопряженных с непрерывным усилием. В чем состоит мотив неустанных коллективных
усилий?
Лишение, которому
подвергает себя бросающий курить, продиктовано чисто гигиеническими
соображениями. Оно не равносильно обращению, признанию себя членом общности
некурящих. В понятие «канон» входит, судя по всему, ценностная перспектива,
перекрывающая чистую привычку, голый расчет, но также и идиосинкратическую
систему предпочтений. Здесь особую роль играет создающая идентичность категория
принадлежности. Освященный набор текстов, правил, ценностей обосновывает и
формирует (коллективную) идентичность. Событие, структурирующее всю историю
понятия «канон» — это выдвижение на передний план категории идентичности. Именно
здесь лежит ключ к проблеме мотивационной структуры. Дело в том, что освящение
определенной тра-
136
диции всегда оказывается
на поверку освящением определенной общности. Из нейтрального орудия
ориентирования канон становится стратегией выживания культурной идентичности.
Евреи, склоняющиеся перед строгостью своего Закона, поступают так в сознании,
что они «избранный народ».
Поэтому мы определяем
канон как принцип, создающий и стабилизирующий коллективную идентичность,
которая, как средство индивидуализации через социализацию, самоосуществления
через слияние с «нормативным сознанием всего населения» (Хабермас) является
одновременно и основой личной идентичности. Канон устанавливает связь между «я»-идентич-ностью
и коллективной идентичностью. Он показателен для общества в целом и в то же
время для системы ценностей и интерпертаций, признавая которую отдельный человек
включается в общество и вырабатывает свою идентичность как члена этого общества.
«Канон» — это принцип
новой формы культурной когерентности. Он отличается как от традиции как формы
безальтернативной обязательности прошлого, так и от антитрадиционализма как
формы произвольной изменчивости норм, правил и ценностей под знаменем
автономного разума. Показательно для духа этой программы, что метафора канона
родом из строительного искусства 53. Метафора канона постулирует,
заодно с конструируемостью мира — человек как строитель своей действительности,
своей культуры и себя самого — неопровержимость и общеобязательность тех
принципов, которым должна подчиняться такая конструкция, если постройке
предстоит быть прочной.
Однако принцип канона
отнюдь не стал последним словом в возможном развитии письменной культуры. Наша
рефлексия об этих процессах была бы невозможна, если бы мы по-прежнему мыслили и
писали в рамках канона. Принцип канона давно уступил место другим формам
организации культурной памяти. Уже само существование такой дисциплины, как
египтология, предполагает, что наука и преподавание освободились у нас от
нормативного и
----------------------------
53
Это справедливо подчеркивает Н. J. Weber, 1987.
137
формирующего диктата обосновывающих текстов.
Тем самым текучими стали и границы культурного воспоминания. Обнаружились
пространные области за пределами тех текстов, из неустанной интерпретации
которых выросли современные гуманитарные науки, среди них и египтология.
Представитель гуманитарной науки — тоже толкователь. Но он уже не движется
исключительно в перспективе соблюдения смысла обосновывающих текстов. Для
ученого, говорил Виламовиц, частичка ал должна быть также важна, как
драмы Эсхила. Но это крайняя точка зрения, и возражения, которые она вызвала,
отчетливо показали, какую неустранимую нормативную и формирующую силу сохраняют
обосновывающие тексты, прошедшие через горнило просвещения и историзма. Против
историзма были выставлены три позиции. Одна восстает против опасности «шаткого
релятивизма» (А. Rüstow) и противопоставляет ему новое каноническое, то есть
основанное на ценностях и идентичности образование. Сюда относится, например,
«третий гуманизм» Вернера Йегера и его школы, эксплицитно направленный против Виламовица и его исторического позитивизма . Другая, более тонкая, видит в
«исторической критике» своего рода промывку руды, которая во всем блеске выводит
на свет зерно истины, или, говоря языком богословия, «керигму», заключенную в
тексте («Классическим является то, что выдерживает историческую критику», H. G. Gadamer, 1960, 271). Сюда относятся герменевтика Ганса Георга Гадамера 55
и проект «демифологизации» Р. Бультмана (R. Bultmann). Третья, последняя по
времени, открывает в самом историзме скрытый канон, оценочность, проекцию
собственного образа. «Экзотическое» — не что иное, как установление идентичности
с обратным знаком 56.
------------------------------------
54 Das
Problem des Klassischen und die Antike, Naumburger Tagung von 1930.
55 H.
G. Gadamer, 1960, 269 ff. (на стр. 270 сл. см. о В. Йегере).
56 См.,
например, В. F.Kramer, 1977 и E.Said, 1978. Примечания к главе III.
138
Идея «безоценочной» науки
в смысле Макса Вебера оказалась глубоко проблематичной — то есть в свою очередь оценочной. Сюда же относится
и стирание границы между памятью и историей, которая еще у Хальбвакса играет
столь важную роль 57. Затем XX век пережил различные формы
возвращения к канону: политические построения канонов под знаком
национал-фашистских и марксистско-ленинских формул единообразия,
антикоммунистическую и антинационалистическую реставрацию идеи
римско-западноевропейского «Запада» в послевоенный период, фундаментализмы
религиозного (христианский, еврейский, мусульманский и проч.) и светского
характера, а также антиканонизацию на службе выраженных анти-идентичностей,
продуцируемыми феминизмом, «black studies» и прочими подобными направлениями. Мы
не можем выйти из перспективы утверждения нормативных и формирующих ценностей.
Сейчас уже невозможно видеть задачу исторических наук в том, чтобы разорвать,
«уничтожить» границы канона (Гадамер), но только в том, чтобы осознавать и
обдумывать в их наличной нормативной и формирующей структуре.
-------------------------------------
57 P. Burke, 1991; P. Nora, 1990.
|
|
