|
На следующей странице:
Б.Г. Юдин.
От утопии к науке: конструирование человека
Леон Р. Касс
Нестареющие тела, счастливые души:
Биотехнологии в погоне за совершенством
Вызов познанию: Стратегии развития науки в современном мире. -
М.: Наука, 2004, с.282-308
Почти каждый из нас осознает, что мы
живем практически в начале золотого века биотехнологии. И по большей мере мы
должны этому очень радоваться. Мы многократно обязаны ей за излечение болезней,
продление жизни и облегчение страданий, как психических, так и телесных. Мы
должны быть глубоко признательны за эти дары человеческой изобретательности и
ума и за те усилия, которые прилагают ученые, врачи и предприниматели,
использующие эти дары для того, чтобы принести нам пользу. И, помня, что
современная биология только еще вступает в возраст возмужания, мы подозреваем,
что ей еще предстоит сорвать свой самый прекрасный и высокопробный плод.
И все же, несмотря на эти благодеяния,
настоящие и проектируемые, мы уже более чем достаточно видели того, что вызывает
у нас тревогу и беспокойство. Ибо мы осознали, что силы, высвобождаемые
биомедицинской наукой, могут быть использованы в нетерапевтических или низменных
целях и приводить в итоге как к легкомысленным и тревожным, так и наступательным
и разрушительным последствиям. Эти силы могут быть применены как инструменты
биотерроризма (например, генетически измененные бактерии, стойкие к
лекарственным воздействиям, или препараты, стирающие память); как агенты
социального контроля (например, медикаменты для усмирения хулиганов или
блокировки рождаемости у лиц, получающих государственное пособие); как средства,
предназначенные для улучшения или усовершенствования тел и умов как нас, так и
наших детей (например, развитые путем генетической инженерии сверхмускулы или
препараты, улучшающие память). Предвидя возможные угрозы для нашей безопасности,
свободы и даже для самой нашей человеческой природы, многие люди становятся все
более и более озабоченными тем, куда может завести нас биотехнология. Мы
беспокоимся не только о том, что с нами могут сделать другие, но и о том, что мы
можем сотворить с самими собой. Нас охватывает тревога при мысли, что нашему
обществу может быть причинен вред и что мы сами можем быть унижены тем, что
будут подорваны самые высокие и самые богатые возможности человеческой жизни.
Последняя и наиболее соблазнительная
из этих беспокоящих нас перспектив - использование сил биотехнологии в
стремлении к "совершенству", как телесному, так и умственному - это, быть может,
чаще всего забываемая тема в публичной и профессиональной биоэтике. Тем не
менее, как мне представляется, это - глубочайший источник общественного
беспокойства в отношении биотехнологии, проявляющегося в частности, в опасениях
по поводу "человека, играющего роль Бога" или Дивного Нового Мира, или "постчеловеческого
будущего". В ее рамках поднимаются наиболее весомые вопросы биоэтики,
затрагивающие цели и задачи всего биомедицинского предприятия, природу и смысл
человеческого процветания и внутреннюю угрозу дегуманизации (или обещание
сверхгуманизации). Она заставляет обратить внимание на вопросы, что значит быть
человеческим существом и действовать как человеческое существо. И она выводит
нас за пределы нашего часто единственного фокуса внимания на "жизненных
вопросах" абортов или разрушения зародыша, какими бы важными они ни были, чтобы
поразмышлять, что является поистине новым и что причиняет беспокойство в
биотехнологической революции: не старая грубая сила убивать существо,
сотворенное по образу божьему, а новая, базирующаяся на науке, возможность
переделать его в соответствии со своими собственными фантазиями.
283
Это, конечно, очень трудная тема, и
она не столь очевидно вписывается в текущие дискуссии по публичной политике. По
сравнению с другими современными проблемами биоэтики вопросы, связанные с
биотехнологическим "улучшением", кажутся абстрактными, отдаленными, слишком
философскими, неуместными в политической или иной деятельности. Те тревоги,
которые они вызывают, также запутанны и находятся лишь в зачаточном состоянии,
их трудно сформулировать в общем виде, особенно потому, что возможности,
открываемые различными технологиями, порождают различные этические и социальные
вопросы. И наконец, докучать себя рассмотрением этой полуфутуристической
перспективы кажется даже для меня неестественным делом и снисхождением к своим
изощренным потребностям рефлексии, принимая во внимание, что миллионы людей
ежегодно умирают от малярии, СПИДа и недоедания, из-за недостатка (отчасти)
более существенных биотехнологий и что многим из наших соотечественников в
Америке не хватает базовой медицинской помощи. И все же этот решительный рывок к
биоинженерному совершенствованию поражает меня как волна будущего, волна,
которая незаметно подкрадется к нам еще до того, как мы узнаем о ней, и, если мы
не будем осторожными, сметет нас и потянет нас за собой. Ибо мы уже наблюдаем,
что наши недавние победы в области охраны здоровья и стимулирования
долгожительства принесли не удовлетворение, а скорее усиливающийся аппетит
достигать все большего. И исходя из текущих тенденций медикализации психиатрии и
исследований сознания, становится ясным, что ожидаемые новые открытия в
понимании функционирования психики и биологической основы поведения существенно
увеличат наши возможности, и появятся возможности и соблазн изменять и улучшать
психику и поведение. Решения, которые мы принимаем сегодня - например, как
относиться к клонированию человека, к выбору пола или к генетической селекции
эмбрионов, или обеспечивать себе покой, прописывая психотропные транквилизаторы
трехлетним детям, или насколько энергично нужно форсировать проведение
исследований о биологии старения, - сформируют мир будущего для людей, которые
унаследуют, а не выберут жизнь во всех ее, в том числе и утопических,
устремлениях. Именно нам пора начинать размышлять над этими вопросами.
Чудеса биотехнологии
О каких именно силах я веду
здесь речь? Какие технологии дают возможность их раскрывать и развивать? Каким
целям они скорее всего послужат? Как скоро мы будем располагать ими? Это - силы,
которые влияют на способности и действия человеческого тела, силы, которые
влияют на способности и деятельность сознания или души, и силы, которые влияют
на формирование жизненного цикла человека, в обеих его крайних точках и в
промежутке между ними. Мы уже имеем возможности предотвращать плодовитость или
способствовать ей; инициировать жизнь в лаборатории;
284
скринировать гены, как у взрослых людей, так и у эмбрионов; отбирать (или
отвергать) зарождающуюся жизнь на основе генетических критериев; вводить новые
гены в различные части взрослого тела, а в скором времени также и в гаметы и
эмбрионы; усиливать мышечную активность и выносливость; заменять части тела
естественными или механическими органами, а вскоре, возможно, и опутывать себя
проводами, используя компьютерные чипы, имплантированные в тело и мозг; изменять
память, настроение, внимание, применяя психоактивные препараты; продлевать не
только среднюю, но и максимальную ожидаемую продолжительность жизни. Доступность
некоторых из этих возможностей была продемонстрирована только на животных, но
другие уже реализуются и у людей.
Стоит подчеркнуть, что эти силы до сих пор
развивались не для производства совершенных или постчеловеческих существ. Они
получили развитие главным образом с целью предотвращения и лечения болезней и
восстановления утраченных вследствие инвалидности способностей. Даже
экстравагантная перспектива взаимодействия машины с мозгом и имплантированных
нанотехнологических устройств начинается с терапевтических усилий, направленных
на то, чтобы позволить слепому видеть и глухому слышать. И все же возможности
"двойного применения" многих из этих сил, поощряемого неискоренимым стремлением
человека к "усовершенствованию" и коммерческими интересами, усматривающими
рыночные перспективы их нетерапевтического применения, означают, что не стоит
давать себя убаюкать тем обстоятельством, что создатели этих сил не были
поклонниками Дивного Нового Мира. Войдя в наш мир, новые средства и силы могут
порождать желания, которые доселе никогда не существовали, а события часто
развиваются в таких направлениях, которых никто и не предполагал.
Итак, каким образом нам следует
организовывать наши размышления? Следует сопротивляться искушению начать с новых
технических средств или даже с тех возможностей вмешательства, которые они
открывают. Встать на такой путь - значит рисковать упустить из виду важность и
значимость этих возможностей для человека. Лучше начать с вероятных целей, на
достижение которых направлены эти силы и средства, а именно: нестареющие тела,
счастливые души, лучшие дети, более миролюбивое и кооперативное общество.
Оставляя в стороне погоню за оптимальными детьми или лучшими гражданами, я
сосредоточу внимание на сугубо личностных целях самоусовершенствования -
усилиях, предпринимаемых для того, чтобы сохранить или увеличить
жизнеспособность тела и сделать более счастливой душу. Эти цели, судя по всему,
наименее спорны, в наибольшей мере соответствуют целям современной медицины и
психиатрии (лучшее здоровье,
285
душевный покой) и наиболее привлекательны для большинства потенциальных
потребителей - возможно, для большинства из нас. Может быть, стоит напомнить,
что именно эти цели, лежащие теперь в сфере возможного, вдохновляли великих
основателей современной науки: безупречные здоровые тела, бесконфликтные и
удовлетворенные души, свобода от возрастных разрушений, быть может,
безграничная.
Что касается "нестареющих тел",
мы можем заменять изношенные части, мы можем усовершенствовать нормально
функционирующие и здоровые части и, в более радикальном плане, мы можем
попытаться замедлить или остановить весь процесс биологического старения. Что
касается первой биотехнологической возможности, мы должны иметь в виду
трансплантацию органов и перспективы регенеративной медицины, позволяющей
заменять разрушенные ткани новыми, полученными из стволовых клеток. Что касается
второй возможности, мы должны рассмотреть точные генетические модификации мышц,
производимые путем единичной инъекции гена фактора роста, в результате чего
видоизмененные мышцы остаются целостными, сильными и свободными от возрастного
истощения (это уже делается при создании сильных мышей и суперкрыс, а вскоре
подобная практика станет реальностью при лечении мышечной дистрофии и слабости
мышц в пожилом возрасте, но она же представляет интерес и для футбольных
тренеров, и для тех масс людей, которые каждый день тратят по два часа,
накачивая мышцы и формируя свою фигуру). И, что касается последней возможности,
мы должны иметь в виду недавние открытия в генетике старения, которые показали,
как в результате изменения единичного гена может быть увеличена в два или три
раза максимальная продолжительность жизни у червей и мух, а теперь известно, что
такой ген имеется и у млекопитающих.
Что касается погони за "счастливыми
душами", мы можем устранять психические недомогания, мы можем вызывать состояния
временной эйфории, и мы можем обеспечивать более устойчивые состояния хорошего
настроения, оптимизма и удовлетворения. Уже имеются препараты, которые, если
вовремя прописать их в период формирования памяти, заметно притупляют
болезненное эмоциональное содержание вновь формирующихся воспоминаний о
травмирующих человека событиях (так называемый притупитель памяти, средство,
которое позволит предотвращать посттравматический синдром). Существуют простые
препараты, вызывающие эйфорию, такие как экстази, предшественники "сомы" Хаксли,
широко употребляемые ныне в студенческих кампусах; и, наконец, такие
сильнодействующие, но, видимо, безопасные, антидепрессанты и тонизирующие
средства, как прозак, способные в корне изменить видение мира у некоторых людей.
286
Проблема терминологии
Для моральной оценки
очень важно точное описание. Нужно пытаться называть вещи своими именами. Не
следует загромождать мышление, принимая туманные понятия. И не следует пытаться
решить моральный вопрос терминологическим жонглированием - именно таким путем
некоторые ученые пытаются сегодня обеспечить поддержку
клонированию-для-биомедицинского-исследования, отрицая, что клонирование
эмбриона есть клонирование или что исходный продукт есть эмбрион. В этой области
вопрос терминологии особенно важен, но вместе с тем и сложен. И я признаюсь с
самого начала, что у меня нет простого решения, хотя я уже и пытался найти его:
я не вижу ясного способа, каким можно было бы обсуждать эту тему, используя
простые, беспроблемные разграничения.
Среди тех немногих, кто обращался к
этой проблеме, большинство подходило к ней, проводя разграничение между
"терапией" и "улучшением": "терапия" - это лечение индивидов с определенными
болезнями или инвалидностями; "улучшение" - направленное использование
биотехнических средств для изменения путем прямого вмешательства не болезненных
процессов, а "нормальной" работы человеческого тела и души (с помощью ли
медикаментов, генетической инженерии или механических/компьютерных имплантатов в
тело и мозг). Те, кто ввел это разграничение, надеялись тем самым провести
различие между приемлемыми и сомнительными или неприемлемыми применениями
биомедицинской технологии: терапия всегда безупречна в этическом плане,
улучшение, по крайней мере prima facie*, этически подозрительно. Генная терапия
для муковисцидоза или прозак, применяемый при психической депрессии, - это
замечательно, а введение генов для усиления интеллекта или стероидов для
участников Олимпийских игр - нет. Медики и страховые компании, между прочим, в
настоящее время принимают это разграничение, оплачивая лечение болезни, а не
"улучшения".
Но это разграничение, хотя оно и
полезно для того, чтобы привлечь внимание к проблеме, неадекватно для этического
анализа. Улучшение, даже взятое в качестве термина, в высшей степени
проблематично. Означает ли оно "больше" или "лучше", а если "лучше", то в
соответствии с какими стандартами? Могут ли как улучшение памяти, так и ее
выборочное стирание быть "улучшением"? И если "улучшение" определяется в
противоположность "терапии", то мы сталкиваемся с дальнейшими трудностями в
определении "здорового" и "поврежденного", "нормального" и "аномального" (а
стало быть, "сверхнормального"), особенно в области "поведенческих" или
"психических" функций и действий. "Умственное здоровье" нелегко отличить от
"психического
-----------------------
* На первый взгляд (лат.) - Примеч. пер.
287
благополучия" или, в сущности, от удовлетворения или счастья. А психиатрические
диагнозы - "дистимия", "гиперактивность", "оппозиционное расстройство" и все
последующие ярлыки, от которых вздрогнул бы Оруэлл и которыми гордилась бы
советская психиатрия - особенно туманны. Более того, при оценке качеств человека
(таких как рост или IQ - коэффициент интеллекта), которые характеризуются
"нормальным" распределением, служит ли средняя величина также и нормой или же
саму норму следует подвергать изменению? Является ли терапией назначение гормона
роста генетически урожденному карлику, а не просто человеку очень низкого роста,
который несчастен от того, что он такой низкий? И если низкорослый подтянется до
среднего уровня, то среднерослый, став теперь низким, получит основания
потребовать инъекций гормона роста. Бесполезные дискуссии о том, является или
нет нечто "улучшением", препятствуют постановке правильного вопроса: каковы
хорошие и плохие пути использования возможностей биотехнологии? Что делает то
или иное их применение "хорошим" или даже просто "приемлемым"? Из того факта,
что лекарственное средство принимается только для того, чтобы удовлетворить
чье-либо желание, не следует, что его применение предосудительно. И напротив,
некоторые вмешательства, имеющие целью восстановить то, что представляется
естественным функционированием целостного организма - например, позволить
женщинам, у которых завершился климактерический период, вынашивать детей или
шестидесятилетним мужчинам продолжать играть в профессиональный хоккей - могут
оказаться сомнительным использованием возможностей биотехнологии. Предназначение
человека и моральная оценка вряд ли определяются с помощью термина "улучшение" в
большей мере, чем природой самого технологического вмешательства.
Последнее замечание указывает на
самую глубокую причину того, почему разграничение врачевания и улучшения имеет
ограниченную этическую или практическую ценность. Ибо то целое человеческого
организма, к исцелению которого стремится биомедицинская терапия, по своей
природе конечно и хрупко, независимо от того, применяется к нему медицина или
нет. Здоровое тело приходит в упадок, и его части истощаются. Здравый ум
замедляется в своей работе и испытывает проблемы с вспоминанием вещей.
Устремления души выходят за пределы всего, чего можно достичь даже при здоровом
теле, и ее изнуряет фрустрация. Но и у самых приспособленных быстро поддающееся
утомлению и ограниченное в своих возможностях тело лишь в редких случаях
безукоризненно доводит до конца осуществление даже заурядных желаний души. Более
того, существует широкая вариация природных дарований, которыми каждый из нас
наделен: некоторые рождены с совершенным слухом, другие от рождения глухи к
различиям тонов; у одних память схватывает все на лету, другие сразу же забывают
то, чему они только что научились.
288
С желаниями и темпераментами дело обстоит совершенно так же как с талантами:
некоторые страстно желают бессмертной славы, а другие - всего лишь
комфортабельного существования в целости и сохранности. Некоторые из нас
сангвиники, другие флегматики, а иные желчны или меланхоличны. Когда Природа
раздает свои карты, некоторые получают их только из-под низа колоды. И напротив,
часто именно наиболее одаренные и амбициозные больше всех негодуют о пределах
своих возможностей: Ахилл был одержим желанием разрушать все, что его окружало,
и не мог стерпеть того, что только пята отделяла его от бессмертия.
Вследствие своих слабостей
человеческие существа всегда мечтали преодолеть ограничения тела и души, в
частности телесный распад, психические страдания и крушение своих устремлений.
Мечты о человеческом совершенстве - и ужасные последствия погони за ним - были
темами греческих трагедий, а также, между прочим, и "родинки" - той случившейся
в Хотороне истории, с которой начал свою работу Совет по биоэтике при Президенте
США. Вплоть до настоящего времени эти мечты оставались чистыми фантазиями, и те,
кто стремился воплотить их в жизнь, терпели крах. Но громадные успехи на
протяжении прошлого столетия во всех областях технологии - и особенно в медицине
- оживили древние мечты о человеческом совершенстве. Подобно Ахиллу, большинство
лиц, пользующихся благами современной медицины, становятся все менее
удовлетворенными и более обеспокоенными, и мы смотрим на остающиеся для нас
ограничения со все меньшим хладнокровием - вплоть до того, что мечты об
освобождении от них могут превратиться в моральные императивы. Вот почему
благодаря биомедицинской технологии люди будут испытывать все более сильное
искушение осуществить эти мечты, по крайней мере до некоторой степени:
нестареющие и вечно сильные тела, счастливые (или, по меньшей мере, не
несчастные) души и блестящие человеческие достижения (с меньшими усилиями или
без тяжкого труда).
Почему кто-то должен беспокоиться об
этих перспективах? Что может быть не так с прилагаемыми усилиями
усовершенствовать человеческую природу, попытаться с помощью биомедицинской
технологии добиться нестареющих тел и счастливых душ? Уже выдвинут целый ряд
доводов, но при более пристальном их рассмотрении оказывается, что они не
затрагивают сути дела.
289
ТРИ ОЧЕВИДНЫХ ВОЗРАЖЕНИЯ
Не удивительно, что возражения, обычно
выдвигаемые против использования биомедицинских технологий, "выходящих за
пределы терапии", отражают доминирующие ценности современной Америки: здоровье,
равенство и свободу. В культуре, одержимой вопросами охраны здоровья, первая
причина беспокойства о новом биологическом вмешательстве - это безопасность,
что, конечно, всецело относится к рассматриваемой проблеме. Атлеты, принимающие
стероиды, впоследствии будут страдать от преждевременных болезней сердца.
Студенты колледжей, употребляющие экстази, повреждают допаминные рецепторы в
базальных ганглиях и будут страдать от ранних проявлений болезни Паркинсона.
Говоря в более общем плане, ни один биологически активный препарат, используемый
в целях самосовершенствования, не будет полностью безопасным. И это вполне
согласуется с консервативным медицинским настроем: что-либо достаточно мощное,
чтобы усилить систему А, скорее всего, будет достаточно мощным и для того, чтобы
нанести вред системе В, ибо тело есть высокосложное и вместе с тем
интегрированное целое, в котором любое вмешательство несет тот или иной риск.
Однако многое хорошее в жизни бывает связано с риском, и свободные люди, если
они надлежащим образом информированы, могут выбирать, идти ли на него, если они
достаточно озабочены тем, что можно при этом выиграть. И если оказывается, что
вмешательства чрезвычайно опасны, многие люди станут (раньше или позже) избегать
их, и Управление по контролю над продуктами и лекарствами или гражданская
ответственность существенно ограничат того, кому позволено их поставлять. И,
разумеется, имеет смысл - и это является уже вопросом этики - не подвергать
риску базисные показатели здоровья, пытаясь добиться "лучшего, чем просто
хорошее". И все же, если вмешательства эффективны и действительно весьма
желанны, то люди могут свободно пойти, если сочтут приемлемым, даже на
существенный риск последующих телесных повреждений. Тем не менее в конечном
итоге самые серьезные проблемы касаются не безопасности; как, например, в случае
клонирования детей, реальные вопросы касаются того, что думать о возможностях
совершенства, допуская, что они могут быть безопасными в применении. И этический
вопрос о недопущении риска и телесных повреждений не зависит от того, нацелены
ли рискованные вмешательства на лечение болезни или на нечто, выходящее за
пределы этого.
Второе очевидное возражение против
использования средств персонального улучшения в особенности относится к
участникам конкурентной деятельности. Оно состоит в том, что они дают тем, кто
их использует, несправедливое преимущество: допинг или стероиды у спортсменов,
стимулирующие препараты, принимаемые студентами перед экзаменами, и т.д. Однако
даже если бы каждый из них имел равные возможности доступа к имплантантам в
мозг, генетическому улучшению силы мышц или к препаратам, стимулирующим
умственную активность, все равно оставалась бы почва для более глубокого
беспокойства. Отнюдь не все сферы жизни конкурентны: для
290
меня бы имело значение, если бы она признавалась мне в любви только потому, что
у нее высокое содержание "эротогенина", нового стимулятора мозга, который
великолепно имитирует чувство влюбленности. И когда я иду на семинар, для меня
имеет значение, что люди, с которыми я беседую, не потеряли здравый рассудок под
воздействием психоделических средств.
Вопрос о распределенной справедливости
гораздо труднее оставить в стороне, чем вопрос о несправедливости, особенно если
систематически обнаруживаются неравенства между теми, кто будет и кто не будет
иметь доступ к средствам биотехнологического "усовершенствования". Этот случай
может стать для нас еще более существенным, если мы примем во внимание затраты
денег и энергии на такие тонкости, как неправильное распределение ограниченных
ресурсов в мире, где остаются неудовлетворенными базисные потребности в охране
здоровья миллионов. Как вопрос публичной политики, он заслуживает серьезного
рассмотрения. Но, повторю это снова, неравенство в доступе не устраняет нашего
беспокойства по существу самого вопроса. И в дискуссиях об опасностях
дегуманизации выглядит по меньшей мере парадоксальным разговор, скажем, о
евгеническом выборе, когда люди переживают по поводу того, что бедным будет
отказано в равном доступе к опасности: "Пища заражена, но почему так мала моя
порция?" Верно, что действие романа Олдоса Хаксли "О дивный новый мир"*
разворачивается в отвратительной и непроницаемо жесткой классовой системе, но
хотели бы вы жить в таком мире, если бы у вас был шанс оказаться в ней среди
альфа (привилегированной касты)? Даже элита может быть дегуманизирована, и даже
элитарный класс способен дегуманизировать себя. Главный вопрос - не равенство
доступа, а станет ли благом или злом то, что предлагается.
Третье возражение, фокусирующееся
вокруг вопросов о свободе и принуждении, как открытом, так и неявном, подходит
ближе к сути. Оно особенно касается случаев, когда одни люди используют
биотехнологические возможности по отношению к другим. Целью может быть
установление социального контроля - скажем, для усмирения учеников в классе,
состоящем из томов сойеров, - или перспектива улучшения этих других - скажем,
путем генетического выбора пола либо сексуальной ориентации будущего ребенка.
Эта проблема, конечно, усугубляется при тиранических режимах. Но, кроме того,
есть и опасность деспотизма в семьях, когда родители навязывают свою волю детям,
без должного учета реальных нужд ребенка и уважения его независимости. Даже
частичный контроль над генотипом - скажем, если
----------------------------------
* Олдос Хаксли (1894-1963) - английский писатель. Его роман-антиутопия "О дивный
новый мир" - сатира на стандартизованный тоталитарным государством образ жизни.
Мечта человека о Прекрасном будущем - о Дивном Новом Мире, - в котором человек
достиг телесного и духовного совершенства, обыгрывается Кассом в данной статье.
291
привести относительно невинный пример, когда родители-музыканты отбирают ребенка
с генами, определяющими абсолютный слух, - был бы дополнительным инструментом к
набору существующих социальных средств родительского контроля с присущим ему
риском деспотизма. Это действительно один из главных аргументов против
клонирования человека: опасность генетического деспотизма данного поколения над
следующим.
Существуют также более
изощренные ограничения свободы, скажем, через давление со стороны окружающих.
То, что разрешено и широко используется, может стать обязательным. Если
большинству детей дают средства, усиливающие память, или стимуляторы, а вы не
можете обеспечить ими вашего ребенка, то это будет рассматриваться как форма
пренебрежения его интересами. Если все линейные защитники принимают стероиды, то
вы рискуете получить увечье, выходя против них химически чистым. Подобно
косметической хирургии или грудным имплантантам, технологии улучшения в будущем,
судя по всему, будут применяться с рабской приверженностью социально
определяемым и просто модным понятиям "превосходства" или совершенства, весьма
вероятно поверхностным и почти наверняка конформистским образом.
Этот особый тип ограничения свободы -
обозначим его как проблему конформизма или гомогенизации - на самом деле весьма
серьезен. У нас есть достаточные основания беспокоиться, что выбираемые нами
самими способы нетерапевтического использования новых возможностей, особенно
если они получат широкое распространение, будут служить самым обычным
человеческим желаниям. Тем самым мы будем идти в направлении все большей
гомогенизации человеческого общества - быть может, поднимая нижний уровень, но
при этом существенно снижая потолок человеческих возможностей и сокращая
вероятность проявления подлинной свободы, индивидуальности и величия. (Еще
Токвиль выражал беспокойство по поводу уравнительных эффектов демократии,
которые теперь намного усилились из-за открывшихся возможностей биотехнологии
укоренять их и, вероятно, необратимо.) Безусловно, такая гомогенизация - это
наиболее важный для всего общества источник беспокойства, если рассмотреть
совокупные эффекты вероятных актов
индивидуального выбора биотехнологического "самоусовершенствования", каждый из
которых в отдельности вполне можно защитить или по крайней мере он не будет
вызывать возражений.
Например, было бы трудно
возразить против того, что человек выбирает технологию продления жизни, которая
сулит ему дополнительно три здоровых десятилетия, или против средств, улучшающих
настроение и жизненный тонус, которые делают индивида более жизнерадостным и
менее озабоченным проблемами окружающего мира. И все же совокупные социальные
результаты таких актов выбора, широко распространенных, вполне возможно,
приведут к
292
трагедии простонародья, когда подлинные радости, которых ищут люди, будут
сведены на нет из-за того, что они станут доступными всем. (Я буду говорить об
этом позже в связи с такой целью, как рост продолжительности жизни при
нестареющих телах.) Хаксли в романе "О дивный новый мир" настойчиво
предупреждает, что средства биотехнологии, используемые для достижения такого
удовлетворения, которое соответствует демократическим вкусам, ставят под угрозу
саму природу человеческих устремлений и обесценивают человеческое совершенство.
Может быть, лучшее, на что придется рассчитывать - это на сохранение зон
различия (как на отдаленных островах в Дивном Новом Мире), когда желание
добиться высоких достижений не будет полностью подавлено культурой "последнего
человека".
Но, подчеркну еще раз, как ни важна
эта социальная и политическая проблема, остается еще вопрос, стоящий перед
индивидами. Можем ли мы что-нибудь сказать в оправдание нашего беспокойства об
индивидуальном применении полученных благодаря генетической инженерии средств,
улучшающих выполнение тех или иных действий, или препаратов, улучшающих
настроение? Ведь даже при таком применении этих технологий
"самоусовершенствования", которое безопасно, равнодоступно, исключает
принуждение и какую-либо экстравагантность, возникают этические вопросы,
касающиеся самой сути дела. Наше беспокойство должно как-то соотноситься с сутью
самой этой деятельности, т.е. использования технологических средств воздействия
на человеческое тело и сознание не ради борьбы с болезнью, а ради изменения и
(как предполагается) улучшения их нормальной работы. Почему, вообще говоря, нас
тревожит добровольное самостоятельное применение таких средств, которые призваны
изменять наши тела или наше сознание? Что вызывает беспокойство в наших попытках
улучшить природу человека или даже наш собственный экземпляр ее?
Это беспокойство трудно выразить в
словах. Мы находимся в такой области, где наше исходное отвращение едва ли можно
перевести на язык здравых моральных доводов. Возможно, нас отталкивает идея
медикаментов, которые стирают память или изменяют личность; либо таких
вмешательств, которые позволят семидесятилетним вынашивать детей или
профессионально заниматься спортом; либо, если воспользоваться более
разнузданными образами, механических имплантантов, которые позволят мужчинам
кормить грудью младенцев, или таких соединений компьютера с телом, которые дадут
нам возможность загружать оксфордский словарь английского языка. Но стоит ли за
этим отвращением мудрость? Если говорить об отдельном человеке, взятом в
определенный момент времени, то при соблюдении некоторых соответствующим образом
подобранных условий и ограничений будет трудно сказать, что плохого в любом
биотехнологическом вмешательстве, которое может обеспечить нас (более)
нестареющими телами или более счастливы-
293
ми душами. Если и есть что-то способное вызвать возражения против такого рода
действий на уровне индивидов, то, видимо, это как-то касается того, что мы
считаем естественным или достойным человека либо такой установки, которая
должным образом учитывает то, что естественно и достойно человека.
Я подойду к этому вопросу с трех сторон: с точки
зрения доброкачественности целей, приемлемости средств и смысла всеобъемлющей
установки на господство над своей собственной природой, управление ею и даже ее
преобразование. В центре дискуссий будут такие человеческие качества, как
умеренность и скромность в отношении того, что мы знаем о себе и что мы можем
сделать с собой; значение старения и цикла человеческой жизни; природа
человеческой деятельности и человеческого процветания и важность того, чтобы при
осуществлении деятельности и в стремлении к процветанию использовались
приемлемые средства. Моя цель здесь состоит только в том, чтобы поставить эти
вопросы, начиная с вопроса о должной установке.
УСТАНОВКА НА ГОСПОДСТВО
Обычная реакция человека с
улицы на эти перспективы - недовольство тем, что "человек играет роль Бога".
Образованный муж, который знает греческие трагедии, сетует скорее на высокомерие
(hubris). Иногда это обвинение имеет в виду ограниченную спесивую
самонадеянность, выражающуюся в попытках изменить то, что предопределено Богом
или создано природой, либо то, с чем, по тем или иным причинам, не стоит играть.
Иногда это обвинение имеет в виду не столько узурпацию божественной власти,
сколько отсутствие божественного знания: простое разыгрывание роли Бога,
высокомерие действий, не сопровождающихся должной мудростью.
Аргумент о необходимости
уважать Мать-Природу, как и критика поспешности в стремлении ее преобразовать,
побуждающей идти туда, куда боятся ступить ангелы, с особенной настойчивостью
выдвигается защитниками окружающей среды. Они настаивают на следовании принципу
предосторожности при любом нашем вторжении в природу - обычно, впрочем, с
необъяснимым исключением по отношению к нашей собственной природе. Двигайтесь
медленно, говорят они, ведь вы можете все разрушить. Это, конечно, вполне
справедливо. Человеческое тело и сознание, будучи высокосложными и
тонкосбалансированными в результате долгих эпох постепенной и взыскательной
эволюции, почти наверняка подвергаются риску при любой нерасчетливой попытке
"усовершенствования". И здесь возникает не только уже упоминавшийся вопрос о
непреднамеренных последствиях, но и вопрос, являются ли безусловно благими наши
цели, - к нему я еще вернусь.
294
Здесь же я хотел бы заметить, что
вопрос о доброкачественности целей недостаточно глубоко понимается теми, кто
использует язык "господства", или "господства и контроля над природой",
описывая, что мы делаем, когда применяем знания о том, как работает природа, для
изменения ее характера или способов действия. Господство над средствами
вмешательства без знания о том, являются ли благими цели такого вмешательства,
по сути дела не есть господство. При отсутствии такого знания о целях цели
"господина" будут устанавливаться скорее в зависимости от того, чем будет
направляться или двигаться его воля - некоего импульса или прихоти, чувства или
желания - короче говоря, посредством некоего остатка природы, который продолжает
действовать внутри так называемого господина или контролера. Перефразируя К.С.
Льюиса*, можно сказать так: то, что представляется господством человека над
природой, при отсутствии направляющего знания оборачивается господством природы
над человеком. Поистине невозможно полностью освободиться от власти нашей
собственной природы. Претензия на иное есть не более чем форма высокомерного и
опасного самообмана.
Здесь нет ни времени, ни места развивать
далее этот вопрос; стоит, однако, заметить, что попытки изменить нашу природу
через биотехнологию отличаются и от медицины, и от образования и воспитания
детей. Мне представляется, что мы можем более или менее определенно провести
различие между погоней за телесным или психическим совершенством и обычной
медицинской практикой. Для этого необходимо признать, что утверждаемый
некоторыми тезис, будто и медицина есть форма господства над природой, не
отвечает истине. Действуя во имя того, чтобы в случае отклонения или нарушения
восстановить некую естественную целостность пациента, медицина выступает в роли
слуги - она помогает тем силам самоизлечения, которыми наделена сама природа.
Столь же сомнительно связывать воспитание детей или образование молодежи с
установкой на преднамеренный контроль нашей собственной природы. Родители,
разумеется, формируют своих детей, но они обычно руководствуются некой, по
меньшей мере молчаливо принимаемой, идеей - чаще всего заимствованной из
культурного достояния, выдержавшего испытание временем, - о том, что значит
растить детей для достойной, воспитанной и независимой жизни. Многообразие
такого культурного достояния заставляет нас быть скромными в притязаниях на то,
будто наш собственный путь являет высшую мудрость. В любом разумном обществе
воспитание детей, вообще говоря, ближе к обучению птенцов летать, чем к
тренировке у слона умения танцевать.
----------------------------------
* Клайв Стейплз Льюис (1898-1963) - английский писатель, автор фантастических
сказок "Хроники Нарнии" и нравственных трактатов "Страдание", "Любовь" и др.
295
Возвращаясь теперь к проблеме
"человека, играющего роль Бога", поставим вопрос: как нам надлежит понимать эту
конкретную форму беспокойства в отношении биотехнологии? Майкл Сандел в своем
рабочем докладе, подготовленном для Президентского совета по биоэтике, предложил
интересную версию возражения против высокомерия. Проблема с биотехнологическими
попытками улучшить или пересотворить самих себя состоит в том, что он называет
"сверхсредством (hyper-agency), прометеевским стремлением переделать природу, в
том числе и человеческую природу, для достижения наших целей и удовлетворения
наших желаний". Корень трудности носит, судя по всему, и познавательную, и
моральную природу: неспособность надлежащим образом оценивать и уважать "дарованность"
мира.
Признавать дарованность жизни -
значит отдавать себе отчет в том, что наши таланты и силы не являются всецело
нашим деянием, и вообще не всецело нашими, несмотря на усилия, которые мы
прикладываем, чтобы их упражнять и развивать. Это также означает осознание того,
что отнюдь не все в мире открыто для любого употребления, которое мы можем
пожелать или выдумать. Понимание дарованности жизни накладывает ограничение на
прометеевский замысел и ведет к определенному смирению. Отчасти это -
религиозная восприимчивость. Но ее отзвуки выходят за пределы религии.
В качестве критики
прометеевской установки тех, кто озабочен совершенствованием человека,
соображение, высказанное Санделем, точно попадает в цель. Для манипулятора
осознание, что данный нам мир - включая и его естественные способности изменять
этот мир - не есть его собственное создание, может стать поводом перейти на
позицию умеренности, сдержанности, смиренности. Но дарованность природы включает
в себя также оспу и малярию, рак и болезнь Альцгеймера, упадок и разрушение. И,
повторю, природа далеко не в равной степени щедра в своих дарах, даже по
отношению к человеку, самому одаренному из всех ее созданий. Сдержанность,
порожденная благодарностью за "дарованность" мира, может позволить нам осознать,
что не все в мире открыто для любого желаемого или замышляемого нами
использования, но сама по себе она не научит нас тому, с какими вещами можно
играть, а какие должны оставаться нетронутыми. "Дарованность" вещей сама по себе
еще не может сказать нам, какие дары нам надлежит принять как данное, какие
следует усовершенствовать путем их использования и тренировки, к каким следует
приспосабливаться за счет самообладания или лечения, а каким - противостоять,
как чуме.
296
Слово "данное" ("given")
имеет два важных значения, второе из которых у Сандела упущено: "данное" в
значении "выдаваемое в качестве дара" и "данное" (как в математических
доказательствах), которое означает нечто "допускаемое", определенно
установленное и зафиксированное. Большинство данного нам в качестве даров
природы имеет свои видоспецифичные природы, все они и каждая из них принадлежат
к некоторому данному сорту. Тараканы и люди равным образом наделены, но
различными природами. Превращение человека в таракана - и нам даже не нужен
Кафка, чтобы понять это - было бы дегуманизацией человека. Пытаться превратить
человека в нечто большее, чем человек, означает, вероятно, то же самое. Нам
нужно нечто большее, чем обобщенная признательность за дары, даваемые природой.
Нам нужны конкретное признание и уважение того особого дара, каковым является
наша собственная данная нам природа (а также и природа каждого из наших
собратьев).
Короче говоря, только если
имеется человеческая данность или данная человечность, которая также является
благом и заслуживает уважения, независимо от того, обнаруживаем ли мы ее или она
может быть усовершенствована так, что мы не перестаем быть самими собой,
"данное" действительно служит позитивным руководством для выбора, что изменять и
что оставить в покое. Только если в данном есть нечто ценное - выходящее за
пределы простого факта дарованности, - то данность служит ограничением против
попыток, которые могут привести к ухудшению того, что дано. Когда дело доходит
до человеческой биотехнологической инженерии, то только если существует нечто по
своему существу хорошее или достойное, скажем, в естественном размножении,
конечности человеческого существования, человеческом жизненном цикле (с его
ритмом подъема и упадка) и человеческом эротическом страстном стремлении и
желании; только если существует нечто по своему существу хорошее или достойное в
том, какими путями мы вовлечены в мир в качестве наблюдающих и оценивающих
существ, учителей и учеников, лидеров и их последователей, деятелей и
созидателей, любовников и друзей, родителей и детей и искателей своего
собственного особого совершенства и процветания в какой бы то ни было области, в
которой мы ощущаем свое призвание, - только тогда мы начинаем понимать, почему
эти аспекты нашей природы нужно защищать. (Именно по этой причине более глубокая
биоэтика всегда будет начинать с попытки объяснения человеческого блага и
аспектов нашей данной человечности, которые нам действительно дороги и которым
может служить или угрожать биотехнология.) Мы должны отойти от убристической
установки сильных проектировщиков и рассматривать, как предлагаемые
усовершенствования посягают на природу того, кто подвергается
усовершенствованию. Не упуская из виду вопрос о человеческой природе и
человеческом достоинстве, мы переходим теперь к вопросам о средствах и целях.
297
"НЕЕСТЕСТВЕННЫЕ" СРЕДСТВА
Как превосходные средства
становятся превосходными? И как они должны становиться превосходными? Это -
пресловутый вопрос, который обрел свою известность и был превосходно поставлен
Меноном у Платона в самом начале диалога, носящем имя этого платоновского
персонажа.
Можешь ли
ты мне сказать, Сократ, можно ли обучить человеческому совершенству? Или ему
обучить нельзя, и оно должно быть обретено в ходе практики (тренировки)? Или же
его нельзя обрести ни в практике, ни в процессе обучения, и оно присуще
человеческим существам по природе или каким-то иным образом?
Обучение и изучение, практика и
тренировка - источники, находящиеся в нашей власти. Природный дар или божий
промысел - источники, находящиеся не в нашей власти. Вплоть до вчерашнего дня
эти тезисы были исчерпывающим выражением (иногда конкурирующих друг с другом,
иногда дополняющих друг друга) альтернативных путей обретения человеческого
превосходства, совершенствования наших природных дарований и способностей путем
работы над самими собой. Но, похоже, теперь эти тезисы перестают быть таковыми:
биотехнология, это высокое искусство, базирующееся на знании природы, возможно,
способна улучшить природу живого существа, даже не требуя для этого обучения и
нуждаясь в гораздо более редких тренировках или практике, чтобы позволить
блистать усовершенствованной природе. Внедрение гена, ответственного за фактор
роста, в мышцы крыс и мышей приводит к увеличению их в объеме; при этом для того
чтобы они были сильными и здоровыми, не требуется существенных упражнений.
Медицинские препараты для улучшения памяти, для повышения живости и ясности ума,
для того, чтобы сделать нас приветливыми и добродушными, могли бы избавить нас
от необходимости прилагать особые усилия с тем, чтобы обрести эти способности,
освободив наше время и силы для чего-то иного.
Некоторые, даже не утруждая себя
размышлениями, будут возражать против использования этих средств, поскольку они
суть искусственные или неестественные. Но само происхождение этих средств - то,
что они сделаны человеком, не является источником проблемы. Уже начиная с иглы и
фигового листа человек был животным, использующим свои умения, чтобы улучшить
выпавшую ему долю. По самой своей природе человек есть животное, которое
постоянно ищет пути для улучшения своей жизни путем использования хитрых средств
и искусных приборов; человек - это животное, обладающее, как говорил Руссо,
"способностью к совершенствованию". Будучи дополненной здоровой диетой, отдыхом
и зарядкой, обычная медицина широко использует искусственные средства - начиная
с лекарств до хирургии, до механических имплантантов. И если использование
искусственных средств безусловно приветствуется в практике лечения, то их
неестественность сама по себе не может огорчать нас, когда они используются,
чтобы сделать людей "лучше, чем они есть в добром здравии".
298
И все же в тех сферах человеческой
жизни, где совершенство до сих пор достигалось только посредством дисциплины и
приложения особых усилий, получение подобных результатов с помощью медицинских
препаратов, генетической инженерии или имплантированных устройств выглядит
"мошенничеством" или "дешевкой". Мы полагаем - или полагали вплоть до вчерашнего
дня, - что люди должны усердно работать, чтобы добиться успехов. "Ничто хорошее
не приходит легко". Даже если отдать должное природной грации атлета,
выступление которого обманчиво кажется не требующим усилий, мы восхищаемся теми,
кто преодолевает препятствия и рьяно пытается достичь превосходства над первым,
кто служит в качестве цели устремлений и приложения усилий последних и в
качестве мерила их достижения или провала. Вопрос о характере - заслуги
дисциплинированного, увлеченного и целенаправленного устремления, - хотя он и не
является наиболее глубокой основой для нашей неприязни к биотехнологии,
обусловленной ее недостатками, конечно, вполне уместен. Ибо характер есть не
только источник наших деяний, но и их продукт. Люди, разрушительное поведение
которых "излечивается" с помощью предписания им умиротворяющих, успокаивающих
препаратов, а не путем приложения их собственных усилий, не научаются
самоконтролю; если они чему-то и научаются, то только пониманию его
бесполезности. Люди, которые принимают таблетки, чтобы заблокировать доступ
памяти к болезненным или ненавистным для них сюжетам их недавнего жизненного
опыта, не научатся, как обходиться со страданиями или неприятностями.
Медицинский препарат, вызывающий состояние бесстрашия, не породит смелость.
Тем не менее дело обстоит не так
просто, отчасти потому что биотехнологические вмешательства, которые могут
способствовать погоне за превосходством, отнюдь не снижая в цене его достижение,
отчасти потому, что многие аспекты жизненного опыта не имеют ничего общего с
соревнованием или превратностями судьбы. Медицинские препараты для уменьшения
сонливости и вялости или увеличения бодрости и жизненной активности, для
повышения остроты памяти или ослабления рассеянности действительно помогают
заинтересованным людям в их естественных стремлениях к обучению, к изображению
мира вербальными средствами или художественными образами или к выполнению их
гражданского долга. Препараты, придающие твердость руке нейрохирурга или
препятствующие потению ладоней у выступающего с концертом пианиста, не могут
рассматриваться как "мошенничество", ибо они не являются источником их блестящей
активности или успеха. И для людей, наделенных
299
от рождения, при распределении природных дарований худосочной рукой, было бы
неправомерно называть мошенничеством или дешевкой способ, с помощью которого
биотехнология смогла бы посодействовать им стать лучше оснащенными - будь то
телесно или умственно. Даже стероиды для нередко обыгрываемого в пословицах
97-футового хилого существа помогают ему раскрыть свои достоинства там, где оно,
благодаря своим собственным усилиям и тренировкам, сможет идти вровень с тем,
кто лучше наделен от природы.
Однако утверждение, что
"естественность" средств имеет значение, отнюдь не лишено смысла. Его смысл
заключается не в том, что вспомогательные препараты и приборы являются
артефактами, т.е. искусственно созданы человеком, но в нарушении или
деформировании глубоких структур природной активности человека. В большинстве
обычно прилагаемых нами усилий к самосовершенствованию, будь то в ходе практики
или в процессе тренировки, или в процессе обучения, мы ощущаем связь между
проделываемым нами и результатами по усовершенствованию, между употребляемыми
средствами и преследуемыми целями. Существует опытная и понятная нам связь между
средствами и целями; мы можем видеть, как столкновения с ужасными вещами могут
однажды привести к тому, что мы научимся справляться с нашими страхами. Мы можем
видеть, как обуздание наших аппетитов порождает самоконтроль. Человеческое
обучение обычно осуществляется посредством речевых воздействий или символических
дел, смысл которых, по меньшей мере в принципе, доступен пониманию тех, кому они
адресованы. Даже там, где человеческое существо в значительной степени терпимо к
формирующему действию - например, в получении похвалы и порицания, или награды и
наказания, - как "учитель", так и "учащийся" могут понять и содержание
употребляемых средств, и их связь с поведением или деятельностью, которые
предполагается улучшить с помощью этих средств. И дальнейшие усилия,
направленные на самоусовершенствование, подстрекаемые похвалой или порицанием,
будут, очевидно, собственным деянием учащегося.
В противоположность этому
биомедицинские вмешательства воздействуют непосредственно на человеческое тело и
сознание, чтобы вызвать свои эффекты влияния на субъекта, который не просто
пассивен, но и не играет в этом вообще никакой роли. В лучшем случае он может
ощущать эффекты от таких вмешательств, не понимая их значения в человеческих
терминах. (Правда, так же воздействуют на человека алкоголь, кофеин и никотин,
хотя мы употребляем эти сильнодействующие вещества не просто как химические
вещества, но в определенных формах и в социальных контекстах, что, несомненно,
придает им смысл, отличный от того, какой бы они имели, если бы мы принимали их
в виде таблеток.) Таким образом, медицинский препарат, который улучшает наше
настроение, изменяет нас, по всей
300
вероятности, без нашего осознания, как и почему он это делает, - тогда как
поднятое настроение, как надлежащая ответная реакция организма на приезд
любимого человека или на достижение в работе, в полной мере, как чисто
человеческая реакция, доступна для нашего понимания. И это истинно, по-видимому,
и для наших состояний сознания. Все наши столкновения с миром, как природные,
так и межличностные, по-видимому, опосредованы, подвергаются фильтрации и
видоизменению. Человеческий опыт при биологическом вмешательстве становится во
все большей и большей степени опосредован недоступными для нашего понимания
силами и носителями, отделенными от того значения, которое придает сам человек
своей активности, столь видоизмененной. (И напротив, понятность и
вразумительность научного рассмотрения механизма действия биологически активного
вещества, судя по всему, не тождественна понятности и вразумительности
человеческого опыта.) Отношения между познающим субъектом и его деятельностью, а
также отношения между его деятельностью и ее результатами и преследуемыми в ней
удовольствиями, разорваны. Важность человеческих усилий в достижении чего-либо
человеком должным образом признана: суть здесь не столько в проявлении твердого
характера перед лицом лишений и трудностей, но в демонстрации сметливого и
проворного, обладающего собственным опытом агента, строящего свой поток деяний
интенционально, из своего хотения, знания и своей воплощенной души. Недостаток
"аутентичности", на что иногда жалуются в этих дискуссиях, - это не столько
вопрос о "фальшивой игре" или проблема выражения своего "подлинного Я", сколько
то, действительно ли в качестве отправной точки используется "подлинная",
неопосредованная и (в принципе) самотранспарентная, т.е. откровенная для самого
себя, человеческая активность.
Конечно, современная жизнь во все
возрастающей степени становится опосредованной жизнью: то, как мы ориентируемся
в пространстве и времени, тот способ, каким мы "добираемся до кого-либо и
вступаем в контакт с кем-либо" через телефон или Интернет. И можно показать, что
изменения происходят в наших душах и существуют потери из-за дегуманизации,
которые сопровождают триумфальное шествие современной технологии. Но до тех пор,
пока эти технологии не вписались непосредственно в наши тела и наши умы, мы в
принципе способны видеть, как они воздействуют на нас и свободны (опять-таки в
принципе) отойти от их использования (хотя иногда только с большим усилием). Но
как только они начинают упорно воздействовать на нас, что остается за пределами
наших познаний, мы становимся, по правде говоря, пассивными субъектами того, что
может быть к тому же и "магическим". И здесь нет большой разницы, наш ли это
выбор - подвергать себя такого рода воздействиям: тот факт, что кто-то выбирает
употребление алкоголя или принятие поднимающих настроение медицинских
препаратов, не превращает его в действующего субъекта изменений, которые он тем
самым претерпевает (хотя закон по вполне достаточным основаниям может считать
нас ответственными).
301
То же самое, что и об измененных состояниях
сознания, может быть сказано, вероятно, и о достижениях в усилении телесной и
умственной деятельности: в той степени, в какой достижение выступает результатом
некоторого внешнего вмешательства, его можно отделить от агента, достижением
которого оно, как подразумевается, является. "Личные достижения", достигнутые
безличностно, не становятся поистине достижениями личностей. То, что я могу
использовать калькулятор для арифметических подсчетов, не делает меня знатоком
арифметики; если бы компьютерные чипы в моем мозге позволили "загрузить" учебник
физики, разве это сделало бы меня знатоком физики? Но, предположительно, отнюдь
не всегда это очевидно: если я делаю себя более бодрым, принимая прозак или
готовя себе кофе, или - если лекарства могут восполнить мой недостаток сна - я
могу стать способным узнать больше, беспрепятственно используя свои природные
силы таким образом, что я смогу засвидетельствовать экзистенциально, что именно
я - тот, кто узнает и учится. И все же, если человеческое процветание означает
не просто аккумуляцию внешних достижений и обретение полной curriculum vitae*, а
непрерывное поддержание рабочего состояния (being-at-work) и добросовестное
упражнение человеческих сил и способностей на протяжении всей жизни и без
больших препятствий, то наше подлинное счастье требует, чтобы существовал
небольшой пробел, если и вообще какой-либо, между танцором и танцем.
Это означает не просто
предполагать, что существует нарушение человеческого активного действия и
свободы или разрыв деятельности, что спутает приписываемые сферы личной
ответственности или подорвет должное дарование похвал или вынесение порицаний.
Повторю это еще раз: человеческая деятельность большей частью является
не-соревновательной; большинство из самых лучших сфер человеческой активности -
предание любви и наслаждению, посвящение себя работе и учебе - представляют
собой самоосуществление, которое ни в коей мере не нуждается в похвале или
порицании или в каком-то ином внешнем вознаграждении. В этих сферах активности
не существует в лучшем случае цели, лежащей за пределами самой деятельности. И
именно глубокую структуру беспрепятственного, для самого себя, человеческого
нахождения-в-рабочем-состоянии-в-мире (being-at-work-in-the-world)
беспрепятственным и беззаветным образом мы страстно стремимся сохранить от
разжижения и искажения.
-------------------------------
* Биография- (лат.) - Примеч. пер.
302
Одним словом, наше главное
беспокойство по поводу биотехнологических (особенно умственных) "улучшателей"
заключается в том, что они порождают изменения в нас, нарушая нормальный
характер человеческого нахождения-в-рабочем-состоянии-в-мире, того, что
Аристотель называл energeia psyches, активность души, которая тонко и полностью
определяет человеческое процветание. С биотехнологическими вмешательствами,
которые оставляют незатронутым царство доступного нашему пониманию смысла, мы не
можем ни признавать своими трансформации, ни переживать их как подлинно наши. И
мы будем в недоумении, сможем ли мы засвидетельствовать, являются ли
складывающиеся в результате усилия и активность наших тел и наших умов, в самом
полном смысле этого слова, нашими собственными усилиями и активностью как
человеческих существ. В той мере, в какой мы начнем рассматривать нашу
трансформированную природу как нормальную, мы забудем то, что мы потеряли.
ВЫЗЫВАЮЩИЕ ОПАСЕНИЯ ЦЕЛИ
Но теперь мы должны все
же вернуться назад. Рассматривая сначала подозрительные средства в гонке за
совершенством, мы поставили телегу впереди лошади. Сократ, как вы можете
вспомнить, отказывается дать ответ на вопрос Менона, как обретается
совершенство, поскольку, по его словам, он не знает ответа на предшествующий и
более важный вопрос: что такое вообще человеческое совершенство? Итог применения
хороших и плохих средств должен привести нас к вопросу о хороших и плохих целях.
Как мы собираемся
размышлять о самих целях - нестареющих телах и счастливых душах? Их достижение,
улучшит ли оно в самом деле наши жизни как человеческих существ, сделает ли оно
действительно их более совершенными? Эти вопросы - очень серьезные, слишком
обширные, чтобы их можно было должным образом здесь рассмотреть. Но следующие
исходные соображения, как мне представляется, заслуживают нашего внимания.
Аргументация за нестареющие
тела кажется на первый взгляд вполне весомой. Предупреждение разрушения, упадка,
бессилия, способность избежать слепоты, глухоты и слабоумия, избежать слабости и
немощности, болезненности и усталости - все это, кажется, ведет к необходимости
строить свою жизнь всецело как человеческое существо на вершине своих сил,
иметь, как говорят, "высокое качество жизни" с начала и до конца. Мы начинаем
ожидать, что трансплантация органов будет применяться для замены изношенных
частей. Мы, конечно, будем приветствовать терапию, базирующуюся на стволовых
клетках, как регенеративную медицину, изменение направления течения процессов на
обратное посредством замены поврежденных тканей при болезни Паркинсона, при
повреждении спинного мозга и многих других дегенеративных нарушениях. Едва ли
можно выдвинуть
303
какое-либо возражение против генетического усиления наших мышц в юношеском
возрасте, что не только предотвратило бы мышечную слабость в старости, но и
придало бы нам дополнительные силы для выполнения любой физической задачи с
большей силой и способностью на протяжении наших жизней. И если бы исследования
старения пообещали нам добавить не только экстражизнь к нашим годам, но и
экстрагода к нашим жизням, кто бы возражал против этого? Даже если вы можете
склоняться к неприятию нестареющего тела для самого себя, разве вы не хотели бы
этого для любимых вами людей? Почему она не должна оставаться для вас такой,
какой она была, когда впервые завладела вашим сердцем? Почему ее тело должно
страдать от разрушительного действия времени?
Сказать нет на это предложение
кажется упорствованием в своей неправоте. Но я хотел бы предположить, что этого
не может быть - что на самом деле существует много человеческих благ, которые
неотделимы от старения наших тел, от нашей жизни во времени и от естественного
человеческого жизненного цикла, посредством которого каждое поколение открывает
дорогу для того поколения, которое за ним следует. Поскольку этот аргумент идет
вразрез с нашей интуицией, нам необходимо начать не с индивидуального выбора
нестареющего тела, а с того, как могла бы выглядеть индивидуальная жизнь в мире,
где каждый сделал подобный выбор. Мы должны сделать выбор универсальным и
посмотреть значение этого выбора в зеркале того, когда он становится нормой.
Что если бы каждый из нас
прожил свой век полной жизнью, даже если бы приблизился к постоянно удаляющемуся
возрасту смерти и имел бы тело, которое бы выглядело и функционировало - давайте
не будем слишком жадными - как у тридцатилетнего? Разве не было бы хорошо, если
бы каждый из нас и все мы жили как электрические лампочки, которые ярко горят от
начала и до конца, затем перегорают без предупреждения, внезапно оставляя тех,
кто нас окружает, в темноте? Или же, может быть, лучше, чтобы существовал некий
шаблон жизни - все в свое время - шаблон, записанный так же как он и был, в
морщинах наших тел, которые ему следуют? Как выглядели бы отношения между
поколениями, если бы никогда не наступал момент, когда сын превосходит своего
отца в силе или энергии? Какой стимул существовал бы для старика давать дорогу
молодому, если этот старик замедлился очень незначительно и у него нет основания
думать о выходе на пенсию - если бы Майкл играл не до тех пор, пока ему не
исполнится сорок, а пока ему не стукнет восемьдесят? Не должно ли даже умеренное
удлинение жизненного отрезка, когда человек обладает силой и энергией, вести к
удлинению периода функциональной незрелости молодых - чем-то подобным уже
сопровождается существенное увеличение средней ожидаемой продолжительности
жизни, наблюдаемое в прошлом столетии? Нельзя думать о повышении жизненных сил
стариков без замедления созревания молодых людей.
304
В свое время я
пытался привести рациональные доводы в пользу того, что конечность нашего
существования - это благо. В очерке, названном "Лэх Хайм и его пределы: Почему
не бессмертие?", я подводил читателя к мысли, что жить с осознанием собственной
конечности - условие многих самых лучших вещей в человеческой жизни: вовлечение
в полезные занятия, серьезность, вкус к красоте, возможность проявлять
достоинства и добродетели, связи, рождающиеся из появляющегося потомства, поиск
смысла. Хотя в этом очерке выдвигаются аргументы против достижения бессмертия,
эти аргументы также придают вес позиции людей, выступающих против даже более
скромного продления максимального жизненного отрезка, в частности, когда человек
имеет хорошее здоровье, что позволило бы нам жить, как если бы все еще было
впереди. Я упомяну два наиболее важных аргумента, выдвинутых в этом очерке. Я
утверждаю, что погоня за совершенными телами и дальнейшим увеличением
продолжительности жизни отвлечет нас от наиболее полной реализации наших
устремлений, на что, собственно, и нацелена наша жизнь, от ведения успешной и
процветающей жизни, а не просто пребывания живым. И я утверждаю, что забота о
собственном удачном избегании старости в конечном счете несовместима с
осознанием необходимости обзаведения потомством и человеческого обновления: мир
долгожителей становится все более и более враждебным для детей. И даже будучи
далеким от того, чтобы приносить нам удовлетворение, этот мир, судя по всему,
будет таким миром, где станут господствовать опасения за здоровье и страх перед
смертью. В связи с этим Монтень разъясняет, почему именно и исключительно упадок
и разрушение позволяют нам принять смертность как таковую:
По моим наблюдениям, втягиваясь
понемногу в болезнь, я вместе с тем начинаю естественно проникаться известным
пренебрежением к жизни. Я нахожу, что обрести решимость умереть, когда я здоров,
гораздо труднее, чем тогда, когда меня треплет лихорадка. Поскольку радости
жизни не влекут меня больше с такой силой, как прежде, ибо я перестаю
пользоваться ими и получать от них удовольствие, - я смотрю и на смерть менее
испуганными глазами. Это вселяет в меня надежду, что чем дальше я отойду от
жизни и чем ближе подойду к смерти, тем легче мне будет свыкнуться с мыслью, что
одна неизбежно сменит другую... Я не думаю, что мы смогли бы снести подобное
превращение [наступление дряхлости], если бы оно свалилось на нас совершенно
внезапно. Но Природа ведет нас за руку по отлогому, почти неприметному склону,
мало-помалу и шаг за шагом, пока не ввергнет в это жалкое состояние, заставив
исподволь свыкнуться с ним. Вот почему мы не ощущаем никаких потрясений, когда
наступает смерть нашей молодости, которая, право же, по своей сущности гораздо
более жестока, чем кончина еле теплящейся жизни, или же кончина нашей старости.
Ведь прыжок от бытия-прозябания к небытию менее тягостен, чем от бытия-радости и
процветания к бытию-скорби и муке.
305
Иными словами, даже
скромное увеличение продолжительности энергичной и полной жизни, или даже только
сохранение молодости без каких-либо позитивных сдвигов к достижению долголетия,
вероятно, может сделать смерть менее приемлемой и может обострить наше желание
отдалить ее от нас.
Те, кто предлагает
добавить года к отмеренному человеку жизненному пути, рассматривают время
абстрактно, как это делают физики, как гомогенное и непрерывное измерение,
каждая часть которого в точности подобна любой другой, а целое лишено какого бы
то ни было шаблона или паттерна. Тем не менее "прожитое время" как измерение
наших естественных жизней имеет траекторию и шаблон, смысл которых вытекает
частично из того факта, что мы живем в качестве звена в цепи поколений. По этой
причине наше процветание как индивидов, по-видимому, в значительной мере зависит
от добротности естественного человеческого жизненного цикла, примерно от трех
периодов жизни поколения: от времени созревания; от времени процветания,
правления и замещения Я; от времени смакования и понимания, но все же достаточно
тесно связанного с потомками, чтобы заботиться об их будущем и сыграть здесь
руководящую, поддерживающую и ободряющую роль.
А как насчет фармакологически
обеспеченных счастливых душ? Воспоминания о болезненных и позорных событиях
несут тревогу; сознание вины нарушает сон; низкая самооценка, меланхолия и
усталость от мира наводят черную тень на часы бодрствования. Почему бы не
использовать блокираторы памяти для первых, просветляющие и улучшающие
настроение средства для вторых и хорошие средства, вызывающие .эйфорию, для
третьих случаев, - но без риска похмелья или цирроза печени - когда события
празднеств перестают быть приятными? Давайте будем откровенными: если именно
дисбалансы в работе нейротрансмиттеров - современный эквивалент средневековой
доктрины о четырех темпераментах - ответственны за состояния нашей души, то было
бы сущим педантизмом отказываться от помощи фармакологических средств для
обретения счастья в то время, когда мы считаем вполне приемлемым корректировать
отсутствие в организме инсулина или гормона щитовидной железы.
Но все же существуют, по-видимому,
какие-то неправильно направляющие факторы в нашей погоне за абсолютной
невозмутимостью и в нашей попытке устранить весь стыд, всю вину и всю боль из
наших воспоминаний. Травматические воспоминания, позор и вина являются поистине
психической болью. В предельных дозах они могут нанести нам вред, непоправимо
нас травмировать. И тем не менее они помогают нам и служат фактором
приспособления. Они являются адекватными ответами на ужас, недостойное и
бесчестное поведение и грех и, как таковые, помогают нам научиться избегать
306
их в будущем. Воспоминание о преступлении, свидетелем которого довелось
оказаться, должно вселять ужас; свершение зверского деяния должно тревожить нашу
душу. Праведное негодование по поводу несправедливости зависит от нашей
способности почувствовать вонзающееся жало несправедливости. Душа, свободная от
тревог в тревожном мире - это пребывание человека в съежившемся состоянии.
Проникая в существо вопроса, можно констатировать, что лишать себя воспоминаний
- в том числе и в особенности подлинности чувств - значит лишать себя своей
собственной жизни и утрачивать свою идентичность.
Кроме того, эти чувственные
состояния души, хотя они, возможно, и сопровождают человеческое преуспеяние, не
передают его сущность. Эрзацы удовольствия или чувства самооценки не есть нечто
настоящее, неподдельное. Они оборачиваются по большей части тенями, отделенными
от лежащей в их основе человеческой деятельности, которая и есть сущность
преуспеяния. Даже наиболее жестко придерживающиеся доктрины гедонисты не хотели
бы получать удовольствие от игры в бейсбол без покачиваний мячом или его
захватов. Ни один меломан, наверное, не получил бы удовольствия от творений
Моцарта, если бы восприятие им музыки заменялось приемом таблеток. Большинство
людей хочет чувствовать прекрасное, и прекрасно себя чувствовать от того, что
есть результат прекрасного, доставляющего удовольствия бытия и прекрасного,
доставляющего удовольствие действия.
Наконец, существует связь между
возможностью глубокого ощущения несчастья и перспективами достижения подлинного
счастья. Если кто-то не умеет горевать, то он никогда не любил. Чтобы быть
способным сильно желать достичь чего-то, нужно познать и ощутить, что чего-то не
хватает. Как сказал Уоллес Стивене, не иметь - значит начать желать. Короче
говоря, совершают двойную ошибку в погоне за нестареющими телами и наигранной,
искусственной счастливой душой: человеческие свершения возможны потому, что мы
суть создания, отягощенные нуждами и определенные конечностью и, следовательно,
имеющие сильные желания и привязанности.
Я пытался привести аргументы в
пользу конечности и даже благостного упадка телесных сил. И я пытался выступить
в защиту подлинно человеческого счастья, с удовлетворением как цветением,
которое украшает и увенчивает беспрепятственную и упражняющую душу активность.
Первый аргумент резонирует с интуитивными гомеровскими и древнееврейскими
догадками; второй - с идеями греческих философов. Закрадывается подозрение, что
они могут быть связаны друг с другом: подлинное человеческое преуспеяние
коренится в устремлениях, рожденных из ощущения нехватки чего-то, что вытекает
из ограниченности и несовершенства тел. Заниматься поисками этой возможности -
работа завтрашнего дня.
307
Процветающая человеческая жизнь - это
не жизнь, прожитая с нестареющим телом или спокойной душой, а жизнь, прожитая в
подверженном ритмам времени, помнящая о временных пределах, ценящая каждый
период жизни и наполненная прежде всего теми глубоко личными человеческими
отношениями, которые являются нашими только потому, что мы родились, стареем,
приходим друг другу на смену, слабеем и разрушаемся, умираем - и знаем это. Это
- жизнь устремления, которое становится возможным, так как мы в состоянии
чувствовать недостаток чего-либо, и рождается из опыта, фиксирующего недостаток,
из диспропорции между трансцендентальными страстными желаниями души и
ограниченными способностями наших тел и умов. Это - жизнь, которая протягивается
в направлении некоего свершения, на которое нацелена наша природная человеческая
душа, и до тех пор, пока мы не искореним источник, всегда останется нацеленной.
Это - жизнь не улучшенных генов и усиленных химических веществ, а любви и
дружбы, песни и танца, слова и действия, работы и учения, мечтания и поклонения.
Погоня за нестареющим телом есть, наконец, следствие отчаяния, доводящего до
безумия, и обезображивания. Погоня за спокойной и невозмутимой душой смертельна
для желания. Признанная конечность пришпоривает устремление. Возвышенное
устремление, действующее в соответствии с природой, является само по себе ядром
счастья. Не нестарение тела, не удовлетворенность души и даже не набор внешних
достижений и свершений жизни, но заинтересованное и энергичное бытие-в-работе
над тем, что уникально даровано нам природой, - вот что мы должны хранить, как
сокровище, и защищать. Любое иное усовершенствование - это в лучшем случае
преходящая иллюзия, а в худшем - фаустовская сделка, которая будет стоить нам
достигшего высшей точки и процветающего человечества.
Перевод с английского Е.Н. Князевой
|
|
