Рафаил Ганелин

От черносотенства к фашизму

Ad hominem. Памяти Николая Гиренко. СПб.: МАЭ РАН, 2005, с. 243-272.

          В течение последних лет в нашей исторической литературе легко уловить мотив благосклонности по отношению к старому русскому черносотенству. Я вовсе не имею в виду появления публикаций источников и исследовательских работ, характерного для этих лет применительно не только к правым и крайне правым, но и к другим политическим партиям предреволюционной России. В изучении правого движения особенно много сделал в недавние годы покойный Ю.И. Кирьянов. Между тем из тех произведений политической публицистики последних десятилетий, которые отличались националистической направленностью, в диссертации и учебную литературу переместились такие, например, утверждения, как настояние на «неподдельности» черносотенного патриотизма при полном игнорировании того, что он щедро и систематически оплачивался из казенных средств. Встречаются даже сопоставления элементов черносотенной платформы с задачами государственной политики Российской Федерации и рекомендациями заимствования их ею.
 

       Говоря о распространении черносотенной идеологии в массах, нельзя игнорировать исторический итог этого процесса в старой России, каковым явилось падение старого строя. Как известно, такой «маневренный» черносотенный лидер, как В.М. Пуришкевич, в то время до некоторой степени противопоставил себя власти. Однако и это не помогло крайне правым сохранить свою политическую репутацию, упавшую после Февральской революции «ниже нуля», тем более что значительные их слои вплоть до самого краха монархического строя требовали «устрожения» внутренней политики. Самый характер Февральского переворота, в котором всеобщий стихийный порыв ненависти к монархии играл явно преобладающую роль, означал политический крах черносотенства. Не так просто ответить на вопрос, каким образом это произошло, почему идеология, имевшая, несомненно, массовое распространение, если не исчезла в одночасье, то, во всяком случае, ничуть не послужила интересам сохранения режима.
243

         Мне представляется заслуживающим внимания ответ на этот вопрос, данный известным исследователем Д.И. Раскиным в коллективном труде, среди
участников которого были мы оба (к своим разделам в нем я здесь прибегаю).

        «В период между двумя русскими революциями, - писал Д.И. Раскин, - русское черносотенство не смогло консолидировать право-консервативные силы и стать достаточно мощным и массовым политическим движением. Хотя многие идеологические стереотипы совпадали с элементами бытового сознания достаточно широких слоев населения: офицерства, духовенства, части чиновничества, части низших слоев интеллигенции, а также с предрассудками народных масс, полного совпадения не произошло. Эффективность популизма черносотенцев заметно ограничивалась консерватизмом правящих структур, прежде всего монархии порвать с которыми черносотенцы не смогли. А для значительной части населения страны, потенциально предрасположенной к восприятию любых популистски-экстремистских идеологий, черносотенное движение все же не сулило удовлетворения их социальных претензий. Поэтому тоталитарно-популистские потенции масс в России в XX в. выразились в иной форме и на базе иной — интернационалистско-социалистической — идеологии» [Национальная правая 1992: 42-43 ].

         Нельзя при этом не признать, что массовость черносотенных организаций отнюдь не была эфемерной. Монархические убеждения - их отнюдь не следует отождествлять с черносотенными - имели в народных массах широкое распространение. Известный советский исследователь А.Я. Аврех подвергся в конце 60-х - начале 70-х гг. интенсивной «проработке» за высказанные им вполне обоснованные соображения о крестьянстве как массовой социальной опоре российского абсолютизма. Правда, 1905-й год показал царизму, что опора эта теряет для него надежность, и это отразилось в совершенно определенных высказываниях наиболее сведущих в деле сановников, хотя царь продолжал уповать на неграмотного мужика с «цельным мировоззрением» [Кризис самодержавия 1984: 211]. И упования эти не были чисто словесными, оборачиваясь усиленным использованием и - главное - поощрением и насаждением националистических элементов массовой психологии.
 

        По мнению Ленина, русское черносотенство было отмечено глубинным мужицким демократизмом. Независимо от того, так ли это, можно ли считать, что черносотенные идеи возникали путем самозарождения и получали широкое распространение в народной массе естественным путем?
 

         Отрицательный ответ на этот вопрос заключается, между прочим, в той постоянной потребности в активном и действенном разжигании антисемитизма, которую испытывали руководители политического сыска, всегда относившие выработку и осуществление основных направлений идеологического воздействия на массы (так звучало бы это в переводе на сегодняшний наш язык) к числу своих не только прямых, но и важных обязанностей. Следует при этом отметить, что современной академической историографией отвергнуты прежние клише, в соответствии с которыми организация противоеврейских погромов была исключительно делом рук полиции, а вся ответственность за них лежит на верховной власти. Мне приходилось уже напоминать об опубликованном еще в 1920-х гг. собрании резолюций Александра III с осуждением погромов и отмечать, что в течение 1905-1907 гг. против их участников было возбуждено такое же число уголовных дел, что и против обвиненных в аграрных беспорядках.
244


         Между тем полицейское влияние на черносотенное движение с большим или меньшим успехом оказывалось всегда. Когда осенью 1905 г. в стране стали возникать политические партии, полицейское начальство решило создать массовую партию, которая должна была выглядеть как выражающая волю миллионов, представляющая все классы, свободная от автократических, бюрократических и правительственных влияний.
 

         Когда незадолго до манифеста 17 октября начальник Петербургского охранного отделения полковник А.В, Герасимов заговорил с одним из столпов российского политического сыска и политической провокации П.И. Рачковским о создании такой политической партии, тот ответил, что дело уже начато. Созданный таким образом Союз русского народа возглавил доктор А.И. Дубровин. Рачковский стал его советником и руководителем, используя при этом опыт «Святой дружины», добровольческого аристократического содружества для борьбы с революционерами, созданного после убийства Александра II, и Лиги спасения России, которую он по образцу «Дружины» пытался в 1890-х гг. организовать в Париже, где возглавлял секретную агентуру Департамента полиции.
 

      Полицейская агентура буквально пронизала Союз русского народа. Рачковский представлял высшее руководство политической полиции, а петербургский и московский ее органы направили в Союз своих секретных агентов. Сохранился колоритный рассказ об учредительных событиях, записанный через полтора года после них в дневнике одного из наиболее интеллигентных «союзников» профессора права Б.В. Никольского, которого факты заставили разочароваться в людях, но не в идеях. Он, в частности, писал:
 

         «Тут оказался некий доктор Дубровин - противное, грубое животное, на которого никто не обращал внимания. В Союзе он оказался единственным зажиточным интеллигентом. Помешанный на желании играть роль, он заискивал у всех, старался изо всех сил и был выбран председателем. Общий тон хвастливости, лжи, чего-то нравственно ненадежного сразу оттолкнул от этой шайки все, что было почище умственно и нравственно. Но я все время говорил, что раз мы сами не в состоянии собирать серую публику, то не должны другим мешать, а даже содействовать. Правда, гнусное животное Дубровина туда пускать не следовало; надо было с самого начала стать во главе дела. Но я думаю, что тогда Союз не сделал бы своего дела. Историю в перчатках не делают. Дубровин, конечно, гнусный паразит, ничего никогда не делавший и ничего не умеющий сделать, но он зато никому не мешал. Союз рос до сих пор, как лавина; ему и нужны были Дубровины. Теперь чувствуется, что Дубровин уже не нужен. Мне кажется, что назревает время нам становиться во главе дела. Нужен дух инициативы. Прогулки со знаменами недостаточны. Нужна политическая деятельность. Конечно не дураку Пуришкевичу ее вести, а и он в своем роде был полезен» [Дневник Бориса Никольского 1934: 87-88].
245

         Массовая организация возникла, однако ее деятельность принесла создателям не только удовлетворение, но и большие огорчения. Прежде всего, инициативная роль полиции не осталась тайной, в общественных кругах Союз русского народа стали рассматривать как возрожденную зубатовщину. Тема зубатовщины после 9 января была для властей чрезвычайно опасной, а свобода печати после октябрьского манифеста 1905 г. - весьма значительной, и Союз русского народа становился, как сказали бы теперь, источником повышенной опасности. Но мало того. Оказалось, что с его руководителями просто невозможно вести дело.
 

       «Эта партия, - писал о Союзе русского народа председатель Совета министров С.Ю. Витте, первым занявший этот пост, созданный после 17 октября, - в основе своей патриотична, а потому при нашем космополитизме симпатична. Но она патриотична стихийно. Она зиждется не на разуме и благородстве, а на страстях. Большинство ее вожаков - политические проходимцы, люди грязные по мыслям и чувствам, не имеют ни одной жизнеспособной и честной политической идеи и все свои усилия направляют на разжигание самых низких страстей дикой, темной толпы. Партия эта, находясь под крылами двухглавого орла, может произвести ужасные погромы и потрясения, но ничего, кроме отрицательного, создать не может. Она представляет собою дикий нигилистический патриотизм, питаемый ложью, клеветою и обманом. Эта партия есть партия дикого и трусливого отчаяния, но не содержит в себе мужественного и прозорливого созидания. Она состоит из темной, дикой массы, вожаков - политических негодяев и тайных соучастников из придворных и различных, преимущественно титулованных дворян, все благополучие которых связано с бесправием народа, лозунг которых „не мы для народа, а народ для нашего чрева". К чести дворянства, эти тайные черносотенники составляют ничтожное меньшинство благородного русского дворянства. Это дегенераты дворянства, взлелеянные подачками (хотя и миллионными) от царских столов и постелей. И бедный государь мечтает, опираясь на эту партию, восстановить величие России! Бедный государь! И это главным образом результат влияния императрицы» [Из архива С.Ю Витте 2003, т. 2:12-13].

         Другие отзывы Витте в воспоминаниях не совпадали с вышеприведенным лишь в том отношении, что даже тени симпатии к черносотенцам не отражали, хотя в своей государственно-политической практике он относился к ним с большой осмотрительностью.
 

       «Нужно вообще сказать, - писал он, - что если в левых партиях и есть негодяи, то, во всяком случае, негодяи эти большей частью все-таки действуют принципиально, из убеждений, но не из корысти, не из-за подлости, но кажется, во всем свете, во всяком случае в России, большая часть правых деятелей - негодяи, которые делаются правыми, и действуют будто бы ради высоких консервативных принципов, а на самом деле преследуют при этом исключительно свою личную пользу. Так что я мог бы в этом отношении сказать такую формулу: негодяи из левых, совершая гадкие дела, совершают их все-таки большей частью из-за принципа, из-за идеи, а негодяи из правых совершают гадкие дела всегда из корысти и из подлости, что мы видим и теперь в России.
        Большинство из правых, прославившихся со времен 1905 г., со времени революции, как, например, Дубровин, Коновницын, Восторгов и сотни подобных лиц - все это такие негодяи, которые под видом защиты консервативных принципов, под видом защиты самодержавия государя и русских начал иеключительно преследуют свои личные выгоды и в своих действиях не стесняются ничем, идут даже на убийства и на всякие подлости» [Из архива С.Ю. Витте 2003, т. 1, кн. 2:286].
246

           «Они ни по приемам своим, ни по лозунгам (цель оправдывает средства), - характеризовал он черносотенцев, - не отличаются от крайних революционеров слева, они отличаются от них только тем, что революционеры слева - люди, сбившиеся с пути, но принципиально большей частью люди честные, истинные герои, за ложные идеи жертвующие всем и своей жизнью, а черносотенники преследуют в громадном большинстве случаев цели эгоистические, самые низкие, цели желудочные и карманные. Это тип лабазников и убийц из-за угла. Они готовы совершать убийства так же, как и революционеры левые, но последние большей частью сами идут на этот своего рода спорт, а черносотенцы нанимают убийц; их армия - это хулиганы самого низкого разряда, хулиганы не рынков, а отхожих мест. Благодаря влиянию Николая Николаевича и государь возлюбил после 17 октября больше всех черносотенцев, открыто провозглашая их как первых людей Российской империи, как образцы патриотизма, как национальную гордость. И это таких людей, во главе которых стоят герои вонючего рынка - Дубровин, граф Коновницын, иеромонах Илиодор, которых сторонятся и которым во всяком случае порядочные люди не дают руки» [Из архива С.Ю. Витте 2003,т.2:236-237].
 

        «Николай II очень добрый человек, но по своим политическим убеждениям стоит на платформе оловянниковского „Веча" (погромный, черносотенный листок 1905 г., более вульгарный и преступный, чем даже дубровинское „Русское знамя")», - так передавал слова Витте А.С. Изгоев ¹.
 

        Таковы были взгляды на черносотенство наиболее значительного из сановников Российской империи, обладавшего необыкновенной политической проницательностью и большим государственным опытом. Нельзя, разумеется, игнорировать того, что Витте был с Союзом русского народа в открытой вражде с самого начала. Уже в декабре 1905 г. «союзники» готовились к интриге против председателя Совета министров на приеме у царя 23 декабря, ставшем знаменитым благодаря словам Николая II: «Объединяйтесь, русские люди. Я рассчитываю на Вас». Дубровин клялся и божился, что Витте хочет его подкупить, что за принятие в Союз русского народа он дал бы миллионы и т.д.² Дело кончилось покушением «союзников» на Витте в 1907 г. Однако достоверность отзывам Витте о черносотенцах придают те злоключения, которые претерпели в отношениях с ними их прямые покровители.
 

         Назначенный в 1906 г. столичным градоначальником свитский генерал В.Ф. фон-дер Лауниц вступил в Союз русского народа и стал его неизменным патроном. С его содействием при Союзе русского народа была создана боевая дружина во главе с Н.М. Юскевичем-Красовским. Ближайшим помощником Юскевича был служащий Петербургского охранного отделения и, таким образом, прямой подчиненный Герасимова Степан Яковлев. Всех ее членов градоначальник снабдил оружием. Когда же Герасимов докладывал ему, чго среди дружинников немало людей с уголовным прошлым,
----------------------------
1 РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 24.
2 Письмо В. Андреева С.Ю. Витте 13-14 января 1908г. Фонд С.Ю. Витте в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в США.
247

        «Лауниц за всех за них стоял горой. Это настоящие русские люди, - говорил он, - связанные с простым народом, хорошо знающие его настроения, думы, желания. Наша беда в том, что мы мало с ними считаемся. А они все знают лучше нас..» [Герасимов 1985: 150].
 

       Эта дружина организовала 18 июля 1906 г. в Териоках под Петербургом (ныне Зеленогорск) убийство члена 1-й Думы от партии кадетов профессора М.Я. Герценштейна. Как доложил Герасимову М. Яковлев, Лауниц уплатил «союзникам» за это 2000 руб. Но они их между собой не поделили, начались споры и скандалы из-за денег, и дело попало в газеты. Когда Герасимов, который был, согласно показанию одного из союзников, «в полном курсе дела» [Союз русского народа 1929: 55], доложил о скандале министру внутренних дел П.А. Столыпину, тот
 

        «брезгливо поморщился: - Я скажу, чтобы Лауниц бросил это дело... Не знаю сказал ли он это Лауницу. Во всяком случае несомненно, что Лауниц в своей деятельности имел очень сильную поддержку среди очень высокопоставленных придворных» [Кризис самодержавия 1983, 454: Герасимов 1985: 151].
 

      Черносотенцы демонстрировали свою причастность к политическим убийствам. В дни их совершения черносотенные газеты сообщали об этом заранее. Так было в дни убийства Герценштейна и члена 1-й Думы Г.Б. Иоллоса в Москве 14 марта 1907г. Намечались также убийства видных кадетов М.М. Винавера, П.Н. Милюкова, В.Д. Набокова, Ф.И. Родичева и др., входивших в так называемый «список 43-х». В 1908 г. в Екатеринославе был убит депутат 11-й Думы трудовик А.Л. Караваев.
 

       Вскоре Герасимову пришлось доложить Столыпину, что при обысках, производимых боевиками Союза русского народа по выдаваемым Лауницем удостоверениям, исчезают ценные вещи. Столыпин по докладу Герасимова запретил Союзу русского народа вмешиваться в дела полиции. Но влияние «союзников» при дворе возрастало. Дубровин и другие получали аудиенции у царя. Юскевич-Красовский, осужденный за убийство Герценштейна финляндским судом, был помилован царем. Как отмечал Витте, с одной стороны, Лауниц был протектором Союза русского народа, «а с другой - Союз, приобретя силу, стал протежировать градоначальнику» [Из архива С.Ю. Витте 2003, т. 1, кн. 2: 766]. Министру приходилось считаться с «союзниками». Когда Лауниц предложил обезоружить революционеров путем скупки у них оружия, Столыпин отказал в деньгах. Лауниц добыл их откуда-то и с торжеством купил за 2000 руб. пулемет, который, как оказалось, был украден из ораниенбаумской стрелковой офицерской школы. Но вообще в течение 1906-1907 гг. Столыпин отпускал Союзу много денег. Когда «в выдачах произошла заминка» вследствие нелояльности «союзников», Дубровин обратился за посредничеством к Герасимову.
248

       «Я ему прямо сказал, - вспоминал тот, - что я хотел бы ему помочь, но не знаю, как я могу это сделать, когда газета Дубровина „Русское знамя", не стесняясь, ведет резкую компанию против Столыпина». Дубровин уверял, что это недоразумение, клялся перед иконой. «Мой разговор со Столыпиным на эту тему не принадлежал к числу особенно приятных, - продолжал Герасимов. - Он не хотел давать денег и говорил, что плохо верит в клятву Дубровина. В конце концов он уступил и распорядился о выдаче 25 тыс. руб. Деньги были выданы, а буквально на следующей день я прочел в „Русском знамени" одну из наиболее резких статей, направленную против Столыпина» [Герасимов 1985: 156-159].
 

         Вызванный Герасимовым Дубровин лишь конфузился. «Союзники» вели интриги против Столыпина и в сфере большой политики. Дубровин, видевший в сельской общине один из самых надежных устоев самодержавного строя, заявлял, что столыпинская политика развития индивидуального землевладения выгодна только жидо-масонам, стремящимся поколебать самодержавный строй. Деятели Союза и связанные с ним сановники и придворные указывали Николаю II, что популярность Столыпина растет в ущерб царской, всячески порочили различные начинания и реформы премьер-министра. А ему приходилось считаться с черносотенными организациями как влиятельной политической партией, поскольку они не только пользовались покровительством царя, но и смыкались с мощными силами дворянского консерватизма в Думе и за ее пределами. Парадоксальность позиции черносотенцев заключалась в том, что, сидя в Думе (в Ш-й Думе они получили 51 место), их депутаты, в сущности, боролись с ней как с общенародным представительным учреждением, настаивая на несовместимости законодательного собрания с самодержавием.
 

      Вскоре после созыва Ш-й Думы возник вопрос о том, чтобы в ее благодарственном адресе царю обратиться к нему как к самодержцу. При этом черносотенцы прямо заявляли, что они хотят замены законодательной Думы совещательным Земским собором, но не требуют этого немедленно, чтобы Земский собор не сыграл роль Учредительного собрания. Когда адрес был голосами октябристов и кадетов принят без титула «самодержец» при совершенно очевидном сочувствии Столыпина, не шедшего на реставрацию неограниченного самодержавия, Дубровин организовал телеграммы местных отделений Союза с протестами против адреса Думы. «Русское знамя» истолковало их как «голос народа», требующий уничтожения Думы вообще. Столыпину это очень вредило у царя. Тогда Герасимов предложил провести проверку, в результате которой обнаружилось, что в ста пунктах, откуда были посланы телеграммы союзников, их организации состояли из 10-20 человек и возглавлялись часто уголовниками - проворовавшимися или уличенными во взятках чиновниками или исправниками. Столыпин представил царю составленную Герасимовым справку, которая произвела должное впечатление [Герасимов 1985: 156-159].
 

       Не только Столыпин хлебнул лиха от черносотенных организаций. Их лидеры яростно преодолевали любое сопротивление. Так, начальник канцелярии Министерства императорского двора ген. А.Мосолов считал приемы царем черносотенных делегаций после 17 октября 1905 г. «несчастьем для России». Мосолов отказывал в этих приемах, но они происходили, хотя всесильный, казалось бы, дворцовый комендант ген. Д.Ф. Трепов «высказывался об опасности для династии, если благодаря этим приемам не будут приведены в исполнение начала, объявленные императором» в
249

манифесте 17 октября [Мосолов б.д.: 126-127]. А опасность эта была весьма реальной, так как «союзники», отвергая манифест 17 октября, играли на едва ли не самой чувствительной струне в душе царя, считавшего, что манифест был вырван у него в грозную минуту стараниями Витте. Объединяло «союзников» с царем непримиримое отношение к любым парламентским формам.
 

     Дубровин отказывался подчиняться требованиям Мосолова, осуществлявшего предварительную цензуру всех статей о высочайших особах, и пытался, вопреки запрещениям Мосолова, публиковать царские слова, обращенные к черносотенным делегатам. Как Дубровин давал понять Мосолову, то, что он пишет, было угодно Николаю II, и Мосолову пришлось тому пожаловаться, что у него «больше хлопот с газетами, преданными царю, нежели с газетами либерального направления». В разговоре подтвердилось предположение Мосолова о том, что за Дубровиным стоит императрица.
 

         Однажды ночью Мосолову пригрозили по телефону, что если он не прекратит противодействия черносотенцам, то будет очернен в глазах императрицы. Действительно, вскоре выяснилось, - писал Мосолов, - «что эти господа прибегли к гнусной клевете о моей частной жизни» [Мосолов б.д.: 128].
 

         Вообще, отношения между властями и черносотенцами составляли для царизма немалую и непростую проблему. С одной стороны, отказываться от поддержки и помощи такой энергичной и организованной силы, как Союз русского народа и другие черносотенные группы, ни царский двор, ни Министерство внутренних дел (а именно его органы опекали черносотенцев в центре и в провинции) не хотели. С другой же стороны, их вызывающе хулиганские выходки, не говоря уже об уголовных преступлениях, таили в себе различные и неожиданные угрозы.
 

       Субсидии были основным предметом ожесточенной борьбы между различными черносотенными организациями и их лидерами, и МВД субсидировало одних по секрету от других. Каждый раз субсидия давалась ради оговоренной политической цели: на издание газеты, партийные нужды и т.д. Однако немалая их часть прикарманивалась лидерами. Н.Е. Марков 2-й, получив в феврале 1917г. 10 и 20 тыс. руб., оказавшихся последними, подарил передававшему деньги чиновнику 100 руб.
 

        «Мы получали и ничего в этом зазорного не видели», — ответил Марков на вопрос председателя Чрезвычайной следственной комиссии, образованной Временным правительством. „Значит, в идеях партии не было идеи самостоятельности и обособленности от правительства?" - спросил председатель. „Несомненно, эта цель была, но идеями без денег жить нельзя, а организации требовали денег. Это, несомненно, было наше слабое место"», - заявил Марков [Падение царского режима 1926, т. 6: 179].
       

       Далее Марков рассказал, что, получая правительственные субсидии в размере 12 тысяч в месяц «на поддержание правых организаций и правой печати», он «большей частью» передавал их по назначению, «но частью расходовал и сам». Субсидии были, по словам Маркова, «безотчетные», он отчитывался только перед «кружком руководителей единомышленников» [Там же: 180-182].
250

      Постоянные хулиганские выходки «союзников», .по-базарному громкие распри между ними, преимущественно из-за казенных денег, провокационное поведение и нескончаемая череда уголовных преступлений и политических убийств, которыми они открыто гордились, требуя заступничества правительства и получая его, приносили значительный вред государству. У местных административных властей были все основания остерегаться «союзников», а начальство требовало «предупредительного и корректного» к ним отношения, одновременно с пристальным за ними присмотром. Так, в циркуляре уездным исправникам 24 февраля 1912г. киевский губернатор А.Ф. Гире писал:
 

        «Чины полиции не всегда относятся отзывчиво к лучшим проявлениям деятельности отделов Союза, допускают порою недружелюбное к ним отношение, которое я не могу признать нормальным». Но, «с другой стороны», он обращал внимание на «вредную и опасную деятельность» «союзников», «клонящуюся к распространению среди русских крестьян смуты и внушению необходимости насильственных действий против инородцев и к сеянию в умах доверчивых крестьян разных вздорных и преступных идей, грозящих нарушением спокойствия и печальными последствиями экономических и аграрных волнений» [Союз русского народа 1929: 379].
 

        «Смута» была одинаково вредна,, независимо от того, справа или слева находился ее источник, так же, как и террористические акты правых могли оказаться столь же опасными, как и «эксы» левых ¹.

        У некоторых высших полицейских чинов всегда существовало устойчивое предубеждение против политической провокации во всех ее видах, оно не только носило моральный характер, но было связано с соображениями служебной целесообразности. Политическое преступление, совершаемое агентом правительственной власти, - так рассуждали они, - может быть еще опаснее, чем совершаемое революционерами.
 

        «Союзники» компрометировали власть самой своей связью с ней, будучи одиозными в глазах широких общественных кругов. Своей грубой требовательностью, опиравшейся на «высочайшую» поддержку, они игнорировали и оскорбляли чинов администрации. Поэтому иногда они испытывали брезгливо пренебрежительное отношение со стороны тех представителей власти, которые считали близость к черносотенцам недопустимой. Так, начальник Петроградского военного округа в 1915-1916 гг. князь Н.Е. Туманов выгнал Дубровина из своего кабинета со словами: «Вон, вон отсюда немедленно», а позже вынужден был извиняться перед ним.
 

           Существовавшее в теории неославянофильское отношение «союзников» к бюрократии как к губительному средостению между царем и народом ² на практике оборачивалось различными их выходками против представителей властей.
---------------------------

1 Недовольный Николаем II Б.В. Никольский помышлял о его убийстве (Дневник Б. Никольского: 80].
2 «Если принадлежность к интеллигенции стирает с русского человека его русский облик, то принадлежность к бюрократии делает то же самое не с меньшим успехом», - говорилось в одной из московских черносотенных брошюр. Но бюрократии оказывалось все же предпочтение как «волей-неволей» прикованной к принципу «православие, самодержавие и народность» [Назаревский 1906: 8].
251

          О том, как относился к черносотенцам Витте, уже говорилось. Сами они в лице Пуришкевича и Маркова 2-го жаловались на враждебное к себе отношение и со стороны Столыпина. Традиционная политика правительства, заключавшаяся в том, чтобы не допускать объединения общественных организаций любого сорта, если уж они возникли, применительно к «союзникам» была, пожалуй, оправданна: они могли не только дискредитировать режим, но и подвергнуть его опасности, тем более что они располагали разветвленной конспиративной сетью организаций (десятки, сотни), вели деятельность в студенческих академических союзах и т.д.
 

        В своих требованиях уничтожения всех политических партий, кроме собственной, ради «объединения всех честных русских людей, верных долгу и присяге» «союзники» оборачивали дело таким образом, что объединение осуществлялось бы скорее вокруг Союза, а не вокруг царя, хотя и говорили, что действуют «во имя веры, царя и отечества».
 

        Так, циркуляром от 30 сентября 1906 г. Союз объявил, что «все состоящие на государственной службе как верноподданные русские граждане не только могут, но и обязаны по долгу присяги быть по делам членами Союза русского народа» [Союз русского народа 1929: 93]. Содержался здесь и прямой выпад против правительства: «Никакая разумная и уважающая себя власть не может ни в каком случае запретить кому бы то ни было из русских подданных, и тем более состоящим на государственной службе, открыто вступать в Союз русского народа». Выпад этот был направлен против установленного в январе 1906 г. правила, согласно, которому членство государственных служащих в обществах и союзах могло быть начальством воспрещено [Совет министров 1990: 107].
 

       Ясно, что задуманное Союзом подчинение всех государственных учреждений его объединенным органам было для власти недопустимо.
 

       Крайне правые даже в том государстве, основой которого они сами себя считали, оказывались антигосударственной силой, особенно разрушительной и опасной ввиду их близости к власти. Самый простой для них путь, чтобы добиться своего, заключался в возбуждении антисемитизма у царя. По мнению известного историка российской политической полиции и разоблачителя ее провокаций В.Л. Бурцева, Николай II усвоил антисемитизм от отца. Однако, как уже говорилось, чувства Александра III, при всех законодательных ограничениях прав евреев, принятых в его царствование, не мешали ему не одобрять погромов. Долг монарха обязывал его к этому.
 

       «В первые годы моего министерства при Александре III, - писал Витте, - государь как-то раз меня спросил: Правда ли, что вы стоите за евреев? Я сказал его величеству, что мне трудно ответить на этот вопрос, и спросил позволения государя задать ему вопрос в ответ на этот. Получив разрешение, я спросил государя, может ли он потопить всех русских евреев в Черном море. Если может, то я понимаю такое решение вопроса, если же не может, то единственное решение еврейского вопроса заключается в том, чтобы дать им возможность жить, и это возможно лишь при постепенном уничтожении специальных законов, созданных для евреев, так как в конце концов не существует другого решения еврейского вопроса, как предоставления евреям равноправия с другими подданными царя. Его величество на это мне ничего не ответил и остался ко мне благосклонным и верил мне до последнего дня своей жизни. Несчастный день для России...» [Из архива С.Ю. Витте 2003, т. 2: 76].
252

        Далеко не всегда удачными были и попытки черносотенцев увлечь за собой Николая II, хотя его одобрительное к ним отношение демонстрировалось довольно часто. Бурцев считал антисемиткой и императрицу Александру Федоровну, которая, по его словам, до конца жизни верила в подлинность «Протоколов сионских мудрецов» и увлекалась германской свастикой. Но относительно «Протоколов» мнения императора и императрицы не совпали. «Протоколы» во второй раз попали к царю в 1906 г.
 

       «Чтение „Протоколов",- сообщал Бурцеву ген. К.И. Глобачев, в 1915-1917 гг. начальник Петроградского охранного отделения, - произвело очень сильное впечатление на Николая II. На полях представленного ему экземпляра он делал пометки предельной выразительности: „Какая глубина мысли", „Какая предусмотрительность!", „Какое точное выполнение своей программы!", "Наш 1905 год точно под дирижерством мудрецов", „Не может быть сомнений в их подлинности", „Всюду видна направляющая и разрушающая рука еврейства" и т.д.» [Бурцев 1938:105-106] ¹.

         Однако, когда Марков и адвокат А.С. Шмаков, один из самых ярых антисемитов, обратились в Министерство внутренних дел за разрешением широко использовать «Протоколы» «для борьбы с воинствующим еврейством», дело приняло другой оборот. Столыпин приказал произвести секретное расследование о происхождении «Протоколов» двум жандармским офицерам, профессионалам политического сыска высокого класса,
 

        «Дознание, - рассказывал Глобачев, - установило совершенно точно подложность „Протоколов" и их авторов. Столыпин доложил все Николаю II, который был глубоко потрясен всем этим. Но на докладе правых о возможности использовать их все же для антиеврейской пропаганды Николай II написал: „Протоколы изъять. Нельзя чистое дело защищать грязными способами"» [Бурцев 1938: 106].
 

         Когда же в октябре 1906 г. Совет министров под председательством Столыпина решил отменить некоторые ограничения в правах для евреев, царь после долгих размышлений этого решения не утвердил.
 

     «Несмотря на вполне убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, - писал он Столыпину, - внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала, и в данном случае я намерен следовать ее велениям. Я знаю. Вы также верите, что „сердце царево в руках божиих". Да будет так. Я несу за все власти, мною поставленные, великую перед богом ответственность и во всякое время готов отдать ему в том ответ»².
-----------------------

1 Бурцев обозначал Глобачева инициалом «Г», но приводил исчерпывающие сведения для его идентификации.

2  Красный архив. 1924. Т. 5. С. 105-107.
253

        С началом Первой мировой войны крайне правые приняли участие во всеобщем патриотическом подъеме, не испытывая смущения по поводу своего традиционного германофильства, заменяя его, наоборот, немцеедством и с трудом удерживаясь от привычных обличений западного парламентаризма.

       Оживление либерально-оппозиционного движения весной и осенью 1915г., привлечение представителей буржуазии к участию в военно-хозяйственной деятельности, включение их в состав правительственных особых совещаний по обороне, продовольствию и др., деятельность Союза земств и городов по санитарному обслуживанию фронта черносотенные организации встретили в штыки. Особенное сопротивление оказали их руководители созданию Прогрессивного блока - объединения всех думских партий, кроме крайне правых и левых, требованиям «министерства доверия» из министров, угодных Думе, или ответственного перед ней правительства, и, наконец, «бунту» министров в августе 1915 г., когда министры выступили против царя, который принял на себя верховное главнокомандование, сместив великого князя Николая Николаевича.
 

         Осенью 1915 г. пропаганда «союзников» приняла непримиримо острые формы противодействия либеральной оппозиции власти. В октябре Союз, возглавлявшийся Марковым 2-м, обратился с «окружным посланием» «к русским людям». В нем говорилось:
 

        «Надев личину патриотизма, начертав на лживых знаменах своих „все для войны", а про себя помышляя „все для захвата власти", жидо-масоны хотят добиться умаления прав самодержца всей России» [Союз русского народа 1929: 99-102].
 

      Требования министерства доверия и ответственного министерства истолковывались в воззвании как угроза иметь «министров, поставленных инородцами и жидами, а не помазанником божиим, государем императором». Им же, жидо-масонам, приписывались попытки уверить русский народ в том, что причины военных неудач страны кроются в самодержавном государственном строе. И вот тут-то «союзники» возвращались к своим излюбленным симпатиям и антипатиям на Западе, пренебрегая патриотическими чувствами по отношению к противнику в войне и элементарными нормами общеантантовской солидарности.
 

      «Жидо-масоны, - говорилось в обращении, — умалчивают, что в Англии и в разгромленной Бельгии министры ответственны перед парламентом, они умалчивают, что поражениям Франции нисколько не помешали министры республики, сплошь социалисты и демократы. <...> Жидо-масоны злостно молчат и о том, что в Германии, оказавшейся пока сильнейшей из держав, министерство ответственно перед кайзером и не ответственно перед германским парламентом». В заслугу самодержавию (наличие Думы
254

при этом демонстративно рассматривалось как не меняющее характера строя) ставилось «запрещение водки и полное отрезвление народа». Царь, а не «жидо-масоны», «неторгующие купцы Гучковы, менялы Рябушинские», обеспечил армию всем необходимым, повелел всех виновных «в недочетах по снабжению армии вооружением <...> предавать военному суду вместе с опутавшими их жидо-масонами». На этой основе проклинались «самозванные съезды» и особенно порицалось расширение прав евреев, которое рассматривалось как признак колебания правительства [Союз русского народа 1929: 99-102].

        Уже известный читателю начальник Петроградского охранного отделения ген. Глобачев предупреждал Департамент полиции, что Дубровин готовит совещание в Нижнем Новгороде, на котором

       «крайние элементы монархических групп <...> обещают не только ряд весьма крайних постановлений в смысле; оценки текущего политического момента, но и исключительно резкие выпады по адресу отдельных представителей власти» [Союз русского народа 1929: 345-349].

         Действительно, среди решений нижегородского совещания 26-28 ноября 1915 г. были требования возбудить уголовное обвинение против прогрессивного блока как «орудия международного заговора против России», принять различные меры по ограничению деятельности всех общественных организаций вплоть до «немедленного уничтожения родительских комитетов» в средних учебных заведениях, упразднения автономии высших. Одновременно требовалось обеспечить все условия для действий правых организаций, включая создание при отделах Союза русского народа «дружин ревнителей по ограждению родины от действий в ней тайной жидовской государственной системы и для контроля ассимиляции жидов с русскими путем обращения их в христианство». Для борьбы «с еврейским и немецким засильем» (именно в таком порядке) было первым пунктом решено:
 

      «Просить Государя императора в законодательном порядке через Государственный совет и Думу провести закон об обязательном преподавании науки по обличению талмудического жидовства во всех низших, средних и высших учебных заведениях Российской империи, особенно же в православных учебно-духовных заведениях, с обязательным изучением жидовского языка. Сообразно с этим желателен пересмотр государственных законов о жидовстве и признание его изуверной религией, губящей христианские царства». Было также признано необходимым «особое отношение со стороны русского государства к протестантству как к ереси» с увольнением всех протестантов, состоящих на государственных должностях.
        Организованная на совещании «секта по борьбе с жидовским засилием» объяснила требования преподавания «обличения талмудического жидовства» «смешением талмудического жидовства с древним ветхозаветным благочестивым иудейством» и предлагала подготовить «солидно и основательно составленный научный доклад правительству о том, что такое талмудическое жидовство».

       В целом евреев предлагалось ограничить в правах наряду с подданными стран-противниц в войне [Союз русского народа 1929: 345-349].
255

        Сыграла ли политика «союзников» свою роль в гибели монархии? Представляется, что роль эта несомненна. Она заключалась прежде всего в том, что их неустанная деятельность по организации верноподданических адресов и телеграмм способствовала политическому ослеплению царской семьи. Николай II и Александра Федоровна всерьез считали, что «простой народ» всецело предан царизму, что основная опасность, угрожающая режиму, исходит от думской либеральной оппозиции.
 

       Но еще больший вред нанесли «союзники» старому режиму компрометацией и вульгаризацией монархической идеи, единственными носителями которой они себя с крайней непримиримостью и воинственностью объявляли. Между тем черносотенный монархизм далеко не во всем придерживался русла общемонархической идеологии. Употребляя уже приводившееся выражение начальника Петроградского охранного отделения Глобачева, «союзники» были «неумеренно правыми». В самом деле монархизм как течение был гораздо шире и отнюдь не сводился к той оголтелой губительной для монархии форме, которую навязывали окружающим «союзники».
 

        Монархистами были ведь и многие лидеры прогрессивного блока, считавшие, что его политика, трансформировав царизм, обеспечит дальнейшее существование монархического строя. Что же касается министров, поднявших «бунт» против принятия царем на себя верховного главнокомандования, и великих князей, понимавших необходимость уступок как непреоборимое веление времени, то они руководствовались исключительно интересами сохранения режима. А черносотенцы демонстрировали свой карикатурный монархизм и, непререкаемо осуждая все другие возможные его формы, усиливали антимонархические настроения, как и эффективность антимонархической пропаганды. «Союзники» приносили политический вред не только царизму, но и широкому спектру консервативных сил, объявляя единственно возможной свою интерпретацию не только монархической, но и связывавшейся с ней русской национальной идеи. И все это делалось за казенный счет...
 

        Особую политическую позицию занял с осени 1916г. Пуришкевич. Не покидая рядов своей организации, он выступил против политики царизма, влияния Распутина и «темных сил» при дворе, как бы переходя к «умеренным». Но февральский переворот лишил всякого политического влияния не только «неумеренных», но и «умеренно» правых.
 

         Вернемся, однако, к вопросу о родстве между старым черносотенством и современным русским фашизмом, представители которого свою связь с гитлеризмом признают хотя и негромко, но вполне внятно.
 

        «Отмечая несомненное типологическое сходство право-радикальной идеологии и право-радикальных движений в России и других европейских странах, - писал по этому поводу Д.И. Раскин, - необходимо признать и одно существенное различие. В России праворадикальное движение, не став достаточно крупной политической силой к 1917 г., не успело развиться до своего логического завершения. Отсюда его связь с традиционным консерватизмом, опирающимся на идеи „чистого" монархизма и православия, отсюда его недостаточная определенность во всем, что касалось экономической и социально-политической программы. Отсюда же и отсутствие у
256
 

черносотенцев окончательно сложившейся идеи единого вождя, фюрера- Поэтому если отождествить русское черносотенство с фашизмом (в широком понимании этого слова), то речь должна идти о фашизме недоразвившемся, о „предфашизме". Однако фашистские потенции этой идеологии несомненны и имели продолжение в эмиграции» рациональная правая 1992: 42].

         Сам Н.Е. Марков 2-й писал в 1935 г. о Союзе русского народа: «По своему духу это русское народное движение было почти подобно современному национал-социализму» [Laquer 1965: 80].

       В составе российской эмиграции в Германии правые слои оказались довольно значительными по численности и политической активности. Главную роль играло офицерство, которое видело в совершившейся революции оправдавшееся пророчество «Протоколов сионских мудрецов» о еврейском масонском заговоре.
 

          «Поскольку евреи в России и в других восточно-европейских странах подвергались столь многим притеснениям, было только естественно, что они должны были примкнуть к революционным партиям, обещавшим свергнуть режим, который был причиной их страданий, включая физическое уничтожение многих из них, - писал В. Лакер. - То обстоятельство, что среди большевиков процент евреев был меньшим, чем в других партиях, мало что значило в этих условиях, оно не имело большого значения для молодых офицеров и белых пропагандистов, которые сделали еврейский большевизм главной пропагандистской темой. Она фигурирует в самых первых прокламациях колчаковской и деникинской армии. Неудовлетворенные, по-видимому, весьма большим числом евреев среди революционеров, они провозгласили, что Керенский и Чернов тоже евреи (в качестве их настоящих имен были указаны соответственно Кирбис и Либерман), с помощью этих и подобных операций они систематически деариизировали руководство русской революции до тех пор, пока в нем остались одни евреи. Эта практика заслуживает внимания, потому что она широко применялась на экспорт (о чем еще будет сказано), а затем была усовершенствована нацистской партией» [Laquer 1965: 89].
 

         Чтобы объяснить происхождение таких настроений в рядах деникинского офицерства, Лакер рисует весьма яркую картину восприятия этой средой Октябрьской революции ¹. Крах привычного образа жизни, традиционного мировоззрения психологически проще и легче было объяснить себе не исторической обреченностью старого порядка, а злодейскими происками: еврейских, масонских и других более или менее таинственных интриганов и заговорщиков чужеродного происхождения. Представляется, однако, что и характер большевистской и советской идеологической доктрины первых послереволюционных времен служил причиной усиления национальных чувств среда представителей различных этнических групп, и в том числе среди русских.
^{-------------------------
1 См. анализ офицерства как военного ядра контрреволюции в работе В.Д. Поликарпова [Поликарпов 1990].}
257

        Тогдашняя трактовка интернационализма, основанная на его безусловной абсолютизации, исходящая из неминуемости всемирной революции в ближайшем будущем, игнорирование всякого национального чувства, тем более патриотического, - все это встречало особое сопротивление именно в офицерской среде. Оно-то и выражалось в конструировании эмоциональными приемами чудовищного врага в лице жидомасонства. Нельзя не отметить, что красный террор, убийство царской семьи, истребление казачества и т.п., действительно, не поддавались определению и характеристике с помощью общепринятых понятий. Традиционная доктрина российского либерализма представала в этом свете как образец бессилия.

       С начала 1920-х гг. триумфальное шествие по Германии начали доставленные туда русскими черносотенцами-эмигрантами (по-видимому, шталмейстером полковником Ф.В. Винбергом) «Протоколы сионских мудрецов», послужившие Гитлеру в качестве одного из важных источников при написании «Майн кампф». Существует мнение, что в приписанных сионским мудрецам идеях и принципах он увидел для себя не только источник литературного вдохновения, но и руководство к собственным действиям. Вера в то, что сила дает право, приверженность диктатуре и террору, ненависть к демократии и конституционализму - все эти черты гитлеризма У. Лакер определяет как возможные производные широкого распространения фальшивки.
 

        Первоначальной опорой эмигрировавших крайних правых оказались баварские политики и дельцы, а основной базой стал Мюнхен. Главным покровителем русских правых был Людендорф, а цель действий как с той, так и с другой стороны состояла в восстановлении русско-германского союза на антибольшевистской основе. Известный германский историк фашизма Конрад Гейден, едва ли не первым серьезно исследовавший его важнейшие черты, отмечал роль русской правой эмиграции в формировании внешнеполитической доктрины нарождавшегося германского национал-социализма. Вместе с другими русскими эмигрантами в 1919 г. в Мюнхене оказался рижский немец Альфред Розенберг, вскоре ставший одним из первых германских фашистов, активно действовавший в области формирования восточной политики гитлеризма. Через 10 дней после того как «Фелькишер беобахтер» стала собственностью национал-социалистической партии, в ней появилась написанная Розенбергом анонимная статья, которая послужила партии ее первой внешнеполитической программой. Статья содержала план войны с Советской Россией, которую якобы поддерживало западное еврейство.
 

         «Он - немец, по происхождению, но у него склад ума русского», утверждал К. Гейден. Под заголовком «Русские влияния» Гейден утверждал: «Планы Розенберга, принесенные им в подарок национал-социализму, это не немецкая внешняя политика, это внешняя политика русских белоэмигрантов. <...> Эта политика вообще становится понятной только в связи с тем кардинальным значением, которое она придает еврейскому вопросу. Было бы преувеличением назвать начинающуюся отныне внешнюю политику национал-социализма царистской. Но фактически ее духовные истоки находятся в царской России, в России черносотенцев и „Союза русского народа". Вынужденные эмигрировать из России и скитаться на чужбине, эти слои приносят в Среднюю и Западную Европу свои представления, свои мечты и свою ненависть. Мрачное, кровавое русское юдофобство пропитывает более благодушный немецкий антисемитизм. Уже Мережковский проповедует ненависть к большевистскому антихристу. У нас в Германии усердно читают так называемые „Протоколы сионских мудрецов".
258
 

Для антибольшевизма белой эмиграции старое русское юдофобство - самое подходящее оружие. Но теперь оно - совсем некстати - стало исходным пунктом германского национал-социализма в области его внешнеполитических идей. Можно как угодно подходить к еврейскому вопросу, исходя из немецких национальных предпосылок, но ясно одно, тот антисемитизм, в который балтийские немцы запрягли Гитлера и его друзей, во всяком случае не является немецким делом. Это - двойник Агасфера: вечный антисемит, скитающийся по миру за „вечным жидом"» (Гейден 1935: 37-38].
 

    Гейден, несомненно, преуменьшил размах и глубину германской антисемитской традиции, которая еще в 1880-х гг. оказала существенное влияние на развитие российского антисемитизма. Так что со стороны российского черносотенства вклад в формирование идеологии гитлеризма был как бы историческим ответом. Определяя размеры и значение этого вклада, Лакер писал:
 

        «Я придаю большее значение, чем другие авторы, русским (досоветским) влияниям, а также влиянию определенных кругов русской эмиграции на происхождение национал-социализма. Раньше я не был так уверен в том значении, которое имели „Протоколы сионских мудрецов" и их первые спонсоры в Германии. Однако свидетельства в пользу этого неопровержимы, и я уверен теперь, что русские источники национал-социализма не были до сих пор признаны просто потому, что они были недостаточно известны» |Laqueur 1965:11-12].

         Статьи в журнале «Двуглавый орел» Н.Е. Маркова 2-го, подписывавшегося «Гой», Н.Д. Тальберга и др., как и выходившая в Берлине в 1919-1920 гг. газета «Призыв», закрытая из-за причастности к Капповскому путчу, были постоянным и важным источником для Розенберга и другого гитлеровского эксперта по русским делам М.Э. Шейбнер-Рихтера, также прибалтийского немца, офицера германской армии. Ненависть к либералам, демократам, левым оказывалась на страницах этих изданий сильней антибольшевизма. После советско-польской войны появились и комплименты большевистской власти. Это отнюдь не встречало в эмигрантской среде всеобщего одобрения. «Я слышу отсюда частью недоуменные, частью злорадные знакомые возгласы: что это — апология большевизма? Правые большевики сняли маску и выступают в защиту левых?»- вопрошал автор, похваливший «уголовных преступников и рекордных мерзавцев», сумевших, однако, доказать, что «власть - это осуществленная воля, что власть самодовляюща и не нуждается ни в чьем одобрении».
 

        Казалось бы, во всех этих рассуждениях «правых большевиков» еще не было специальных признаков фашизма. Однако национал-большевизм (термин этот впервые был употреблен К. Радеком применительно к германской действительности и охотно подхвачен сменовеховцами как название собственного течения) отстоял от фашизма 1920-х гг. не так уж далеко. Н. Устрялов, лидер правого крыла сменовеховцев, видел корень зла в Февральской эволюции, а смысл (если не заслугу) Октябрьской - в «ниспровержении устоев формально-демократической государственности XIX в.». Выражая симпатию правому радикализму в Европе и Азии начала 1920-х гг., он иронизировал: «Зачем нам фашизм, раз у нас есть большевизм?».
259

        «Конечно, русский большевизм и итальянский фашизм - явления родственные, знамения некоей эпохи, - так излагает взгляды Устрялова исследователь национал-большевизма М. Агурский. - Они ненавидят друг друга „ненавистью братьев". И тот, и другой - вестники „цезаризма", звучащего где-то далеко, туманною „музыкой будущего". В этой музыке - мотивы и фашизма, и большевизма; она объемлет их в себе, „примиряет" их в категориях диалектики» [Агурский 1980: 93-94].
 

        Недаром кадетские критики сменовеховства увидели в нем «новый вариант старого самобытного отечественного черносотенства».
 

        Но для нас сейчас важнее другое, хотя и родственное этому обстоятельство. Именно в «Двуглавом орле» А.А.Якушев в статьях Ширинского-Шихматова усмотрел в 1921 г. созвучие своей теории «советско-монархического народничества». Эта теория стала в следующем году идейной платформой созданного ГПУ с Якушевым в качестве центральной фигуры пресловутого «Треста», который, по словам М. Агурского,
 

        «отличает от простой провокационной организации то, что он проповедовал в среде эмиграции соединение монархии и советов, куда должны были быть включены лучшие элементы советского режима». «Характерно, - пишет далее М. Агурский, - что переговоры на этой основе происходили у Якушева даже с Н. Марковым 2-м и великим князем Николаем Николаевичем» [Агурский 1980, 157].
 

         Такие же несложные глубокомысленно философические приемы, главным образом отрицание парламентаризма для России, помогли «Тресту» в установлении связей с евразийцами. Добавим к этому, что участником «Треста» под псевдонимом «Лысенко» стал и едва ли не главный автор «Двуглавого орла» упоминавшийся нами Н.Д. Тальберг [Войцеховский 1974: 187].
 

     Элементы несомненной национал-социалистической идеологии, появившиеся на страницах «Двуглавого орла», происходили из германских источников или, во всяком случае, были с ними связаны. 1 (14) октября 1921 г. в журнале была перепечатана из лейпцигского издания «Хаммер» статья «В России ключ к разрешению грядущего». В ней, помимо обычных рассуждений на иудо-масонскую тему, содержалась классификация всех политических сил России. Одна из рубрик, третья по счету, гласила:
 

         «Группа истинных Русских националистов. Отклоняя всякую диктатуру капитала, они стремятся к созданию свободного и чистого по своему племенному составу народа, возглавляемого богопоставленным монархом»¹.
 

         Заключения Гейдена относительно роли черносотенной эмиграции в формировании антисоветской внешней политики гитлеризма заслуживают тем большего внимания, что они были сделаны до Второй мировой войны. К ним следовало бы, однако, добавить, что исходившее из черносотенных эмигрантских кругов влияние на формирование гитлеровской внешней
-----------------------------

1 Двуглавый орел. 1921.1 (14) окг. 17-й вып. С. 10.
260

политики носило не только антисемитский, но и анстиславянскяй, русофобский характер. Дело здесь было в активной роли, которую играли в среде черносотенной российской эмиграции прибалтийские немцы. Едва ли не наиболее активным и воинственным из них был уже упоминавшийся Ф.В. Винберг.
 

       «В Берлине он приобретает с места большое влияние в русских монархических кругах, - писал осведомленный современник, - служит по своей национальности связующим звеном между ними и германскими монархистами. Книга, им изданная (речь идет о вышедшей в 1921 г. в Мюнхене книге «Крестный путь». — Р.Г.), полна тевтонского шовинизма: славяне в ней смешиваются с грязью - только это низшее племя и могло сделать такую мерзость, как русская революция» [Бобрищев-Пушкин 1925: 55].
 

         Его идеи выражались не только в книге «Крестный путь», но и на страницах «Призыва» и других изданий, а также в журнале «Луч света», выходившем с 1919 г. в Берлине, а затем в Мюнхене. В нем принимали участие активные деятели русского фашизма в Германии. Кроме Винберга, это были жившие с ним вместе сначала в Берлине, а после Капповского путча в Мюнхене П.Н. Шабельский-Борк (1983-1952) и С.В. Таборицкий (все трое по очереди были редакторами-издателями и главными авторами журнала), а также Г. Бостунич. Лакер сводит идеи Винберга к следующему:
 

        «I. Евреи — источник всего зла. Они должны быть истреблены. 2. Либералы и сторонники конституционной монархии несут ответственность за крушение России. Любая форма демократии и республиканского режима плоха. Необходима диктатура, потому что народ глуп и плох и ни в коем случае не заслуживает доверия. 3. Россия и Германия должны объединиться, чтобы сокрушить революцию. 4. Католическая и православная церкви должны объединиться против объединенной силы еврейско-масонских сект, ныне действующих в качестве нового интернационала» [Laqueur 1965: 115].
 

        В своей книге Винберг, который был лично знаком с императрицей Александрой Федоровной, порицал за неверность монархическому принципу не только генералов М.В. Алексеева, Н.В. Рузского и А.А. Брусилова, но и Пуришкевича [Винберг 1922: 181, 148, 91].
 

        Однако его традиционный монархизм уступил место несовместимому с ним ницшеанству и социал-дарвинизму. Рассуждения о том, что природа любит сильных, смелых, быстрых, не говорящих, а действующих и ненавидит слабость и демократические полумеры, совмещались у Винберга с критикой Николая II за идеализацию «мужика и вообще русского народа, который ни на что не годен и заслуживает наказания за измену своему царю» [Laqueur 1965: 11 б]. Он называл народ «антропоидным стадом». Американская исследовательница Дж. Бэрбэнк, рассматривающая взгляды Винберга как крайне правые среди порожденных в различных кругах российской интеллигенции революцией, отмечает, что он наделял русский народ всеми возможными пороками, рассматривая при этом Россию как первую жертву темных сил, угрожающих человечеству [Burbank 1986: 172-174].
261

        В вопросе о якобы погубивших Россию темных силах Винберг и его соратники шли едва ли не дальше всех. Так, Винберг издал и рекомендовал читателю как дающую «очень ясное представление о всем проклятом времени подготовки и развития дьявольского заговора против России и ее святого царя» книгу воспоминаний товарища обер-прокурора синода кн.Н.Д. Жевахова. В этой книге «проклятое время» начиналось в XVIII в. и обнимало собой все последующее.
 

       «Убийство императора Павла I и отравление императора Николая I, убийство императора Александра II и отравление императора Александра III - все это лишь этапы деятельности того „незримого правительства", в существование которого не все даже верят, до того искусно и глубоко запрятаны корни преступной работы этой шайки тайных агентов революции, - писал Жевахов. - Так называемая „эпоха великих реформ" была начальным пунктом планомерной активной деятельности незримого правительства в России. <...> Властная рука императора Александра III положила предел дальнейшему развитию преступной работы, и то, что не удалось сделать в царствование императора Александра III, то было решено закончить в царствование императора Николая II. Отсюда эта крайняя поспешность, эта стремительная, лихорадочная деятельность тайных агентов революции. <...> Ходынка, Японская война, революция 1905 г.. Государственная дума, война 1914 года и как предел достижений революция 1917 года, гибель России и династии - все это лишь осуществление давно намеченных этапов общей программы незримого правительства, далеко еще не исчерпанной и включающей в себя идею всемирной революции как способа ликвидации христианства» [Жевахов 1923: 303-304].
 

   Фантастичность исторических вымыслов Жевахова не требует комментирования.

        Именно у Винберга заимствовал Розенберг свои взгляды на еврейство. Согласно этим взглядам, еврейская религия аристократична, и евреи в течение многих сотен лет борются с нееврейской аристократией, используя для этого демократические, либеральные и социалистические доктрины. Именно таким способом, «смертельной инъекцией демократически-еврейского христианства», разрушили они Римскую империю. Сами же они иммунизированы против демократического вируса, сохраняя свойства своей расы с помощью наследования и селекции, между тем как неевреи только недавно поняли значение расы. Три четверти тех, кто считает себя христианами, уже пойманы в сети евреев и масонов, у которых в руках весь золотой запас мира и три четверти мировой прессы. Спасение арийских народов - в физическом уничтожении евреев.
 

         «Существуют два типа антисемитизма, - излагал Лакер взгляды Винберга, - „высший", заключающийся в провозглашении ограничительных законов, изгнании и других защитных мерах, и низший, предусматривающий полное уничтожение. Этот антисемитизм ужасен, но он эффективен, и последствия его благотворны. Он разрубает гордиев узел проблем уничтожением евреев, евреизированных и всего, что пахнет иудаизмом. Он идет снизу, из глубины народа (в Других отношениях презираемого Винбергом), но он дан ему Богом. Гнездо гадюк должно быть уничтожено, так, чтобы не осталось и следа» (Laqueur 1965:117].
262

      Рассматривая взгляды Винберга как «гостиницу на полпути между старой черной сотней и национал-социализмом», Лэкер отмечал, что они шли, разумеется, гораздо дальше воззрений традиционного русского консерватизма. Что же касается требования об уничтожении евреев, то Гитлер и Розенберг не решались выдвигать его в такой форме, по крайней мере в письменном виде. Но
в розенберговском «Мифе двадцатого века» появилась идея о том, что евреи должны быть не только изолированы, но уничтожены, вместе с винберговскими рассуждениями о христианстве как содержавшем яд демократии и являющемся предтечей большевизма. Тем не менее с идеологией формировавшегося национал-социализма взгляды Винберга в существенных чертах не совпадали. Его пренебрежительное отношение к народным массам не соответствовало гитлеровской линии на их использование. С другой стороны, настаивая на своем русском патриотизме - а прибалтийские дворяне проявляли в этом особенную неукоснительность - Винберг, сколько ни унижал русский народ, не мог полностью принять теорию о высших и низших расах.
 

       Среди русских гитлеровцев едва ли не первым был генерал В.В. Бискупский, принимавший некоторое участие в Капповском путче 1920 г. Людендорф и его окружение видели в Бискупском подходящего им лидера российской эмиграции, а он, в свою очередь, отметил в качестве сильного человека Гитлера и сблизился с ним. Одновременно Бискупский стал «премьер-министром» кобургского «правительства» в. кн. Кирилла Владимировича.
 

        Среди приближенных Бискупского были уже известные нам Шабельский-Борк, сын петербургской театральной антрепренерши и писательницы Е.А. Шабельской-Борк, уличенной в подделке векселей, затем деятельницы Союза русского народа, издававшей в 1913-1916 гг. на полицейские деньги газету «Свобода и порядок», и Таборицкий, прославившийся избиением в 1921 г. А.И. Гучкова. Шабельский-Борк и Таборицкий входили в созданную ими по образцу старой Черной сотни (Шабельский состоял в Союзе русского народа) российскую эмигрантскую террористическую организацию, главой которой печать называла Винберга. Организация эта была строго конспиративной и, по-видимому, связанной с германскими террористами, устраивавшими покушения на Эрцбертера, Шейдемана, Гардена, Ратенау, генерала фон Секта. В марте 1922 г. Шабельский-Борк и Таборицкий осуществили террористический акт на лекции П.Н. Милюкова в Берлине, устроенной в помощь голодающим Поволжья. Когда она была назначена в первый раз, Милюков не приехал. В белградском эмигрантском «Новом времени» было заявлено, что Милюков боится быть побитым, как это произошло с Гучковым. На повторно назначенной лекции в Берлинской филармонии появились Шабельский и Таборицкий, распевавшие русские патриотические песни. Затем раздались выстрелы. Это Шабельский стрелял в Милюкова. Милюков не пострадал, сбитый с ног присутствующими. Но Таборицкий смертельно ранил пытавшегося задержать Шабельского В.Д. Набокова. Оба они, осужденные (Шабельский на 14, а Таборицкий на 12 лет каторги), оказались на свободе до истечения этих сроков и стали участниками русского нацистского движения в Германии после прихода Гитлера к власти. Шабельский принимал участие в его
263

становлении и получал в 1933 г. ежемесячное жалованье в ведомстве Розенберга. Таборицкий сначала был признан германскими нацистскими лидерами «не заслуживающим личного доверия», и лишь в 1938 г. он стал помощником ген. Туркуля, руководителя пронацистской группы в русской эмиграции, а затем Бискупского, возглавившего в 1936 г. гитлеровское ведомство по делам русской эмиграции.
 

        Винберг, приезжавший в Берлин для подготовки убийства Милюкова, перед самым покушением вернулся в Мюнхен, чтобы иметь алиби [Williams 1972:209].

       По сведениям Лэкера, жена Кирилла Владимировича, претендента на российский престол, Виктория Федоровна продала часть своих драгоценностей, чтобы помочь молодому нацистскому движению. Она была в этом активнее своего мужа. Напомним, что до брака с Кириллом Владимировичем она была замужем за братом императрицы Александры Федоровны великим герцогом Гессенским Эрнстом Людвигом. Программа Кирилла Владимировича, опубликованная в 1922 г., позже, в 1935 г., оценивалась Бискупским в докладе Гиммлеру как во многом сходная с нацистской благодаря ее расистскому характеру. В ней содержались туманные пожелания относительно «советов без коммунизма» и обещания сохранить за крестьянами обрабатываемую ими землю. Главная забота кобургского кружка заключалась, однако, в том. чтобы преодолеть тенденцию к сотрудничеству с Советской Россией в германских правых кругах, которая в начале 1920-х гг. была весьма ощутима. Именно в этом свете следует рассматривать скупые сведения о «русско-германском соглашении 1923 г.», которое Бискупский заключил с Людендорфом. Все, что нам вслед за Лэкером об этом известно, содержится в записи рассказа Бискупского 8 сентября 1939 г., хранящейся в архивном фонде НСДАП. Людендорф играл видную роль в развивавшемся фашистском движении, а Бискупский при личной склонности к прожектерству был как-никак главой «правительства» Кирилла Владимировича, однако трудно сказать, каков был статус соглашения. Что же касается его содержания, то соглашение, по-видимому, включало в себя территориальный русско-германский передел в Европе. Во всяком случае Бискупский, 8 сентября 1939 г. говоря о только что заключенном советско- германском пакте, заявил, что он «не задевает старого соглашения, которое было основано на границах 1914 г.». Последний параграф «соглашения», по словам Бискупского, предусматривал создание «народной монархии». Лакер отмечает - и это действительно весьма знаменательно - что Бискупский настаивал на своем прежнем членстве в Союзе русского дарода и сотрудничестве с Дубровиным [Laqueur 1965: 109, 340]. Таким образом, ранний эскиз к пакту Молотов-Риббентроп появился еще в 1923 г. Гитлер, которому Розенберг и Шикенданц внушали, что Россия - слабая азиатская страна, контролируемая евреями, скептически относился к возможностям русских фашистских группировок, как, впрочем, и украинских. И о тех, и о других он еще в 1921 г. говорил Розенбергу, что «революции делаются людьми, находящимися в стране, а не за ее пределами». Тем не менее высокопоставленный деятель гитлеровского режима Шейбнер-Рихтер, поддерживавший связи с Высшим монархическим союзом, оказался вольно или невольно вовлеченным в уже упоминавшуюся операцию «Трест», в ходе которой эмигранты «клюнули» на установление связей с агентами ПТУ, изображавшими представителей якобы существовавшей в Советской России контрреволюционной организации.
264

          «В Германии циркулировали упорные слухи, - писал Лакер, - что в действительности Шейбнер-Рихтер имел прямой провод в Москву; командир Свободного корпуса капитан Эрхардт заявлял в 1923 г., что он может установить контакт с Советским правительством через Шейбнера-Рихтера» [Laqueur 1965: 121].

         В конце 1922 г. белградский эмигрантский журнал «Русское дело» сообщил о приезде в Мюнхен для переговоров с Шейбнер-Рихтером известного генерала М.С. Комиссарова, которого в эмиграции считали перешедшим на службу в ГПУ. Сообщение «Русского дела» было тогда же опровергнуто, однако, как установил в своих архивных разысканиях Лакер, ссылки на это прозвучали 12 лет спустя на переговорах Бискупского с Гитлером.
 

        Некоторые черты отношений между остатками старого черносотенства и гитлеризмом проявились в эмигрантской одиссее уже упоминавшегося Н.Е. Маркова 2-го. Он пользовался в предреволюционной России известностью особого рода. Его выступления в Ш-й и Г/-й Государственных думах, выдержанные, как правило, в черносотенно-антисемитском духе, нарочито грубое, а то и просто хулиганское поведение вызывали возмущение даже крайних консерваторов и воинствующих монархистов, видевших в этом вред своему делу. Один из них, К.И. Пасхалов, после того, как Марков в ноябре 1916 г. с трибуны IV-й Думы назвал ее председателя М.В. Родзянко мерзавцем, писал:

      «Никогда меня не поражало такое отчаяние, такое чувство, что все погибло, какое я испытал, прочтя о прискорбной выходке Н.Е. Маркова. <...> Н.Е., позволив себя увлечь личными чувствами, погубил не себя, а нас всех, исповедующих принцип самодержавия, верность историческому укладу России. Что же нам делать и что после этого ждет нас, правых? Ничего не придумаешь, никакого исхода - тревога, ужас и отчаяние. Прощай, русская Россия»¹.
 

      1920-1926 гг. Марков провел в Берлине. О его деятельности там уже говорилось. В 1921-1931 гг. он был председателем Высшего монархического совета. В 1921 г. играл важную роль на съезде в Карловцах, на котором выступал против представителя Московской патриархии в Западной Европе Евлогия, добивавшегося неучастия церкви в политической борьбе. Но «монархический активизм», по словам Евлогия, одержал верх, и это привело к усилению террора против церкви в Советской России.
 

        «Только злой дух, - считал Евлогий, - мог продиктовать „Обращение", принятое на Карловацком съезде» [Евлогий 1947:396-397].
 

        Трудно сказать, под влиянием каких именно причин в 1922 г. Марков начал менять германскую ориентацию на французскую и переехал в Париж.
---------------------------------

1 ГАРФ. Ф. 102. Перлюстрация. Оп. 265. Ед. хр. 1062. Л. 1286.
265

         В отличие от него твердые сторонники германской ориентации, из числа которых вышли русские гитлеровцы, остались в Германии. Маркову же после прихода Гитлера к власти предстояла дорога назад. Уже 30 марта / 11 апреля 1933 г. он писал своему жившему в США племяннику, который постоянно посылал деньги дяде и его семье в Париж:
 

        «По-настоящему надо мне переехать в Германию, где работа моя протекала бы в более благоприятной обстановке. <...> Я чувствую громадное удовлетворение тем, что наконец-то поставлено в государственном масштабе разрешение еврейского вопроса, притом правильно поставлено, так именно, как мы столько лет пропагандировали, начиная с 1903 года. Среди современных деятелей наци есть немало добрых моих знакомых из эпохи моей жизни 1920-25 годов в Берлине»¹.
 

        Казалось, в Германии, ставшей гитлеровской, дело шло благоприятным для Маркова образом.

       «Вопрос с переводом моих книг еще не пришел к окончательному решению, какового я жду с естественным нетерпением. Бог даст, скоро все устроится, ибо там жидовская власть упразднена и действуют обычные человеческие правила и взаимоотношения», — писал он 24 мая / 6 июня 1933 г. А 24 июля / 6 августа сообщал: «Переговоры с соседней страной у меня интенсивные; вот-вот закончатся по вопросу об издании моих книг на их языке; еще важнейшие - по общему вопросу идут вполне удовлетворительно».
 

        В событиях в Европе он хотел видеть торжество своих прежних идеалов, писал мемуары с целью, между прочим, «реабилитации „черносотенства"» (письмо от 2 октября 1934 г.).
 

       «Только слепому не видно, что человечество все более подпадает „черносотенным" (по старому выражению) настроениям. Идеи Союза русского народа и „Сионских протоколов" побеждают повсеместно. Даже во Франции, даже в Англии. Теперь это зовется иначе: где фашизмом, где расизмом, но дело не в названии, а в сути» - писал он 30 ноября/13 декабря 1933 г.
 

        Однако и по сути своей дело обстояло совсем не так, как хотелось бы Маркову: старое монархическое черносотенство и "фашизм далеко не во всем между собой совпадали. И в его письме от 27 января / 9 февраля 1934 г. отразилось не только это, но и тщетные надежды на то, что Россию ждет не фашизм, а возвращение к монархии.
 

        «События все ускоряют свой ход, и весьма вероятно, что мне придется переехать поближе к районам действия. <...> Здесь развивается фашистское движение и происходят волнения - весьма показательного характера. В сущности здесь начинается революция против наследников и наследства Великой революции 1789 г. По-видимому, в самом воздухе носятся микробы фашизма, и вот один народ за другим отбрасывают свои
------------------------------------

1 Здесь и далее цитаты из писем см.: Бумаги Н.Е.Маркова в Бахмeтьeвском архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке.
266

„великие демократии" и преклоняются перед „великими вождями". От того, что величие и тех и других весьма сомнительно, положение фактически не меняется. Вспоминается тут старая русская поговорка: „не по хорошему мил, а по милому хорош". Теперь „милы"вожди, а не демократии. За вождями несомненно придут монархи. Таков непреложный закон исторического цикла <-..> все эти диктатуры - одна за другой либо разовьются, либо сменятся наследственными монархиями».
 

         Разумеется, перспективы развития гитлеровского режима никак не давали оснований рассчитывать на превращение Германии в наследственную монархию, да и не в Германии было здесь дело, а в России. О российской же действительности у Маркова были причудливые представления. Он знал об ужасах коллективизации, но совершенно не представлял себе настроений населения, считая, что оно только и ждет освободителей с Запада. «Сверхдиктатура Джугашвили, Кагановича и Хаммера, зовущегося Молотовым» (на основании звучания партийного псевдонима Молотова в переводе на немецкий или латышский язык он был объявлен латышом), как ожидал Марков, тоже должна была смениться именно наследственной монархией. В победе большевизма он обвинял российские «народные верхи» дореволюционного времени с их «безмозглым, бездушным преклонением перед демократизмом, социализмом, капитализмом и прочим „измами"».

         «Никакие новые „измы", хотя бы и фашизм, не способны спасти Россию, - считал Марков. - Необходим мистический переворот в духовном настроении, необходимо воскрешение искренней почти младенческой веры в Бога и царя, помазанника Божия. В России такой переворот происходит, и все более вера в Бога и царя охватывает умы и души крестьянства и даже рабочих».
 

         Но иллюзии иллюзиями, а знаменательное признание непригодности для России фашистского пути требовало от Маркова, шедшего на службу гитлеризму, объяснения своего поведения интересами России.
 

       «События в Германии я рассматриваю как <...> благоприятные для русского дела, - говорилось в письме 5 июля 1934 г. - Хитлер (так писали фамилию фюрера русские эмигранты. - Р.Г.) поставлен теперь в необходимость опираться на национальную половину и усмирять социалистическую половину своего „национал-социализма". <...> Национализм не может уживаться вместе с социализмом: это огонь и вода. Как умный и хитрый вождь Хитлер воспользовался приманками социализме - для увлечения за собой толпы. Но теперь, когда надо править государством, а не потрясать воздух словесами, он осадил социалистов назад и далее все будет осаживать, а национал-монархисты будут все более укрепляться. То же самое было и в СССР- Увлек Ленин лозунгами - долой войну, долой смертную казнь, мир хижинам и т.п., а привел к бесконечной войне, массовым казням и гонениям всего крестьянства».
 

        Но уподоблять национал-социализм коммунизму - независимо от того, насколько это соответствовало действительности - Маркову не следовало перед переездом в Германию, где фашизм действовал под антибольшевистскими лозунгами. И он добавлял:«Разница между Лениным и Хитлером та, что идеал Ленина был безумен, а идеал Хитлера вполне осуществим». Но существовала
267

еще и военно-захватническая программа гитлеризма по отношению к России, основанная отнюдь не в меньшей степени, чем на антикоммунизме, на традиционных геополитических и расистских антиславянских и антирусских мотивах. Как должен был вести себя в этой ситуации русский патриот-державник, идущий на германскую службу? Он искал выхода в том, что Германия станет национально-монархической, и для России это будет не только не опасно, но благотворно («Для нас, русских, хорошо то, что национально-монархическая Германия не в силах будет осуществлять свои идеалы, если не поможет воссозданию сильной и единой России»). Но память о Первой мировой войне заставила Маркова сделать оговорку, подрывающую этот его расчет: «Другой вопрос, в какой мере полезно будет для России полное осуществление германского идеала».
 

        Приходилось, закрыв на это глаза, готовиться к идеологической поддержке будущего гитлеровского похода в Россию, возлагая все свои упования на егo успешность.
 

        «Смешны и жалки потуги европейских политико-мудрецов поймать сеткой для бабочек расправившего крылья орла. Мы должны готовиться к тяжелой операции и, увы! не можем и не должны мешать этой операции: без операции грозит ведь смерть от гнилостного заражения социалистическим интернационализмом. Пусть уж режут нас по живому мясу! Из сего иносказания ты усмотришь намеченную нами здесь линию поведения: не мешать операции», - писал он в апреле 1935 г

       Только междометие «увы» свидетельствовало о том, что участие в подготовке войны против России причиняло Маркову некоторое неудобство. Он утешал себя тем, что в СССР «только и ждут войны» и «прихода любого иностранного войска <...> как радости и счастья».
 

         «С национальными покорителями мы справимся в два счета - немного погодя», - бодро писал он 10 июня 1935 г. перед переездом в Германию и поступлением на фашистскую службу. А самый переезд сопроводил словами: «Надо спешить с освобождением России. Иначе жидовская власть истребит всех мыслящих по-русски» (9 июля 1935 г.).
 

       Антисемитская тема помогла ему и в преодолении разногласий с гитлеровской пропагандистской службой, возникших еще до переезда в Германию вокруг перевода на немецкий язык его книги «Война темных сил» (Раris, 1928). Он и сам признавался:
 

          «Стал я замечать, что на той моей книге появляется некая плесень. Книги ведь теперешние стареют скоро, и средний им век, пожалуй, не больше десяти лет» (8 февраля 1935г.).

268

        У фашистских издателей были, однако, совершенно определенные причины для недовольства книгой.
 

       «С немцами у меня произошел затор: стали вдруг указывать, что в книге моей слишком много „мистики", т.е. религиозного элемента, что надо-де изменить то и то, что дух времени влечет теперь прочь от христианства и т.п., - писал Марков 27 декабря 1934 / 9 января 1935 г. - Я им посоветовал лучше обратиться к советской литературе, где их антихристианская щепетильность не наткнется ни на веру, ни на Бога. Хотя они и нашли мой совет остроумным, но с изданием задерживаются. Как видно, задерживает цензура. Не знаю, как решится дело, но превращать антисемитизм в антихристианство я ни в каком роде не стану, хотя бы и пришлось подохнуть с голода».
 

       Речь шла не столько об издании книги, сколько о приглашении Маркова в русский отдел редакции германского фашистского органа «Мировая служба (Вельтдинст)». Длительные переговоры об этом завершились благополучно лишь летом 1935 г.
 

      «Камнем преткновения была религия, - говорилось об этом в его биографии, составленной в кругу последователей. - Национал-социалисты на религию сильно косились, он же отказывался идти против даже не православных. Пришли к соглашению, что русский отдел будет заниматься только антисемитской пропагандой»¹.
 

      Антисемитизм был для Маркова средством самоуспокоения в тех трагических обстоятельствах, в которых он оказался: убежденный в непригодности фашизма для России, он десять лет состоял на службе у гитлеровского режима, враждебность которого русскому народу в эти страшные годы стала так же очевидна и неотрицаема, как несостоятельность надежды на поражение Советской России в войне с фашистской Германией, которую питал русский черносотенец, ставший под знамена германского фашизма. Краха гитлеризма Марков не пережил, скончавшись в Висбадене 22 апреля 1945 г.
 

     Сотрудничество различных представителей русской эмиграции с гитлеровскими властями накануне и во время Второй мировой войны отнюдь не означало их приобщения к национал-социалистской партии. Едва ли не единственным исключением был Григорий Бостунич, в прошлом киевский присяжный поверенный, драматург, театральный деятель, читавший, по его словам, курс истории, догмы и архитектоники драмы, журналист. Печатался он также под именем Григорий Вильгельмович Шварц. Французский вариант этого имени - Грегуар ле-Нуар - являлся, по всей видимости, псевдонимом. Насколько можно судить по его незамысловатым театральным сочинениям- «драмолетам», как он их сам называл, непременно с клубничкой, до Первой мировой войны он не занимался политикой. Война застала его в Германии, но он вернулся в Россию и издал об этом книгу антигерманской направленности [Шварц 1915]. А затем написал «политический шарж в одном действии» под названием «В Гибельмании». В январе 1917г. эта пьеса была запрещена

----------------------
1 Ср. о конце карьеры Маркова: «В Германии имелась огромная отечественная антисемитская литература, и иностранцу трудно было пробиться с собственными писаниями. Поэтому на Маркова в Третьем рейхе почти не обратили внимания, и он провел остаток своей жизни, выступая с лекциями о русской эмиграции: разочаровывающий, хотя логический конец политической карьеры для того, кто метил на роль русского Бисмарка, а той нового Петра I» [Лакер 1991: 159].
269

цензурой, вероятно, ввиду чрезмерной гиперболизации отрицательных свойств ее персонажей (предыдущие две пьесы «Женщина или...» и «Наука любви» вызывали возражения с точки зрения нравственной). Как только совершилась Февральская революция, Бостунич объявил, что в его запрещенной пьесе «в непривлекательном виде выведен Вильгельм, первый друг Николая Готторпа», фигурирует Пуришкевич и т.д., и стал в позу жертвы «автократизма самодержавно-полицейского режима, как ржа разъедавшего весь организм великой России».
 

       «Слава богу, - писал он, — что мы пережили времена этого ужасного кошмара» [Бостунич 1917а].

        Как специалист в «науке любви», он выпустил невиданное даже по нормам бесцеремонного обращения с царской семьей в послефевральской печати «Обоснование психологической неизбежности» распутинщины, оклеветав с интимной стороны царя и царицу [Бостунич 19176].
 

       Все это не помешало ему стать одним из главных пропагандистов антисемитизма и антимасонства сначала в деникинской, а затем во врангелевской армии и, наконец, в эмиграции, где он издал книгу о русской революции как масонском деле. Как многие неудачники театральной сцены, он возмещал это уменьем влиять на власть имущих. Он стал другом Гиммлера, Гейдриха, Олендорфа и Карла Вольфа, достиг в СС звания штандартенфюрера. Начав, как и Н.Е. Марков, с литературной работы в субсидировавшемся Розенбергом антисемитском информационном агентстве «Вельтдинст», он затем стал ориентироваться на Гиммлера и выгадал, когда тот обошел Розенберга в борьбе за расположение Гитлера. Он оставался графоманом и с полным доверием переписывал тщательно им собранную многочисленную антисемитскую и антимасонскую литературу. Когда во время войны возник вопрос о присвоении ему профессорского звания, Олендорф, бывший в СС академистом, заявил, что метод Шварца-Бостунича не является действительно научным, ни один из германских университетов не изъявил готовности дать ему профессуру, и он стал почетным профессором в СС. В разгар войны Гиммлер запретил ему носить эсэсовскую форму, да еще предписал смягчить отношение к масонству.
 

        Тем не менее книгу Бостунича о масонстве ждала продолжающаяся до сих пор популярность как пособия для обличения жидомасонства. На протяжении последних нескольких десятилетий это обличение стало важным средством антисемитской пропаганды в нашей стране. В этой связи нельзя не напомнить об одном ставшем известным в 1990-х гг. эпизоде, относящемся к концу 1960-х гг., когда руководство КГБ СССР в лице Ю.В. Андропова и генерала Ф.Д. Бобково, стремясь ослабить влияние солженицынского «Августа 1914 г.», дало указание о том, чтобы в научный оборот под видом воспоминаний Н.В. Некрасова, товарища министра-председателя Временного правительства, расстрелянного в 1940 г., как свидетельство роли масонов в Февральской революции 1917г. были пущены его показания на следствии.
270

        Ю.В. Андропов и Ф.Д. Бобков не могли, разумеется, не знать, что продолжают традицию Департамента полиции в области изготовления и запуска фальшивок, что его чины В.Ф. Джунковский и М.С. Комиссаров, придя на советскую службу, занялись провокацией среди своих бывших соратников и единомышленников в эмиграции. История Г. Бостунича также должна была пользоваться у них известностью. Но заинтересованность Ю.В. Андропова в насаждении версии об исторической роли масонства была такова, что он, пользуясь своим влиянием председателя КГБ, добился изъятия из подготовленного к печати номера журнала «Вопросы истории КПСС» направленной против этой версии статьи.
 

        И в заключение вопрос: не является ли упразднение одной за другой национально-территориальных автономий в Российской Федерации исполнением упоминавшегося в начале статьи иногда даваемого в печати совета - использовать в современной государственной практике старые черносотенные программы? Речь идет об их совпадении с националистическими крайностями официальной монархической идеологии, к которым она в целом отнюдь не сводилась.
 

       Когда в 1905 г. при выработке закона о выборах в Государственную думу подверглись дискриминации в правах так называемые «бродячие инородцы», это не было актом, характерным для национальной политики царского правительства, дифференцированной и во многом отвечавшей велениям времени и действительности. Но как назвать решение, по которому через 100 лет после этого бывшие «бродячие инородцы», оставшиеся после распада СССР в составе Российской Федерации, теряют права автономии вместо совершенствования пользования этими правами и устранения трагических трудностей своего существования? Между тем другие национальности, также подпавшие тогда под определение «бродячих инородцев», но вышедшие из состава СССР (казахи, киргизы, туркмены), обрели государственную независимость ¹. Даваемые властями РФ обещания за отказ от автономии экономической помощи носят циничный характер, вредящий репутации нашего государства, как и вся кампания, несовместимая с национальным достоинством русского народа.
 

       Для судьбы российской государственности эти преобразования (приходилось уже слышать применительно к ним слово «аншлюс») не только бесполезны и бессмысленны, но и весьма опасны. Эта опасность усиливается безнравственной и политически несостоятельной чисто детской осторожностью, с которой ликвидированы только те национально-территориальные образования, население которых этому не сопротивлялось. Более действенный способ содействия росту, укреплению и милитаризации сепаратизма на Северном Кавказе и в Поволжье трудно придумать.
--------------------------------
1 Граф И.И. Толстой, министр народного просвещения в правительстве С.Ю. Витте, изложивший Николаю П перед принятием этого поста свои взгляды на национальную политику [Толстая, Ананьич 2001: 179-194], считал «руссификацию делом безумным по своей безнадежности», а автономизацию - непременным условием сохранения страны. «Конечно, в настоящее смутное время, - писал он в 1906 г., - трудно предвидеть, что станет с Россией, и невольно приходится опасаться, не расползется ли великая империя по всем швам; <...> но я пока вправе сделать предположение, что Россия сохранится как государство и что единство ее, хотя и с предоставлением, в неизвестных нам пока пределах, автономии отдельным областям или народностям, не будет нарушено» [Толстой 1997: 148, 149] Неприязненное чувство к И.И. Толстому испытывали и «неумеренно правые» (так называл черносотенцев ген. Глобачев), и русские фашисты в эмиграции.
271

      Негласно директивный характер кампании очевиден благодаря ее одновременному проведению в разных концах страны. Истинные ее цели плохо маскируются якобы существующей необходимостью укрупнения регионов. Кстати сказать, с точки зрения целостности государства оно опасно и помимо этнической стороны дела: достаточно напомнить о сибирском областничестве XIX в., Г.Н. Потанине и Н.М. Ядринцеве.
 

        Для судьбы автономий в странах СНГ Российская Федерация создает губительный прецедент. Там возникнут новые трудности для русскоязычных национальных меньшинств. А в пропагандистской борьбе против современной российской государственности для доказательства ее имперского характера появится новая тема.
 

Библиография

Агурский М. Идеология национал-большевизма. Paris, 1980.
Бобрищев-Пушкин А.В. Война без перчаток. Л., 1925.
Бостунич Григ. В Гибельмании. М., 1917а. Вместо предисловия.
Бостунич Григ. Отчего Распутин должен был появиться. Пг., 19176.
Бурцев В.Л. «Протоколы сионских мудрецов». Доказанный подлог. Paris, 1938.
Винберг Ф. Крестный путь. Ч. 1. Корни зла. 2 изд. Мюнхен, 1922.
Войцеховский С.Л. Трест: Воспоминания и документы. Канада, 1974.
Гейден Конрад. История германского фашизма. М.; Л., 1935.
Герасимов А.В. На лезвии с террористами. Paris, 1985.
Дневник Бориса Никольского (1905-1907) // Красный архив. 1934. 2 (63).
Жевахов Н.Д, Воспоминания. Мюнхен, 1923. Т. 1.
(Евлогий) Путь моей жизни. Воспоминания митрополита Евлогия, изложенные по его рассказам Т. Манухиной. Париж, 1947.
Из архива С.Ю. Витте. Воспоминания. Т. 1. Рассказы в стенографической записи. Т. 2. 2003.
Кризис самодержавия в России 1895—1917. Л., 1984.
Лакер Уолтер. Россия и Германия; Наставники Гитлера. Вашингтон, 1991.
Мосолов А. При дворе императора. Рига, б. д.
Назаревский Б. Бюрократия и интеллигенция. М., 1906.
Национальная правая прежде и теперь. Историко-социологические очерки. СПб., 1992. Ч.1.
Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 6.
Поликарпов В.Д Военная контрреволюция в России. 1905-1917. М., 1990.
Совет министров Российской империи. 1905-1906 гг. Л., 1990.
Союз русского народа. По материалам Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства 1917г.// Сост. А. Черновский. Ред. и вступ. ст. В. П. Викторова. М.; Л.,1929.
Толстая Л.И., Ананьич Б.В. И.И, Толстой - гофмейстер и правозащитник // На пути к революционным преобразованиям. Из истории России второй половины XIX - нач. XX вв.: Материалы конференции памяти В.С. Дякина. СПб.; Кишинев, 2001.
[Толстой, 1997] Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. М„ 1997.
Шварц Г.В. Из вражеского плена. Очерки спасшегося. История мытарств русского журналиста в Германии. Пг., 1915.
Burbank Jane. Intelligentsia and Revolution. 1917-1922. N.Y., 1986.
Laqueur W. Russia and Germany. A Century of Contact. L., 1965.
Williams R. C. Culture in Exile. Russian emigres in Germany. 1881-1941. Itaka and L., 1972.
272